Личный менеджер Кощея 2

Глава 1. История Яблочка начинается

До моей смерти остался месяц.

И если Иван Царевич хотел меня спасти, ему бы стоило поторопиться. Потому что чем дальше, тем меньше я походила на добропорядочную царевну.

Разве добропорядочная похищенная дева скачет по болоту в компании недоеденного колобка? А тем временем колобок по кличке Ян весело прыгал с кочки на кочку, минуя топкие места. Золотая пора осени прошла, но лес всё ещё оставался зелёным, сизым и багряным. Под кронами елей стояла торжественная тишина, которую изредка нарушало карканье воронов или крик диких уток, что продолжали тянуться к югу. Днём воздух прогревался, и становилось почти тепло, но северный ветер больше не покидал этих краёв, и пахло приближающейся зимой.

Я надеялась, что лес примет меня. Теперь, когда я больше не была заперта и в моё распоряжение попали самые разные артефакты от колобков-навигаторов до черепов-сигнализаций, я могла ходить в гости к Бабе Яге хоть каждый день. Мне думалось, что пройдёт немного времени, и Тёмный лес перестанет быть для меня таким уж тёмным, я изучу самые большие его тропы, буду знать, где прячутся поляны с грибами и кочки с самой крупной клюквой, а звери будут ластиться ко мне, словно я та самая Белоснежка.

Но ничего из этого не случилось. Мне казалось, стоило лишь отвернуться, как лес встряхивал все свои деревья, кусты и тропинки, чтобы они каждый раз ложились в случайном порядке, словно кости в старой игре, и я никогда не могла найти дорогу домой. За кривыми стволами двигались плотные тени, которые растворялись, стоило попытаться внимательнее их рассмотреть, но на меня больше никто не нападал и карами не грозил. Морок Баит, которого я называла более привычным Байт, снабдил меня списанными, но всё ещё причудливо работающими артефактами. Например, на поясе у меня висела некогда сломанная дубинка-самобийка, а впереди весело скакал колобок Ян. Он был откушен с одного бока, и рана затянулась неровной коркой, обладал дурным нравом и любил орать матерные частушки. Вот и сейчас, перепрыгивая с кочки на кочку, он выкрикивал:

— Как бежал я мимо леса, думал, мыши там пищат! — на каждый прыжок приходилось по одному слову. Ян замолк, сохранив интригу, а я не горела желанием узнать продолжение. — Матушка Василиса, бруснику брать будете? Смотрите, всё болотце в ней, родимой!

И правда, пусть осень оставила позади золотые дни, а на улице стоял зябкий октябрь, болото усыпала яркая ягода. В тех местах, где мы шли, брусничник был ещё совсем молодой, малахитово-бурый, и ягодки на нём были некрупные, но они горели поверх коричнево-зеленого ковра, как маленькие огоньки. Невероятная красота.

— Нет, некогда, — отмахнулась я, помня о главной своей задаче.

— Ну а как же? Кощею наберёте, порадуется, костлявенький…

Для надкусанной булки Ян был удивительно болтлив.

— Если хочет, пусть сам собирает, — отозвалась я, перепрыгивая на следующую кочку за колобком. Она мягко просела под сапожком. — В мои служебные обязанности это не входит.

— Ну, а порадовать не хочется что ль? — лукаво уточнил Ян.

Я замерла посреди болотца, крепко вцепившись в корзинку со своей драгоценной ношей.

— С чего бы мне его радовать?

— А знаете, Вась Петровна, как мои бабка с дедом всегда срамились? У-ух, как она его только не кликала! И поросём, и пьяницей, и пустомелей, и неприлично всячески. А как он занемог, так колени перед идолами сбила о его здравии молясь. Так что, кто на мужика своего бранится…

Хлебобулочный философ, увлёкшись проповедью, не заметил, как я подкралась и, ухватив его за повязку, приподняла над землёй.

— Ой-ой-ошеньки, убивашеньки! — бесстыдно завопил Ян, вращая глазами.

— Если ещё раз на подобное намекнёшь, я тебя в этом самом болоте утоплю, — мрачно пообещала я. — И никакая бабка тебя не отмолит. Понял?

Ян испуганно замер, вися в моих руках, глаза свои огромные вытаращил, а язык будто проглотил.

— Не слышу, понял?

— Помолчите! — огрызнулся он.

Я аж зашлась от такой наглости.

— Ты ничего не перепутал? — выдохнула я.

Но Ян меня как будто не слушал. Он вглядывался в лес, который в тот осенний день был особенно прозрачным, почти звенящим, и легко было забыть, какие опасности скрываются за его деревьями.

— Волкушки, — наконец выдавил колобок. Голос его стал низким, угрожающим — голосом бывалого путешественника. Наш колобок, как известно, и от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл…

— Волки? Где?

Я отпустила Яна — он шлёпнулся поверх кочки, которая наводопела и жалобно хлюпнула — и принялась оглядываться. Волки долго ждать себя не заставили.

Они выступили из-за деревьев один за другим. Первым показался большой лохматый самец с тёмно-серой шкурой. Он шёл прямо на нас, смотрел жёлтыми злобными глазами и не отрывал взгляда не на мгновение. Я впервые видела волка вот так, лицом к лицу, не в зоопарке, а в природе, и зрелище это проняло меня до костей едва ли не больше, чем встреча с Багровым Лешим. Тот был устрошающ в своей форме, но в нём оставалось что-то человеческое: речь, характер, желания и слабости. Волк же был зверем до мозга костей, он не засомневается, не задумается и не прислушается. В нём не было зла, только потребность набить брюхо перед долгой зимой, и мы с Яном показались ему подходящими кандидатами.

Я дёрнулась было влево, на там был другой волк, молодой, поджарый, мне показалось, что он раздвинул губы в ухмылке. Справа на нас так же медленно надвигалась крупная волчица. Они обступили нас полукругом, и пятиться мы не могли: сзади начиналось болото, и нужно было внимательно смотреть, куда ступаешь, повернувшись к волкам спиной. Последнее, что я была готова сделать, это повернуться к голодным хищникам спиной.

— Василисушка Петровна, самое время доставать ваши черепа заговорённые да подмогу трубить, — проговорил Ян, прижимаясь к моей ноге.

И точно! Про сигнализацию свою я совсем забыла. На этот раз со мной был всего один череп, вороний. Я носила раньше целую связку, но так как ни разу со мной ничего не приключалось, набор волшебной самообороны редел, и в конце остались лишь небольшие артефакты, которые служили больше для самоуспокоения, нежели для реальной защиты.

Глава 1.1.

На нём был красный кафтан и подбитая мехом шапка, штаны заправлены в высокие сапоги, а пальцы сжимали крепкую булаву.

— Опять лиходейничаете, душегубы? — нахмурил он широкие брови, а Серый Волк под ним наклонился к земле, зарычал. Сородичи его и думать обо мне забыли, присели, хвосты к животу прижали. — Не бойся, девица красная, не тронут они тебя и зверушку твою чудную!

“Ох, нашёл таки. Чёрт!” — это была первая мысль, которая появилась при виде Ивана. Стоило припомнить его совсем недавно, и вот он, нашёл меня даже среди болот Тёмного леса. И такая досада меня взяла, так захотелось отправить этого Иванушку туда, откуда он прискакал, даже несмотря на волков. У меня мороки квартальные отчёты закрывать не умеют, в тереме разброд и шатание, а про наш проект с Байтом и заикаться не стоит — как любой стартап, он сжирал всё время и ресурсы, а Кощей всё был недоволен. Видит Мокошь, не до спасения мне сейчас!

Тем временем волки поспешили убраться, а Серый Волк принял вид равнодушный и независимый. Глаза у него были такие же жёлтые и круглые, как и у его младших собратьев, но светилось в них какое-то вселенское спокойствие.

— Ой, спасибушки за спасеньице! — радостно прыгал вокруг него Ян. — А то Ягусенька не смогла спасти нас, про договорчики речи странные вела.

Иван перебросил ногу через спину Волка и тяжело спрыгнул на землю, погрузившись по самые щиколотки в болотную жижу. Но его это нисколько не смутило. Он широко улыбнулся и протянул мне руку, широкую загрубевшую ладонь мужчины, который привык к тяжелой работе. Я оперлась о неё и медленно поднялась, с удивлением рассматривая своего спасителя. Оказалось, что кафтан у него, пусть и вполне царский, вылинял и потускнел, а серебряные петли были заменены на простые веревочки. Штаны у него были самые простые, зато тёплые, сапоги — сыромятные, грубой работы, без щёгольских носов и отворотов. Хорошо сохранилась лишь шапка: её побила моль всего в двух местах. С широкого загорелого лица смотрели веселые глаза, что которых разбегалась паутинка морщинок.

— Здравствуй, девица-красавица! — дружелюбно улыбнулся он. — Забоялась поди?

— Спасибо за помощь, — я протянула руку, спохватилась, отвесила неловкий поклон. — Вы же Иван-царевич?

— Он самый.

— Вы за мной приехали, да? — спросила я. Губы сами собой сложились в тонкую кривую линию.

— А что? — подбоченился Иван. — Аль не люб тебе?

“Ну за что мне такое наказание? — успела подумать я. — И что мне ему сказать?”

Но царевич не стал меня мучить, а рассмеялся громко, весело.

— Не теряйся, красавица. Знаю, не по возрасту я тебе да не по чину. Но и в женихи не мечу. Мы с Серым просто мимо проезжали, он и почуял, что волки шалопайничают. Думали, кого из деревни прижали, а тут вон оно как! Цельная царевна.

Я обернулась к Сером Волку. Он с нескрываемым скепсисом смотрел на Яна, который подкатывал к нему то с одной, то с другой стороны, непрестанно болтая:

— Ох, было бы у меня чуть больше времечка! Я бы им ух! справа. Затем ых! слева. Я бы им показа-ал, где рачки зимуют.

Серый меланхолично отодвигал колобка в сторону, но тот наскакивал снова и снова.

— Куда путь-дорогу держишь? Проводить ли тебя, девица?

— Я несу прототипы… А где прототипы?!

Из-за волков с совсем забыла о блюдцах и яблочках, что лежали у меня в корзинке. Одно из них я уже оставила хитрой Яге, другое несла Горынычу. Из них я планировала собрать контрольную группу и провести последние испытания нашего с Байтом изобретения, которое, я была уверена, изменит сказочный мир.

Корзинка моя тем временем медленно погружалась в болото вместе со всем добром.

— А вон она, корзинушка, тонет, родименькая! — с непонятной радостью воскликнул Ян.

Иван, даром что был высоким и изрядно плотным, ловко перепрыгнул с кочки на кочку, подцепил погибающую корзину и вернул её мне. С плетёных прутьев грустно капала мутная вода.

— К Горынычу я иду, — вздохнула я. — Несу ему подарок — блюдце заговорённое, — вдруг мне пришла в голову идея. — Иван, а не хотите поучаствовать в научном эксперименте?

Царевич, надежно придерживая меня за локоть, помогал мне выбраться из болота.

— Я вам точно говорю, через трясину короче! — сокрушался Ян, прыгая рядом. — Моё чутье внутряное никогдашеньки не ошибается!

— Короче оно короче, — соглашался Иван, — только почто царевну по болоту водить, ежели можно тропами окружными? Дойдёте до Горыныча целыми и сухими.

— Но ведь короче через трясину…

Серый Волк толкнул его лапой и сделал вид, что он тут непричем.

Поход мой к пещере Горыныча стал вдруг намного веселее. Впереди скакал колобок Ян (я попросила не расстраивать ребёнка и разрешить ему быть проводником, пусть царевич и знал лес, как свои пять пальцев), рядом вышагивал большой и страшный Серый Волк, а по другую сторону — Иван, царёв сын и рассказывал забавные случаи из лесной жизни.

— Было дело, шёл я к Кощею, глядь, а на пригорке сидит чудище о трёх головах, а перед ним ягнёночек невинный. Ну, думаю, обождёт Кощей, а я не пройду мимо, не посрамлю имя царское. Достал меч из ножен да бросился на него. “Выходи, — кричу, — на бой честный, чудище поганое!” А Горыныч посмотрел на меня удивлённо и говорит, мол, сам ты поганый, иди отсюда, не мешай. Я его мечом рубить, да только шкура его вековая не рубится. Бросаюсь на него, что колобок твой на Волка, а ему хоть бы хны: к ягнёнку примеривается, пожрать хочет. Тогда я меч свой отложил да за хвост супостата ка-ак дёрну! — Иван рассмеялся, вспоминая былые дни. — Старшая голова огонь в небо изрыгнула, младшая плакать принялась, а средняя словами бранными разразилась: ягнёнок тот оказался ведьмой, которая села в страхе держала, и Горыныч вёл с ней разъяснения, а я ему помешал, и ведьма скрылась. Это я тебе так складно говорю, а Горыныч мне на добром русском всё объяснил, матушку мою непристойно поминая. Бежал я тогда от него до самого Кощея, ахах, — он добродушно хохотнул. — С тех пор так с Горынычем и дружим. Только что хвост у него к непогоде ломит, это уж моя вина.

Глава 1.2.

— Ты его так оправдываешь, будто вы друзья, — смутившись, проговорила я.

Иван не ответил. Он отцепил от пояса булаву, взвесил её в руке и крепко сжал.

— А это ещё зачем? Вы же с Горынычем друзья?

— Друзья друзьями, но он остается огромным Змеем, и не следует про то забывать, — отозвался царевич, мрачно рассматривая чёрную пещеру.

Гора, в которой она располагалась, странным пиком возносилась ровно на вершине холма. Ни на его склонах, ни внизу больше не было никаких горных гряд, и эта махина напоминала кривой зуб, совсем как у Яги.

— Жутенько как, Василисушка, — раздался голос Яна. Настроение орать частушки у него враз пропало.

— Ничего, — подчеркнуто бодро сказала я. — Кощей бы не разрешил нам соваться к Горынычу, если бы он был опасен.

— Вы уверены? Потому что Иванушка его порубить уже несётся…

Я быстро обернулась, удивляясь: как? Когда? Только что стоял рядом, а теперь бежал к пещере и орал во всю глотку, размахивая булавой:

— Ааааааааа!

И из пещеры в ответ ему донеслось громогласное:

— Ааааааагрх!

Птицы испуганно вспорхнули с ветвей редких деревьев, разлетелись в разные стороны, а из пещеры вылетел Змей Горыныч. Он был поистине огромный, тёмно-красный, и три головы его на длинных извивающихся шеях скалили ужасные пасти.

— Убьем!

— Разорвём!

— Сожрём! — хором заявили они, а Иван только лихо улыбнулся.

— Давай, подходи, чудище!

— Ничему его жизнь не учит, да? — тихо спросила я у колобка.

А царевич уже атаковал змея, целясь булавой в живот. Бам! Горыныч неожиданно ловко извернулся, подставив чешуйчатый бок, и булава с гулом отлетела. Сам он бросился на Ивана головами вперёд, сбил с ног, да так сильно, что тот отлетел к сосне и ударился спиной. Горыныч заревел, кинулся к врагу, и от топота его содрогалась земля.

— Матушка Василисушка! — заскулил Ян, прячась за моей ногой.

Змей ударил лапами по сухой сосне и переломил ту пополам, словно спичку. Но Иван уже откатился в сторону, уворачиваясь от удара, и попытался достать булавой до подмышки чудовища, только попал скользящим ударом по крылу, а Горыныч уже наседал на него, угрожая вот-вот раздавить.

— Василисушка, вы куда? — воскликнул Ян, когда я рванула вперед.

— У нас потенциальные клиенты самоуничтожаются! — крикнула я в ответ. Отбросив корзину с бесценными прототипами, я схватила камень с земли и кинула в Горыныча. Промахнулась. Зато второй, побольше да поувесистее попал точнёхонько ему по шипастому хребту.

— Ау! — обиженно взревела правая голова.

— Кто нас бьёт? — спросила левая, а та, что посередине, басом добавила:

— Смотрите, девка какая-то пришибленная!

Три пары змеиных глаз обратились к лежащему на земле Ивану.

— Друже, что же это? Подмога со стороны? Не по-мужицки это.

Царевич, раскрасневшийся, в сбившейся набок шапке, весело рассмеялся. Дыхание его сбилось, и смех получился хриплым.

— Это царевна Василиса Прекрасная. Та самая, что я к тебе вёл..

Горыныч протянул лапу и помог Ивану подняться. Потом они крепко обнялись, и Змей даже приподнял его под моим недоуменным взглядом.

— А зачем вёл-то, друже? — осуждающе пробасила средняя голова. — Мы же на пенсии, давно уже не выносим вздорных царевен.

— Да, у нас от них несварение случается, — пожаловалась средняя.

Я наблюдала за ними, испытывая одновременно облегчение и возмущение. С одной стороны, я была рада, что нам не нужно сражаться с трехглавым драконом, а с другой — злилась на их глупые шутки.

Я решительно подошла к Горынычу — вблизи он казался ещё выше, словно гора — и протянула руку.

— Василиса Петровна. Специалист по техническим коммуникациям Кощея Бессмертного. Пришла продемонстрировать, как мы решаем проблему информационного отставания в условиях территориальной разобщённости, — я сразу взяла привычный деловой тон, который использовала во время десятков сделок.

Но вот Горыныча он почему-то не вдохновил. Змей беспомощно посмотрел на Ивана и постарался тихо уточнить:

— Блаженная что ли?

Его “тихий” шепот было слышно на всю округу.

— Вы прежде чем отказываться, выслушайте, что у нас для вас есть, — предложила я миролюбиво. — Разрешить провести для вас презентацию, вы всё сразу поймёте.

Иван уселся на поваленной сосне, широко расставив ноги. Горыныч устроился прямо на земле. Вечерело, становилось прохладнее, и Змей дыхнул на поленья в старом кострище — занялся славный костёр, на котором царевич поджаривал хлеб, насадив на длинную ветку. А напротив, приколов к дереву большой кусок ткани с нарисованной на нём инфографикой. Для этого я использовала тканевые красители: марену, железный купорос, что в смешении с чернильными орешками давал чёрный цвет, охру и отвар древесной коры. Картинки получились расплывчатыми, бледными, но оттого ещё более таинственными.

— Ну что, дорогие друзья, давайте без длинного вступления, — я показала рукой на рисунок. — Знакомьтесь – «Эх, Яблочко». Простая штука для непростых дел. Вот смотрите. Живёшь ты, Горыныч, в своей пещере. А твой кум — скажем, Водяной — на другом болоте. Дело есть срочное: к границам вашим подходят литовцы или половцы. Или царевич какой-нибудь дерзкий. Что делать? Посылать голубя? Тратить день, а то и два? Теперь в этом нет необходимости! Положил яблочко на блюдечко, и ты уже с Водяным говоришь, будто через забор перегнулся, — я повернулась к Ивану. Отсветы огня плясали на его лице, скрывая морщины и делая лицо молодым и красивым. Царевич пытался откусить хлеб, дул на него и цыкал. — А бывает, просто тоскливо стало. Например, ты, Иван-царевич, старого друга вспомнил, а он в другом царстве. Не жди гонца неделями! Позвони, поболтай, как будто рядышком сидите. Для души, понимаешь? — я сняла холстину, обнажая нижнюю, с большим рисунком серебряного блюдца, красного яблока и стрелками с подписями. — И ведь что удобно — все яблочки знают! Привычное дело – яблочко на тарелочке. Только пользы в разы больше. Никаких новых заклинаний учить не нужно, никаких вам свечей, пентаграмм и танцев с бубном. Всё, что от вас нужно — опустить яблочко на тарелочку... и подумать о том, с кем хочешь поговорить. Всё. Дальше волшебство путь само найдёт. Хоть к Яге в избушке, хоть к принцессе в самой дальней башне.

Глава 2. Тенеты судьбы

Каменные ступени вскоре сменились металлическими, а прохладный воздух принёс запахи земли, металла и камня. Я спускалась в полутьме, но внизу разлилась лужица теплое света факелов, а слуха касались дальние голоса и скрежет решёток. Темницы Кощеева терема жили своей жизнью.

С недавнего времени я спускалась в их холодное душное нутро добровольно. Оказалось, что в подземельях сидят не только несчастные царевны, но и настоящие магические преступники: люди, что нарушали законы Тёмного леса, дерзкие злобные волхвы, наказанные мороки и какие-то совершенно жуткие создания, которых я ещё не видела, но слышала их приглушённый вой. В дела темниц я практически не вникала, полностью положившись на Кривеля, и приходила в основном за финансовыми отчетами, но чаще всего просто за приятной компанией. Вот и в тот вечер, вернувшись от Горыныча, я нырнула в подземья чёрного терема, скрываясь от Кощея и собственных переживаний.

Далеко убежать от них не получилось: по дороге к бывшей караульной, а теперь кабинету Кривеля, я увидела голубоватый отсвет, падающий из-за решётки, и редкие снежинки, кружащиеся в воздухе. Я подошла ближе, ожидая увидеть нового пленника, и замерла у решётки, чьи прутья покрыл иней.

В комнате на резном кресле сидела Златослава. Она была светла, но на этот раз это был не спокойный свет зимней зари, а сияние мертвого холода. Волосы её покрывали снежинки, белые щеки впали, и на них расцвели полупрозрачные морозные узоры. Бледные пальцы сжимали края одеяла и мелко дрожали. Златослава медленно подняла на меня взгляд несчастных голубых глаз.

— Василиса, — больше прочитала по губам, нежели услышала я.

Лично мы с ней не были знакомы, но уверена, что она про меня наслышана от иных царевен. От вида Златославы по спине побежали мурашки, и я, не в силах больше смотреть, обернулась.

— Кривель! — срывающимся голосом позвала я. — Кривель, открой немедленно!

— Доброго вечера вам, Василиса Петровна. Так это, не положено же, — возразил он спустя несколько минут, когда появился на зов.

— Открывай, Кривель, не доводи до греха.

Звякнули ключи, решётчатая дверь со скрипом отворилась, и я бросилась к Златославе. Зря Кривел боялся, царевна даже не думала убегать: у неё не было на то ни физических, ни душевных сил. Не заботясь о сарафане, я рухнула перед ней, сжала ледяные пальцы.

— Златослава, слышишь меня? Как ты себя чувствуешь?

Царевна медленно повернула голову, склонила её к плечу.

— Холодно мне…

— Вот ведь старый козёл, — выругалась я сквозь зубы. — Кривель, у тебя есть горячий сбитень? И принеси ещё одеял.

Морок не шелохнулся. За те недели, что я его не видела, он заматерел ещё больше, стал коренастее и даже как будто вытянулся в росте. Глуповатое выражение теперь вовсе не появлялось на его морде, и Кривель всё больше многозначительно морщился.

— Василиса Петровна, ежели Кощей наказал царевну, стало быть, было за что. Мы вот стул ей утвердили, одеяло выдали, так на том полномочия наши и оканчиваются.

Ярость хлыстом ударила по шее, залила ослепительным светом сознание. Стараясь сдерживаться, я поднялась и медленно повернулась к мороку.

— Не смей. Со мной. Спорить, — выдавила я сквозь сжатые зубы. Меня трясло. — Этот ледяной мерзавец развлекается, а девчонка еле жива сидит. Тащи сюда все одеяла, или я из тебя самого одеяло сделаю.

Кривель помялся, но потом предупредил:

— Чтоб вы знали, я это делаю от одного бесконечного уважения к вам, а вовсе не из страха. А вы уж, если дело дойдёт, перед шефом будете за меня ответ держать.

— О, не сомневайся, — почти пропела я. — Я отвечу. Я ему так отвечу, что вовек не забудет!

В темнице отыскались дополнительные одеяла, волглые, тяжелые, и Боня принёс большую деревянную кружку сбитня.

— Впервые у нас такой инцидент наметился, — сказал он, поправляя очки. Второе стекло оставалось треснутым. — Обычно Кощей ежели морозит, так полностью.

— Я не знаю, как мне с этим быть, — вдруг выдохнула я, наблюдая, как Златослава обхватывает тонкими пальчиками большую кружку, пытаясь вобрать её тепло. И сама не была уверена, что имею в виду: состояние ли царевны, или жестокость Кощея, или те чувства, что он во мне будил.

— Попробуйте пересчитать казну, — посоветовал Боня, а когда я удивленно обернулась к нему, добавил со смущением. — Когда я не знаю, как быть с мыслями тяжелыми, я сажусь считать. Расходы ли подбить, доходы ли прописать — всё одно, цифры завсегда покой дарят.

Я улыбнулась, потрерпала его по лохматой кудрявой голове, а потом спохватилась, вспомнив, что треплю своего старшего бухгалтера, как мальчишку.

— Ой, извини.

— Ничего, Василиса Петровна, — ответил раскрасневшийся Боня шёпотом. — Я не против…

Я осторожно присела перед Златославой, тронула её за руку. Всё ещё ледяная.

— Что случилось, милая?

Царевна посмотрела на меня, словно впервые увидела.

— Василиса, — выдохнула она облаком снежинок. — Я думала, что моя любовь растопит его. Так ждала… Летела, что лебёдка. А он страшный, какой же он страшный…

Слёзы навернулись на её прекрасных глазах, звёздами скатились по щекам, изуродованным Кощеевыми узорами. Я сжала край одеяла, которым была укутана Златослава. Хотелось рвать и метать, побежать тут же наверх, ворваться в кабинет Кощея и… Что? Разбить его драгоценные таблички? Накричать? Кинуться с кулаками?

Я глубоко вздохнула, приводя мысли в порядок.

— Он ответит за то, что сделал, — пылко сказала я, стирая влагу с холодных щёк. — А ты крепко-накрепко запомни: красивые мерзавцы не приносят счастья, одну боль. За тобой обязательно приедет царевич, хороший, тёплый. Пора отпустить сказку и повзрослеть, милая.

Она посмотрела на меня, и во взгляде её впервые мелькнуло что-то новое — удивление. Златослава не знала про “Эх, Яблочко” и про то, что я видела её признание. Да и ни к чему это было.

— Поправляйся, — я поднялась. — Кривель присмотрит за тобой, не волнуйся. Пойдём, Боня, посмотрим твои отчёты.

Глава 2.1.

Портал находился в башне, в которую вела бесконечная винтовая лестница. Я поднималась ступенька за ступенькой и чувствовала себя настоящей принцессой из мрачной сказки. А впрочем, думалось мне, я и была такой принцессой. Сказка жила вокруг меня, я наблюдала, как творится миф, как он, словно девичий виноград, опутывает меня, цепляется за кожу, проникает корнями в самую душу, и вот я сама уже принадлежу ему, становлюсь его частью. Так почему бы мне не быть принцессой, которая со стучащим от волнения сердцем проникает в запретную башню? Туда, где три древние мойры плетут нити жизни всех людей.

Когда я выбралась на верхнюю площадку, я не чувствовала ног. Не припоминала в тереме Кощея таких высоких башен, по ощущениям в ней было этажей двадцать — не меньше, но стоило привыкнуть к тому, как капризничает пространство в Тёмном лесу. Площадка оказалась крохотная, с деревянным полом, скрипучим, провалившимся от времени. Одну-единственную арочную дверь охранял низкий неладный голем. Глаза его были закрыты, он спал.

— Здравствуйте, — выдохнула я. Лоб мой покрывали крупные капли пота, дыхание сбилось, а бок кололо. Голем был глух к моим страданиям. — У меня вот тут пропуск к мойрам.

Ноль реакции.

— Ну, знаете, всем хочется узнать, как там его нить жизни. Не занесла ли Атропос над ней свои ножницы. Хотя, судя по закупочным ведомостям, с ножницами у неё проблема, — я хихикнула и по-дружески шлёпнула голема по руке. Он остался недвижим. — Гм! Собственно, вот пропуск. Подписан старшим бухгалтером Бенедикториусом Рогусом. Вот тут, внизу, по-гречески, — я сунула бересту под нос спящему истукану. — Он у нас по обмену из Византии. Да-а.

Я подождала. Голема мой пропуск совершенно не вдохновил. Я подождала, посмотрела направо, налево, поизучала потемневшую каменную кладку стен, а потом аккуратно подоткнула пропуск в сгиб локтя статуи.

— В общем, пропуск предъявила, подшейте его к документации. Не потеряйте! — строго велела я, и так и не дождавшись реакции, осторожно потянула за ручку двери. Голем не шелохнулся. Я начала догадываться, что их магия активируется, когда за дверь пытается проникнуть настоящий преступник. А может, они никогда и не работали по-настоящему, а стояли только для устрашения.

Я скользнула за дверь и замерла на пороге. Передо мной открылся огромный круглый зал, тонущий в полутьме. Он плавал в синей дымке, подсвеченный таинственными лучами, источники которых находились где-то в ином пространстве. Пол был выложен гигантской, непостижимой в своих размерах мозаикой, и от двери можно было разглядеть компасную розу, острыми стрелками разрезающую зал на равные доли, и некоторые созвездия, выложенные кусочками мрамора. На другом конце зала через большое стрельчатое окно падал косой столб лунного света, и в нём угадывалось движение фигур. Нервным жестом я отерла о подол вмиг вспотевшие ладони и сделала шаг навстречу судьбе. В буквальном смысле.

У меня было право знать. Что с моей нитью? Она непрерывна со дня моего рождения, или та авария отобрала её у меня, подсунув взамен чужую? Жизнь — последнее и самое дорогое, что у нас есть, и мне требовались ответы. Чью судьбу я проживаю? Кто я на самом деле? И даже больше: я, Василиса Царёва, вообще существую?

Каждый шаг разносился по залу, будто я позаимствовала сапоги Кощея, а не была в своих мягких туфлях, и от этого стука становилось не по себе. Будто с каждым ударом каблука я возвещала: “Вот я здесь! Я пришла нарушать ваш покой! И вторгаться в планы бытия.” Приходилось напоминать себе, что я с инспекцией и с именем Кощея, а не просто человек с улицы, но помогало плохо.

Я как раз достигла середины зала, когда услышала со стороны окна:

— Вы всё время говорите мне, что делать!

Голос был звонким, громким и свежим, так могла бы говорить девочка-подросток. Ей отвечал густой и красивый женский голос:

— Нельзя вплетать кислотную пряжу, сестрица!

Я замерла, как будто замечание сделали мне. Меня одолевали робость и в то же время жгучее любопытство.

— Почему нельзя? Кислотный модный в этом тысячелетии, а ты ничего не понимаешь!

— О великий Зевс, это жизнь рыбака! — женщина громко хлопнула себя по лбу, и я увидела, как рукав её одеяния взметнулся в свете невидимой луны. — Рыбака в средневековом Китае.

— Тогда добавлю ему ещё ультрамаринового!

— А никто не видел мои ножницы? — проскрипела третья персона, сгибаясь над прялкой.

Я теперь отлично видела трёх женщин у высокого окна, в которое лился серебристый свет. Одна из них сидела на полу, поджав ноги, она была высокая и тонкая. Вторая, статная взрослая женщина, стояла у окна, и одеяние её живописными складками спадало к ногам. Третьей оказалась согбенная старуха, скрюченная настолько, что на её спину можно было бы поставить поднос с чашками. Она вертелась на месте в поисках ножниц.

Я откашлялась, привлекая внимание, и двое младших вскинули головы, а третья мойра стащила с плешивой рябой головы капюшон.

— Кто к нам пожаловал? Глаза мои старческие не видят уже. Это ли дочь очередная эллинов?

— Нет, сестрица. Она из варваров, — отвечала женщина. Держалась она прямо и наблюдала за мной с той степенью высокомерия, которая свойственна королевским особам и богам. Я вмиг почувствовала себя неуютно, и показалось, что по залу пролетел сквозняк. И только самая младшая потеряла ко мне интерес и вернулась к плетению.

— Добрый день, дамы, — произнесла я громко.

“Дамы, дамы…” — повторило далёкое эхо, прячась в тумане.

— Меня зовут Василиса, я старший менеджер Кощея…

— Мы знаем, — перебила меня женщина.

— Мы всё-всё знаем, — вторила ей старуха.

Соблюдать правила беседы они явно не собирались, только смотрели на меня требовательно, словно я была блохой, что тревожила их покой.

— Собственно, поэтому я к вам и пришла, — продолжила я, решив не отступать. Следующего случая пообщаться с пряхами судеб мне могло и не представиться. — Я хочу знать…

Глава 2.2.

Меня бросило в жар от их всеведия, от ощущения, что я стою перед ними буквально с обнаженной душой, но больше всего от предположения, что я хочу, чтобы Кощей был вплетён в мою жизнь серебряной ледяной нитью. Паника заставила меня отступить, и не только в прямом смысле.

— Нет! Я хотела узнать о жизни царевны Златославы. Она… пострадала от Кощея.

— Такой шанс, — усмехнулась женщина.

— И упустила, — закончила старуха, перебирая длинными крючковатыми пальцами в воздухе. — Глупое человеческое дитя. Нет, совсем не эллинское. Те солнечные, огненные.

— Наглые.

Горло сжалось, и как бы мне ни хотелось ответить, ни слова вытолкнуть из себя не могла. А старуха тем временем выцепила откуда-то из воздуха тонкую струну толщиной с волос, и вроде не должна я была её видеть, а видела. Женщина подхватила её легко, растянула, посмотрела на свет.

— Длинная нить у Златославы твоей и крепкая. Правление славное ей суждено подле мужа знатного.

— Подле Кощея? — ляпнула я прежде, чем успела прикусить язык. Подросток хитро посмотрела на меня, а старшая сестра нахмурилась:

— Причем тут Кощей? А, вижу, вижу в самом начале соприкасаются их судьбы, только расходятся… — тут её внимание что-то отвлекло, и она прервалась. — Клото! Это что такое?

— Неоновый розовый, — с удовольствием откликнулась Клото.

— Но это же судьба мясника из Ланувия, — простонала женщина. Она выпустила нить Златославы, и та растворилась в воздухе, зато схватила другую нить, короткую и грубую. — Ну вот, теперь он увлёкся на старости лет театром!

— Не будь такой занудой, Лахесис, — скривилась девчонка. — Позволь хоть немного веселья.

— Он считает Нерона хорошим актёром, — мрачно сказала Лахесис. — И больше не разделывает туши. Он умрёт от голода!

Старуха, по всей видимости, Атропос, закрутилась:

— Отрежем ему нить! Где же мои ножницы, дай Зевс мне памяти…

И тут моя управленческая душа не выдержала. Отошла на второй план судьба Златославы, перестала волновать даже моя собственная нить, когда на моих глазах царила неорганизованность и самоуправство на местах.

— И часто у вас ножницы пропадают? — спросила я совсем другим тоном, не таким, как выпрашивала нить Златославы. И от тона этого мойры прекратили препирательства и удивленно посмотрели на меня. — Судя по запросам в отдел снабжения, ножницы вам предоставляют каждый месяц. Вы их, извините, едите что ли?

Я подошла ближе, так что серебристый свет упал на мои руки и одежду. Теперь я могла лучше рассмотреть мойр: и юную красоту Клото, и зрелую стать Лахесис, и Атропос, что напоминала залежавшийся изюм. Они смотрели на меня настороженно, потому что наш статус внезапно поменялся: я перестала быть жалкой просительницей, а стала представителем Кощеева царства, и роль эта была для меня так же привычна, как старенькие джинсы.

— Лахесис, вы ведёте учёт нитей? У вас выходит кошмарный перерасход, а пряжа для нитей жизни немножко нетривиальный товар. Индивидуальный заказ, дорогая логистика.

— Я использую ровно столько, сколько мне нужно, — ответила Лахесис. Лунный свет путался в её золотых волосах, уложенных в сложную причёску.

— Нет, так не пойдёт. Кощей разорится на вашем дорогом сырье. Должны же быть какие-нибудь нормативы?

Глаза Лахесис вспыхнули гневом, но направила она его не на меня, а на младшую сестру:

— Клото! Почему ты не добавила золотой пряжи? Это нить знатной дворянки.

Клото закатила глаза.

— Эта девчонка — редкая дрянь.

— Я прошу прощения, — задохнулась от возмущения Лахесис.

— Да она будет говорить, что нас не существует, и писать про меня потешные эпиграммы! Я ей вплету пожизненную диарею.

— Не смей! — воскликнула женщина, вырывая у Клото недоделанную нить. Та натянулась и порвалась, и звон от чужой смерти эхом разлетелся по залу.

На несколько секунд повисла гробовая тишина, которая взорвалась гневным криком Лахесис:

— Поздравляю! Она умерла. А всё из-за вас, — её палец указал в мою сторону. — Вы, смертные, должны на коленях ползти к нам, чтобы глазом одним увидеть свою нить. Нет! Вы не должны тут появляться вообще, низкие, презренные, ничтожные…

— Рот закрой, — холодно посоветовала я, и богиня удивлённо умолкла. — И палец свой убери. У вас тут бардак, куда ни плюнь. Где нормативные акты? Где ГОСТ на нити, где Устав и должностные инструкции? И если их нет, то какие претензии к Клото или Атропос? Как вы вообще решаете, какие нити плести и когда их обрезать.

— Знаешь ли, до тебя тут всё решалось как-то… само собой, — ответила Лахесис. — Мы богини, и нам не требуется ни устав, ни инструкции.

— Оно и видно, — проворчала я. — Добавить новую переменную, и всё сыпется к чертям…

Моё недовольное ворчание прервала рулада громкого храпа. Показалось, что его исторг великан или хотя бы тучный пьяный моряк — не меньше. Я заглянула за спину богиням. Там, на взявшемся из ниоткуда каменном кресле спала Атропос, опустив голову на грудь, и редкие длинные пряди волос свисали на её морщинистое лицо.

— О нет! — простонала Лахесис. — Нет-нет! Атропос, милая, просыпайся! Просыпайся, прошу тебя. Да зачем ты забралась на это кресло, проклятая ты старуха?! — и от отчаяния она врезала ногой по трону и тут же закричала от боли. Я скривилась: кожаные сандалии не спасали от удара, — и богиня запрыгала на месте, потирая ушибленные пальцы. Клото, забыв обиды, хихикала в стороне.

— Весело вам? — вскричала Лахесис со слезами в голосе, почему-то объединив нас с Клото в одну банду. — А у нас уже тысячи не оборванных вовремя жизней. Там люди мучаются от болезней и ран, а Атропос… Если она уснула, её уже ничем не разбудить.

Сцена в вечном зале была, конечно, забавная, но всему должен быть предел, и веселью тоже. Я размяла пальцы и вышла вперёд.

— Клото, хватит играть в планшет. Где ты его вообще взяла? — младшая богиня обиженно оторвалась от экрана, где замер лысый Кратос, герой игры “God of War”. — Возьмёшь на себя часть обязанностей Лахесис. Лахесис, сможешь подменить Атропос, пока я пытаюсь её разбудить? ножницы вам сейчас доставят, плюс я к вам пришлю моего бухгалтера, Бенедикториуса. Славный малый и пишет по-гречески, он запишет ваши должностные инструкции.

Глава 3. Коснуться Бессмертного

Однажды в Москву приехала делегация из Америки, из Денвера. Тогда в городе стояла скрипучая морозная зима, и кутаясь в шубу, я со смехом наблюдала за гостями, которые притоптывали на месте, потирали руки и возмущались, как русские вообще выживают в таком холоде, а главное — зачем. И я веселилась, отвечая, что ни один мороз не берёт русского человека.

Как же я ошибалась.

Волшебный мороз расцвел узорами по каменным стенам, лёг извилистыми тропинками на пол. Иней блестел и искрился в свете моей огнезмейки Зиппо, которая ворочалась в моих заледеневших пальцах. Этой красотой можно было бы залюбоваться, если бы она не заставляла так страдать. Совсем как Кощей.

В тот вечер я подготовилась. Собрала все одеяла из сундуков, выклянчила несколько у мороков, одно мне даже принёс мой невидимый слуга. Заранее попросила приготовить кувшин горячей воды и травы, которые можно было бы заварить, а также запаслась теплой кофтой, платком и стопкой отчётов Бони. За отчетами я планировала скоротать ночь, чтобы не страдать от скуки и меньше обращать внимания на холод.

Не помогло. Первое время я держалась молодцом и даже успела подумать, что победила в этой схватке, но после полуночи Кощей начал лютовать. Мороз змеёй заползал под одеяла, просачивался под кофты, щипал нос, щеки и руки. Спустя каких-то полчаса меня уже трясло крупной дрожью, а пальцы едва сгибались. Я пыталась сжаться в комок, куталась, растирала руки и нос, но ничего не помогало.

Ещё спустя полчаса я решительно откинула одеяла и выбралась наружу, в выхоложенный терем. Зиппо сонно шевельнулся на моей шее, словно живое украшение.

— Не бойся, дружок, я тебя одного в этой могиле не оставлю, — прошипела я. Казалось, голос тоже замерз. — Пойдём и устроим разнос одному бездушному истукану.

Где искать Кощея, я не знала, но ноги сами несли меня. Возвращаясь мыслями к той ночи, я полагаю, что всё было создано для того, чтобы я пришла в Кощееву комнату. Но бредя в ту ночь темными холодными коридорами, я не могла думать ни о чём, кроме своей злости. И, возможно, страшной мести.

Вход в покои бессмертного и ужасного преграждала высокая дверь из чёрного камня. На ней не было ни узоров, ни росписи, словно вся красота, что обитала в тереме, умирала на подходах к этому месту. Я долго стояла перед ней в нерешительности, борясь со смущением и гордыней, но холод не оставлял меня и здесь, поэтому я подняла руку и постучала.

Чёрный камень поглотил стук.

Но в следующую секунду внутри щёлкнул механизм, и дверь приоткрылась. Волна жара залила моё лицо, когда я непослушными пальцами ухватилась за край двери и потянула её в сторону, протискиваясь внутрь.

В комнате было тепло. Воздух пах деревом и огнём, он окутал меня, и закрыв глаза, я позволила себе на мгновение забыть о своей позорной капитуляции. Но тихий шорох переворачиваемой страницы заставил опомниться.

Кощей сидел в большом уютном кресле, закинув ногу на ногу, и читал какой-то китайский трактат. Справа в камине пылал огонь, и искры от него летели на металлический подстил. Больше в комнате ничего не было: ни мебели, ни украшений, ни даже захудалого ковра. Я переступила с ноги на ногу, поправила одеяло, которое сползло с плеча. Кощей даже не оторвал взгляда от чтива.

— Доволен? Ты добился своего, я здесь! — громко заявила я. Кощей выгнул бровь и перелистнул страницу, по-прежнему не поднимая взгляда. — Но если ты думаешь, что я буду умолять о тепле, ты ошибаешься! Я пришла заявить, что ты чудовище!

Кощей ответил мне с лёгкой усмешкой:

— Претензии принимаются в канцелярии с девяти до десяти, строго в письменном виде, менеджер. Устные жалобы только по предварительной записи.

Я закатила глаза.

— У тебя даже канцелярии нет! И секретаря.

— Похоже, жалобы твои останутся без рассмотрения. Экономия ресурсов, — он наконец поднял на меня глаза, только чтобы самодовольно улыбнуться. — Моего времени и твоего… красноречия.

— Ох, у меня красноречия для тебя с избытком, — я дернула плечом, снова поправила одеяло. В тёплой кощеевой комнате уже не было в нём необходимости, но я чувствовала себя в безопасности в его мягких объятиях.

— Красноречия — возможно, но не разума. Иначе бы ты догадалась, что в этой светлице только два места для тебя: там, за дверью, и здесь, — он постучал по подлокотнику.

Я сжала зубы, чтобы не зарычать на него, чувствуя, как отчаянно краснею. Я чувствовала себя девчонкой, хотя давно научилась общаться с мужчинами, а потому злилась ещё больше.

— Ну уж нет, со мной это не пройдёт. Я никогда не усядусь… в это кресло. Но и за дверь ты меня не выставишь! Потому что там холодно, а тут тепло. А еще потому, что я так решила!

Кощей пожал плечами, возвращаясь к чтению.

— Воля твоя.

Я осмотрелась еще раз, сама не зная, зачем. Второго кресла в комнате не появилось, и даже лавки захудалой у окна не стояло. Поэтому, не придумав ничего лучше, я уселась на пол у камина. Славное тепло коснулось ног и бёдер, взобралось по животу и свернулось на груди. Я глубоко вздохнула и даже стащила одеяло с плеч, уложив его вокруг подобно гнезду. Зиппо проснулся, скользнул по руке и направился прямиком в огонь.

— Зачем ты притащила змею сюда? — спросил Кощей.

— Не оставлять же её в холоде!

Он вскинул взгляд, убедился, что я не шучу.

— Это волшебное существо. Оно не боится холода.

— Ну и что! Ты тоже не боишься холода, однако вон какой костище развёл в камине.

— Я просто люблю треск поленьев. Но… туше.

И в комнату вернулось молчание, а вместе с ним дремота, которая тяжестью опустилась на веки. Время перевалило далеко за полночь, но точного времени я не знала, чувствовала только, что очень устала. Тепло и шелест страниц убаюкивали, голова стала тяжелой и, когда она упала на грудь, я поняла, что засыпаю.

— Убери книгу.

Кощей поднял взгляд. Я стояла над ним уже без одеяла, которое кучей осталось лежать у камина.

Глава 3.1.

— Лучше, — промурлыкала я. Мысли мои витали все вокруг Кощея, и потому сон никак не приходил. Пальцы сами нашли длинные белые локоны, прохладные и гладкие. — Баба Яга сказала, что волосы у тебя такие, потому что ты поседел в нави.

Кощею не понравилось упоминание Яги, но недовольство его было скорее сыновьим. Так парень стесняется, когда мать при знакомстве показывает его детские фотографии или бабушка с умилением перечисляет достоинства. То было недовольство мужчины, с которого сдирают броню.

— Следует укоротить ей язык.

— А Яга считает, что она для тебя вроде как то же самое, что ты — для мира. Необходимое зло, правильно?

— Старуха слишком много на себя берёт, — пробормотал Кощей.

Я помолчала, перебирая в пальцах прядь его волос, белых, как лунный свет.

— И всё же. Про волосы — это правда?

— Это не совсем седина, — голос Кощея, тихий и низкий, баюкал, и я слушала, прикрыв глаза. — Это больше. Словно навь высосала из меня жизнь.

— Как это случилось?

Если бы не было так темно и тепло, если бы за окном не стояла ночь, а я не была такой уставшей и разнеженной, я бы никогда не спросила. А он бы не ответил. Но была ночь, и мирное потрескивание огня, и та близость, которая возникает только во время ночных разговоров.

— Ему было шестнадцать. Тому, кем я когда-то был. В ту пору его князь воевал с братом, князем Златым, и дружина дядьки как раз собиралась на битву. Его взяли с собой, и он не мог сдержать нетерпения. Боевые подвиги, крещение огнём… Глупец, — Кощей выдохнул с раздражением. Я почувствовала, как он качает головой.

— Не будь к себе тому слишком строгим, — проговорила я.

— Он умер в первой же битве, — ответил он, не скрывая язвительности. — По справедливости, не выжил никто. В дружине был предатель, и почти всех перерезали во сне. А те, кто успел схватиться за меч, долго не продержались.

— Кощей… Это так ужасно, — выдохнула я, заглядывая ему в лицо. Трудно было представить, каково это — проснуться посреди ночи от того, что твои друзья умирают, от животного ужаса и потребности бежать. Лицо Кощея оставалось невозмутимым, но мне показалось, что в глубине глаз таится старая боль.

— Обычная история для тех времён. Тот мальчишка был погребён под телами товарищей, и когда навьи твари пришли за ними, они не стали разбираться, кто мёртв, а кто… не до конца.

— Разве так бывает?

— Побудь в шкуре тёмного царя, и ты увидишь, что навьи так же безответственны и ленивы, как и люди, — усмехнулся Кощей. — Навки хватали воинов и таскали за границу мира живых. Схватили его дядьку. Борода у него свисала и качала вперёд-назад, а из распоротого живота капала кровь. И юнца самого схватили. На нём остались шрамы от когтей воронов, в которых обратились навки. Притащили за границу и бросили там, на пепельном поле. Все отправились в своё посмертие, а этот глупец не захотел. Он решил бороться за жизнь.

Сон окончательно пропал, растворившись под натиском страшных картин, что рисовало воображение. Я представляла совсем юного Кощея, красивого, восхищенного воинами и грядущей славой, полного надежд и гордыни. И его же, смертельно раненого, оставленного в пепле нави. Представляла, как он поднимался, снова и снова падая на безжизненную землю, а потом упрямо брёл, зажимая раны рукой. Как над ним стояло безжизненное небо цвета старой стали, и его мёртвую безмятежность не нарушало ни дуновение ветра, ни росчерк крыла птицы. А может, то было не моё воображение, а истинные воспоминания, которыми Кощей поделился со мной — я не знала.

— Навь не лучшее место для прогулок. Она… безжизненная в самом полном, самом худшем смысле этого слова. Там нет места надежде, или радости, или дыханию. Разве что упрямству, а этого молодцу было не занимать. Упрямство помогло ему продержаться очень долго, но сердце всё равно не выдержало, — до этого Кощей старался не касаться меня руками, будто я была чужой или нечистой, но в этот момент он безотчетно сжал мою талию, привлёк ближе. — Он видел то, что ни один человек не должен видеть. Как страдают души. Как познают бесконечное одиночество. Как невиданные твари терзают их. Он брёл по пепельному морю мимо крестов матч, и над его головой вставало чёрное солнце и плакало кровавыми слезами. И многое, многое другое, о чём я никогда не расскажу.

— Но ты можешь…

Я хотела сказать, что он может рассказать всё мне, разделить свою боль и свой ужас, и ночь сохранит его тайны. Но они были слишком мрачными, слишком тяжкими, и я не могла представить, о чём прошу. Кощей качнул головой, и я разом умолкла.

— Всему своё место. Навьим ужасам место в нави, и нечего их кликать. Просто однажды тот молодец не выдержал. Он упал, и чёрный змеи уже устремились к нему, чтобы разорвать и поглотить его упрямую душу. И тогда появился я. Наверное, тот, кем я был раньше, всё-таки умер, а я его посмертие, но я не уверен в этом. Боюсь, я не готов пока к ответам. Мне хватило сил выкопать из пепла меч и достать его из земли, но яд её навсегда сжёг мои пальцы.

Ледяные мурашки скользнули по позвоночнику. Я взяла свободную руку Кощея в свою и впервые позволила себе рассмотреть её. Бледная кожа постепенно темнела к концам, становясь угольно-черной, а ногти заменяли загнутые когти, и они тоже были наследием нави. Я нежно касалась его шрамов подушечками пальцев, борясь с желанием поднести руку к губам, запоздало утешить, унять боль.

— Эй, всё в порядке, — сказал Кощей мягко. — Я смог отбиться от тех змеев, и это того стоило. С того момента я прекратил падение и начал своё восхождение. Я убивал тварей, чтобы питаться, и их яд травил моё тело, но больше не убивал. Я научился жить под чёрным солнцем, и кожа моя стала белой.

Белой, как фарфор китайской куклы, и сквозь неё просвечивали голубые вены. Это было невыносимо красиво, и можно было бы любоваться этим фарфором вечно, если не задумываться о том, историю о какой боли он рассказывал.

Кощей легко тронул мой подбородок, заставляя посмотреть на него. В шаге от нас клубилась полутьма, полная старых воспоминаний, а моё молодое горячее тело предательски откликнулось жаром на этот лёгкий жест. Жизнь была сильнее.

Глава 3.2.

Кощей замер, и на секунду в комнате слышался только треск поленьев в камине да ворчание огнезмейки, а затем он скользнул когтями по моему запястью, заставляя убрать руку.

— Это от камина.

Я послушалась, вновь принимая правила игры.

— А глаза?

— Это случилось незадолго до того, как я встретил старуху, — продолжил Кощей. — Если понятия “долго” или “коротко” вообще можно применить к нави. Я видел, как прибывает слишком много душ то ли с побоища, то ли из-за иной трагедии. Наблюдал из-за дюны, как они разбредаются по пепельному морю. И тогда она меня увидела.

— Кто? — выдохнула я.

— Смерть.

Как просто. И в то же время невыносимо больно.

— И… какая она?

Моя смерть выглядела как раздражающе позитивная девчонка с веснушками. А какая твоя смерть, Кощей?

— То не был царь подземного мира, не была она ни Танатосом, ни Осирисом, ни Эрешкигалью. Передо мной предстала смерть в истинном своём обличье.

Предвидя ужас, я подтянула ноги, сама вся сжалась. Пальцы сжали отворот домашнего платья Кощея, я подтянулась ему навстречу.

— Какая она? — прошептала я.

Кощей посмотрел на меня с жалостью.

— Зачем тебе это? Перед тобой долгая жизнь, и ты всё узнаешь в своё время.

— Пожалуйста, — почти простонала я.

Он стал серьезен. Убедился ещё раз, что моё желание не просто каприз, вздохнул.

— Это ничто. Истинное, бесконечное ничто. Такое, что и слов не придумали, чтобы его описать. Одновременно тяжелая и темная, но в то же время столь яркая, что…

— Что она выжгла тебе глаза, — непослушным языком закончила я.

Кощей улыбнулся.

— Что это, неужели тебе опять меня жаль? Брось. Смерть причинила невыразимую боль, зато подарила возможность видеть всех навьих тварей и управлять ими. Я думаю даже, что она меня выбрала. И одно-единственное бесконечное мучение — не такая уж большая цена за честь быть избранником Смерти.

Я выдохнула, откинулась на подлокотник, пытаясь осознать услышанное. Пальцы Кощея снова сжались на моей талии, но я не могла ответить на его жест.

— Получается, ты испытал мучение и теперь мучаешь других?

— Нет, — он вздохнул, устало потёр глаза. — Разве я похож на того, кто отрывает мухам крылья ради смеха? Навь выжгла во мне чувства. Я не могу любить, но и от чужой боли я не испытываю никакой радости. Я вообще не испытываю радости. Всё, что я делаю, — следую правилам.

— То есть тебе вовсе не нравится меня морозить.

— О боги, нет! За кого ты меня принимаешь?

— За ужасного и безжалостного Кощея, — я нервно хихикнула. — Но когда ты делаешь такое удивленное лицо, ты больше похож на левретку.

— Я не знаю, что это, но полагаю, что мне следует разозлиться.

— Нет, просто… Я пытаюсь примирить у себя в голове великого ледяного мага и усталого мужчину, которого вижу перед собой. Получается плохо, и поэтому я говорю глупости.

— Позволь тебе помочь. Перед тобой Кощей Бессмертный, — он наклонился ниже, почти коснулся лбом моих волос, — хранитель нави и самый опасный злодей из всех. Который морозит царевен на завтрак, обед и полдник.

Я представила, как обвиваю руками его шею, почти почувствовала под пальцами прохладу его кожи. Я бы сказала какую нибудь милую глупость и склонила голову на бок, подставляя обнажённую шею его хищному взгляду. И тут же одёрнула себя: “Василиса, что за вздор! Ещё час назад ты спасалась от его холода, рискуя погибнуть от переохлаждения, а теперь мечтаешь плавиться в его руках?”

— Ну да, а ещё зажимает их по углам.

— Прости, что?

Я прикусила язык. Опять обронила, не подумав, а Кощей уже смотрит строго и с подозрением. Но уж лучше так, чем когда его губы почти касаются моей кожи.

— Я говорила, что буду звонить тебе по “Эх, Яблочку” от Горыныча. Ты яблоко на тарелочку бросил и забыл про него. Нет, я понимаю, ты был очень занят.

— И чем же?

— Златославой.

Кощей выдохнул с облегчением.

— Вот ты о чём. Девица возомнила о себе невесть что, и мне пришлось преподать ей урок. Хотя то, что ты смогла подсматривать за мной, беспокоит. Ты часто так делаешь?

Я задохнулась от возмущения.

— Кто? Я? Нет! И как тебе вообще удается перевернуть всё так, что виноватой остаюсь я?

— А ты считаешь, что виновен я? — уточнил Кощей.

— Не то, чтобы виновен. Но в общем, да.

— И в чём же, позволь уточнить?

— Да в том, что целовал её! — воскликнула я. — Ох, перестань строить из себя дурака.

Я попыталась встать, но Кощей не позволил: одна рука так и лежала на талии, другая подхватила меня под колени.

— Но какова моя вина? — повторил он мягче.

— Ты нарушил свои правила! — выдохнула я. — Всегда твердишь, что хранишь царевен для их царевичей, а сам…

— А сам что, Василиса? — его голос прозвучал устало, почти обречённо. — Сам убедился в том, что и так знал тысячу лет? Я не собирался красть её невинность. Это была отчаянная попытка. Последняя в долгой череде.

— Попытка? — прошептала я, и сердце замерло.

— Да. Поиск того, кто может быть мне близок. Я искал его среди девиц, друзей, героев, злодеев… Результат всегда один. Я — конец. Лед, который не оставляет после себя жизни. А та царевна… — он отвернулся, глядя в огонь. — В ней был такой яркий, глупый, живой свет. И мне на мгновение захотелось… проверить, не обманываюсь ли я сам. Не ошибся ли в главном постулате своего бытия.

— И? — голос сорвался.

— Не ошибся, — он повернулся ко мне, и в его глазах не было ни злорадства, ни сожаления. Лишь безнадежность подтверждённой истины. — Свет погас. Как и должно было случиться.

Горький смешок вырвался из груди.

— Решил проверить — с ней?

— Её мне не жаль. А вот потерять менеджера, который разворошил всё моё царство и не привёл его в порядок, — его тронула лёгкая улыбка, — было бы расточительно.

— Эй, я не напрашиваюсь на поцелуй! — возмутилась я, стукнув его по груди. — Мне твои эксперименты вообще не интересны. Вот ещё, — и отвернулась, сложив руки на груди, что выглядело смешно, потому что я продолжала лежать в его руках.

Глава 3.3.

Я посмотрела на него, чувствуя, как немеет затылок от волнительного предвкушения. Если бы я стояла, земля бы наверняка предательски покачнулась, но я была спасена от такого недоразумения.

— А всё-таки... — голос сорвался на шёпот. — Если бы я попробовала? Только как вызов! — тут же выпалила я, чувствуя, как бешено стучит сердце. — Ненавижу, когда мне заявляют, что у меня что-то не получится.

Кощей поймал мою руку и несколько секунд рассматривал ладонь, поглаживая когтем запястье.

— Я бы отказался, — сказал он наконец. — Не хотел бы ставить твою ледяную статую внизу.

— Ха, кажется, ты опять меня недооцениваешь, — заявила я, устраиваясь удобнее, повернувшись к нему лицом.

— Я слишком хорошо изучил людей, чтобы быть уверенным. Никто не выдержит смертельный холод.

Мои пальцы скользнули по отвороту его камзола.

— А ещё никто не способен перекрасивать устои твоего царства, — проговорила я не своим, низким от волнения голосом. — И вот я здесь.

Василиса, что ты делаешь?!

Прижалась к его животу и смотрела снизу вверх, пытаясь и боясь отыскать в его глазах ответ. А они потемнели, как небо перед штормом, и белые брови сошлись у переносицы — не строго, сосредоточенно.

— С моим появлением многое поменялось, верно? — выдохнула я,

— Мороки тебя побери, да, — ответил Кощей, и это вовсе не было комплиментом. Руки его дрогнули, сжались на моей талии и бедре. — Ты рушишь всё вокруг меня.

— Как насчёт твоего льда? — голова кружилась, и губы онемели, и я едва ли понимала, что говорю.

— Его ничто не может разрушить, — его голос был едва слышен, будто он пытался убедить самого себя.

Ещё ближе. Холод его дыхания на моём лице, запах мороза и старого пергамента, и чего-то ещё, волнующего, запретного.

— Тогда ты остановишься, верно?

— Я не знаю…

А потом всё рухнуло. Я подалась навстречу, преодолевая последние миллиметры между нами, и он тут же притянул меня к себе, быстро и крепко. Я запустила пальцы в белые волосы и поцеловала Кощея Бессмертного, и видела Мокошь, я хотела этого больше всего на свете. Мои губы обжёг лёд, на мгновение стало почти больно, а потом боль растворилась в плавящем удовольствии. Было в его поцелуе что-то жадное, отчаянное, и я подалась вперёд сильнее, вжимая его в кресло, теряя границы.

В шею проник холод, проникал глубже, сковав ледяными тисками грудь. Меня пробил озноб, тело содрогнулось от крупной дрожи. Я почувствовала, как Кощей вцепился в меня, как будто хотел отдалиться и не мог. А в следующее мгновение холод внутри меня сменился щекочущим теплом. Я приоткрыла рот, вбирая в себя воздух и его дыхание. Жар рождался в животе и волнами растекался по телу, и щёки вспыхнули от смущения и удовольствия, а губы жгло почти невыносимо. Я не превращалась в лёд, о нет. Я горела.

— Хватит... — его голос сорвался, превратившись в хриплый выдох. Кощей оторвался от меня, отшатнулся, выставив ладонь, будто отстраняя невидимую угрозу. В его глазах, таких близких, читался не гнев, а чистейший, животный ужас. — Прекрати. Сейчас же.

Его окрик ударил, как пощечина. Я отпрянула, не скрывая обиды. Моё тело ещё дрожало от его прикосновений, и я знала, что он чувствовал то же самое. Так в чём же дело?

Кощей поднялся с кресла и аккуратно усадил меня обратно. А потом отшатнулся к камину, повернулся ко мне спиной. Его плечи напряглись под тканью камзола. Он упёрся руками о каменную полку камина, склонив голову. Казалось, он перестал дышать.

Я сидела, потерянная и униженная, подобрав под себя ноги и чувствуя, как по щекам ползут предательские слёзы. Я ждала гнева, насмешки, ледяной тирады. Но не этого молчаливого отчаяния. Как было понять, что я сделала не так? Неужели я настолько… отвратительна?

Кощей простоял так, возможно, минуту. Его пальцы сжимали край полки так, что костяшки побелели. Он сделал резкий, короткий выдох — словно вспомнил, как дышать, а потом, повернув только голову, сказал:

— Уже поздно. Тебе нужно отдохнуть.

Отблески огня красными штрихами выделили его хищный профиль, зажгли огоньки в белых глазах.

— Ты… ненавидишь меня? — тихо спросила я, чтобы он не заметил моего ужаса.

Кощей обернулся, посмотрел на меня странно, как будто удивлённо.

— Ненависть? — его голос был тихим, слова падали медленно, словно он каждое взвешивал на невидимых весах. — Она требует слишком много чувств, а у Кощея Бессмертного их нет.

Я слушала его и не понимала. Наверное, выглядела донельзя глупо с раскрасневшимися губами и следами от слёз на щеках.

— Это было ошибкой. Моей ошибкой, — он помолчал. — Я поддался слабости.

— Ох, здорово, — со злостью отозвалась я, вытирая щеки запястьем. — А я как себя должна чувствовать?

Кощей оттолкнулся от камина, присел на корточки перед креслом. Обычно идеальные волосы взлохмачены, на белых щеках болезненный румянец — я никогда таким его не видела. Он выглядел… виноватым? Хотелось то ли обнять его, то ли стукнуть как следует.

— Нужно просто отдохнуть. Утро вечера мудренее, — он как будто уговаривал ребенка не плакать из-за конфеты. — А завтра будет всё как прежде.

Да уж, Кощей был бессовестным лжецом.

— Можно я посижу тут ещё? — я шмыгнула носом. — Там наверняка ещё дикий холод.

А еще там нет его.

— Вся комната в твоём распоряжении, — ответил Кощей, поднимаясь. — Оставайся, сколько пожелаешь.

И направился к выходу.

— И всё? — вопрос получился слишком резким, нервным. — Просто уйдёшь и оставишь меня одну в этом склепе?

Кощей вздохнул, поворачиваясь.

— Это вообще-то моя комната.

— Которая напоминает склеп. Слушай, я могу подвинуться и…

— Нет, — Кощей ответил слишком быстро и выбросил руку вперёд, как будто хотел остановить меня. — Сиди, где сидишь. Я побуду где-нибудь здесь.

Он вернулся к креслу, в котором я пыталась сжаться так, чтобы занимать как можно меньше места, и вдруг опустился на пол. Уселся спиной ко мне, вытянув ноги, как будто и не был ужасным охранителем нави. Спустя несколько секунд и я расслабилась, положила голову на подушку. В камине огонь хрустел поленьями, моя огнейзмейка успокоилась и свернулась среди них клубком. За дверью стонал, дышал терем, отогреваясь после гнева своего хозяина. Я хотела что-нибудь сказать, что любые слова казались нелепыми, поэтому я молчала, и Кощей вместе со мной. Незаметно вернулась дрёма, и на этот раз сопротивляться ей не было сил.

Глава 4. Шах и мат

Тёплая тяжесть одеяла придавливала сверху, а носа касался сладкий запах горячей каши, которую уже приготовил для меня невидимый слуга. Я сладко потянулась и, заложив руку под подушку, повернулась на бок. Моё блаженство продлилось еще несколько секунд, прежде чем его смела острая тревога.

Я резко села на кровати, прижав руку к губам. За окнами начинался промозглый октябрьский день. На сундуке покоились высокой стопкой одеяла, что я собирала для защиты от смертельного холода. В камине чем-то хрустел Зиппо. А я сидела в своей кровати, в собственной спальне, гадая, как здесь оказалась.

Спускалась ли я в комнату Кощея на самом деле? Рассказывал ли он мне свою жуткую историю? И — о боже! — целовала ли я Кощея Бессмертного?

Хоть бы это был сон. Желание это было таким ярким, таким полным, что на несколько мгновений захватило всё моё существо. Будь мои воспоминания странным сном, это избавило бы нас с Кощеем от массы проблем, главная из которых — мои ожидания. Теперь я ждала, что всё изменится, но как, в каком виде — не представляла, оставляя эту задачу Кощею. Всё усложняла моя скорая смерть, она же делала чувства яркими, почти болезненными, а мысли — путанными.

Одним словом, если бы поцелуй оказался ненастоящим, это бы всё упростило.

“Так. Нужно просто всё систематизировать”, — я схватила сарафан и принялась быстро одеваться. Единственное, что приходило в голову, — это чёткая, почти физическая память о том, как белые волосы скользят между пальцев. И как чужое дыхание смешалось с моим.

«Да не было ничего. Привиделось, — убеждала я себя, туго заплетая косу. — Замерзла, как собака, вот и снилось всякое”.

И тут взгляд упал на стул. На его спинке, где обычно висел мой скромный кафтан, лежал чужой плащ. Длинный, тёмный, с подбитым мехом воротником. Тот самый, что пахнет морозом и древним пергаментом. Я уронила руки, тихо застонала. Значит, не приснилось. Значит, я и впрямь спустилась в логово Кощея, и он рассказал мне, как умер. И его когти оставили на моём запястье тонкие красные полоски. И…

«О, боги. Я и впрямь поцеловала Кощея Бессмертного».

Поцеловала — это мягко сказано. Я это сделала с таким исступлением, будто пыталась отыскать на его ледяных губах ответ на все вопросы мироздания.

Я схватила плащ. Ткань была тяжёлой, холодной, без единой складки, будто её только что погладили. Что мне теперь с ним делать? Я нервно оглядела комнату. Отнести? Выбросить в окно? Спрятать под подушку и сделать вид, что ничего не было?

Вместо этого я просто прижала его к лицу, снова вдыхая тот самый запах. И тихо, на выдохе, выругалась. Вот черт. Значит, это не сон. И утро действительно наступило, а значит, мне придётся смотреть Кощею в глаза.

А потом я сделала то, что умела лучше всего: принялась топить переживания в работе. Одной рукой сунула ложку каши в рот, другой достала золотую тарелочку и запустила по ней “Эх, Яблочко”.

— Доброе утро, Василиса Петровна, — в центре проступило лохматое лицо Байта.

— Не выспался, коллега? — спросила я.

— Да шеф опять лютовал, — пожаловался морок, демонстрируя большую дымящуюся кружку, в которой наверняка был крепкий Иван-чай да с настоечкой. — Едва ли не до самой зари мороз трескучий по терему ходил.

Рука с ложкой замерла, не дойдя до рта.

— Ох, Байт. Это моя вина.

— Да нет, Василиса Петровна, — отмахнулся морок. — Чай нам не впервой. Хоть по терему с мечом не бегает, и то благо. А то бывали дни…

— Байт, — строго перебила его я. — Субординация!

Морок в тарелочке застыл испуганно, даже кружку отставил. Среди моих мороком существовало важное правило: Кощей — наш шеф, и авторитет его непререкаем. В кладовых и тёмных комнатах говорилось всякое, имя Бессмертного упоминалось всуе и определения ему придумывали самые похабные, и я это знала, но ни одно дурное слово нельзя было произносить громко. За такое я нещадно штрафовала, отбирая мёд и грибы, оставляя мороков на диете без вкусного.

— Нижайше п-простите, Вас-Петровна!

— Ладно, что у нас про проекту? — спросила я, отправляя в рот очередную ложку остывшей каши. — Испытания “Эх, Яблочка” прошли успешно?

На той стороне что-то застучало, зашуршало, и Байт извлек стопку бересты.

— Да, тут отчёты имеют по сообщению со Змием Горынычем, с Бабой Ягой и Иваном Царевичем, — сказал он. — Кикиморы на звонки не отвечали, судачат, к ним молодой Леший захаживал.

— Ладно, они нам не подотчетные, пусть перед Кощеем за внеплановые корпоративы оправдываются, — я поставила отметку в своих бумагах. — Тогда переходим к следующему пункту: внедрение за пределы Тёмного леса.

— Василиса Петровна, я не готов выпускать артефакт людям. Картинка на тарелочке мутная бывает, яблочко отваливается, а иногда показывает не нужную тарелочку, а соседнюю.

— Знаю, Байт. Но у меня очень мало времени. Посмотрим, соберём фидбэк. А потом выпустишь обновление или новую версию, с золотой тарелочкой. С руками оторвут, поверь мне.

— Что-то сомнения я имею, Василиса Петровна…

— Извини, но на сомнения у нас совсем нет времени, — я взяла следующий лист. — Дистрибуцию беру на себя, а ты приступай к реализации “Тёмных услуг”. Есть подвижки в этом плане?

— Да. Позвольте, сейчас найду, — Байт порылся в своих берестяных заметках. Пока он искал, я закончила завтракать, выпила залпом молоко и потянулась за угольным карандашом, чтобы набросать легкий макияж. — Подача заявлений тёмным силам и лично Кощею Бессмертному — почти готово. Прикрутил сертификацию ведунов трёх ступеней, для остальных нужно божественное благословение, тут пока сложности. Готова налоговая декларация для героев, нашедших клады. И... миграционные услуги для иноземных принцев. Очередь на омоложение у живой воды пока в разработке, алгоритм сложный, не хотим сбоев.

— Что с регистрацией транспортных средств? — спросила я несколько рассеянно, сосредоточившись на раскрашивании брови.

— Тоже в разработке. Готова для лошадей, мётел и серых волков. На очереди ковры-самолёты. Ступа в царстве пока одна, оставил её на потом.

Глава 4.1.

Тронный зал был длинным, как самый скучный некролог, и таким же мрачным. Застоявшийся воздух пах нафталином веков с лёгкими нотами тления. Свет сюда почти не проникал — его заменяли чадящие факелы в железных раструбах на стенах да десятки восковых свечей, которые оплывали причудливыми сталакмитами прямо на пол.

Стены украшали штандарты с выцветшей геральдикой, которую не мог разобрать уже никто, и мрачные портреты — все в одинаковых чёрных рамах и с одинаково тёмными лицами. На полу, в нишах, на редких сиденьях лежали черепа, потемневшие от времени. Некоторые из них хранили ритуальные отметины. Пол занесли пожухлые листья. Со стен и колонн свисали цепи, длинные, покрытые инеем. Иногда они шевелились и позванивали без видимой причины, наводя на мысли о невидимых пленниках.

По углам висела паутина. Тонкие серебристые нити пролегали между колоннами, мерцали в отсветах огня. По колонне деловито карабкался паук размером с грецкий орех, и чёрно-серая спинка его навевала мысли о том, что ему давно пора на пенсию, но паук не потерял ни хватки, ни достоинства.

В глубине зала возвышался трон. Высеченный из цельного куска чёрного базальта, он был высок, неуютен и украшен резными изображениями всяких тварей, чьи рога, клыки и когти подобно иглам выступали из спинки. Сидеть на нём можно было только с идеально прямой спиной, что, видимо, и входило в замысел — правитель не должен расслабляться.

За троном возвышался витраж, который поднимался к высокому потолку. Он был поистине огромным, многоцветным, и был бы единственным источником естественного света в зале, если бы не вековая пыль и копоть. Центральной фигурой был, конечно, сам Кощей. Не как скелет, а в своей нынешней, бессмертной ипостаси — высокий, прекрасный и безжалостный. Его лицо бесстрастно, черты хоть и не детальны, но холодны, как у античной статуи. Длинные белые волосы ниспадают длинными стеклянными кусочками, сливаясь с призрачным сиянием, которое исходит от него самого. В одной руке он сжимал свиток, а другой — сердце мира, из которого сочились чёрные капли. И это не было метафорой — на витраже так и было изображено.

Ниже, у его ног, расположились поверженные герои. Они не убиты, а скованы ледяными цепями. Их мечи сломаны, а щиты покрыты инеем. По правую руку возвышались легионы нави — призраки, тени, мороки. Они не атаковали, а замерли в почтительном поклоне, принимая магические свитки.

Фоном же служила выложенная разноцветными стёклышками карта его владений, где Тёмный Лес изображён как процветающее, но абсолютно чёрное древо, чьи корни пронзали все известные миры. Венчала композицию лаконичная, выведенная готическим шрифтом на ленте надпись, почему-то на латыни: “Ordo ab Chao” — “Порядок из Хаоса”.

— Охо-хо, это ж Василиса! — громом раздался знакомый голос.

В центре зала, за маленьким шахматным столом сидел Змей Горыныч собственной персоной. Массивный красный зад его занимал почти весь проход. Крылья вытянулись почти до самого трона, а три шеи вопросительными знаками склонялись над Кощеем. Горыныч медленно посрёб когтистой лапой бледный круглый живот. Напротив, на стуле с резной спинкой, восседал Кощей, как всегда, прямой и отстранённый, с печатью задумчивости на лице. Между ними помещался столик, казавшийся игрушечным по сравнению со сказочным ящером. Кощей подцепил когтями пешку и перенёс её вперёд.

— Ну да, старый добрый d4, — проворчала средняя голова. — По классике начали.

Я остановилась на границе света и темноты, прижимая к груди исписанные листы. Можно было бы ворваться к ним, занять пространство собой, своим голосом и присутствием, но мне в то утро важно было проявить уважение. Всё вокруг казалось слишком хрупким.

— Доброе утро, Василиса, — Кощей повернулся ко мне. — Если ты не против, подожди, пока мы закончим партию. У меня к тебе есть дело.

Кощей говорил буднично, почти лениво, а я чувствовала, как вернулась утренняя тревога. Дело. Под этим словом можно было бы понимать все, что угодно от закупок репы до предложения руки и сердца.

— Садись там за стол, — предложил Горыныч, выдвигая чёрного коня. — Бери, что осталось. Не откажи в удовольствии.

У одной из стен был накрыт богатый стол. На тарелках горами высилось самое разнообразное мясо, и почти все тушки, блестевшие коричневой глазурью, были понадкусаны. По столу растеклась липкая красная лужица. Запах горячей кожи и пригоревшего мёда смешивался с копотью факелов и выдавал присутствие Змея не меньше, чем все три его головы.

— Конь на f3, — проговорил Кощей. — Горыныч, не отвлекайся.

Партия только началась, и противники пока вывели по две пешки и одному коню. Деревянная доска сочетала в себе два дерева — светлое и тёмное, название которых я не знала, и на клетках выстроили в два ряда грубо выполненные фигуры. Археологи моего времени за такие почку бы отдали, сердце и пару рук. Я осторожно приблизилась к столу, будто могла помешать противникам, будто не имела права здесь находиться. Перевела взгляд с Кощей на Горыныча. Ледяной царь и старый огненный змей — оба отнеслись к моему присутствию как к чему-то само собой разумеющемуся.

— Василиса, да ты не смущайся, — радушно оскалилась правая голова, пока две остальные смотрели на доску. — Садись ближе. Смотри, как зазнайку этого обыграем. Кощей поставил на кон наш отпуск, — доверительно сообщила она, косясь на меня страшным жёлтым глазом.

— Не дели шкуру неубитого медведя, Горыныч, — посоветовал Кощей. Он брал фигуры аккуратно, чуть задерживал руку в воздухе и с тихим стуком ставил ей на место. Горыныч же просто пытался не сломать всё вокруг. — Конь на с3.

— О, да это мы уже видели! Я партии с тобой, костлявый, с глазами завязанными играть могу, — пробасил Змей, ставя слона перед королём.

— Удивлять тебя всё сложнее, твоя правда, — проговорил Кощей.

Я почувствовала странную симпатию к правой голове. Она оставалась частью Горыныча, но в то же время вместе со мной наблюдала за всем со стороны, обсуждая всё подряд. Нам не хватало по бокалу вина, и мы бы в точности походили на двух легкомысленных приятелей, которые болтают о своём, пока остальные заняты скучными делами.

Глава 4.2.

Средний заревел, выгибая шею назад, и рёв его заметался по тронному залу. До этого мощь Горыныча была для меня красивыми словами, громким басом, преданием из сказки. Но теперь я ощутила её на себе. Всего лишь слабый отголосок, тень истинного могущества, но и этого хватило, чтобы вызвать во мне ужас. От рёва содрогнулись стены, выплёвывая горьковатую пыль. Закачались металлические подсвечники под потолком, захрустели камни в кладке. Где-то в глубине раздался звон стекла. Над головой раздался натужный скрежет: лопнула одна из цепей под люстрой, и та опасно закачалась. Фигуры попадали с доски, я пошатнулась, вцепившись в спинку стула, и чудом устояла на ногах. Кощей же одним пальцем придержал своего короля, так что его фигура оказалась единственной на доске. Другую руку он развернул, легко и немного лениво, и канделябры перестали раскачиваться, а стены — дрожать. Кощей мазнул по мне обеспокоенным взглядом, будто хотел удостовериться, что всё в порядке, и тут же вернулся к Горынычу.

— Ну, хватит уже, — сказал почти дружелюбно, но Змей тут же замолчал.

Левый — это точно был он — развел лапами и флегматично заметил:

— Что ж, этого следовало ожидать.

Правый боднула меня в плечо, привлекая внимание.

— Менеджер, — протянул он, — ты чего такая перепуганная?

Я посмотрела на него, как будто вдруг вспомнила о его существовании. Я видела своё отражение в чёрном обсидиане его зрачка: испуганная женщина с болезненно красным лицом.

— Не учла землетрясения в своём графике, — слабым голосом призналась я.

Правый хохотнул — резкий выдох, в котором я всё ещё чувствовала отголосок минувшей угрозы.

— Да разве ж в тереме Кощея что упадёт без его дозволения? — заметил он. — Жаль только, что продули мы. Думал тебе из Огенных земель гостинец привезти. Да уж в другой раз, видимо.

— Будет тебе отпуск, не причитай, — сухо пообещал Кощей. Он аккуратно складывал шахматные фигуры в футляр, каждую в своё бархатное ложе. Те, что упали на пол, подхватывал небольшой ледяной вихрь и отправлял в его когтистые руки. — Как только с Багровым Лешим разберёмся.

— Так это из-за него ты нас в чёрном теле держишь? — спросил Горыныч. — Устали мы, друже, чай уже не триста зим нам.

— Ничего, потерпишь ещё, — ответил Кощей. Тихо щёлкнули замки на футляре. — Неладное творится в Тёмном лесу. Взгляд мой как будто туманится, и вот я уже не вижу овраги, когда в них ложится туман, и дальние пещеры. То кикимора, то морок пропадают от моего взгляда, а Леший… Он как будто всё время на виду. Слишком нарочито для того, кто открыто назвался моим врагом, — Кощей помолчал, поджав губы. Признания в собственной слабости давались ему нелегко, но Горыныч был старым другом, надёжным, как скала, и только потому Кощей позволил себе произнести эти страшные слова вслух. Наблюдая за ними, я упустила, что сама стала свидетелем Кощеевой уязвимости — высшее доверие, которое я, к своему сожалению, не скоро научилась замечать. — Ещё прошлым летом я бы сказал, что нет такого существа, что укрылось бы от меня. И дела такого нет, о котором я не мог бы проведать. Сейчас же всё поменялось. Я многого не знаю, слишком многого для того, чтобы оставаться спокойным. Или отправлять верных друзей в странствия.

Трагедия Кощеева царства оказалась глубже и шире, чем я могла себе представить, и я показалась себе невероятно маленькой и слабой перед ним. Что я могла? составить таблицы в excel? Вычислить KPI мороков? Предложить слияние? Силы, которые оживали вокруг, были столь же огромны, как и мощь Горыныча, и были по плечу лишь таким же гигантам. Я сделала то, что могла, маленькую, почти незаметную вещь — молча стояла за плечом Кощея, вцепившись в спинку его резного кресла. Костяшки пальцев покалывало от исходящего от него холода, но я не убирала руку. Кощей чуть подался назад, как будто случайно прижимаясь спиной к моим пальцам.

Правый больше не шутил и не кривлялся. Средняя голова перестала сопеть, Левый стащил с носа очки. Три пары драконьих глаз, внезапно ставших одинаково серьёзными, уставились на Кощея. Тишина в зале стала густой и тяжёлой.

Когда заговорил Средний, его голос был уже не яростным рёвом и не игривым басом. Это был низкий, глухой гул, словно он зародился в толще земли под теремом. В нём не было ни дружелюбия, ни шутливости. Только древняя, неторопливая мощь.

— Так… — протянул он. — Значит, дело не в скупости.

— Когда я бывал скуп, Горыныч? — с горечью отозвался Кощей.

Змей неторопливо поменял положение тела, чешуя заскрипела по каменному полу. Его тень накрыла и Кощея, и шахматный столик.

— Слыхал я ранее такие речи. От иных царей. “Не вижу я”, “туманится взор”… Это не к добру, Кощей. Это к большой беде ведёт. Когда царь перестаёт видеть свои земли, земли начинают забывать царя.

Горыныч наклонил все три головы чуть ближе, и в его тоне появились незнакомые мне ноты почти отеческого покровительства.

— Не дело это. Не дело, чтобы старый Змей на вулканах отмокал, пока в доме друга стены трясутся. Так, говори, что сделать могу? Прямо сейчас. Взгляд мой — он не твой, изнанку мира не видит, но то, что на поверхности лежит, видит хорошо. Лес мне друг. И горы. И туман. Хочешь, пройдусь по границам, погляжу, чем там твой Багряный занимается?

Он помолчал немного и добавил уже почти ласково, с лёгким ворчанием:

— А уж про отпуск… после. Когда порядок наведём. Вместе, значится.

Кощей не улыбнулся и не рассыпался в благодарностях. Даже слова тёплого не обронил, но когда заговорил, голос его звучал как будто легче:

— На самых границах лежат Дальние болота. Ты их можешь знать как Соломенные или Свильдовы. Присоединил я их последними, потому как навьские их облюбовали и они стали опасны для людей. Не нравится мне, что тьма там собирается. Не морок, а будто пелена. Наведайся туда, проверь, что там творится. Коль сочтёшь нужным, выжги их, даю на то моё дозволение.

Горыныч поднялся, с хрустом распрямил хвост и стал ещё внушительнее.