Ловушка с двумя неизвестными

Глава 1

Когда-то в нашем роду была магия. В те стародавние времена Баттели процветали, стояли по правую руку от трона правителей Гвента, одного из пяти королевств, составлявших прежде ныне единую Камбрию. Но потом магия ушла, положение нашего рода пошатнулось, и Баттели вынуждены были переселиться на восток, принять присягу Ллоэгира. О былом величии речи уже не шло, хотя каждый в роду мечтал воскресить былое могущество. Отец не исключение, недаром он отослал меня учиться в колледж Святого сердца – самое престижное женское заведение Ллоэгира. Моими соседками стали наследницы лучших аристократических семейств, в числе прочих я бывала при дворе, пила чай с королевой[1]. А потом все изменилось, отец срочно затребовал меня к себе. Директриса в приватном разговоре намекнула: финансовые дела Джона Баттеля, барона Кверка, моего отца, серьезно пошатнулись, он не смог внести очередную сумму. Странно, конечно, пусть мы и не относились к высшей аристократии, но входили в число богатейших семейств графства.

— Лицо обветренное, как у мальчишки!

Поджав губы, отец пристально оглядел меня с головы до ног. Он заметно постарел, однако спина оставалась идеально прямой, а взгляд – острым как меч.

— Как матушка?

В беспокойстве огляделась. Почему она не вышла на крыльцо, захворала? Тогда понятно, куда делились деньги: лечение всегда стоило дорого, особенно, если обращаться к «теневым лекарям», прибегавшим к запретным ритуалам.

Выражение лица отца сделалось еще более жестким, на вопрос он предпочел не ответить. Это лишь усилило мое беспокойство, я готова была прямо сейчас броситься в ее покои. Не могла же она… Нет, отец точно бы не стал скрывать от меня ее смерть, однако зачем-то он меня срочно вызвал, быть может, не хотел…

— Госпожа ногами мается, барышня, — сердобольно подсказал управляющий и помог слезть с лошади.

С облегчением выдохнула. Худшего не случилось.

— Я просмотрел твои счета… Ты слишком много тратишь, Жанна. – Отец проследил взглядом за слугами, отвязывавшими мой багаж. – Тебе следует взять пример с матери, которая носит ботинки по четыре сезона. И еще книги… Я не граф Рочерский, чтобы оплачивать твои капризы!

Кивнула, хотя ничего лишнего я себе не позволяла. Видимо, наши дела совсем плохи, раз отец считает каждый фартинг[2].

— Половину придется продать, чтобы сшить тебе платье. В среду у нас гости… Постарайся быть тихой и любезной.

— Хорошо, отец, — я ответила то, что он ожидал услышать, и приложилась к твердой ладони.

На ней мозоли – значит, до сих пор упражнялся с мечом.

— Рад, что ты вернулась! — Отец наконец оттаял и поцеловал в макушку. – А теперь ступай к матери, в спальне она.

Вопреки ожиданиям, мама не лежала, а, устроившись в глубоком кресле, вышивала. Под ловкими пальцами рождались причудливые растительные узоры, оживали диковинные звери, расцветали пышные заморские розы и скромные маргаритки. Сколько себя помнила, каждую свободную минуту она проводила за рукоделием.

— Жанна, милая, ты вернулась!

Заметив меня, матушка отложила пяльцы в сторону и приподнялась, раскинув руки для объятий. Совсем старушка! А ведь она младше тети Джейн… Кожа покрылась густой сеткой морщин, осунулась, приобрела нездоровый оттенок. На фоне белого чепца она и вовсе казалась желтушной.

— Я так скучала по тебе, дитя мое! — Мама расцеловала меня в обе щеки. – Ну садись, рассказывай! Я каждое твое письмо бережно сохранила.

Убрав корзинку с нитками на пол, опустилась на соседнее мягкое кресло. Если что-то и осталось неизменным, так это матушкина спальня. В ней даже пахло так же, как много лет назад – ванилью.

— Мне сказали, что ты больна…

С тревогой вгляделась в ее лицо, затем перевела взгляд на колени.

— Пустое, – отмахнулась матушка, — скоро пройдет!

Однако я настаивала на ответе, и она неохотно призналась, что пару месяцев назад неудачно упала на ровном месте, «будто толкнул кто-то». С тех пор колени стали ныть, распухать. Потом матушке стало лучше, но перед самым моим приездом болезнь неожиданно вернулась.

— А как ты вошла, сразу прошла, — с улыбкой добавила мама и поцеловала меня в макушку. – Расскажи уж про свой колледж. Я-то дома училась, интересно, как там все устроено.

Заверила, что обязательно приготовлю для нее мазь по особому рецепту, на гадючьем яде и терпеливо рассказала о своем житье-бытье. Затем осторожно спросила, кого ждать в среду.

— Жених твой приедет. Ты уж, — с мягким укором попросила матушка, — будь с ним поласковее.

Не в силах поверить собственным ушам, переспросила:

— Жених?

Я ожидала кого угодно… Хотя разговоры о новом платье должны были насторожить. Обычно наряды шились долго, недели три, а тут требовалось поспеть за пять дней.

— Тебе восемнадцать, Жанна, пора уже.

Протестующе засопела:

— Но матушка!

— Такова уж женская доля. – Она погладила меня по голове. – Не спорь! Он вдовец, сборщик королевских налогов. Не молод, конечно, но с лица воду не пить. Зато при деньгах.

Глава 2

Первым, что я увидела, проснувшись, были массивные поперечные балки потолка. Некогда их окрасили охрой, на тон темнее стен, но со временем краска облезла. Ниже вились по штукатуренным стенам сплетавшиеся с розовыми бутонами побеги винограда. «Деревенский стиль», — как говорила, наморщив носик, моя подруга из колледжа, леди Арабелла Гвуиллит. Несмотря на камбрийские корни, отразившиеся в ее фамилии, она занимала видное место при дворе, более того, находилась в родстве с королем. Арабелла пришла бы в ужас от местной мебели – тяжелой, массивной, с практически без украшений. Еще бы, ведь она родилась во Фраинке, диктовавшем моду всем королевствам, ей и колледж казался мрачным сырым местом. Это Арабелла еще в Грейгвене не была!

Воспоминания о подруге напомнили о моем нынешнем положении, тоской отозвались в сердце. Вот уже неделю, как я сидела взаперти. Отец лично запер меня на ключ и категорически запретил матушке со мной разговаривать. Тем сильнее я удивилась, когда, услышав мою возню – каждое утро я делала зарядку, к которой приучили меня в колледже, – вместо служанки с принадлежностями для умывания в комнату вошла мама.

— Ты уже встала? – Она поставила жестяной таз и глиняный кувшин на пол и распахнула окно, впустив в комнату свежий майский воздух. – Если поторопишься, успеешь к завтраку.

— К завтраку? – искренне удивилась я. – Разве отец?..

— Неужели ты думаешь, — мягко улыбнулась мать, — будто я делаю что-то супротив его воли. Он сам велел позвать тебя.

Радовало, что она уже полностью отправилась от болезни, передвигалась свободно.

— Опять жених? – нахмурилась и открыла сундук, выбирая, что бы надеть.

— Нет, просто семейный завтрак.

Раз так, можно выйти простоволосой, в обычной зеленой котте[1] со шнуровкой на боку.

Прикусив губу, осторожно спросила:

— Он сердится?

— Уже нет. Ты же знаешь, отец отходчив.

— Слышала, он уезжал…

— Да, дня на два.

— Куда же? Наверняка к лорду Сурру, извинения приносил, — скривилась я.

— Он мне не докладывает. Уехал засветло, вернулся затемно.

— И ты не спросила? – удивилась я.

Я бы ногти себе сгрызла от любопытства.

— Так не в первый раз уже, за год раз в четвертый. И всегда мрачный возвращается, злой. Так что я не спрашиваю: боюсь. Один раз заикнулась, так он глянул волком, велел место свое знать. Мол, негоже женщине в мужские дела лезть. Дай-ка я лучше тебе полью, а после заплету косы, как прежде.

Что-то такое мелькнуло в словах матери, что не смогла ей отказать.

Из моей угловой комнатки возле винтовой лестницы в башне вышли вместе, миновали комнату матушки, малую гостиную и комнату для рукоделия, пересекли лестничную площадку, нависавшую над всегда полутемным пустым холлом, и оказались в правой, мужской половине дома. Здесь находилась большая гостиная, столовая, библиотека. Ну и комната для завтрака, примыкавшая к комнате дворецкого. Сейчас так не строили, хотя деление на мужскую и женскую половину зачастую сохранялось, но Грейгвен всегда жил по заветам предков.

Комната для завтрака совсем небольшая, подававшие на стол слуги с трудом протискивались между стульями и стенами, зато светлая, яркая. Как и во всех других господских помещениях, стены оштукатурены и расписаны. В детстве я любила изучать изображения плодов и фруктов, да и сейчас невольно улыбнулась гирлянде из налитых яблок под балками свода.

— У нас тут просто, ты, наверное, отвыкла, — мама виновато указала на стол.

Постная ячменная каша, серый хлеб, немного сливочного масла и козьего сыра на фаянсовом блюде, остатки вчерашнего мясного пирога для отца, чтобы никто не взял, поставлены рядом с его местом. Разумеется, поссет[2] и безалкогольный кларет в кувшине. Последний пах изумительно: кухарка не пожалела меда и пряностей.

— Заверяю, это самый настоящий пир! В колледже…

Договорить не успела: в комнату вошел отец. Напряглась в ожидании отповеди, но он лишь мазнул по мне взглядом и опустился на свое место. Теперь можно и нам.

После короткой молитвы приступили к еде. Однако кусок не лез в горло, даже любимый кларет не помогал. Ковырялась в тарелке, зато отцу положили уже вторую порцию каши.

— Ты здорово меня разозлила, Жанна, — наконец, промокнув губы льняной салфеткой, заговорил он, однако в голосе начисто отсутствовало раздражение, что сбило меня с толку. – Я даже в сердцах хотел выпороть тебя, но в итоге ты оказала мне большую услугу?

— Услугу? – Я едва не подавилась. – Какую же?

— Видишь ли, — отец велел налить ему еще поссета и принялся за мясной пирог, — до меня дошли слухи… Крайне неприятные и опасные слухи, если бы твой сговор состоялся. Они касаются лорда Сурра.

Он специально сделал паузу, чтобы заинтриговать нас.

— Позволь, — матушка, как в детстве, тайком от отца положила мне лишний кусочек масла в кашу, — но он почтенный, уважаемый человек…

— Вот и я так полагал, пока не съездил в город, к нотариусу. От него-то я и узнал, что лорд Сурр арестован. Такие дела!

Глава 3

Отец уехал в Вулридж один, засвидетельствовать почтение новому наместнику, заодно уладить какие-то дела. Подозреваю, он намеревался тайком посетить квартал менял, взять под проценты некую сумму – позорное деяние для аристократа. И я, и матушка непременно бы его отговорили, но отец не считал нужным обсуждать с родными подобные вопросы. Он вбил себе в голову выдать меня за графа Идена, пустить пыль в глаза.

— Вернусь, — сказал отец перед отъездом, — закажешь себе новые платья. Непременно по фраинкской моде, с золотой вышивкой.

Будто я принцесса, а не дочка барона!

Не стану кривить душой, обновок хотелось. Какая девушка моего возраста не мечтала бы об узорчатой парче, переливчатом шелке и тяжелом бархате? Об атласных туфельках, нитях жемчуга и тончайших кружевах на сорочке. Но ко всему этому прилагался неведомый, но заранее нелюбимый Роланд Санлис. Наверняка он стар и уродлив, как прежний жених. Пробовала расспросить матушку, но она ничего не знала, только с бесившей меня покорностью повторяла: «Уж сделай, как отец велит». И ведь придется, наместник не бывший сборщик налогов, ссора с ним грозила семье крупными неприятностями. Отец вполне мог попасть в опалу, а то и угодить в тюрьму. Опять же ростовщики… Надеюсь, у батюшки хватит ума обратиться за деньгами не к ним, а к мужу сестры.

Обуреваемая подобными мыслями, я каждый день приходила в сад, садилась под ветвями тамариска, но читать не читала, все посматривала на стену. Мой покой никто не тревожил, но в свою комнату я неизменно возвращалась в дурном настроении. Швыряла книгу на постель и давала себе слово больше не думать об Артуре. Однако на завтра же не могла сдержать обещания.

Признаться в любви и исчезнуть – в высшей степени непорядочно, дворяне так не поступают. Грубиян, хам и врун – вот, кто он. И вовсе не такой уж красавчик. Подумаешь, блондин, подумаешь, голубоглазый, так молод, а уже паладин. И живет совсем рядом…

Мысль казалась такой соблазнительной – тайком наведаться к нему и высказать все, что я о нем думала. Пусть больше не смеет тревожить мой покой. Заодно вдруг застану его с некой дамой… Да, так было бы лучше всего, он бы точно перестал бы мне сниться, я перестала бы выискивать его лицо среди челяди на хозяйственном дворе.

Демиург, да что это со мной?! Я, Жанна Баттель, которая со снисходительной улыбкой принимала комплименты во время дворцовых увеселений, та, за благосклонный взгляд которой как-то сошлись в шутливом поединке два поэта, грезила о мужчине! Если бы кто-то прочел мои мысли, сгорела бы со стыда.

Нет, это не любовь, это что-то другое. Возможно, магия. Артур явно ей владел, он сам признался. Там, у церкви, я оскорбила его, а у мужчин болезненное самолюбие, он мог отомстить. Но ничего, любое колдовство боится черного агата и заговоренной в полнолунье, а после омытой святой водой булавки. Надо только слегка уколоть себя против сердца и прочитать отговор.

Сказано – сделано. Я легко отпросилась у матушки в деревню: девицы моего происхождения частенько помогали бедным, иногда учили ребятишек в приходской церкви или постигали науки в библиотеках при крупных монастырях и храмах. Однако я вовсе не собиралась в Хитс, на развилке у маслобойни свернула направо.

— Куда мы, госпожа? – заволновался сопровождавший меня слуга, Питер.

Он владел грамотой и числился помощником управляющего. С некоторых пор, видимо, и моей нянькой, потому как прежде я ездила в Хитс одна.

Мне бы развернуть кобылку, внять голосу разума, но Искуситель крепко стиснул меня в своих объятиях.

— В какой стороне манор Оснеев знаешь?

— Знаю, госпожа.

Сердце сладостно заныло. Я только взгляну, издали, в этом нет греха, а потом сразу обратно.

— Далеко до него?

Пользуясь тем, что слуга не видел, облизала губы.

— Да как сказать…

Питер замялся, обернулся на Грейгвен.

– Незачем вам туда ехать, госпожа, — неожиданно сурово проговорил он, смерил укоризненным взглядом, будто брат мне, а не слуга. – И вас накажут, и меня в придачу. Благородная госпожа – и без охраны, без сопровождения отца или мужа…

Он укоризненно цокнул языком.

— Говорят, — соврала я, — там очень живописные места. Хочу взглянуть.

— Вот вернется барон, дозволит, тогда и взглянете, — заладил упрямец.

Это он напрасно, теперь я обязательно должна увидеть манор Артура. И никто мне не указ. Так и сказала, правда, произнесла только вторую фразу, об истинном интересе умолчала.

— Оно и видно, — буркнул Питер. – Другие госпожи в каретах путешествуют, а вы верхом, еще и по-мужски. Грех!

Стиснула в кулаке поводья, с трудом сдерживаясь оттого, чтобы накричать или ударить его. Нельзя, Жанна, тогда ты точно никуда не поедешь. Но и промолчать тоже не могла, бросила свысока:

— И давно ты проповедником сделался? Место свое забыл?

— Я человек подневольный, только предупредил, — сдался Питер. – К Оснеям, так к Оснеям. Только учтите, госпожа, путь не близкий, непривычны вы, наверное, к таким поездкам.

Легкомысленно отмахнулась:

— Ничего, справлюсь. Как-никак, одна из лучших наездниц колледжа.

Глава 4

Колени ныли, но я не могла встать, пока в сотый раз не прочитаю: «Исповедую перед Демиургом Всемогущим, потому как согрешила мыслью, словом, делом и неисполнением долга: моя вина, моя вина, моя великая вина». Стоять приходилось на холодном полу часовни, даже не на специальной скамеечке, ну да на то оно и наказание. Питеру пришлось гораздо хуже: его выпороли. Семь ударов – по числу смертных грехов. Матушка так кричала! Грозилась его уволить, но вступился управляющий, уломал ее отложить решение до возвращения отца. А пока Питера сослали подальше, на подсобные работы.

Я тоже ощутила на себе горячую матушкину руку. Обычно нежная, тихая, она с каменным лицом велела подать розги и, несмотря на мои протесты, напоминания, что уже совершеннолетняя, высекла. Так что это даже хорошо, что я стою на коленях, потому как пострадавшее место саднило. Сомневаюсь, что смогу сесть даже на подушку.

— Ты в своем уме, Жанна? – повторяла между ударами матушка. – Опозорила нашу семью, обесчестила себя!

Плаксиво оправдывалась:

— Но я ничего такого не сделала, я не была с мужчиной. Я ездила поклониться… Ай!

Взвизгнула от боли: этот удар вышел сильнее предыдущих.

— Питер прекрасно видел, к кому ты ездила! Демиург Всемогущий, — отбросив розги, мама молитвенно сложила руки и обратила взгляд к потолку, — направь дочь мою на путь истинный!

Шмыгнув носом, приподнялась на лавке.

Ну Питер, ну предатель, я ж ему заплатила!

— Мы случайно встретились. И вообще он меня спас.

Попыталась коснуться пострадавшего места и тут же отдернула руку. Больно-то как!

— Скажи спасибо, что отца дома нет. Если он узнает… — Матушка в ужасе закатила глаза. – Не приведи Демиург, чтобы он узнал! Поклянись, — она сунула мне под нос свой нательный оберег, — на треугольнике поклянись, что ты дева!

— Клянусь!

Поцеловала божественный знак.

— Целомудрие – единственное богатство девушки, Жанна. – Матушка остыла, можно подниматься. – Не твой колледж, не твое приданое или даже имя – честь. Ты назвала себя, хоть кому-нибудь? – Она пристально заглянула мне в лицо. – Тебя хоть кто-то узнал?

— Нет, — немного подумав, покачала головой.

— Моли Демиурга, чтобы не пошли слухи! Отец тебя убьет, из дома выгонит!

И вряд ли это преувеличение. Я действительно совершила серьезный проступок. Даже два – позволила не состоящему со мной в родстве мужчине меня касаться. И не в танце или придворном поцелуе, так тесно, тело к телу, могли сидеть только супруги или любовники. Так что мое наказание полностью заслуженное.

Покончив с телесным наказанием, матушка назначила мне духовное. Лично отвела в часовню, поставила на колени перед изображением Демиурга и велела каяться. Так, без еды и воды, я и вымаливала прощения у высших сил уже много часов.

День клонился к вечеру. Косые солнечные лучи падали на скамьи и узкий проход между ними через пару витражных окон.

Лишенная возможности двигаться, замерзла, все чаще сбивалась со слов молитвы, думала о другом. Например, о мясе с грибной подливой, которое сегодня подавали на обед. Его соблазнительный запах долетал из кухни даже в часовню. Сейчас и вовсе время ужина, о чем напоминало бурление желудка. Как тут можно думать о душе, когда слюнки текут от одной мысли о рагу из овощей. А если к нему добавить холодного мяса, оставшегося после обеда…

Дверь часовни скрипнула, и я тут же обратила лицо к Демиургу. Молюсь я, молюсь, искренне раскаиваюсь.

— Жанна.

На плечо легла рука матери. Вздохнув, она постояла немного в молчании, преисполненная благодатью Демиурга, а потом разрешила мне встать.

— Надеюсь, наказание станет тебе уроком, а высшие силы очистили твой разум. Не стоило все же отправлять тебя в колледж!

Подавила рвавшиеся наружу возражения. Не в моем положении сейчас доказывать, что не в образовании корень греха.

— Помоги накрыть на стол, будь за хозяйку: я что-то устала…

— Опять ноги? – встревожилась я, позабыв о собственных обидах, когда мать неуклюже опустилась на ближайшую скамью.

— Да что-то… Ездила в деревню, так и вовсе голова закружилась. Перед глазами темно, шагу сделать не могу. Спасибо женщине, поддержала, довела до постоялого двора.

— Женщине?..

Встала рядом с матерью и крепко сжала ее руку между ладоней. Вот за кого мне надо было молиться!

— Да, я ее не знаю. По виду – дочь или жена эсквайра[1]. Только вот эннен[2]…

— Что – эннен? – ухватилась за ее слова.

— Богатый. Слишком богатый для ее платья, двурогий, с вышивкой золотой нитью. Откуда у эсквайра деньги на такое?

— А с чего вы решили, что она дочь эсквайра? – нахмурилась я.

— Так я все знатные семейства Веркшира наперечет знаю. Опять же путешествует одна, со слугой, остановилась на постоялом дворе.

— На нашем постоялом дворе?

Позабыв о учиненном надо мной наказании, плюхнулась на скамью рядом с матушкой и тут же с шипением подскочила.

Глава 5

— А разве можно тем, кто изучал магию, в церковь?

Мария вертелась вокруг меня словно малое дитя, а не почти девица на выданье. Волосы зачесаны назад, убраны в косу и под золоченую сетку: простоволосой в собор не положено. Мои тоже уложены подобающим образом, улитками, под темплет[1]. Отец настоял, чтобы вдобавок я надела обруч с жемчужными вставками – не иначе, полагал, что на службе мы встретим Роланда.

Мы с Марией – яркие пташки, а вот тетушка на нашем фоне – цесарка. На ней двурогий эннен, да и платье темных, приглушенных тонов, только золотистое шитье на рукавах и лифе напоминает о ее высоком положении.

Сегодня в церкви мы без мужчин: у них другие важные дела. Да и служба не воскресная, можно пропустить, Демиург не обидится.

— Меньше болтай языком! – шикнула на дочь Джейн и, остановившись посреди прохода сумрачного собора, осенила треугольником сначала высокие крестовые своды, затем саму себя.

Последовали ее примеру, мысленно испросив благословения у Демиурга.

— Сюда!

Тяжелые юбки тетиного киртла[2] зашуршали по истертым многочисленными прихожанами плитам пола. Словно утка утят, она вела нас по проходу, к почетным креслам в первых рядах.

В воздухе пахло лавандой, ладаном и миррой.

Негасимые лампадки освещали часовню святой Ирины. Свозь решетку видела, что скамейки там не пустуют: всегда найдутся те, кто хотел бы попросить у нее стойкости.

Мягкий свет лился через хоры и окна среднего нефа, преломляясь о причудливые фигуры химер на колоннах. Диковинные существа были повсюду: на окнах, на стенах, дверях гнездились кентавры, львы, трубящие в рога полулюди. Необразованные горожане считали их пособниками Искусителя, для меня же они были картинками из бестиария.

С тоской вспомнила о своей жизни в колледже. По сравнению с тем унылым существованием, которое я влачила сейчас, она казалась дивным сном.

— Жанна, милая, тебе лучше поздороваться с леди де Брас, — тетушка наконец опустилась в обитую малиновым бархатом скамью в первом ряду. – И ты, Мария, тоже поговори с ней. Рядом ее сыновья…

Она сделала многозначительную паузу, красноречиво намекая, зачем в действительности нам обеим общество престарелой дамы.

— Да, матушка.

— Да, тетушка.

С одинаковыми кислыми минами отозвались мы и отправились отбывать девичьи повинности. Как же я от этого отвыкла!

Проходя между рядами, я случайно увидела женщину. Она стояла чуть в стороне от всех, в полутени, но не заметить ее было невозможно. Жгучая брюнетка, одетая по последней моде, слишком вызывающе для церкви. Алое арселе[3] с черной вуалью, расшитое речным жемчугом, квадратное декольте, обрисовывающее ее соблазнительные формы, ожерелье-чокер с крупным гранатом и три нити крупного морского жемчуга ниже. Словно сама королева вдруг пожаловала в Вулридж.

— Кто это? – шепотом спросила у Марии, залюбовавшись незнакомкой.

Какая осанка, какая грация! Она явно старше меня, но притягивала абсолютно все взгляды. При этом если мужчины по большей части смотрели с восхищением, то женщины демонстрировали презрение, которое, стоило незнакомке повернуть к ним голову, сменялось раболепным страхом.

— Неужели ты не знаешь? – округлила глаза Мария и, закусив нижнюю губу, покосилась на мать: наблюдает ли?

Но тетушка увлеклась разговором с кем-то из магистрата и упустила нас из виду.

— Давай подойдем! – Мария потянула меня за рукав, в боковой неф, прямо к величественной незнакомке.

Она аж пританцовывала на месте – так ей не терпелось приблизится к даме в алом арселе.

Заартачившись, шикнула на кузину:

— Это неприлично!

Малое дитя, я в десять лет выказывала куда больше благоразумия.

— Тебя не заругают, если ты с ней заговоришь, — настаивала Мария. – А меня непременно на бобы поставят.

— Но почему?

Вновь посмотрела на брюнетку. Вот к ней подошел архиепископ, между ними завязался разговор. Разве стал бы пастырь столь высокого ранга почтительно обращаться с дурной женщиной? Но с ней, определенно, что-то не так, раз никто больше не спешил выказать ей свое почтение.

— Она ведьма, — благоговейно ответила Мария.

— Ведьма?

Вероятно, я спросила это слишком громко, и незнакомка услышала.

Какие бездонные зеленые глаза! Я тонула в них, не в силах пошевелиться. По спине словно пропустили разряд молнии.

— Идет, идет! – в ужасе зашептала Мария и потащила меня прочь.

Поздно: наша возня и разговоры привлекли внимание брюнетки. Вежливо извинившись перед архиепископом, она направилась к нам.

Лилия, мускус и амбра – воистину, колдовское облако аромата. Готова поклясться, ни одна женщина в храме не пользовалась такими духами – слишком дерзкими, кричащими, соблазнительными. Девицам полагалось довольствоваться розовой или лавандовой водой, замужние женщины предпочитали ту же розу с капелькой сандала.

— Доброго утра вам, госпожа! – на правах старшей приветствовала брюнетку и почтительно присела, потупив глаза.