Любовь одна - другой не надо

Глава 1. Отец и дочь

Февраль

Дочь… Дочечка… Доченька…

У Вас будет девочка. Или у Вас родилась дочь. Или вес Вашей малышки составляет всего лишь два килограмма и несколько незначительных для тебя, но крайне важных для крошки, граммов… Как котенок, крохотный детеныш, молокососущее живое существо. Да как угодно!

Господи! Это ведь все случилось с нами вчера! Нет! Позавчера! А может быть сегодня? Казалось бы, вот только несколько несчастных дней назад запыхавшийся молодой врач городского родильного центра, стягивая с лица операционную маску и вытирая пот с чересчур выпуклого лба, воодушевленно и в то же время с огромным облегчением сообщил мне, беснующемуся возле входа в хирургическое отделение, о том, что:

«Позвольте поздравить Вас, Юрий Николаевич! Операция прошла успешно, с Вашей женой еще работают, но опасности уже нет. А у Вас девочка и мальчик! Вес патологически мал – не мудрено, все-таки прогнозируемая двойня. Марина не шутила с нами на столе, а мы не стали принимать тяжелые решения, дали ей шанс, но на будущее, пожалуйста, имейте в виду… Ей ведь не рекомендовано…».

Да-да, конечно, я все понял и… Бесконечно рад!

Неужели я все и сейчас прекрасно помню, до мельчайших теперь уже никому не нужных подробностей? Акушер ведь именно ее, дочь, тогда выделил первой! Почему? Из-за времени появления на свет – выскочила раньше брата, просунулась без очереди, спешила на распродажу или на встречу к своему сбрендившему тогда от счастья отцу, или из-за хрупкого «тоннажа» – маленькая весовая категория ввиду наличия по соседству крохотного родственничка, или все же из-за ее половой принадлежности, мол, он врач, мужчина, а она девчонка, малюсенькая женщина, которую нужно по всем правилам, установленным в этом несправедливом мире, пропускать вперед? Или из-за того, что она красавица, умница, восхитительная и обворожительная малышка, которая от всей своей крохотной души улыбнулась ему тогда, тем самым выторговав себе первенство появления на свет. Не знаю! Хрен его теперь поймет! Но в голове по-прежнему звучит то сообщение:

«У Вас дочь… У Вас дочь… У Вас дочь…».

— Родной?

Жена, открыв пассажирскую дверь, протягивает мне большой бумажный стакан с парующим кофе. Устал ждать, пока она добудет это общепитовское, наверняка автоматное, пойло.

— Спасибо, – забираю тару и слежу за тем, как Марина усаживается в свое кресло. – Почему так долго? Ты грабила банк? Заложники? Полиция? Твой адвокат в пути застрял, у случайных свидетелей в твою пользу показания снимал? Большой залог, родная?

— Там просто была большая очередь. Успокойся, Юра. И я, если честно, немного заблудилась на обратном пути. Сто лет не была здесь. Некого было встречать. Позволишь? – направляет ко мне руку, чтобы взять свой стакан.

Молча передаю и утыкаюсь взглядом в лобовое стекло. Больше… Пока… Мне нечего любимой женщине сказать.

Приоткрыв пластиковую крышку, жена интеллигентно обнюхивает дымящееся содержимое, а затем прикладывается губами к закрученной картонной кромке.

— М-м-м, да-да, – облизывается и мило улыбается. – Юрочка, ты знаешь, кофе здесь не плох. Очень неожиданно, как для аэропорта.

Хмыкаю и откинувшись на подголовник с отставленной рукой, зажимающей горячий стакан, поднимаю к небесам глаза.

— Это ведь навсегда, леди? – шепчу куда-то вверх, в потолок своей машины. – Она возвращается домой на долгий срок? Навечно?

— Я настояла на постоянном проживании, она не стала возражать, сопротивляться. Похоже, выбора у нее нет. Все кончено, развязаны семейные узлы и потом, она там совсем одна, а здесь все-таки мы, ее семья, ребята, племянники, мать, отец…

— С ним все? – обрываю и резко перевожу взгляд на пассажира. – Порадуй меня, Марина. Одно твое положительное слово или утвердительный кивок, и я буду счастлив как никогда. Вру-вру! Со дня нашей свадьбы это будет второе радостное событие… Не-а! Опять брешу. Пожалуй, с рождения внучат! Тогда, м-м-м, третье? Итак, леди, да или нет?

— Да, – опустив глаза, спокойно отвечает.

— Развод оформлен? – шиплю и понижаю тон. – Официально? Как положено? По закону? Еще разок скажи, что «да»!

— Это важно? Она ведь…

— Свободна? – усиленнее транслирую надежду в голосе.

— Наташа разведена, Шевцов. Все! Там конец! А вот ты, родной, драматизируешь ситуацию так, словно мы вытаскиваем ее из рабства.

— Хорошо, что у них не было детей, – громко выдыхаю и прикладываюсь к своему стакану, прикрыв глаза, отпиваю, глотаю, и еще раз повторяю. – Не было детей, не было детей. Этот факт значительно упрощает ситуацию. Но все будет! Все будет, все будет… – шепчу, как заведенный, и на финал, по-видимому, блаженно лыблюсь, как умалишенный черт.

— Родной!

— Да? – отпиваю, затем причмокиваю, раскатывая кипяток по нёбу, смакую черный кофе. – Внимательно!

— Ты сейчас радуешься, или что? Как это все прикажешь понимать? – косит глазом и поджимает пальцы на мною окольцованной несколько лет назад тоненькой руке. – У них не было детей – это ведь огромная проблема, а тебе как будто радостно.

Заводится Марина! Прекрасно, мне того и надо! Значит, мы еще с ней какую-никакую сумасшедшую жизнь живем.

Глава 2. Он и она

Два месяца спустя

— Какие планы на вечер, Велихов? По стаканчику за секретными бумагами? Со мной, юрчувачок? Почитаем, прикинем, придумаем, поделим… И подсчитаем?

Он мне что, сейчас моргает? Ланкевич, ах ты ж озабоченный удод! Но… Вряд ли, вряд ли! Не поверишь, если выдам свою «тайну» вслух!

— Свидание, – хихикаю и щурю взгляд. – Да! У меня неоднозначная встреча с девушкой на такой себе нейтральной полосе с очень близким продолжением, дружок. Бумаги изучу слегка попозже, в, так называемой, рабочей обстановке, а ночью разряжу свой «молоток». Надо отдыхать, надо отдыхать, а то можно сдохнуть раньше срока. Не намерен ласты клеить за стаканом алкогольной бурды в попытках обелить очередную сволочь, наступившую своим четырехколесным самокатом по заезженной до дыр неосторожности на крошку-восьмилетку на пешеходном переходе. Как по мне, пусть папенькин сынок получит полный утвердительный срок. Ты вводишь мяч в игру или нет? Я ведь дергаюсь и жду.

— Да ты теперь сознательный и совестливый! Принципиальный адвокат по уголовке, Григорий Александрович Велихов! Давно ли? Что там про хлеб и масло? Про сучье-щучью икру?

— Все в силе, Миша, все так, как надо! Уголовный кодекс я официально чту! – салютую и указываю подбородком, что жду его подачу. – Так мы играем или все, расходимся по сторонам, а на закрытом корте победила дружба?

— Цитируешь советских классиков?

— Нет! Просто говорю. А что такое уже где-то было?

— И все же. Очень интересно! То есть дело тебя совсем не интересует?

— Мяч, пожалуй, перейдет ко мне, – сжимаю и разжимаю пальцы. – Бросай сюда! Мы травим байки, а забронированное и оплаченное время спускаем на литературные эскизы. Мишка, давай играть, потом поговорим.

— Гриш, я должен все-таки понять. Ты серьезно? Это что еще означает? – он пару раз ударяет мелким резиновым мячом о «картонное» напольное покрытие закрытой площадки. – Не хочешь материалы дела изучать, отказываешься от солидного гонорара. Хм! И еще… Ты и свидание, в твой грядущий тридцать девятый год?

— Мне скоро сорок, Миша. С-о-р-о-к! Тридцать девять было в прошлом году. Забыл?

— Считай, что сделал компаньону комплимент, хоть и не планировал. Уж больно ты красив, Григорий. И странно, что не истаскался – сухой, поджарый, а главное, спокойный и даже с юморком, – с твоим-то графиком работы и с несметным количеством баб, которые вьются вокруг тебя, словно мухи изучают...

— Сейчас осторожнее, Мишаня.

— Мед, мед, мед. Конечно! Как ты мог что-нибудь иное подумать! Сладкий мальчик, Велихов Гришок. Ты ведь членом испускаешь феромоны, полностью меняешь окружающий гормональный фон, когда выходишь на охоту. Открой, пожалуйста, секрет. И потом, – он хмыкает, затем подкатывает глаза и прикладывает мяч к губам, словно на удачу игровую штуку благословляет, – я все-таки считал, что ты не из тех хренов, которые устраивают затяжные конфетно-букетные периоды и ждут, когда она пригласит домой, чтобы с тобой поближе познакомиться. Я в замешательстве, амиго. Свидание с девушкой, надеюсь? Пардон-пардон, с женщиной, соплячки – уже не твой кружок.

— Именно, Ланкевич. Да и с парнями мне неинтересно, голубок, – подмигиваю и пытаюсь приобнять этого холеного засранца. – У вас, уродов, даже шутки детские, плоские. Я ценю юмор, сальные остроты, пошлость под настроение – да я и сам пошляк, иногда цинизм заходит, сарказм отменно переношу, а вот глумление и откровенное издевательство не терплю. Все в силе, как было в двадцать, потом в тридцать пять, и как по накатанному в тридцать шесть и тридцать восемь лет. Секрета никакого нет. Я просто обворожительный засранец, такой себе везунчик с достойным высшим юридическим образованием, но… – останавливаюсь и наигранно громко вздыхаю, – без своей собственной семьи. Согласен быть моим любимым братом, Михаил?

— Та-а-а-к, Велихов! Пошел вон! – он выставляет руку с ракеткой перед собой, угрожает и сверкает глазами. – Два метра, а то и больше! Соблюдай-ка, родненький, дистанцию. Гриша, вмажу в рожу, ты и не поймешь откуда прилетит. Отошел!

Ржем, как кони, кривляемся и крутим жопами, а я еще выставляю свои ноги колесом. Видимо, игра сегодня будет только не выгулянными на слушаниях языками. Пятничный вечер, конец рабочей недели, мой любимый закрытый сквош-корт и Мишка, случайный по работе друг. Еще, правда, запланировано необычное свидание. Имеющаяся «дама сердца» на этом настояла – орала, топала ногами и не давала без торжественного обещания отъе.ать:

«Давай, сладкий, разнообразим нашу сексуальную жизнь. Ты ведь не возражаешь?».

Разнообразим? Сексуальную жизнь? Нашу? Нас нет, малыш! В один момент я именно по этому поводу – притяжательная формулировка частной собственности, немного ее домыслы и высосанные из пальца предположения – основательно напрягся, хотя всегда «за» любые сексуальные эксперименты, в том, правда, случае, когда количество разнополых участников не перешагивает за две живые единицы голеньких кроватных игроков – какие, вообще, могут быть в этой связи проблемы, аргументы, возражения, если по окончании того, что еще и не началось меня ждет охренительный сексуальный марафон. Я много запланировал на эту девку – пусть однозначно пососет, в машине, лифте, в общем коридоре, когда будет на коленях топать на мой траходром, пусть держит хер во рту и не выпускает, и естественно, пусть не грызет, вакуумно, горлом, ближе к нёбному язычку – он так нежно по головке трепещет, я каждый раз торчу, когда она делает мне минет, а потом, так уж и быть, пусть попрыгает на мне – и это ей от всей души позволю, хотя она такая щуплая и с тощим задом, дай-то бог не снесет пером с моего дрына, потом парочку подходов сзади – люблю, когда они с открытым ртом орут в подушку, а я, сжав проволочные волосы и натянув, как течным раскрытым кобылам, удила, поршнем загоняю им по самые шары – визжат, как свиньи, но прогибаются сильнее и просят:

Глава 3. Он и Она

Джованна…

Летиция…

Диана…

Кристина…

Мариза…

У нее много имен, но одна и та же внешность. Безразличный, как будто отрешенный взгляд, но в то же время детально изучающий свою «жертву». Смертельная сухощавость! Омерзительная худоба! Бледная кожа! Потерянные на лице глаза! Яркая отметка об их наличии на теле –ужасная черная подводка. Все именно так! Она ищет мужика, выходит через два дня на свою охоту в этот милый ресторан. С ней там заискивающим тоном здороваются, радостно, как госпожу, приветствуют, распорядители целуют в обе щеки, а она осматривается, оценивается… Шевцова выбирает! Наташа подбирает! Да похрен! Пусть делает, что хочет. Скучающая особа. Я там что забыл? И как во все это влип? Сопливая Теодора. Повернутая на разнообразии в интимной жизни Теодора. Теодора-дорогая шлюха… Да и мой уверенно торчащий по ветру мужской здоровый член!

Теперь, с некоторых пор, ежедневные утренние пробежки превратились в единственное спокойное время для «подумать» и «выработать новую стратегию», «отточить тактику», «расставить на затейницу ловушки». Наматывая круги по нашей набережной, вспоминаю новых, не засвеченных в том заведении, баб, которым мог бы предложить выступить в качестве моей случайной спутницы на очередной экспресс-вечер для еще одной попытки сойтись с этой сучкой по именам.

Сам себе удивляюсь. Считаю про себя шаги и улыбаюсь. Какая-то путаница с ее кликухами! Не могу ключ к ларчику найти. Никак не пересечемся с ней после десятиминутных разговоров. Все в рамках правил и в установленном порядке. Медленно неторопливо выписываю на разноцветных бумажках все эти смешные клички, которыми она предпочитает называться. Передаю хозяевам, отстукиваю ручкой по административной стойке, но всегда один и тот же ответ:

«Увы! Вам не повезло! Такой женщины сегодня нет».

Уверен, что так делать нельзя, но суке все сходит с рук, видимо, сверх установленной таксы за посещение башляет! Отстегивает и спонсирует этот балаган. Она ведь откровенно шельмует, безбожно раскручивает озабоченных мужиков на долбанные сантименты, но на самом деле выбор осуществляет исключительно всегда сама. В том смысле, что этому уроду сообщу то имя, которое отмечено в журнале посетителей, а этому – манок и фигушку в кармане преподам. Я из последних, если что. У меня всегда на продолжение со Шевцовой уверенный провал.

Стоит мне выписать на бумажке настоящее, то, которым ее родители назвали, имя – она встречно рукописно оглашает свое «сценическое» погоняло, а укажи я лукавый «псевдоним» – как сразу «меня зовут Наташа» или «такая женщина не зарегистрирована на сегодняшнем мероприятии, видимо, Вы не расслышали, а значит, она Вас не заинтересовала». Загнать бы на одну такую случку доблестную полицию нравов, пусть ребята разберутся в том, что там происходит, а то какой-то косплей проституток:

«Как ты хочешь, милый? Так меня сегодня и зовут: Вера, Мила, Ангелина или… Натали!».

Да дай же просто поймать тебя! Стоп! Стоп! Пытаюсь успокоить бешенный пульс и чахоточное дыхание от выполненного километража.

Кларисса…

Анжелика…

Эмма…

Один раз была Одеттой! Тут опять я улыбаюсь. Вообще-то я не столь смешлив, но, видимо, заводит эта ярмарка-цирк – смотрины городских невест, честное слово. Принцесса-лебедь, чтоб ее! Нет-нет! Есть иное меткое определение – мелкая синяя курица на новогодний холодец! Бе-е-е-е!

Выбирает имена каких-то жутких дам, которые, по всей видимости, в исторических моментах знатно насолили нам. Мужикам! Мстит, что ли? Тогда это очень мелко. Сказать бы ее братцу, слить информацию и сразу же заткнуться. Считать его реакцию, потом, возможно, получить по роже, но не позволять этой мымре разводить порядочных мужчин на эстафету с преследованием через городские застройки в тот отель страстной, но случайной е.ли.

Кстати, она совершенно не удивилась после того, как в ту неудавшуюся для нее ночь любви, вместо Славы с упаковкой презервативов к ней в номер вошел я с брезгливым выражением на роже и предложением:

«Тебя домой подвезти?».

Шевцова, не устраивая истерик, с маской страшного испуга на своем лице, взяв с огромнейшей кровати свою сумку, спокойно вышла за мной. Тогда на один случайный миг мне словно показалось, что на ней было надето несколько не то, что было на вечере бесед перед посещением этого неуютного дешевого заведения. Худая открытая люминесцентная от ночного освещения шея, абсолютно без платка, без воротника, словно там, под своим кремовым плащом Наташа была обнажена. Я заинтересовался, конечно. Опять скалюсь, будоража воспоминания. Двигался с ней рядом, стараясь совершать тот же самый неширокий шаг. Из-под полы мелькали тоненькие ножки, затянутые в черный капрон. Но… Даю башку на отсечение, что это были чулки. Две жалкие пуговицы, да пояс, которым был стянут женский плащ, совершенно не скрывали шагающие ляжки этой твари.

Макс должен знать? Она ведь может влипнуть. И медицинские проблемы окажутся пустышкой по сравнению с формулировкой статьи УК, за совершение действий, направленных на растление таких, как я, героев невидимого фронта, нацеленного на завоевание непокорных дам… А сутенер у нее хоть есть? Какой процент и как? Я, видимо, напрашиваюсь на вакантную роль. Предложить ей резюме? Образование высшее! Законник, юрист, адвокат!

Злобно хмыкаю и быстро переключаю музыкальный канал, заливающий из электронного приложения любимую музыку в мои живые уши.

Глава 4. Он с Ней

— Добрый вечер…

Наташа, мягко улыбаясь, здоровается с Вадимом и удобнее располагается в салоне предоставленного нам автомобиля.

— Здравствуйте, – тот с не пойми откуда взявшейся хрипотцой вполоборота ей отвечает.

Мне кажется, вернее, я почти-почти уверен, что слышу в мужском голосе нотки ни хрена себе какого удивления.

— Прекрасный вечер! – она растягивает огромный рот в улыбке и слегка покачивает головой. – Благодарю, дальше я сама, – Шевцова отпускает мою руку и прикасается к спинке водительского кресла, пытаясь сдвинуть свой зад по мягкой кожаной обивке еще на несколько сантиметров от меня. – Я Наташа, – протягивает парню левую руку, вернее только пальцы.

Для закрепления знакомства? Он что, теперь должен их ей пожать? Правую, естественно, не предлагает, там реабилитационный ортез. Болит, видимо, рука. Все так и есть – играть Наташе больше не судьба. Я был прав! Почему-то именно сейчас этот факт не очень-то заботит. Мне вообще-то по сути дела на нее… Плевать?

— Очень приятно. Меня зовут Вадим, – встречный жест. Он через плечо перекидывает свою правую руку и бережно сжимает не накрашенные тонкие пальцы, разглядывая ее в своем любимом зеркале заднего вида.

И у этого тоже, по-видимому, та самая профессиональная деформация – у Вадика проблема с открытым встречным взглядом, он все рассматривает вполоборота, сзади или через свое плечо. Издержки пресмыкающегося воспитания или все-таки он тактичный человек и понимает, что эта женщина со мной, а он тут просто рядом вертит баранку представительского автомобиля своего босса?

Заметил сразу, что у Наташи напрочь отсутствует маникюр, я бы сказал, что там и ногтей по сути дела нет. Как у ребенка! Только обкусанных заусениц не хватает. Маленькая рука, но патологически вытянутые музыкальные пальцы. Ладошка, как у девчушки, а фаланги, словно у злобной паучихи. Профессиональный аккомпаниаторский изъян?

Но я все же выдохнул. Хорошо! С накладной кислотной херней у нас не будет никаких проблем. Все аккуратно и спокойно. Да и выцарапать мои глаза Шевцова точно не сможет – нечем, и думаю, что на это она все же не пойдет, да и не способна на женское насилие, зато скрутить ей за спину калеченную руку мне вполне под силу, если вдруг начнет упираться и требовать сексуального продолжения предстоящего вечера. Наташе пора спать – в этом я уверен! И спать ей нужно исключительно в своей кроватке, одной, хотя присутствие плюшевой мягкой игрушки я все же допускаю – пусть какого-нибудь медведя, что ли, под тощую грудь себе возьмет! За сегодняшнее непослушание, наверное, сдам ее отцу с речевой пометкой:

«Осторожно, крайне неудовлетворенная женщина! Чересчур завышенные требования к мужскому члену, а вот плата смехотворна и… Сука! Просто унизительна! Ущербна! Смертельна для моего охренеть какого раздутого случайным трахом полового эго!».

Или с отеческим воспитанием все же несколько повременю? Ее надо напугать! Так сильно, чтобы она закончила все эти экспресс-эксперименты с непроверенными кобелями, готовыми в том заведении каждую из представленных девчонок без хлеба плотоядно «съесть». Ничего хорошего там все равно не будет! Эти встречи, какой-то откровенный цирк уродов, на котором она играет крайне безобразную роль.

Чистое, освобожденное от той химической краски, воздушное лицо, заброшенные на одно плечо длинные русые волосы, мягкий вкрадчивый голос, искренняя улыбка, задумчивый мечтательный взгляд… Почему сразу не так, а? Зачем весь маскарад? Чтобы напороться на отъявленного скота? Когда гнида станет ее жрать, то даже не заметит, всей ее естественной красоты, просто разорвет и скинет, как тяжелый, но стопроцентно мертвый, не живой, балласт… Хорошо, что я ее оттуда увел. Вовремя! Успел! И да! Я собой доволен!

А сейчас Шевцова, видимо, флиртует с Вадиком. Превосходно! Мне и здесь покоя нет. Может быть, у нее бешенство матки и ей постоянно требуется сексуальное внимание, удовлетворение, разрядка? Думаю, что я бы запросто, в три щелчка, смог употребить в нужном направлении ее нездоровый аппетит, однако…

Это все здесь серьезно? Она не шутит? С водителем? Вот так вот сразу? Раз, и за один весенний вечер одним арканом двух козлов в овчарню привела? Озабоченная страшилка! То есть, если я вдруг соскочу, она с легкостью переключится на Вадима, у которого великолепно читается откровенный ступор на лице, в словах и даже в телодвижении. Этот парень точно такого обращения от этой женщины не ожидал.

Еще бы, если честно! Таких, как он, как правило, мои временные бабы вообще не принимают за живого человека. Он просто есть, как низкосортная вещь, как незаменимый атрибут автомобильного салона, как бесплатное приложение, как тот самый робот-водитель, ему бы еще фуражку и покоцанные на пальцах и тыльной стороне перчатки, ну точно перевозчик взбесившихся богатеньких шалав. И да, он определенно тот, кто занимает низшую ступень в их собственной социальной иерархии, поскольку вынужденно занимается извозом светского навоза – катает низко социальных дам, имеющих временный доступ к моим брендированным трусам.

— Спасибо, – отвечает мне, когда я аккуратно поправляю ее без конца раскрывающийся подол платья. – Сейчас-сейчас, – сильно стягивает на коленях эту пошлую юбку и, похоже, намерена держать руки в таком неудобном положении до окончания маршрута следования.

Теперь вот, похоже, скромницу включила. Она, как хамелеон, окрашивается в нужный тон, ориентируясь в окружающей враждебной обстановке. Никогда не думал, что та милая Наташка Шевцова – настоящая прожженная профурсетка с ужасным вкусом на мужчин. Но ничего не поделать, видимо, все так и есть.

Глава 5. Он о себе

Спустя неделю

Очень изощренно! Продуманно! Даже стратегически верно! И по-прежнему… Крайне эгоистично!

Шевцова изобретательна, последовательна и чересчур настойчива. Она коварна и надменна! При других обстоятельствах я, возможно, и купился бы на это все, но сейчас у меня засело лишь одно желание – вытащить бабенку на центральную городскую площадь, раздеть до нижнего белья, еще раз полюбоваться слишком утонченной красотой, зачитать ей вынесенный приговор, а затем сдавить двумя руками ее пустоватую головку, как лесной орех, и звонко щелкнуть черепушку, как истончившуюся скорлупку. Все! И этой la femme fatale придет конец!

— Папа, папа, смотри, что я на конкурс нарисовала…

Старшая дочь Морозова аккуратно тычет своему отцу в лицо альбомный лист.

— Это ты, мамочка, я и Илюша.

— Дай-ка я получше рассмотрю твой замечательный рисунок. Ты слишком далеко стоишь, я ничего не вижу. Иди-ка сюда, мой маленький талант. Подойди ко мне поближе.

А затем Зверь резко приседает и подхватывает на руки Сашку. Он кружит свою дочь, а она, закрыв глаза, заливисто хохочет.

— Я упаду, упаду, упаду. Мама-а-а-а-а, мамочка! Папа, отпусти своего любимого ребенка! Ай-ай!

Даже так? Да выполни ее желание, болван. У дочери закружится голова, и накатившая тошнота вывернет ее желудок наизнанку. Твоя Морозова испачкает собой всю только вот совсем недавно обработанную кухню, а мы потом с санитарной инспекцией до второго пришествия не разберемся. И так проверки за проверками идут. Нарушения, штрафы, предписания! Я устал все это разгребать. Такая себе дополнительная питательная нагрузка к основной законной службе. Только бы на небо к предкам раньше срока не слетать!

Что-то я, похоже, сильно заведен сегодня! Еще бы! Ведь я, дурень самоуверенный, допустил одну непростительную грубейшую ошибку, которая в скором времени мне очень больно чем-то нехорошим сторицей вернется. Что за глупость натворил?

Да я гребаные деньги от Наташи прихватил! Те пятьдесят тысяч благополучно перекочевали ко мне в карман, правда с некоторым опозданием и по очень изощренному маршруту. Но хрустящие бумажки на счет уже как будто внесены, денежный аванс исполнителем сполна получен за одного хвостатого шустряка, который оседлает ленивую яйцеклетку премудрой худосочной Черепашки.

Вот же они! Да где же? Прямо напротив меня!

Лежат родимые на стуле в узком бумажном конверте горчичного цвета. Преют и в холеный ус не дуют, а я на дерьмо уже который день по-конченому извожусь и не знаю, как Наташе их без привлечения вот этого хотя бы братца обратно всунуть. Все в целости и сохранности, да и купюры расположены в том же самом порядке, по тем же эксклюзивным номерам, по которым их старательно разложила в этот крафтовый карман рачительная хозяйка, явно сбрендившая от навязчивого желания стать матерью до конца нынешнего календарного года. Сколько там по времени среднестатистическая женщина вынашивает ребенка? Надо бы заметить, что у нее слишком сжатый срок, видимо поэтому она старательно и с большим усилием начинает выкручивать мне яйца, ориентируя на тяжелейшее производство питательного белка, который, возможно, даст новую молодую человеческую жизнь.

На следующее утро подобия нашей совместной первой ночи я проснулся на кожаном гостиничном диване, заботливо прикрытый одеялом. Наташа позаботилась о моем комфорте? Проявила свое женское внимание по отношению ко мне? Пусть будет так. А рядом, на журнальном столике вместе с кованной вазой, заполненной большими розово-зелеными яблоками, разлегся этот самый немного вздувшийся от номинала денежный пакет, сопровождаемый маленькой скупой запиской, в которой до жути корявым почерком с чудным наклоном было выведено одно-единственное вежливое слово и мелким шрифтом добавлено мое имя:

«СПАСИБО, Гриша!».

То есть она уже все решила? За всех нас? А вот эта финансовая благодарность означает, что я типа справился с поставленной задачей, хотя к горизонтальному исполнению своих обязанностей даже и не приступил, не истратив, следовательно, ни одной попытки? Или это взятка, денежная просьба, откуп, подмазывание «папы», тот самый премиальный чек, родительский аванс? Как вообще понять ее странные действия и маниакальную настойчивость в желании иметь ребенка? Перевернув листок с дебильной вежливостью, я обнаружил назначенные дату и место нашей следующей, я так понимаю полноценной, встречи и ее мобильный номер. Это очень мудро и весьма заманчиво! Обычно, чтобы добиться от заинтересовавшей меня барышни такого телефонного внимания, нужно, как минимум, своим остроумием на первом свидании блеснуть, а здесь всего лишь, что по факту было? Непрекращающиеся слезы, вытянутое калеными щипцами откровение, моя внезапная игра с ее бельем, и вот, пожалуйста, на утро у меня в кармане десять хрустящих пятитысячных купюр и одиннадцатизначный номер для быстрого дозвона с этой дергающей перед моим лицом ждущей маткой дамой...

Ах, как Сашка сильно подросла. Вытянулась. Умненькая девчонка – все естественно, закономерно и… Малышка однозначно вышла в мать. Нет! Зверь, конечно, мой закадычный друг и чересчур смышлёный малый, но он такое раньше вытворял, что даже страшно вспоминать, хотя только на его лихих косячествах я мог сколотить огромный и, что немаловажно, стабильный и уверенный капитал, как не вылезающий из зала суда персональный измученный криминальными делами адвокат. То навешанный умышленный поджог с увечьями, то неизвестная природе ДНК ребенка, то долбаная драка на двоих, то:

Глава 6. Он в ней

Выходим из спонтанно ставшей конспиративной гостиницы и семеним нога в ногу с Наташей по многочисленным ступеням вниз. Определенно я ощущаю ее неуверенность и странный трепет тела. Она ведь инициатор этого вертепа, тогда чего дрожит, как агнец на заклании. Ее рука об этом очень красочно сигнализирует сейчас. Шевцова то и дело пытается перехватить инициативу и сжать мои пальцы. Ни хрена у нее не выйдет! Я на это точно не пойду. Не хватало еще чтобы женщина вела меня, как пацаненка, за ручку по широкой магистрали. Вероятно, этот тот самый мачизм или «самодурь» периодически в мозги мои накатывает. Не пойму. Но вести себя, как навьюченного проблемами осла, не позволю никому.

— Я думала…

Не даю ей договорить и практически закидываю женское тело на переднее сидение в своей машине.

— Гриша…

— Помолчи немного, ладно? Потом. Все будет после. Наташа, хорошо?

Она неуверенно кивает и сводит вместе ноги. Укладывает по-детски руки на колени, а затем с опаской оглядывается по сторонам. Она боится, что ли? У нее безумный темный взгляд и вращающаяся, как у одержимой дьяволом, во все стороны голова.

— Я ведь не похищаю тебя. Заканчивай дергаться, Черепашка. Твои нервы нам точно ни к чему. Женщина, готовящаяся к деторождению, должна быть непрошибаемой, как танк. У тебя истерика, что ли? Что-то не устраивает? Что не так?

— Нет. Просто ты немного странный…

Я все сказал! Закончим. Хватит.

Захлопываю дверь и монотонным шагом обхожу свою машину спереди. Возможно, я не прав, немного груб и нетерпим с нею, но обстоятельства сложились так. Не нужно было мне во все это влезать, а я засунул нос по самую линию роста своих волос. Обмазался в ее меду, который она старательно разложила в качестве приманки для таких инициативных дуралеев, как недоразвитый озабоченный молокосос. Мне бы хоть один дельный совет или организованную миссию по моему спасению из состояния:

«Делай то, что хочешь, парень, глядишь, куда-нибудь прибудем! Не переживай, разрулим, все пучком!».

И, если честно, некому что-то вразумительное и отрезвляющее подсказать. Рассчитывал, правда, на поддержку старой, не по возрасту конечно, и очень близкой психологической знакомой, а по факту получил лоботомию двух височных долей и копание в прошлом, о котором хотел бы напрочь забыть и не вспоминать.

— Пристегнись, – киваю на висящий без дела ее ремень безопасности. – Наташа, слышишь?

— Куда мы едем?

— Увидишь. Давай быстренько, я жду.

— Ты…

— Ремень, пожалуйста, – еще спокойнее и тише произношу. – Мы не тронемся с места, пока ты не пристегнешься.

— Помоги мне, пожалуйста, – она закидывает голову направо и пытается травмированной рукой снять карабин.

Она что, ремня никогда не видела? Деревянная, без растяжки, словно ледяная. Баба каменная! Как я вообще разложу ее под собой?

— Мне тяжело с этой рукой, неудобно. Гриша, пожалуйста, я прошу, – обращает ко мне слегка искривленное гримасой боли бледное лицо. – Не дотянуться и пальцы плохо слушаются.

Отлично! То есть поездка в лес ее нисколько не пугает, а угнетает только плачевное и очевидно непоправимое положение с ее правой рукой.

Перегибаюсь через нее и тянусь за эластичной лентой. Своей ладонью случайно задеваю впалую дрожащую то ли от испуга, то ли от предвкушения возможного экстаза, грудь, а щекой, естественно, прикладываюсь к чересчур горячим, просто обжигающим, но очень мягким губам.

— У тебя температура, что ли? – протягиваю ремень крест-накрест через худое тело и громко защелкиваю фиксирующий «крючок». – М? Шевцова? Тебя лихорадит или что?

— Нет-нет. Все хорошо. Просто…

Не ожидала, видимо, такого рвения со стороны мужского пола. Определенно складывается впечатление, что и по-настоящему замужем Наташа не была.

— Ты заведен? Злишься? Ты обижен? Гриша? Поговори со мной. А то это как-то… Возможно… Пожалуйста…

Да нет, как будто. Злюсь? Не особо, если честно. Обиделся ли? Мне ведь предстоит с этой женщиной страстная довольно продолжительная постель. Так на что тут злиться, обижаться и быть чем-то недовольным, тут только радоваться и придумывать нестандартные положения, в которые мечталось бы согнуть податливое «если гнущееся, конечно» тело. Но есть одна проблема! Объект той самой вынужденной страсти по заказу совсем не возбуждает, если совсем уж откровенно. Видимо, все-таки я устал и мне надо полноценно отдохнуть. Пока могу сказать «огромное спасибо» лишь за то, что сегодня Наташа выглядит по-человечески, искренне, сама собой, без адской красочной экипировки, без ярко расписных губищ и жирных стрелок до ушей. На этом вроде все, в остальном – пока без изменений. А чего-то страстного и заводного в ее поведении я, если честно, напрочь не замечаю, даже и не представляю, как с ней лечь в одну постель.

— Поехали? – осматриваюсь в зеркала и плавно запускаю двигатель.

— Подожди, – укладывая левую руку мне на кисть, шепотом произносит.

— Что еще, Шевцова? – шиплю.

— Скажи, пожалуйста, куда мы едем?

— Какая разница, Наташа, если там нам будет, – хмыкаю и улыбаюсь, – хорошо. По крайней мере, я на это уповаю. Потом, по окончании всего этого поделимся взаимными впечатлениями.

Глава 7. Отец, мать и… Дочь.

Две внучки! О-хо-хо! Две девочки! Две дочечки у Великолепного Смирнова Алексея! Не могу в это поверить – у грозного бывшего начальничка Седьмой пожарной части Максима, мать его, Сергеевича, да чтоб его, «Смирного», отца Алешки, пошел бы он на огромный нахрен, Смирнова, две симпатичные девчушки. Я рядом с этим семейством таю, как острый лед на жарком солнце. Малышки так же великолепны, как их старшие родственнички, охрененно восхитительны, обворожительны и всем своим очарованием вышли в… Деда! Ну да, ну да! Сто процентов! Девчушки похожи на него, как две капельки воды жирного пузыря, из которого легким дуновением воздуха были в белый свет выпущены. Леха, видимо, чересчур старается и передает дочуркам сильные гены своих родителей, хотя и его покойный свёкр кое-что индивидуальное своей «любимой звездочке» Ольге Климовой-Смирновой в качестве генетических бонусов преподнес.

Вот же ж… О, твою мать! Как он щерится! Довольная детина! Макс, похоже, скалится, как наркоша, поймавший очередной дозированный приход. Старшая, Даша, вытворяет с полканом-расстригой все, что ее миниатюрной душе угодно. А вот совсем крошечная и слишком серьезная, младшенькая, сегодня здесь отсутствующая по объективным причинам – она сильно привязана пищевой цепочкой к своей маме, Ксюша еще не знает, как подступиться к гигантскому деду. Я мог бы ей пару болевых точек Смирного подсказать. Видимо, у боевого полкана – это карма, собирать по всему земному шару крохотных девчонок и таскать их на своих огромных плечах. Гаду быть сильным дедом определенно идет! Его и отцовство, правда, великолепно красило, по крайней мере, не портило и не ущемляло наши права, как его подчиненных, зашоренных Уставом прохождения внутренней службы и привязанных к кнопочке «Тревога» невидимыми, но очень крепкими нитями. Я что, сейчас завидую своему лучшему другу? Баста-баста! Пора бы, «задира», перестать!

— Марин? – негромко окликаю свою жену.

— А? Да, Юра?

Леди разгибается, поднимается с колен, и поправляя одной рукой косынку, поворачивается ко мне лицом.

— Сколько можно там рачковать? Вы с Галкой выкорчевали весь двор Андрею. Иди сюда, я хочу посекретничать со своей женой.

— Еще немного потерпите. Вот приедут дети, все вместе сядем за стол.

Ну-у-у! Это очень обнадеживает! «Потерпи немного»! «Приедут дети»! И привезут моих сладеньких внучков – Александру и Илюшку, деток Макса и Надежды, дочери вот этого вот…

— Задира, заканчивай трепыхаться. Падла! Твой зад елозит по скамейке, и ты, хрен шустрый, не даешь мне подремать. Сначала Галя, теперь ты. У меня болит нога, а вы… Ох, сука! Как бы вырвать эту палку! На хрена она мне сейчас?

Прохоров! Андрюха! Проша! Наша чистенькая падла! Потомственный пожарный воин, ставший инвалидом по любви и досадной неосторожности при обращении с огнем. Сколько я уже знаком с Андреем? Кажется, что всю жизнь – он всегда здесь был. Служили вместе, стеной стояли друг за друга, покрывали косяки, вытягивали даже из болота и из-под завалов. Я даже как-то этой холеной морде драгоценную жизнь спас. Потом, естественно, в качестве исключительной интеллигентной премиальной благодарности получил от его отца служебные расследования-преследования, по-другому и не скажешь, на долгие-предолгие года. Я от этого устал. Он ведь даже к моей младшей сестре с претензиями тогда цеплялся. Эх, Петр Андреевич Прохоров, знали бы Вы, как Ваша единственная внучка тает в объятиях моего сына Максима. Но все же… Тут, надо отдать должное Андрею, недолгими были притязания его неугомонного отца. Прохоров окольцевал Галку, мою младшую сводную сестричку, и быстро сделал ей ребенка, Надьку Прохорову, а сейчас Морозову Надежду Андреевну, мать двоих детей и по совместительству кулинарную музу Зверя. Эх! У нас чересчур крутая совместная биография с семейством гордого Андрея Прохорова!

— Болит нога, братуха?

— Я к ней привык, но иногда как, – друг вытягивает конечность и растирает коленный сустав и бедро, – схватит, просто до звезд из глаз. Хоть на стену лезь! И ты знаешь, я бы влез, если бы не престарелый возраст. Так! Что там у нас? Я хочу жрать! Чего они там возятся? Салатики, редиски, помидорчики, огурчики, зеленый, мать его, горошек. Сколько можно? Галя! Галя! Ну опоздают эти звери, тогда штрафную им нальем! Га-а-а-ля! – рявкает и широко раскрывает глаза. – Я не пойму…

— Андрей, пожалуйста, на полтона тише. Ты всех девочек пугаешь!

Девоче-е-е-к! Растягиваюсь в сладенькой улыбке. Это моя маленькая сестра! Обворожительная красавица! Меленькая, но с крепким стерженьком в крошечной жопе! Как она его тогда, а?

Мы ведь совсем не изменились? Слегка, конечно, возрастом преобразились, но все те же. Характер ведь не переделать. Сейчас еще вот Тонечка Смирнова, благоверная Максима, к ним присоединится и мы увидим стройный ряд из мелких задниц наших жен.

— Юла! – Дашка заскакивает к нам в беседку и дергает меня за расслабленную руку, откинутую на бортик деревянного строения. – Юла, Юла! Юрррра!

Выдавила все-таки никак неподдающуюся букву «р».

— Да, маленькая Смирнова! – направляюсь по-удавьи к ней всем телом, упираясь локтями в выступающие колени, с дружелюбной улыбкой произношу. – Обидели? Доложи и покажи. Ничего не бойся. Мы с Андреем…

— Да-да, – Прохоров ехидно кривит губы, – «Андрей» – вот тоже здесь. Он в каждый грязный таз с водой, естественно, засунет свою морду. А если нет, то Юра позаботится о том, чтобы макнуть его туда с головой.

Глава 8. Он с Ней, о Ней… Я в Ней!

Спустя пять дней

Мишка отбивает крутящийся мяч и обегает меня, быстро скрываясь с линии моего удара. Если засажу ракеткой невзначай по его телу, то перелом костей покажется так, всего лишь шутливой фишкой, а вот серьезных повреждений внутренних органов и фонтаны неконтролируемого кровотечения точно не избежать, а там уже… Притянутое заявление, следствие, естественно, следственный эксперимент, потом, скорее всего, исковое заявление, разбирательство, дебаты, препирательства, взаимные подножки, договоры, сделки, а всего этого можно было запросто избежать, если отвалить от траектории удара оппонента, что Ланкевич с успехом и демонстрирует сейчас. Верткий перец!

— Ерунда! – орет мне в спину. – Чушь! Херня! Бред! – не затыкаясь, запыхавшись, продолжает перечислять.

— Я ведь не просил твою официальную рецензию, – выкрикиваю протест и встречаю свою ракетку с резиновой мелкой целью. – Подбирай, сука, да не бросай ты мяч! – мотивирую и благословляю противника на ответный ход.

— Так это и не рецензия! Это квалифицированный ответ, Гришок, – противник дышит, как загнанная лошадь, но все-таки еще раз посылает мяч выше второй красной линии, нанесенной на стене. – Не отзыв и даже не субъективная оценка.

— Хм! Что там не так? – размахиваюсь и попадаю по мячу, отправив свой пас на боковую стенку. – Давай только адекватно, строго и по пунктам. Итак?

Ланкевич вдруг останавливается, как лошадь тормозит копытами перед стремительно приближающимся обрывом, опускает руки, вытягивает их вдоль тела, прижимает по бокам и, естественно, пропускает мой удар.

— Играешь не по правилам, Велихов, – Мишка выставляет ногу, широко растягивается, практически на полушпагат, и упреждает катящийся к стеклянным ограждениям мяч. – Это безграмотно. Если честно, самопал какой-то, словно обиженный на жизнь писал. Очень предвзято и, к тому же, в том документе огромное количество прецедентов. Если раскрутить эту писульку и взять в качестве представителя интересов противной стороны, скажем, например, меня, – кланяется и отставляет в поклоне руку, – то я бы струсИл, я так понимаю, с тебя, мой дорогой, жирный финансовый откуп.

— Что-что? – прищуриваюсь и дергаю плечами, пытаясь поправить завернувшийся воротник своей прилипшей к телу поло. – Безграмотно? Прецедент и откуп? А ты будешь представлять интересы? Кого? Чего?

— Ну-у-у-у, так отец сказал, – Мишка подкидывает мяч в руке, а затем сжимает, как эспандер. – Но, если тебе интересно мое мнение, то…

Просто охренеть как! Сплю и вижу твое мнение, сам знаешь где и гребаное несметное количество раз в придачу.

— Нет, – довольно грубо отвечаю и отхожу в угол за своим полотенцем.

Пот крупными каплями собирается на лбу, висках, щеках, просачивается между свежих острых щетинок на скулах и противно стекает по моей шее прямо за воротник. Сильно вздрагиваю, словно испытываю лихорадку. Это жутко неприятно. Не люблю такие нежности со своей кожей, телом. Все эти поглаживания, ласки, щекотания напоминают шевеление насекомых и вызывают желание сбить тварей, суетящихся на мне. А выступающие мурашки на плечах, предплечьях сильно злят, заводят нервы и бешено разгоняют мою кровь. Сейчас отчаянно хочу в душ, смыть на хрен дух игры и стать приятным во всех отношениях человеком! Воняю, как затраханная тягловой работой грязная скотина. Фу!

— Мы все? – киваю на фронтальную стену. – Закончили? А ты, Мишаня, по-видимому, сдаешься?

— Пожалуй, да. Но я все-таки уверен, что тут ничья, – подмигивает и вытирает тыльной стороной ладони свой влажный лоб. – Согласен, старик? Ничья и разбежались?

— Нет. Не согласен. Я выиграл, и по очкам, и по стратегии, – суживаю глаза и внимательно смотрю за своим партнером, – а ты вот слил игру и сознательно покинул импровизированное поле боя.

Ланкевич хмыкает и показывает рукой на разметку на полу.

— Я ведь находился там, а ты был здесь. Все очевидно, Гриша. Положение было вне игры. Ты то ли специально подставился, то ли по неосторожности стоял на линии моего удара. Я мог запросто снести тебе башку. Но, – самодовольно улыбается, – предпочел не брать грех на душу и только поэтому ушел с линии обороны и ответного удара. Пожалел тебя! Мы же друзья, Гришок!

— В этом твоя проблема, Мишаня. Ты законченный гуманист и считаешь, что все обязаны быть такими. Плюс у тебя совсем нет рамок – личное и профессиональное, или личное-не личное, что тут предпочтительнее я, естественно, затрудняюсь утверждать. Но у тебя, мой друг, везде какие-то отмазки, отговорки, потом обиды, сожаления и на, как правило, крайне драматичный финал обреченный громкий возглас «А-а-а!». Кого-то вдруг стало жалко, кому-то срочно нужно посочувствовать, кого-то экстренно пожалеть, кого-то просто приласкать, потому что цвет рубашки, например, понравился. Хм! Доступно? Но это если вкратце, старик.

— То есть надо было… – он проводит рукой по своему горлу, демонстрируя то самое физическое намерение. – Я должен был…

— Да! Именно! А ты, старик, размяк и стал думать о том, что будет со мной, а должен был прежде всего ощущать свою близкую, стремительно накатывающую победу и начинать потихоньку наслаждаться лавровым венком, привыкать к новому статусу героя, – хмыкаю и закидываю полотенце себе на шею. – Так что, да! Тебе надо было отразить тот удар, поднять подачу и задвинуть мне, если этого потребовала ситуация, по ногам, по животу, по груди. Мог бы даже и в пах засандалить. Я бы выл, но признал свое поражение. Хотя, возможно я бы по обстоятельствам контрмеры организовал, дергался и трепыхался, без боя, конечно, не сдавался и обильно заливал своей пульсирующей артериальной кровью весь корт. Однако, об этом уже поздно говорить и трудно что-то сейчас домысливать… Но счет точно стал бы равным, а так… Увы-увы!