Люби сильнее

1

Мария

Все начинается ночью.

Все самое важное в моей жизни случается ночью. В ненавистное мне время суток. Просто катастрофическая карма!

Папа стучит в дверь после первого же раската грома. Знаю, что это он, ведь с мамой мы минуту назад разминулись. Она спускалась вниз, чтобы развесить белье.

Негодующе стону, даю добро войти и, подтягивая одеяло повыше, вдавливаюсь глубже в матрас. Очень устала сегодня. Умышленно загоняла себя, организм молит об отдыхе.

– Ты как, кукуруза? Не страшно?

Давно не сержусь, когда папа так называет. Если, конечно, он не делает этого на людях. Хотя и тогда… Мой папа – самый лучший. Он сделал для меня чрезвычайно много, чтобы зацикливаться на такой ерунде. Он и еще один человек… Тот самый-самый.

– Если бы мне было страшно, я бы сгребла одеяло, пришла к вам с мамой и вынудила смотреть со мной мультики. Точно как в пять!

Приоткрываю один глаз, чтобы поймать папину улыбку. И, конечно же, отвечаю взаимностью.

Обожаю своих родителей, хоть их забота порой и бывает утомительной. Знаю, что причины есть. И все же…

– Каждый раз так отвечаешь, а еще ни разу не пришла.

Понимаю, о чем папа беспокоится. Ни разу не пришла, но не единожды будила своими криками.

Я пытаюсь справляться. И мне это удается. Кошмары случаются все реже и реже. Последний раз ­– больше месяца назад.

– Ты же знаешь, я не боюсь грозы, пап.

Гроза – это свет и шум. А мой страх носит обратный характер. Я боюсь темноты и тишины.

– В таком случае, сладких снов, принцесса.

– Доброй ночи, пап. Поцелуй за меня маму.

– Обязательно.

Как только дверь закрывается, протяжно вздыхаю. Еще какое-то время, под влиянием укоренившейся привычки, вожу взглядом по потолку. Рассматриваю золотистые звездочки, которые разбрасывает медленно вращающийся ночник-проектор.

Ни один угол не даруется темноте. Бояться мне нечего.

«– Спи, Маруся!

– Сам спи!»

Отгоняя непрошеные воспоминания, подтягиваю одеяло. Вдыхаю запах маминого любимого кондиционера и, наконец, закрываю глаза.

Когда, после очередного раската грома, с улицы доносится собачий лай, нахожусь на границе сна и бодрствования.

О, нет… Десси…

Моя полуторагодовалая черно-подпалая овчарка любит вечерами носиться по участку. Но я всегда слежу, чтобы на ночь она попала в дом. Сегодня заводила ее сразу после пробежки. Неужели мама выпустила?

Затянутый грубоватый лай не очень похож на задорное тявканье Десси, но у ближайших соседей собак нет. Это и заставляет меня беспокоиться.

– О, нет, Десси... Нет-нет… – сонно ворчу я. – Почти одиннадцать…

Даже при учете усиленной наружной иллюминации дома, ненавижу бродить ночами. Только тут уж ничего не попишешь... Соскальзываю с кровати и медленно подбираюсь к окну. Ноги после вечерней пробежки будто деревянные. Не иду, а ковыляю. Мне еще и поэтому выходить не хочется. Но не просить же папу.

Привставая на носочки, выглядываю во двор… Да так и замираю.

Внутри что-то с треском обрывается.

Не может быть… Невозможно…

В окнах соседнего дома горит свет, а такого быть не должно. Тетя Ника с дядей Сережей на все лето улетели. Совсем недавно от них приходили открытка и пара фотографий с острова.

Может, Никита приехал что-то проверить? Хотя ночью это прям очень маловероятно. Да и обычно, если что-то нужно, они в первую очередь нам звонят. У меня и ключи остались. Хожу поливать цветы и впускаю приезжающую для уборки женщину.

У Градских есть пес. Той же породы, что и моя Десси. Но сейчас его тут быть не может. На время отдыха дядя Сережа отвез Луку к родителям. Мы взять не могли, потому как держать их вместе с Десси нецелесообразно.

Если все же лает Лука, то…

Господи…

Нет, это невозможно… Нереально же! Тетя Ника предупредила бы… Ну, а вдруг…

Божечки… Если это… Если Яр вернулся?

Сердце ухает вниз и тотчас подскакивает к горлу. Резво берет максимальную, попросту безумную скорость.

Останусь стоять на месте – умру. Все, что сейчас понимаю.

Забывая о мышечной боли и усталости, выскакиваю из комнаты и несусь вниз по лестнице. Распахиваю входную дверь и выбегаю босиком на улицу. Утопая в теплой и влажной траве, пересекаю двор. Дергаю калитку и, не сбавляя скорости, врываюсь на чужую территорию.

Нет, по факту она все же не чужая. Слишком много счастливых моментов с ней связано. Я росла на две семьи. Нет, мы росли. Я и Ярик.

Замедляюсь, лишь ощутив под ногами деревянный помост террасы. Ступни гулко отсчитывают два шага и резко вдавливаются в шероховатую поверхность.

Просто не забывай дышать… Медленно, глубоко, размеренно…

2

Ярослав

Она совсем не изменилась.

Маруся Титова – высота, которую я так и не сумел взять. Как итог, за прошедшие годы переломал кости, нарастил мясо, взамен стертой в кровь кожи толстой шкурой оброс – необратимо трансформировал. Она же осталась той самой девчонкой, которую я упорно пытался вытравить из своей жизни. Чистое безумие, учитывая, что она сидела под ребрами практически все мои зеленые восемнадцать лет. Будто и не было следующих трех. Если бы не травмы и шрамы, да изношенный кровавыми кадрами мозг, так и решил бы.

Свистнув, подзываю Луку и, не оглядываясь, вхожу обратно в дом. Сходу на второй этаж поднимаюсь, в свою старую спальню. Нет желания шарить глазами по углам, поэтому свет не включаю. Бреду в ванную, стараясь не думать о том, что из моего окна можно увидеть окно моей… Да не моей. Никакая она не моя. Я же не дебил, настолько откатывать.

Пока раздеваюсь, сердце постепенно успокаивается. Дыхание выравнивается.

Но… Учитывая недавний безумный скачок, уверен, что это ненадолго. Временная суггестия. Научился этому в опасные моменты службы, когда чувствовать что-то было непозволительно.

Встаю под тугие струи воды и умышленно прохожусь по закромам памяти. Прокручиваю неторопливо и без особых эмоций то, как в армию бежал. Бросив универ и спорт, добровольно сдался. Этим решением остался доволен. Подлатало, увлекло, вытравило из головы всякую агрессивную блажь и привычку действовать сгоряча.

Однако возвращаться рано было. Понимал, не готов еще, нужно дальше и дольше...

Отец, отставной подполковник полиции, когда под конец «срочной» прознал про призыв в места боевых действий, минут пятнадцать в трубку орал, чтобы не вздумал рапорт писать. Через сутки лично в часть примчался. Впервые за долгое время прессовал меня больно окрепшего и охреневшего от собственной крутости, прямо там, в мелкой комнатушке для свиданок.

– Ты, блядь, понимаешь, что творишь? Армия – это армия. Но куда тебя дальше несет, Яр? Я понимаю, тебе трудно. Но война[1] – не санаторий, твою мать! Там мозги в кучу не соберешь. Легче тебе там точно не станет. А будешь дурковать – без ног, без рук останешься! Если вообще живым вернешься! Ты это, мать твою, понимаешь? Куда ты, блядь, лезешь? – конечно же, он осведомлен, из-за чего все. Понимает, насколько отчаянно я пытаюсь промотать бесследно все, что произошло в том чертовом бункере со мной и с Марусей. Хотя всего ведь никто не знает… – Сына, я тебя в органы, спецподразделение… Куда хочешь! Хоть завтра.

– Поздно, пап. Я подписал.

Отец тогда резко умолк. Ни слова больше не вымолвил. Уезжая, только крепко стиснул мое плечо и взглядом, казалось, полдуши оставил. Никаких слов не надо было… Не знаю, что матери говорил. Она почти не рыдала в трубку. Решила, что я в той же части сверх срока закрепился. И хорошо… Мне самому спокойнее, да и ей.

Под конец «срочника» сразу забросили в самое пекло. Думал, там уж точно все забуду. Безусловно, многое стерлось. Во время атак и обороны не до сопливых воспоминаний и ебучей философии.

Только ночами, когда наступала тишина, все запретное наружу лезло. Оккупировало сердце и мозг. Еще эти письма, мать ее… Святоша писала от руки, по три-четыре листа. В эру интернета, мне со всего подразделения одному такие носили. Всем посылки да передачки, а Граду – «сахарная малява», «порно-депеша», «дрочь-письмо». Как только ни глумились такие же перезревшие, как и я, оболтусы. Еще и характерными пошляцкими жестами свои вопли сопровождали. Да только мне насрать было. Если с кем и сцеплялся, до морды в кашу не дрался. По сути, понимал, что тупо завидно им.

Сука, я сам себе завидовал…

Каждый раз перед богом клялся, что следующее письмо не стану открывать, так и выброшу запечатанным. С электронкой же получалось. Ничего из того, что Маруся в сети настрочила, не прочел. И телефонный номер в бан после первых же попыток дозвониться внес. А тут… Увижу ее почерк, и внутри что-то сладко заноет. Дождусь отбоя и тянусь трясущимися руками, как наркоман к желанной дозе.

Она писала о всякой ерунде. По факту ничего важного не сообщала. Последнюю ссору и то, что происходило между нами в бункере, не затрагивала. Как я и думал, играла в свою излюбленную игру, будто мы все еще вечные друзьяшки. Злился на нее за эту подачу и воображаемый тон, за малолетнюю дурь, которая все еще сквозила во всех этих строчках… И за то, что отзывался… Никак прекратить не мог. Куда-бы ни перебрасывали, таскал за собой этот ворох макулатуры. Иногда перечитывал.

Пока Титова знала, где я нахожусь, писала очень часто. Казалось, что по несколько раз на неделе новую телегу строчила. Хотя доходило, безусловно, все с опозданием. Случалось, что по две депеши за раз получал. Пока не набрался сил и не запретил отцу сообщать новый адрес. И… вначале еще хуже стало. Думал и думал о ней. Что делает? Как справляется? Ходит ли с кем-то? Конченый идиот… Случалось, взрывы над головой гремят, концентрация крайне важна, а мне едва удается выплывать.

Потом как-то резко попустило, и я вздохнул с облегчением. Думал, что все, отмучился. Более-менее спокойно добил контракт. Домой засобирался. Еще месяц, пока бумаги все оформляли, перекантовывался в расположении части. После официального увольнения в запас пересекся с предками в Доминикане. Отец, увидев меня, заметно размяк. Мама, пребывавшая до последнего в неведении, просто радовалась, что домой еду. Пробыл с ними буквально пару суток и двинул на отчизну.

Зато дед начал наседать, едва с трапа на родную землю ступил.

3

Мария

Он со мной вообще не собирается разговаривать?

Ночь выдается ужасной. Мало того, что долго ворочаюсь… Плевать, что наглоталась седативного, сердце несколько часов кряду колотится, как дурное. Попросту вылетает, безумное. Когда же, наконец, отключаюсь, во сне, как я и опасалась, возвращается чрезвычайно много. Я снова кричу.

После душа и чашки горячего чая уснуть так и не удается. Понимая, что начинаю ненавидеть свою кровать, со вздохом выползаю обратно. Заправляю постель и, накинув ветровку, во второй раз спускаюсь вниз. Для завтрака слишком рано. В доме все спят, в четыре-пять утра только я могу подскочить. Не каждый день, и на том спасибо.

Десси, едва меня завидев, принимается возбужденно вилять хвостом.

– Пойдем, пойдем, моя хорошая, – с удовольствием глажу свою любимую девочку.

Небо чистое. На горизонте показывается оранжевая полоска восходящего солнца. Грозы будто и не было. Только мокрая трава щекочет стопы. Стоило бы обуть кроссовки, а не выбегать во вьетнамках, но это, как обычно, постфактум в голову приходит.

– Ладно, фигня… Мы быстро, правда, Десси?

Овчарка следует своим привычным маршрутом. Ведет меня через пышущий зеленью сад в самый конец участка.

– Не спеши, девочка…

Солнце поднимается выше. Прорываясь сквозь листву, слепит глаза ярким бликом. Я щурюсь и улыбаюсь. Рассвет – самая чистая и спокойная часть суток. Именно в это время приятнее всего сидеть в беседке и наблюдать за тем, как Десси носится по территории.

Жаль, что кофе не прихватила. Но возвращаться мы, конечно же, не станем.

Не переставая улыбаться, скольжу взглядом по периметру. Обнаружив в заборе открытую калитку, резко вздрагиваю. А потом… После сдавленного перестука в груди замечаю Градского.

Черт…

Не ожидала, что встретимся так быстро. Раньше он любил подольше поспать. Понятное дело, что на службе изменился… Я просто должна привыкнуть.

Забывая о прекрасной погоде и чудесах раннего утра, теряю возможность улыбаться. Сглатываю и нервно перевожу дыхание. Мысленно уверяю себя, что нет необходимости сбавлять темп или же менять траекторию. Впрочем, Десси бы мне это вряд ли позволила.

Ярик сидит на ведущих внутрь беседки деревянных ступенях и смотрит прямо на меня. Боже, он смотрит прямо на меня! На улице светло, тут уж никакие эмоции не спрячешь.

Готова ли я? Должна.

К счастью или сожалению, меня отвлекает Лука. Заходясь возбужденным лаем, он бросается нам навстречу и… принимается обнюхивать Десси.

Только этого не хватало!

– Нельзя, Лука! Фу! – выкрикиваю я, только это слабо спасает. Кажется, моя девочка тоже счастлива видеть этого озабоченного засранца. – Эмм… Привет, – поднимаю взгляд обратно на Яра. – Ты не мог бы его забрать?

Он лишь продолжает смотреть на меня. Рассматривает так долго, что у меня волей-неволей взлетает пульс, и одуряюще подскакивает сердцебиение.

Кроме того, я сама его разглядываю. Какой же он… взрослый, красивый и мужественный.

Дыхание срывается на учащенный и высокий  хрип. Все внутренние системы орут от перегрузки! Если бы не ответственность за Десси, грохнулась бы в обморок.

Может, я и сонная, конечно, но не слепая. Он смотрит, как раньше… Возможно, он тоже сонный или пьяный… Я не знаю! В полном замешательстве… Нет, взгляд Яра вполне осмысленно и жадно меня ощупывает.

«Титоша, ты такая красивая. Хочу тебя поцеловать».

«Хочу твой рот, святоша!»

Внутри все туго сжимается, на мгновение жить не дает, а после… томительной волной разливается по груди. Бьет тело горячей вибрацией, словно током.

Зачем снова? Зачем?

Прекрати… Пожалуйста, не надо…

Не подключай меня…

Лука всячески обхаживает и облизывает Десси, а я неосознанно послабляю контроль над питомцем. Жду, что Яр что-то скажет. Что-нибудь лично для меня. Очень жду! Пожалуйста… Но… Он поднимается, свистом подзывает пса и направляется к своему дому.

Он просто уходит!

Меня охватывают шок и неверие. А секунду спустя такое сильное негодование, все внутри новой дрожью отзывается. Неприятной, тягучей, болезненной.

Я понимаю, что мы нехорошо расстались. Осознаю, что ему многое пришлось пережить на службе… И все же… Зачем так?

Что ему стоит заговорить со мной? Разве он не скучал?

Ярик! Я без тебя умирала!

Мысленно ору ему в спину. Как жаль, что не хватает сил вслух.

«Ты и есть только для меня, святоша. Только моя…»

Мозг какими-то запутанными путями подбрасывает воспоминания нашей последней встречи в прошлом.

Несмотря на то, что Яр внес мой номер в черный список и оборвал любые контакты, когда пришло сообщение о принятии военной присяги, я собрала всю волю в кулак и отправилась на торжество вместе с его и своими родителями. Поехала, невзирая на то, что лишь неделю назад выписалась из больницы и еще не оправилась от очередного потрясения. Так хотела его увидеть… Если бы надо было, пешком все восемьсот километров прошла, хоть врачи и запретили мне нагрузки.

4

Ярослав

Она думает, я снова за ней как пес шелудивый таскаться буду?

Полдня под прессом гнусного характера деда, что марш-бросок по соляной пустыне. Я, безусловно, чту родоначальника, но сегодня, ей-богу, чуть не послал к черту.

– Ты давай, хвост трубой не загоняй. Служба, геройство, медали – это все хорошо, – а прозвучало, как чухня последняя. – Но тебе все еще двадцать лет! Потому там все и получалось, что нуждаешься в твердой руке и постоянном руководстве. А когда болтался… сам помнишь, чем закончилось.

Домой возвращаюсь в отстойнейшем настроении. Надо признать, в чем-то старик прав. Мне трудно без режима, без четкого понимания, что должен делать. Не считая остров, первый день на гражданке, а я уже потерялся. Предполагал, что будет как-то иначе все.

Извлекая из психологических наездов деда основное, пора бы вспомнить о том, что мне действительно все еще двадцать. Через два месяца исполнится двадцать один. Ей тоже… А я стал забывать. Без всякого преувеличения и бахвальства, давно чувствую себя гораздо старше. Это внутреннее и, скорее всего, уже необратимое.

Руслик с Кралей названивают с утра. К ним и поеду, воскрешать потерянные ощущения. Если я – сопля зеленая, как намекнул дед, то, очевидно, имею право не только мозги вышибать да приказы слушать. Выцеплю, как в былые времена, какую-нибудь девчонку. Фигуристую, сочную и молчаливую. Трахать буду до утра.

На последнем месте дислокации с женщинами было туго. Нет, они имелись, сами в расположение приходили, но какие-то… Даже для меня слишком «уникальные». Столько пить, не вытяну на следующий день караул.

Заезжаю во двор и первым делом за каким-то чертом в ее окно смотрю. Просыпался ночью несколько раз, свет так и не выключался. До самого рассвета. Шторы оставались задернутыми, но я-то по оттенкам знаю, когда за ними полностью темно, а когда горит ночник или настольная лампа.

Сука…

Выпускаю Луку из вольера, чтобы погонял, и уже собираюсь двинуть в дом, как вдруг улавливаю приближение со стороны. У Маруси светлые волосы, и одета она в пестрые тряпки. Однако рассудком я далеко не сразу догоняю, кто передо мной. Буквально за каких-то пару секунд меня капитально клинит и перебрасывает из гражданки в военную мясорубку. Подумать не успеваю, просто дергаю ее и резко притискиваю к сетке вольера. Фиксирую ладонями плечи и застываю.

Какого черта ты делаешь?

Святоша явно пугается и пребывает в шоке. Таращит глаза и жадно глотает дрожащими губами воздух.

Твою мать…

Вблизи она красивее, чем я помню.

Твою мать… Твою мать…

Я должен ее отпустить, а вместо этого приближаюсь. Настолько, что ощущаю на подбородке ее сорванное горячее дыхание.

Чувствую запах. Она пахнет точно так же, как я, черт возьми, помню. Сквозь меня тысячи вольт электричества проносятся. В груди с гулкой и жгучей вибрацией дребезжат давно неиспользуемые струны.

Чердак подрывает. Пространство вокруг качает.

На мгновение даже охреневаю от столь бурной реакции. Забыл, как это бывает, рядом с ней.

Впиваемся друг в друга взглядами. Ее зрачки молниеносно, прямо на моих глазах, расширяются. Это завораживает. Ныряю в этот омут. С головой, блядь.

Не могу перекрыть рванувшие из дальних закромов воспоминания: как впервые пробовал ее на вкус, ощущал ее тело под собой, врывался, отбирая самое сокровенное…

Да, сука-жизнь выводит на «развод[1]».

Зачет, бля. Уела.

– Ты… Ты больше… Ты никогда больше со мной не заговоришь?

Маруся напугана и расстроена. От этого я, как когда-то, вопреки многочасовым проработкам, чувствую себя полным дерьмом.

Сука, какой черт обрек меня на эту пожизненную зависимость?

Нельзя впускать ее. Нельзя.

– Что тебе надо? – преодолевая разброс эмоций и еще тонну какой-то чехарды, сердито выдыхаю я.

Рывком отстраняюсь и замираю на приличном расстоянии. Не держу ведь больше, а она не решается отлепиться от сетки. Стоит, будто в ожидании расстрела.

– Я лишь… Только хотела попросить, чтобы ты закрывал калитку, когда выпускаешь Луку, – говорит быстро, практически без пауз.

С первой подачи трудно разобрать эту скороговорку. Долго смотрю на нее, не моргая. Прокручиваю и заторможенно допираю, из-за чего принцесса нервничает. Лука серьезно намерен присунуть ее сучке, и Марусе это походу не по нраву. Не удивительно.

– Это все?

Смотрит, словно чудо произошло.

– Нет, не все.

Конечно, нет. Если бы не скопившаяся масса непонятных эмоций, заржал бы над этой царской наглостью. Впрочем, быстро забываю обо всем, что мог бы сделать, когда Машка сглатывает и зажмуривается, чтобы собраться с силами продолжить.

Твою мать…

Пытаюсь убедить себя, что на мне это больше не работает.

Твою мать…

Еще как работает!

5

Мария

Ему правда так легко все это отпустить?

Домой едва ли не бегом возвращаюсь. Но дыхание сбивается, конечно же, не поэтому. Столько километров за плечами, давно научилась его контролировать. С Градским на ровном месте все системы сбой дают. Легкие раздуваются и тревожно трепыхаются, словно купол парашюта на штормовом ветру. Щеки пылают. Сердце выскакивает. И я уже знаю, как ты его ни привязывай, на какие цепи ни сажай – выскочит.

«Войдешь в дом, будут проблемы…»

Слова. Голос. Взгляд.

Мурашки все еще носятся по коже. На пороге всем телом содрогаюсь, аж мышцы сводит.

Зачем он так сказал?

Влетев в дом, захлопываю дверь и приваливаюсь к ней спиной. Прикрыв глаза, прижимаю к груди ладони.

– Маруся?

Папа застигает меня врасплох. На всплеске эмоций едва не верещу.

– Блин! Черт! Пап! Испугал!

– Что такое? – вздернув брови, неожиданно смеется. – Кукуруза?

– Ох, перестань меня так называть!

Взмахиваю руками, не зная, как еще справиться с переизбытком всего, что теснится в груди. Фонтанирую на ровном месте.

Пипец…

– Кого-то ты мне сейчас напоминаешь. Очень сильно.

– Кого?

– Потом расскажу, – загадочным и самодовольным тоном выдает он.

– Ох, папа!!!

– И каков ответ дал Ярослав? – продолжает забавляться.

– Откуда ты знаешь, что я с ним разговаривала?

– Хм, наверное, у тебя это на лице написано.

– Очень смешно, – фыркаю и проталкиваюсь в сторону кухни.

Бросившись к холодильнику, достаю кусок свинины. Если замариную сейчас, успеет напитаться.

Приправы, чеснок… Что еще?

– Вижу, что согласился, – продолжает размышлять папа.

– Как понял?

– Ты ринулась готовить ужин.

– Я… Я и так часто готовлю, – почему-то хочется оправдаться. – Ну, не встречать же его за пустым столом.

– Конечно, – соглашается крайне спокойно.

Скрещивает руки на груди, да так и замирает. Внимательно наблюдает за тем, как я делаю надрезы в вырезке, шпигую ее и натираю специями. Мягкая улыбка с лица не сходит, но глаза выдают напряжение.

А во мне и без того все еще бушуют эмоции. Закончив с мясом, вымываю руки и, упершись бедрами в столешницу, поднимаю на него взгляд.

– Что?

Не привыкла ходить кругами. Обычно с папой все в открытую обсуждаем. Хотя сегодня… Мне не хочется делиться.

– Все нормально?

– Да. Прекрасно!

– Ты довольна?

– Да, – этого скрывать не стану. – Он разговаривал со мной. Ну, почти… Пару предложений выбила, – смеюсь, потому что папа тоже смеется. Только грудь так сильно стискивает, понимаю, что вот-вот разрыдаюсь. – Он… – голос срывается.

И я сдаюсь. Быстро пересекаю кухню. Папа с готовностью встречает и прижимает меня к груди. Ласково гладит по голове.

– Ш-ш-ш, принцесса, – шепчет, потому как я уже плачу.

– Я… Я так счастлива… Только от того, что он вернулся! Только от этого! – никак не могу перемолоть все эти эмоции вхолостую. – Почему ты молчишь? Волнуешься? Ты же на него не злишься?

– Волнуюсь, да, – вздыхает, крепче стискивая. – Не злюсь.

На самом деле я знаю, чего ему это стоит.

– Простил? – уверена, что понимает, о чем спрашиваю. Это не связано напрямую с бункером. За то, что Яр позвал меня туда, никто «собак» на него не навешивал. В том, что застряли там, мы оба виноваты. – Простил?

Чувствую, как папин подбородок трется об мою макушку – кивает.

– Кому-то другому бы не простил.

– Знаю, – шепчу, не скрывая облегчения. – Не волнуйся. Больше мы не раним друг друга. Все под контролем.

Под контролем? Относительно этого никакой убежденности не испытываю. Да Боже, я внаглую вру! Когда такое было? Просто… Больше не хочу слушать предостережения. От них я тоже устала!

Еще вчера думала, что смогу держать разумную дистанцию… Это решение жгло меня полночи. Еще острее распалилось после утренней встречи. А только что оно прямо внутри меня взорвалось, зафонило безумным эхом и осыпалось пеплом.

В прошлом я прислушивалась к мнению специалистов. Оттолкнула Яра по чужим подсказкам. Возможно, они и были правильными… Только к чему это нас в итоге привело?

Обещаю себе быть осторожной. На этом все.

Я успокаиваюсь, и папа уходит в кабинет. Время мчится, стремительно приближаясь к условному часу. Если Яр не уточнял, значит, помнит, во сколько мы обычно ужинаем. А я, по всей видимости, не успеваю. И начинаю паниковать.

6

Ярослав

Красиво ты вошла, черт возьми…

Взглядом в душу врывается. Маньячка, вашу мать. Что ей, блядь, надо? Нет, я, конечно, тоже хорош. Черт дернул снова к ней приблизиться. Если бы не идущий впереди папа Тит, еще бы и руками поймал. И не факт, что без глупостей закончил бы.

Откатывает во времени. Сидим с Марусей как когда-то, за тем же столом, точно друг напротив друга. Броню сифонит. Я будто прежний – безбашенный, жадный, агрессивный. Взгляд от нее отвести не могу. Вдруг думаю о том, что все еще помню, как она дышит, когда возбуждается. Только скажите, на хрена мне эта информация сейчас?

Пока осознаю, что пора бы вкручивать аварийные заглушки, под брюками уже полный размах случается. Башня в небо, твою мать.

Нормально. Выдыхай.

Просто день палкостояния. Просто надо потрахаться.

Хм, блядь…

Да, черт возьми, мне жизненно необходимо как можно скорее спустить пар. Титова лишь косвенный раздражитель. Неравный бой, черт возьми, потому как я уверен, что в столь запущенном состоянии у меня и на половинку папайи поднимется.

Сердце гулко качает кровь. Расстроенным эхом в ушах фонит. Полжизни привыкал к тому, что вот так, на ходу, только взглянув на святошу, могу возбудиться. Потом, кажется, столько же – отвыкал. А теперь что?

Ебучая хренотень…

– Как настрой? – разбивает затянувшуюся паузу папа Тит. – Решил, чем хочешь заниматься?

Готов спорить, у него тоже имеются идеи относительно моей дальнейшей жизни.

– Пока у деда на стройке перекантуюсь. Подумать надо.

– А с университетом как? Будешь восстанавливаться?

– Нет.

Тут я уверен. Поступал ведомый. За святошей. Чтобы не разрывать привычный уклад жизни и максимально контактировать. Теперь мне это не нужно.

– А Маша на красный диплом идет, – бросает в тему мама Ева.

Вот кто бы сомневался…

– Не удивлен.

Вновь переключаю внимание на субъект гениальности и идеальности – маленькую мисс Титошу.

Девочка Президент, бля.

Она повторно розовеет от смущения, но взгляд не уводит.

Интересно, распрощалась со своими наполеоновскими закидонами? Или еще заворачивает подобными мечтами? К слову, по ее статусу и уму, вполне реальными. Только когда находились вдвоем в бункере, как-то призналась, что отпустила, больше не надо. Теперь как?

Да мне-то какое дело?

Маруся тогда много чего говорила. Всему тому была высокая цена и срок годности в полчаса.

– Если что, знаешь, могу помочь, – сдержанно заверяет папа Тит.

Я киваю, а он поднимается, чтобы разлить вино. Напряжение не ослабевает, даже когда выпиваем по первому бокалу и принимаемся за еду. Следует отметить, сразу догадываюсь, что ужин готовила Маша. По-домашнему и вкусно. У мамы Евы, что с первым, что со вторым пожизненно проблемы.

До бункера и адовых приключений, которые он за собой повлек, всегда чувствовал себя у Титовых расслабленно. Возможно, даже свободнее, чем дома. Без проблем находил, о чем говорить с Машкиными родителями. Когда серьезные темы иссякали, травил байки, и мы хором над ними ржали.

Сейчас что? Не о службе же им рассказывать.

И Маруся молчит. Лишь суматошно водит глазами. То ли беспалевно меня сканирует, то ли, напротив, с какого-то перепугу, избежать зрительного контакта пытается.

– Как отец, мать? – вновь папа Тит задает.

Только сейчас понимаю, что помимо того, что сам успел от них отдалиться, испытываю скованность еще и потому, что со стороны Адама Терентьевича идет та же волна напряжения. Если бы пришел к ним в первый раз, сказал бы, что я ему не особо по душе. Это странно. Ведь когда-то он называл меня сыном.

Только чему я удивляюсь?

Из-за Машки, конечно. Даже если папа Тит не в курсе всего масштаба безумия, что мы вытворяли в изоляции, ожесточиться причины есть.

– Порядок.

Хоть убей, ничего больше добавить не получается. Все слова на этапе формирования мысли рассыпаются.

Так и заканчиваем, перекидываясь натужными короткими фразами. Мама Ева, после основной трапезы, ожидаемо предлагает подать кофе. Тут я тороплюсь отказаться.

– Спасибо. Мне уже пора. Еще есть планы.

– Ну, что ж… Тогда хорошего вечера и доброй ночи! Маша, проводишь?

Охреневаю, когда Титовы тупо выходят из-за стола и удаляются.

Кто так, вашу мать, делает?

У меня сходу разброс по эмоциям случается. Святоша перед таким раскладом тоже явно теряется. На какой-то миг нас с ней будто парализует. Забывая дышать, пялимся друг на друга. Все силы направляю на то, чтобы гасить жгучие всполохи внутри собственного тела.

Что за хрень?

Это уже не член дымит. В груди что-то туго плавится. Капает воском. Обжигает.

7

Мария

Как он может?

Неужели перегорел? Забыл? Не нужно? Осколки не собрать?

Думаю об этом остаток вечера. Даже на плановую пробежку не выбираюсь. Без того на износе. Не знаю, как хватает сил сиюсекундно не расплакаться. Убираю со стола, загружаю посудомоечную машину, навожу в кухне идеальный порядок. Выполняю рутинные действия под неуемный гул мыслей. Все они горячие и сухие. Выжигают мне мозг.

Эмоции удается усмирить. Но надолго ли? Копошатся, тесно сплетаются, пульсируют и искрят. Страшно представить, что из этого получится. Ищу пути, куда все это безболезненно выплеснуть. Только ничего толкового на ум не приходит.

Пожелав маме с папой доброй ночи, проверяю Десси и поднимаюсь к себе. В привычном темпе и с устоявшейся последовательностью завершаю день. Принимаю душ, сушу волосы, чищу зубы, подбираю одежду на завтра, около получаса листаю конспект и, наконец, забираюсь с книжкой под одеяло. Вот только тряска в груди не стихает.

Примерно в половине десятого, когда я, потеряв надежду втянуться в закрученный детективный сюжет, откладываю книгу на тумбочку, звонит телефон.

– Привет, Ань, – машинально здороваюсь, хотя виделись с подругой днем.

– Ты в курсе?

Сердце бесконтрольно ускоряет ход. Но я все же уточняю:

– Чего?

– Град вернулся!

Направляя взгляд в потолок, практически в одну точку смотрю. Вынуждаю себя моргать, хоть и получается заторможенно.

– Да, в курсе, – горжусь тем, как эта фраза удается. Дальше нужно просто ровно дышать. Не допустить, чтобы дыхание сбилось. – А ты откуда знаешь?

– Пипец! – как всегда эмоционально восклицает Бусманова. – Мы с Женей у Руслика. Он только что вошел. Почему ты мне ничего не сказала?

– Потому что не хотела об этом говорить.

Когда-то я слишком многим о нем рассказывала. Это не помогло. Сейчас в таком состоянии, что лучше все внутри оставить.

– Я же сразу заметила, что ты сегодня какая-то странная! Спросила тебя, а ты… Конспиратор, блин!

– Ань, давай оставим эту тему… Не сейчас.

И никогда.

Все. Точка.

– Титова, ты хоть представляешь, сколько тут баб? Холостых и голодных! Дома сидишь? Ну-ну! У меня культурных слов нет!

– Аня, перестань сейчас же. Тебе там заняться нечем?

Безусловно, ее посыл не может не взвинтить нервы. Сходу до опасных пределов!

– Мне-то есть! Очень даже… Тут Овсянникова, сама понимаешь… И Катаман! Это я тебе только тех, кто по твоему Градскому кипятком лил, назвала. – Знаю, что не со зла по живому режет, и все равно злюсь. И страдаю. Грудь будто огнем опаляет. Каждый нерв болью поражает. – Кроме того, есть парочка залетных, но, судя по глазам, крайне заинтересованных…

Ну и пусть!

Ярик не станет. Не сейчас. Хоть он и сказал так… Чувствую неожиданную уверенность, что не все еще между нами выяснено. Не конец это. Просто ему тоже тяжело.

Я же вижу, как смотрит.

Слезы прорываются и соскальзывают по щекам, но это не боль. Это надежда.

Да, все получится! Завтра я пойду к нему снова… Нет, завтра не пойду. Дам время остыть. Послезавтра. Больше я не выдержу!

– Алло? Маш? Ты меня слышишь?

С дрожью перевожу дыхание.

– Да, слышу. Спать хочу. Давай закругляться.

– Какой спать? А давай ты приедешь? Сейчас.

Должна признать, я колеблюсь. На миг допускаю такую вероятность, даже учитывая то, что ненавижу ночные вылазки.

– Нет.

– Жалеть же будешь…

– Ань, все, – решительно останавливаю подругу. – Я устала. Давай завтра поговорим, ок?

– Как знаешь.

Слышу, что расстроилась.

– Всем привет передавай.

– Хорошо, – вздыхает, а я буквально вижу, как глаза закатывает. – Доброй ночи, Титова!

– Обнимаю, Бусинка.

Отключиться не успеваю.

– Уверена, что не хочешь приехать? – выпаливает подруга вдогонку. – Я же помню, как у вас все было! Вы же как приклеенные всегда… Как больные друг без друга. Или друг от друга.

– Веселого вечера, Ань, – нахожу силы сказать это спокойно и уверенно.

Едва отбиваю звонок, прилетает сообщение.

Анна Бусманова: Я просто волнуюсь. Люблю тебя!

Мария Титова: Все нормально. И я тебя.

На самом деле после звонка Ани я немного прихожу в себя. Обида отпускает, появляется вера в будущее. Эта вера греет душу и позволяет дышать свободнее.

Конечно же, он неравнодушен. Ничего не забылось. Бусманова права, мы больны друг другом. Не может это все так закончиться. Я три года ждала! Ничего не перегорело, я же чувствую. И как бы сама ни боялась новой боли, где-то глубоко за границей сознания понимаю, что не смогу без Ярика. Теперь не смогу.

8

Ярослав

Сутки дома.

Одни чертовы сутки. А внутри уже разброд и шатание. Измена железной выправке по всем фронтам. Инстинкты и рефлексы наружу. Душа изнанкой туда же. Грубыми уродливыми швами всем напоказ.

«Ярик, ты животное…»

Так и есть, святоша. Неисправим.

«Что мне сделать, чтобы тебя вернуть?»

Этот вопрос, как ни выталкиваю, сидит в голове. Долбит по извилинам. Точит, мать вашу.

И… Я допускаю возможность. Она такая яркая, острая, кайфовая… Накрывает с головой. Рубит по нервным окончаниям. Закорачивает.

В дороге туплю дико. У Руслика не пил, а ощущение, что организм чем-то сверхтоксичным нашпигован по самое не могу. Лишь после раздраженного гудка клаксона понимаю, что загорелся зеленый.

– Сука…

Я то ли крышей еду, то ли действительно взрослею. Вся старая «тусовка» без базара на измену упала, когда отказался от алкоголя и домой до полуночи засобирался. У меня типа достойная отмазка – завтра на работу. Среди наших звучит более чем убого. Только мне в любом случае похрен.

Было реально тухло. На что рассчитывал?

Оказывается, я, молодой и борзый, больше не втягиваюсь в подобные вписки. Обратно домой тянуло. Все равно ведь мозгами там был. Думал о маньячке Титовой. Вспоминал, как вместе проводили время. Если бы не чертов бункер и все, что случилось после, Машка была бы со мной. Потому, видимо, и не отпускало ощущение, что вот-вот войдет в комнату. А когда этого не происходило, подмывало отправиться искать.

Да, вот такой я дебил.

Сейчас приеду, в окно ее буду пялиться. Хорошо, что не пил. С выпивкой точно следует повременить. Могу натворить под воздействием. Без того выдержка на все конечности хромает.

Просто нужно втянуться. Привыкнуть к мысли, что она рядом, но трогать нельзя. Вето никто не снимал.

Ну, ты же не совсем дебил?!

Сам к себе пытаюсь достучаться. Рассчитываю, что дома закинусь какой-то жратвой, смою с себя всю дрянь, что за вечер нацеплял, и успокоюсь. Три года не дымил, после того чертового места выворачивало от запах гари, а сегодня в бардачке машины нашел пачку, и вдруг потянуло.

Прикидываю: закурить сейчас или уже после душа?

Но все мирные планы рушатся, когда во двор въезжаю. Едва выбираюсь из салона, из полумрака навстречу выныривает Маруся. Решительно несется прямо на меня.

Свирепая маньячка…

Какого черта ей снова понадобилось?

Вашу мать…

Разглядев заплаканное лицо, растерянно замираю. Грудь разрядом тока прошивает. Дыхание спирает, но я и не хочу вдыхать. Чувствую, что от этого притока рванет. Застываю, без каких-либо действий. Святоша тоже тормозит. Ничего не говорит. Только взглядом горит: порицает, расчленяет, ласкает.

Какая же ты, мать твою, ненормальная…

Сердце совершает рывок и больше не помещается в груди. Вены рвет. Они лишь растяжка к детонатору.

Не натягивай дальше… Остановись, блядь…

Уже знаю, что не остановится. Все так же без слов берет меня за руку. Поднимает и проворачивает ладонью кверху. Непрерывно глядя в глаза, выкладывает какую-то колючую шалупень. Пошатываясь, отступает, а я опускаю взгляд и заторможенно рассматриваю цветочную труху.

– Что это?

– Сдача.

– Нормально скажи!

Повышаю голос и нажим на эмоциях усиливаю, но сам себя едва слышу, настолько пульс в висках долбит.

– Это то, что осталось от нас!

Разворачивается и так же стремительно удаляется, а у меня внутри… Нет, не ожидаемый взрыв случается. Лопастной нож мясорубки запускается. Все на хрен перемалывает.

Если бы это было три года назад, я бы однозначно пошел за ней. Сейчас уже не тот полоумный. Знаю, чем чревато.

Свирепо скомкав всученный гербарий, разжимаю ладонь и пускаю «ошметки» по ветру. Стискивая кулаки, сцепляю зубы. Крайне неторопливо вдыхаю через нос и еще медленнее выдыхаю.

Нет, я больше не тот… Отпускаю все, что у нас было. Счастье и боль. Все отпускаю.

Снова выдержанно воздух перекачиваю. Отвожу взгляд в сторону. Грудь на новом подъеме высоко вздымается и резко опадает.

Точка.

Вновь ей в спину смотрю. И… начинаю идти. Решительно нагоняю. Маруся оборачивается, вздрагивает и пускается бежать. Только за каким-то чертом мимо первой калитки, в сторону сада несется. Слабо соображаю, что творю. Реагируя, словно зверь на охоте, пускаюсь вдогонку.

В два счета, вашу мать, настигаю.

Дергаю ее за плечи на себя. К груди спиной притискиваю. Обнимаю – яростно, безумно и страстно. Обнимаю, черт возьми… Сам не верю, что это происходит в реальности. Глаза на миг, словно торчок, прикрываю. Внутри моментально такой обвал случается. Целыми гроздями валится. А я еще и запах Марусин вдыхаю. Одержимо вбираю в легкие. Обжигает ядом – больно и сладко.

9

Мария

На следующий день я стараюсь жить.

Кажется, сердце безостановочно в усиленном режиме работает. Руки дрожат. Нет, все тело трясет. Внутри сумасшедшая пляска эмоций, отбивают ударными ритмами.

Я не переживу этого… Не переживу…

Зачем же он так? Зачем?

За ночь глаз не сомкнула. Выпадая из реальности, упорно видела только Ярика. Но не спала. Нет, я не спала. Физически не получалось. Только Град в сознании и подсознании. Не могу я без него! Без него ничего не могу. Боль и тоска глубже, чем три года назад, когда уезжал.

То, как он трогал меня, как обнимал – в этом такая одержимая потребность сквозила. Озноб и жар, даже сейчас, когда вспоминаю. В груди все тугим жгутом скручивает. Импульсы, как раскаленные лампочки по всему телу.

Неужели он так со всеми?

Неужели так бывает?

Зачем? Зачем…

Утром вновь как чумная. Долго умываюсь холодной водой. Чтобы убрать воспаление и отек, закапываю глаза и накладываю патчи. Долго ловлю собственный взгляд в отражении. Он ни в какую не приобретает ясность. Не от мира сего, вот как я это называю. Живу в вымышленном.

Но сегодня я сделаю все иначе. Не пустые угрозы бросала. Мне нужно двигаться дальше.

– Мм-м, красивое платье, – одобряет мама, когда спускаюсь вниз.

– Выпустишь Десси? Я сегодня спешу, – первое вранье. – Только следи, чтобы калитки были заперты. Лука вернулся… Сама понимаешь.

Прячу глаза, чтобы она не увидела эмоции, которые я, как ни стараюсь, не могу разогнать.

– Уже. Папа с ней гуляет, – только мама это произносит, хлопает входная дверь и слышится характерное шлепанье лап по паркету. – О, вот и они! На завтрак самообслуживание, ок? Я только кофе сварила.

– Я не голодна, мам. Через пару минут Аня заедет. Мы потом в городе перекусим.

– Доброе утро!

Оборачиваясь к папе, улыбаюсь и подставляю щеку. Бывают дни, когда после таких вот мимолетных объятий отлипать от него не хочется. Но… Я уже взрослая девочка. Должна справляться.

Наклоняясь, треплю Десси по холке.

– Ты ж моя красивая… Хорошо погуляла? Да?

– Ты спешишь, кукуруза? – отец сгибает локоть и смотрит на наручные часы. – Если есть пятнадцать минут, подброшу.

– Спасибо, пап. Я Бусманову жду. Так что не торопись. Позавтракай спокойно с мамой.

– Точно?

Вижу ведь, как он на нее в этот момент смотрит. Как бы меня ни любили, понимаю, когда им хочется остаться вдвоем. В последние годы только и делали, что со мной носились. Может, больше, чем в младенческом возрасте.

– Точно.

– Только предупреждаю, – восклицает мама эмоционально. – Ничего шкварить, жарить не буду. Хочешь чего-то такого, плита свободна.

– Как ты любезна с утра, – кривит губы в ухмылке папа. – Еще и тебя накормлю.

– Угу…

Родители продолжают говорить, а я замечаю через окно, как из своего дома выходит Ярик, и отключаюсь. Сердце тормозит и ухает вниз, пока слежу за тем, как он садится в машину и выезжает со двора.

– …Эта девчонка так гоняет, – замечает папа. Я смотрю на него, но не соображаю, о чем речь. – Маруся?

– Что?

– Аня подъехала. Ты собираешь выходить? А то она перебудит всю улицу!

Мама смеется, а я только сейчас понимаю, что резкие звуки не в моем сознании рождаются.

– Автомобильный сигнал, – зачем-то комментирую и, чтобы скрыть замешательство, спешу попрощаться с родителями. – Чудесного вам дня! Люблю.  Убегаю.

– Мы тебя тоже!

– Покажи там всем!

– Обязательно!

Выскакиваю с надеждой, что на улице дышать легче. Глупости… Тут еще тяжелее. От понимания, что реальная жизнь вновь продолжается без Ярика, слезятся глаза.

Я справлюсь… Справлюсь…

– Привет, красотка, – Аня выглядывает из окна красного Кайена.

Роскошная темная копна волос, сверкающие глаза, яркая помада – отличительные черты моей неунывающей лучшей подруги.

– Привет, бусинка, – улыбаюсь в ответ.

Запрыгнув на пассажирское сиденье, ремень пристегнуть не успеваю, как она дает задний ход и круто выруливает на дорогу.

– Ты даже не смотрела, свободна ли полоса! – возмущаюсь я.

– Смотрела.

– Нет, не смотрела! Таким образом когда-нибудь убьешься.

– И что? – нацепив на нос очки, корчит дурашливую мордаху. – Главное – успеть замуж выскочить!

– Ну, смотри, не так долго осталось.

– Да! Еще пара недель, и я буду Селивановой! Юху!

Я смеюсь и повторяю за ней этот возглас, однако не удерживаюсь от шпильки:

10

Ярослав

Первый день на стройке будто без меня проходит. Физически, конечно, тяну. Но мыслями не на месте. Таскаю цемент и прочие составные раствора для стяжки, а думаю… Да много чего думаю. Полжизни перелопатить успеваю.

«Я тебя три года ждала! Три года! На других даже не смотрела…»

На повторе Марусин надорванный крик воскрешаю. Оглушает, словно через рупор прямо в ухо.

Если правда… Если ждала, значит ли, что тоже по-настоящему любила? Или как? Как понимать?

Но ждала ведь. Ждала, мать вашу.

Три года назад, когда мы с Титовой выбрались из того бункера, нам советовали какое-то время не видеться. Восстановиться, прийти в себя после всего ужаса, что пережили. Святоша с таким раскладом согласилась. Я – нет. Пробрался к ней в первую же ночь. Там, в ее спальне, душа и улетела, когда Маруся оттолкнула со словами: «Я чувствую себя грязной, больной, поломанной, искалеченной… Сейчас я ненавижу себя и тебя…».

Сердце словно непонятный сгусток крови пульсирует. Зачем она снова его запускает? Чем оно наполняется? Острой тревогой, жгучей тоской, ебучей надеждой… До хрена всего. Не все осознать и расщепить получается.

Сука, не спеши ты… Не делай скоропалительных выводов…

– Перекури, парень, – бросает мужик, скачущий между клетками композитной арматуры. – Успеваем.

Кивнув, иду на балкон. Вставляю в рот сигарету и подкуриваю. Да, вчера я обратно подсел. Проводив Марусю, дома места не находил. Принял душ и сам не заметил, как все, что нашел в бардачке, сдымил.

Подсел не только ведь на курево. Трогал ее, обнимал… Поломало все щиты. Кожу как броню срезало.

Отец учил, о сделанном никогда не жалеть. Вместо того чтобы рефлексировать, нужно как можно скорее соображать, что делать дальше. Исправлять, выруливать, двигаться разными путями, но прямиком к цели. Если не получается напролом, значит, искать обходные.

Сейчас я в первую очередь сам себя обставить пытаюсь. Только так и не могу решить, как должен поступить.

Сминая губы, выдыхаю в сторону дым. Бесцельно пялюсь в телефон. Последние сообщения так и висят непрочитанными.

Зараза…

– Ого! Вот это тебя девка со службы встретила, – прилетает в спину гогот временного коллеги.

Знаю, что видит. Затылок и шею подрала дикая кошка Титошка.

Блядь…

– Чего такой хмурый, парень? Молодой же еще, – напарник пристраивается рядом у металлического парапета. Окидывая «широким» взглядом массив, подкуривает. – Вечером с девчонкой своей увидишься… Вся жизнь у вас впереди, – ухмыляется, даже несмотря на то, что я ни словом, ни гримасой на эту философию не реагирую.

Не ведусь на этот вброс просто потому, что ненавижу, когда кто-то левый в голову залезть намеревается.

Остаток рабочего дня проходит в том же темпе. Как ни странно, под конец не выдыхаюсь. Напротив, кажется, остановиться не могу. Если бы не торопился домой попасть, мог бы до утра вкалывать.

Маруся прочла, но так и не ответила.

Послать бы ее да забыть… Сколько можно? Только знаю, так или иначе, до финала мы с ней связаны. Жизнь, мать ее, показывает. Сердце, возвратившись к работе, подтверждает.

Примчавшись домой, принимаю душ, надеваю чистую одежду, перехватываю полуфабрикатом и иду к Марусе.

Когда дверь мне открывает не она, а папа Тит, с первой попытки скрыть разочарование не получается.

– Маши нет.

– Куда пошла? Сказала?

«Завтра пойду и тоже с кем-нибудь пересплю! Хватит!»

Сделает? Назло мне Машка может даже насмерть разбиться. Думаю об этом, и по всей площади тела новая отслойка кожи происходит.

– Нет.

Блядь…

Знаю ведь, что всегда осведомлен, где и с кем Маруся находится. Говорить не хочет. Смотрит, препарируя мне череп, а я неподвижно стою и позволяю. Внутри переворот за переворотом случается. Горячее нетерпение подбивает действовать. Сам себя торможу, понимая, что ни хрена хорошего из этого агрессивного сочетания не получится.

Папа Тит сужает глаза, кивает и совершенно невозмутимым тоном выдает, наконец, нужную мне информацию.

– У Алины Ильиной день рождения. В «Ривалье».

– Спасибо, – произношу без особых эмоций.

Не потому, что благодарности не испытываю. Замурован, чтобы продержаться.

– Давай, без глупостей, – именно эта фраза дает понимание, что он по-прежнему мне доверяет.

– Понял.

***

Администратор с дежурной улыбкой проводит меня в нужный зал, стоит лишь назвать фамилию именинницы. Гостей целая толпа. Кто за столом сидит, кто в проходе беседы какие-то точит, кто уже «подснятый» и свободный танцпол рвет.

Методично, словно на боевой разведке, прочесываю взглядом помещение, пока не нахожу Титову. Замираю, давая себе передохнуть.

11

Мария

Что я делаю?

Ярик уходит, а меня накрывает ощущение ужасающего дежавю. Как тогда… Три года назад.

Нет… Нет… Нет!

Как бы я ни злилась и ни страдала, понимаю, что не могу его еще раз отпустить. Он предложил снова дружить… Что, если попробовать? Рядом быть… Разговаривать, проводить вместе время, делиться самым важным… То, что он был с Овсянниковой, причиняет адскую муку, но не мешает нам дружить. Хотя бы так быть вместе… Я не могу еще раз его потерять. Не могу!

Решительно поворачиваюсь к своему спутнику.

– Амир, – пауза, как делает папа, когда хочет собрать все внимание собеседника. Обижать его не желаю. Сегодня у меня получилось сделать шаг навстречу кому-то, кроме Градского. Учитывая, что Яр был единственным, Алиев – первый уникальный чужой. – Прости, но я должна идти. Ярик – близкий человек для меня, и сейчас я нужна ему. Прости, хорошо? Созвонимся, ок? Я позвоню! Завтра!

Ответа не дожидаюсь. Даже на поиски сумочки и жакета время не трачу. Стремительно несясь на выход, молюсь, чтобы Яр не успел уехать. Парковку практически бегом пересекаю и окликаю его уже около машины.

Оборачивается. Смотрит сердито и жестко. А я… Замираю перед ним, не в силах и слова вымолвить.

Мысли одна другой противоречат. Сама не знаю, чего хочу и на что рассчитываю. Веду с собой войну, но быть вдалеке от Градского не могу. Боюсь сделать ему больно, даже учитывая то, что он буквально вчера нанес мне смертельную рану.

– Как ты мог меня там оставить?

Долго не отвечает, заставляя меня безумно паниковать. Если он не поддержит сейчас, значит, все действительно будет утеряно. Наша связь и умение читать друг друга между такими вот фразами бесповоротно уйдет в историю.

Пожалуйста, впусти меня…

Яр запрокидывает голову и шумно переводит дыхание. Когда вновь смотрит на меня, глаза все еще горят, но это не злость уже. Какое-то опасное и манящее мерцание, на которое я несусь, словно мотылек к огню.

Забери меня… Впусти…

– Ты просила, чтобы я ушел!

– Но хотела совсем другого, – выдыхаю со всей откровенностью.

Хочу бесконечно глядеть на него. Хочу иметь возможность снова прикасаться. Заново исследовать каждую черточку.

Трогать его, трогать… Смотреть.

– Я должен понимать это?

– Раньше понимал.

Вновь паузу выдерживает. Только зрительный контакт неразрывный.

Никогда не отпускай меня…

Позвоночник горячими иголками прошивает, а плечи обсыпает колючими мурашками. Такая неудержимая зависимость, взгляд от него никак отвести не могу.

Злой. Огнеопасный. Родной.

Ты можешь сжечь меня…

– Что ж ты за маньячка, твою мать?!

– Может быть, – рвано вздыхаю и нервно облизываю губы, – твоя персональная?

Больше не веду расчет, что потеряю и что обрету. Сегодня хочу обо всем забыть. Обращаю все в пользу старых «нас». Тех, которыми мы были до бункера… Тех, которым было начхать на всех второстепенных персонажей в этой жизни.

Есть только ты и я. Аллес.

Согласен?

Ярик выразительно стискивает челюсти и, трепеща ноздрями, совершает медленный и одновременно крайне яростный вдох.

– Садись в машину, – наконец, выталкивает.

Занимая свое привычное место, чувствую, как грудь острый спазм простреливает. С трепетной улыбкой веду ладонью по панели, аудиосистеме, рычагу коробки передач, находящимся на центральной консоли кнопкам управления. Сердце сжимается и раздувается, наполняясь позабытыми эмоциями. Не все их сдержать могу. Сама не замечаю, как глаза заволакивает слезами. Приходится очень часто моргать, чтобы не дать им пролиться.

Ярик заводит двигатель и покидает парковку, а я возвращаюсь к аудиосистеме. Совсем как раньше, выбираю для нас музыку.

– Мм-м, хорошая песня, правда? Эта группа из старых. Выступала раньше, чем родились наши родители. Какое-то у них название такое… То ли «Руки вверх», то ли «Ногу свело», – смеюсь без какого-либо притворства. Просто я счастлива. Пусть это лишь миг… Неважно. Эмоции бушуют во мне. Должна же я их как-то выплескивать. – Красивая, но очень грустная песня.

Подняв взгляд, понимаю, что Яр за мной наблюдает. Когда-то это казалось естественным, сейчас же вызывает острое смущение. Под ребрами томительная воронка затягивается, а мышцы живота до ноющей боли скручивает. Грудь сдавливает. За ребрами все пылает. Там пожар имени Ярослава Градского.

– Куда мы едем? – пытаюсь звучать легко и непринужденно. – Сегодня на Куликовом[1] какой-то концерт. Как думаешь, что-то интересное?

Яр мой отчаянный треп не поддерживает. Возвращая внимание на дорогу, молча ведет автомобиль. Вскоре понимаю, что направляемся в сторону дома.

Стоп… Я еще не готова с ним расстаться.

– У меня завтра только консультация. Я не тороплюсь домой. Могу гулять до утра.

12

Ярослав

Мария Титова: Ты сегодня будешь свободен?

Выдыхаю последнее кольцо сигаретного дыма и пару минут просто дышу тяжелым июньским воздухом. Смотрю на улыбающееся личико святоши, и в который раз думаю, какая она красивая. В груди заламывает и методично точит, только сейчас это все больше похоже на удовольствие и голодное предвкушение. Если бы на службе позволял себе пялиться на ее фотки, точно бы сорвался. Теперь мне вроде как не нужно фильтровать свои чувства. Постепенно отпускаю контроль.

Ярослав Градский: После семи. Поздно заканчиваем.

Мария Титова: Дома будешь? Или куда-то собираешься?

Суббота. Наверное, поэтому спрашивает. Все нормальные люди куда-то выбираются.

Ярослав Градский: Ты куда-то хочешь?

Заставляю себя отложить мобилу. Должен работать, для этого и нахожусь на стройке. Только едва вскрываю новый мешок цемента, прилетает ответ. Поглядываю в сторону светящегося дисплея и даю себе установку: прежде, чем смотреть, закончить с последним  раствором.

Придет ли, как вчера и позавчера, посидеть вместе на крыльце? Или мы двинемся дальше?

«Я тебе все отдала… Больше у меня ничего нет…»

Я хочу больше. Я возьму больше.

Сейчас нам обоим нужно время. Все и сразу, как бы ни стремился, получить не удастся. Слишком много незакрытых обид и вздернутых эмоций. С ее стороны еще и блоки, инстинктивно подстраиваюсь. Наблюдаю все время, что находимся вместе. Маруся не делает ничего вызывающего и  даже не дерзит. Одевается, как обычно: майки, шорты, а у меня при каждом ее появлении «подъем башни», словно у озабоченного сопляка. И это притом, что нынче я, вашу мать, стабильно дважды в сутки передергиваю.

«Будешь со мной… Каждый день… Каждый час…»

Она хоть понимает, что спрашивает, и какую реакцию вызывает? Все, что сказала тогда, отложил, так и не придумав стоящего ответа. А если бы придумал, не уверен, что смог бы озвучить.

«Первым по степени важности. Единственным. Самым-самым. Всем».

Тяжело все это переварить постфактум. По инерции продолжаю закрываться. Пока железная броня не разлетается, как куски пластмассы под гусеницами танка.

Долго тогда плавали. Ощущал, как нежно и отчаянно жмется. Все ее тело, каждый изгиб чувствовал. Старался не думать о том, чтобы повернуть к себе лицом. Похоть, конечно, присутствовала, не без этого. Но в тот вечер мы соединились по-другому. Как когда-то, всеми контактами сошлись.

Мария Титова: Я сейчас не дома.

Мария Титова: В городе.

Мария Титова: На Итальянском бульваре.

Мария Титова: Ярик?

Такого я не ожидал. Не знаю, на что конкретно рассчитывал, но почему-то не подумал, что она куда-то без меня вырвется.

Ярослав Градский: С кем?

Мария Титова: С Амиром.

За грудиной слету огонь разливается.

Че за шняга блядская?

Понимает же, что еще пару таких маневров, урою, на хрен, этого бальника.

Вот так мы и дружим, вашу мать. Сам предложил, чтобы утихомирить ее тогда и обойти защиту. Теперь что?

Мария Титова: Ярик? Ты сердишься?

Нет, блядь, я не сержусь. Я в ярости.

Но ей, конечно же, хрен признаюсь. Не сейчас.

Мария Титова: Хочешь меня забрать?

Маньячка…

Сходу свободнее выдыхаю. Напоминаю себе, что у нее никого кроме меня не было. И не будет, блядь. Если три года ждала, и сейчас не натворит дури, что бы ни говорила.

Тем более, вижу ведь, как мне открывается. Пусть чешет о своей дружбе и прочей хрени хоть до старости, знаю, что моя она. Была, есть и будет.

Маньячка, вашу мать, блядь.

Ярослав Градский: Адрес?

Мария Титова: Посейдон.

Полчаса спустя заруливаю на парковку чертового общепита, обзываемого в народе  пафосным словцом «ресторан».

Ярослав Градский: На месте, стрекоза. Выходи. Снимаю ремень.

Мария Титова: Ярик……..♥

На хрена вот это сердце? Чтобы у меня все полыхнуло в груди? Что она вытворяет? На стеклах танцует?

Лучше бы дома, мать ее, сидела.

Святоша выбегает из ресторана вместе с Алиевым. Сражает счастливой улыбкой. Нет сомнений, что рада видеть. А я просто стараюсь не смотреть в «третий угол». Мог бы подойти, грузануть, только осознаю, капитально рванет. А силы ведь изначально неравны. Алиев – интеллигент прилизанный. Если по-простому, чтобы слету стало понятно – говно вялотекущее. О такого мараться грех. Ни папка, ни характер, ни личные заслуги – трогать не велят.

Фокусируюсь на том, как Машка, позабыв о принце-мать-его-черноморском, вприпрыжку несется ко мне, и медленно цежу кислород.

13

Мария

Дышу слишком часто и не могу прекратить улыбаться. Хорошо, что мамы с папой нет. Иначе дразнили бы меня и смущали еще сильнее. А я и без того под собственные эмоции не успеваю подстраиваться.

Он не был с ней… Не был…

Хочу кружиться с этой мыслью по спальне. Только времени нет. Раздеваюсь и отчего-то смущаюсь собственной наготы. Тело пышет жаром. Нервная система, как электрическая проводка при токовой перезагрузке, искрит и потрескивает. Пульс молоточком в виски отбивает. Гул в ушах стоит. Голова кругом идет.

Натягиваю футболку и шорты. Волосы перехватываю зажимом. Замирая перед зеркалом, бурно перевожу дыхание и призываю себя успокоиться.

Посмеиваясь и пританцовывая, сбегаю на первый этаж. Над тем, что приготовить, долго голову не ломаю. Если нужно быстро накормить родителей, всегда фирменный соус тети Ники навожу и отвариваю спагетти. Ярик уж точно такую еду одобрит.

Пока вожусь с готовкой, время всегда быстро пролетает. В промежутках разговариваю со снующей под ногами Десси, отвечаю на мамин звонок и заверяю, что у меня все чудесно, переписываюсь с Бусмановой. Последняя напоминает о контрольной примерке платья в понедельник. Хихикаю над трясущимся стикером и набиваю, что все помню и буду рядом.

Яр появляется, как обычно, вовремя. Только вижу его через стеклянную дверь и начинаю волноваться. Сердце скачет. Смущение затапливает. Перевожу дыхание и пытаюсь расслабиться. Никак не удается. Впускаю его в дом и понимаю, что от напряжения готова воспламениться под воздействием внешних и внутренних факторов.

– Приготовила спагетти и соус… Еще теплый овощной салат, – болтаю, чтобы как-то скрыть свое учащенное дыхание. Вот только голос предательски дрожит и прерывается. – Ты не против?

– В любом случае лучше, чем полуфабрикаты, – сдержанно отвечает Град.

– Ну да… Ты всегда можешь приходить к нам, знаешь же…

– Знаю, – бросает он и невозмутимо оглядывается. – Так ты одна?

– Да…

Это не должно что-то значить. Ничего и не значит! Только, как бы то ни было, следующая за этим пауза ощущается еще более смущающей.

Не хочу этого делать, сражаюсь с собой и все равно, будто под воздействием невиданной силы, откровенно пялюсь на него. Не могу насытиться. Всеми фибрами души тянусь и снова желаю коснуться физически. Но это, конечно же, в данный момент абсолютно неуместно. Поэтому я откашливаюсь и зову Града к столу.

– Завтра выходной? – спрашиваю чуть позже, когда сбиваем первый голод, и тишина начинает казаться давящей.

Ярик вскидывает взгляд.

– Да.

Сделать паузу, дождаться, чтобы он сам что-то предложил… Где там?

– Чем планируешь заняться? – выпаливаю, слишком усердно тараща на него глаза.

– Особо не планировал. В сервис нужно заехать. Фильтры и масло заменить.

– Ясно.

Хотя ничего мне не ясно. Я эту информацию мимо сознания пропускаю. Ведь меня беспокоит совсем другое… Будет ли у него время, чтобы встретиться со мной? Захочет ли он этого? Как сделать, чтобы захотел?

– Тебя интересует еще что-то?

– Нет… С чего ты взял?

– Так смотришь, будто интересует.

Да, я снова слишком пристально его разглядываю. Нужно прекращать. Только как? Без того со своей излишней прямолинейностью уже несколько раз напоролась на игнор Ярика. В ту ночь своим «будешь со мной…», а сегодня – этим «скучала». Не желаю быть надоедливой атакующей стороной.

– Так вопросы есть?

– Нет-нет… У меня на завтра планы грандиозные! – выдаю и сама себя удивляю. Мысли начинают суетливо топтаться по свернувшимся в вязкий комок извилинам. – Сначала прогулка с подругами, потом шопинг, маникюр, библиотека, фотосет, волонтерство… А вечером с Амиром договаривались в кино пойти, – все, что выпаливаю, вкупе бессвязным бредом кажется. – Кстати, слышала, мы с тобой в паре на свадьбе будем... – давлюсь водой, которую в промежутке своей пылкой трескотни глотнула. – То есть… Я имела в виду, как свидетели! Конечно же!

– Конечно. В паре, – с излишним нажимом поддерживает Градский. – У меня уже есть на примете несколько конкурсов. С тобой.

– Правда? Придумал? Боюсь предположить, честно говоря… – похоже, ко мне возвращается привычная ирония. Улыбаюсь, перед тем как заметить: – Я думала, этим положено заниматься тамаде.

– Почему бы нам не помочь ей? – по тону кажется, будто он раздражен.

– Действительно! Ярик… – не выдерживая, принимаюсь, как когда-то, канючить. – Что ты задумал?

Градский, очевидно, произведенным эффектом доволен. Не улыбается, как было в машине, но я без того это чувствую.

– Придет время, узнаешь, святоша.

– Не очень люблю, когда надо мной смеются, а ты…

– Никто не будет смеяться.

– Ладно…

С ужином мы закончили, и теперь я начинаю волноваться о том, что он скоро уйдет. Заставляю себя подняться и собрать посуду.

14

Ярослав

– Палатку одну берете? – интересуется между сборами папа Тит.

Я не сразу нахожусь с правильным ответом. Машка реагирует быстрее.

– Ну, конечно. Я же не буду в одиночку спать. Брр… Вдруг змеи или медведь...

– У нас? Около моря? – приподнимает брови. Но уже через мгновение на полном серьезе поддерживает Марусину теорию: – Логично.

Вижу, что таит беспокойство, и недоумеваю. Сколько можно ее опекать?

– Все будет нормально, пап. Там связь нормальная. Если что, скорую, полицию и тебя в момент вызвать можно.

Святоша с видимой беззаботностью тянет улыбку, а я, чтобы не видеть вытянувшегося лица Адама Терентьевича, с беззвучным вздохом глаза прикрываю.

– Вот зачем ты это сказала?

– Это просто факты, – крайне спокойно поясняет Машка. В сравнении с вчерашним вечером, чересчур она сегодня уравновешена. Не удивлюсь, если «колес» каких-то наглоталась. – Так, как в бункере, не случится! Не беспокойтесь.

Оба родителя кивают. Мама Ева усерднее. Пытаясь незаметно расслабить папу Тита, обнимает его и улыбается.

– Значит, завтра утром вернетесь?

– Да. На рассвете. У Маши – экзамен, мне – на работу.

– И охота вам целую ночь там мучиться, а потом еще в такую рань просыпаться, – замечает и смеется.

Все время сборов я стараюсь гнать из сознания мысли о ночевке. Они же только об этом и говорят.

Предвкушаю, конечно. Разве может быть иначе?

Смотрю на Марусю и сам понимаю, что взглядом с головой себя выдаю. Ей хоть бы что, пожимает плечами и улыбается. Я же… Жадно ее поглощаю. Ничего святого, блядь. Вдоль и поперек прямо при достопочтенной родне.

– Ярик, на минуту, – окликает папа Тит.

Ожидаемо, но все равно хвост подбираю. Кровь в голову ударяет, даже скулы жаром подергивает. Мысленно награждаю себя всеми известными нелицеприятными позывными, но морду лица кирпичом выдерживаю, сдержанно киваю и иду за будущим тестем обратно в гараж. Благо долгих вступлений и мхатовских пауз он не нагоняет. Как только останавливаемся, пронзает взглядом и внушительным тоном выдает лишь самый цимус.

– Надеюсь, в этот раз ты с полной сознательностью подошел к ситуации, – все-таки берет перерыв, но, как мне кажется, не с целью усиления эффекта. Давление с его стороны нехило бодрит. Призывает собраться, словно перед ответственным марш-броском. – Будь внимательнее. И осторожнее. Вам больше не восемнадцать, пора понимать и принимать все сферы ответственности.

– Да, – так же интуитивно делаю паузу. – Не волнуйтесь. Обещаю, что все будет нормально.

– Хорошо, – кивает, но визуальный натиск не сбавляет. – Я тебя тогда не поблагодарил. За то, что вытащил Машу. Собирался, и все как-то…

– Меня не нужно благодарить, – искренне и решительно отсекаю я.

– И все же.

Опускает мне на плечо широкую пятерню и крепко стискивает. Это и есть та самая признательность, рвущаяся из сердца, а не для красного словца.

В глазах двоится. Сознание на миг будто расслаивается. Но я, безусловно, нахожу силы, чтобы кивнуть.

Спустя пару секунд выхожу из гаража. Как только появляюсь на улице, Маруся летит навстречу. В какой-то момент даже кажется, что на шею бросится, но она тормозит и лишь встревоженно вглядывается мне в лицо.

– Давай, – показываю, чтобы возвращалась к машине. – Выдвигаемся. Иначе на окружной встрянем в пробку.

– Все нормально? – не выдержав, вопрошает она.

– Да.

Таки приходится подтолкнуть Титошку к автомобилю. Напряжение резко скидывает мама Ева.

– Если он выдержит ее этой ночью, можно будет расслабиться, – неожиданно громко шепчет папе Титу.

Тот смеется. Маруся оборачивается, всплескивает руками и издает какой-то возмущенный возглас. Я невольно тоже ржать начинаю.

– Давай, принцесса, запрыгивай.

– Вы все… Я…

– Давай, давай.

В дороге святоша, конечно же, повторяет попытки пробраться на закрытую территорию. Не без этого.

– Что папа тебе говорил?

– Это между нами.

– Но касается меня?

– Да.

– Ярик….

– Порядок, Маруся. Расслабься.

Этого хватает, чтобы она притихла и переключила внимание на выбор музыки. До дикого и отдаленного пляжа добираемся относительно быстро. Под ритмы каких-то стремноватых ретро-песен удается проскочить пробки по городу и трассу пролететь на повышенных скоростях. Сам бы я подобное ни за какие бонусы не слушал, но со святошей даже по приколу. Осознанно увеличиваю скорость. Басы стучат и множатся, исполнитель с каким-то поражающим оптимизмом и едва сдерживаемым восторгом вещает неизвестной избраннице, что умрет за нее, мы с Марусей то и дело встречаемся взглядами, она улыбается, и я ей в ответ улыбаюсь.

15

Мария

У меня появляется возможность рассмотреть татуировки Яра. Впечатление производит неизгладимое. В бункере мы дурачились и оставляли на телах друг друга различные сообщения и картинки. Однажды я нарисовала Ярику под ребрами половинку сердца со своими инициалами, а вокруг «разбросала» сердечки и шутливые вздохи «ах». Он все это повторил, только вывернул содержимое изнаночной стороной, вынося на поверхность боль, которую ему пришлось пережить.

Теперь на боку Яра вечными чернилами набита та же разорванная половинка сердца с «М» внутри, но вокруг вместо любовных сердечек и вздохов расположена мелкая множественная россыпь «ha-ha».

На первых секундах увиденное беспощадно ранит своим цинизмом, но овладев эмоциями, я призываю себя не зацикливаться. Очевидно, для него это был своеобразный способ справиться.

На углях остывающих эмоций подбираюсь к неожиданному решению. Завтра, после экзамена, пойду в салон и сделаю на своем теле визуальный ответ. Для себя и для Градского.

– Если устала, приляг, отдохни, – тихо обращается ко мне Яр.

И я осознаю, что ушла в свои мысли.

– А… Нет, не устала. Да и ненавижу днем спать, – оборачивая вокруг груди полотенце, улыбаюсь. – Задумалась.

– И о чем?

– Да ничего такого, на самом деле… Просто… Секрет, в общем. Потом узнаешь, – так не терпится увидеть его реакцию, сама же себя выдаю.

– Потом – это когда? – Ярик смахивает с лица воду и смотрит со всей серьезностью.

Я же жалею, что вышли из моря. На суше не решаюсь к нему прикасаться.

– Потом – это потом, – таким простым ответом саму себя запутываю.

– Черт, зная тебя, боюсь, успею в дряхлого старика превратиться.

– Что? Почему? Не очень дряхлого.

– У тебя не бывает какой-то определенной реакции, – смеется Яр и вдруг обхватывает мое лицо ладонями.

Ведет большими пальцами по щекам, а я забываю, что дышать должна. С тех пор, как перемирие заключили, впервые сам прикасается. То, что происходило в саду, в расчет не беру. Мы в тот момент оба неадекватно себя вели. Ярик, скорее всего, даже не помнит, что творил. Это у меня кожа еще сутки горела. Он же… Для него всегда все проще.

Улыбка на лице Градского медленно тает. Я невольно сглатываю и слишком суматошно курсирую взглядом к его глазам. Поймав знакомую поволоку, осознаю, о чем он думает и чего желает.

Поцелует?

Кажется, что поцелует.

Боже…

Едва возникает это предчувствие, внутри все органы в крохотную точку сбиваются. Она пульсирует и крайне сильно жжется. Словно лучевая терапия на все тело радиацию раздает. Прикрываю веки, совершаю резкий вдох и почти сразу – разочарованный выдох. Потому что Яр отступает. Тепло его ладоней покидает мое лицо. Горячее скопление внутри распадается.

Он уходит к навесу и, схватив пачку, избегая зрительного контакта, подкуривает сигарету. Мне не остается ничего другого, как заняться обедом.

Остаток дня проходит относительно спокойно. Мы разговариваем о всякой ерунде, острых тем не касаемся. Только я все равно не могу перестать анализировать то, что должно было случиться и не случилось. Купаться больше нет охоты. Мне начинает казаться, что я ему себя навязываю.

Но позвал же… Зачем?

Смотрит так… Смотрит так, что голова кружится.

За этот неоспоримый факт как за соломинку ухватываюсь. Едва мне удается расслабиться, нервной системе приходится сражаться с набегающей темнотой.

Ярик разжигает мангал и готовит для нас двоих шикарный ужин. Мне очень нравится за ним наблюдать. Стараюсь на этом фокусироваться, но обманчивое восприятие то и дело дорисовывает в естественной черноте уснувшего мира что-то фатальное и ужасающее.

– Что не так, Маруся? – с характерной прямотой подступает Яр, как только заканчиваем с едой. – Давай уже, вываливай.

– А что? Нет. Все нормально.

– У тебя проблемы с темнотой? – дублирует вопрос. И если вчера мне удалось увильнуть, сейчас я понимаю, что не могу больше врать. У нас ведь целая ночь впереди. Я не знаю, как отреагирую на замкнутое и абсолютно темное пространство палатки. – Прекращай скрывать. У тебя не получается.

– Что ты хочешь услышать? – шепотом уточняю я.

Склоняя голову, рассматриваю сцепленные в замок кисти.

– Правду.

Несколько раз мысленно повторяю это слово, будто таким путем установку себе даю. Я ведь действительно обещала, что буду честной.

– Да, – после признания буквально вынуждена сделать паузу, иначе вдохнуть не смогу. – Проблема есть.

– После бункера?

– Да.

– Блядь… Так и знал.

– Но с тобой у меня, похоже, прогресс намечается, – тихонько смеюсь, чтобы не заплакать.

– Подробнее?

– С кем-то другим… Даже с папой, я бы тут ночью не осталась. Понимаешь, что это значит?

16

Ярослав

Шаг. Сухой щелчок. Цепенею.

Оборачиваясь, показываю задним, что дальше двигаться нельзя.

– Сук… Град, – бормочет сиплым басом сослуживец. Теряя краски, становится белым, как полотно. – Су-у-ка… Твою ж мать…

– Тюлень, бля, ты давай, еще «отстегнись» и свали своей тушей меня,  – пробивает на иронию.

Стою на противотанковой мине и ржу, вашу мать. Внутри, конечно, потряхивает. Нездоровой такой, ноющей вибрацией все органы пробивает. Спину волной жара окатывает.

«Ярик… Ярик…»

«Я никогда никого кроме тебя не хотела целовать. Никого не хотела касаться. Быть только с тобой хотела. Только для тебя…»

«Люби меня, Ярик… Пожалуйста, люби… Сильнее… Крепче…»

Да люблю я тебя, Маруся… Сильнее, блядь, просто некуда… Люблю…

Распахиваю глаза. Лежу без каких-либо движений, слепо пялюсь в темноту. Туго запускаю цепь сознания. Со скрипом идет, будто колючая проволока по мозгам тянется. На первых секундах осмысленного восприятия кажется, что где-то там, посреди соляной пустыни нахожусь. Инстинктивно прочесываю рукой пространство рядом в поисках оружия. Вместо этого натыкаюсь на изгибы женского тела. Машинально веду ладонью дальше. Возвращаясь в действительность, ощущаю испарину между нашими сплетенными телами.

Маруся…

Да она меня практически завалила. Забралась во сне сверху, еще и руками-ногами опутала. Забыл, как это.

Забыл…

«Я люблю тебя, Ярик…»

Ничего ответить ей не смог. А сейчас прокручиваю на повторе, и рвется из груди то самое.

Беспокойно все же Машка спит. Не знаю, как мне до этого удалось отрубиться и проспать, судя по ощущениям, несколько часов. Ерзает, вздрагивает, ногами дергает и раз за разом что-то бормочет.

В какой-то момент смещается. Раскрывая бедра, совершает ими характерное толчкообразное движение. Стонет и замирает. А я буквально дурею от развернувшегося внутри меня урагана похоти. Чувствую сквозь тонкую ткань белья жар ее плоти. Сцепляю зубы до скрежета и мысленно непонятно какому Богу матерные молитвы возвожу.

Медленно цежу воздух и стараюсь игнорировать примитивные инстинкты. Учитывая, что это Маруся, и то, сколько времени у меня не было нормального секса, получается отличительно хреново.

Опрокинуть бы ее, подмять, оттянуть короткие шорты, ворваться и припечатать с такой силой, чтобы уже никогда вырваться не посмела.

Сука…

Да, предлагая эту вылазку, рассчитывал если не на полноценный секс, хоть на какой-то физический контакт. Вот только когда Титоша поделилась своими заморочками с темнотой, задрожала от страха, а не от страсти, в поисках защиты отчаянно в меня вцепилась, выдала это долгожданное блядское «люблю»… Понял, что не могу. Не настолько сволочь, чтобы пользоваться подвернувшейся ситуацией. В этом сумрачном мареве святоша явно не в себе пребывает.

Костерю себя самыми последними словами, но держусь, чтобы безнаказанно не облапать Марусю во сне.

Блядь, я все-таки почти джентльмен. С натяжкой, безусловно. Мысли грязные не позволяют натянуть на раскачанные плечи белое пальто.

Чередой различных мантр удается кое-как задремать. Но все же… Вроде сплю, но все слышу и ощущаю.

Когда в сетчатое окно палатки заглядывают первые рассветные лучи, испытываю какое-никакое облегчение, что эта длинная ночь закончилась.

– Маш?

– Мм-м…

– Пора вставать.

– Уже? – не открывая глаз, морщится. – Нет, не хочу… Мм-м… Давай забьем… Мне холодно…

Зачем-то на губы ее смотрю. Потом и вовсе в вырез майки. Вижу подернутую дрожью кожу и сморщенный розовый сосок. Мысленно посылаю себя к черту.

– У тебя экзамен.

Едва успеваю закончить предложение, святоша отлепляется от меня и резко пятится в противоположный угол.

– Сколько сейчас?

– Успеваем, – сухо оповещаю и поднимаюсь. – Ты соберись. Я покурю, и займемся палаткой. В дороге будешь досыпать.

– Хорошо.

В дороге Маруся не спит. Хранит молчание. Явно что-то активно мусолит в своей чудной головке. Только бы не придумала какую-нибудь очередную хрень.

– Все нормально?

Редко сам с расспросами лезу. Предпочитаю наблюдать. Но сегодня мне не нравится то, что я на ее лице читаю.

– Мм-м… Да… – совсем неуверенно.

И взгляда моего избегает.

Чувствую, скоро раздаст, мать ее.

Да пусть бы уже. Ждать взрыва хреновее, чем от него пострадать. Это я вам, как вышедший из бункера и после, еще дважды нарвавшийся на мины, говорю.

С намерением задержать Титову для откровенного разговора тет-а-тет заезжаю в свой двор. Не позволяя выбраться из машины, защелкиваю замки.