Лицедей

Глава 1. Увертюра.

Прощание.

Старый, разбитый временем и непогодой дилижанс, расписанный яркими красками стоял отдельно от остальных. Будто прокаженного изгнали из племени здоровых. И вот он дрожит, напуганный своим внезапным наказанием, растерянно глядя на бывших соплеменников, которые воинственно размахивали оружием и швыряли камни в изгоя издали. Между "здоровых" повозок блуждали лошади, лениво пощипывая примятую траву, фыркая и отпугивая мух хвостом. В двухстах метрах дальше, ближе к реке, цирковой шатер шумел овациями, горел факелами и улыбками, грохотал барабанами. А в этом, одиноком дилижансе сидел старик в шутовском наряде. Колпак лежал в стороне, поблескивая начищенными медными колокольчиками, смятый рыжий парик валялся на грязном деревянном полу.

Старый клоун размазывал мокрой ветошью густой грим на щеке, воду так никто и не подогрел, а холодной смывалось плохо, впрочем не в первый раз.

— Уволен, осмеян, изгнан... Не гожусь более людей веселить, — глядя в усталые глаза в отражении зеркала, со злостью он растирал лицо тряпкой. — Добрый смех нынче не в моде, а вот пинать по заду карлика Гюнтера или задирать юбку развратнице Жуже куда веселее и прибыльнее.

Грязная тряпка плюхнулась в чан с водой, окрашивая ее белилами и выпуская масляные пятна, а брызги чуть было не затушили одинокую свечку.

— Поучительные истории со счастливым концом заменили насилием и срамом. Театр драмы и сатиры задушили похабными сценками, обнаженной грудью и кривлянием на потеху публики. Кукольный театр упразднили, а мои милые деревянные друзья в чудных костюмах пылятся в тесной каморке. Их лица треснули от обиды, краска облупилась от старости, а тонкие пальчики погрызли мыши.

Тушь на правом глазу потекла быть может из-за воды, а может из-за скатившейся слезы. Прикоснувшись пальцами к мутному зеркалу, циркач протянул дорожку вниз, пряча предательскую черную линию в отражении за белыми полосками белил.

— Намалеванная улыбка и гуашью выведенная слеза забыты и заменены на оскал зверя, маску проходимца и голые ягодицы... - тяжело вздохнув, лицедей оглядел свой дом, свою тюрьму, своё детище. Реквизит лежал строго на своих местах, чтобы слеповатому хозяину было проще их найти даже на ощупь. Личные вещи навалены на кровать и валялись в беспорядке. По всей длине дилижанса протянута веревка, разделяя пространство напополам, на ней висели тряпки, коврики, и дырявое лоскутное одеяло - подарок от милой вдовушки Марты. Отстранившись от чана с водой, старик потянулся руками к куклам, прощаясь со своими давними собеседниками.

— Пьеро, мой бедный мальчик, безответная любовь хромого сироты к красавице-гимнастке. Сколько ты пролил слёз и своих, и зрителя, рассказывая свою грустную историю? Тебя дважды крали из моего жилища, чтобы спасти от злой доли, утешить. Тебе бы унять пожар большого сердца, позабыть Мальвину да найти себе достойную пару, — потрепав за нос игрушку, клоун смахнул с пыльного лица нарисованные слезы. — Даже сейчас ты смотришь грустными глазами на возлюбленную. Печальный лик, печальный финал.

Взяв на руки следующую куклу, аккуратно посадил себе на коленку. Взлохматил синие волосы и поправил воротник на тонкой шее.

— Отважная Мальва! Взлетала под самый купол без страховки, без страха и сомнений. Каждый день играла со смертью, крутя немыслимые пируэты, заставляя восторгаться отвагой и ловкостью. И вот костлявая напомнила про себя. Может верёвка протерлась, а может быть и происки недругов. Итог один: под громкий выдох толпы ты летела вниз спиной, а атласные ленты с твоего трико взвились к небу, пытаясь удержать тебя, словно крылья. Только тот, чей взгляд ты так отчаянно искала в восторженной толпе, не пришел, — испачканные белилами и пылью пальцы прочертили грязные дорожки, рисуя слезы на лице сломанной артистки. — Кто был с тобой, пока ты хотела умереть, мучаясь от боли? Тайный поклонник, воздыхатель. А заметь ты робкие взгляды Пьеро и прими его чувства, все сложилось бы иначе. Но... Ты каждый свой выход ловила восторженные взгляды, что тебе тот плакса...

Посадив гимнастку на ее привычное место, поправил платье и потянулся за следующей куклой. Красно-рыжий костюм, сшитый из треугольных лоскутков шелка и атласа.

— Негодник, дебошир, отважный парень и ловелас. Если бастионы вокруг девичьих сердец не получалось взять приступом, ты шел на хитрость, пробираясь ночью в окна, карабкаясь по стенам и отвесным скалам, чтобы сорвать цветок, — старик пригрозил пальцем, глядя в развеселое лицо Арлекина. — Сколько побед? Сколько горячих ночей? И чем больше ты ел запретных плодов, тем больше был твой голод. А имена? Боясь гнева рогоносцев и отцов красавиц, ты менял их, как перчатки. Труффальдино из Бергамо, Сганарель, Тартюф, Бригелла. К чему излишества и безумие порока? Пытался доказать каждому, что ты больше мужчина, чем остальные? Храбрый перед трусами, дерзкий со стариками, изворотливый и похотливый с женщинами. Коленопреклоненный перед власть имущими. Именно твой взгляд искала Мальва в тот злополучный вечер, пока ты покорял очередную вершину, добавляю новую юбку в свою коллекцию... Ох, как тебе все завидовали, примерно также сильно, как и презирали. А ковырни ногтем облупленную краску, кто ты под ней?... Испуганный птенец, что хорохорится, чтобы казаться старше, сильнее, опаснее.

Несмотря на столь не лестные эпитеты, которыми наградил рыжего нахала клоун, на место его поставили со всей осторожностью и любовью, памятуя о сломанной после падения с башни ноге. Пришла очередь до следующего. Суровый взгляд, пушистые усы и серый мышиного цвета мундир.

«Спи, младенец мой кудрявый,

Левой-правой, левой-правой.

Баю-баюшки-баю,

Крест получишь ты в бою.

Будешь ты фельдфебель бравый,
Левой-правой, левой-правой.
Баю-баюшки-баю,
Крест получишь ты в бою."

— Старый вояка Фриц. Туп, груб и невежествен. Идеальный солдат, ярый патриот, бездушная дубина. Помнишь, как тебе отдали приказ, чтобы не пускал никого постороннего на кухню? Ах-хаха. Тогда все остались без ужина, так как ты не узнал кухарку, а она не ведала о заветной фразе. Ох и разозлился тогда Баристан, как он кричал, оставшись без стряпни Марты, — рассмеялся тихонечко паяц, вытирая выступившие слезы. — А потом весь вечер вспоминал пароль, который в шутку выдумал и тут же забыл. Ты всегда выполнял приказы, даже когда с ними был не согласен. Убить крыс, нарубить дров, подрезать веревку. Слушай мой приказ, Фриц. Beschütze meine Freunde (Охраняй моих друзей. пр автора. с немецкого.) Оставив солдата стоять по стойке смирно, актер слеповато прищурил глаза.

Глава 2. Эстрада.

Дева в камне.

Пешком через всю центральную часть Франции. Это было серьезное испытание для ревматических колен Гаспара, но глядя на рыженькую сиротку, которая лишилась за год всего, старик с упрямством мула пер вперед. Может ноги приняли свою судьбу, а может долгие переходы закалили старика, но уставать он стал меньше, а в руках вновь появилась сила. Попути они много беседовали, размышляли, в эти минуты де Совьен рассказывал про несуществующую страну, которая живет без короля по понятным всем законам. Где суд честен и неподкупен, а младшее поколение не лишено детства.

В многочисленных деревнях за простые фокусы или веселую историю им давали скромную еду, яблоки или пирожки, нередко приглашали на ночлег, если засиделись допоздна. В эти мгновения глаза Эдит наполнялись слезами в память о брате и утерянном доме. Отправив детей спать, старики уходили за стол и всю ночь судачили о новостях, попивая разбавленное вино. Нередко их подвозил какой-нибудь сельский житель на дряхлой кляче, но все роздых гудящим ногам циркача. Чем ближе были города, тем злее становились люди, кривляния старика больше не оплачивались, лишь дети дергали за рукава, выклянчивая монетку. В этом случае старик платил и за ночлег и за пищу. Со временем научились экономить, закупались в деревнях подешевле, а в крупных поселках снимали комнату или спали на конюшнях. Через полтора месяца парочка прибыла в Орлеан.

Первый крупный город после Марселя, который видела Марси. Каменные мостовые, множество людей, шум, гомон и сотни запахов оглушили сиротку, она постоянно жалась к старику, боясь потеряться в этом страшном городе. Но это был лишь торговый ряд, мост через реку Луар был еще впереди. Крепкое серое основание, толстые опоры, широкий настолько, что четыре кареты могли разъехаться свободно.

— Мост построили совсем недавно, видишь, еще ведутся работы. Хоть что-то в этих городах делается для людей. Длинный, не меньше четверти мили в длину. Когда я здесь был последний раз, его только закладывали, а внизу был канатный паром, — с радостью поделился своими наблюдениями Гаспар. — Пойдем, купим булки, Робеспьер угощает. А вечером уже будем на месте.

Мягкая сдоба с миндальной крошкой таяла во рту, казалось только укусил за румяный бок, а в руках остались лишь крошки и пудра. Насытившись, старик потянул девочку по мосту, только вот оказия, она боялась высоты, потому с краю не шла, по центру ехали кареты и телеги и постоянно шныряли люди. Устав идти против толпы, старик закинул на проходящую мимо телегу ребенка и саквояж, а сам стал бежать рядом, стараясь не отстать и подбадривая сиротку взглядом. Возничий несколько раз оглядывался, ругался на неожиданных попутчиков, а перед самыми воротами притормозил, позволяя спустить драгоценный груз.

— Мерси, мсье! — махнул шляпой Гаспар, а затем поковылял подальше от дороги, чтобы перевести дыхание.

—Дедушка Гаспар, а чем так воняет? — зажав нос спросила Эдит.

— Городом, моя дорогая. Городом и немного нами. А ведь верно подметила, нельзя нам вот так вот идти. Пойдем под мост, собьем с себя дорожную пыль и постираем вещи. Надо еще цветов купить для милой Марты.

Через два часа продрогшие и в мокрой одежде путники вновь поднялись на мост, чтобы вновь влиться в толпу горожан и гостей. Лишь только они вступили на площадь, шума стало больше, крикливые зазывалы хвалили свой товар и услуги, им вторили ленивые покупатели, а чуть дальше, за всей этой суетой их ждала огромная статуя Орлеанской девы. Монумент, покрытый сине-зеленой патиной, выделялся мелкими деталями. Такими, как выступившие вены на крупе лошади, застежка на латных сапогах , орнамент на седле. С большой любовью была изображена сама великомученица Жанна, ее образ скорее библейский, чем воинствующий внушал трепет и уважение. Преданная трижды, сожженная в угоду мирного договора с клятыми англичанами. Тщеславный король не мог простить любви и преданности французского народа к воительнице. Каждый орлеанец хоть на секунду да задерживался возле скульптуры, отдавая почести. Многие набожные крестились и кланялись ей, приспускали белые чепчики и фетровые шляпы. И вот опять. Простой народ решает судьбу Франции, когда те, кто по долгу службы должен это делать, прозябают в распутстве и изобилии.

— Кто это? —на выдохе произнесла малышка.

— Это герой. Герой Орлеана и всей Франции. Защитница народа. Богом избранная Жана Д арк. Великомученица. Орлеанская дева, — с любовью произнес де Совьен.

— Так вот она какая....— протянула Эдит.

— Пойдем уже, успеешь полюбоваться еще.

Марта.

Маленький дворик спрятался между двух каменных строений. Серый тесаный блок, местами покрытый мхом затянуло темно-зеленым плющом, создавая уютный уголок. За забором радовали яркими цветами дикорастущая Мальва, кисточки Люпина и сиреневый ковер садовой лаванды. В память о родине высажены солнцецветы, два подсолнуха провожали желтыми лицами светило. В этом маленьком дворике суетилась невысокая худенькая женщина преклонных лет. Выцветшее платье, большая соломенная шляпа на голове, в руках глиняный кувшин.

— Здравствуй, дорогая Марта, — прозвучал надломленный голос Гаспара. Кувшин выпал из тонких рук на землю, но не разбился. Старушка развернулась медленно и чинно, секундной паузы хватило, чтобы совладать с эмоциями. Выпрямив спину и задрав подбородок, гордо подошла к калитке. Старик улыбнулся, глядя в знакомое морщинистое лицо, в тонкие поджатые губы и выцветшие голубые глаза. В тот же миг раздался звук оплеухи.

— Мерзавец! Негодяй! — зло выплюнула она, с трудом сдерживая слезы. — Подонок, бастард, шайзе!

— Я тоже по тебе скучал, милая Марта, — потирая раскрашенную маленькой ладошкой щеку, миролюбиво произнес де Совьен. — Эдит, не пугайся так. Эта добрая женщина.

— Это Вам! — тихонько прошептала Марси, передавая горшок с белой гортензией.

Будет сладким от мороза
Вкус последнего греха.
Куст гортензии стал розов,
Но ещё цветёт пока.