Дождь барабанил по крыше старой иномарки, превращая мир за окнами в размытое полотно из света фонарей и мокрого асфальта. В этой железной коробке, припаркованной на пустыре на краю города, пахло сыростью, дешевым автомобильным освежителем и их дыханием — сбитым, горячим, торопливым.
Лиза прижалась лбом к холодному стеклу, пытаясь остыть. Пальто было сброшено на заднее сиденье, свитер задрался, оголяя поясницу. Рука Максима, теплая и знакомая, скользила по ее бедру, вырисовывая на коже узоры нетерпения.
— Потерпи, — прошептал он, и его губы коснулись ее шеи.
«Потерпи». Это было главное слово в их лексиконе. Терпи, что живем с твоей матерью. Терпи, что денег нет. Терпи, что у нас нет своего угла даже для этого.
Их убежищем стала эта машина. Их брачной спальней — заднее сиденье, узкое и неудобное. А дом, тот самый, с его матерью, был полной его противоположностью — просторным, но душным, как герметично закрытая банка.
— Макс, — выдохнула Лиза, поворачиваясь к нему, целуя в ответ. Ей хотелось забыться, раствориться в этом поцелуе, в его ладонях, которые, казалось, были единственным теплым местом в ее жизни. Он был добрым, ее Максим. Слишком добрым. И наивным. Он искренне верил, что стоит ему «найти хорошую работу», как все наладится. А пока он разносил пиццу и роллы на своей развалюхе, его мать, Валентина Петровна, смотрела на Лизу — как на главную причину всех его неудач.
Внезапно мир в салоне взорвался.
Надрывный рингтон, подобранный самой Валентиной Петровной из какого-то советского фильма, резанул слух. Максим вздрогнул, как под током. Его рука замерла на ее талии. Лиза зажмурилась, стиснув зубы. Нет. Только не сейчас.
— Мама, — пробормотал он, заглядывая на экран телефона. В его голосе не было ни капли удивления, лишь знакомая покорность.
— Не бери, — тихо, но твердо сказала Лиза.
— Лиз... Может, что-то срочное.
— Всегда у нее «срочно»! В полночь? Макс, она же знает, что мы... — Лиза не договорила. Сказать «занимаемся сексом» и про его маму в одном предложении было как-то особенно унизительно.
Телефон не унимался. Максим с мучительной гримасой потянулся к нему. Лиза отстранилась, натягивая свитер. Волшебство рушилось на глазах, оставляя после себя лишь запах пота и горькую обиду.
— Алло, мам? — его голос стал тонким, почти детским.
Лиза видела только его профиль в синеве экрана. Он слушал, кивал.
— Да, я в городе... Нет, не мешаешь... Сливочное? В «Глобусе»? Мам, он же до девяти работал... Ладно. Хорошо. Привезу.
Он положил трубку. В салоне повисла тягостная тишина, которую не мог заглушить даже дождь.
— Лиза... — он повернулся к ней, и в темноте она угадывала его виноватый взгляд. — Прости. Ей масло сливочное для утренней выпечки срочно понадобилось. В «Глобусе» до полуночи продают.
Лиза резко дернула ручку двери и вышла наружу. Ледяные капли тут же ударили ей в лицо. Она стояла, повернувшись к нему спиной, вдыхая влажный, холодный воздух, пытаясь остыть, не расплакаться.
— Лиза, залезай, промокнешь! — испуганно крикнул он из машины.
Она обернулась. Ее голос дрожал от ярости и обиды.
— Сливочное масло? В полночь? Максим, ты что, совсем слепой? Она специально! Она нарочно звонит именно тогда, когда у нас появляется хоть минутка! Она ненавидит, когда мы одни! Ненавидит меня!
— Не выдумывай, — он попытался говорить твердо, но вышло слабо. — У нее просто характер такой, она не думает...
— ДУМАЕТ! — крикнула Лиза, хлопнув ладонью по мокрому капоту. — Она все прекрасно продумывает! А ты... Ты всегда на ее стороне. Всегда.
Она села в машину, захлопнув дверь с такой силой, что салон задрожал. Дождь снова забарабанил, но теперь звук был похож на траурный марш.
— Сколько можно? — прошептала она, глядя в темноту за окном. — Я так больше не могу, Макс.
Он не ответил. Он просто завел машину, и через мгновение они уже ехали по мокрой ночной дороге. В молчании. В «Глобус». За сливочным маслом для его мамы. А ее слезы смешивались с каплями дождя на щеках, и казалось, что весь мир плачет вместе с ней.