Любовь нам всё прощает

Глава 1

«Я тебя не удержу! Слышишь? Не удержу… Не отпускай! Что ж ты делаешь? Нет! Нет! Нет!»

Звучит, конечно же, по-скотски, но обещание я реализовал, и да – не удержал. Какой у него безумный взгляд, словно человек глаза теряет – они выпучиваются, как будто из орбит выскакивают, от заоблачной температуры их объем стремительно расширяется, и ясно голубые желатиновые шары норовят покинуть на хрен слишком тесные глазницы; а рот – безобразная рваная черная дыра с безмолвным адским криком «А-а-а!», торчащие, как палки рваного штакетника, отбеленные ровные острые зубы, высунутый до подбородка ярко-алый рыхлый язык – он словно шепчет мне сейчас проклятия:

«Ты виноват! Виноват! Только ты, Сережа! Слышишь? Это же… Что ты за человек такой! Я выиграл, сволочь, а ты вот проиграл! Она со мной… Отвали на хрен!».

Он ведь толкает меня? Точно, твою мать! Толкает и, раскинув в стороны руки, по-тараканьи дергая ногами, на асфальтовое дно стремительно летит. Моргает, подмигивает, кокетничает сука, заигрывает, к себе зовет, на пир кровавый приглашает – нет-нет, безумный бред или мне просто показалось! Закрой глаза, закрой их, я тебя прошу… Удар, шлепок, кровавое пятно – истошный крик ползающей передо мной зареванной девицы, скрипящей мерзкими словами:

«Ненавижу тебя! Убийца! Иди к черту, чокнутый самодур! Тряпка! — Ты чего, Кать? Не понимаю! Я думал, что ты серьезно. Ведь говорила, что устала, хотела отдохнуть, сменить обстановку и формат наших отношений. Неправильно, что ли, твои знаки прочел? Ты разве… — Больной придурок! Какие знаки, идиот? Никогда тебя не любила, ты омерзительное чмо. Тебя сейчас только это интересует? Бессердечное дерьмо! Тебе вообще лечиться надо… Думаешь, все позволено, потому что ты Смирнов! Ты молодая вошь и гнида на теле своего великого отца! Вундеркинд? Задрот и конченый ботаник – вот ты кто! — Кать? — Сдохни, мразь! Отойди от меня. Господи! Ну кто-нибудь вызовите скорую? Я вас заклинаю! Уйди от меня, кому сказала! НЕ-НА-ВИ-ЖУ!»…

Резко, словно от толчка в макушку, просыпаюсь и пытаюсь осознанно смотреть вперед и прямо – на белоснежный потолок. Какое-то темное расползающееся пятно по центру – паук, муха, клоп или черный жук? Что за жирная точка? Грязь, плесень или нашествие первородной тьмы?

— М-м-м, – Элизабет стонет и щедро потчует мой рот густыми ярко медными волосами.

— У! – пытаюсь снять ее с себя – нет, что-то я не в силах, ни хрена не получается. – Лиз, слезь с меня, пожалуйста, тяжело дышать…

Голова раскалывается, а мозг бездонной пустотой играет и оглушительным набатом звучат его последние слова:

«Ты проиграл! Ты проиграл! Ты проиграл... Серый, просто отпусти меня!».

— Сережа? – сонно спрашивает. – Что-то случилось? Тебе плохо? Что-то беспокоит? М?

— Нет, ничего, – отворачиваю от нее голову и, прищурившись, рассматриваю зашторенное красной тряпкой огромное окно. – Мне хорошо. Ты ведь со мной, значит, все отлично, – знаю, что звучит до пошлости неубедительно, но так и есть – нормально и легко, по крайней мере, спокойно и ах как нестроптиво – просто феерично. – Спи, сладенькая булочка! Тихонько полежи еще.

Трогаю ее упругий задний мячик, а Лиза выгибает спинку и мурлычет:

— Мр-р-р, который час, sweetie*?

— Очень рано, – вздыхаю и закрываю глаза – надеюсь на «еще чуть-чуть поспать». – Думаю, часов пять или шесть утра…

«На слабо, умник? — Не думаю, не стоит и, если честно, не хочу и абсолютно в этом не заинтересован! — Вот как! Сдрейфил значит – так и есть! Ты ведь высоты боишься, папенькин сынок? Ага? Я прав? Твою мать! Просто обоссаться от смеха! Сосунок забитый! Фобии, фобии, фобии! Кто бы мог подумать, Серго? Ты же вроде как… — Закрой пасть! Не раздражай меня! Чего прицепился? — Выясним отношения? По-мужски! Если ты мужик, конечно, а не дрессированный слюнтяй Максима. Диссертация – мамка пилит, заумные книженции, стипендии, стипендии, медальки, и на закусочку – вот эта голубая форма, словно у ган… — У тебя проблемы? Дальтонизм? Чего ты хочешь? — Всего одно фото, Серый, и при ней! При Катьке! Сначала ты, а потом я! Пусть девушка достойного спокойно выберет! — Ты выпил, что ли? Не пойму! — Вроде нет! По окончании отпразднуем победу и нашу будущую совместную жизнь без тебя, кретин. Давай! — Не интересует! Это детская глупость, а мы давно не дети! — А ну да, ну да! Лихо завернул! Спетлял и радуешься? «Мы» ведь академий не кончали! Ты, правда, акрофоб, что ли? Охренеть! — Да! У тебя в связи с моим заскоком есть личные проблемы? Боишься заразиться? — Такое не прилипнет! А она моя! Ты проиграл! Смотри, как я умею! — Я сдаюсь! Слезай, слышишь? Хватит! Перестань!».

А-а-а-а! Как давно я не видел эту пеструю картинку. Десять лет прошло, а словно только вот вчера случилось. Десять беспокойных лет – плешивому псу под хвост. Сухой остаток – адская головная боль, тошнота, словно при контузии головного мозга, сухость во рту и огромный, не помещающийся в глотке, неживой чужой язык.

— Лиз…

— Му-а? – скулит.

— Может быть, немножко порезвимся, а? Помочь не хочешь? – запускаю руку под одеяло, трогаю ее вздрагивающий живот, уверенно шагаю пальцами вниз, нащупав холмик, опускаю ладонь и с усилием сжимаю розовую мякоть. – М-м-м-м, хочу тебя, – переворачиваюсь на бок, меняю быстро руку, движения не прекращаю, освободившейся конечностью притягиваю женскую макушку к основанию своей шеи и с хрипом в голосе шепчу. – Прости, что сонную беру. Детка, раздвинь немного ножки. Вот так!

Глава 2

— Хорошо, – отец громко выдыхает и стряхивает пепел сигареты в жестяную банку. – Я все понял. Ты, видимо, не настроен на задушевную беседу – насупил брови, стал в оборонительную стойку, включил отъявленного мудака. Как обычно, сын? Кругом враги, а я один в поле жалкий воин? Твою мать, Сергей!

Да с чего он взял? С того, что я стою, как вкопанный, и молчу всего лишь минут сорок? Так мне просто нечего сказать и двигаться по площади нет особого желания! Или мне стоит начинать оправдываться? Да вроде ни в чем не виноват. Скулить о помощи? Все движется к тому, что ее и огромное сочувствие в полном объеме получу и так. Мама подхватила Свята, нежно обняла ХельСми за талию и под грозный рык Смирняги куда-то увела – надеюсь, что на «грудную кухню». По крайней мере в тот ответственный для нас со Святом момент у Лешки слишком ярко сверкали наглые глаза.

— Хорошо-хорошо. Серега, выдыхай. Вольно! Как пацаненка-то зовут? Имя есть у голодающего засранца?

Я быстро оглядываюсь на Леху, который стоит в кухонном проеме, с четким намерением прикрыть наш внезапный отход в случае непредвиденных обстоятельств, и будто бы в действительном незнании пожимаю плечами.

— Он не мой сын…

— Я ведь не это спросил, Сергей, а значит, и не такой ответ рассчитывал услышать, – шипит и внимательно смотрит мне в лицо.

— Отец!

— Имя-то хоть знаешь, боец? – батя криво улыбается. – Или главное, что не горшком назвала и на том, как говорится, «сердечное спасибо»? Сука, что-то я задолбался за неполный майский день. На службе так не грузился, как на Смирновской гражданке.

— В записке было сказано…

— Дамы и господа, внимание! Оказывается, была еще и записка? – отец удивленно поднимает бровь и вместе с этим прищуривает один глаз – сигаретный дым, похоже, разъедает слизистую оболочку. – Занимательно. Весьма! Вот это я понимаю «О времена – о нравы!». Ну, хорошо. А в записке что было указано относительно имени собственного мужественного малыша?

— Святослав, – опускаю голову и в пол шепчу. – Я не его отец. Уверен, что к ребенку не имею никакого отношения…

— Я вот, сынок, не уверен в том, что сам хороший родитель, по крайней мере, пользующийся уважением своих прекрасных, чего душой кривить, сыновей. А ты упорно, практически с пеной у рта, как у бешенного пса, утверждаешь, что точно не конч…

— Да! Я в этом абсолютно уверен! И считаю, что нужно вызвать полицию и разобраться в этой ситуации по закону, – ерепенюсь и пытаюсь что-то доказать старому упертому бар…

— Не сомневаюсь! – отец резко дергается и поднимается со стула – мы с Лешкой тут же отступаем назад. – Проблемы, мальчики? Нервишки не в порядке и всё пошаливают? Что за суматошные движения? – как будто сам с собою разговаривает. – Ей-богу, старость меня дома не застанет, убьет где-то на полпути…

— Пап, – брат кривит издевательскую улыбку и одной рукой почесывает свой затылок. – Я считаю, что Серж все-таки прав насчет следственных мероприятий в установленном порядке соответствующими органами. Это как-то… А вдруг мелкого выкрали у законных родителей, а ему, мол, за ненадобностью подкинули, и вот бьющаяся в истерике чересчур сознательная «яжемать» заявляет о вопиющем происшествии в полицию и там заводится дело по какой-нибудь жутко тяжелейшей статье, например, киднеппинг, или что-то там с целью получения финансовой выгоды или, не дай Бог, конечно, Серый, сексуальные извращения с несовершеннолетними… Блядь, а сколько вообще за такое дают?

Я, как болван, в недоумении пожимаю плечами, а отец, наоборот, сально ухмыляясь, задает провокационный вопрос:

— Ты с какой целью интересуешься, Смирняга? Жизнь чересчур спокойная, кровинушку совсем не будоражит, семья висит, как бремя, а у тебя раскачивается над головой Дамокловым мечом нереализованный подвиг по УК? Других интересов просто не осталось?

— Да нет! Просто мысли вслух. А вдруг? В любом случае, это однозначно уголовная статья. Мальчишка несовершеннолетний, а этот, – кивает на меня, – попал под горячую руку неуравновешенной девчонки с каким-то, вероятно, послеродовым приходом. Так почему бы доблестным органам под белы рученьки его не взять? Пап?

— Ты детективов начитался? – батя резко обрывает старшенького и сразу же разворачивается к нам спиной. – Ваша проблема, сынки, – он замолкает на одно мгновение, а затем, демонстрируя нам всего лишь профиль, спокойно выдает, – зажратость, вседозволенность и откровенная мажористость. Ты, – через плечо оттопыренным большим пальцем, как это ни странно, с точностью указывает на меня, – вообще не несешь никакой ответственности в жизни – все легко и просто. Вот вообще ни за что! Ни за себя, ни за кого-либо, в данном случае, за этого случайного ребенка. Господи! Эта девица действительно дура, недалекая какая-то, раз решилась…

— Он не мой! Я буду это непрерывно повторять. Заявляю, что намерен сдать биоматериал на установление отцовства и я докажу, что там нет ни одного процента меня…

— Да понял я, что не угоден сын.

— Он мне не сын, – рычу, сжимаю руки в кулаки и хмурю брови.

— Полегчало от информации? – отец дергает плечами и упирается ладонями в столешницу. – Ты посмотри, с каким достоинством он это произносит! Ты хоть понимаешь, что такое отцовство? Что такое ответственность, что такое «душа болит, когда ни х.я у твоего ребенка в жизни не выходит»? Я спрашиваю, ты хоть немного осознаешь серьезность сложившейся ситуации? Серый?

Глава 3

— Детка, это ты?

Лбом прикладываюсь к выключателю, а пяткой мягко закрываю входную дверь:

— Да, бабуль! Привет, родная!

Стягиваю балетки и, поглядывая на себя в коридорные зеркала, со сладким зёвом на кухню продвигаюсь. По пути расправляю плечи – расхаживаюсь лопатками, словно ко взлету готовлюсь, тут же приподнимаюсь на носочки и, как супермодель, дефилирую по ковровому языку – виляю бедрами и тихонько музыкально себя сопровождаю.

Ну это уже ни в какие ворота не лезет! Опять? Серьезно? Как она это делает?

— Ба, ну что ты в самом деле! – нешутливо возмущаюсь. – Я же просила так не поступать.

— Как так, детка? – ласково и вкрадчиво, по-стариковски, вопросом отвечает. – Ну, золотко? Как? Так?

— Вот так! – дергаю подбородком. – Ты своевольничаешь и ведешь себя, как маленький ребенок.

— Может, потому что я и есть несознательное старое дитя…

— Тогда мы с тобой поссоримся, и я намерена тебя сейчас ругать.

— За что? О, святой Боже, Евгения разбушевалась!

— Ты шутишь? Считаешь, что все отлично и так должно быть?

— Ну, знаешь ли, я не беспомощная старуха…

— Не могла меня дождаться? Села в кресло и покатила по своим делам? А если бы ты упала, если бы…

— Предсказываешь события, внучка? Предрекаешь незавидную участь этому грибу? Ты провидица, детка? Или ты подначиваешь меня на возможный подвиг? Все же хорошо!

— Я вероятность неудачи просчитываю, ба! И она определенно зашкаливает по процентам.

— А-а-а! – она пожимает плечами и смешно чихает. – Ой-ей-ой!

— Будь здорова!

— Всегда!

Да! Вот так я ссорюсь и ругаю единственного здесь родного человека! И есть за что! И это, на самом деле, никакие не шутки, а мне, естественно, ни капельки не стыдно. Родная сидит в инвалидном кресле у рабочего стола и спокойно перебирает замороженные фрукты. Вот так все просто? Час от часу не легче, а у бабули, видимо, личная пятилетка в особо важном деле, как поэлегантнее достать меня.

— Компот хочу сварить, Женька, – не глядя, подставляет свою сморщенную щечку для приветственного поцелуя. – Вишня, слива и черная смородина. Правда, все из морозилки, но, – ба устремляет на меня свой взгляд и с прищуром уточняет, – это ведь не беда, детка?

— В четыре часа утра? – поднимаю огромные бумажные пакеты, ставлю их на рабочий стол и выгружаю то, что принесла. – Зачем? И потом, я ведь пришла. Сейчас все приготовим, если хочешь – вместе! Наварим, нажарим, протушим, напечем, зажелируем и даже закарамелизируем. И, – подмигиваю ей, – будем объедаться! Хочешь пастилу или мармелад?

— Жень…

— Мне казалось, что мы обо всем договорились, – громко выдыхаю и прикрываю веки. – Ба! И ты ведь поддержала и нисколечко не противилась моим наставлениям. Вроде бы сказала, что будешь серьезно ко всему относиться и уважать мои желания и просьбы, а по-настоящему… Крутись, «Женька», у меня другие планы? Так, да?

— Мне нужно двигаться, детка. Пойми, родная. Нужно поворачиваться и хоть как-то шевелиться, а иначе все… Окончательная немощь и неотвратимая беда!

— Не будем сейчас об этом. Ты ведь знаешь, что я не жалую такие разговоры. Это противоестественно и слегка цинично…

Всем своим грозным видом демонстрирую ей, что надо бы изменить формат и тему нашего общения.

— Я поняла тебя, – бабуля в знак согласия моргает редкими бесцветными ресницами. – Как твои дела, Женечка? Расскажи мне что-нибудь о себе, чего я еще пока не знаю. Вот точно вижу, что красавица и умница, румянец даже есть, в глазу искра играет, кровь в жилах бурлит, раз так меня под корень разгрызаешь…

Да это все напускное, лживое, скорее лицемерное, а я отъявленный писатель-фантазер! Боюсь, что если расскажу ей все, то видимое настроение сразу скиснет, румянец сникнет и сойдет, кровь остановится, а я сломаю зубы, так, увы, и не приступив к наметившейся грызне.

Как мои дела? Господи!

Нормально! Наверное?

Как всегда! Возможно?

Лучше не бывает! По-видимому?

Это было в среду, в пятницу и в воскресенье. Сегодня вторник, а значит:

— Великолепно, бабуля. Просто превосходно.

Сразу и за предстоящий четверг «рассчиталась», да?

— Как с работой? Ты довольна? Все-таки конец учебного года… Ох-ох-ох, я так за тебя волнуюсь. Этот гадский перевод! Жень, как твои рабочие дела?

Я, вероятно, притираюсь! Пока, если честно, не очень! Я, похоже, ей не понравилась! Она, по всей видимости, меня тактично терпит! Кого я обмануть хочу? Да Смирнова просто тонко издевается и бесцеремонно троллит меня! Я ее безотказная девочка на подхвате, ее прислужница, ее «любимая» рабыня на ближайшие два года – это если повезет, и я все-таки реализую утвержденный индивидуальный диссертационный план.

— Работаю! – открываю холодильник, присаживаюсь и выдвигаю ящик для овощей. – Бабуль, я свежих огурчиков купила, маленькие с пупырышками, парочку помидорчиков и яркий лучок. Нарежем-ка салатик…

Глава 4

«Вы подвели меня, Евгения! — Прошу прощения, Антонина Николаевна. Это больше не повторится… — Естественно!».

Мама, видимо, в ударе – разносит чику и в пух, и в прах, оттягивается «кроха», злость снимает, бьет кубинскую грушу, как японец гневную подушку – давай-давай, еще-еще; токсичность родительница развозит, как слезный дождь, – злится любимая, вот и не замечает берегов.

«…У меня иные правила, Евгения! И-Н-Ы-Е! Я не приемлю такого отношения со студентами. Пакостить там, где Вы работаете – это высший класс невежества и откровенной подлости по отношению к собственному трудовому коллективу. Вы, вообще, в своем уме? — Простите, пожалуйста. Я этого не хотела…».

Сильна моя «малышка» – тихо, а с каким укором, гнет кубиночку, прогибает ниже, ниже, ниже – да просто рачком ставит и… Я, похоже, непроизвольно двигаю бедрами и помогаю себе руками – танцую, мать его, ламбаду на холостых застоявшихся чреслах. Прокрутить бы хоть одну девчулю… Да Свят, маленький подлец, мешает! Орет, орет, когда не орет, то гадит, когда не гадит, то с какой-то ерундой играет, а когда не играет, то «тшш» – спит «сладкий малышок»! Я за эти девять дней с ним так запарился, что каждое утро с высунутым языком ярко-красным маркером отмечаю жирными крестами на календаре свой вынужденный срок!

— Ты плохо воспитан, Сергей? – подкравшийся отец шепчет мне на ухо.

И тебе, батяня, добрый вечер!

— Да вроде нет. А что?

— Подслушивать – это как-то, сам понимаешь, если с правилами приличия знаком? Не припомню, чтобы преподносил вам с Лехой уроки домашнего шпионажа. Это, – он прокашливается и тихо произносит, – подловато, сынок. Тебе чести не делает, а перед тем человеком, – кивает подбородком на закрытую дверь, – и вовсе жалкой тварью выставляет.

Да, ладно! Что? Серьезно? Никто ж не видит, да и мама, хоть и не нагнетает громкость, но ее сабвуфер все-таки включен. Это я к тому, что если бы хотела скрыть следы своего так называемого «педопреступления», то не отчитывала бы шоколадку в доме, где всё, как мама утверждает, пронизано энергией добра, долбаного взаимопонимания и нескончаемого доверия.

— А я не подслушиваю – мама голос разрабатывает, не стесняется и абсолютно ни в чем себе не отказывает. За какие передовые заслуги нашего доблестного «пожарного воина» наградили «новобранцем-несознанцем»?

— Извини, я забыл спросить, а если откровенно, то не уточнял. Мать терпит и стойко выполняет возложенные на нее обязанности, а вот ты… Какого лешего творишь? Пройдем-ка на кухню и там все обсудим, – отец рукой указывает мне, куда идти.

А что, собственно говоря, обсуждать!

— Результаты готовы, и они, – ярко скалюсь и подмигиваю, – из разряда «чтд»* – мама точно знает, что аббревиатура означает. Отец, я…

— Я ведь, кажется, просил тебя не торопиться с этим? – он хмурится и ставит на пояс руки. – Всего одна неделя, а ты уже… Как бы помягче-то сказать? А ты уже созрел!

— К мальчишке не имею никакого отношения. Мама позавчера узнала, а сегодня ты…

— Да потому что вчера, Сергей, я отпаивал ее тут мятой с валерьяной. Я спрашиваю еще раз, какого черта?

— Мне что прикажете, теперь с этим ребенком до конца своих дней влачить жизнь холощенного мудака? – ищу глазами куда присесть, найдя, отодвигаю стул, фактически запрыгиваю сверху и скрещиваю руки перед собой. – Я ведь предупреждал, что так и будет… Свят – не мой!

Отец отворачивается к окну, почесывает затылок и, обняв себя сзади за шею, опасно шипит:

— Мне все-таки показалось, что в тот день, в самый-самый первый, когда ты с выпученными глазами приперся к Лешке за молочной смесью, ты был настоящим мужиком. Ты был тем, кому небезразлична судьба маленького беззащитного ребенка, а сейчас, – батя поворачивается ко мне, – ты, пожалуй, прав, я вижу перед собой отъявленного мудака, к тому же…

— Пап, я уже могу идти?

— Нет.

— Что еще?

— У нас сегодня с матерью планы…

Я издевательски подкатываю вверх глаза:

— Планы? У вас?

— Представь себе, старик. У нас с крохой в жизни есть, помимо ваших со Смирнягой проблем, еще свои дела. Повзрослеешь, женишься, поймешь…

Господи! Я брезгливо морщу нос и кривлю похабную улыбку. У них что сегодня свидание из разряда «только ты и я»…

— Святослав останется с тобой, Сергей.

Нет-нет! Так точно не пойдет!

— У меня выступление, – отрицательно вращаю указательным пальцем, посмеиваюсь и начинаю раскачиваться на стуле, – ты говорил, что поможете, что по таким вот вечерам будете меня выручать. Папа…

— Не повышай голос, сын.

Да я еще не начинал!

— У меня…

— Мне плевать, Сергей! – так тихо произносит, что, по-моему, отец впервые на моей памяти еле-еле губами шевелит. Ей-богу, я не помню, чтобы батя что-либо когда-либо шептал. Разве что любовные словечки на ухо матери в кровати! – Заканчивай скалить зубы! Я сказал, на этом все! К тому же мама, после твоей эскапады с этим тестом, абсолютно не в форме – у нее бессонница и гребаное самокопание, о котором я благополучно забыл с ее сорока трех лет. А сейчас, «привет, Максим, я бесконечно анализирующая свою неудавшуюся жизнь Антошка»! Как слышно?

Глава 5

— Привет, Сережа.

Лиза, Элизабет, маленькая Лиззи… Девять дней, как по канону, а ведь я уже стал основательно вытравливать из памяти и забывать ее.

— Кто она? Вы знакомы? – Снежана, ох, как ни кстати, задает вопрос. – С этой девушкой? Серж…

Затягиваюсь никотином, прищуриваюсь, непроизвольно скалюсь и через нос вытягиваю дым:

— Лиз, ты пришла на мое выступление? – сиплю сквозь зубы. – Не сказал бы, что мне приятно, но что уж тут поделать… Общественное заведение! Милости просим!

— Было очень круто. Мегакруто! Ты молодец и у тебя отлично получается. Это талант! Ты…

Такой хороший и классный гад? Да?

— Спасибо. Что-то еще? – стряхиваю пепел и той же рукой с сигаретой тянусь за стаканом яблочного сока. – М?

— Мы, – она переводит взгляд на Снежок, потом обратно на меня, потом опять меряется буферами с клубной леди, – могли бы с тобой где-нибудь приватно поговорить? Сереж?

— О чем?

— Мы ведь, – замолкает и опускает голову, – не расстались? Это не конец? А? Ты меня не забыл? Я даже не знаю, что еще сказать… Давай на секундочку выйдем. Хотя бы вон туда, – куда-то в неизвестном направлении, в чрезвычайно неопределенную сторону, мотает головой.

О! Чудесный расклад – именно такой, как я люблю. Ну что, подруга, тебе присвоим номер «шесть», а ей – оцениваю взглядом нынешнюю даму – пожалуй, «семь», еще три позиции вакантны – наверное, все же до конца года доберем на двузначное круглое число.

— Лиз, иди домой, малыш, – настойчиво ей рекомендую.

— Сергей, пожалуйста, давай поговорим наедине, – жалобно выпискивает просьбу. – Прошу тебя. Тут же есть какие-нибудь приватные комнаты, гримерки, подсобки или кулисы? – осматривает взглядом полутемное накуренное помещение. – Или пойдем тогда в туалет?

Этого мне только не хватало! Та самая неувядающая классика жанра – мрачный андеграунд, обкуренная рок-звезда и визжащие девчонки-группи:

«Возьми меня! Меня! Меня!».

Что-то как-то не по себе – только бы как миролюбивый Леннон* на закате не уйти! Что ей надо от меня? Все уже как будто выяснили, кое-кто сделал даже зарубки на будущее, так сказать, опытную сетку обновил! Теперь-то что не так? Что еще? Я так от этих «брачных» склок отвык. С неохотой и откровенно скучающим и пренебрежительным видом поднимаюсь с насиженного места, высоко задираю колени – очень бережно и элегантно переступаю через сплетение ног, раскинутых сумбурно под столом, юркой змейкой просачиваюсь между пацанами и случайными бабами, подхватываю Элизабет за острый локоть и веду к служебным помещениям.

— Что ты хочешь? – разворачиваю и впечатываю гибкое тело в небрежно окрашенную в зеленый цвет стену. – Ну? Я жду.

— Ты чего? – как кукла хлопает глазами.

— Лиз, давай без вот этих дебильных вопросов: «Чего я, когда я, кто я, что я, что мы, расстались, развелись, разбежались или снова вместе, как ничего и не бывало?». Еще раз повторить? Чего надо?

— Ты мне не звонишь…

— Все?

— Разве этого мало? Сереж, я думала, что ты остынешь и наберешь мой номер – мы поговорим, обсудим все, помиримся. А? Я не знаю… Ты как-то резко оборвал контакт.

Да ты что! Господи! Юные девицы – Вселенское неотвратимое зло. Она прикидывается идиоткой, что ли? Или накурилась, напилась – очередной заскок-приход?

— Не звонил, Лизон, не звоню, и даже, сладенькая, не собираюсь этого делать. В какую-то из недавно канувших в небытие суббот ты весьма четко обрисовала свою позицию относительно наших возможных отношений. Я принял к сведению твое особое мнение и все усек! Не дурак – в долбаных повторах не нуждаюсь. Ты вот, видимо, забыла! Тебе напомнить?

Она подозрительно молчит и начинает смачивать глаза:

— Не надо этого, – указываю пальцем попеременно то на одно ее веко, то на другое, – никогда не помогало, а со мной вся эта херня действует наоборот. Не работает ваша бабская система! Я, сука, зверею и, вообще, перестаю себя контролировать, могу и не рассчитать с речью и обидеть невзначай. Поэтому заканчивай, золотко, и не нагнетай. Вопросы?

— Сереж, ты разговариваешь…

Что-то, блин, она меня достала!

— Что ты хотела, Лиззи? Говори и кончим этот задушевный разговор.

— А тот маленький мальчик все еще с тобой?

Ухмыляюсь и отхожу от нее подальше – упираюсь спиной в противоположную стену и перекрещиваю ноги:

— Да, со мной.

— Он твой? – шепчет и опускает взгляд. – Ты сделал тест, как обещал?

— Безусловно, детка. И нет, сладенькая, Святослав не мой.

Твою мать! Сучка облегченно выдыхает:

— Значит, все решилось само собой.

— Вполне, Лиза. Неожиданно и так эффектно. Все?

— А это кто? – кивает подбородком на хохочущую Снежану. – Она ведь с тобой?

— Мой менеджер – Снежа, Снежок, Снежик, Снеговичок, Снежана. Красивая, правда? – паскудно вру и совершенно не краснею. – Сейчас поделим гонорар и пойдем отпразднуем в «БишО». Потом гостиница, естественно, секс, душ, бессонная ночь, шампанское, клубника, шоколад, еще раз секс… У Снежки двое детей и слабенький на передок муженек. В прямом смысле, понимаешь? – корчу рожу – выстраиваю солидарное несчастье на лице. – Импотент, тот самый человек-мотыль! Знаешь, кто это такой?

Глава 6

Стесняется меня? Испытывает неловкость от ситуации? Краснеет, как маленькая глупая девчонка, переживающая, ах какой бля, пубертат? Или она балдеет от того, что видит? Возбуждается и хочет-хочет-хочет меня? М-м-м! Что это тут сейчас такое происходит?

Я ведь у себя дома. Да? Да!

Хозяин, черт возьми! Да? Да!

Так я, в такой связи, вообще, не вижу никаких проблем! Чего она дергается, как припадочная, словно долбаный родимец с горки упустила? Пусть дышит глубже и еще немного ближе подойдет!

Ну, подумаешь, за задницу потрогал! И что теперь? Убить меня? Повесить, расчленить, отрезать детородный орган? Знала бы она сколько возбужденных телок этой ночью пищали только лишь от одного желания, чтобы «вездесущий Я» – и это не метафора – потрогал их кое-где еще… Поглубже, подольше, да с подкрутом! В серебристом латексе… А-а-а-а-а!

Проблемы с сексом, детка, или это у тебя такая бешеная реакция на мой голый торс?

Я привык носить то, что мне нравится и то, в чем чувствую себя комфортно. Ну нет у меня футболки! Нет! И что с того? Ну не надел парадную рубашку! Нет! Тупо не погладил – хозяйку в комнатушку не завел, вот я и выгляжу, как запущенный мужлан! Прости-прости, забыл-оставил на кровати фрак – проблемы с этим? Что не так?

— Жень, я это… – растираю зудящую щеку и пытаюсь с возбужденной кубинкой установить зрительный контакт.

— Зачем ты взял мои записи?

Выпалила и, высоко задрав нос, к раковине мгновенно отвернулась. Серьезно, да? Больше ничего спросить не хочет? Возможно, как я вечер провел, как мои дела, как мой успех? Есть же с чем поздравить, чика! А как у тебя дела, например? Куда-куда пошла? Она сейчас, по-моему, пропашет носом суперсовременную кухонную мебель и даже не заметит сочащуюся сукровицу из полученных ран.

— Жень, а ты с кем сейчас разговариваешь? – стою, не двигаясь, чтобы не спугнуть девчонку.

— С тобой, – шипит спина.

— А мне кажется с кашей Свята, – усмехаюсь. – Ты не могла бы сделать «кругом» и поговорить и-м-е-н-н-о со мной…

— Надень что-нибудь на свое тело, – грозно шикает и утыкается лицом в кухонный фасад. – Это неправильно и некультурно – ты не один, есть же правила приличия, в конце концов.

— Ш-ш-ш. Ты это… Успокойся… Ш-ш-ш, я сказал.

Она команды мне отдает? Обалдела, что ли? Еще под чужую дудку незнакомой девицы я не плясал.

— Я не голый. В чем проблема?

— У тебя полностью открытый верх…

— И-и-и? – кручу по-змеиному башкой. – Что-о-о-о мне делать с этим? Какие-то проблемы?

Молчит, молчит, молчит… По-моему, стыдливая бедняжечка не знает, что сказать?

— Же-е-еня?

— Собери, пожалуйста, мои бумаги и передай мне. Вот сюда, на этот стол рядышком со мной положи, – ладошкой хлопает по столешнице.

— Что? – прищуриваюсь и подаюсь немного вперед. – Еще раз! И погромче, и немножечко смелее. Что-что? Жень, ты сейчас серьезно?

Похоже, у малышки в бушующей крови никак не затухающий дух двух кубинских бунтарей. Подай, прими, оденься, не трогай и на финал вот… Собери! Хорошо хоть «пожалуйста» мозгов хватает добавлять.

— Сергей! – рычит.

Звучит, как будто угрожает.

— Женя! – так же вторю.

— Пожалуйста, – шумно дышит, шепчет и низко опускает голову. – Пожалуйста, пожалуйста.

— Да что не так-то? У меня красивое тело, – прижимаюсь подбородком к груди, из стороны в сторону качаю головой, рассматриваю и оцениваю имеющуюся картину в целом.

— У тебя…

— Ну-ну? – посмеиваюсь и подтягиваю низко посаженные домашние штаны. – Что у меня? Что тебя так взбесило или завело? – последнее шепчу, настраивая ее ответ на нужный лад. – А? Ответь, пожалуйста. Потому что я ни хрена не понимаю…

— У тебя очень много татуировок и ты, – старается изо всех своих силенок не обидеть гостеприимного хозяина этого дома, – очень… Ты… Ты… Как бы это сказать…

— Да-да, я слушаю, чика! Формулируй! У нас с тобой масса времени – можно нужную мысль и подождать. Я… Я… Я… – издевательски про себя считаю «раз, два, три» – на каком-то же моменте скромница споткнется. – Наверное, красив, как Аполлон? Силен, как Геракл? Мудр, как…

— Ты невоспитанный хам…

— Ты что, Женя? Я ведь младший сын той самой великой Смирновой. Сын адской суперматери! Жаль, что она сейчас не слышит тебя. А ты знаешь какой у меня офигительный отец? А брат? А я сам? Чем плох, чикуита?

Шустро разворачивается ко мне и с бешеным накалом раздувает ноздри:

— Это совращение или соблазнение, даже не знаю, как правильно назвать… Ты ведь нарушаешь закон!

Да ты что? Правда? Спасибо за разъяснения! Вызови адвоката! Кстати, могу одного такого «скромненького» контактик подогнать. Сразу с ним авансом и рассчитаешься, а потом… Она охренела, что ли? Не выспалась? У меня там жесткая кровать? Что за нотации с утра пораньше? Твою мать!

— Закон? Очень интересно! Редакция хоть отечественная или у вас на Кубе законы Божьи, а вы его беспрекословные рабы? Хей-хей, команданте! Он, тот гребаный закон, хоть подписан, в силу-то вступил или я чего проспал? А какой конкретно, Женя? Сформулируй, будь добра. Только чётенько, чтобы я, недалекий извращенец, тоже его на будущее знал. Давай! Громко! Строго! Статья, часть, раздел, параграф! Чика, сколько можно ждать?

Глава 7

Он же ее глазами ест, просто жадно жрет и ни хренульки не стесняется. Висит на ней и одновременно с этим… Тонет? Да уж! Старшенький меня прибьет. Бросаю быстрый взгляд на Лешкин профиль и вместе с этим дергаю за ножку Свята:

— Перестань, парень, – шепчу в светлую макушку. – Хватит. Не для тебя ягодку растят. Свят, Свят, Свят… Леха за эту лялечку обрежет и тебя, и меня, а мы ведь с тобой даже не родственники. Заканчивай пялиться, – легонько щипаю за пухленькую лодыжку, а свободной рукой прикрываю намеревающийся разораться детский рот. – Тшш, кому сказал. Я тебя еще дома предупреждал – только вякни. Ты ж мужик, брат! Но… Ксюха хороша, да?

— Мя!

Будем считать этот вой за положительный ответ!

Мелкий засранец ведет себя, как настоящий взрослый парень, и вообще не сводит наглый взор с Ксении. Сколько уже это зрительное шоу продолжается? Полчаса, как минимум! Именно столько мы курсируем с братцем вокруг импровизированного лагеря – даем дамам накрыть для нас обеденный стол. Стол? Стол! Стол? Да поляну, черт бы ее побрал! Вряд ли мы отсюда к пяти вечера выберемся. Дай Бог, чтобы к пяти вечера следующего дня. Надеюсь, Женька не сойдет с ума, ведь у нее… Статья! Я вот совсем не удивлюсь, если братик помимо гамака прихватил с собой легкие палатки и теплые спальники. Похоже, вылазка за город может затянуться на двое суток, словно в наказание для «младшенького» неразумного дитяти.

— Леха?

— М?

Свят, да перестань! Подумай лучше о карьере, брат, о бешеном успехе, о финансах, об акциях, о банковских счетах на долбанных офшорах!

— Серега, ну сказал «А», давай уже какой-нибудь подходящий слог подтягивай, ей-богу. Ты пока родишь, Ксюшка ножками пойдет.

Мелкий, прижатый ко мне спиной, в какой-то чудной упряжи, перетянутой вокруг моих лопаток, укладывается макушкой на грудь и выкручивает шею только в одном доступном, интересующем его, направлении. Эта шаловливая и полусонная с блуждающим взглядом с поволокой Ксения Алексеевна Смирнова лихо будоражит парню кровь! Может это общая кормилица виновата, может ХельСми подсыпает в его рожок приворотное зелье, может она… Ведьма, помимо того, что, как братец говорит, его «вечная сексуальная раба»?

— Так зачем тебе деньги, Серый? М?

Ох, какой неудобный вопрос, братуха! Зря ты начал именно с него! Это зря!

— Не обязан отвечать, так как совершеннолетний уже тринадцать лет и стало быть…

— У тебя проблемы?

Да! Совесть… Ну, я надеюсь, что ее хотя бы не растерял!

— Это не криминал, Леш.

— А я так и не считаю, Серж. С чего ты взял?

Да с того, что как только что-то вдруг всплывает и оно каким-то кривоногим боком связано с «Сергеем», так обязательно:

«Ты пьян? Ты обкурился? Грибы употребил? Убил кого-нибудь, возможно, в себе жалкого ребенка растерзал? Или ты неизлечимо болен? А может ты кому-то должен? А может это откуп, выкуп, взятка? А может какой-нибудь судебный залог? А может… А может…».

Да! «Серега» точно может, но с этим предпочту разобраться без посвященных и лишних свидетелей, так сказать.

— Мне просто нужны деньги, а тот королевский дом он, как неподъемный камень. У меня же есть хорошая квартира, зачем та громадина холостому мужику…

— Женишься, заведешь семью, детей наделаешь – батя, кстати, настроен на тройню от тебя. Ми-ни-мум! Когда-то мне сам так и сказал: «Спрошу, мол, с Сереги по полной программе, он ведь за бугром филонит и не работает, как надо, членом, не глубоко пашет, так, на жалкий сантиметр внутрь заходит. Короче, Серый бездуховно шпилит иностранных баб»! – брат поворачивается ко мне всем телом, а малышня теперь смотрит друг другу в глаза. – Дядька ведь обожал тебя! Ну, как продолжателя доблестного пожарного рода. Ты даже глазами, как мать, а у них с Сергеем Николаевичем были очень теплые отношения, как брата с сестрой. Это сильная семья, Серж! Понимаешь?

— Ха!

— Мне кажется, или этот лилипутный женишок положил глаз на мою юную красавицу-дочь, – тычет указательным пальцем в нос мальчишке. – Ты смотри, как он таращится? А ну-ка, мелкий, завянь и не возникай! Серж, приструни своего героя!

— Проблемы? Мы вам не подходим? – выпячиваю грудь, тем самым направляю Свята на любовную атаку. – У нас ведь все в порядке! Мы красивы, ладно скроены, у нас уверенный взгляд, мы… Мужчины! В конце концов, мы имеем право претендовать… Что такое? Вас интересует наше благополучие? Так мы еще себя покажем! Слышишь, смотри не сглазь! А то вот у таких благожелательных отцов потом девчонки в вечных девках остаются. Да, мы пока не имеем своего угла, мы пока неуверенно стоим на ножках, мы пока не красноречивы, но ты знаешь… А мы ведь по достоинству можем женский зад оценить…

Это лично проверял! Кубиночка могла бы тоже подтвердить, если бы повернулась в самый неподходящий момент, но этого, как говорится, слава Богу, не случилось и мы с мелкашкой осмотрели полностью заокеанскую кормовую часть…

— Тише-тише, герои! Я все понял, но окончательно решать ведь только ей! Ксюша? – Лешка склоняется над дочерью, которая встречно поднимает на него глаза. – Что скажешь, папина дюймовочка? Такой жених нам подойдет?

Да! Ксюха – очень мелкая по габаритам, Даша – повзрослее, а значит, покрупнее, да и побойчее будет, и посмешливее, и слегка кокетливее… У засранки, уже как минимум, два великовозрастных жениха! Но обе дочери, мои племяшки, чего душой кривить, великолепные принцессы, а с таким сильным отцом они довольно твердо и уверенно в жизни на ногах стоят.