Любовь хранит нас

Глава 1

— Ну, поздравляю, наверное, старик, – Гришаня кривит рожу и салютует мне своим широким бокалом. – За твои, – подводит вверх глаза, пытается припомнить. – Твою мать! Сколько тебе там набежало, дружок? Я под вечер, в ночь, хреново соображаю и считаю. Забегался сегодня, как сайгак…

Не сомневаюсь, Велихов. Не сомневаюсь! Да мне, вроде как, двадцать восемь. Пока или уже – да пофиг! Самый сок, а для мужика – долбанная юность! И это никакая не шутка, хоть и первое апреля на дворе. У меня день рождения и я его… Наверное, отмечаю, что ли? Не пойму.

— А тебе не все равно, продажная шкура, где сидеть и по какому поводу бухать? Может у меня сегодня обыкновенный день, не красный, а основательно синий, не праздничный, вообще без повода. День мужской зрелости, день похоти, например, а ты мне тут какие-то уже поздравления рисуешь, года приумножаешь – я что, тебя об этом просил? Может у меня сегодня глубокий траур, грусть-тоска душонку жалкую сжирает о моих бесславно прожитых часах-минутах, ушедших навсегда годах… Ах! А может сделка сорвалась или я себе пальчик гидравликой оттяпал, или…

— Там? Оттяпал? – глазами сочувствующая тварь показывает страдающее пальчиковое месторасположение. – Как ты теперь, Смирняга? Было больно? Ты ревел? Жить-то будешь? А любить, малыш?

— Ты что? Типун тебе туда же! И неоднократно!

— А ты, типа, кисейная барышня, стыдливо скрывающая свои прекрасные восемнадцать? Я помню день, но год забыл. И что тут такого? Это не статья и не срок – засохни, юноша. Давай, сученок, за твое богатство. Заканчивай философствовать – мы здесь не за этим. А где Максим? – в очередной раз подняв бокал, обегает взглядом обстановку. – Ждем или он опять бастует?

Отец семейства? Дома, с женой и дочерью, наверное. Где ж ему еще быть? Там двухмесячный ребенок и новоиспеченная мамочка-жена, там семья, покой, любовь, порядок – Морозовым сейчас точно не до меня.

— Им не до нас, Гришаня. Сашка строит свой оплот – Зверина изучает новое меню, а Надька собой малышку кормит. Маленькая крыска все подмяла под себя. Такая кроха, а уже с характером. МаксиЗверский доволен собой, своим творением, как слон. Прохлаждается на кухне с руками, заправленными в карманы брюк. Шефствует урод, а парни пашут!

— Все ясно! Куда им до нас, до безбашенных холостяков! А я, пожалуй, выпью.

— Аминь, брат! За это только стоя и, по всей видимости, уже не чокаясь.

— С хера ли? Так точно пить не буду.

Ржем, как два обкуренных дурака.

— Это все, кто есть? Из стойких? Никого больше не будет? – Гришка прикладывается к импровизированной закуске и прищуренным взглядом разглядывает темный зал. – Что это вообще за место? Ты позвал – я, конечно, новорожденному не отказал, но, если хочешь знать мое мнение…

— Тебе по чесноку ответить?

— По-другому не желаю.

— Абсолютно неинтересно слышать твое особое мнение, профессор Велихов. Здесь хорошо и нас пока еще никто не знает. Что не так? Что не устраивает?

— Странная забегаловка. Темно, какая-то освещенная арена посредине – там драка, что ли, будет? Тут проходят те самые бои без правил? Ты решил размяться, Смирнов? Или там крошки свои сиськи в грязь извозят, хотя я предпочел бы все же в шоколад – облизать можно и покусать. Опять же сладенькое, мягкое, упругое. Если что, средствА любого профиля всегда со мной.

Я понял, на что эта хитрая морда тактично намекает, но сегодня не до того – как-то не тянет на случайные знакомства. То ли день не тот, то ли луна из-под контроля вышла – прилив-отлив, приход-уход. Устал – по случаю великого святого праздника пойду сегодня раньше на покой.

— Да обычный ночной клуб. Сейчас еще девчонки подтянутся – будет просто зашибись. Ну, я, по крайней мере, на это надеюсь.

— Девчонки? – наклоняется ко мне через весь стол. – На мою долю юбчонку выпишешь, Смирняга?

— Обижаешь, Гришаня. Исключительно на твою – дарю, старик. Это искренняя благодарность за то, что не спетлял с моего жалкого торжества. Ты же мой, – тут тщательнее подбираю выражения – мы с ним вообще не родственники, как говорится, связаны навеки только по планете. – Извини, не проворачивается язык сказать «братан»! «Младшенький» у меня один, ты же понимаешь? Пусть будет… Компаньон, союзник, друг, если угодно. Все без обид?

— Без обид, Лешка. Без обид! – бьем через стол по рукам, крепко в кулаки сжимая.

Скучный, пресный день. День моего очередного рождения. Я не то, что не люблю этот праздник, просто предпочитаю не заострять на нем внимание. С утра все, как обычно, первыми, конечно же, поздравили родители. Никаких подарков – так у нас заведено с моих шестнадцати лет. Я – не плаксивая и мнительная девчонка, мне букетики и тортики за ненадобностью – не выпрашивал внимания и презентов никогда не клянчил. А на все остальное, в том числе подарочное, я всегда зарабатывал сам, своим детско-юношеским трудом. Хотел карманных денег, в чем-то сверхъестественном нуждался – отцу надраивал машину, а маме с уборкой в доме помогал. Стал больше, выше и мощнее, сдал на права – подвозил батю на службу, он выделял мне бабки на сигареты и на развлечения, а мать – в ее родную альма-матер, там на мороженое и конфеты для своих подружек получал. Все с пользой и согласно семейному прейскуранту. Так в моем семействе, у Смирновых, с самого начала заведено. С младшеньким засранцем иногда прислуживали дядьке, старшему родному маминому братцу, – брили практически наголо его гигантский газон во дворе огромнейшего загородного дома, потом там же красили забор, еще немного плотничали, разбирали краны, лейки, потом… Короче, я умею делать все! Такой вот сам себе «подарок», Смирновский отпрыск, – «Алексей Максимович Смирнов».

Глава 2

Я – плохая дочь, холодная, жестокая, каменная, пустая. Ведь я не плачу о своем родителе, а это очень злое и неблагодарное поведение родного ребенка. Отец у нас один и дети его, к сожалению, не выбирают. К сожалению? Нет, не оговорилась. Увы! О чем я думаю в такой момент? О чем? Себя жалею и папу проклинаю? Отец умер, а мне, похоже, все равно – по барабану. Не жалко, не радостно, не пакостно, да, вообще, никак. Черствая и бессердечная – злопамятная дрянь. Пусть так. Так меня чужие люди воспитали, как чувствовали всю сложившуюся ситуацию, как эту жизнь воспринимали – вот что и получилось в результате, грех жаловаться и на давно ушедших из этой жизни пенять. Сердце у меня одно – на всех не хватит, не стоит тратить жизненный ресурс впустую – людям всегда все ровно и равно. Я думаю, он знал об этом и прекрасно понимал, что я не испытываю к нему дочерних чувств, какой-либо привязанности или чего-нибудь иного, что должен транслировать ребенок своему родителю, отцу. Он знал…

— Олечка, примите наши искренние соболезнования. Очень жаль, такая потеря. О-хо-хо!

— Спасибо, – говорю одними губами и рукой указываю направление к столу. – Прошу вас.

С отрешенным видом, в, наверное, чересчур коротком черном платье стою в огромной поминальной столовой, пытаюсь рассмотреть людей, пришедших отдать последние почести всеми уважаемому человеку – полковнику службы гражданской защиты, герою в профессиональной деятельности, неоднократно горевшему на пожарах и на своей любимой работе, а по совместительству, моему отцу. На службе, в обществе, среди своих друзей – да, он – эталон и образец для подражания, а для меня, его как будто бы семьи – нет, Сергей Петрович Климов, шестидесяти трех лет, для меня никто, пустое место. Давно, с детства, наверное, даже с моего рождения. Нет слез или сочувствия? Да какая в общем-то разница. Что ж я за чудовище такое? Он – мой отец. Был им до того ужасного как будто бы вчерашнего дня, а сейчас ушел и снова бросил…

— Ольга, здравствуйте. Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

Может быть нужно говорить что-то другое, а я заладила, как заезженная поцарапанная старой иглой пластинка – за что-то посторонним, абсолютно незнакомым людям постоянно слишком вежливо, но без улыбки, говорю «спасибо» или «благодарю».

— Извини, что не успели на кладбище. Как ты, девочка? – меня кто-то трогает за локоть, затем легко сжимает и несколько раз проглаживает мое предплечье снизу вверх. – Держись, Оленька. Отец смотрит на тебя с Небес. Климов наблюдает за своей единственной любимой звездочкой…

Даже так? Господи, только этого мне и не хватало. Мне нечем гордиться, а отцу лучше там, в раю, закрыть глаза и отречься от своей «звездочки». Забыть о ней, как о дурном кошмарном сне.

— Спасибо, – останавливаю свой благодарственный поток и тут же переключаюсь на режим приглашения за поминальный стол. – Проходите, пожалуйста. Там есть места. Присаживайтесь. Папа был бы рад Вас видеть.

При жизни я не любила своего отца – так уж вышло, ничего с этим не поделаешь. Он очень плохо обошелся с моей матерью – так мне казалось раньше, так кажется сейчас, и будет впредь казаться, – со своей первой женой и матерью его единственного неудачного ребенка. Я – не сын, не наследник мужского пола, а значит, по умолчанию, не то. Я слишком рано это осознала, а если быть скрупулезно точной, то где-то в свои восемь лет. Да! В семь моих неполных не стало мамочки – она, будучи глубоко беременной, разбилась в автокатастрофе по пути в роддом. Родители ожидали мальчика, моего родного братика, а в результате Климов получил двойные похороны и трехмесячный запой. А вот в восемь с небольшим Сергей Петрович как будто бы ожил и заново женился. На Оксане…

— Сочувствуем Вам, Ольга Сергеевна.

— Благодарю.

Женился заново, как будто в первый раз! С помпой, с шумными и долгими гуляниями, с белоснежным свадебным платьем и фатой. Нет, она меня не обижала – мачехе было фиолетово на мое присутствие и слабое дыхание в нашем общем доме, она и папу-то с трудом переносила, в общей сложности, по-моему, новоиспеченную жену хватило где-то на пару-тройку, как оказалось бесперспективных для нее, лет. Ушла сама – тихо, не хлопая дверьми, без женских наигранных истерик. Раз – заснули все нормально, два – проснулись, а Оксаны больше с нами нет. Отец недолго горевал об ее отсутствии, он выбрал Анну в качестве своей новой, третьей, жены. Видимо, соблюдал церковные законы – Бог, как известно, любит троицу, значит, с этой женщиной в детородном плане больше повезет. Но Анна сделала в своем замужестве два тайных от отца аборта, а Климов сделал выбор в пользу еще одной, конвейерной жены, а меня, наконец-то, из этого пожарного гарема забрали родители погибшей матери. У них я и жила до совершеннолетия, пока не поступила в институт и, наконец-то, не уехала из родного дома…

— Как же это случилось? Боже мой, всего лишь шестьдесят три года. Он ведь не старик. Олечка, прими наши глубочайшие соболезнования, это огромная потеря. Огромная. Ах…

— Спасибо. Это был инсульт. Извините, я точный диагноз не знаю, но отец очень тяжело болел, не передвигался и не разговаривал, но сильно мучился от мышечных спазмов и головных болей, а сейчас ему, наверное, хорошо, он успокоился и ушел на небо…

— Ну что ты, ну что ты, детка, не гневи Бога, ему же там все видно. Как ты так о родном отце? Ох, какое горе.

— Там есть места, – стряхивая злое наваждение, поворачиваюсь к столу, оглядываю расположение, найдя свободные два стула, направляю туда эту парочку сочувствующих моему горю. – Пожалуйста, пройдите туда. Спасибо за теплые слова поддержки и соболезнования.

Глава 3

Не понял, что смешного или странного? Чего Зверина выпучивает слезящиеся глаза и выставляет руку, словно отойти подальше просит:

«ЛешА, ЛешА, перестань, не надо! Я не выдержу и запросто взорвусь от смеха – на кухне будет мокро и кроваво, поэтому, Смирняга, будь любезен, отойди в сторонку. Ох, твою мать!».

У Морозова нервный, чересчур эмоциональный приход – первые прелести семейной жизни, или он издевается и конченого дурака включает?

— Макс, я сейчас тебе втащу, честное слово. Размажу свой кулак о твою нагло скалящуюся рожу. Что за бабская истерика? Уймись, дебил, – шиплю и поглядываю на Климову, сидящую спиной к открытой кухне в зале нашего совместного ресторана. – У тебя проблемы с нервной системой? Ты не контролируем? Крысеныш мозги отбивает каждый вечер или Голден леди отчаянно старается заранее угробить мужа на намечающемся излете? Что так, блядь, тебя развеселило? Не пойму. Она – женщина, я – мужчина. В чем тут нонсенс или диссонанс? Я правильно французские словечки в свою речь вставляю? Доходчиво сейчас заходит в твой жабий мозг? А?

Тычу указательным пальцем ему в висок. Он откидывает мою руку, затем своими двумя прикрывает лицо, оставляя мне на обозрение кончик носа, и сильно-сильно, до кровавых линий, растирает себе кожу.

— Ох, прелестно! Твою мать! Леш, прости, пожалуйста, – Морозов вроде успокаивается и бросает беглый взгляд на сегодняшнюю незапланированную посетительницу, потом с прищуром смотрит на меня, и, наконец, опять спрашивает то, про что я в сотый раз ему безуспешно повторяю. – Кто она? И что это за игры? У тебя проснулась страсть… Блядь, я не могу!

Хохочет и снова пополам сгибается.

— Пошел к черту. Я думал, что поделюсь с тобой, как с другом…

— Прости-прости. Ну, я прошу, повтори еще раз. Не верю. Просто в голове не могу такое уложить. Тонечка тебя попросила, чтобы ты поухаживал за девушкой? Мама женить тебя решила, - качает головой и трясет пальцем перед моим носом. - Век воли не видать - попомни мое слово! Уверен на все сто процентов. Ей надоело ждать от вас с братцем никак не появляющихся внучат, поэтому беспокоящаяся родительница проявила свою женскую смекалку и подобрала тебе подходящую партию. Ай да крестная, ай да мать!

Я не женюсь вообще - Смирновский кодекс, в этом отношении все железно. С чего он взял?

— Иди на хрен, Макс, – рявкаю тихо, вполголоса, но с острасткой. – Идиот! Все совсем не так было…

Поправочка - до определенного момента, скажем так. Я думал, что «Оля Климова» - забитая, зашуганная «девчонка» лет, например, сорока пяти, или вообще запредельно ясельного, детсадовского, возраста – семнадцати неполных годков, не меньше и не больше. И мама, исключительно по доброте душевной, попросила просто поддержать «малышку», как чересчур расстроенного жизнью человека, составить ей уютную компанию на время адаптации после потери близкого человека. Не смог своей матери отказать – тут однозначно каюсь, я – послушный сын, в отличие от некоторых, Зверина! Но… «Оля Климова» - она же та самая странная неразговорчивая, нелюдимая девица, царевна Несмеяна, изящная танцовщица экзотических восточных танцев из ночного клуба, отказавшая мне в привате, гордая принцесса Якутах! И я завис – и это тоже требует покаяния. Когда она вошла в мой кабинет, решил, что тупо обознался, что прошлой ночью недоспал, что галлюцинаторное явление поймал, что, наконец, просто что-то где-то показалось. Моргал-моргал, вздрагивал, щипал за кожу, прикусывал язык, но видение никуда не исчезало, а потом… Да! И тут я тоже каюсь, быстро сориентировался по обстановке, ввернул ей импровизированную плату за легко оказанную и ничего не стоящую лично для меня услугу, выбил себе четырнадцать дней на то, чтобы с красивой девушкой погулять. Что тут такого? Она - молодая, привлекательная, слегка строптивая – не беда, поправим и пригладим, а я… Просто хочу гулять! И, естественно, определенный блат был и есть - отец и подзуживающая хитрая мать, знакомство тоже не стереть - друзья по службе и первый преподаватель в вузе, не отрицаю, но в остальном - личная заинтересованность и пойманный с не пойми каких херов кураж. Все! Так что смешного, Макс?

— Леш, – Максим внезапно включает режим серьезной рожи, – это ведь смешно. Правда-правда. Тебе не пятнадцать, ты от родителей не зависишь, а выполняешь мамины поручения, словно…

— У нее умер отец. Недавно, одиннадцать дней назад. Это ясно? Тебе? Именно тебе, который так же, как и она внезапно потерял своего родителя. Твою мать, после продолжительной тяжелой болезни. Только этому, – надвигаюсь своей массой на Морозова и сквозь зубы шиплю, – несчастному Зверьку в жизни больше повезло, чем этой девочке. Он Юру маме быстро подыскал и поженил родителей. Создал засранец себе новую семью. Устроил зад, свой быт-уют, и по неосторожности, а может от большого чувства, обиды или просто звериной тупости, сука, в тюрьму присел на полтора с лишним года, потом, естественно, досрочно вышел, и ни хрена не потерял. Ха, даже наоборот, красавицу-жену завел и сделал спешно Надьке дочь. Ты, козел, вообще ни хера не догоняешь, вот и ляпаешь своим паршивым языком. Я не прав? А? Урод? Засохни, Макс.

— Это, блядь, вообще не в тему и не смешно, – Зверь упирается двумя руками в столешницу и опускает голову. – К чему ты? Что за долбаное сравнение? Ты...

— Эта девушка осталась одна. Совсем. У нее никого нет. Понимаешь, каково это?

— Так не бывает. Есть друзья, любимый человек.

— О! Как мы складненько заговорили и запели! А тебе напомнить что-нибудь из не столь давно ушедшего в небытие…

Глава 4

Красивые стройные ножки, обтянутые в черный невесомый капрон, сапожки, тонкий невысокий каблучок, слишком узкая и строгая юбчонка с выглядывающими острыми коленками, коротенькая распахнутая косуха с заклепками, массивным замком с чьей-то черепной коробкой на бегунке, белоснежная футболка и шейный платочек в мелкий красненький горошек, повязанный вокруг изящной тонкой шеи. Ну, как-то так, таинственная незнакомка. Ты прекрасна, ни дать, ни взять, ни доказать, ни опровергнуть – тут только лицезреть и наслаждаться, облизываться и слюнявить самому себе сильно дергающуюся грудь. Господи, а там что? Твою мать! Что я вижу – просвет, просвет, ткань слишком тонкая, а там под ней определенно лифчик, он же – бюстгальтер, и он же – хранитель мужской радости и одновременной грусти? Естественный фетиш для таких, как я! Что это? Мой адский сон – я вижу и не могу потрогать, я улетаю, отъезжаю и… Ольга медленно подходит к автомобилю, упирается двумя ногами в землю и открывает переднюю дверь.

— Доброе утро, Алексей! – привычно произносит, затем пытается растопырить ножки, чтобы забраться внутрь. – Я… Я… О, Господи! Прошу прощения. Одну минуту.

Ну-ну! Не извиняйся, Оленька. Просто чуть-чуть повыше ногу подними, но ни в коем случае не скрещивай! Ни-ни! Да что ж такое-то! Ну же, одалиска, еще немножечко. Ну! Ну! Ну! Нет! Увы! Климова поворачивается ко мне спиной, опирается ладонями о мягкую обивку и фактически запрыгивает задом в салон моей железной малышки. Вот же стерва! Рассчитывал на утренний экстаз – не вышло, «Алексей Максимович», снова не судьба. Ольга Климова – отъявленное динамо, задуренная аристократка с определенными садистскими наклонностями. И так уже четыре дня! Сегодня вроде пятый из начисленного срока – так, кажется? Я в этом совершенно не уверен. С ней теряется моя устоявшаяся временная петля, но мы точно топчемся на месте и никак не идем на планируемое дружеское сближение. Мой метод не работает, а стало быть, патента в ближайшем будущем мне не видать. Этой женщине не нужен друг, а уж тем более друг-мужчина. Она права!

— Прекрасно выглядишь. Словно рок-принцесса. Почти, как Дженис Джоплин, Патти Смит, Кейт Буш или субтильная Пи Джей Харви.

— Спасибо, – усаживается плотнее, мостится и ерзает по креслу пятой точкой, по-моему, на отвешенные комплименты ей плевать. Она скукоживается, опускает подбородок, сосредоточившись, не глядя по сторонам, запускает карабин ремня безопасности в нужный паз. Замок, щелчок – «мы» пристегнулись! Ве-ли-ко-леп-но!

— Спасибо, что подождали, - бухтит себе под нос.

А у меня был выбор, одалиска? Хотя, есть, правда, один – не правильный, не качественный, не совсем хороший, но я сам себя загнал в капкан, поэтому:

«Не отступлю и не сверну, все, что намеревался сделать, буду выполнять».

—…Я уже готова, можем ехать, если Вы не возражаете, – официально сообщает, как будто в центр управления полетом телефонограмму отсылает. Всем недовольным видом указывает направление будущей поездки. - Кого-то еще ждем?

— Оль?

— Да, я слушаю, – обращает на меня грустный сосредоточенный взгляд и абсолютно не моргает. – Что-то не так? Все отменяется? Мне выйти? Я на сегодняшний день свободна?

Ну, что сказать! Вот и подтверждение моего над ней насилия! По-моему, красотка лелеет надежду на долгожданное спасение, потому как выдыхает с явным облегчением и с надеждой заглядывает мне в глаза? Да перестань! Что ж ты делаешь, царевна Несмеяна? За те бесславно сгинувшие, канувшие четыре дня, что мы благополучно с ней просрали, не сдвинулись ни на йоту, ни на жалкий сантиметр, ни по одному пункту, из перечисленных в придуманном контракте, не прошли – глухо и вообще безрезультатно, четыре выстрела и все стопроцентно мимо. Видимо, я постарел, утратил навык и сбил настроенный прицел – растерял себя в случайных знакомствах, да просто на коварном женском фронте бесславно сгинул! Годы все же не идут «Алешеньке» на пользу. Наука врет. Увы!

Зависаю на одно мгновение на ее распахнутых глазах, но вовремя спохватываюсь, нахожусь и с улыбкой гордо сообщаю, что:

— Нет-нет, ничего не отменяется, но тебе нужно переодеться. Красиво, но не то. Абсолютно не подходит для того места, куда мы едем. Но ты, как всегда обворожительна, прекрасна, само очарование и уникальность. Правда-правда. У тебя этого не отнять.

Всю выданную мужскую азбуку пропускает мимо ушей и с некоторой обидой и натяжкой в голосе вещает:

— Вы же не сказали, куда именно мы едем, поэтому я решила, что загородная прогулка планируется в какой-нибудь музей под открытым небом или парк…

Ух ты ж, как интересно! Ну да, ну да, как в пионерском лагере! Кино, аттракцион, возможно, лодочка, затем купание на первой мели, Боже упаси, если кто-нибудь утонет на второй, карманные деньги на походы по сувенирным магазинам, лавкам, а на финал – танцульки, дискотека для старших отрядов, мальчишеские руки на тонкой талии и тайное желание прижаться к едва-едва наметившейся груди понравившейся девчонки. На это был твой стратегический расчет?

— Ты едешь отдыхать и наслаждаться, а я работать, – усмехаюсь. – Ра-бо-тать, слышишь, но с последующим релаксом – куда же без него. Банька, раки, шашлыки и миленькие девчонки, – немножечко мечтаю. – Может быть, и ты чем-нибудь расслабляющим порадуешь меня…

— Может все-таки я лучше дома посижу? Не появилось настроение для релакса, извините. Пропустим день, какая, по сути, разница, у Вас ведь еще осталась следующая неделя и два выходных дня на этой.

Глава 5

— Ты – первая, кого он сюда привез. Когда увидела, что Смирняга не один, даже обомлела. Думаю, ну все, накрыли мозг, глаза и уши побочные эффекты от большого пуза, – женщина смеется и цепляется за мой локоть. – Прости-прости, я так бесцеремонно за тебя схватилась, но что-то Пашка сегодня чересчур активен, а мать неустойчива и слишком неповоротлива – я за сыном вообще не вижу своих ног. Многоводие плюс слабенькая конституция равняется шар-баба Суворова Анастасия. Сейчас мной только стены можно прошибать. Ох, сынок-сынок, что же ты резвишься, словно жеребенок. – Олечка? – беременная квохчет. – Ох-хо-хо, ай-ай.

— Да? Может быть присядем? Ты как?

— Вопрос! – Настя не спрашивает, она меня предупреждает. – И не сбивай, не уходи от темы. Я уже славно насиделась за это утро, теперь мне нужно походить. А то я ем, сплю, хожу по дому, а с моим анамнезом и аппетитом могу просто не разродиться в нужный момент. Все нормально, я не устала. Сейчас будет легкий завтрак. Вы с дороги, наверняка проголодались, да Коля с дальнего выгона сейчас приедет, поэтому… Оля! Есть вопрос!

— Конечно-конечно. Слушаю внимательно.

— Сколько вы знакомы со Смирновым? Как давно? Не обижайся, пожалуйста, но он никогда не привозил сюда своих девчонок. Говорил, что это очень личное место, только для него. Ему здесь с нами на природе хорошо. Понимаешь?

Наверное? Не знаю. А сколько? Давно ли мы с ним знакомы? Черт его теперь поймет и вспомнит. Нет-нет, с моей памятью относительный порядок, я прекрасно помню день и знаю который на очереди идет, но не думаю, что число, количество тех самых неблагоприятных суток, которое сейчас назову, сделает какую-либо погоду в наших со Смирновым дальнейших отношениях – их ведь точно не будет, с этим уже все решено. Поэтому говорю, как есть на самом деле – чего скрывать и делать умное лицо при откровенной халтуре:

— Пять-шесть, наверное.

— Лет? – Суворова выпучивает глаза и хватается второй рукой за поясницу. – Вот же гад! Скрывал тебя, берег от наших надоедливых глаз. Или стеснялся нас? Ну, козел!

— Нет-нет, Настя, не лет. Ты не поняла…

— Месяцев, что ли? Ну знаешь ли, не меньший гад, причем трусливый, пока не реабилитирован по той статье, которую ему вменяем, – разглядывает меня сочувствующим взглядом. – Мог бы уже и предложение сделать, все-таки такой срок, или вы с ним уже тайно и давно обвенчаны. А? Быстренько отвечай! – подмигивает и трясет мою руку, за которую, как за спасительную соломинку, из последних сил держится.

— Шесть дней. Настя, мы знакомы с Алексеем в общей сложности всего лишь несколько дней. Был некоторый перерыв, так получилось. А так вообще-то меньше недели. Совсем не срок. Алексей не обманывал и ничего от вас не скрывал.

Она останавливается, а я за ней. Не тянуть же хорошо беременную женщину на аркане.

— Охренеть! Просто нет слов!

Вот и я так думаю, но «думать» и «действовать» – диаметрально противоположные глаголы.

— Насть… Я прошу…

— Он в тебя влюблен? Вы… Что я спрашиваю! Господи, это же очевидно! Явно! Как на духу! Пашка, перестань, – свободной рукой оглаживает шарик-пузо. – Ну, наконец-то нашему романтику в этом деле повезет. А то он все в гордом одиночестве…

Смирнов – романтик? Я сейчас умру от искреннего изумления – мне абсолютно не до смеха. Он – баламут, трепло, грубиян, шут и… Не знаю. Всего шесть дней знакомы, не придумала еще. Повезет? Интересно в чем и с чем, или она имеет в виду «с кем». Со мной? Нет, это вряд ли! Я благополучно сольюсь с его горизонта через каких-то восемь суток.

— Нет-нет. У нас обычные дружеские отношения. Ничего такого. Без продолжения и без близости. Мы – друзья и только. Больше ничего! Клянусь, – и побожиться даже не забыла.

Великолепно, Климова! Ты растешь и тут же деградируешь.

— Друзья? Ну-ну! Я по образованию… Если честно, уже не знаю кто – так вышло. То там, то здесь, то одно спонтанное увлечение, то сразу же другое, то переводилась, то заново училась, иногда бросала, потом вдруг второе подваливало, потом немного повышала квалификацию, писала заумные книжки, печаталась, издавалась, вела свой канал с практическими упражнениями – сейчас не об этом. Я не работаю в этом направлении уже давно – просто не нуждаюсь, поэтому и не помню название своей основной специальности и присвоенной квалификации – там что-то было про межличностные отношения, конфликты, споры, сексуальную несовместимость, важность нежности, прелюдии, объятий, разговоров в паре...

Я думаю, она, скорее всего, уже не практикующий сексолог, которая вела свой персональный блог?

— …Так вот, к чему я это все? – закатывает вверх глаза, приоткрывает рот, громко экает, а затем шепотом мне выдает, – Алексей Смирнов не умеет дружить с женщинами, поверь мне. Не тот характер, темперамент, кровь не та. Да и ему просто не дано. Слишком он хорош, внимателен, деликатен и нежен с нами, со слабым полом. С мужиками – все пучком, по рукам ударили, друг друга обматерили и послали туда, куда не ходят и не ползают донные раки. Но с нами, с женщинами – этому мужчине однозначно не дано! Именно в такой формулировке. Он не создан для этого – такой у родителей, видимо, получился. Произвели на свет настоящего мужика, типа, сопереживающего бабе. Он любит женщин, потому что они в этом мире всё! Так я спешу тебя разочаровать, дорогая Оля, или, наоборот, порадовать – это все же лучший вариант, он рано или поздно завалит тебя в кровать, в трусы так точно двумя руками влезет. Не сегодня – завтра. Это же Лешка! Обаятельный и безобидный, очень предупредительный, иногда такой галантный и аристократический чурбан. А иногда, – орет Смирнову, шествующему впереди нас, в спину, – Алешка – мерзкая скотина, никого не слушающая, не уважающая ничью индивидуальность и абсолютно невидящая берегов. Для таких, как Смирнов, границ вообще не существует, Лешик прет танком напролом. Он просто вторгается всей массой в личное пространство другого человека, наводит там свой порядок, хозяйничает, а потом… Смирнов!

Глава 6

Ольга так и не ответила на мой вопрос – один-единственный в тот момент, но важный – я определенно хотел бы знать. Со вздохом откинулась на грудь, разлеглась на мне, как на кровати, и позволила очень многое, но ничего не рассказала:

«Где же ты была, одалиска? Где? Почему не встречались раньше? Я бы тебя запомнил, солнышко. Запомнил! Сто процентов! Поговори со мной, Оль. Слышишь?».

Тишина и женское сопение, ни стона, ни урчания, ни жалостливых просьб, ни пожеланий, ни понукания, ни поощрения, ничего. Ей хоть было хорошо или она все это терпела? Умеет молчать – я снимаю шляпу и преклоняю колени, этого у Климовой не отнять. Ольга – партизан и стойкий разведчик, такого лаской не разговорить, в качестве «языка» не взять.

Чего греха таить, я ведь от души наигрался с ее телом – сижу сейчас, как пришибленный, и с блаженной улыбкой вспоминаю, что, как озабоченный урод, вытворял – целовал тонкую шею, легко и без преград добирался до щечек, подбородка, но не губ. Нельзя! Ни разу не далась – выкручивалась, била по рукам и зло сипела:

«Не хочу! Нет! Нет! Перестань!».

Ладно! Я отступал и вроде бы сдавался, но ненадолго, так на некоторое время – позволял ей дух перевести, а потом – все заново, сначала. Шея, ключицы, щеки, подбородок, грудь. Мял, гладил, сжимал – сука, я ведь ни в чем себе не отказывал. Она покорно принимала, а я нагло пользовался, как заведенный нимфоман. Малышка тихим ходом кружила по огромным просторам базы, а я резвился с одалиской, как желторотый выпрашивающий женскую ласку пацан.

Четыре часа утра. Хорошо-то как! По-майски прохладно, безветренно, тихо, но точно слышно начинающееся щебетанье ранних птах. Курю уже вторую сигарету и ставлю на еще один «повтор» свой вчерашний заскок с таинственной незнакомкой.

Где она была? Где она была? Кто этот чертов Дима? Она, возможно, замужем? Твою мать! Об этом не подумал, чумовой? Вот тебе и неожиданный, но вполне логичный ответ – мне кажется, она боится и не хочет разглашать подробности своей личной жизни, но ведь мама мне сказала, что:

«Она одна, увы, в этом городе никого у женщины не осталось, ей не мешала бы поддержка, помощь и мужское плечо. Леш, ты ведь способен на такие отношения! Я довольно хорошо знаю своего очень доброго и благородного сына».

Ну, скажем так… Все не все, мамуля! Это спорно! А вот ее? Ее она знает? Если да, то достаточно ли хорошо? Мать учила Климову, мой батя тесно общался с ее покойным отцом. Служили вместе, праздновали что-то, гуляли, но я не помню этой девочки, затем девушки, и на финал таинственной женщины среди своих друзей, с которыми частенько встречались на новогодних утренниках или многочисленных праздниках-корпоративах – отец таскал нас с Серым везде. По детству мы с братцем не знали слово «скука» или «сезонная хандра» – батя щедро разбавлял наш досуг, да плюс еще Шевцовы и немного Прохоровы, когда Надька выходила из очередного детского больничного отделения. Ветрянка, краснуха, скарлатина, один раз был даже коклюш – но потом врачи разобрались, ложная тревога – Голден леди просто «съела» в очередной раз «что-то не то». Она, мерзавка, приносила бяку-каку, а мы с братвой ходили по всем больницам с куклой исключительно за компанию – так амбулаторно поддерживали ее. Все это было! Но Климовых в моих воспоминаниях нет – пустая, не зарисованная, страница! Их не помню – ни отца, ни мать, ни ее. Я не встречал доблестное семейство до той злосчастной ночи в клубе. Что о ней знают на сейчас мои родители? Да ты, хитрец, надумал действовать за женской спинкой – какой порядочный сынок? Нет! Это очень некрасиво, даже подло и однозначно неправильно. Ольга – взрослый человек, а мы своими Смирновскими «задушевными» беседами за ее плечами наглым образом вмешиваемся в ее же личную жизнь. Неправильно! Бестактно и очень самонадеянно. Мать, как в горячке, заламывала руки и твердила:

«Она – интересный собеседник, Лешка. Я прошу. Пообщайся с ней чуть-чуть».

Я хмыкал, но маме все же дал слабенькую надежду. Не отрицал тогда, да и сейчас не особо спорю и вроде бы не лезу на рожон. Но!!! Оля не идет на контакт. Совсем! Вернее, вроде раскрывается, расслабляется, даже юморит, разрешает многое, вплоть до дебильных занудно-интеллектуальных жарких разговоров-споров с моей безоговорочной победой – люблю за пояс затыкать, это у меня от мамы; но как только что-то большее или половое – все, «привет», какой-то легкий проигрыш – передышка в разговоре, и опять тот самый… «Привет!». А вдруг у нее есть жестокий и ревнивый муж? А я вот своим присутствием провоцирую семейный скандал, беспочвенную ревность, возможные разборки. Плевать! Нужно, долбодятел, за своей такой сверхпривлекательной половиной внимательнее следить и никуда одну не отпускать, раз у девочки проблемы с верностью и мужским навязчивым вниманием. Сука! А мать почему о нем ничего не знала? Ведь очевидно же, что это, наше такое общение, в частности, может за собой «пренеприятности» повлечь. А возможно ли, что Ольга стыдится своего прошлого или имеющегося семейного статуса? Вполне! У нее грустный и ненавидящий мужчин взгляд, пренебрежение в глазах, когда речь заходит о половых отношениях, словно стойкое разочарование, как будто бы уже все решено и ничего, увы, с этим не сделать. Да прям! Можно подать на развод, в конце концов. С этим определенно нужно что-то делать. Кыш-кыш! Этого мне только не хватало:

«Смирняга-брат – семейный адвокат!».

Ухмыляюсь, предвкушая возможные варианты развития такого положения. Закладываю сигарету в зубы, втягиваю никотин и отклоняюсь на стуле – спустив руки вертикально вниз, вишу на двух скрипящих ножках, уставившись светящимся кончиком сигареты в деревянный потолок веранды.