Лоренцо Медичи

Глава первая. Счета и рукописи

Флоренция просыпалась под звон колоколов Санта-Мария-дель-Фьоре, но в палаццо Медичи на виа Ларга утро началось в тишине. Свечи в библиотеке горели с ночи — восковые капли застывали на краях подсвечников, словно слезы по Пьеро ди Козимо, которого три дня назад проводили в последний путь с почестями, подобающими негласному правителю республики.

Лоренцо ди Пьеро де Медичи сидел между двумя столами — резным, где лежали раскрытые рукописи Платона и Цицерона, и длинным конторским, на котором колыхались колонны цифр в счётных книгах. Двадцать лет от роду, высокий и худощавый, он уже понимал, что наследует не просто богатство, а двойную власть: над умами — через искусство, над кошельками — через банк.

«Брат, ты не спал?» — Джулиано де Медичи вошёл в библиотеку, неся в руках серебряный кувшин с вином. Младший из братьев выглядел свежее: золотистые волосы аккуратно причёсаны, камзол из тонкого сукна без единой складки. Там, где Лоренцо был сосредоточенностью, Джулиано оставался грацией.

«Спал мало. Слишком много нужно понять», — Лоренцо поднял взгляд от пергамента, где черными чернилами был выведен перечень корреспондентов банка. «Рим, Венеция, Неаполь, Лион, Брюгге. Каждый филиал — как палец на руке. Отрубишь один — рука слабеет».

Джулиано поставил кувшин на угол стола, осторожно, чтобы не задеть счётные книги.

«Отец говорил, что власть — это тоже руки. Одна держит меч, другая — золото. Мы выбрали золото».

«И книги», — добавил Лоренцо, проводя пальцем по корешку трактата Марсилио Фичино о платоновской любви. «Золото покупает хлеб, книги — души. А душа дольше помнит».

В дверях появился казначей, мессер Маффео Спини, сухощавый мужчина средних лет, чьи глаза всегда казались сосчитанными. В руках у него была кожаная папка, перетянутая красной лентой.

«Господин Лоренцо, если позволите — опись готова».

Лоренцо кивнул. Спини развернул на столе длинный лист пергамента, исписанного чётким почерком. Слева — библиотека: триста двадцать семь томов, включая греческие рукописи, переводы, копии трудов отцов церкви и новые работы гуманистов. Справа — счета банка: активы в флоринах, долги королевских домов, проценты с квасцовых монополий, кредиты цехам и частным лицам.

«Две тысячи томов серебра за рукописи Платона, — читал Спини монотонным голосом. — Восемнадцать тысяч флоринов долга Английского короля. Пять тысяч — Герцога Бургундского. Квасцовая монополия курии — двенадцать тысяч в год, при условии возобновления контракта».

«При условии», — повторил Лоренцо тихо. Он взял перо и поставил небольшую пометку на полях — кольцо из чернил рядом с суммой папских доходов. «А Пацци?»

Спини перевернул лист.

«Франческо де Пацци просил аудиенции на прошлой неделе. Тема — участие в новых поставках для курии. Отец отложил встречу».

«Понятно», — Лоренцо поставил ещё одно кольцо, уже красными чернилами. «А Сальвиати?»

«Архиепископ Франческо Сальвиати прислал поздравления с наследованием. Очень вежливые. Очень осторожные».

Джулиано налил себе вина из кувшина, понюхал — местное, из холмов под Фьезоле.

«Они нас боятся или презирают?»

«И то, и другое, — ответил Лоренцо. — Боятся денег, презирают возраст. Двадцать лет — это мало для банкира. Но достаточно для того, чтобы учиться».

В этот момент в залу вошёл секретарь, сер Аньоло да Монтепульчано, неся в руках толстую стопку писем.

«Господин Лоренцо, депутации ждут в приёмной. Шерстяники, шёлковики, менялы. Все хотят засвидетельствовать почтение и... обсудить дела».

Лоренцо сложил руки на столе. В политике Флоренции каждое «засвидетельствование почтения» означало просьбу, а каждая просьба — цену.

«Приглашай. По одному. Начнём с шерстяников».

Первым вошёл Маттео Строцци, консул цеха шерстяников — плотный мужчина с огрубевшими от работы руками, одетый в добротный, но не роскошный плащ. За плечами у него маячил помощник с кожаным портфелем.

«Господин Лоренцо, — начал Строцци, делая небольшой поклон, — цех шерстяников скорбит о потере вашего отца. Пьеро ди Козимо был другом нашего дела».

«Благодарю, мессер Маттео. И каким образом цех хочет почтить эту дружбу?»

Строцци достал из портфеля свиток.

«Предстоящий праздник Святого Джованни. Наш цех готов взять на себя расходы на украшение площади Синьории, если... если банк Медичи пересмотрит условия кредита на закупку английской шерсти».

Лоренцо взял свиток, пробежал глазами цифры. Процентная ставка, сроки, гарантии. Все выглядело разумно, но за разумностью стояла политика.

«Красивые цифры. А что взамен, кроме украшений?»

«Наша поддержка при следующих выборах в приораты. И... голоса наших людей в Совете ста».

Лоренцо поставил на полях свитка маленькое чернильное кольцо. «Согласовано. Мессер Спини проработает детали».

Когда шерстяники ушли, пришли шёлковики во главе с Лодовико Бенчини — утончённым мужчиной в лёгких восточных тканях, с золотым кольцом-печатью на пальце.

«Господин Лоренцо, наш цех желает участвовать в строительстве нового фасада госпиталя Санта-Мария-Нуова. Мы готовы пожертвовать пятьсот флоринов и взять на себя поставку шёлковых покровов для алтаря».

«Щедро. А что требуется взамен?»

«Место нашего представителя в совете попечителей госпиталя. И... первоочередное право на поставки для праздничных процессий».

Лоренцо снова поставил кольцо чернил, на этот раз зелёных. Шёлковики хотели потеснить шерстяников в городских ритуалах. Полезное соперничество — конкуренция за благосклонность заставляет поднимать ставки.

Последними пришли менялы — самые осторожные, самые точные в словах.

«Мы готовы взять на себя организацию денежного обеспечения празднества, — сказал их старшина, не называя конкретных цифр. — В обмен на... консультации по вопросам валютных курсов на северных рынках».

Лоренцо понял: менялы предлагали информацию взамен на влияние. Курсы флорина к французскому ливру, к английскому фунту, к венецианскому дукату — все это было дороже золота для банка с филиалами в половине Европы.