Любовь на кончиках пальцев

Пролог

— Выше! — покрикивала сухенькая старушка, прохаживаясь между станками. — Выше тяните мысок! Вы что, как коровы! Никакой пластики и грации! Смотреть противно. Лена, подбери свою сраку! Отрастила задницу, никакой элегантности. Маша, не заваливайся набок, ровнее корпус. Наташа, дотягивай колено!

Я обливалась потом и пыталась выпрямить колено, чтобы удовлетворить желания Разумовской. Вот только сварливая бабка, преподающая у нас седьмой год, никогда не была довольна тем, что мы демонстрировали. Как бы ни лезли вон из кожи, она всегда находила к чему придраться. Оскорбления и обвинения стали чем-то понятным и обыденным. Мы даже не обращали на них внимания, смирившись с тем, что для неё это лишь возможность продемонстрировать свою власть.

Кинув быстрый взгляд на часы, едва не застонала. Ещё полтора часа настоящего ада. И зачем спрашивалось, нас так гоняли. Нет, я понимала и учила историю достаточно хорошо. Но всё же… Войны не предвиделось, а в наших реалиях, быть знаменитой балериной не обязательно, чтобы шпионить для своей страны, убивать мерзавцев и передавать сверхсекретные данные. Достаточно просто быть хорошей балериной и состоять в правильной труппе. А это всегда можно было организовать.

Вопль опять настиг меня, и я выпрямила ногу, старательно подтягивая колено, которое и так гудело, после пятничного задания. Рандеву со стеной было жёстким и малоприятным. Но нашей грымзе было откровенно срать, в каком побитом состоянии мы приходили на тренировки. Балерина всегда должна улыбаться. Сквозь боль, страх и слёзы. Главное оружие белого лебедя – его очаровательная улыбка.

— Гранд жете, по диагонали, по одной, пошли! — скомандовала та и ударила тростью о пол.

Девочки потащились в один конец комнаты, тихо ненавидя всё это. Каждая из нас оказалась в приюте не по своей воле. Да и становиться наёмными шпионками страны с детства никто не грезил. Нас собрали со всей страны. Привезли в интернат и сказали, что отныне мы станем самым совершенным оружием в руках нации. Смешно… Но за последние пятнадцать лет я даже не думала о побеге. Какими бы тяжёлыми и изнурительными ни были тренировки, любая из нас готова была терпеть до последнего.

В отличие от многих нам повезло. Нас не выбросили на улицу. Мы были обучены, одеты, обуты, всегда накормлены. Нас не нагружали делами по пансиону. Мы ничего тяжелее снайперской винтовки в руках не держали. Балерины должны быть изящными и ухоженными. Они должны прыгать и порхать над сценой. Готовка, стирка, уборка – не те занятия, которыми должны занимать свой день будущие звёзды большой сцены. Мы и не занимались таким. Потому могла с чистой совестью радоваться своему положению дел. Убивать намного проще, когда привыкаешь к этому, как к рутине.

Тряхнув головой, встала в шестую позицию и приготовила к выполнению заданного упражнения. Мозг, как обычно, отключился и перестал доставлять проблем. Прыжок, короткий полёт, приземление, шаг, прыжок… И таким образом до конца огромного тренировочного зала. Когда ноги последний раз встали в пятую, я выдохнула, сложила руки и медленно поплыла к остальным. Надеюсь, наша грымза сегодня будет довольна одной-единственной прогонкой. Иначе колено реально отвалится.

— Слышали, — девицы тихо шушукались, — будут выбирать нового статиста в Большой.

— И для чего? — я утёрла пот со лба и облокотилась на станок рядом с Анной, нашей лучшей на курсе. — Опять, что ли, какая-то из балерин залетела?

— Нет, поговаривают, что это заказ от правительства, — ещё тише зашептались остальные. — Марьяна, сказала, что старших уже отсмотрели. Никого из выпускниц не нашли. Значит, через две группы придут к нам. Вот бы получить правительственный заказ.

— Ага, — закивала Аня, — тогда можно покинуть этот интернат на два года раньше. Те, кто выполняют такие заказы, всегда на особом счету.

— Не рвались бы вы, девочки, вперёд паровоза, — отмахнулась я. — Лучше потихоньку сидеть в нашем болоте, при деле и деньгах. Чем рисковать своей задницей. Правительственные заказы – всегда рискованные и под грифом с пометкой смертельно опасно. Я бы предпочла свою обыденную работу, таким сомнительным перспективам.

— Ну да, ну да, — скривилась блондинка рядом со мной.

— А ну, закрыли рты и по второму кругу! — заорала с другого конца Разумовская. — Совсем распоясались, дуры малолетние! Едва по восемнадцать стукнуло, а уже подавай им мировую славу. Гранд плие, сто раз! Разошлись по станкам.

Тяжело вздохнув, отлипла от того места, где стояла и потопала к своему станку. Злить тренершу больше положенного не хотелось. А то зная её дерьмовый характер, за оставшийся час она могла нас со свету сжить. Встав, натянула на лицо улыбку, подняла руку в пятую позицию, ноги в третью и приготовилась пахать до падения. Дай боже, мы сегодня хотя бы доживём до стрельб, иначе вся группа издохнет под руководством Макарова, которому срать на то, что Разумовская из нас душу вытрясывала. Тут каждый препод мнил себя важным, нужным и главным. А нам, приходилось как-то выживать…

Глава 1. Grand jeté

— Наталья, прошу, проходите и располагайтесь, — незнакомый мужчина властно кивнул в сторону неудобного металлического стула. — Можете не беспокоиться, это просто стандартная проверка.

Я кивнула и прошла в указанном направлении. В такие сказочки верилось с трудом. Как только, каждой из воспитанниц пансиона, исполнялось четырнадцать, её начинали гонять на штатные мероприятия, и она становилась заложницей своего собственного будущего. Без права голова… Инструмент в руках своей страны. Чувство долго в нас вбивали палками и розгами. И под конец обучения самые совершенные машины для устранения проблем покидали эти стены с сияющими улыбками на устах.

И вот в таком аду, он хотел, чтобы я поверила в то, что это простое интервью перед объявлением миссии? Не смешите мои тапочки, — я прекрасно видела, как стальной блеск за стёклами очков пытался примерить на меня какой-то образ. Потому я сочла за лучшее просто промолчать и занять указанный стул. Злить проверяющего не хотелось, да и искать себе проблем на голову, если честно тоже. Я и так не отошла после последней миссии. Вряд ли меня отберут. Всё же не прошло установленного срока на отдых.

— Восемь, сорок семь, вечер, семнадцатое сентября, допрос Натальи Евгеньевна Иванова, — начал диктовать мужчина в небольшой диктофон. — Задание код «Эрос». Прошу, давайте приступать.

— Хорошо, — покорно кивнула я, даже не поменявшись в лице, при слове допрос.

— Сколько вам полных лет? — мужчина опустил глаза в бумаге перед собой.

— Восемнадцать, — меланхолично ответила я.

— Как вы относитесь к ОПГ? — вопросы этого допрашивающего никогда не имели логических связей, но всегда были основанием для выявления отступников.

— Как и любой законопослушный гражданин, — ровно, без эмоций процитировав выдержку из книги по шпионажу. — Они должны перестать существовать.

— Если вам прикажут использовать свою девственность в качестве оружия перед преступником, который является угрозой для национальной безопасности, как вы поступите? — с любопытством, тот взирал на меня.

— Как и любой законопослушный гражданин, исполню приказ, отданный куратором, ради достижения главной цели нашего существования, — продолжала нести полную ахинею.

— Что вы знаете о «Белых»? — теперь его голос чуть заметно дрогнул, выдавая важность этого вопроса, на фоне остальных.

— ОПГ, появившаяся около двух лет назад и ставшая одной из самых кровавых за последние годы, — чётко и быстро принялась докладывать информацию с лекций. — Убивают без разбора. Сеют хаос и смерть. После них практически никогда не остаётся выживших. По словам разведки, торгуют с иранцами, наркотиками и живым грузом. Также, если верить оперативным данным, группа наёмников убивает политиков и чиновников, которые не желают мириться с таким положением дел и противостоят им всеми силами, стараясь искоренить эту мерзость с наших улиц.

— Прекрасно, — закивал интервьюер головой. — Когда вы последний раз сдавали анализы?

— Как и положено, первого числа, — не стала удивляться такой резкой смене вопросов.

— Что-то по гинекологии в отклонениях есть? — мужчина уставился на меня практически не мигая.

— Нет, — покачала я головой, — девственность подтверждена, а также никаких заболеваний нет. Организм полностью чист.

— Вы знаете человека на фото? — он поднял карточку и продемонстрировал её мне.

— Нет, — ещё раз покачала головой из стороны в сторону.

— Замечательно, — закивал мужчина, — теперь встаньте, поднимите юбку, снимите полностью нижнее бельё, расставьте ноги на ширине плеч и лягте грудью на стол.

Я сперва вздрогнула, но медленно поднялась на ноги, выполняя приказ главного. Дрожащими пальцами, вцепилась в подол юбки и подняла её на талию. Снять бельё было тем ещё испытанием, но я всё же стянула трусики до самых щиколоток и выполнила указание. Прохладный металл стола, остужал кожу щеки и разгонял кровь по венам. Я замерла и постаралась не показывать страха. Вот так, раздвигать ноги перед кем-то было странно. Но это приказ проверяющего, я не могла ослушаться.

— Почему промежность небритая? — резкий хлопок лёг на ягодицу, и я вздрогнула.

— Ещё четыре дня до еженедельных процедур, — холодно ответила я, стараясь дышать через нос и более размеренно.

— Неправильный ответ, — ещё один удар обжёг кожу, — вы уже в том возрасте, когда задание может поступить в любой момент и вы обязаны приступить к его выполнению немедля ни секунды. И как с такими убеждениями и отсутствием дисциплины, вас вообще допустили до работы?

— Прошу прощения, у нас ещё не было смены графика, — шептала я и мысленно старалась успокоиться, чтобы не показать своей паники. — У меня нет права выполнения заданий выше обыденных. Потому о таких правилах я не подозревала. Прощу прощения, обязательно исправлюсь и приложу максимальные усилия, чтобы такого больше не повторилось.

— Ладно, на первый раз действительно прощу, — хмыкнул мужчина, — а теперь ноги шире.

Теперь это всё казалось ещё более унизительным. Но я не смела противиться и сопротивляться. Хотела я того или не хотела, но я вынуждена терпеть. Только так, дойдя до конца, я могла покинуть стены этого особняка и перестать быть живой куклой в руках тех, кто привык ломать и использовать людей для удовлетворения своих потребностей. У меня никогда не было права голоса, а выдержка и воспитание не давали оступиться. Но это не значило, что глубоко в груди у меня не тлело от несправедливости и желания послать всё к чёртовой матери.

Глава 2. Demi-plie

Тренировки занимали две трети моего основного времени. Потому на отдых практически ничего не оставалось. Я могла лишь надеяться на то, что в будущем мои усилия окупятся и я продолжу блистать не только на поприще наёмного убийцы, но и как звезда балета. Не просто же так я гробила всю свою жизнь, день за днём пропадая на тренировках у станка. Репетиции внушали какой-то оптимизм. Показывали мне путь. Они были отдушиной в серых и унылых буднях пансиона, в который и крыса без пропуска не могла попасть. Самый обычный и скучный дом, внутри охранялся самым строжайшим образом, как государственная тайна.

Каждая из воспитанниц страдала парой десятков нервозных болячек и могла посоперничать с психами. Но народ свято верил, что порушенная детская психика, залог гениального исполнения в более возрастном исполнении, и не видела в этом ничего такого. Я же мечтала танцевать для души, для гармонии и для собственного удовлетворения. Вместо крови на руках мне виделись цветы и овации. Когда целый зал Большого театра рукоплескал тебе стоя, после великолепно исполненной партии в Щелкунчике. Я даже о главной пока не смела грезить, лишь бы попасть и стать знаменитой.

Тряхнув головой, забрала выбившиеся из пучка пряди и отошла к воде. Немного сушило и хотелось пить. В голове набатом стучали тяжёлые мысли о собеседовании. Обычно меня отклоняли прямо сразу, не успевала я покинуть допросную и дойти до собственной спальни в пансионе. Но на этот раз всё оказалось немного не так. Я уже примерно поняла, что выбор у куратора не сильно большой. Рыжих и натуральных блондинок на всех годах обучения не так много, а если ещё и возраст учитывать. Нас можно пересчитать по пальцам одной руки.

Все остальные девушки уже получили сообщения о непригодности по этому заданию и дико расстроились. Всё же станцевать на главной сцене страны мечтали многие. И убийство одного козла тут большой роли не играло. Что уж кривить душой. Если мне действительно удастся войти в труппу Большого, то я готова кого угодно хоть голыми руками придушить. К тому же разговор шёл далеко не о законопослушных дяденьках. ОПГ – та ещё головная боль, и отморозков в них водилось столько, что всему нашему пансиону, от мала до велика, горбатиться полгода, дабы всех переубивать.

Сделав несколько глотков воды, постаралась сосредоточиться на занятии. Сегодня от решения не только куратора, но и нашей грымзы будет зависеть выбор в театральную постановку. Легенда должна быть безупречной… Это одно из главных правил, по которым девушкам приходилось существовать в этом балетном аду. Смешно не было… Смех и улыбка – стали оружием, острым клинком, разящим наповал всех, кто неугоден правительству. В мире фальши, лжи и предательства, не осталось места ничему настоящему, светлому и обыденному. Так хотелось послать всё к чёрту, что уже не хватало душевного запала.

Вернувшись к станку, встала в четвёртую позицию и начала медленно выводить фигуру, которая была основной на сегодняшней тренировке по станочному ремеслу. Музыка отдавалась в ушах неразборчивым гулом, и каждую мышцу в теле буквально перекручивало от напряжения. Тряхнув головой, отошла от станка и утёрла катящийся по лицу пот. Нет… Бесполезно, даже если я всю ночь тут проторчу, проще и лучше от этого не станет. Мой предел прекрасно видел каждый преподаватель. Против матушки-природы не попрёшь.

Уставшая как собака, я, заползла в общую душевую комнату. Всё же гениального человека из меня не вышло. Я была полнейшей посредственностью. Крепким средничком, который вполне мог претендовать на главные роли, но впахивать для этого мне приходилось раз в двадцать больше, чем любой другой. И это обескураживало. От этого опускались руки и начинало тошнить от самой себя. Раз за разом, лбом об стену, которую никогда не смогу преодолеть, даже если вывернусь наизнанку и попытаюсь стать кем-то большим.

Я понимала и поощряла желание кураторов больше работать в индивидуальном порядке, но большинство из них проводили лекции без дополнительных умственных усилий, как в стенку. Читали монотонно и по бумажке, не выходя за рамки установленной программы, что неимоверно злило. Свои заумные речи считали интеллектуальной собственностью и либо надеялись, что пансионки каким-то образом сложат их в красивые и правильные думы, либо просто игнорировали наше присутствие, продолжая вещать о чём-то нерациональном и бесполезном.

Но и мне это давало тренировку усидчивости, актёрского мастерства и культурного поведения. К тому же выработался навык сна с открытыми глазами. Чем не благодать? Да и веселее страдать в компании. Всегда можно попросить у одногруппниц лекции, которых у них нет. Девицы так потешно терялись и нервничали, переживая, что заснули на занятиях или подзабыли важную деталь. Всё это проникало в грудную клетку тёплыми росточками. Только всё же этого было маловато, чтобы рвать жопу ради долга и чести… Их просто вбили нам в головы, так же, как и лекции. Шаг вправо, шаг влево и всё расстрел на месте, за предательство страны. Кому такое надо?

Школьные душевые роскошью не отличались, никакого уединения, хлипкие пластиковые перегородки, да прикрученные к полотку лейки. Всё, чтобы минимизировать риск возникновения травм у балерин. Замызганные дорожки, плитка на стенах с мелкой россыпью трещин, мыльные задницы и нервная очередь из страдающих балерин, мечтающих лишь о том, чтобы упасть на кровать и не вставать с неё хотя бы пару суток к ряду. Но это лишь в мечтах. Тут бы помыться по-человечески и уже благодать.

Очередь быстро рассасывалась, уставшие девицы, сидящие в тренировочных залах до самой ночи, переходили к более интересным видам отдыха, и перед отбоем сбегали посмотреть телик и посплетничать о скучной жизни пансиона. Стояли брошенные как попало, не отмытые мыльные подставки, предназначенные для минимизации травм, мол, сажаешь на них задницу и точно не расшибёшься, если заснёшь ненароком. Чьё-то полотенце, утерянное в луже воды, проплыло мимо. Мочалки на крючке. И даже раздавленный шампунь, павший смертью храбрых в борьбе с потом и вонью. В остывшей ванне остались неопознанные тела в дальнем конце душевых.

Глава 3. Coupe

Карина с полотенцем в руках стояла в двух шагах и давила хищную лыбу отпетой маньячки. Хотя в нашем курятнике это уже можно было считать нормой поведения. Ник-то не удивился бы. Девицы стояли в чём мать родила, хотя они были давно вымыты, и даже волосёнки накрутили на бигуди перед важным отбором. Сбоку подступала неизменная прилипала в лице Стаси. У которой отродясь не водилось собственного мнения и хоть какого-то умишки. Трясла мало спортивной задницей, которая для балерины смерти подобна.

Полотенце рядом со мной в этот раз было не махровым. Возвращаться в комнату было лень, а в душевых всегда можно было обзавестись обычными. Отбив атаку спереди, я отскочила влево, вглубь проходов, вылетая из замкнутого пространства кабинки, чтобы не попасть под второе полотенце. Резкие взмахи, словно хлыст, разрезали вялую атмосферу громким матом Стаси, которой прилетело по наглой роже. Третья пока не показывалась? Скорее всего, стояла на стрёме. Пусть час и поздний, но за подобное нарушение дисциплины, девиц выгнали бы взашей. Всё же результаты у всех троих не ахти. Хоть по балету, хоть по стрельбе, хоть по количеству выполненных миссий. Они это понимали. И мою ценность для пансиона тоже оценивали здраво.

Потому все эти стычки происходили так, чтобы остальные не могли на них донести. Полуночные девицы, заныкавшиеся в дальних кабинках, против самопровозглашённой королевы не попёрли бы. А я… Я такое терпеть не могла. Можно было простить синяки, а вот оскорблённую гордость так просто за пояс было не заткнуть. Я продвигался вдоль широкого прохода, парируя выпады. Карина пыталась связать моё полотенце своим, чтобы сделать жертву беззащитной перед туповатой подружайкой, не способной даже на такие простые действия. Этого можно было избежать, отбивая вправо, снизу и поперёк движения противника.

Но в этот раз я ударила вдоль, словно хотела накрыть полотенце противника своим, хлысты свились, я изо всех сил дёрнула рукой, отскакивая назад, и вырвала оружие у самовлюблённой дуры, не знающей своего места. Недооценивать сноровку и силу человека, который до полусмерти впахивал в зале, в качалке и в бассейне, вполне в духе этого тупого трио, считающего, что им всё можно, даже то, что нельзя. Парочке нападающих срочно нужна была помощь третьей, ибо вдвоём они не вывозили, и они её позвали. Словно в нашем противостоянии, это хоть что-то могло изменить. На самом деле ровным счётом ничего.

— Ах ты тварь безродная! — Карина от злости захлебнулась слюной. — Эй! Отдай мне полотенце! Я придушу эту суку!

Пока в руках у меня было целых два хлыста, наглым коровам приходилось отступать и пятиться. Уж у меня-то перехватывать и хлестать получалось на загляденье. Пусть я больше любила балет, но и спецподготовкой никогда не брезговала. Мелкая пухленькая девятиклассница вбежала ещё с двумя тряпками в руках. Вафельными пользоваться не любили, предпочитая возвращаться в общежития за своими собственными, и даже под конец ночных тренировок таких полотенец в раздевалке лежало полкорзины.

Мимо, словно коршун, настигающий зазевавшуюся перепёлку, пролетела чья-то коленка, и размокшие пятки столкнулись с туловищем Стаси, которая явно не ожидала такой подставы со стороны. Отчего вскрикнула и упала, а тело сгруппировалось, отскочило и оказалось Анькой, которая яростно сверкала глазищами, рассматривая замерших куриц. Теперь ситуация накалялась до предела. Лучшая ученица выпускных классов была едва ли не на первых местах во всех списках, и против такого аргумента идти было тяжеловато. Даже если три дуры хотели… На неё не полезли бы. Это не просто выгон из пансиона, это прямая дорога на кладбище.

— Ты на нас напала! — заголосила девятиклассница, которая всё ещё стояла в дверном проёме и ждала товарок по разуму.

— Кто на кого напал? — воинственно наехала на неё представительно класса. — Чё это счяс было? Какого хрена тут происходит? Совсем хамло подзаборное попутало берега?

— Свали нафиг! — Карина зашипела, но благоразумно отступила на шаг и выставила перед собой руки.

— Не лезь не в своё дело! — угрожающе завопила Стася.

— Я тебя, ссыкло, прекрасно понимая понимаю, Наташка всех бесит своей идеальностью и повёрнотостью на балете, — продолжала наступать на ту Анна, которая после виртуозного полёта и без полотенца выглядела внушительней двух щуплых дур. — Но какого лешего вы попёрлись трое на одну? Совсем гордости нет? И я должна вас за это по головке погладить и сказать, какие вы, бляди, молодцы? А?

Пропуская мимо ушей ругательства, я тем временем обезоружила Карину и придавила ногой к полу. Наступать на свежие ушибы оказалось приятно. Особенно когда идиотка от этого шипела и ругалась. Тела в душевых от просмотра драки приобрели некий энтузиазм, повылезали и решили принять словесное участие. Хотя их мнение мало кого интересовало. Тут главное слово было за Аней, а та дико ненавидела всякого рода козни и подставы. Так что на душе было радостно сразу от нескольких факторов.

— Да ты знаешь, что тебе за это будет? — крикнула мелкая.

— Что? — уточнила лучшая выпускница этого года. — Сомневаюсь, что весь пансион соберётся бить одну меня. Или я не права?

— Хватит позориться, — тихо пробормотала одна из одноклассниц самой обделённой мозгами. — Если начнут слухи ходить, что мы тут толпой избиваем тех, кто неугоден, нас не только расформируют, но могут и по этапу отправить. Стась, ты не звезда и давай откровенно, топишь весь класс.

— А потом прилетит от представителя класса, — тихо прошелестело ещё одно тело из дальних кабинок.

Глава 4. Pas de bourrée

— Доброе утро, Наталья, — кивнул мне куратор, — проходите, присаживайтесь, сегодня у нас с вами подготовительная сессия.

— Обычно мне дают задания, не требующие личной подготовки от куратора, — удивлённо пробормотала я, присаживаясь на стул. — Разве в этот раз что-то поменялось?

— Теперь у вас начнётся новый этап в жизни, — меланхолично отозвался мужчина. — Вы единственная, из студенток пансиона, которая подходит на роль выбранного плана. Ваша основная задача, сделать всё, чтобы убрать члена ОПГ. Дворцовский Константин Алексеевич. Один из самых опасных перебежчиков за последнее десятилетие. Окончил академию КГБ с отличием, показывал удивительные результаты на работе. Но несколько лет назад стал врагом собственной страны. И это всё в тяжёлый момент развала Советского Союза. Теперь он ваша цель номер один.

— Можно ли мне ознакомиться с информацией? — приподняла я бровь.

— Конечно, — мне подтолкнули папку с досье.

ДОСЬЕ №268792/12-Н

ЛИЧНЫЕ ДАННЫЕ

ФИО: Дворцовский Константин Алексеевич

Дата рождения: 1965 год

Место рождения: г. Москва

Гражданство: РФ (ранее СССР)

Семейное положение: разведён, двое детей

ОБРАЗОВАНИЕ И КВАЛИФИКАЦИЯ

1982–1987 гг. — Московская средняя школа №57

1987–1992 гг. — Академия КГБ СССР (с отличием)

Специализация: контрразведка, оперативная работа

СЛУЖЕБНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

1992-1992 гг. — оперативный сотрудник 2-го Главного управления КГБ СССР

1992–1993 гг. — старший оперуполномоченный ФСБ РФ

1993–1994 гг. — начальник отдела по борьбе с организованной преступностью

ОПЕРАТИВНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Уровень подготовки:

ПРЕСТУПНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Период перехода на сторону противника: сентябрь 1994 год

Характер деятельности:

ОСОБЕННОСТИ ЛИЧНОСТИ

Психологический портрет:

ОПАСНОСТЬ

Уровень угрозы: максимальный

Особые навыки:

ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Место проживания: постоянно меняет место жительства

Связи: имеет обширную сеть контактов в различных спецслужбах и преступных группировках

Финансовое положение: располагает значительными средствами, полученными преступным путём

Примечание: объект представляет исключительную опасность для государственной безопасности. Рекомендуется соблюдать повышенные меры предосторожности при проведении оперативных мероприятий. Убить на месте.

Глава 5. Battement fondu

Небольшая сумка с вещами, тремор в пальцах и нежелание становиться частью безумного мира. Я впервые оказалась один на один с настоящим. Обычно мои задания были скрытными и не выделялись в толпе людей. А тут я оказалась самой главной примой. Девицей, которую выставят напоказ, словно достояние общественности. К такому повышенному вниманию я никогда не была готова и теперь не знала, что с ним делать. Вариантов было немного, и я упорно мотала головой, собираясь с силой духа.

Если кураторы и учителя в меня поверили, следовательноя идеально подходила для этой работы и накручивать себя до истерики не имело смысла. Всё прекрасно. Главное — не опускать руки и не сдаваться. Вера в собственные силы окрыляла и приподнимала меня над многими, кто ломался под гнётом обстоятельств и невозможности сделать шаг вперёд. По крайней мере, я всегда смогу сбежать и раствориться в неизвестности, как и любой агент, работающий во благо своей родины.

Главный репетиционный зал театра гудел, словно растревоженный улей. Я стояла у входа, чувствуя, как сотни любопытных глаз оценивали меня с головы до ног. Рыжие кудри, уложенные в простенькую причёску, блестели в свете софитов, а чёрное платье подчёркивало стройную фигуру. Продуманный до мельчайших деталей образ, заставлял всех поворачивать головы в мою сторону. По залу прокатился негромкий ропот. Балерины постарше переглядывались, поджимая губы, а молодые актрисы демонстративно отвернулись, словно я тут их злейший враг.

— Позвольте представить вам нашу новую артистку, — главный режиссёр театра, грузный мужчина с седыми висками, взмахнул рукой в мою сторону. — Наталья Аркадьевна Соколова присоединяется к нашему коллективу с сегодняшнего дня. Она была порекомендована одной моей хорошей знакомой. Девушка прекрасно танцует и чудесно дополнит наш коллектив.

— Ну надо же, — протянула одна из девиц, высокая блондинка с ярко накрашенными губами, — прямо с обложки журнала к нам пожаловала.

— Да уж, — подхватил молодой балерун с маслеными глазами, — у нас тут не подиум, дорогуша.

Я сохраняла невозмутимое выражение лица, как учили в академии, и улыбалась максимально дежурно и сдержано. Эмоциональная сдержанность — ключ к успеху. Именно об этом нам талдычили практически двадцать четыре на семь. И зачастую именно это спасало жизни агентам. Нельзя показывать больше, чем прописано у тебя в путеводном листе. Актёрская игра должна быть максимально правдоподобной. Наши роли разрабатывались лучшими из лучших, и это тому подтверждение.

— Надеюсь, вы не только красивы, но и талантливы, — процедила сквозь зубы примадонна театра, сверля меня возмущённым взглядом.

— Время покажет, — спокойно ответила я, мысленно отмечая каждую реакцию присутствующих.

— А где вы учились? — спросил пожилой балетмейстер с седыми бровями.

— В Московской театральной школе, — ответила я, не моргнув глазом.

— Ах, в той самой, что при консерватории? — иронично уточнил молодой паренёк слева.

— Именно там, — подтвердила я, не давая сбить себя с толку.

— Что ж, — подытожил главный режиссёр, — давайте дадим нашей новой коллеге шанс проявить себя. Разговорчики оставим на потом, а сейчас займёмся делом.

В зале раздался негромкий смех присутствующих артистов Большого театра, и шепотки пропитались ядом и ненавистью. Я чувствовала, как напряжение нарастает, но продолжала держаться ровно, словно ничего не замечая. Отыгрывала тот сценарий, который мне выдал куратор. Ведь я умная и хорошая девочка, таким не престало поддаваться безумному напору всевозможных истеричных настроений. Это проверка и попытка выбить меня из колеи. Я напоминала себе о мерзком характере людишек и той зависти, которая в них жила. Если уж наши воспитанницы пансиона периодически съезжали с катушек, то о примах и речи не шло. Они пытались вывести меня из себя всеми доступными способами, лишь бы макнуть лицом в грязь.

Проявить терпение и мудрость, показать всем, чего я стою. В голове раз за разом вспыхивали наставления куратора. Они должны принять меня как одного из членов трупы. Пусть и ненадолго, но это место станет моим новым домом. Я улыбнулась, мысленно отмечая каждого потенциального союзника и противника в этом новом для меня коллективе. Главное — не выдать себя и свои истинные намерения. Пока остальные артисты расходились по своим делам, можно было улучить минутку и установить прослушку. Они не должны заподозрить, что я здесь не за тем, за чем кажется на первый взгляд.

В зеркале гримёрной я увидела своё отражение — спокойное, уверенное лицо, ни тени волнения. Я справлюсь с любым заданием, насколько бы идиотским оно ни оказалось. Готовясь к первому выходу на сцену, который станет началом моей опасной миссии. Если не смогу даже такую толпу впечатлить, то грош цена моим навыкам. Разумовская меня с дерьмом сожрёт и не подавится. Эта бабка всегда знала, как доставить нам проблем. И не остановится ни перед чем, если вдруг одна из её самых усердных учениц провалится на таком простеньком прослушивании. Можно будет паковать чемоданы и выбирать сосенку в лесу, под которой меня и закопают.

Я сидела в полутёмной гримёрке, глядя на своё отражение в зеркале, и мысленно считала до десяти, потом обратно до нуля, и так несколько раз по кругу, пока не успокоилась. Рыжие кудри, которые так взбудоражили местных танцовщиц, сейчас казались просто маской, ещё одним слоем защиты. Не торопись… Нельзя совершать необдуманных поступков, каждый шаг вёл нас в бездну ошибок и самоуверенной наглости. Я повторяла про себя слова преподавателя и старалась поймать ту самую точку равновесия и адекватности. Каждое сделанное па должно быть продумано от начала и до конца.

Глава 6. Rond de jambe en l’air

— Соколова, вы готовы к пробному выступлению? — голос главного режиссёра, как хлопок бича, разрезал тишину гримёрки.

Я вздрогнула, но мгновенно выпрямила спину. Спокойствие, нельзя показывать своих истинных эмоций. В голове пронеслось миллион разнообразных мыслей, пока я поднималась со стула и настраивалась на танец. Глубокий вдох.

— Готова, — ответила я, голос, на моё счастье, остался ровный, вопреки бешеному стуку сердца под рёбрами.

— Отлично, через пять минут, покажете, на что способны, — в его тоне явственно прозвучало сомнение. — Обычно от подобных вам мы ждём немного. Надеюсь, хоть кто-то способен стать исключением из правил.

— Держись, девочка, — прошептала женщина позади меня, но слова потерялись в гуле, бешено пульсирующее крови в ушах.

Показательный танец. Проверка. Костюмер лихорадочно затягивала шнуровку корсета, фиксируя струящуюся пачку. Пока я шла, за кулисами, меня преследовали – взгляды. Десятки глаз артистов: скучающие, насмешливые, откровенно злорадные. Ждущие провала и позора от вчерашней ученицы. Алчущие, чтобы я дрогнула, сломалась и покончила со всем. Первые ноты из динамика ударили по тишине, как капли по стеклу. Я вдохнула полной грудью, ощущая, как ледяная волна страха сменяется жарким приливом адреналина. Быть собой. Только я и танец. Я шагнула в ослепительное марево софитов. Слепящий свет, пожирающий тени. Первые па – скованные, мышцы словно свинцом налиты, не было ни растяжки, ни разминки. Музыка звала, а тело не слушалось. Дышать… Ловить ритм...

И вдруг – прорыв. Музыка влилась в вены, стала пульсом. Тело вспомнило. Лёгкое па-де-бурре перешло в стремительную серию фуэте. Юбка, как белоснежное облако, взвихрилась вокруг. Каждый поворот – точен, как выстрел, каждый прыжок – высокий, невесомый, будто сила тяжести отступила, перестала удерживать меня и совсем пропала. Я парила над сценой в жете антраша, застывала на пуантах в арабеске – линия безупречная, от кончиков пальцев до копчика. Музыка нарастала, превращаясь в бурю, и я бросилась ей навстречу.

Сложные заноски, пируэты, сливающиеся в вихрь, стремительные прыжки, когда казалось, я вот-вот коснусь высокого потолка, с тяжёлым оборудованием. Боль в вывернутой стопе, холодок пота на спине – всё растворилось, пропало, отошло на второй план и окончательно позабылось. Остался только пульс музыки и тело, выписывающее в пространстве гимн торжествующей красоте и силе. Я была центром урагана – спокойным, невероятно мощным и неудержимо прекрасным. В зале повисла гнетущая, абсолютная тишина. Даже шепотки смолкли. Все взгляды, как иглы, впивались в мою скромную фигуру на сцене, но теперь эта энергия питала. Они не ожидали... Мысль скромно мелькнула где-то на краю сознания, когда я исполнила особенно головокружительную серию вращений. Как и учила Разумовская: валить, так наповал!

Кульминация. Музыка взревела медным гласом труб. Я собрала все силы, всё отчаяние, всю гордость в последнюю, безумно сложную комбинацию: стремительный глиссад, прыжок с двойным оборотом в воздухе, и – как падающая звезда – низкое, драматичное падение на колено с вытянутой назад ногой. Последний, пронзительный аккорд – и я замерла. Абсолютно неподвижно. Одна рука – вопрошающий жест к небу, другая – как сломанное крыло. Грудь вздымалась, пульс колотился в висках, но лицо – маска скорбного очарования, как и прописано в партитуре к данному произведению. Пачка застыла в идеальном полукруге вокруг меня, ловя свет и отбрасывая изящные тени на сцену.

Тишина... Разряженная, звенящая. И вдруг – грохот. Аплодисменты, сначала робкие, потом нарастающие, как прибой, сотрясая люстры. Не просто вежливые хлопки – овация. Я медленно выпрямилась. Поклонилась... Сделала глубокий, королевский поклон. Ещё один – в сторону кулис. Третий – залу, где лица скучающих нахалов теперь выражали шок и уважение. Сойдя со сцены, я погрузилась в закулисье, прислонилась к холодной стене. Тело дрожало мелкой дрожью, сердце бешено колотилось, в ушах всё ещё звенела музыка. Костюм, пропитанный потом, прилип к коже. Но это не имело значения. Я танцевала на сцене Большого театра. Не просто показала – я выложилась, выстрадала, победила. Этот танец был моей личной драмой и манифестом.

— Ты сделала это, — прошептала костюмер, с восхищением расшнуровывая корсет. — Сказала всё без слов. У нас редко встречаются такие таланты. Тебя сто процентов примут.

У зеркала – другое лицо. Не девчонка, робеющая перед испытанием, а балерина, прошедшая огонь, воду и Разумовскую. Усталость была, но её перекрывал холодный, твёрдый блеск в глазах. Уверенность, выкованная в горниле софитов. Теперь они видели, на что я способна. Прочувствовали силу, а не только милое личико. Только начало бесконечно долгого пути. Глядя на своё отражение, я ловила шальную усмешку зеркального двойника. Первая битва выиграна… Но война за место под этим солнцем, за право быть настоящей – только начиналась. Дворцовский где-то близко... Азарт захлёстывал, подстёгивал и гнал сделать ещё лучше. Мысль пронзила, как ледяная игла. И я должна быть готова. Всегда готова!

Я глубоко вдохнула, расправляя плечи. Отражение в зеркале ответило мне тем же стальным взглядом. Первый шаг к миссии сделан. Теперь – дальше. Последние шнуровки корсета ослабли, тяжёлая пачка заняла своё место на вешалке. Я быстро надела платье, накинула лёгкое весеннее пальто и покидала вещи в сумку. Окрылённая всем произошедшим, я не могла сидеть на месте. Отработанным движением собрала волосы в небрежный узел, смахнула остатки грима. Зеркало больше не притягивало – сейчас важнее был воздух, пространство, тишина за стенами этого храма искусства и интриг.

Глава 7. Arabesque penchée

Вечерний воздух, пропитанный сиренью и свободой, был обманчив. Эйфория от триумфа на сцене растаяла быстрее, чем пар над московскими люками, стоило мне свернуть с освещённой Театральной площади в тень переулка, ведущего к станции метро. Адреналин сменился ледяной прозрачностью оперативного сознания. Разумовская бы одобрила: «Лебедь летит высоко, но видит каждую рыбку в пруду. И щуку, которая ждёт в тени». Щука… Дворцовский. Его досье всплывало перед глазами чётче, чем рефлексы в зеркале балетного зала. Шрам на левой руке. Родинка на шее. Пристрастие к молодым рыжим. Мои кудри, выбившиеся из небрежного узла, сейчас были не просто волосами – приманкой. И я шла, ощущая спиной невидимую мишень.

В метро было душно и тесно. Я вжалась в угол вагона, сканируя лица автоматически, как учили: потенциальная угроза, нейтрал, возможный союзник... Большинство – нейтралы, усталые лица после рабочего дня. Но один взгляд зацепился – мужчина в тёмном пальто, слишком спокойный для часа пик. Не читал, не смотрел в окно. Его глаза, скользнувшие по мне, были лишены обычного человеческого любопытства. Оценивающие… Холодные... Как у куратора во время «проверки». Не Дворцовский – тот выше, массивнее. Но... Свой? Чужой? Инстинкт заставил сжать мышцы пресса, готовясь к рывку. Он вышел на следующей станции не оглянувшись. Паранойя? Или первый звоночек? В пансионе нас учили: паранойя – это не болезнь, а здоровая реакция на реальный мир. Особенно наш мир…

Квартира, которую «подобрали» кураторы, оказалась крошечной однушкой в старой, но приличной сталинке недалеко от Садового кольца. Чисто, минималистично, безлико. Идеальное гнездо для одинокой балерины из провинции, мечтающей о Большом, которую подобрали за её гениальность и посадили на содержание. Я бросила сумку на потёртый диван, первым делом проверив помещение на жучки – отработанным движением включив портативный детектор из потайного кармана пальто. Тишина... Чисто... Словно вакуум…

В ванной, глядя на своё отражение под резким светом лампы, я пыталась отделить Наталью Соколову от Натальи Ивановой. Балерина, только что покорившая сцену... И агент, которому приказали полюбить, чтобы убить. Лицо было одно – бледное от усталости, с тенью синяков под глазами, но глаза... Глаза смотрели слишком внимательно, слишком старше восемнадцати. В них горел холодный огонь пансиона, огонь Разумовской, огонь допросной комнаты. «Сквозь боль, страх и слёзы. Главное оружие – улыбка». Я попыталась улыбнуться зеркалу. Получилось жутко... Улыбка должна быть оружием, а не гримасой поехавшего маньяка.

Заварив крепкий чай, я разложила на кухонном столе копии материалов из досье. Фотографии Дворцовского. Высокий, мощный, с пронзительным, умным взглядом, который, казалось, прожигал бумагу. Шрам на смуглой коже левого предплечья – след от ножа или осколка? Родинка чуть ниже линии челюсти. Его привычки: дорогие рестораны «Гранд», спортзал «Чемпион», галереи. Его слабость: рыжие. Его профессионализм... От которого стыла кровь. Он читал людей как открытые книги. А я должна была стать для него книгой, которую он захочет прочесть до конца, не заметив яда, пропитавшего страницы. Телефон – спецлиния, выданная куратором – завибрировал тихо, как шмель, отображая текстовое сообщение:

«Завтра. 19:30. Ресторан «Гранд». Столик у окна. Будь естественна. Он любит наблюдать. K.»

K… Куратор… Или кто-то от его имени. Игра началась по-настоящему. Не сцена, а ресторан. Поле боя в лощёных скатертях и под звуки джаза. Естественна... Самое сложное задание. Я не умела быть естественной. Я умела быть балериной, убийцей, выносливой скотиной у станка. Но не наивной девочкой, случайно попавшей в дорогой ресторан. Сон не шёл... Тело ныло от перегрузок, но мозг лихорадочно проигрывал сценарии. Что надеть? Как сесть? Что заказать? Как смотреть? Как не смотреть? Каждое движение, каждый жест могли быть прочитаны профессионалом уровня Дворцовского как фальшь.

Я ворочалась на жёстком диване, слушая, как за стеной плачет ребёнок, а где-то в подворотне ругаются пьяные голоса. Этот шумный, грязный, живой мир был так чужд стерильности пансиона и театра. И в него мне нужно было вписаться. Стать своей. Для него. Утро встретило серым дождём. Тренировка в зале Большого была адом. Мышцы, перегруженные вчерашним триумфом, кричали от боли при каждом плие. Разумовская, казалось, чуяла мою нервозность и гоняла с удвоенной яростью.

— Иванова! — её трость щёлкала по полу в такт музыке, как метроном, отсчитывающий время до встречи. — Ты что, как мешок с картошкой? Выше нос! Изящнее! Ты думаешь, на сцене можно расслабиться? Театр – это фронт! Каждый выход – бой!

Она была права. Только на этом фронте врагом была не ОПГ, а собственная усталость, зависть коллег и тень Дворцовского, уже нависшая над моей новой жизнью. Анна, лучшая ученица, поймала мой взгляд во время перерыва. Её глаза, обычно такие уверенные, выражали немой вопрос.

— Ты чего сегодня как варёная? — шепнула она, отпивая воду. — После вчерашнего думала, ты окрылённая будешь.

— Не отошла, — соврала я, потягиваясь, чтобы скрыть дрожь в руках. — Колено ноет.

— Ага, — она недоверчиво хмыкнула. — Смотри не подведи нас. За тобой теперь весь курс глаз положил. Показала, что можно.

Её слова обожгли. Я была надеждой для нашего курса. А сама чувствовала себя фальшивкой, готовящейся к самой грязной игре. Если бы они знали, ради какого «успеха» я на самом деле стремилась стать идеальной... Вечер… Дождь превратился в мелкую морось. Я стояла перед зеркалом в своей каморке, оценивая образ. Простое, но хорошо скроенное чёрное платье, достаточно скромное для начинающей балерины, достаточно элегантное для «Гранд». Туфли на небольшом каблуке – удобно для быстрого движения. Рыжие волосы свободно спадали на плечи – его любимый образ. Минимум макияжа, подчёркивающий молодость и... Невинность? Невинность... Горькая усмешка скривила губы. В пансионе это понятие выжгли калёным железом. Но для Дворцовского я должна была излучать именно его. Естественную, хрупкую, немного растерянную юность.

Глава 8. Grand écart

Стены пансиона встретили меня не тишиной, а знакомым гулом – стонами растягивающихся у станков, резкими окриками преподавателей, визгом паркета под пуантами. Возвращение в эту казарму после ночи в «свободе» и шампанского с тенью Дворцовского было как ледяной душ после жаркого пекла. Эйфория от сцены и адреналин от встречи сменились тягучей, знакомой усталостью во всех костях. И тревогой... Глубокой, как старые шрамы, которые никогда не затянуться и навечно останутся, напоминать о наболевшем. Я едва успела переодеться в тренировочное трико, как ко мне подскочила запыхавшаяся десятиклассница, Лиза.

— Наташ! — ухватив меня за руку, она едва смогла отдышаться, а её глаза были круглыми от страха. — Тебя к нему! Срочно! В кабинет!

В пансионе балетного искусства и грации не требовалось уточнений, в какой кабинет и куда тебя могли вызывать с таким выражением на лицах пансионок. Куратор... Виктор Сергеевич… Ледяной комок сформировался под ложечкой. Так быстро? Значит, наблюдали... Следил… Контролировал первый контакт с жертвой. Им всё было известно о шампанском, о взгляде через зал. О том, как я «клюнула». Я кивнула Лизе, стараясь, чтобы голова не моталась из стороны в сторону, как у безвольной куклы, и пошла по длинному, знакомому до боли коридору.

Зеркала отражали бледное лицо с тёмными кругами под глазами. Балерина после триумфа? Скорее – загнанный зверь в капкане, который не знал, как поступить, да и лапу отгрызать было слишком поздно. Кабинет Виктора Сергеевича пах дорогим табаком, кожей и властью. Он сидел за массивным столом, спиной к окну, за которым шёл проливной дождь, превращая двор пансиона в серое месиво. В руках у него была тонкая папка – моё досье? Отчёт о вчерашнем вечере? Он не поднял головы, когда я вошла и встала по стойке «смирно», как учили.

— Закрой дверь, — его голос был ровным, без интонаций.

Хуже крика… И немедленного расстрела. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Тишина стала густой, давящей. Он медленно перелистывал страницы, будто меня не существовало. Каждая секунда тикала в висках оглушительным гулом крови. Я чувствовала, как капли дождя стекали по стеклу, словно барабаня по моей спине, хотя это был всего лишь холодный пот. Он знал... Знал… Наконец-то, мужчина отложил папку. Поднял глаза... Взгляд – не рентгеновский, как у Дворцовского, а пронизывающий до самых нервов, подобно хирургическому скальпелю. Холодный, острый, режущий до кости…

— Ну что, Соколова, — он произнёс моё имя с ядовитой сладостью. — Повеселилась вчера? Попила шампанского под джаз в «Гранде»? Чувствуешь себя звездой?

В это мгновение сердце буквально упало в пятки, не желая вновь начинать свой бег и выдавать моей растерянности. Страх парализовал и сковал по рукам и ногам. Я открыла рот, чтобы сказать что-то про задание, про контакт, но он резко прервал жестом, даже не дав заговорить.

— Молчи! — его голос оставался тихим, но в нём зазвенела сталь. — Ты понимаешь, на какую ниточку ты поставила всю операцию? На каком лезвии ты танцуешь?

Он встал, медленно обошёл стол. Его тень легла на меня. Он остановился в шаге. Слишком близко. Я чувствовала запах его дорогого одеколона, смешанный с табаком. Он не кричал. Он шипел. Бросил на стол распечатку – смазанное фото из ресторана: я за столиком, моё лицо в полупрофиль, бокал в руке. И чуть в стороне, в тени – силуэт Дворцовского за его столиком.

— Ты получила приказ: быть естественной, — куратор сделал паузу, и его глаза сузились, впиваясь в меня. — Наблюдать… Вписаться... Где в твоём вчерашнем поведении была «естественность»? Где! Ты вышла туда, как на парад! Как на сцену! С развевающимися рыжими знамёнами! Ты сияла своей доступностью! Он – не слепой дурак с улицы! Он профессионал высшего класса! Он видит игру за версту! И что он видит? Молодую, явно не по средствам одетую балерину, одиноко сидящую у окна в «Гранде»? Нет! Он видит приманку! Слишком яркую, слишком нарочитую! Ты думаешь, он поверил в твоё «смущение»? Он увидел плохую актрису! Он увидел куклу, которой дёргают за ниточки! И знаешь, что это значит?

Куратор фыркнул, звук был полон презрения и отвращения, словно контрольный выстрел в голову перед финалом этой драмы. Он наклонился ещё ближе. Его дыхание коснулось моего уха и осело тяжестью могильной плиты, которая готова была меня раздавить. В глазах горел не просто гнев. Что-то темнее... Острее… Ревность? Не к Дворцовскому лично… К его вниманию… К тому, что он осмелился подойти к его вещи? К его оружию? Мы куклы, которыми манипулировали. Только ниточки оказались слишком хрупкими, чтобы оставить нас в единоличной власти куратора.

— Это значит, — прошипел он, — что операция под угрозой срыва! Что он теперь играет с тобой! Что он ведёт свою партию, а ты, с твоим «смущением» и шампанским, уже проиграла первый раунд! Ты спровоцировала его на этот ход своей показной... Девственностью!

Последнее слово он выплюнул с особым отвращением, как будто в этом была вся проблема и теперь с этим надо было покончить. Страх впитался в кожу острыми иглами паники. Удушливая истерика едва не накрыла с головой. Она висела в воздухе, напоминая о допросной, о холодном металле стола, о его пальцах... Я почувствовала, как по спине пробежал холодок стыда и ярости. Я спровоцировала? Я виновата? Разве нас не учили быть доступными жертвами… Чтобы каждый, зацепившийся взором уже не мог оторвать его? Разве это не должно стать идеальным прикрытием для тех, кто убивал из тени, без зазрения совести?

— Но вы же сказали быть естественной... — вырвалось у меня, хотя голос дрожал, ненавистной слабостью и растерянностью.

Глава 9. Plié à la seconde

Рассвет над Москвой был серым и влажным, когда я проскользнула в боковой вход Большого. Тишина огромного здания была непривычной, гулкой. Не было криков Разумовской, скрипа станков, стука пуантов – лишь эхо моих собственных шагов по пустынным коридорам. Пансионный режим, вбитый в подкорку годами «рассвет до заката у станка», не выключался даже в «полевых» условиях. Тело требовало движения, боли, привычного ритуала. Это был мой якорь в штормящем море заданий, кураторов и хищных взглядов.

Зал репетиционный №3 был погружен в полумрак. Я включила несколько софитов у зеркала – достаточно, чтобы видеть отражение, не привлекая внимания снаружи. Воздух пах старым деревом, пылью и холодом. Я сбросила тёплый свитер, оставшись в простом чёрном купальнике и трико. Кожа покрылась мурашками от прохлады. Начала с основ. Plié. Глубокий, медленный, в первой позиции. Каждое движение – медитация. Вытянуть стопу. Опустить пятку. Колено строго над пальцами. Дыхание ровное. Второй позиции. Plié. Мысли о вчерашнем разгроме у куратора, о леденящем взгляде Дворцовского, о шампанском, которое теперь казалось ядом – всё это должно было уйти. Сосредоточиться на мышцах. На костях. На балансе. Plié в четвёртой. Потянуться макушкой вверх, копчиком вниз. Раскрыть грудную клетку.

Потом – растяжка. Я опустилась на продольный шпагат у станка, положив лоб на колено вытянутой вперёд ноги. Привычная, почти сладкая боль потянула по задней поверхности бедра. Я углубила наклон, стараясь расслабиться, раствориться в ощущениях. Это была моя территория. Моя война с собственным телом, где правила были ясны и не менялись в зависимости от прихоти мужчин. Тянись. Терпи. Становись сильнее.

— Oh là là! Quelle discipline! — раздался сзади меня голос, громкий и бархатистый, нарушивший хрустальную тишину зала. — Ранняя пташка ловит не только червяка, но и... Вдохновение?

Я резко выпрямилась, как ужаленная, сердце гулко ударило в грудную клетку. В дверях, прислонившись к косяку, стоял мужчина. Высокий, поджарый, одетый в дорогой, небрежно накинутый трикотаж и узкие тренировочные брюки. Антуан Марсо. Молодой, скандально знаменитый французский балетмейстер, приглашённый на постановку нового спектакля. Его фотографии висели на всех театральных тумбах. Гений. Провокатор. И, как поговаривали за кулисами, неисправимый бабник. Он был красив, как ядовитая змея. Тёмные, вьющиеся волосы, насмешливые глаза, обаятельная улыбка, в которой читалось непомерное самомнение. Он медленно вошёл в зал, его шаги были бесшумны, хищны.

— Простите, я помешал? — спросил он по-русски с сильным акцентом, но без тени смущения. Его взгляд скользнул по моему телу в обтягивающем трико, задержавшись на линии бёдер, на открытой спине. Ощущение было таким же противным, как прикосновение слизняка. — Я просто не мог пройти мимо такой... Преданности искусству. И такой потрясающей гибкости. — Он сделал несколько шагов ближе, остановившись на опасной дистанции. Запах его дорогого парфюма ударил в нос, сладкий и удушливый.

Я встала, приняв нейтральную позу, руки вдоль тела. Не показывай страха. Не показывай отвращения. Балерина. Скромная балерина.

— Я просто разминаюсь, месье Марсо, — ответила я ровно, глядя куда-то в пространство над его плечом.

— Месье Марсо? — он фальшиво огорчился, прижав руку к груди. — Antoine, пожалуйста! Мы же коллеги, ma chérie! — Он сделал ещё шаг. — И какая разминка! Я редко вижу такой чистый grand écart с самого утра. Это говорит о... Страсти. О скрытом огне. — Его глаза снова пробежались по мне. — Ты новая? Наташа? Соколова? Тот самый «рыжий сенсационный талант»?

— Да, — коротко ответила я.

— Magnifique! — воскликнул он, разводя руками. — Я видел записи твоего показательного выступления. Дикая энергия! Первобытная сила в хрупкой оболочке! – Он приблизился вплотную. Я почувствовала тепло его тела, запах парфюма и кофе. — Знаешь, для моей новой постановки... Мне нужна именно такая. Дикая. Необузданная. — Он наклонился чуть ниже, его губы оказались рядом с моим ухом. Голос стал тише, интимнее. — Может, обсудим детали? Стать примой для тебя — лишь вопрос времени. А я могу сделать так, что не придётся тратить слишком много на ожидание. Сейчас всё решим? Или подождём, пока закончится репетиция? Пока зал пуст и никто не помешает нам... Погрузиться в творчество? — Его рука, тёплая и влажная, легла мне на талию, чуть ниже открытой спины. Пальцы слегка сжали.

Я замерла. Не от страха. От бешеной, животной ярости, которая ударила в голову. Каждый нерв кричал: Убрать руку! Переломать пальцы! Бросок через бедро! Годы тренировок в пансионе, где учили ломать хрящи и душить проволокой, требовали действия. Но образ... Роль... Скромная балерина не может сломать руку знаменитому балетмейстеру. Я почувствовала, как по спине стекает холодный пот. Его палец начал медленно водить по моей талии, чуть выше линии трико.

— Месье Марсо... — я попыталась отстраниться, но его рука лишь сильнее притянула меня.

— Shhh, ma belle, — прошептал он, его дыхание коснулось шеи. — Не бойся. Я чувствую твою... энергию. Она совпадает с моей. Мы можем создать нечто гениальное. Наедине. Без лишних глаз. — Его другая рука потянулась, чтобы приподнять мою, будто для балетной поддержки, но движение было слишком медленным, слишком интимным. — Позволь мне почувствовать твою линию... Твой импульс... Твои прекрасные изгибы…

Я напряглась, готовясь к резкому движению, к скандалу, к провалу всего задания. Риск быть изгнанной из театра казался меньшим злом, чем терпеть эти прикосновения. Мысль о кураторе, о его ярости из-за шампанского, была далёким эхом. Здесь и сейчас был только этот наглый хищник, его руки и моя дикая потребность дать отпор.

Глава 10. Pas de deux avec le diable

Воздух в Большом театре был не просто густым – он был живой, вязкой субстанцией. Он обволакивал, как тёплая смола, пропитанная удушающим коктейлем: сладковатая вонь тропических орхидей из флаконов, что стоили больше нашей годовой стипендии. Едкий, химический дух свежего лака на пуантах; кислый, животный запах пота, пробивающийся сквозь слои пудры. И леденящий, металлический привкус страха. Он висел повсюду, оседал на позолоте, забивал ноздри. Это была не премьерная лихорадка – это был предпродажный осмотр живого товара. «Закрытый показ «Жизели» для особых гостей» – так витиевато лгали нам на планёрке. Мы знали правду. В бархатных ложах сидели не меценаты, а криминальные пауки, сплётшие паутину над Москвой. Боссы ОПГ, хозяева теневых империй, пришли не за искусством. Они пришли за нами. Балерины были выставочными образцами, лотами на немом аукционе.

Гримёрка превратилась в морг перед вскрытием. Обычный гомон и сплетни замерли, сдавленные тишиной, звонкой от неназванного ужаса. Девицы сидели перед зеркалами, как куклы с разбитыми лицами. Грим ложился на мертвенно-бледную кожу неровным саваном. Руки дрожали так, что тушь для ресниц оставляла чёрные, похожие на запёкшуюся кровь, кляксы на щеках. Пачки… Белоснежные, невесомые, наши единственные доспехи. Они висели на вешалках – ряды призрачных силуэтов с зияющими, как чёрные провалы, корсажами. Они больше походили не на костюмы, а на саваны, заготовленные заранее.

— Говорят, «Белые» приехали, — прошипела Оля, вонзая шпильку в непокорную медную прядь, и голосок её был тоньше паутины и обрывался на каждом слове. — После их «вечеринок»… Девочки не возвращаются. Совсем… Говорят, находят только пуанты… В самых странных местах.

— Хватит страшилки травить! — рявкнула Марина, солистка второго плана, с бешеной силой затягивая ленту на пуанте, но её пальцы предательски подрагивали, а в широко распахнутых глазах читался чистый, недетский ужас. — Обычные ублюдки с тугими кошельками и скудным воображением. Отмажемся. Деньгами… Или чем-нибудь другим. Поцелуи, ну, может, отсосёшь разок… Они же любят игру. Так что не переломишься.

— От «Белых» не откупаются, — Анна, моя вечная «соперница» по пансиону, теперь неожиданно ставшая соседкой по массовке, произнесла это ледяным тоном, будто констатировала факт. Она проверяла не шпильку для волос, а короткую, острую как бритва, заколку, искусно спрятанную в складках пояса её тюника. Её взгляд скользнул по моему лицу, холодный и оценивающий. — Знаешь, почему мы выжили в аду? Балет – это клетка. Но клетка с правилами. Выход… Па… Поклон… Чётко, предсказуемо. А там… — Она едва заметно кивнула в сторону зала. Оттуда уже доносился глухой, звериный гул – смесь мужских басов, хриплого смеха, звон хрусталя о мрамор. — Там – джунгли. Где единственное правило – аппетит хищника.

Моя роль – пыль. Одна из Виллис, теней несостоявшихся невест, безликий винтик в механизме второго акта. Несколько минут в общем строю, стандартные па, растворение в толпе призраков. Идеальная позиция наблюдателя. Идеальная жертва для отлова. Утренний инструктаж «Куратора» был лаконичен до жестокости: «Центральная ложа. Дворцовский. Привлеки внимание. Естественно. Одно неверное движение – конец игры. Навсегда.». Привлечь внимание того самого Дворцовского. Среди этой стаи сытых, циничных стервятников. Естественно. Я ощущала каждый миллиметр крошечного передатчика, вшитого в жёсткий бандаж корсета под пачкой. Он впивался в рёбра как калёный гвоздь. Каждый мой вздох, каждый шёпот, каждый стук сердца – всё это уходило в эфир. На запись… На суд…

Я выскользнула в коридор под предлогом поиска кофе. На деле – глотнуть воздуха, не пропитанного запахом обречённости. Картина была сюрреалистичным кошмаром. «Охранники». Повсюду. Их дорогие, безупречно сидящие костюмы кричали о деньгах и власти громче любого крика. Их лица – каменные маски. Глаза – не глаза, а сканеры, холодно, методично оценивающие товар. Нас. Балерин. Их взгляды скользили по обнажённым шеям, хрупким плечам, обтянутым тюлем бёдрам – как мясники оценивают отрубы на рынке. У буфета кучковались «гости». Мужчины с лицами, высеченными из гранита жизнью без правил, увешанные золотом, размахивающие хрустальными стопками с коньяком цвета крови. Их смех был грубым, рвущим тишину. Их глаза – крючьями, цепляли каждую промелькнувшую балерину в пачке и растерянно наброшенном поверх халате.

— Эй, Искорка! — гаркнул один, массивный, с лицом заплывшего поросёнка и мутными, маслянистыми глазами. — Откуда такая огненная бестия затесалась? А? Подь сюда, поговорим о твоём… Пламенном нраве! Мне нравятся, когда девочки с придурью. А рыжие всегда самые отбитые, об этом каждый знает. Ты подходи не бойся, деньгами не обижу. Я только в жопу люблю, а она у тебя сладкий персик.

Он сделал откровенно непристойный жест, облизнул толстые губы. Я сделала вид, что оглохла. Ускорила шаг, чувствуя, как его наглый, липкий взгляд прилипает к спине, к ягодицам, обтянутым пачкой. В ушах стоял пронзительный, белый звон. Привлечь внимание. Естественно. Как? Засиять ярче всех? Или раствориться в тенях? Моя хлипкая стратегия рассыпалась в прах под тяжестью этого пьяного, похотливого ада. Из мужской гримёрки вырвался вихрь пьяного хохота, диких криков и звон разбитого стекла. Дверь распахнулась, и на порог вывалился Пётр, кордебалетный мальчишка, с лицом, перекошенным от боли и унижения. Рукав его белой рубашки был разорван и окровавлен, под глазом цвёл сине-багровый фонарь. Он прислонился к стене, мелко дрожа всем телом, как загнанный зверёк.

— Что… Что там? — выдохнула я, боясь услышать ответ.

— Марсо… — Пётр хрипло просипел, с трудом глотая воздух. — Его… «Благодетель»… из «Белых». Заценить мою… Растяжку захотел. Срочно... Лично… В гримёрке… А Марсо… — Пётр сглотнул ком слёз и ярости. — Марсо ухмылялся, сволочь. Сказал… Это высокая честь… Для такого ничтожества, как я!