Любовное зелье для попаданки

Глава 1

Капли дождя барабанили по старой крыше. А я радовалась, что нахожусь под ней, в доме деда, в котором когда-то вырос он сам.

На массивном дубовом столе уже лежали собранные по лесу травы, стояли склянки с маслами и экстрактами. Но главное – на спинке дедушкиного кресла восседал Карыч. Его черные, отливающие синевой перья, казалось, впитывали тусклый свет единственной керосиновой лампы, а блестящие глазки-бусинки смотрели на мою возню с привычной долей скепсиса.

— Ну что, потрошилка несчастных сердец, начинаем? — прокаркал он, слегка потрепав крылом.

Я фыркнула, но кивнула, доставая маленький медный котелок – не фамильную ценность, но надежный инструмент.

— Первым делом – основа, — наставительным тоном заявил Карыч. — Не вода, а роса, собранная с лепестков распустившейся на рассвете розы. Чистота намерений, так сказать.

Я аккуратно влила в котелок хрустальный флакон с прозрачной жидкостью.

— Есть. Дальше?

— Дальше – огонь. Не дровяной жар, а пламя свечи, рожденной между двумя влюбленными. Ставь котелок на треугольную подставку, а под нее – свечу.

Я послушно зажгла коротенькую, оплывшую свечку, которую когда-то стащила с деревенской свадьбы. Пламя затрепетало, ровное и почти бесцветное.

— Теперь, — Карыч склонил голову набок, — лепесток аконита. Волчий корень. Осторожно, девочка. Он не для приворота, он для страсти. Для той искры, что разжигает пожар.

Кончиками пальцев я бросила в теплеющую росу темно-фиолетовый лепесток. Он зашипел, испуская едва уловимый горьковатый аромат.

— Мешай, — скомандовал ворон, — по солнцу. Семь раз. Представляй его лицо.

Я взяла деревянную ложку из яблони и начала медленно помешивать, стараясь ни о чем не думать. Но образ Витора – смеющиеся глаза, непослушная прядь волос – упрямо вставал перед глазами.

— Хорошо, — одобрительно каркнул Карыч. — Теперь капля крови. Твоей. Чтобы зелье знало хозяйку.

Я уколола палец серебряной иглой и, сжав его, выдавила в котелок единственную алую каплю. Жидкость на мгновение вспыхнула розовым и снова стала прозрачной, но с золотистым отливом.

— А теперь главное, — голос ворона стал тише и многозначительнее. — Перо феникса. Точнее, его заменитель. То, что я принес.

Он слетел с кресла и, подпрыгнув на стол, выронил из клюва в котелок крошечное, похожее на опаленную соломинку, перышко. Оно коснулось поверхности, и по жидкости пробежала волна тепла, а воздух наполнился запахом пепла и… чего-то неуловимо свежего, весеннего.

— Мешай! Быстрее! — каркнул Карыч, и в его голосе впервые прозвучало напряжение.

Я закрутила ложку, жидкость в котелке заволновалась, закрутилась воронкой, и в ее центре вспыхнуло маленькое, ослепительно-яркое солнышко. Оно пульсировало, отливая всеми цветами заката, а по стенкам медного котелка поползли радужные разводы.

Сердце мое заколотилось в такт этим пульсациям. Я чувствовала, как по жилам разливается странное тепло, сладкое и дурманящее.

— Достаточно! — прокричал Карыч.

Я резко убрала ложку. Пламя под котелком погасло по мановению его крыла. Внезапно наступившая тишина была оглушительной. В котелке переливалась, мерцая изнутри, густая жидкость цвета расплавленного золота с розовыми искрами.

Я осторожно перелила зелье в маленький пузырек из темного стекла. Оно было теплым на ощупь, и сквозь стекло казалось, что внутри бьется живое, рубиновое сердце.

— Ну вот, — Карыч снова устроился на спинке кресла и принялся чистить клювом перья. — Готов твой эликсир глупости. Надеюсь, он того стоит.

Я зажала пузырек в ладонях, прижимая к груди. За окном все так же стучал дождь, скрипели половицы, а в доме на окраине пахло пеплом, розами и надеждой. Глупость? Возможно. Но теперь это была моя глупость. И я уже представляла, как завтра, в лучах утреннего солнца, протяну ему эту крошечную бутылочку, в которой теперь бился отраженный огонь моего собственного сердца.

Меня звали Алена, мне было двадцать. И я гостила у деда на каникулах.

По моей спине пробежала странная, знакомая грусть. В такие тихие, наполненные магией вечера, особенно остро вспоминался другой мир. Земля.

Перед глазами встала картинка: наша тесная кухня, пахнущая папиным кофе и мамиными духами. Папа, вечно что-то чинящий с серьезным видом, а на самом деле — большой ребенок, обожающий глупые комедии. Мама, чьи руки пахли тестом и ванилью, всегда знала, как обнять, чтобы все плохое ушло. И мои двое старших братьев — Макс и Антон. Макс, вечный заводила и мой личный защитник от всех школьных обидчиков. Антон, тихоня-компьютерщик, который тайком от родителей дарил мне свои старые графические планшеты. Сейчас они, наверное, смотрят футбол или ругаются из-за пульта, как в старые добрые времена. А я здесь, в доме у деда, где в камине потрескивает не дрова, а сгустки магической энергии.

Грусть эта была не острой, а скорее теплой, словно плед, в который завернулась душа. Я скучала по ним, по их простому, такому понятному миру без эльфов и зелий. Но в то же время мое сердце сжималось от восторга перед этим новым миром. Мне нравилось, что на базаре можно было купить пирожок у улыбчивого толстого тролля, а потом спорить о цене на кристаллы с важным гномом с окладистой бородой. Нравилось, как светлячки-духи танцевали в сумерках над озером, и как сам воздух здесь был плотным и вкусным, словно пропитанным мёдом и древними чарами.

Глава 2

Дед появился ближе к полуночи. Воздух в гостиной сгустился, завихрился и с тихим хлопком выплеснул его прямо посреди комнаты, пахнув озоном и дорогими дворцовыми благовониями. Он выглядел изможденным, его обычно безупречные мантии слегка помяты, а в глазах стояла та особенная усталость, что бывает от долгого ношения магических доспехов и придворных интриг.

— Бабушку не жди до конца недели, — сказал он, снимая плащ, который сам собой сложился и поплыл к вешалке. Дед потрепал меня по щеке, и его пальцы, привыкшие сжимать посох и свитки, были на удивление нежны. — У нее срочная работа. Астрологический совет в панике, комета-предвестница сменила траекторию, все гороскопы летят к чертям. Как ты тут? Не скучала?

— Карыч не давал, — хмыкнула я, стараясь не встречаться с ним глазами и мысленно благодаря ворона за его врожденную молчаливость. Я решила не рассказывать, чем именно занималась днем. Где-то на дне сундука припрятанный пузырек с розоватым золотом казался обжигающе горячим.

Дед лишь покивал, слишком уставший, чтобы сканировать мои мысли или вникать в подробности. Он прошел на кухню, наскоро съел тарелку щей, которые я с утра по бабушкиному рецепту варила — на косточке от местного аналога говядины, с гроготушкой вместо капусты. Поморщился, но похвалил: «Сытненько». И, не говоря больше ни слова, отправился в свою опочивальню на втором этаже.

Я осталась одна в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием углей в камине. Моя семья… была необычной даже для этого мира. Дед, Аркадий, был не просто алхимиком. Он был Главным Зельеваром при дворе Императора, человеком, чьи отвары спасали жизни, а эликсиры продлевали их. Его вызывали, когда яд был неизвестен, а угроза — велика. Он создавал щиты, способные остановить магический шторм, и его слово на Совете Магов весило больше, чем титул любого герцога.

Бабушка, Элеонора, была его полной противоположностью и единственным человеком, перед которым он тушевался. Пока дед стоял у котла, она читала по звездам. Ее прозвали «Оком Империи» — лучший астролог и прорицательница поколения. К ней выстраивались в очередь вельможи и полководцы, жаждавшие узнать будущее. Она составляла гороскопы для новорожденных принцев и предсказывала урожайность на десятилетия вперед. Ее кабинет был завален хрустальными шарами, астролябиями невероятной сложности и свитками с картами судеб.

Моя мама, их дочь, унаследовала огонь обоих. Ее магический потенциал приводил в трепет самих наставников Академии. Но в шестнадцать лет она, насмотревшись на бабушкины видения вечных интриг и дедову вечную погруженность в долг, объявила, что хочет простой жизни. Она ушла через портал на Землю, встретила моего отца, простого, доброго и абсолютно немагического инженера, и родила нас троих.

В моих братьях, Максе и Антоне, магия так и не проснулась. Они выросли настоящими земными парнями. Макс с его футболом и гитарой, Антон со своим кодом и аниме. Они были моим тылом, моим нормальным, привычным миром.

А я… я оказалась тем самым единственным ростком, проросшим сквозь асфальт двух реальностей. Я была их отчаянной надеждой, единственной наследницей магического рода, в ком вспыхнула искра. Поэтому каждое лето, каждые каникулы — здесь. В этом старом доме. Дед учил меня вываривать суть из кореньев, а бабушка — читать узоры на крыльях бабочек. Они вкладывали в меня все, что могли, с тихой, жадной надеждой. Иногда их взгляды становились такими тяжелыми, что хотелось сбежать обратно, к братьям, к папиному кофе и маминым пирогам.

Я вздохнула и подошла к окну. Дождь кончился. В мокром стекле отражалась моя одинокая фигура и комната, полная магических артефактов. Я была мостом между двумя мирами. И сегодня я сварила зелье, в котором смешалась не только роса и пепел феникса, но и тоска по дому, и головокружение от этого волшебного мира, и тяжелое, сладкое бремя наследия, которое я пока не знала, как нести.

С этими мыслями я поела того же, что и дед, вымылась под душем (спасибо магии, установившей в домике часть земных удобств – еще одно доказательство бабушкиной любви и тоски по дочери) и пошла спать. Не помню, что снилось, но проснулась я выспавшаяся, с ощущением легкого, почти осязаемого волнения в груди.

Деда уже не было – ушел порталом во дворец на рассвете, оставив на кухонном столе записку, прижатую кристаллом: «Не балуйся с тем, что не можешь контролировать. Д.». От этого у меня ёкнуло сердце – уж не про зелье ли? Но нет, скорее это было его обычное, общее напутствие.

Я позавтракала свежим хлебом с лесным мёдом, переоделась в простое уличное платье, серо-коричневое, не маркое, но с изящной вышивкой по подолу, которую я сама добавила – земной узор, переплетенный с магическими рунами. Потом, с трепетом, доставшимся мне, наверное, от мамы, я достала из потаенного уголка сундука вчерашний пузырек. Зелье внутри переливалось, словно жидкое солнце, пойманное в розоватый туман. Спрятав его в складках платья, в специальный потайной кармашек, я отправилась на встречу с Витором.

Витор был драконом. Самым настоящим, да. Из древнего и невероятно богатого аристократического рода Огненных Холмов. Здесь, в нашей тихой задрипанной деревне, он жил «в ссылке», как он сам с презрением называл это. Родители отправили его на лето к дальним родственникам-полукровкам за его постоянные, слишком шумные и разрушительные шалости в Академии Магии, где он учился на четвертом курсе. Говорили, он чуть не спалил дотла библиотеку заклинаний, пытаясь оживить древнего огненного саламандра.

Красавчик, он был чертовски красив в своей драконьей, чуждой мне природе. Медно-рыжие волосы, казалось, хранили в себе отсветы пламени, а в глазах цвета расплавленного золота плавали вертикальные зрачки, сужающиеся при любом проявлении эмоции. И он был излишне надменным, на мой взгляд. Мы с ним сразу же не сошлись характерами при первой же встрече месяц назад на деревенском празднике. Он снисходительно оглядел мое простое платье и заявил, что «запах земли» от меня прямо-таки ошеломляющий. Я в ответ посоветовала ему проверить, не застряло ли у него в зубах последнее сердце вампирьей принцессы, которое он, по слухам, разбил.

Глава 3

Витор уже ждал меня у реки, прислонившись спиной к стволу старой ивы. Его медные волосы казались темнее в тени ветвей, а золотистые глаза с вертикальными зрачками следили за моим приближением с привычным холодным любопытством. Сердце у меня бешено колотилось, ударяясь о ребра, как птица о стекло.

— Принесла? — бросил он без предисловий, и в его голосе сквозила та самая снисходительная усмешка, что сводила меня с ума.

Я молча протянула ему пузырек. Витор взял его длинными тонкими пальцами, повертел, глядя на то, как розовато-золотистая жидкость переливается на солнце. Казалось, на мгновение в его взгляде мелькнуло что-то, похожее на интерес, но тут же погасло.

— Ну, посмотрим на великое искусство земной алхимии, — фыркнул он.

Он выдернул пробку и одним быстрым, решительным движением опрокинул зелье в горло. Я застыла, затаив дыхание, ожидая… Чего? Чтобы его глаза наполнились нежностью? Чтобы он опустился передо мной на колени?

Но ничего не изменилось. Он лишь снова усмехнулся, уже откровенно презрительно, и швырнул пустой пузырек в воду. Стеклышко упало с тихим всплеском.

— Как я и говорил. Не подействовало. Жалкая попытка.

Он повернулся ко мне спиной, и это было хуже любой словесной колкости. Его плечи, широкие и сильные, были расслаблены, в позе не было ни капли напряжения. И он ушел. Просто ушел, не оглядываясь, насвистывая тот самый дурацкий, популярный в столице мотивчик, который я слышала от уличных музыкантов.

А я осталась стоять на берегу. Словно вкопанная. В ушах звенела тишина, нарушаемая лишь его затихающими шагами и беззаботным свистом. В горле встал горячий, горький ком. Разочарование накатило такой тяжелой, удушающей волной, что подкосило ноги. Я с трудом удержалась, чтобы не сесть на мокрую от росы траву.

Вся моя гордость, все надежды, весь этот безумный план — рассыпались в прах. Я чувствовала себя не просто глупо. Я чувствовала себя унизительно маленькой и ничтожной перед его драконьим равнодушием. Я потратила силы, редкие ингредиенты, вложила в это зелье частичку себя — а для него это оказалось просто скучной забавой, минутным развлечением в деревне. Обида жгла изнутри, горькая и беспомощная. Я смотрела на круги на воде, расходящиеся от утонувшего пузырька, и понимала, что вместе с ним утонули и мои наивные фантазии.

Я вернулась домой, никому ничего не сказала. Прошла сквозь кухню, где Карыч каркнул что-то едкое. Не удостоив его ответом, я и заперлась в своей комнате. Словно тяжелый, непрозрачный занавес опустился внутри меня.

Следующие полторы недели, последние до конца каникул, я была тенью самой себя. Ходила по дому молчаливая и тихая, выполняя лишь необходимые дела: мыла посуду, подметала полы. Бабушка, вернувшаяся через пару дней, пыталась поймать мой взгляд, суя под нос свежеиспеченные пряники со звёздным анисом.

— Детка, что с тобой? Откройся любимой бабушке, — ласково бубнила она, но я лишь качала головой и уходила, притворяясь, что не слышу.

Дед смотрел на меня своим тяжелым, знающим взглядом, но не лез. Он, наверное, всё понял и без слов. Его вопросы если и звучали, то исключительно бытовые, и я отвечала на них односложно, не поднимая глаз.

Встреч с Витором я избегала как чумы. Если видела вдали его медноволосую голову, тут же сворачивала в переулок или возвращалась домой. Один раз он окликнул меня у почты — я сделала вид, что не расслышала, и ускорила шаг, чувствуя, как шея горит от стыда и злости.

На Землю я вернулась осенью, в день, когда желтые листья падали на мокрый асфальт моего родного города. Но вернулась другой. Не той восторженной девочкой, разрывавшейся между двумя мирами, а кем-то более... сосредоточенным. Тишина, что поселилась во мне в магическом мире, не исчезла. Она перекочевала со мной через портал.

Я молча разбирала вещи в своей старой комнате в родительской квартире. Мама, обняв меня на пороге, тут же спросила:

— Что случилось? Ты какая-то не такая.

Я просто улыбнулась и сказала, что устала после каникул.

На учебу в институт вышла в первый же день. Слушала лекции, конспектировала, но внутри была словно отстранена. Мои земные подруги смеялись над какими-то своими шутками, а я ловила себя на том, что смотрю на них словно через толстое стекло. Их заботы казались мне такими мелкими, такими далекими.

Я изменилась. Во мне притушился тот восторженный огонек, что горел раньше. Его место заняла тихая, холодная решимость. Если магия, сила моих предков, не смогла решить что-то столь простое, как влюбленность, значит, я что-то делала не так. Или же я просто наконец-то увидела вещи такими, какие они есть — без прикрас, без глупых надежд и романтических иллюзий. Осень в моем мире была серой и прохладной. И внутри у меня была такая же осень.

Глава 4

Так и прошло два месяца. Золотистая теплая осень окончательно сдалась под натиском хмурых ноябрьских ветров. Небо затянуло свинцовым одеялом, и с него почти постоянно лили холодные, затяжные дожди, превращавшие улицы в мокрые, блестящие зеркала.

Мой маршрут сузился до предельной простоты: дом-вуз-дом. И все. Я стала похожа на затравленного зверька, который бегает по одной и той же тропе, боясь свернуть в незнакомый переулок. Утром — лекции, где я сидела на задней парте, уткнувшись в конспект, стараясь не встречаться ни с чьими глазами. После — прямым путем домой, под стук капель по зонту.

Родители беспокоились. Мама, заваривая вечерний чай, смотрела на меня с тихой тревогой.

— Аленка, может, куда сходишь? К подружкам? В кафе? Сидишь дома, как сыч, совсем не отдыхаешь.

Папа, помолчав, предлагал:

— Давай я тебя на машине куда-нибудь свожу? В парк? Хоть под дождем, но воздухом свежим подышишь.

Я лишь качала головой, утыкаясь в телефон, делая вид, что просматриваю свои соцсети.

Братья, Макс и Антон, пытались действовать грубее, по-своему.

— Хватит тут киснуть! — бубнил Макс, останавливая меня в коридоре. — Есть новый боевик, пошли, развеешься. Или в торговый центр, можешь шопиться до упаду.

Антон, более тактичный, просто оставлял на моем столе флешку с новыми аниме.

— Может, хоть в танчики вместе постреляем? Как в старые времена?

Но я никуда не хотела. Все их предложения отскакивали от меня, как горох от стены. Внутри меня сидела тоска. Тяжелая, вязкая, как смола. Она заполняла все пустоты, оставшиеся после того лета.

И я вспоминала Витора. Не его надменную усмешку в тот день у реки — это было слишком больно. Вспоминала другое. Как солнечный свет играл в его медно-рыжих волосах, когда он, не замечая меня, читал что-то на лавке возле дома. Как он одиноко смотрел на закат, и в его золотых глазах с вертикальными зрачками плескалась недетская тоска. Я вспоминала редкие, не предназначенные мне улыбки, которые он дарил местным ребятишкам, показывая им простые фокусы с огоньками.

Я тосковала по тому чувству полета, что он во мне вызывал, даже когда мы спорили. По тому волшебному миру, с которым он был неразрывно связан. И по нему самому — гордому, неукротимому, недосягаемому.

Правда, не плакала. Я запретила себе плакать. Слезы казались мне проявлением слабости, капитуляцией. Вместо них внутри просто стоял холодный, тяжелый ком, который не таял ни от горячего чая, ни от маминых объятий, ни от заботы семьи. Я просто несла его в себе, как ношу сейчас этот зонт под холодным ноябрьским дождем, и молча шла вперед по своему единственному, невидному маршруту.

Тот выходной был таким же серым и бесцветным, как и все предыдущие. Я лежала на кровати, уставившись в потолок, и слушала, как за окном барабанит дождь. В голове медленно и тоскливо крутились обрывки лекций и давних воспоминаний.

И вдруг — резкий, настойчивый звонок в дверь. Я нахмурилась. Мы не ждали гостей. Послышались шаги, приглушенные голоса в прихожей, и затем мамин голос, чуть удивленный:

— Алена, это к тебе.

Сердце почему-то екнуло, предчувствуя недоброе. Я нехотя поднялась и вышла в прихожую.

И застыла на пороге.

Прямо передо мной, занимая почти все пространство узкой прихожей, стоял Витор. На нем был темный, мокрый от дождя плащ, с которого на пол капали капли. Его медные волосы были растрепаны ветром, а в глазах цвета расплавленного золота не было и тени привычной насмешки. Только какая-то незнакомая, тяжелая серьезность.

Мы стояли, едва ли не нос к носу. Я чувствовала, как в душе появилась смесь изумления, паники и гнева. Внутри все сжалось в тугой комок. С трудом заставив себя дышать ровно, я скрестила руки на груди, стараясь казаться спокойной, хотя ноги слегка подрагивали.

— Витор, — произнесла я холодно, и голос чуть не подвел меня. — Что тебе нужно?

— Нам нужно поговорить, — его голос был низким и сдержанным, без обычных язвительных ноток. — Наедине.

Мама, бросившая на нас встревоженный взгляд, молча удалилась на кухню. Я, все еще не веря происходящему, молча кивнула в сторону своей комнаты и прошла вперед, чувствуя его взгляд у себя в спине.

Войдя, я закрыла дверь и прислонилась к ней, словно ища опоры. Витор остановился посреди комнаты, его высокий рост вдруг сделал мое уютное пространство тесным.

— Я пришел извиниться, — начал он, глядя прямо на меня. Его руки сжались в кулаки, потом разжались. — За то, что произошло у реки. За все, что было до этого. Мое поведение было… недостойным.

Я не ответила, просто смотрела на него, пытаясь понять, не розыгрыш ли это.

— Я солгал тогда, — продолжал он, и его голос стал тише, но от этого только тверже. — Зелье подействовало. Мгновенно. Оно не создало ничего нового, оно просто… сорвало все замки, которые я так тщательно ставил. Я полюбил тебя, Алена. С самой первой нашей встречи, когда ты посмотрела на меня не с подобострастием, как все, а с вызовом. Ты была для меня как удар молнии.

От его слов у меня перехватило дыхание. Я чувствовала, как по щекам разливается жар, но внутри все кричало: «Не верь! Не верь ему!»