Любовь нас выбирает

Глава 1

— Зачем же ты пришла, Надежда, если не за этим? А? Уверен хочешь так же, как и я. Ну, я жду! Снимай пиджак, а дальше я все сам сниму. Не утруждайся, мне нравится самому вас раздевать ‒ от тебя пока лишь добровольное согласие…

Не оскорбляй меня, не надо, Глеб! Ведь я - не проститутка! Не шлюха, разве по мне этого не видно. И потом, я думаю, что я тебя… Люблю или испытываю ту самую сильнейшую симпатию? В последнем не уверена, не знаю! А ты так грубо требуешь - это очень больно, чем я такое скотство заслужила? Не пойму! Или так и надо, так все и происходит, а у меня явный недостаток опыта в этом направлении и слишком эмоциональное отношение к такому обращению?

Повзрослей, да повзрослей же, детка! Ты - папина маленькая золотая кукла! Тебе ведь не счастливые пять лет и даже, к сожалению, не радужные десять, и как в том фильме, слава Богу, ‒ не шестнадцать. Ты давно, Надежда, не ребенок! Принимай взвешенные взрослые решения, отвечай за слова и действия, и не иди на поводу у своих неконтролируемых эмоций и чувств - остынь и выкинь эту долбаную мнительность, максимализм и юношескую чушь. Надо соглашаться на выказанную Глебом честь? Мне будет хорошо, а ему приятно? Хотя бы после?

Взрослая современная женщина - ничего такого, правда? Все через «это» рано или поздно проходят. Он же ничего такого не позволил, что могло бы оскорбить меня. Правда? Или вымысел? Сама себя на гадость заклинаю ‒ дожилась, а его оправдываю! А что? «Это» же оно ‒ нормальное мужское предложение! Плотское! Да? Да! Вот так себя пытаюсь безуспешно утешить, что ли? Глупость, мелочь, такой себе житейский пустяк? Займет от силы минут пятнадцать-двадцать, думаю, не больше, и я свободна ‒ он удовлетворен, это если вдруг ему понравятся мои оказанные «услуги». Вот же гадство! А на что я рассчитывала, постоянно задерживаясь после окончания рабочего дня? Вообще-то на финансовое премирование ‒ тут следует подчеркнуть определение, и только первое! А не на «это»! Ладно, проехали, а что сейчас в сухом остатке? Глеб хочет секс-услугу! Такое разве могут требовать начальники от подчиненных? Домогательство или в «этом» я как бы тоже виновата? Спровоцировала ‒ теперь ему все можно? Когда, в какой момент не уследила за собой, за своим, по-видимому, слишком вызывающим поведением? А главное, зачем все это мне теперь и как без потерь в свою пользу разрулить? Да уж, влипла! На что Глеб повелся, что можно взять с меня? Очевидно, не на мозг ‒ я думаю. Нет! Уверена ‒ точно!

Определенно в наличии выступающая грудь и рельефная задница - это на сегодняшний день, увы, пока мое единственное взрослое достижение, но, тем не менее, оно есть, да и мужчины это стопроцентно подтверждают. Похоже, Андреев и заметил этот факт, активно и бесцеремонно заглядывая под мою практически всегда отсутствующую «юбку», ощупывая жадным взглядом ягодицы, при этом делая абсолютно недвусмысленные предложения с весьма неоднозначными и в чем-то где-то пошлыми комплиментами. Я, естественно, с этим активно боролась и борюсь, и повода не давала, не даю и не намерена давать:

«А может, дать? И, наконец-то, перестать мучиться?».

Веду себя с мужчинами холодно и закрыто, на слишком близкий контакт не иду, если сама того не пожелаю - по-детски забито поступаю, но бешено работаю и по карьерной лестнице вверх усиленно иду. Пусть! В своей простой, но качественной, одежде предпочитаю закрытые свитера, серые безликие кофточки, исключительно мешковатые брюки, те же джинсы. Напрашивается сам собой простой вопрос: когда и где под всем этим нагромождением он смог разглядеть мою упругую задницу и небольшую грудь? Я же прячусь! Сознательно! Твержу, что еще не время, еще успеется и все это с такой банальной целью ‒ из толпы не выделяться, пусть окружающие виртуально представляют стройность моих ног и безобидно фантазируют себе о том, что там между ними и выше живота сокрыто:

«Крутая телка… Хочешь шоколадку? А пососать…хотя бы леденец? А ты о чем подумала, герлА?».

А вот мозгами и острым язычком - да-да, тут я на передовых позициях, тут я однозначно выделяюсь! Тут, если можно так сказать, я ‒ настоящая прима!

Пора взрослеть - твержу, как заведенная и все равно словно маленький обиженный ребенок действую. В чем? Да в чем угодно и когда захочу! Двадцать четыре полных года как-никак, в моем возрасте некоторые уже имеют своих детей и учат их уму-разуму, а я никак не вырасту из матерью надетых ползунков, все чего-то добиваюсь ‒ иногда внимания, все чаще поощрения и банальной похвалы, как для собаки; при этом с кем-то или с чем-то до крови борюсь, теряю жизненную силу и энергию, коплю негатив и обязательно на весь мир злюсь. Эх ты, слепая и глупая Надежда!

Отбрось же, наконец, инфантилизм, нарисуй на своем совершенно не смазливом личике и заруби на неиспорченном пластическими операциями носу, что:

— Со мной ты будешь только через жаркую постель и ежедневный страстный трах, ведь я чересчур ненасытен и крайне требователен в сексе! Иное для моей тонкой душевной организации, ведь я художник, мастер, праздный созерцатель мира, ‒ нежелательно, губительно, а в твоем случае, детка, - бесперспективно! Я вяну, чахну и тогда ничего не творю, не изображаю и не вижу. Уяснила все, похотливая сучка? Тебе понятно, куда я веду?

Имеется один вопрос! А «бесперспективно», это как? То есть, все зря? И я напрасно стараюсь и что-либо делаю? Тянусь, пыжусь, иногда голодаю, во многом себе отказываю. Шутка или что это сейчас такое было? А может, он просто пьян? А я настолько испорчена этим миром, что только про интим расслышала? Не уверена, что правильно все поняла. Не уверена, поэтому еще раз уточняю:

Глава 2

Не сплю, по ходу, третий день, с того момента, как обо всем узнал...

Я сижу на жесткой кровати, упершись спиной в холодную зеленую стену, согнув ноги и вольготно свесив на коленях странным образом похудевшие руки. Колышутся от запястий до предплечий, как шелковые ленты! Пытаюсь рассмотреть неповторимый рисунок на ладонях ‒ пока не очень, не выходит. Глаза слезятся и заливают всю картину, я прищуриваюсь, потом широко распахиваю и быстро-быстро смаргиваю ‒ нет, ничего не вижу, никак судьбу свою не рассмотрю. Я ослеп или у меня нет будущего? Тут ведь не темно? Убирать полностью освещение запрещено условиями нашего содержания, а яркость добавляют/убавляют всегда по расписанию с шести утра до двадцати двух ноль ноль ‒ здесь особо с этим не загуляешь. Ритмично прикладываюсь затылком о бетон, отсчитываю оставшиеся часы-минуты. Принюхиваюсь к своему телу ‒ определенно, я воняю, как старое больное животное, возможно, как замученный жаждой верблюд, трехногая косуля или недобитый живодерами-охотниками бешеный волк. А мне ведь только тридцать один год! На сколько, интересно, я сейчас выгляжу? На сто один? Или на все триста?

Двумя руками прочесываю слегка обросший затылок и ими же прикрываю свое щетинистое лицо. Плачу? Да нет же! Просто жду, жду, жду… Устал немного. Ждать, потом бежать и догонять! Вот, наконец-то, затаился и высматриваю свою «добычу»! Так я готовлюсь, собираюсь с духом, представляю, фантазирую, подгоняю очередные оправдания, при этом отчаянно хочу забыть все, что со мной за последние пять лет произошло, все, что было. На хрен, долой! Какой-то кошмарный сон и жуткая несправедливость! Все хочу извлечь из памяти, растоптать и выбросить, кроме него, кроме любимого темноволосого мальчишки...

— Она оформила официальный развод и забрала сына. Максим, ты меня услышал? Понял информацию? ‒ Гриша спокойно, словно мировые новости, сообщил позавчера. ‒ Мадина покинула нашу территорию, в стране их больше нет. Более того, я думаю, что они за океаном. Он своего добился, думаю, что она официально уже его законная жена, а сам Зауров, естественно, отец твоему ребенку. Макс, очнись, будь любезен. Ты осознал, услышал?

— Это же мой сын, ‒ все, что выдавил тогда из себя. ‒ У меня есть права. Я ‒ его отец. Ему всего три года, Гриш. Я не пойму, как такое возможно. Меня ведь даже не было на суде. Какой развод, какая свадьба, какой на фиг океан? Мы с ней женаты, а Ризо… Нет! Я абсолютно не догнал!

— Макс, мы это уже с тобой обсуждали. Обстоятельства сыграли против тебя ‒ это неоспоримый факт, так получилось или подстроилось, кто теперь расскажет. Я, лично, склоняюсь больше ко второму предположению. Если хочешь знать мое мнение, ‒ он откинулся на спинку стула, ‒ то это, безусловно, очень красивая игра. Прекрасная партия, фактически мат тебе за два хода…

— У меня есть права! Есть же закон, в конце концов, согласно которому меня благополучно осудили! Мадина ‒ моя жена, у нас с ней были отношения. Блядь, да я сына сделал. Как это можно все опротестовать или не принять во внимание, где бы я ни находился? Так не должно было случиться. Почему вы допустили…

— Она утверждала на суде, что у вас был фиктивный брак, и ваша свадьба ей была нужна исключительно для получения гражданства, чтобы избежать отцовского гнева и возвращения на родину, в свою семью. А ты впоследствии, через некоторое время, я сейчас цитирую ‒ «скот и зверь», принудил ее к сожительству, в результате таких насильственных отношений у вас и появился ребенок. Это не дитя любви и добровольного согласия, а право сильного и случайный залет. Фактически, она обвинила тебя в физическом и психологическом насилии. Ты это понимаешь? Ты изнасиловал ее до сына, ‒ тогда ему пришлось умерить пыл, по взгляду моему все понял, поэтому опомнился и поубавил свой адвокатский тон. ‒ Макс, Мадина утверждала, что ты с сексуальными извращениями, садист, плюс настоящее положение дел сыграло совсем не в твою пользу ‒ ты фактически пироман по вменяемой тебе статье, да и новый муж, по-видимому, тоже постарался. Он с большими связями, да еще финансово успешен. Плюс…

— Я лишен родительских прав?

— Увы. Мне очень жаль. Вы из разных миров. Разные национальности, вероисповедания. Я, вообще, не понимаю, как ты мог?

— Ответь, пожалуйста, прямо. Моя страна лишила меня прав на собственного ребенка? А? Так получается? СУКА! Ненавижу, ненавижу, ненавижу всех вас. А этих блядских баб…

— Макс, перестань. Давай подумаем лучше о том, что скоро на свободу.

— И что? На хрена мне теперь моя свобода? У меня что-то в жизни еще есть?

— Макс!

— Гриш, я ей помог. Помог! Слышишь! Веришь мне? Никого никогда не принуждал, не насиловал, пальцем против желания не трогал. Тем более женщин. Зачем мне? Ни одну, сука, ни одну! Бля, да их немного-то и было. Твою мать! Это не по моим правилам и я не так воспитан.

— Максим, это все с твоих слов. Понимаешь? ‒ адвокат пытался утешить или продавить на ненужную искренность.

— Нет! Ни хера вообще не понимаю, ‒ я шипел и заводился. ‒ Я говорю, что не насиловал, значит, так и есть! Говорю, что требую встреч с сыном, значит, буду добиваться.

— Есть две стороны, а ты, мой друг, основательно в дерьмо уложен. Тебе никогда не продавить эту ситуацию. Послушай лучше…

— Получается, что я ‒ зверь, а она ‒ жертвенная овца? Я сексуально истязал бабу против воли, затем девять месяцев за ней пристально следил, чтобы она выносила моего ребенка. Ты сам-то слышишь, как это все звучит? Я, повторяю тебе еще раз, я просто ей помог! Помог! Помог! Мадина меня об этом попросила, ‒ по-видимому, я подскакивал на жестком стуле и тем самым терроризировал тюремную охрану, адвокат периодически прихватывал мое запястье и шепотом просил присесть и успокоиться.

Глава 3

Вроде ничего, нормально, даже терпимо…

Все могло быть значительно хуже, похоже, я привык и основательно втянулся или мне так думать хочется. Обживаюсь на новом месте, стараюсь стать «полноправным» гражданином, потихоньку восстанавливаюсь, возрождаюсь? Или пытаюсь? Это, если свеженькие перья не подпалю. С огнем даже уголовным кодексом повязан? На любой положительный момент в моей новой старой жизни теперь всегда готов быстрый ответ с подчинением «если». Ну, по крайней мере, я не в тюрьме, не в ограниченном и замкнутом пространстве, в той грязной тесной клетке, пропахшей мужским потом и мочой, а на свободе - брожу по городским улицам, на свежем воздухе, в ярко-оранжевой жилетке, в компании себе подобных, таких же штрафников и отщепенцев цивилизованного «высшего» общества! Так себя утешаю и продолжаю выполнять свои обязательные трудодни на благо государства - пять дней в неделю, по три с половиной часа, на протяжении полугода я буду делать то, что скажут и предложат, с обязательной оговоркой «не требует специальной профессиональной подготовки», бесплатно и только в свободное от основной работы время. Тут, как говорится, выбор большой - на всех подобных мне лиходеев хватит. Покрась забор, подрежь деревья, вычисти сухостой, осуществи уборку производственных и служебных помещений. Вот так я изо дня в день стараюсь искупить свою вину или отвлечься от настоящих проблем, которых с каждым «обязательно отработанным» деньком как-то меньше не становится. Хрен его знает, поживем-увидим, а пока трудимся и дышим в две сопелки! Я что-то делаю, пыхчу, усиленно стараюсь восстановиться в своих по-глупому утраченных правах - живу и приобретаю полезный новый опыт. Сейчас мой распорядок дня весьма прозаичен и до тошноты стабилен.

Пришел, отметился, получил задание, исправно отработал, попрощался, а затем ушел, чтобы завтра начать все заново. Но, как правило, на новом месте и с новым «полезным» действием. Все! Больше в моей жизни ничего не происходит! Повар-универсал с клеймом судимости не нужен в заведениях общественного питания независимо от их классификации и уровня ‒ в каждом услышанном отказе слышится вот такая формулировка. Твой потолок, «Максюша», обрезка сухих веток и побелка молоденьких деревьев ‒ шуруй активнее макловицей и не зевай. Ты отсидел, значит, по самому определению, неблагонадежен, а если еще привести порядковый номер статьи, пункт, подпункт и маленький параграф, инкриминированные тебе, то…

— Морозов! - зовет «мой новый рОдный братик» по несчастью.

— Я! - не поднимая головы, отвечаю. ‒ Что ты хочешь?

— К тебе тут гости…

Прелестно! Этого еще только не хватало. Кого там нелегкая на трудотерапию принесла? Выпрямляюсь и медленно разворачиваюсь.

Родители! Оба! Вместе! Мама и папа ‒ мои неожиданные гости, отец просто улыбается, а мать, наоборот, очень сильно плачет. Сейчас, сам того не желая, я эмоционально убиваю эту женщину? Вот такой я ‒ «родненький сынуля», блядь. Слезы неспешным ходом идут из ее глаз, она их уже не отирает - смирилась и терпит мою изысканную пытку. Зачем только отец ее сюда привез?

По-видимому, это наше с ней второе примирение - Шевцов настойчив в своем желании на возрождение теплых отношений между своей женой и ее нерадивым старшим сыном? Ведь первое пропало, мы с ней его проспали тогда, на второй день после моего «эпического возвращения» - скомкали, словно грязный лист, и выбросили в урну жизненных событий. Тогда при той нашей пробной встрече мать плакала и выставляла свои руки ‒ очень яростно меня отталкивала, словно от чего-то заразного ограждалась, категорически запрещала подходить к ней, чтобы обнять; потом, заикаясь, с зареванным красным лицом, кричала о том, как я испортил свою жизнь и как по-глупому лишил себя всего, как опозорил славную фамилию, подвел родных людей, как уничтожил и растоптал все, чего с таким трудом и рвением добился, как обрек себя и всю семью на вечный позор и порицание, как фактически в той тюрьме бесславно сгинул ‒ мать, скорее всего, хоронила меня в тот жуткий, злополучный день. Она ругалась, орала, затем шипела змеей, а на финал нашего «вынужденного и внезапно нарисовавшегося» свидания вдруг выдала, что:

«Потерять доверие, Максим, - легко, а вот обрести заново - трудно, очень сложно»;

а с ней, с моей мамой, это практически на сегодняшний момент:

«Невозможно?».

Отец сочувствующе смотрел на наши препирания и только головой качал, мол:

«Держись, «зайчонок», отойдет она. Еще немного! Ей нужно время! Надо подождать!».

Папа знает - он с ней такое проходил, причем неоднократно! У него есть стаж, иммунитет и определенная закалка. Отец сказал:

«Терпи!»

и я терпел! Так вот сейчас, похоже, выяснилось, что ровно три недели! Надеюсь, все не зря! По-видимому, на двадцать второй день нашего молчания мама решилась дать мне шанс или навсегда обрубить нашу уже несуществующую родственную связь?

— Максим, - она подходит ко мне, а я зачем-то непроизвольно отступаю. ‒ Привет!

Не потому, что боюсь, а просто не знаю, что сейчас услышу от нее. Прощение, материнское проклятие, благословение, то самое отречение или совсем нежданное:

— Как у тебя дела, сынок? Как ты, родной?

Мне не положено отвлекаться от работы, но я отбрасываю свой мусорный мешок и стягиваю грязные перчатки:

«Нормально мама, спасибо, что пришла».

Глава 4

Боже мой, как стыдно! Стыдно-то как.

Сижу, как наказанная, в этой ванной комнате, в доме своего покойного деда и не знаю, что в данной ситуации предпринять и как с «этим» разговор начать - мне определенно нужна помощь, нижняя часть одежды временно пришла в негодность ‒ застирана и высыхает на сушилке, а я, похоже, внизу призывно голая - в одной рубахе и без кружевных трусов. Не хватает только подарочной упаковки с бантиком, которую зверь со всей «любовью» превратит в ошметки!

Сколько времени уже прошло? Я сейчас о чем? Со дня последней нашей встречи или с наступления моего позорного и предсказуемого в сложившейся ситуации положения? Такое впечатление, что целая вечность в обоих вариантах. Морозов, по-моему, повзрослел и стал мужественнее. О чем ты думаешь, Надежда? Нашла время и место. Вот же гадство! Как выйти мне теперь отсюда, как на глаза «этому» показаться? Если честно, свежо и холодно сидеть в ванной с обнаженным тылом! Поджимаю пальцы на ногах и подкладываю руки под задницу ‒ растекшийся орех на белом бортике прилип, примерз и основательно закоченел. Перекатываюсь с одной половинки на другую, за каждым разом поднимаю ноги, при этом шумно выдыхаю ртом! Я застужусь и заболею, но показаться перед ним с белоснежным голым задом воспитание не позволяет и потом я точно знаю, что гад начнет издеваться, высмеивать, подкалывать, а при любом удобном случае растреплет всем! С ним так всегда, Максим определенно может! Вот же мучитель - зверь-Морозов. Откуда выплыл и опять появился на моем горизонте? Ведь мы расстались с ним шесть лет назад.

Отец, отец… Забыл, запамятовал или специально все подстроил? Он ведь не сказал, что в доме кто-то есть:

«Там ремонт, Надежда. Облагораживаю, кукла, твою будущую жилплощадь. Потерпи немного, там неудобно жить, там люди».

Ну, сколько выдержала слабая натура, больше просто не смогла! Всего каких-то жалких три недели, и я уже готова из этого города, куда глаза глядят, бежать! Так со мной всегда. Начну и брошу, пообещаю и струшу в самый неподходящий момент. Ежедневный утренний подъем в бывшей детской комнате, полезный готовый завтрак, ежедневные ритуалы, мамина сочувствующая улыбка и папино серьезное лицо стали последними каплями в море абсолютного недопонимания и борьбы за равноправие поколений отцов-детей:

«Что я забыла в благополучном отчем доме? Давно пора устраивать свое гнездо!».

Что? Зачем там вообще живу? До сих пор с родителями? Надо срочно съезжать! Засела шальная мысль в башке и двадцать один день меня кусала! Ну, не могу я жить с ними, в том «бывшем безоблачном детстве» - на сегодняшний момент отчаянно нуждаюсь в безусловной свободе и требую самостоятельности. Я все смогу сама, добьюсь и преодолею! Из кожи вылезу, но докажу, что взрослый человек, успешная и свободная женщина, что совершенно независима от мнения родителей, толпы, что всего добьюсь без посторонней помощи, без отцовского блата и материнского внимания, что мне никто не нужен для того, чтобы громко хлопнуть дверью и заявить о себе. Никто! Вообще, никто! Я ‒ женщина-воин, борец за равенство и жалкое подобие дружбы между полами…

Я… Я… Я… Да жалкая, трусливая, сопливая девчонка в обмоченных от страха штанишках, увидевшая давно забытого «героя» из своих кошмарных снов о счастливом детстве и безумном отрочестве! Такая смелая и гордая необдуманно сбежала из-под родительской опеки прямо в лапы к зверю! Как всегда, Надежда! Талантливо ‒ ни дать, ни взять!

Ни хрена не получается ‒ все скатывается вниз и делается только хуже! Три недели в родном городе и абсолютно никаких подвижек. Ни в чем, ни в одном направлении! Нет для меня работы ‒ то я не подхожу, то не устраивают предлагаемые условия труда, то график странный ‒ почему-то поздно вечером и ночью, то мизерная оплата или ее полное отсутствие и долгий испытательный срок, то работодатель ‒ аферист, пирамидчик и нулевой профессионал. Ношусь со своим портфолио, как зомби, по государственным и независимым издательствам, журналам, по частным фотостудиям, по откровенным творческим забегаловкам. Выкладываю кое-что из раннего творчества в открытый доступ во всемирный разум, распространяю через социальные сети, прошу репосты от контактных и одноклассных «друзей», клянчу от незнакомых людей лайки, насилую посторонних своими спам-рассылками. Все не то! Я для современности не модна, мои направление и тема слегка надуманы и, Господи, опять «бесперспективны»; работы странные, чудные и трудные для понимания обывателям, а я сама, как автор, для общественности «слегка заумна» ‒ хотя предпочитаю характеристику в определении «интеллектуальна»; веду себя на собеседованиях зажато, нет шарма и самопиара ‒ потенциальные работодатели отвечают сразу «нет», фактически прямой отказ молодому и подающему большие надежды «таланту». А теперь еще с Морозовым странно образовавшийся замес. С чего бы? Что он тут вообще забыл?

Странно, что он меня тут пока не беспокоит! Об этом начинаю волноваться! Уверена, что сейчас готовит какую-нибудь «изысканную» пакость в своем стиле, Максим испытывает истинное наслаждение от провоцирования меня на открытое противостояние и женскую последующую истерику или атаку. Такой дрянной у мужика характер. Мы с ним не ладим с детства. Так получилось! Родители смеялись над нашими препираниями и говорили:

«У этой парочки духовная близость, синонимичные характеры. Короче, братцы, практически та самая любовь»,

а мне кажется, зверь всегда чувствовал слабую, по сравнению с ним, девчушку, ту, которую он мог одним щелчком пальцев на лопатки уложить. Буквально и фигурально! В принципе, он так и делал, и результат, кстати, был тоже плачевный или мокрый, аналогичный полученному сегодня вечером. Черт! Вот и отец уже звонит…

Глава 5

— Привет! - улыбающийся Велихов протягивает мне руку. - Спишь еще, Макс?

Не помню, чтобы договаривался с Гришей о встрече. Чего это он? Я, конечно, под надзором, но не адвокатским же. И потом, я, если можно так сказать, абсолютно чист перед законом, все-все выполняю ‒ не каверсую, не высовываюсь ‒ просто не с чем, гол, как сокол, на ближайшие полгода, а может и на более долгий срок. С каждым днем времени становится все меньше, и я этому бесконечно рад. Но…

— Здорово! Тебе, как погляжу, не спится или со своих гулянок чешешь? Ты зачем приехал? Это то, о чем я подумал? Есть что-то о Ризо, о моем сыне? Новые факты появились?

— Нет, увы, тут по нулям. Пока ничем порадовать не могу, Максим. Прости. Совершенно по другому поводу. Думаю, все же не менее приятному. Впустишь или на уютном аглицком крылечке будем разговаривать? - адвокат-плейбой двумя пальцами, тем самым пошловатым жестом, стягивает темные очки, прищуривает глаза и дебильно скалит зубы. - Ты занят, что ли, Макс, или все-таки проявишь гостеприимство? В любом случае не задержу. Вопрос пяти минут. И я думаю, что это тебя «ого-го как» заинтересует. Как там, на блатном жаргоне, зуб даю!

Нет новостей оттуда, Гриша! Все остальное ‒ нет, не заинтересует! Как долго ждать чего-нибудь существенного, полезного, нужного? Кто бы сориентировал в этом направлении?

— Проходи, - со вздохом отползаю в сторону и вытягиваю свою руку, указывая утреннему неожиданному посетителю направление. - Гриш, а какие вообще подвижки в моем деле? Есть что-то, чем мог бы поделиться со мной? Рад любой инфе.

— Макс, это так быстро не происходит. Ты должен понимать, что там крепкий тыл и отлаженная система, и к тому же, большие-пребольшие деньги. Ты хочешь законно и юридически грамотно, это ‒ долго, медленно, но надежно…

— Гриша, я просто хочу своего сына, - шепчу, помня о присутствии в доме Прохоровой. - Желание естественное и неизменное. Поэтому законность всех наших действий, которые приведут меня к родному мальчишке, если честно, не очень-то и заботит. Пойду на все!

— Не хочу знать об этом, Максим. Не впутывай в такое дерьмо…

— Дерьмо? Это моя жизнь, Велихов. Если не хотел запачкаться, на хрена тогда соглашался?

— Хотел другу помочь. Но повторяю еще раз, Морозов. Законно, по процедуре, с грамотной защитой, по всей строгости и справедливости - не вопрос! А вот все остальное - слежка, воровство, растягивание ребенка в разные стороны, запугивание, шантаж, подставы и провокации, и, прости за смелость, вероятное лишение свободы и, возможно, жизни одного из фигурантов дела, в мои планы вообще не входят. Я доходчиво сейчас обрисовал тебе свою позицию по этому вопросу? - осматривается в холле и разводит руками. - Куда в этом царстве мне можно пройти? Сориентируй, будь любезен.

— Сюда, - указываю рукой на кухню. - Чай, кофе, вода? Что предложить?

— Одну сигаретку и чашку кофе.

— Как пожелаешь!

Оглядываюсь по сторонам и по-воровски прислушиваюсь - там, на втором этаже, царит тишина и спокойствие. Надеюсь, что мозговая деятельность кукленка загрузилась и достигла оптимального уровня ее возможностей, а значит, эта дама не высунет свой нос до тех пор, пока мой гость отсюда не уйдет.

Кидаю на стол пачку сигарет и следом направляю зажигалку:

— Угощайся, а вот кофе надо подождать, ‒ шаркаю старческой походкой к кофеварке. ‒ Присаживайся.

— Угу. Нет проблем, никуда не тороплюсь. Сегодня день визитов, отдыхаю от уголовных дел и навещаю своих подопечных. Решил вот начать с тебя, Максим. Как ты тут? Как успехи в трудоустройстве?

— На хрена про это спрашиваешь, если и сам все прекрасно знаешь, ‒ отворачиваюсь и выполняю ежедневный утренний ритуал ‒ банка кофе, очищенная вода, сухая ложка, сахар и любимая кофеварка!

— Я из вежливости, ‒ лица не вижу, но предполагаю, что Велихов сейчас улыбается.

— Или просто позлорадствовать решил, ‒ пытаюсь друга больно уколоть. ‒ Других же развлечений у Гриши-адвоката нет!

— Макс, уймись, будь любезен, прекрати выплескивать свой яд, выдохни и останови ультрафиолетовые лучи своего негатива, которыми ты выжигаешь все свое настоящее и возможное будущее людское окружение. Если честно, противно наблюдать твой ненавидящий взгляд. Мы знакомы с тобой хрен знает сколько лет, еще с лицея, я хоть раз позволил себе какую-то гадость из разряда «утопи друга»? А? Мне почему-то кажется и помнится, что однозначно… НЕТ!

— Гриш, все очень осточертело, просто край ‒ настолько, что не передать словами. Устал, как попугай, каждому повторять, что бывших зэков неохотно приглашают на работу, а если уж совсем откровенно… Блядь! Да нас просто не берут. И дело даже не в номере статьи, по которой был осужден и отбывал наказание, а так просто по жизни сложилось. Отсидел-откинулся, значит, умеешь там выживать, заслужил какой-никакой авторитет на зоне. Ну, что ж, тогда иди, любезный, за новой ходкой, там государство и прокормит, за каким хреном сдалась тебе вольная жизнь. Это если вкратце. Тяжело, практически невозможно, начать все с твоего любимого чистого листа.

— Я понял, понял. Мне жаль, Максим. Но… Тяжело ‒ не отрицаю, но не невозможно ‒ стопудово. Ты погоди со своими выводами в отношении людей, не кипятись. Три вольные недели ‒ это точно не срок. Все только начинается, братуха. Не пропадай и звони, а то я чувствую себя бабой, вешающейся тебе на шею.

Глава 6

— Надь! Надька!

Отец зовет! Пусть простит меня, но в данный момент я не могу ответить ‒ слишком занята. Перебираю свой «пестрый» гардероб, ведь мы идем сегодня ужинать со зверем ‒ надо соответствовать вечернему намеченному мероприятию. Похоже, как всегда, я необдуманно на предложение согласилась, а теперь вот мучаюсь ‒ что надеть, что надеть, что надеть, чтобы ненароком не спровоцировать очередной скандал или возможные сексуальные поползновения? А если еще точнее сформулировать проблему, то, как выбрать из огромного количества хлопка и вельвета что-нибудь подходящее для «деловой прогулки» во французский ресторан с мужчиной, у которого я должна вызывать стопроцентное отвращение ‒ таков мой план. Сижу на полу в комнате, уступив место на кровати своей одежде ‒ составляю этакое своеобразное прет-а-порте*. Это все не то, это вообще мимо, это для собеседований, это для «помыть пол», а это возможно, но мне бы не хотелось, ‒ по-моему, слишком вызывающе и чересчур открыто…

— Надь, ‒ стук в дверь, а это ‒ папа. ‒ Я могу войти? Не занята? Ты там одета, все прилично?

— Да, конечно. Входи.

Откидываю джинсы на пол, подтягиваю к груди ноги и жду отца.

— Что ты делаешь? ‒ с удивлением рассматривает открывшуюся картину. ‒ Проветриваешь одежду? Чешешь моли спинку? Нафталин, похоже, уже с обозначенными задачами не справляется? Падла! Одни брюки, Надя, бесформенные свитера, растянутые футболки и фланелевые мужские рубашки! Ты же маленькая худенькая женщина, а все это на какого-то бугая, типа меня. Твою мать!

— Пап, не начинай, пожалуйста. Мне нравится и очень удобно. Выгляжу аккуратно, даже стильно, если судить по вырезкам из журналов для женщин пятилетней давности.

— Не спорю, тем более что в этом вообще не разбираюсь, но я сужу, как мужчина, когда вижу красивую женщину, скрывающую свои ножки под охренеть какими мешковатыми штанами, словно у рабочего на стройке…

Думаю, пора! Надо перебить, пока не стало поздно. Хочу спросить у него, зачем скрывал присутствие Морозова в дедушкином доме. Это что какая-то тайная игра, его секретный генеральный план или попытка насолить собственной дочери? И замешана ли в этом мама? Она тоже была в курсе? И почему зверь-Морозов на это все повелся?

— Я была в доме деда, папа. Вчера поздним вечером, ночью и с утра сегодня! ‒ внимательно слежу за его передвижением в комнате. ‒ Помнишь, ты позвонил, интересовался, где я нахожусь и собираюсь ли домой? Так вот, я обманула тебя. Прости, пожалуйста. Но я была там, и там же ночевала, ‒ вздыхаю и добавляю с кем, ‒ с Максимом. Он, оказывается, живет в моем доме ‒ вот это для меня шокирующая новость! Ты разрешил ему, впустил и выделил теплый уголок, так он мне поведал. Это правда? Он не соврал? А если Максим не обманул, то, значит, недоговариваешь ты. Тогда еще один вопрос. Зачем? С какой целью? Чего ты хотел этим добиться? А мама знала? Вы сговорились? А кто еще был посвящен?

— Конечно, ‒ он присаживается в мое рабочее кресло, осторожно крутится, а затем заглядывает на письменный стол с разбросанными как попало фотографиями. ‒ Надежда, я все помню. Ты говорила, что задержалась у подружки на какой-то там девичник, останешься с ночевкой, а завтра, то есть уже сегодня, к обеду вернешься домой. Ты выполнила обещание. Спасибо, детка.

Отец отводит свой взгляд от меня, как будто прячется или стыдится. Надеюсь, что последнее, потому что мне неприятно получать лживые словесные оплеухи от собственных родителей и тем более, сейчас, когда все итак идет из рук вон плохо.

И? И? И? Все? Он так оправдался, больше нечем крыть, Андрей Петрович? Тишина ‒ отец молчит. В ответ на три моих заданных вопроса он просто сидит со мной в комнате и сочувствующе просматривает небогатый гардероб.

— Пап?

— Надя, если честно, не думаю, что я должен именно сейчас объяснять тебе причины своего решения…

— Ты меня обманул! ‒ перебиваю и, по всей видимости, повышаю на отца тон. Он прищуривается и всем своим видом показывает, что я должна определенно умерить свой пыл, сменить тактику и проявить к нему, как старшему по возрасту и своему родителю, уважение. ‒ Извини, пожалуйста, ‒ говорю уже немного тише и сразу опускаю глаза. ‒ Просто, я не совсем понимаю, какова цель твоей лжи.

— Я не обманывал. Выбирай выражения, будь добра! Сказал, что в доме люди…

— Ты сказал, что там идет ремонт и жить нельзя.

— Он уже закончен, кукла. Ты разве не заметила, что там есть некоторая существенная перепланировка ‒ мы объединили комнаты, и кое-что просто смели, плюс я выгрузил оттуда весь личный отцовский скарб и документы. Подумал, что его тайны внучке ни к чему, да и нам тоже. Я…

— Ты обманул…

— Надя, хватит! ‒ локтями упирается в подлокотники кресла и подается верхней частью тела на меня, вперед. ‒ Мне, как отцу, как твоему близкому человеку, как родителю, надоело искать дочь по всем городам и весям нашей великой родины. Их слишком много, а дочь у меня одна. Честное слово, слышать твой грустный и усталый голос в телефонной трубке за тридевять земель от дома ‒ то еще «радостное» событие. Поверь, мы с матерью за тебя волнуемся. Ты каждый раз, детка, куда-то, словно от призраков, бежишь. Что-то ищешь, ищешь ‒ естественно, ничего не находишь, приезжаешь к нам погоревать, а потом опять исчезаешь. Так было с твоих четырнадцати лет ‒ я помню странные ночевки у деда, когда не ладилось что-то в школе, потом ваши бешеные размолвки с тем же Максимом, словно вы - драчливые коты, хоть и разнополые, гадящие друг другу в тапки, ‒ я вздрагиваю, а он все подмечает, ‒ твоя напускная самостоятельность, потом несуществующие подруги, потом… Надя, я знаю все! Много ведь было! Но самое долгое твое отсутствие превратило красивую девчонку в неизвестно что, ‒ он презрительно смотрит на мой гардероб, ‒ прости, пожалуйста. Я тебя не узнаю, и этого совсем не одобряю…