Магазин потерянных книг

Пролог

На Розенкрантс Гата был один непримечательный особняк. Та же близость к набережной Вестре Стремкайен, всего пятьдесят метров до кромки воды, тот же забор воль участка из кованных металлических прутьев, те же наличники на окнах, выкрашенные в белый цвет. Особенным, среди других домов его делали люди, что собирались там под покровом темноты.

Тайному книжному клубу «Искатели истины» исполнился год. Но собрание в ту ночь было совсем по другому поводу.

В подвале дома семьи Терье по обыкновению находилось семеро молодых людей. Сив стояла во главе стола. На правой стороне её лица темнел лиловый синяк. Она смотрела на настенные часы, недовольно шмыгая носом. Наверху спал её муж и новорожденная дочь, которую в скором времени предстояло покормить и уложить обратно, чтобы она не подняла на ноги Ивара. Он злился, когда его будили в ночи.

Юстейн Гримстад писал о чём-то в своём дневнике. Такие имелись у каждого члена их маленького общества. На страницах обычно можно было увидеть запавшие в душу цитаты, мелкие наблюдения и вопросы, для обсуждения в пятничную ночь, когда группа единомышленников собиралась вместе.

Тобиас Микельсен листал книгу Ибсена. Потрепанный томик выглядел плачевно после того, как через десятые руки попал сначала к старшему брату, а потом и к самому Тобиасу.

По правую руку от него сидела Мона Нильсен. Она устало потирала глаза покрытыми мозолями кончиками пальцев, после долгой смены на ткацком производстве. В доме она была единственной незамужней женщиной, что работала наравне с мужчинами, пусть и на менее оплачиваемой работе.

Сюнне Брекке спорила с Матео Волль, пока Бьёрн Ларсен с раздражением раскладывал бумаги на столе. Он был зол последние несколько недель. Семейный бизнес катился в пропасть, рыбный промысел страдал, и многие жители Калфарета мучились от кризиса, который потряс весь Берген.

– Это недопустимо! – кричал Матео Волль, закатывая рукава. Его предплечья были покрыты множеством шрамов от ожогов, после использования печей для копчения. – Бунт на Кальмесетере был только началом! Они посадили Эмиля! – почти кричал он, голосом полным боли. – Это самый настоящий беспредел, что, будто воронка, разворачивается всё больше, чтобы поглотить недовольных. – он замолчал, чтобы перевести сбившееся дыхание. Сюнне Брекке скривилась, будто вынужденная «передышка» уже предрекла Маттео Волль проигрыш в их споре. – Рыба начинает гнить с головы, и мы все это знаем! – добавил он, с ненавистью глядя на девушку, сидевшую перед ним.

Сюнне Брекке, раскрасневшаяся от недовольства вскочила с места. Светлые волосы наэлектризованной шапкой покачнулись на её голове, делая образ Сюнне сродни ощетинившемуся ежу, что оборонялся от хищников.

– Ты сам знаешь, что твой брат воровал. – сквозь зубы процедила она, от чего Матео скривился, будто ему нанесли личное оскорбление. – Он мог уйти с верфи. – эти слова привлекли внимание Бьёрна Ларсена, чья семья тоже оказалась в затруднительном положении. – Бросить Акер Меканиск Веркстед и переметнуться к нефтяникам, но вместо этого решил потрошить кошельки! – Сюнне стукнула кулаком по столу, от чего Тобиас Микельсен вздрогнул и отложил книгу.

Его мало волновали склоки среди участников клуба, привыкший держаться особняком, он свысока смотрел на таких, как Маттео Волль и Бьёр Ларсен, те владели кораблями и рыбным промыслом средней руки, в то время как Микльсены славились политической карьерой, как раз в сфере расширений жилой застройки.

– Хватит. – попыталась успокоить их Мона Нильсен, потирая виски. – Вы впустую сотрясаете воздух.

– Её брат, – Матео Волль ткнул пальцем в Сюнне Брекке. – вместо того, чтобы разбираться с реальной угрозой для общества, сажает за решетку невиновных! – последние слова она прошипел с особой ненавистью. – Сив, что тебе сказали в участке, когда ты туда пришла?

Сив Терье посмотрела на Маттео с неприкрытым раздражением.

Наученная молчать годами бесконечных побоев, она злилась, когда кто-то говорил об этом. Сама же Сив предпочитала окружать себя таким же молчаливым обществом, что не стало бы поднимать столь унизительную тему.

– Что домашние разборки их не касаются.

Маттео Волль поднялся с места и раскинул руки в стороны.

– Вот! Видите? Во что превращается Берген? Кругом одни нефтяники! – Маттео Волль обращался со словами, точно с оружием: они всегда попадали в цель и больно ранили остальных. – Город выкашивают и выжигают дотла, чтобы строить новые районы. Исторические здания перестали иметь для всех значение! А когда на их месте окажемся мы?

Тобиас Микельсен и Юстейн Гримстад недовольно переглянулись. Оба они работали строителями и развитие Бергена дало немало рабочих мест, как для тех, кто держал гостиницы и управлял, так и для тех, кто клал кирпичи и укатывал дороги.

Семья Маттео Волль издавна ходила в море, но из-за активной добычи нефти на севере их дело, как, впрочем, и многих других жителей Бергена, загибалось на корню. Рыбаки из Лексвога, большая часть рабочей силы, бросала свои суда и уходила в море за черным золотом. Нефтяные вдовы были вынуждены растить детей в одиночку. Участились случаи нападений и грабежей, женщин попросту некому было защитить.

Одной из таких несчастных была Сюнне Брекке. Третий ребёнок состоятельной семьи Брекке, дочь профессора и скрипачки, она стала жертвой насильника пару лет назад.

Родила сына, занималась научно-просветительской деятельностью в университете Бергена, где работал её отец. Замуж её, конечно же, никто не взял. Опороченная чужим преступлением, она яро поддерживала старших братьев, что верно служили букве закона.

Часть первая Магазин Потерянных книг

«Я мечтала назвать свою дочь Сольвейг. Думала, что это будет звучать мило. Сюнне и Сольвейг[1] Брекке. Счастливая семья, которой нестрашна непогода и буря. Но, после четырнадцати часов непрекращающегося ужаса, когда мой малыш вскрикнул, врач сказал мне, что это мальчик. Я дала ему имя Эстен[2].»

- из дневников Сюнне Брекке

[1] В данном фрагменте дневника имеется ввиду, что значение имён Сюнне и Сольвейг – солнце. Одно из значений имени Сольвейг также является «сила».

[2] Эстен – в переводе с норвежского «удачливый» или «прочный, как камень»

Глава 1

– Клиническая депрессия средней тяжести, посттравматический синдром. – Слова моего лечащего врача-психиатра прозвучали как приговор.

За ним, как после вердикта судьи, шли долгие месяцы реабилитации, что казались мне каторгой где-то в северных городках-поселениях, если бы вдруг я очнулась сотню лет назад.

Я поступила на второе высшее и тут же начала пытаться восстановить свою успеваемость на учёбе, которая провалилась в первую пару недель. Впрочем, это было почти невозможно, ведь я боялась выходить из дома.

Всё только больше трескалось, будто в руках у меня была не собственная жизнь, а хрупкая наледь, снятая с лужи, покрытой бензиновыми разводами.

Психотерапевт раз в неделю. Корректировка лечения. Таблетки. Групповые сеансы арт-терапии. Срыв. И всё по кругу.

Я чувствовала себя одной из крыс, что сновали по подземным переходом или на станциях метро. А мир вокруг был поездом, что слепил глаза и мчался прямо на меня.

Нью-Йорк был моим домом столько, сколько я себя помню. Я жила в Верхнем Ист-Сайде, ходила в престижную школу на Парк-Авеню, а после повторно поступила в Колумбийский университет в Мидтауне. Вечера я проводила с подругами, гуляя по Бликер-Стрит, обходя финансовый район как можно дальше, чтобы не встретиться с коллегами матери и отца. Мы посещали постановки начинающих актёров, ходили на закрытые мероприятия для студентов и выпускников Джулиарда, а после зависали в Вашингтон-сквере, где обсуждали переводы зарубежной классики на английский. Пусть я и похоронила в себе мечту стать литературоведом, я всё ещё обожала книги.

Моя жизнь была воплощением собственной мечты, до одной ночи. Это была пятница, тринадцатое апреля.

Я никогда не поддавалась суевериям, в отличие от моих творческих друзей, что жили среди ритуалов и знаков.

День был совершенно обычный для молодой девушки, решившей кардинально поменять свою жизнь: прогул учёбы, поход в спортзал в надежде на то, что мне наконец-то удастся накачать себе красивые ягодичные мышцы, покупка голубой матчи в любимой кофейне, поход по магазинам и новенькая пара лакированных туфель на высоком каблуке и завязками на щиколотках для вечернего мероприятия. В квартире я старалась не пересекаться с отцом, что, формально, находился на больничном, но продолжал упорно вести переговоры с потенциальными партнерами по видеозвонку.

Они настаивали на том, что в двадцать четыре мне уже было давно пора не только съехать, но и выйти замуж за одного из партнёров по бизнесу, но я не понимала ни слова из того, что говорил Томас Лесли, не говоря уже о том, что менять свою фамилию на его, совсем похожую на имя, мне никак не хотелось. Был принят компромисс: я могла пользоваться всеми благами семьи Брекке (которые и так бы у меня никто не отнял), но только если перестану прожигать свою жизнь на бесполезные занятия (к ним относилось всё, что не было связано с семейной компанией) и пойду учиться на финансиста.

Родители считали, что так мне будет проще найти общий язык с моим будущим женихом. Я же продолжила спускать родительские деньги на то, что нравилось только мне.

Вечером мы с друзьями посетили выставку современного искусства, которая мне совершенно не понравилась. Никогда не была фанатом импрессионизма, а уж его переосмысления в кислотных оттенках и крупных мазках бразильской карнавальной ночи никак не будило во мне тягу к прекрасному.

Я предпочитала аскетичный минимализм, привитый мне матерью с отцом и десятком хваленых дизайнеров интерьеров, что обставляли пентхаус. Металл, белые стены и асфальт, укатанный по всему двору – эти цвета были более привычны моему глазу.

И всё же, Аллен постарался на славу. Как и всякий друг, я была рада за него и впечатлена отзывами критиков, но уж никак не была готова светиться радостью за цветастые полотна, которым предстояла перевозка обратно в студию с сотнями начатых тюбиков акрила и десятком упаковок поломанной пастели. По завершению предпоказа мы пили шампанское из фужеров с длинными тонкими ножками, окрашенными в цветовое безумие, будто они сошли с холстов. Обсуждали планы на учебный год, что только предстоял. Все знали, что я поступлю, но всё это не будет иметь никакого толка. Я всегда хотела работать с книгами, отойдя от профессии, что передавалась в нашем доме по наследству вместе с бесконечными диаграммами и таблицами. Финансы и аналитика, торги и контракты никогда не были близки мне по духу, в отличие от литературы. Единственные цифры, что могли меня хоть немного заинтересовать – уведомления о списании с банковского счета.

И всё же я отучилась целый год. Правда, посещала здание института всего три четвертых от всего учебного года. Хорошо хоть смогла понять дроби за это время.

Впереди нас ждали экзамены по окончанию третьего триместра, но в ту ночь всё отошло так далеко, что я чувствовала опьяняющую свободу от пройденного этапа школы задолго до начала экзаменов.

Я стояла на пороге другой взрослой жизни, распахнув объятия для нового восхода солнца. Пусть вместе с ним в мою жизнь ворвался бы Томас Лесли со своими рабочими командировками в Лос-Анжелес и Кремниевую Долину.

После выставки мы немного прогулялись, обсуждая грядущие каникулы. Кто-то хотел в горы, я же предпочла бы уехать куда-то далеко, где светило солнце и подавали салат на завтрак прямо у бассейна. Куда-то, где есть старинные библиотеки и матча.

Распрощавшись со всеми, я взглянула на бледные очертания луны, что тонула в выхлопных газах и свете огней магазинных вывесок. Ноги болели после долгой ходьбы на высокой шпильке. Я уже предвкушала то, как сниму завязки и вместе с ними лакированные туфли черного цвета и отправлюсь отмокать в ванной. Долго и беспощадно снова и снова взбивая пенные облака.