Лихо

Глава 1

… Давно это было или не было никогда, правда то или нет, только люди не говорят. А говорят, вот как было: жил-был Кузьма-кузнец, что Лихо Окаянное, да Одноглазое ходил искать, да еле живой остался и руку потерял. Народилось у него двое деток: девочка-краса длинная коса, да мальчишка – подурнее, но хваток умишком. Мать их с дитем на третьем брюхе померла, да и Кузьма-кузнец не задержался. Болела культя, которая осталась после того, как он руку свою на златом топоре Лиха Окаянного, да Одноглазого оставил. Не стало кузнеца.

Поплакали-погоревали братец с сестрицей, да в путь-дорогу собрались по миру ходить, людей посмотреть, да себя показать. Долго шли они, в разных царствах-государствах останавливались, многие чудеса заморские видели. И вот, полями да долами через дремучий-дремучий лес добрели они до избушки Лиха Одноглазого, да Окаянного, где рядом пень со златым топором стоит, к которому пристала рука Кузьмы-Кузнеца. Глядят – на завалинке перед домом три дочери Лиха сидят: одна с когтями, другая с клыками, а третья с когтями, да с клыками. И тут поднялся шум, гром, крик. Схоронились братец с сестрицей за пеньком с топором златым, да смотрят, что будет. Идет к избушке Лихо Окаянное, да Одноглазое, и дочерям своим наказывает, чтобы первая рвала незваных гостей, вторая косточки выгрызала, да мясо в избу к Лиху вкидывала, а третья вперед них всех загадку загадывала. Сказало все это Лихо Окаянное, да Одноглазое, да в избе и скрылось.

Немного погодя подъезжает к избе купец с телегой, груженой золотом. Выходит к нему дочь лиха с когтями, да клыками, да такую речь ведет: «Отдай, что первое ты увидел, когда глаза открыл. Не трону тогда тебя». Купец рассмеялся и отвечает: «Первое, что я сегодня увидел было злато мое, за товар вырученное. Детушкам я его своим везу в Царь-Град. Как же я тебе его отдам, девица?»

Завыла тогда дочь с когтями, подскочила дочь с клыками, разорвали они купца в мелкие клочья, косточки за околицу в овражек выкинули, мясо в избу Лиху бросили, а телегу со златом перевернули, да уселись на завалинку других гостей ожидать.

Еще время проходит. Едет солдат на добром коне. Вороной конь, знатный. Опять подбегает к нему дочь с когтями да клыками: «Отдай, что первое ты увидел, когда глаза открыл. Не трону тогда тебя». Смеется солдат: «Первое, что я увидел были мой конь верный, да сабля боевая. Как я их отдам?» Снова подскочили другие дочери, разодрали солдата, кости за околицу в овраг выбросили, мясо Лиху кинули, коня одним махом съели, а саблю к злату кинули.

Вышли тогда из-за пня братец с сестрицей. Спрашивает третья дочь у них тот же вопрос. Задумался мальчишка – подурнее, но хваток умишком, замудрствовал. Так его три дочери сами и проглотили, даже косточек не оставили. Молвит тогда девочка-краса длинная коса: «А я первое, что увидела, был пенек со златым топором, а на нем рука моего отца Кузьмы-кузнеца. Забирайте, если хотите». Дочери переглянулись, облизнулись, кинулись к златому топору, да так и прилипли. Вой подняли, шум, весь дремучий-дремучий лес перебудили. Подняла тогда саблю храброго солдата девочка-краса длинная коса, да за злато спряталась.

Выскочило на крик Лихо Окаянное, да Одноглазое, побежало своих дочерей освобождать, да так само и прилипло. Подскочила тогда девочка-краса длинная коса к ним, головы пообрубала, да так в овраг к косточкам и скинула. Стала она в той избе со златом поживать, да добра наживать.

Дед Прохор надрывно закашлялся и потянулся к ведру, в котором покачивался старый деревянный ковшик. Звук больших жадных глотков, уходящих вглубь за движением кадыка на морщинистой шее, заставил встрепенуться. Тимофей медленно моргнул глазами, словно просыпаясь от долгого сна. Под боком противным теплым комочком свернулась и деловито сопела Марьяшка. Заслушавшись сказкой, он даже не заметил, когда сестра подобралась так близко. Пользуясь тем, что дед отвернулся, чтобы зачерпнуть еще воды, Тима быстро отпихнул ее от себя, откатившись на другой конец длинной лавки, ближе к открытому окну.

Опершись на шершавый подоконник, он прильнул носом к стеклу. Через невысокий забор было видно, как горстка деревенской ребятни бегает, как стая восторженных собачек, за двумя пацанами на великах. В лучах заходящего солнца металлические кони заманчиво сверкали, как недостижимые сокровища. Рыжие пятна ржавчины, тут и там раскиданные по их корпусам, ничуть их не портили. Руки и ноги, помнящие каково это быстро рассекать пространство вокруг себя, трезвоня в раздражающий всех взрослых звонок, противно заныли и загудели. Еще недавно и у Тимофея был настоящий велосипед. Красный, блестящий, новехонький – гораздо лучше этих местных ископаемых. Ради него пришлось целый год умолять мать, не забывая попутно убирать квартиру, забирать сестру из детского садика неподалеку, да еще и не приносить из школы ничего ниже четверки. И вот в самом начале мая, когда ему исполнились целые десять лет, Тима наконец-то получил желаемое.

Радость от покупки, правда, длилась недолго. Сначала сам Тимофей, поучаствовав в гонке с соседскими мальчиками, упал, не только так сильно ушибив ногу, что пришлось накладывать гипс, так еще – самое страшное – заметно поцарапав руль. Резные ручки из одуряюще пахнущей резины так и остались потерянными где-то во дворе. Потом Марьяша, коварно воспользовавшись временной беспомощностью брата, упросила мать покататься. Через пару дней таких катаний она тоже упала, разодрала коленки и погнула переднюю раму. Искалеченный велосипед остался дожидаться хозяина. Когда же врачи сняли воняющий больницей белокаменный носок, Тимофей сразу рванулся к своему боевому товарищу. К сожалению, снова не повезло. Во время триумфального проката по истрескавшемуся асфальту возле дома Марьяшка выскочила, как из-под земли, так резко, что пришлось сворачивать в ближайший тополь. В результате лопнула велосипедная цепь, а также были потеряны колесо и немного мальчишеского самолюбия из-за красивых девчонок, рассмеявшихся над трагикомичной сценкой из жизни.

Глава 2

Утро, как всегда в деревне, началось рано. Только бабушка хлопнула дверью, отправившись выводить корову на луг, Тимофей быстро поднял голову с подушки, вытянувшись, как солдатик, и прислушиваясь. Недалеко от кресла-раскладушки, которое служило ему постелью, на диване под двумя одеялами все еще дремала с открытым ртом Марьяшка. Дед, тоже любящий поспать подольше, похрапывал на печи. Казалось бы, даже часы на стене тикают с величайшим безразличием к тому, что собирается делать Тимка. А план был прост: улизнуть из дома, пока не вернулась баба Нюра и не намазала ему лицо очередной вонючей мазью.

Аккуратно спустив ступни на скрипучие половицы, Тимофей потянулся, давя в себе зевок, и быстро оделся. Воровато озираясь, словно задумал какую-то пакость, он прокрался мимо печи, подхватил с пола кеды, и шмыгнул на крыльцо, с величайшей осторожностью прикрывая за собой дверь. Сев на ступеньки у входа, Тима обулся, что было достаточно легко, поскольку он никогда не развязывал шнурки. Предстояло обстоятельно подумать, чем занять день. Если поспешить и добежать до речки, то, возможно, еще удастся застать, как работники конюшен приводят попоить и искупать лошадей. У этих животных были умные блестящие глаза, в которые было так приятно заглядывать, видя свое отражение.

Заметив, что где-то что-то блеснуло в лучах утреннего солнца, Тимофей закрутил головой, представляя себя стареньким радаром. Сердце радостно екнуло в груди, а ладони вспотели от одного вида старенького велосипеда, прислоненного к забору дома на другой стороне улицы. Вокруг было пусто, без какого-либо намека на хозяина транспорта. Для верности Тима выждал еще немного, оглядываясь, а после тихонько вышел за калитку. Дед не даром возился с ней вчера – петли больше не скрипели, как испорченная сирена.

Когда Тимка, наконец, оказался рядом с великом, он ощутил мельчайший прилив волнения и тревоги от ощущения, что вот-вот его тряхнут за шиворот и прогонят взашей. Набираясь смелости, Тимофей глубоко вздохнул, считая до пяти, и с тихим скрипом металла, он освободил чужого жестяного коня из его стойла, словно зверя из клетки. Ни одна душа не выглянула, никто не заорал. Тима победно заулыбался, вскакивая в седло.

Старый велосипед под ним ожил, как новый, стальные рамы издавали глухой звук в ответ на каждый его педальный удар. Во власти ветра и прогревающегося солнцем воздуха, он мчался вперед, словно капитан пиратского судна, на всех парах несущегося за добычей. Тимка чувствовал себя неуловимым и крылатым, как птица в небе. Проезжая мимо домов с красивыми садами и цветущими деревьями, он наслаждался успевшим позабыться ощущением свободы. Пусть и на один краткий миг, но ему казалось, что весь мир, пестрящий и постоянно меняющийся, принадлежит только ему одному, и никому больше.

И вот, когда он почти доехал до поля, где можно было половить крупных юрких ящериц, где-то совсем рядом послышался сердитый окрик. Тимофей испуганно оглянулся назад и увидел, что его поспешная поездка не прошла незамеченной. Колик из старших ребят, на чьем велосипеде Тима, собственно, и ехал, бежал за ним с еще двумя подручными. Судя по их лицам, на профилактическую воспитательную беседу можно было не рассчитывать.

Сердце Тимки ухнуло куда-то вниз, понимая, что его корабль вот-вот возьмут на абордаж. В глазах замелькали мгновения минутного прошлого, когда воля была так близко, что можно было потрогать рукой. Теперь эти секунды казались драгоценными, как ускользающие из цепкой клешни автомата игрушки. Руки вместе с рулем предательски дрогнули. Забыв о бдительности, Тимофей налетел колесом на камень и потерял управление, кубарем покатившись по земле. Озлобленные сверстники приближались. Колик первым делом кинулся поднимать и осматривать свой велосипед, пока те двое незнакомых мальчишек, недобро улыбаясь и хрустя костяшками, окружали его.

— Э, малой! Ты что-то попутал, кажется. Давай-ка поговорим.

Стараясь не обращать внимания на саднящие ладони и коленки, Тима побежал. Чужие возмущенные крики были где-то за спиной и никак не хотели становиться дальше. Слезы и обида стали комом в горле, но ноги продолжали нестись вперед, сворачивая через поле, где точно не смогли бы проехать никакие проклятые велосипеды, чей скрип наполовину ржавых цепей намертво застрял в ушах. Молодые колосья скользили под подошвой стареньких кед, резали и кололи открытые участки кожи, словно подгоняли нестись все быстрее и быстрее, где виднелась изумрудная кромка леса. Что-то живое совсем рядом испуганно фыркнуло и дернулось с места, исчезая в зарослях пшеницы, лишь задев ободранное колено на прощание жесткой рыжеватой шерстью. Тимофей вскрикнул от неожиданности, даже задержав дыхание на несколько секунд, но не остановился. Сердце внутри колотилось так сильно, словно хотело сломать ребра и вывалиться прямо под ноги, чтобы затеряться где-то среди комьев земли и поломанных стеблей с отпечатком подошвы на розовой оболочке.

Лесной полумрак был совсем близко и манил своей мнимой безопасностью. Тима был уверен в том, что от него отстали и даже замедлился ненадолго, но под сенью еловых лап голоса преследователей зазвучали с новой силой. Источников криков и улюлюканья словно стало больше чуть ли не втрое. Шея словно задеревенела, оборачиваться было страшно. С невероятной силой, заставляющей покачнуться на бегу, в лопатку прилетел камень, вышибая совсем не мальчишеский визг и слезы боли. Со всех сторон и, как будто бы, откуда-то сверху начали сыпаться палки и камешки поменьше. Инстинктивно пригибаясь и беспомощно закрывая голову руками, Тимофей побежал вперед, не разбирая дороги. Злорадный заливающийся смех, казалось, раздавался со всех сторон. Тропинка под ногами мелькала сухими листьями, еловыми иглами и камнями, заросшими мхом так сильно, что любой неосторожный шаг заставлял ненадолго терять равновесие.

Каждый новый вдох обжигал изнутри огнем, но сколько бы не удавалось ловить воздух губами, его все не хватало. Тело начинало уставать от долгой гонки, а ноги заплетаться. Сделав очередной неловкий поворот, Тима вылетел на небольшую полянку, плотно окруженную буреломом. Беспомощно пытаясь затормозить, он налетел на замшелый покосившийся столбик, оттолкнулся от него до противного хруста и зацепился руками за так удачно протянувшую свою ветвь раскидистую осину. Не помня себя, Тима вскарабкался вверх, прижимаясь к стволу и стараясь скрыться среди шумящей кроны. Где-то внизу загнусавили ехидные голоса.

Глава 3

Старые часы с позолоченными еловыми веточками, казалось, тикали по-прежнему, хотя в темноте жилье казалось каким-то не своим. Весь дом спал. Тихо сопела на диване, отвернувшись носом к стенке, Марьяша, громыхающий и свистящий храпы дедушки с бабушкой слились в один дуэт какофонии, доносящийся с печки. Даже толстый облезлый кот Степан, не появлявшийся в доме с приезда детей, дрых, свернувшись клубочком на лавке. Тимофей, ожидавший неизбежной расправы, выдохнул. Видимо, для поучительной беседы никто его не дожидаться не стал. Обрадованный тем, что головомойка откладывается, Тима на цыпочках, чтобы не мучать и без того скрипящие доски, прокрался до кресла, стоящего рядом диваном. Его спальное место сегодня никто не раскладывал, поэтому, недолго думая, мальчик нырнул под тяжелое вязанное покрывало, служащее приемлемой маскировкой от потертостей ткани кресла. Тимофей здраво рассудил, что если уж и будут его ругать, то за все и сразу.

Ребята или Марьяшка наверняка все рассказали бабушке. Она возьмет Тиму за ухо и обязательно пойдет к соседке бабке Акулине, отдаленно действительно напоминающей акулу, и попросит позвонить по беленькому блестящему телефону с кружком цифр, который так часто хотелось покрутить. Номера своего домашнего Тима наизусть не знал. Мама просила его выучить на самый экстренный случай лишь номера ее с дядей Толей мобильных телефонов – блестящих маленьких кирпичиков с кнопочками, которые волшебным образом держали связь без всяких подстанций. В глубине души, Тима тоже себе хотел такой – свой собственный, чтобы можно было играть в «змейку» в любой момент и ни у кого не спрашивать. Только вот он знал точно, что ему такой не купят.

И все же в каждый поход к бабке Акулине очень манила возможность позвонить куда-то в неизвестность. В фантазиях на набранный номер всегда отвечал кто-то важный, обладающей силой одним щелчков пальцев выдернуть его из скучных однообразных деревенских дней и отправиться на какое-нибудь безумно важное дело, как, например, поиски сокровищ или полярная экспедиция. Но по факту из трубки всегда слышался мамин скучающий голос, никогда не обещающий хотя бы забрать в город пораньше. В прочем, Тимофей слышал это лишь тогда, когда бабушка звонила с целью пожаловаться и передавала ему трубку, чтобы он услышал, как его ругают. Конечно, это было в сотню раз лучше наказаний от дедушки, после которых иной раз невыносимо ныла спина и было трудно ходить.

За крест, наверное, дед Прохор сильнее всего рассердится, хотя почти и не крестится, смотря в угол с запыленными лампадками и иконами. Как минимум, точно скажет, что ему стыдно перед молодым дьяком Антоном, который иногда захаживает к нему «на стопочку». А потом дед взглянет сурово, разом становясь страшнее, чем лицо с заставки «ВИД», вызовет на «совершенно мужской» разговор в свой сарай и…

В такт своим размышлениям Тимофей крепко зажмурился, втягивая шею в плечи. Где-то в глубине дома скрипнула половица, потом другая, словно кто-то бегал по ним маленькими ножками. Не успел Тимка подумать о коте, как тот возмущенно мяукнул, когда что-то крохотное и проворное промчалось под лавкой, попутно дергая его за хвост. Накрывшись клетчатым пледом с головой, Тимофей рвано вздохнул, давясь душным воздухом застарелой ткани, и постарался не думать о том, что ему показалось в очередной раз за день. Так недалеко и правда умом тронуться.

Нечто подобным раскладом дел не удовлетворилось. Маленькие ножки запрыгнули на кресло-кровать, прошли импровизированным маршем от бедра до груди, и поцарапались в плед на уровне лица. Тима был готов заплакать от безысходности ситуации.

— Тишка, не боись. Я это… Спасибо сказать хотел. Наконец-то посвободнее жить стало, — прозвучал приглушенно стрекочущий голос, напоминающий звук автоматической точилки.

Отвечать на эту непонятную благодарность Тимофей не планировал и лишь отодвинулся подальше, насколько ему позволяло кресло. Ножки неловко потоптались на месте, похлопали его а уровне лба и, больно наступив на волосы, прыгнули на подоконник, оттуда в форточку и были таковы. Не поленившись, Тима тут же подскочил, напряженно вглядываясь в ночную улицу за окном. Несуразный комок немного покружил по бабушкиному цветнику перед окнами, а почуяв, что за ним наблюдают, помахал тут же сорванными бархатцами. Тимофей моментально отвернулся, поджимая губы и изо всех сил потирая лицо руками. Молясь, чтобы солнце испепелило весь бред, увиденный ранее, он лег на подушку, почти сразу же проваливаясь в беспокойный сон.

***

Утром Тимку растолкала уже бабушка. С трудом соображая спросонья, он таращился в пространство, медленно смаргивая остатки дремоты. Весь вчерашний день казался каким-то далеким, словно подсмотренным в старых страшных книжках из школьной библиотеки, чья обложка была настолько затрепана, что грозила развалиться в любую минуту.

— Ну, и? Ты банку разбил вчера?

— Какую банку?

— Не придуривайся! — баба Нюра не унималась, ощутима подталкивая его в плечо. — Банка с толченкой из расторопши с солодкой, которой я тебе позавчера твое место срамное, где тебя черт поцеловал, мазала.

Тимофей вздохнул. Если бы родимое пятно умело отделяться от лица и гулять само по себе, оно бы уже давным-давно соскочило и откусило бы бабушке голову в отместку за все пережитые мучения.

— Да, не я это! Меня вчера вообще дома не было!

— Да, и то верно. Ты же еще с петухами ушел, — она отошла и нахмурилась, словно бы хотела сказать что-то еще, но забыла напрочь. — И где же ты шлындал?

Внимательно посмотрев на бабушку, Тимка удивленно вскинул брови, стараясь понять привирает она или нет. Неужели и правда ей никто ничего на рассказывал? Воодушевление и счастье от того, что наказания, судя по всему, удастся избежать, выливалась наружу неконтролируемым потоком, тут же приподнимающим уголки губ в плутоватую улыбку.

— Так, с соседом, с Егором.

— С конопатым что ли? Чем с ним можно весь день маяться?

— Сначала рыбачили, потом в поле ящериц пошли ловить, заболтались, все такое, — уклончиво ответил он, гуляя взглядом по потолку с трещины на трещину пожелтевшей побелки.