Любовь как приговор

Глава 1. Парк. Сумерки. Одинокий Хищник.

Воздух в парке Сиэтла был густым, как прокисшее вино – смесь выхлопов с авеню, пыльцы каштанов, нагретой за день земли и человеческого пота. Сумерки, это подлое время, когда день сдавался без боя, а ночь еще не вступила в полные права, окутывало аллеи сизой дымкой. Фонари, как жадные желтые глаза, только начинали зажигаться, отбрасывая длинные, корчащиеся тени. Дамьен шел.

Он двигался по центральной аллее с медленной, хищной грацией, которая не была преднамеренной. Это был ритм вечности, вбитый в мышцы и кости за семьсот лет. Каждый шаг был бесшумным, отточенным сотнями лет охоты и наблюдения. Его длинные, черные как смоль, волосы, собранные в низкий хвост, лежали тяжелой косой на спине из дорогого темного кашемира. Пальто, безупречного кроя, подчеркивало ширину плеч, узость талии, мощный рельеф спины, угадывающийся даже под тканью. Ему было тридцать пять – навсегда. Лицо – работа скульптора, вдохновленного античными идеалами и готическим мраком: резко очерченные скулы, сильный подбородок, тонкий нос, губы, сжатые в почти невидимую линию не то презрения, не то усталости. Но главное – глаза. Глубоко посаженные, цвета старого золота, вобравшего в себя отсветы бесчисленных костров, закатов, пожаров и звездных ночей. В них не было ни тепла, ни любопытства. Только ледяная, бездонная пустота озера, покрытого вечным льдом. И в этой пустоте – отражение всей тяжести прожитых веков.

Он был магнитом. Невидимым полем абсолютной инаковости, силы, опасности. Прохожие – парочки, спортсмены, няни с колясками, старики на лавочках – невольно оборачивались. Женщины задерживали взгляд на секунду дольше, ощущая инстинктивный толчок между страхом и влечением. Мужчины бессознательно напрягались, чувствуя в его спокойствии угрозу альфа-самца. Дети затихали, широко раскрыв глаза. Но Дамьен не замечал их. Он смотрел сквозь. Его золотые зрачки скользили по лицам, силуэтам, скамейкам, деревьям – методично, без надежды, как сканер, запрограммированный на поиск несуществующего кода.

«Где?» – беззвучный вопрос висел в воздухе вокруг него, невидимая аура отчаяния. «В каком именно уголке этого бесконечно малого, ничтожного шарика? В каком из этих бесчисленных, как песчинки, городов? На какой из этих одинаково унылых аллей?»

Мысли текли, тяжелые и ядовитые, как деготь.

Триста лет. Триста лет скитаний. Триста лет этой пародии на поиск. Не любовь. Никогда не любовь. Любовь – для смертных, для тех, чье время ограничено, чьи чувства вспыхивают ярко и гаснут быстро, как спичка. Для него любовь была лишь средством. Ключом. Билетом в один конец. В небытие. В покой. В смерть.

Ведунья, старая карга, проскрипела свое пророчество: «Истинная любовь, Дамьен из Крови Древних. Та, что сожжет тебя изнутри чище солнца. Она вернет тебе то, что ты потерял, едва обретя. Человечность. И с ней – право уйти. Но знай: без этой любви, твой последний вздох будет концом для всех, кто носит твою кровь в жилах. Твоя жизнь – их якорь. Твой конец – их погибель. Выбирай: любовь и смерть или гибель рода».

Выбор? Какой выбор? Вечность стала клеткой. Золотой, могущественной, но клеткой. Он устал. Устал от вкуса крови – даже самой изысканной. Устал от интриг кланов, от вечной игры в тени. Устал от неменяющихся лиц подчиненных, от лести, от страха в глазах добычи. Устал помнить все. Войны, которые стали пылью в учебниках. Лица возлюбленных, превратившиеся в бледные пятна в памяти. Музыку эпох, звучащую теперь фальшиво. Даже жажда власти иссохла, оставив лишь горький осадок. Что такое род? Цепь. Оковы. Он сбросил их. Переложил бремя управления на плечи дяди, старого, хитрого и жаждущего власти Маэлколма. Пусть правит. Пусть наслаждается иллюзией контроля, пока Дамьен ищет свой выход. Свой конец.

«Исполнится ли?» – пронеслось в голове, резко, как удар хлыста. Он остановился у старого дуба, корявого исполина, видевшего, наверное, лишь жалкую сотню лет. Его длинные пальцы в тонкой кожаной перчатке сжали холодную кору. «Или это всего лишь еще одна ложь? Еще одна пытка в бесконечной веренице? Может, никакой любви нет? Может, ведунья солгала, чтобы дать мне призрачную надежду? Чтобы продлить мои мучения?»

Отчаяние, черное и липкое, поднялось из глубины. Оно было знакомо. Старым другом. Но сегодня оно было особенно гнетущим. Триста лет бесцельных блужданий. Страна за страной. Язык за языком. Парк за парком. Все одинаково. Все – серая масса, фон для его бесконечного ожидания. Он смотрел на протекающую мимо толпу. Молодые люди смеялись, их глаза блестели глупым, сиюминутным счастьем. Старик ковылял, опираясь на палку, его время истекало песчинками. Женщина торопливо толкала коляску, озабоченная бытом. Жалкие. Мимолетные. Им неведома тяжесть веков. Они не знали, каково это – чувствовать каждый удар сердца как отсчет до чего-то, что никогда не наступит. Для них смерть – трагедия, конец. Для него – недостижимая мечта.

«В чем смысл?» – вопрос вырвался наружу, шепотом, похожим на шипение змеи. Голос был низким, бархатистым, полным нечеловеческой силы, но в нем звучала лишь сокрушительная усталость. «В этом бесконечном круговороте? В поисках призрака, который, возможно, не существует? Может, пора остановиться? Забиться в самую глубокую нору и просто… ждать? Ждать, пока солнце не сдвинется с орбиты? Ждать, пока кланы не передерутся окончательно? Ждать случайной ошибки, которая все же позволит умереть?»

Но пророчество… Оно висело над ним Дамокловым мечом. Истинная любовь. Какая ирония. Существо тьмы, питающееся жизнью, ищущее любви как единственного пути к смерти. Он ненавидел саму идею. Ненавидел эту слабость, эту сентиментальную человеческую чушь. Но альтернатива – вечность в этом аду. Он выбирал смерть. Даже ценой гибели всех, кто нес его кровь. Они были ему чужими. Цепью. «Пусть гаснут, – подумал он с ледяной жестокостью. – Мир не станет беднее».

Глава 2. Отчаяние. Сомнение и надежда

Солнце, ненавистное, но пока еще не убийственное, заливало парк вялым утренним светом. Дамьен пришел раньше. Гораздо раньше любых разумных предположений. Он стоял в тени того самого вяза, невидимый для утренних бегунов и нянь с колясками, и смотрел на скамейку. Она была пуста. Мокрая от ночного дождя, безликая.

"Глупо," – прошипел рациональный голос где-то в глубине его древнего разума. "Она пришла вчера плакать. Случайность. У нее своя жизнь, работа, проблемы. Она не будет сидеть здесь каждое утро, как памятник своему горю."

Но ноги сами понесли его вперед. Он обошел скамейку, медленно, как следователь на месте преступления. Ничего. Ни забытой вещицы, ни оброненной слезинки, застывшей на дереве. Только влажный асфальт и запах прелой листвы. Он сел. Точнее, опустился на холодную, мокрую поверхность, не обращая внимания на дорогую ткань своего пальто. Закрыл глаза. Включил все чувства на максимум, как радар, настроенный на одну частоту.

Запах. Он искал ее запах. Вчерашний микс – влажная шерсть куртки, дешевый шампунь (кокос? ваниль?), соль слез, и под всем этим – тот неуловимый, чистый, человеческий аромат ее кожи, тепла, жизни. Воздух был пропитан утренней свежестью, пыльцой, выхлопами с дороги, парфюмом проходящей женщины, потом спортсмена… Миллионы запахов. Но ее – не было. Ни следа. Как будто ее вчерашнее присутствие было галлюцинацией.

Он провел в парке до полудня. Методично, патрулируя аллеи, сканируя каждое женское лицо. Янтарные глаза? Нет. Серые, голубые, карие. Усталые, веселые, задумчивые. Но не те. Не с тем пламенем ярости и бездонной печали под ним. Разочарование начало подниматься, кислое и знакомое, но на этот раз смешанное с досадой. На себя. "Что ты делаешь, Древний? Охотишься за призраком? За тенью слабости?"

Он пришел снова. На рассвете. И снова – пустая скамейка. На этот раз он не просто сидел. Он вдыхал. Глубоко, с закрытыми глазами, пытаясь вычленить из какофонии мира тот единственный, неуловимый шлейф. Он выглядел бы безумцем, если бы кто-то смог его увидеть – могущественный вампир, прижавшийся лицом к мокрому дереву скамьи, вдыхающий прошлое. Он ловил слабые отголоски – запах дождя, металла, чужого пота. Но не ее. Ни капли.

Он расширил зону поиска. Не только парк. Улицы вокруг. Кафе с террасами, куда заглядывал под предлогом заказа кофе (который не пил). Магазины, мимо которых проходил медленнее обычного. Он сканировал толпу, его золотые глаза, обычно столь отрешенные, теперь горели навязчивым, почти нездоровым блеском. Каждый темный хвост волос заставлял сердце (мертвое, но все же) сжиматься в ожидании. Каждый поворот головы – надеждой. Напрасной.

Вечером он вернулся к скамейке. Стоял перед ней, как перед неразрешимой загадкой. "Где ты?" – вопрос был уже не исследовательским, а почти отчаянным. Он чувствовал себя слабым. Не физически. Морально. Уязвимым. Эта плачущая смертная, сказавшая ему "Ничего", сделала его своим пленником одним лишь взглядом. И он не мог найти ее снова. Унижение жгло изнутри.

Ритуал повторился. Рассвет. Пустая скамейка. Вдыхание пустоты. Патрулирование улиц. Надежда, таявшая с каждым часом, как иней под солнцем. Сомнения росли, как сорняки.

А была ли она? Может, это был сон? Галлюнация уставшего сознания? Мираж, порожденный веками бессмысленных поисков? Может, пророчество – ложь, и его разум начал выдумывать знаки сам?

Зачем она ему? Чтобы увидеть глаза? Чтобы доказать, что это не было его воображением? Чтобы услышать что-то кроме "Ничего"? Или… чтобы узнать? Узнать источник той древней печали в столь молодом лице? Мысль была опасной. Она вела не к смерти, а к чему-то иному. К интересу.

Что, если она уехала? Ушла из города вместе со своим горем? Тогда он застрял здесь, в этом проклятом месте, из-за мимолетного видения, как дурак.

К вечеру третьего дня ярость сменилась ледяной, всепоглощающей усталостью. Не вечностью. А усталостью от этого конкретного, глупого, унизительного занятия. Он стоял у скамейки в сотый раз, кулаки сжаты в карманах пальто. Городской шум казался насмешкой. Его бессмертие – проклятием в квадрате. Он был Дамьен из Крови Древних, и он тратил свои дни на погоню за плачущей девчонкой, как какой-нибудь юный вампир-недомерок, опьяненный первой кровной истомой. Позор.

Он резко развернулся, чтобы уйти. Навсегда. Вырвать этот нарыв воспоминания. Лети в Канаду. В Австралию. Куда угодно. Забудь янтарные глаза, сжатые губы и это дурацкое "Ничего".

Но прежде чем сделать шаг... его взгляд упал на тротуар у края скамейки. Туда, где вчера еще ничего не было. Лежал маленький, невзрачный предмет. То, что человеческий глаз легко пропустил бы. Кусочек полированной древесины, темно-коричневой, почти черной. Выпавшая бусина? Обломок дешевого браслета? Она была мокрой, прилипшей к асфальту.

Дамьен наклонился. Не приседая, с царственной небрежностью, но его пальцы, все же, дрогнули, когда он поднял бусину. Она была теплой от дневного солнца. И на ней... слабо-слабо, почти призрачно, но был тот самый запах. Кокос. Ваниль. Соль. И под ними – чистая, живая кожа. Ее.

Он сжал бусину в кулаке так сильно, что дерево могло бы рассыпаться в пыль. Но он контролировал силу. Просто держал. Источник. Доказательство. Она была здесь. Возможно, сегодня. Возможно, вчера. Но была.

Ярость и усталость отступили, смытые новой волной. Не надежды. Одержимости. Он не ошибся. Она существовала. И он найдет ее. Не ради пророчества. Не ради смерти. Ради ответа. Ради того, чтобы снова увидеть эти глаза и стереть свое унижение. Ради того, чтобы услышать больше, чем "Ничего".

Глава 3. Латте и слова

Он пришел задолго до назначенного негласного часа, задолго до того времени, когда она сидела здесь вчера, сраженная горем. Солнце только-только начинало золотить верхушки деревьев, отбрасывая длинные, холодные тени. Воздух был свеж и колок, пах травой и влажной землей. Дамьен купил два кофе - латте на кокосовом молоке и эспрессо, в той же крошечной кофейне. Безупречно горячих, с плотной шапкой пены. Сел на их – уже их? – скамейку из темного, прохладного металла и ждал. Ждал, как древний камень ждет эрозии.

Минуты текли мучительно, невыносимо медленно, растягиваясь в вечность. Солнце поднималось выше, его лучи, пока еще не жаркие, щекотали кожу Дамьена – непривычное, слегка раздражающее ощущение. Парк наполнялся утренними людьми: бегуны с наушниками, женщины с колясками, пенсионеры с газетами. Каждый темный силуэт, появлявшийся вдалеке на аллее, заставлял его древнее сердце сжиматься в болезненном спазме надежды. Это она? Каждый раз – ледяное разочарование, опустошающее сильнее, чем любой бой. Первый стакан остыл, пена осела неопрятными островками на темной поверхности. Он поставил его рядом на скамейку, как неутешительный трофей поражения. Поднялся, ощущая скованность в мышцах, которой у него быть не должно, и купил второй. Горячий, обжигающий. Снова сел ждать. Картон грел ладони, но не душу.

Мысли крутились по нисходящей спирали отчаяния, как ядовитый дым:

«Она не придет. Зачем ей приходить? Ты – незнакомец. Сумасшедший, который приносит кофе и орет ей вслед, как потерянный щенок.»

«Она уехала. Просто села и уехала из этого города, чтобы забыть. Стереть этот день, эту скамейку, и тебя вместе с ними.»

«Ты все испортил. Вчерашним криком. Своей навязчивостью, своим вампирским неумением быть просто… человеком. Она видела ярость в твоих глазах. Испугалась.»

Второй стакан остыл. Стал теплым, потом просто прохладным. Надежда таяла быстрее, чем тепло уходило в тонкий картон. Внутри поднималась волна – черная, густая. Ярость. На себя, на ее, на всю абсурдную, унизительную нелепость ситуации. Он встал резко, почти рывком. Схватил два остывших, ненужных стакана, чтобы швырнуть их в ближайшую урну. Смыть позор.

«Нет.»

Мысль ударила, как молния, пронзая гнев. Острая, ясная.

«Я не сдамся. Не сейчас. Не после того, как нашел…»

Вечность научила его терпению. Ждать годами, десятилетиями. Но эта пытка человеческого ожидания, эта мучительная неопределенность – была новой, адской, выворачивающей душу наизнанку. Он шагнул обратно в полумрак кофейни, запах кофейной гущи и теплого молока ударил в нос. Бариста, молодая девушка с розовыми волосами, смотрела на него с легким испугом и недоумением – он появлялся уже третий раз за это утро.

– Еще два. ОЧЕНЬ горячих, – его голос звучал низко, хрипло, как скрежет камней под давлением веков. Он бросил купюру на стойку, не дожидаясь сдачи, схватил новые стаканы. Картон едва сдерживал жар, обжигая пальцы даже сквозь их сверхчеловеческую стойкость. Последняя попытка. Если не сейчас… тогда… что?

Он вытолкнул себя из кофейни, ослепленный резким утренним светом после полумрака внутри. В руках – два дымящихся стакана, его последний белый флаг, его финальная ставка на доверие мира, который всегда был к нему жесток. И… увидел.

Она стояла. В десяти шагах от входа. Не у скамейки. А здесь. Прямо перед ним. Как будто только что подошла. Или стояла уже какое-то время. Как будто колебалась. Как будто собрала все свое мужество, всю остаточную силу, чтобы сделать этот шаг. Темные, почти черные джинсы, та же вишневая кофта, накинутая на плечи, как вчера. Темные волосы убраны в небрежный, чуть растрепанный пучок, открывающий хрупкую шею. Лицо бледное, прозрачное, без следов вчерашнего макияжа, с легкими тенями под глазами. И глаза… Огромные, как осенние озера, янтарные. Не наполненные вчерашней яростью или слезами сейчас. В них читалась глубокая нерешительность. Смущение. Осторожность. И… тень того самого усталого, настороженного любопытства, что он уловил вчера перед своим роковым криком.

Она смотрела прямо на него. Видела его выход, его напряженную, как тетива лука, фигуру, два стакана в его руках – явное свидетельство его долгого, безумного ожидания.

Дамьен замер. Весь мир сузился до этой точки пространства, где стояла она. Звуки парка – крики детей, шум машин за оградой, щебет птиц – исчезли, заглушенные гулкой тишиной его собственной крови. Он боялся пошевелиться, боялся спугнуть этот хрупкий, невозможный миг. Бусина в кармане джинсов казалась раскаленным углем, прижигающим бедро.

Медленно, с преувеличенной осторожностью, как перед диким, раненым зверем, он поднял один стакан. Дымок от него струился в прохладном воздухе.

– Латте… – произнес он, и его голос, к собственному удивлению, звучал ровно, глухо, без тени вчерашней хрипоты. – На кокосовом. Очень горячий. Я… ждал.

Он не добавил «тебя». Это было слишком, слишком рискованно.

Она не ответила сразу. Секунды тянулись, наполненные биением его собственного сердца, отмеряющего вечность. Потом уголки ее губ дрогнули. Не в улыбку. В нечто неуловимое, почти неуловимое – облегчение? Иронию над ситуацией? Напряжение в ее тонких плечах под вишневой кофтой немного спало, словно сброшен невидимый груз. Она сделала шаг вперед. Потом еще один. Подошла достаточно близко, чтобы протянуть руку. Он почувствовал легкий, едва уловимый аромат – мыло, что-то горьковатое (лекарство от бессонницы?) и под ним теплая нота кожи. Их пальцы едва не коснулись, когда она взяла стакан.

Глава 4. От скамейки в бурю

Вечер. Он ждал. До последней искры света в фонарях. До того момента, когда парк опустел, и только бродячие коты нарушали тишину своими шагами. Два стакана кофе – остывшие, заброшенные – стояли на скамейке, немые свидетели его глупой, упрямой надежды. Она не пришла.

Разум шептал ледяными логичными иглами: "Ты Древний. Ты Повелитель Теней. Ты МОЖЕШЬ найти ее. Город – твои охотничьи угодья. Ее запах – твой компас. Ее адрес – вопрос нескольких часов для Мариуса. Войди в ее жизнь, как ураган. Заставь увидеть. Заставь услышать."

Жажда действия, привычная жажда контроля, клокотала в нем. Схватить. Объяснить. Потребовать ответа. Почему не пришла? Почему бросила его здесь, с остывшим кофе и разбитой иллюзией?

Он стоял у окна своего люкса, вглядываясь в ночные огни, представляя ее за одним из этих окон. Спящую? Плачущую? Читающую? Безразличную? Его пальцы сжимали подоконник так, что мрамор трещал под перчаткой. Сила рвалась наружу, древняя, необузданная. Достаточно одного приказа. Мариус уже ждал в дверях, чувствуя бурю, готовый ринуться исполнять.

Но.

Слово всплыло из глубины, тихое, но неумолимое. Но. Она была не добычей. Не ключом к смерти. Она была... Элианой. Со своей волей. Со своей раной. Со своим правом сказать «нет».

Предоставить выбор. Мысль была чужой, неудобной, как тесная обувь. Не его метод. Не метод хищника. Но именно это остановило его. Если пророчество истинно... если ОНА – та самая... разве не должна она прийти сама? Добровольно? Не из-за его силы, интриг или навязчивости, а потому что... захочет? Потому что в нем есть что-то, что заставит ее преодолеть боль и страх?

Он отпустил подоконник. Отвернулся от окна. От Мариуса, чей вопросительный взгляд он ощущал спиной.

– Ничего, Мариус, – сказал он глухо. – Свободен.

Помощник исчез беззвучно, оставив его наедине с гулкой тишиной номера и громким эхом собственного страха: А что, если она не придет НИКОГДА?

Эта мысль была страшнее любой битвы. Страшнее вечности. Она обнажала уязвимость, о которой он и не подозревал. Он боялся не провала пророчества. Он боялся потерять ее. Ту самую, с янтарными глазами и древней печалью в душе. Ту, что заставила вечность сжаться до размеров скамейки в парке. Ту, что уже жила в нем, как заноза, как обещание чего-то иного.

Ночь прошла в мучительном бдении. Не за книгами. Не за экранами. Он сидел в кресле, глядя в одну точку, перебирая в памяти каждый их разговор, каждый ее взгляд, каждый оттенок ее голоса. И ждал рассвета. Как приговоренный.

На следующий день он вошел в парк на рассвете, когда воздух был еще хрустально-холодным и прозрачным. Не было надежды. Была лишь привычка отчаяния, ритуал самоистязания. Он направился к скамейке, готовый увидеть пустоту, остывшие следы вчерашнего кофе, насмешку собственной слабости.

И тогда... он почувствовал.

Не запах кокоса или ванили. Не аромат ее кожи. Это была вибрация. Волна. Та самая, что ударила в него в тот первый вечер, когда он шел мимо и услышал ее плач. Нарушение фона. Резонанс боли, отчаяния, сдавленной ярости – такой же уникальный, как отпечаток пальца. Ее боль. Ее отчаяние. Здесь. Сейчас.

Все мысли, все сомнения, вся тяжесть веков – испарились. Инстинкт, чистый и необузданный, захлестнул его. Он помчался. Не шел с достоинством. Не двигался с хищной грацией. Он БЕЖАЛ. Длинные ноги покрывали аллеи с немыслимой скоростью, пальто развевалось, как крылья темной птицы. Деревья мелькали смазанными пятнами. Он не видел ничего, кроме пути к скамейке. Не слышал ничего, кроме гулкого стука собственного сердца и далекого эха ее рыданий.

Скамейка. Она.

Она сидела. Спиной к миру. Спиной к нему. Согнувшись, как надломленный тростник. Плечи тряслись в беззвучных, но от этого еще более страшных судорогах. Шепот был едва слышен, но он ловил его обрывки, острые, как осколки стекла: "...не могу... так больно... зачем...". Это была агония. Полная, беспросветная потеря почвы под ногами.

Дамьен замер в двух шагах. Дыхание сбилось. Он видел только ее сгорбленную спину, темные волосы, спадающие на шею, тонкую линию плеч, содрогающихся от рыданий. Что сказать? "Я здесь?" "Что случилось?" Все слова казались плоскими, жалкими, оскорбительными перед лицом такой бездны горя. Как прикоснуться к открытой ране?

Он колебался секунду. Вечность, сжатая в мгновение. Страх спугнуть. Страх быть отвергнутым. Страх оказаться бесполезным. Но вид ее абсолютной, беззащитной боли перевесил все. Она пришла. Сюда. Зная, что он будет ждать? Надеясь? Ища... чего? Утешения? Просто присутствия? Неважно. Она пришла к нему. В самую темную минуту. Это был крик доверия, вырванный болью из глубины.

И тогда случилось. Не мысль. Не решение. Порыв. Чистый, неконтролируемый, идущий из самого нутра, из того темного места, где тысячелетиями спала вся его человечность. Он сделал шаг. Еще. Не садясь. Не спрашивая. Он просто... обнял ее.

Его руки – сильные, привыкшие к власти и разрушению – обхватили ее хрупкие плечи сзади. Нежно. Осторожно. Как берут драгоценную, треснувшую вазу. Он притянул ее к себе, к своей широкой, мощной груди, скрытой под слоями дорогой ткани. Ее спина прижалась к нему. Он почувствовал всю дрожь, сотрясавшую ее тело, как ток.

Она вздрогнула всем телом, как от удара. Рыдания прервались на полуслове. Наступила тишина, напряженная до предела. Дамьен замер, ожидая толчка, крика, попытки вырваться. Он готов был отпустить. Сию же секунду. Готов был принять новое "Ничего", новое отвержение.

Глава 5. Утро. Свет и Тень

Первые лучи солнца, еще слабые, но уже настойчивые, пробились сквозь щель в тяжелых шторах. Они золотистой полосой легли на лицо Элианы. Она завороженно смотрела, как пляшут пылинки в этом луче, чувствуя непривычную тяжесть век и странную, глубокую усталость, смешанную с... покоем? Ее тело помнило каждое прикосновение, каждый взрыв страсти прошлой ночи. Помнило и ту леденящую долю секунды у стены, когда в его глазах вспыхнуло что-то дикое, нечеловеческое. Но потом было тепло. Защита. Сон в его крепких объятиях.

Она услышала шаги. Легкие, бесшумные, но она знала, что это он. Дверь из гостиной в спальню приоткрылась. Дамьен вошел. В простых, темных джинсах, сидящих на бедрах как влитые. Голый торс был бронзовым оттенком под солнечной полосой, рельеф мышц играл при каждом движении – атлетическая мощь, скрытая обычно под одеждой. В руках он держал две фарфоровые чашки. Аромат свежесваренного кофе – крепкий, бодрящий – заполнил комнату.

Она приподнялась на локте, инстинктивно потянув шелковую простыню выше, прикрывая грудь. Взгляд их встретился. В его золотых глазах не было вчерашней ярости или страсти. Была... нежность. Глубокая, почти неуместная на таком древнем, властном лице. И тревога. Тонкая, как паутина.

– Кофе, – сказал он просто, голос был низким, чуть хрипловатым после ночи, но мягким. Он подошел, протянул ей чашку. – Латте. На кокосовом.

Она взяла чашку. Тепло обожгло пальцы, приятно.

– Спасибо, – прошептала, делая маленький глоток. Сладость кокоса, горечь кофе, тепло – это было... хорошо. Очень хорошо. Она откинулась на высокие подушки, держа чашку обеими руками, как источник тепла и реальности.

Он сел на край кровати, рядом, но не слишком близко, давая ей пространство. Его собственный кофе – черный эспрессо – стоял на тумбочке. Он смотрел на нее, не отрываясь. Его взгляд был вопросительным. Обеспокоенным.

– Ты как? – спросил он тихо. Не "как спалось". Не "тебе удобно". "Ты как?" – как будто спрашивал о состоянии ее души, о том, что творится внутри после вчерашнего шторма.

Она задумалась, глядя в свою чашку, где плясало солнце в темной жидкости. Сложность чувств захлестнула. Облегчение. Стыд. Страх. Невероятная благодарность. И эта новая, хрупкая надежда, которая так пугала.

– Даже не знаю, как сказать... – начала она, голос был тихим, неуверенным.

Он подвинулся чуть ближе, осторожно. Не обнимая. Просто протянул руку и накрыл ее ладонь, лежащую на простыне рядом с ним. Его пальцы были сильными, теплыми. Твердыми. Надежными.

– Говори как есть, – сказал он просто.

Он не торопил. Она допила кофе медленно, глоток за глотком, собираясь с мыслями под его молчаливым, терпеливым взглядом. Поставила пустую чашку на тумбочку рядом с его нетронутым эспрессо. Взяла воздух в легкие.

– Еще вчера... еще вчера утром я искренне хотела умереть, – выдохнула она, не глядя на него, глядя в окно, где свет становился ярче. – Казалось, выхода нет. Только боль. Только эта... дыра.

Она коснулась груди.

– А сегодня...

Она обернулась к нему, и в ее янтарных глазах, все еще чуть опухших, но чистых, вспыхнул огонек чего-то хрупкого и невероятного.

– ...а сегодня я проснулась и поняла, что я... счастлива.

Она произнесла это слово почти с удивлением, как будто пробуя его на вкус после долгого перерыва.

– Но я боюсь... – голос дрогнул.

Он сжал ее руку сильнее, якорь в бушующем море ее эмоций. "Я здесь. Не бойся." Без слов.

– Я боюсь, что все это... ты, это чувство, эта комната, этот покой... что все это исчезнет. Как сон. И я опять... опять вернусь в свой кошмар.

Слова вырвались шепотом, полным ужаса перед этой перспективой.

Дамьен поднял ее руку к своим губам. Не поцеловал. Просто прижал. Его глаза горели решимостью.

– Не возвращайся, – сказал он твердо, почти приказом, но в голосе звучала мольба. – Останься здесь. Со мной. Навсегда.

Слово "навсегда" прозвучало из его уст с особой, древней тяжестью.

Она выдернула свою руку из его ладони. Резко. Как будто обожглась. Отвернулась к окну, спиной к нему. Плечи снова напряглись, как щит.

– Не могу, – прозвучало тихо, но окончательно.

Он замер. Растерянность сменилась вспышкой ревности, острой, как нож.

– Почему? – его голос стал жестче. – Тебе ведь здесь хорошо. Ты сама сказала – счастлива.

Он не понимал. Как можно отказаться от этого света ради тьмы?

Она не поворачивалась. Голос доносился приглушенно, сквозь ткань ее волос:

– У меня есть дом. Есть муж... И я должна туда вернуться.

Удар. Слово "муж" повисло в воздухе, как ядовитый газ. Дамьен вскочил с кровати. Вся его мощная фигура напряглась, как тетива лука. В глазах вспыхнул первобытный огонь ярости. Он не видел этого человека, но уже ненавидел его лютой, животной ненавистью. Этот... муж... был рядом с ней? Дотрагивался до нее? Имел право называть ее своей? В то время как он, Дамьен, держал ее плачущую, искал, ждал? Ревность смешалась с гневом за ее страдания. Это ОН? Он – причина ее слез? Ее желания умереть?

Глава 6. Шаг в вечность

Лифт на верхний этаж двигался бесшумно. Элиана прислонилась к зеркальной стене, все еще сжимая в руке пустоту, где должен был быть листок от мужа. Дамьен стоял рядом, его рука на ее талии – твердая опора. Дверь люкса открылась перед ними. Роскошь и тишина встретили, как старые знакомые. В руках она сжимала дорожную сумку – скромный символ ее бегства из старой жизни. В гостиной, залитой мягким светом, стоял Мариус. На столе перед ним лежали аккуратные папки с сухими гербами – отчеты, сводки, дела из мира, пока чужого для Элианы. Его ледяные голубые глаза скользнули с сумки на лицо Дамьена, вопросительно и мгновенно аналитически.

Дамьен опередил его. Легкое прикосновение к плечу Элианы, голос теплый, бытовой:

– Иди переоденься, солнце. Я на девять заказал столик внизу, в ресторане у фонтанов. Ладно?

Она взглянула на часы, улыбнулась, сбрасывая остатки напряжения:

– Хорошо. Успею даже душ принять.

Ее взгляд мельком скользнул по Мариусу и бумагам, но без глубины – это была декорация его мира. Она направилась в спальню, сумку поставила у кровати.

Как только дверь в ванную прикрылась, а из-за нее донесся нарастающий гул воды, маска спала. Лед снова сковал черты Дамьена. Он повернулся к Мариусу, который уже стоял в ожидании, его поза была безупречно нейтральной, но взгляд – острым, как скальпель.

Дамьен сделал шаг ближе, его шепот был тише шума воды, но резал воздух сталью:

– Развод. Максимальное ускорение. Все каналы, все ресурсы. К нашему приезду домой ее фамилия должна быть чистой. Как стекло. Ни единой пылинки его влияния. Ни одного напоминания. Сотри все.

Слово «домой» прозвучало как приговор прошлому и декларация нового статуса.

Мариус кивнул, один раз, четко. Информация была усвоена, план действий ясен.

– Юрист уже в работе. Официальные документы будут готовы через 48 часов. Все финансовые привязки… разорваны и аннулированы.

Никаких лишних вопросов о «нем». Исчезновение должно быть юридически безупречным и финансово необратимым. Без крови. Только холодная эффективность и власть денег.

– Хорошо, – Дамьен бросил беглый взгляд на дверь ванной. Шум воды был их ширмой.

Мариус не уходил. Он стоял, его безупречная выдержка лишь подчеркивала важность вопроса, который он задал тише, чем шелест страницы:

– Наши поиски, господин? Они… завершены? Вы нашли То, что искали?»

Пророчество. Смерть. Спасение рода. Весь смысл их трехсотлетних скитаний висел в этих словах.

Дамьен замер. Его золотые глаза, только что такие твердые, утратили фокус. Он смотрел сквозь роскошь номера, сквозь века, на тысячи лиц, мелькнувших в его бесконечности. На тех, чьи жизни он видел от рассвета до заката. На вечную боль потери.

– Не знаю, Мариус, – ответил он наконец, и в его голосе прозвучала непривычная, почти человеческая усталость. – Не знаю, Она ли это… из пророчества. Но…

Он повернулся лицом к двери ванной, за которой булькала вода и была Элиана. В его взгляде вспыхнуло нечто новое – не жажда конца, а жажда продолжения.

– …но на ближайшие лет пятьдесят… поиски прекращены. Окончательно.

Он замолчал. Мысль, дикая и соблазнительная, пронзила его сознание: А может… ее? Превратить? Дать Вечность… вместе? Представил Элиану-вампиршу – те же янтарные глаза, но лишенные живого тепла, горящие холодным вампирским огнем. Тот же смех, но лишенный солнечной дрожи. Дрожь пробежала по его спине. Нет. Это была бы не она. Это была бы пародия, пойманная в ловушку его проклятого бессмертия. Цена вечности рядом – ее человечность, ее солнце, сама ее жизнь, которую он начал ценить больше, чем свою собственную вечность.

– Распоряжения будут выполнены незамедлительно, господин, – произнес Мариус, его голос был безупречно вежливым и ставил точку. Он склонился в почтительном, бесшумном поклоне и вышел, растворившись за дверью.

Дамьен остался один. Шум воды из ванной казался громче. Гул города за окном – назойливее. Он подошел к окну, глядя на вечерние огни, но видел не их. Он видел хрупкий силуэт за матовым стеклом, слышал смутный плеск воды. Он везет ее домой. В мир древней крови, интриг и вечной ночи. И самая большая опасность для нее теперь – не ее прошлое, а его собственный мир. И его собственная, неутоленная жажда вечности с ней. Мысль о пророчестве не давала покоя, но рядом с ней она казалась призрачной. Реальностью было только тиканье часов, отсчитывающих минуты до ужина у фонтанов, и тяжелый камень сомнения на его древнем сердце.

Они спустились в скрытый внутренний дворик, куда вела отдельная лестница. Дамьен вел Элиану рукой под локоть, чувствуя легкую дрожь в ее пальцах. Она была в простом, но элегантном платье цвета темной лаванды. Она выглядела хрупкой и немного потерянной среди этой подавляющей роскоши.

Дворик был волшебством. Небольшой, утопающий в тропических растениях, он вращался вокруг главного чуда – фонтана. Не помпезного, а изысканного. Центральная стела из черного мрамора, по которой стекали тонкие струйки воды, как слезы, собирающиеся в круглый бассейн внизу. Вода подсвечивалась изнутри мягким синим светом, который отражался в тысячах брызг и в глазах Элианы, когда она их увидела. «Фонтан Слез» – прошептала она прочитанное где-то название.

– Наши места, – тихо сказал Дамьен, направляя ее к столику у самой воды. Не «лучшие в зале», а уединенные, скрытые высокими пальмами в кадках. Шум города сюда не долетал, только шелест листьев, плеск воды и тихая, меланхоличная живая музыка – виолончель соло.

Глава 7. Убежище для дневного света

Трап частного лайнера убрали. Дверь закрылась с мягким шипением. Элиана прилипла к иллюминатору, наблюдая, как город превращается в светящуюся паутину и исчезает в облаках. Двигатели загудели ровным басом. Она повернулась к Дамьену, занявшему глубокое кожаное кресло. Его длинные пальцы обхватили ножку хрустального бокала.

— Куда мы летим? — спросила она, садясь напротив, глаза блестели от возбуждения и легкой тревоги.

— Австралия, — ответил он просто, отхлебнув из бокала темно-рубиновую жидкость.

Элиана широко раскрыла глаза.

— Австралия?! Кенгуру, океан… другой конец света!

Он наблюдал за ней.

— Испугалась? — в его золотых глазах мелькнула невидимая тревога.

Она рассмеялась звонко.

— С тобой? Дамьен, с тобой я полечу хоть на самый край света! И обратно! — Ее рука потянулась через столик, коснувшись его пальцев.

Бортпроводник подал ужин. Для Элианы — изысканное филе-миньон. Для Дамьена — только бокал с темной, почти черной жидкостью. Он вращал его в руке.

Элиана отложила вилку, смущенная.

— Ты… почему не ешь? Не голоден? — ее взгляд упал на бокал. — Или… только это вино? Оно выглядит… особенным.

Дамьен почувствовал холод внутри. Почти угадала. Он сделал глоток.

— Диета, — отмахнулся он быстро. — Желудок… капризничает. Врачи запретили твердую пищу пока. Лечусь. — Ложь горела на языке.

Она нахмурилась.

— Болен? Серьезно? Почему не сказал? Мы можем…

— Нет! — он резко перебил, потом смягчил тон. — Нет, солнце. Ничего серьезного. Просто… старые болячки. Я расскажу. Позже. Когда… разберусь во всем сам. — Он не мог смотреть ей в глаза.

Элиана позволила теме уйти. Ее снова привлек мир за окном. Самолет шел над океаном. Внизу лежали крошечные изумрудные острова. Закат заливал горизонт огнем.

— Смотри! — она восторженно тыкала пальцем в иллюминатор. — Островок! Как изумруд! А вон там — облако, прямо как дракон! О, Боже, Дамьен, это невероятно! Так высоко… так красиво! — Ее лицо светилось восхищением.

Дамьен наблюдал не за пейзажем. Он наблюдал за ней. За тем, как ее глаза отражают закат. За беззаботной улыбкой. За тем, как она просто живет этим моментом. Он отхлебнул из бокала. Настоящую жизнь он черпал из ее света. Он знал, что час правды настанет. Но пока самолет нес их сквозь закатное небо, он позволял себе просто быть. Быть с ней. И пил свою диету, пряча тайну за темным хрусталем, пока за иллюминатором горел край ее света.

Самолет приземлился плавно, как корабль на спокойные воды. Мариус, безупречный и бесшумный, как всегда, появился первым, координируя встречу багажа и оформление. Элиана вышла из прохладного салона в теплый, напоенный соленым океанским бризом воздух Австралии. Яркое солнце заставило ее прищуриться после полумрака полета. Дамьен шел рядом, его темные очки скрывали глаза, но рука под локтем была твердой опорой.

Роскошный, угольно-черный автомобиль с тонированными стеклами уже ждал у трапа. Мариус открыл дверь. Элиана погрузилась в прохладную кожаную глубину салона. Дамьен сел рядом. Мариус – рядом с водителем. Машина тронулась бесшумно.

Дорога из аэропорта была гипнотической. Сначала – широченные магистрали, потом – элегантные пригороды, и наконец – его район. Здесь воздух казался другим – дороже, тише. За высокими оградами, за пышной зеленью, стояли особняки – настоящие дворцы современной архитектуры, стекла и стали, смелые формы. Но даже среди них один выделялся.

Они свернули за кованые ворота с незаметным гербом. Автомобиль проехал по идеальному асфальту мимо безупречных газонов и экзотических деревьев, остановившись перед зданием. Оно не просто сверкало новизной. Оно веяло историей. Казалось, вписано в ландшафт не годами, а веками. Монументальное, из темного камня и старого, благородного дерева, с огромными окнами и колоннами, увитыми вековыми розами. Современность здесь была лишь тонким слоем лака на древнем могуществе. Рядом с соседними шедеврами архитектуры этот дом выглядел не просто богатым – он выглядел вечным.

— Удачная компания? — прошептала Элиана, глядя на фасад. — Похоже, ты не просто хорошо зарабатываешь, а… владеешь половиной мира.

Дамьен лишь усмехнулся в ответ, помогая ей выйти.

Внутри было прохладно и тихо. Высокие потолки, темный паркет, блестящий как зеркало, массивная лестница. Воздух пах старым деревом, воском и чем-то неуловимо чужим – не пылью, а скорее… холодом камня.

В просторной гостиной, купавшейся в мягком свете люстр, их уже ждала безупречная шеренга слуг. Во главе стоял пожилой дворецкий, прямой, как стрела, облаченный в безукоризненный фрак. Его лицо было маской вежливой отстраненности, а темные глаза казались совершенно непроницаемыми; он замер с неподвижностью изваяния. Рядом с ним, чуть поодаль, стояла главная горничная – женщина лет сорока на вид, в строгом темном платье и безупречно белом фартуке, ее волосы были туго убраны в пучок. Хотя ее взгляд был опущен в пол, Элиана отчетливо ощутила на себе его мгновенное, острое, словно игла, прикосновение, прежде чем глаза горничной снова скромно опустились. Чуть дальше располагался повар, крупный мужчина с невозмутимым лицом; его мощные руки, привыкшие к тяжелым сковородам и кастрюлям, выдавали скрытую силу. Замыкал ряд садовник – сухощавый и загорелый, с руками, покрытыми старыми шрамами от шипов. Его взгляд, скользнув по Элиане, был отстраненным и оценивающим, словно перед ним было не человек, а новый, незнакомый сорт растения, требующий изучения.

Глава 8. Янтарный свет и Вечная ночь

Черный автомобиль бесшумно катил по идеальному асфальту подъездной аллеи, мертвенные кроны древних дубов скрывали его от любопытных глаз. Огни особняка Дамьена замаячили впереди, но вместо тепла ожидания дома, в груди у него сжалось холодное кольцо тревоги. Слова Айсы висели в воздухе салона, тяжелее запаха кожи и ночи: «Мир Древней Крови… не всегда добр к таким светлячкам». «Береги ее. От всего мира. От себя самого».

Машина остановилась у парадного входа. Дамьен не двинулся сразу. Его золотые глаза, отражающие огни дома, были лишены привычной уверенности. В них горел холодный огонь страха. Не за себя. За нее. За тот янтарный свет, что ждал его сейчас за одним из этих огромных, темных окон.

— Мариус, — его голос прозвучал тише скольжения шин по асфальту, но каждое слово было выточено из стали и льда. Он не оборачивался, глядя прямо на освещенное окно спальни Элианы на втором этаже. — Ни одна душа. Ни в этом доме, ни за его пределами. Ни в кланах, ни в тенях. Никто не должен узнать о ней.

Он впился в ледяные голубые глаза помощника, сидевшего за рулем.

— Ты понял меня, Мариус? — в голосе не было вопроса. Был приказ. Заклятие. — Ее существование здесь – тайна за семью печатями. Ее природа, ее значение… сокрыты. Любые вопросы – пресекай. Любое любопытство – гаси. Любую попытку приблизиться, узнать – уничтожай в зародыше. Без колебаний. Без сожалений.

Он помнил предупреждение Айсы слишком ясно. Его мир – мир интриг, вечных обид и жажды власти – увидит в Элиане не человека. Увидит оружие. Увидит уязвимость Дамьена. Увидит мишень. И тогда начнется охота. Не клана – кланов. Старые враги, мнимые союзники, завистливые сородичи – все учуют кровь в воде. Кровь хрупкой смертной, ставшей сердцем Древнего. Они попытаются отнять ее. Использовать. Сломать. Убить. Чтобы сломать его.

Мариус держал его взгляд. В его обычно бесстрастных глазах мелькнуло понимание глубины приказа. Не просто охрана. Сокрытие. Создание непроницаемой завесы лжи и молчания вокруг одного хрупкого человеческого существа. Он кивнул. Один раз. Резко. Как сабля, вынутая из ножен.

— Будет сделано, господин. Ни одна тень не коснется ее. Ни одно ухо не услышит правду. Она станет призраком в ваших стенах. Невидимым для всех, кроме вас. — Его голос был безжизненным, но в нем звучала железная клятва. Пятивековой опыт превращался в щит и меч для защиты тайны господина.

Дамьен вышел из машины. Воздух ночи был прохладен, но он его не замечал. Он взглянул вверх, на то самое окно. За тяжелой портьерой горел слабый, теплый свет – настольная лампа, ночник. Ее свет. Символ ее человечности, ее хрупкости в этом каменном логове древней тьмы. Этот маленький огонек горел теперь в самом центре его вселенной. И он знал – чтобы защитить его, ему предстоит стать самой непроницаемой тьмой. Стать стеной, горой, бездной между ней и всем своим жестоким, бессмертным миром.

Он вошел в особняк, дверь бесшумно закрылась за ним, отсекая внешний мир. Но война уже началась. Война за тишину. Война за тайну. Война за право древнего вампира любить хрупкий свет смертной, не погубив его своей же вечной ночью. Приказ был отдан. Мариус растворился в тенях, чтобы исполнить его. А Дамьен направился по мраморным ступеням вверх, навстречу тому единственному свету, ради которого он был готов перевернуть весь свой древний, кровавый мир.

Холодная маска вампира растаяла, как иней под утренним солнцем, как только дверь закрылась за ним, отсекая весь мир, оставив только ее. Элиана стояла посреди огромной, роскошной спальни, но не пугаясь ее масштабов, а с широко распахнутыми от восторга глазами. Она кружилась, касаясь пальцами тяжелого бархата портьер, гладя холодный мрамор каминной полки, ее смех, легкий и звонкий, наполнял каменную пустоту жизнью.

– Дамьен! – Она обернулась к нему, ее янтарные глаза сияли ярче люстр. – Это же… это же сказка! Посмотри на эти витражи! На эту лепнину! Я чувствую себя принцессой, заблудившейся в замке Спящей Красавицы! Только… без сна, надеюсь? – Она подбежала к нему, схватив за руку, ее пальцы были теплыми и живыми в его вечном холоде. – Тут так много всего! Каждая комната – как музей! А библиотека! Я заглянула… там просто океаны книг! Ты живешь… жил… тут всегда?

Ее восторг был заразителен и мучителен одновременно. Он видел особняк ее глазами – не как цитадель власти или гробницу веков, а как волшебный дворец, полный чудес. И в этом свете, исходящем от нее, он на мгновение и сам увидел отблеск той сказки. Его страх отступил, сдавленный мощной волной чего-то теплого и незнакомого, что подкатывало к горлу.

– Всегда – понятие растяжимое, мой свет, – его голос звучал мягче, чем когда-либо, даже для него самого. Он позволил ей вести себя к окну, откуда открывался вид на темный парк. – Но да. Это… дом. Твой дом, пока ты здесь. Рад, что он тебе нравится. – Он смотрел не на парк, а на ее профиль, освещенный мягким светом лампы. На то, как ее ресницы отбрасывали тени на щеки, как горели ее глаза.

Их разговор плавно перетек от архитектуры к книгам, от книг – к звездам за окном, от звезд – к тишине, которая вдруг стала не давящей, а уютной. Они сидели на широком диване у камина, ее голова постепенно опустилась ему на плечо. Запах ее – теплый, сладковатый, человеческий – окутывал его, сводя с ума древние инстинкты и пробуждая нечто новое, более мощное.

Первый поцелуй был естественным, как дыхание. Инициатива исходила от нее – она приподнялась, ее янтарные глаза вопросительно смотрели в его золотые, а потом ее губы коснулись его. Легко, неуверенно. Холод встретился с теплом. И что-то в Дамьене сломалось. Века контроля, ледяной рассудок, маска Древнего – все это рухнуло под натиском этого хрупкого, невероятно смелого тепла. Его ответный поцелуй был уже не вопросом, а утверждением, обладанием, мольбой. Голод древнего существа смешался с неистовой, почти болезненной нежностью новорожденного чувства.