Марена и Кощей

Пролог

Средь берегов, заросших ельником, по черной и холодной реке плыл плот. Изящный то ли юноша, то ли мужчина в бело-красных одеждах сидел на плоту, скрестив ноги, и играл на флейте.

Был он так хорош собой, что поговаривали, будто заморская мастерица вышила для царицы его портрет на богатом сукне.

Вот только имя у него было гадкое и скользкое — Змей, и удивительным образом никто и никогда не подумал бы, что это имя ему не подходит. Холодное и темное безвременье поселилось в его прозрачных глазах, даже когда он очаровательно улыбался.

А мелодия разлеталась над макушками вековых деревьев, перекрывая щебет птиц, и сливалась с накатывающим на берег плеском волн. Ветер подхватывал плач, звон, плеск, и ронял многоголосье в темноту тайги.

И Змей страдал, как может страдать мужчина, что своим вечным проклятием — обрекает женщин на смерть.

Река относила плот далеко по течению вниз.

Мужчину окружали ни одно, ни два, и ни три… Более десятка прекрасных и юных тел, не успевших даже осознать, когда удовольствие закончилось болью.

От легкого течения и мерного плеска воды, плот укачивало как в ласковых объятьях матери, рук которой Змей уже не знал более тысячи лет.

Пламя вспыхнуло внезапно, расцвело алым посредине плота, подчеркнув острые скулы и нежный, девичий рот юноши.

Змей отнял флейту от своих губ.

Его лицо исказила гримаса похотливого наслаждения. Он задумчиво пробормотал себе под нос:

«Сегодня я здорово позабавился с этими деревенскими бабами. Они визжали и молили о пощаде, как грязные свиньи, осознав, что конец их близок…»

Огонь разгорался, подбрасывал в воздух прозрачные рубахи, чтобы тут же слизнуть их с порывом ветра, как тающий пух.

Зашипела, обугливаясь кожа, заплясали в огне шелковые волосы и ленты, пока красные языки медленно пожирали дерево, окружая мужчину.

Огонь не пугал Змея. Спокойный и равнодушный, он уже не узнавал этих женщин, не помнил их криков и лиц, как и тот момент, когда решил спуститься на плоту по реке.

Когда последнее тело занялось пламенем, он оттолкнулся от плота и взлетел в небо трёхголовым драконом.

ГЛАВА 1

1.

Марена жила на болоте сколько себя помнила, а помнила она себя чуть больше двух вёсен, когда внезапно очнулась в старой хижине, посреди гомона птиц и кваканья лягушек — грязная и избитая, а в вырубленное топором окно на нее смотрела полусгнившая, исклеванная человеческая голова, нанизанная на острый тын.

Неделю она маялась — без еды и помощи, на одной воде, и чуть не стала кормом болотным тварям, пока не нашли ее жители Веси, чья деревня располагалась прямо за болотом — накормили, вылечили, и назвали Марена, как царицу Зимы, что сгибла много столетий назад.

Пугали людей прозрачные, как родник глаза, необычайно яркие и внимательные, будто не девушка смотрит на мир вокруг, а древняя старуха, водопад черных, как смоль, волос, что спадал до самой поясницы, как у дикой мавки, стройное тело, что бледнее самой бледной кожи — сколько бы Марена не гуляла под солнцем, ни румянец, ни загар ни трогали ее щеки, и то, как держит голову и спину, подобно царице.

Да то, какой нелюдимой была болотная жительница, что слово доброго от нее не услышишь, но о том, как ей спасли жизнь помнила, и когда обнаружила в себе знания и дар — помогала по мере своих сил.

И они ее кликали ведьмой, боялись до обморока, но румяный хлеб с печи носили, тощих уток и курей, парное молоко и яйца, складывали у тына, как на алтарь древней богине.

Утром ее разбудили взволнованные детские голоса за дверью. Марена затянула пояс поверх поневы и выглянула в окно. Возле дверей, как испуганные воробышки, толпились мальчишки. Мокрые до пояса, шесты, облеплены илом и грязью, пыхающие, как горячие угольки на снегу — видно, путь через болото дался нелегко.

Один подзуживал другого постучать в ее дверь.

— Да не превратит же она тебя в лягушку? — злился светленький.

— А сам то че? — огрызнулся конопатый.

— А я стучу тихо. Вот как мышка, тук-тук, она не услышит.

— А ты громко стучи!

— Сам стучи!

Марена затянула пояс потуже, одернула рубаху, и крикнула из окна:

— Ну и долго вы у меня под дверью топтаться будете, камышата?

Мальчишки разинули рты и несколько ударов сердца не дышали.

— А ты сказал она в бородавках! — светленький ткнул рыжего локтем в бок. — А она вон какая… как сеструха моя, красивая.

— И злая с утра пораньше, — бросила Марена. — Ну?

— Батя послал, — сказал светленький, — сосед на охоту ходил, да в овраг и рухнул, тетя ведьма. Нога его хрясь… Маманя моя и дощечки привязала, и гусиным жиром мазала, а сегодня она у него глядим… совсем раздулась и почернела.

— Почему раньше не пришли? — разозлилась Марена, понимая, что сосед уже не жилец скорее всего, а только лишняя головная боль, измазанная гусиным жиром. — А что от меня теперь хотите? Дорогу что ли к предкам сам не найдет?

— Боится тебя сосед вот и не позвал.

— Что ж я страшнее смерти, что ли?

— Нет, тетя ведьма, ты красивая, только бледная очень.

Марена лишь глаза закатила и, продолжая ворчать, стала собирать сумку, бросая в нее прокипячённые тряпочки и настойки, что долго заваривала и заговаривала на живом огне.

— Пухнут, синеют, гниют месяцами, а потом ждут от меня чуда. А я что бессмертная? У меня две руки, две ноги, и сумка с травами.

— А чья эта башка у тебя на тыне висит? — полюбопытствовал рыжий, когда Марена вышла из избы.

— Не знаю, он имя не сказал, когда ему башку рубила, тряс тут какими-то деревянными побрякушками, — спокойно ответила она, привыкшая, что каждый местный непременно, да задаст этот вопрос. Ответы у нее уже заканчивались. Говорить, как на самом деле было скучно. Реакция же на ответ всегда была презабавной.

Вот и мальчишки подпрыгнули.

Марена поклонилась сушеной голове и повесила на тын вязанку из лакомств, по правде говоря, она не знала, чья смерть каждый день смотрит ей в окно, и на всякий случай задабривала.

Через болото она шла босиком — понева заткнута за пояс, а рубаха простая, незатейливая, без вышитых по краю красных петухов, завязана узлом, чтобы не замочить. В темных, толщиной с кулак, косах красные ленты, под мышкой сумка из старого платка, что завязан на плече, в руках кривая, но длинная ветка.

Такой и убить можно.

Мальчишки шли следом и благоговейно разглядывая ее всю, и голые до колен ноги, что легко пружинили на танцующем мху или утопали в бурой и холодной воде, и сравнивали ее между собой с русалкой.

Марена слышала и молчала.

Куски мха, ветки, листья и трухлявые обломки деревьев плавали там, где заканчивалась опора под ногами и обнажалась черная и страшная вода.

Там дальше, куда ни глянь, густой туман цеплялся за извивы черных корневищ, за кривые березы; там, куда разлилось болото — лес умирал. Падали под порывами ветра вековые гиганты, с легким щелчком переламывались стволы тонких берез, и куда ни глянь нет деревьев, лишь скорченные трухлявые мертвецы.

Темно-зеленое, бурое, красное…

ГЛАВА 2

1

Опар считал себя баловнем судьбы. Пару весен назад отец пристроил его ратником к самому государю, а уж мечом то и палицей он махать умел отменно, да так что самые верткие мечники теряли кисти рук и пальцы. Вскоре его заметил советник царя и в один миг Опар стал десятником, во главе кучки умелых вояк, что прислуживали его бессмертию, а буквально через седмицу, возьмет в жены пригожую дочку столичного купца Матфея, Вешану, и в свои двадцать восемь наконец-то обзаведётся наследником.

Вот только сегодня ему явно не везло. Весь день его преследовало чувство стойкого сожаления — сначала, когда эту строптивую дуру бросили в раскол и когда все ратники вдоволь потешались над селянками, сожаление его не покидало — он не чувствовал удовлетворения, даже когда слез уже со второй унылой девки, как будто голодный пес, у которого из пасти вырвали шмат жирного мяса. Вот полакал он молоко с блюдца, но запах мяса все еще сводил его с ума.

Кощей слишком крут на норов, не мог подождать? Когда еще им такая красотка повстречается? А косы эти сверкающие, мягкие, шелковые, то-то Кощей и сам в них вцепился, а руки — таких белых, тонких пальцев ни у одной бабы не увидеть, как у госпожи какой-то, ноги белые, стройны, как нарисованные, сама вся как из меду сделана, а губы то были, как дикие ягоды…

Что ему Кощею? Он вкуса баб не различает. Эту белобрысую уже в овраг кинул и лучину с ним не побыла. Уже дохлая. И что он там с ними делает? Даже стонов и криков не слышно.

Может и не трахает их вовсе? А жрет? Выпивает, как квас из кружки?

Опара передернуло от осознания какая жуткая, нечеловечья тварь этот советник и найдя самую пушистую березу, он развязал тесемки штанов и пустил тонкую струю, сверкающую в лунном свете, и насвистывая, прислушивался к треску костра, когда за спиной раздался шорох.

Чтобы за спиной не происходило, но встречать свою судьбу надо с надетыми штанами!

Опар резко натянул штаны, по бедру растеклось теплое пятно, выругался, нащупал кинжал на поясе. Повернулся.

И остолбенел.

Из раскола, прямо из объятий нави, поднимался чей-то силуэт. Взлетал как птица. Реки темных волос, голая от макушки до пят. Баба! Голая, летающая баба!

Ее вытянутые ступни, точно она стояла на носочках, касались воздуха, а тело, изогнутое в талии, грудью смотрело в небо. И вот она поднималась, как будто неживая, раскинув руки, откинув голову назад, точно лежала на чьей-то невидимой руке, а потом медленно выпрямилась, будто кто-то потянул за веревочку.

Она держалась над расколом, парила, пока не взлетела выше края обрыва, и босой ногой коснулась земли.

Глаза ее открылись и вспыхнули.

Опар вскрикнул и выхватил кинжал, а потом узнал ее…

Ведьма.

Она шагнула босыми ногами по траве, луна подсвечивала изгибы ее обнаженного тела, глаза светились потусторонним огнем нави, пока она шла к Опару.

— Выбралась, — раздался недалеко сухой шепот Кощея.

Опар вздрогнул. Он не ожидал здесь рядом этого бессмертного хрена. Не видел. Когда тот подошел? Кощей стоял у края обрыва, скрестив на груди руки, точно ждал ее, но все равно выглядел приятно удивленным. Его и Опара разделяла мертвая яма, полная клубящейся нави.

— Опар, приведи ее ко мне.

— Я? — ужаснулся десятник. — Живой?

— Если будет сопротивляться, можешь отрубить ей ноги. Нет, не будем портить такое прекрасное тело, достаточно ступни. Без ступни она не убежит.

Марена подняла руку, и Опара со страшной силой потащило к ней, как пса за веревочку. Он задрожал и побелел от страха, и вдруг ведьма странно пошатнулась, и путы мгновенно отпустили его. Опар застыл, тяжело дыша, а ведьма запустила пальцы в волосы и мутным взглядом огляделась.

И увидела его…

Кощей изогнул бледные губы в улыбке, не сводя с нее темных, как проталины глаз.

— Я в восхищении, — прошептал он. — Так я и думал. Она не человек. Поймай мне ее, Опар. Живо!

Опар встрепенулся, оскалился от злости и бросился к ней.

Что происходит?

Марена была слаба, как выжитая тряпка. Руки, как подрубленные ветки, ноги не слушаются. Ей едва хватило сил оглянуться — на нее несся бородач, а все вокруг танцевало в мутной дымке — лысая земля, источающая зловонный пар, где-то вдали деревья, пики шатров, горы у горизонта, она отшатнулась, заскользила босыми ногами, и упала голым задом в грязь.

Что происходит?

Неужели она…

Жива?

Мертва?

Как это случилось, еще мгновение назад она умирала и вот лежит на земле и этот бородатый боров бежит ее убивать!

Ратник взревел, опуская кинжал на ее голову и Марена успела откатиться. Лезвие с чавкающим звуком всосало в грязь.

— Да как выбралась оттуда?! Что ты такое? — крикнул он.

Тем временем Кощей лишь продолжал наблюдать, он стоял на краю ямы, скрестив на груди руки, и черный плащ развивался за ним как крылья.

Что происходит?

Снова пятерня клещами вцепилась в ее волосы, пытаясь отодрать ее от грязи.

— А ну вставай, сука!

Не получишь! Не возьмешь! Больше не позволю! Никому!

Мгновение…

Марена пальцами нашарила на земле что-то колкое, вытянутое и тонкое.

Не глядя куда — ударила.

Что происходит?

Ратник повалился на землю, с его глаза торчала длинная ветка, глубоко посаженная в глазницу. Он потянулся к ветке, и Марена схватилась за нее. Опар больно сдавил ее запястье, так что затрещали кости. Зарычал как зверь. Марена закричала и надавила на ветку сильнее, погружая ее мякоть. Кровь перелилась за край глазницы и открытый рот Опара уже не закрылся, белые, крепкие зубы блестели сквозь усы, запачканные кровью, а пальцы ослабли.

Марена посмотрела туда, откуда за ней следили темные глаза.

Кощей раскинул руки, точно ждал, что она броситься ему в объятья и тонкая улыбка застыла на его губах.

Словно говорил «вот он я, иди и возьми».

ГЛАВА 3

1

Кощей охотился на рыжего волка уже не одну сотню лет.

Старый враг обитал в охотничьих владениях государя Гордея Грозного, или как его прозвали в народе Иван Куркуль — смешное прозвище царь получил от большой жадности и простоты, что никак не вязалась у людей с его громким именем.

Любил Гордей Грозный выпить и посмешить своих подданных — чем нередко вызывал у Кощея чувство стойкой брезгливости, однако нет никого удобнее глупого и бестолкового правителя.

Кощей его презирал и нагло им пользовался, как и сейчас — Гордей уже должно быть забыл, что изначально охотничьи угодья от Талой пещеры до реки Ябь принадлежали его предкам.

А может помнил, да не хотел связываться с Кощеем?

Да и как ему указывать, когда его породила сама навь, и ни одна стрела, ни нож, ни топор не берет его? И топить его враги пробовали, и сжигать, да все ему не почем, живее всех живых!

Черная рать Кощея уже давно отвадила от этих лесов всех знатных людей царя, что любили здесь охотиться — бояре злились, но царь их не слышал. Нередко между дружиной Ярослава и ратью Кощея случались стычки до крови.

Но сегодня у Кощея ни одна вошь не путалась под ногами и не досаждала бестолковыми нравоучениями. И не потому, что Ярослав смирился…

Все проще не бывает — Ярослав и его люди ищут какую-то знахарку.

Этот хитрый слизняк пытается втереться в доверия государя, ведь дочь Гордея Грозного — больна, что, даже жаль. Она умна не по годам. Впрочем, от нее и хлопот много, даже девочкой путалась под ногами. Кощей хотел было на ней жениться, дабы наконец-то приструнить надоедливую девицу, хотя и был уже женат…

Ах, жена… Но, где его жена? Ни слуху, ни духу уже сотни лет! Скверная женщина! Предала, сбежала, выставив его дураком на потеху братьям, исчезла с лица земли… Умерла ли? Такие, как она не умирают, в один прекрасный день снова падают, как снежный ком на голову!

Уж он-то бы спросил ее за все, если бы повстречал снова!

А потом повесил на собственной косе!

Но сначала, конечно, спросил… О, у него много вопросов! И ни одного ответа.

Как она могла так поступить с ним? Та, которой он верил… Та, кто была ему ближе света, ближе дня и ночи! Как она могла…

Впрочем, что сейчас об этом?

От Василисы он мог и избавиться, но хотел воспитать, научить уму разуму, чтобы наконец-то осознала — без Кощея царство сгинет, а на ее батюшку не стоит рассчитывать.

Он — дурак!

Кощей уже порядком охаживал и папашу, и девицу, когда царица его опередила — эта худосочная, прыткая гадюка, мачеха, а не мать, уговорила мужа, отдать дочь придворному звездочету Елисею Омелову, что был сынком боярина Омелова, очередного лизоблюда при царице.

После долгого путешествие за море он вернулся и узнал, что Василиса обвенчалась с Елисеем.

Впрочем, с тех пор царевна Кощею не мешала — хворала постоянно, что его вполне устраивало, а своя холостяцкая жизнь еще больше.

Кощей углублялся в лес. Одной неудачи на сегодня было предостаточно. Он был зол, но не слишком. Еще не вечер, и не утро завтрашнего дня. Он найдет ее, если она жива.

Но кто-то должен искупаться в гневе, который предназначался сбежавшей от него женщине.

Если бы не Яга, то она бы не убежала! Старая ведьма никогда не упустит случая, напакостить ему! Верно, почуяла его добычу и опережая время кинулась поперек дороги, чтобы ее отнять.

Но оставила ли живой его любопытную находку?

Встретится ли он с ней снова?

Или может она уже вариться в чреве старой ведьмы, мелко пережеванная и перетертая старыми зубами?

Пока Кощей был поглощен в думы, Сибур едва касаясь земли нес его по лесу. Его грива и хвост, сотканные навью, сене-черным пламенем цеплялись за ветки — от коня тянуло могильным холодом, и даже черная рать Кощея боялась его. Еще до того, как Кощей почуял старого врага, Сибур вынес его на поляну.

Волк ждал его.

Огромный, матерый волчища с огненной шкурой, что сгнила, свалялась и кусками слезала на землю — тысяча стрел застряли в нем, кое-где перья обломились, и наконечники вросли глубоко посаженные в мясо. Слепой и глухой от старости — он жил лишь благодарю нюху и духам леса, что нередко предупреждали его об опасности.

Пятушка подал своему господину стрелы, смоченные Кощеевой кровью, приговаривая:

— Не держите это в себе, ваше темнейшество… Дайте волю гневу!

Кощей приложил одну к тетиве, нацелился и подождал, пока старый враг почует его.

Рано.

Да начнется наша игра…

Ты скучал без меня, мой старый друг?

Волк повел носом, слегка вздрогнул, и припустил в лес, ломая ветви.

Сибур не дожидаясь приказа, устремился следом.

Кощей был холоден и спокоен, как незамутненный пруд в ясную погоду. Лес расступался перед ним, будто все деревья разом научились бегать. Сибур несся, как выпущенный на волю смерч и ничто не мешало его бегу, как дух, что способен пройти сквозь стены, плащ развивался тьмой за спиной Кощея.

Он выпускал стрелу за стрелой, что со свистом разрезали воздух и вонзались, то в дерево, а то в толстую шкуру зверя. И видел перед собой голую женщину, что так же отчаянно бежала от него сквозь поле. Ее развивающиеся черные волосы, как река Полночь, такая темная от ила, что даже рук в воде не видно. Вот бы запутаться в них пальцами и заставить ее умолять о пощаде.

Как бы славно было поохотится на нее!

Он бы пускал стрелы в…

Круглое плечо, мягкий изгиб талии, розовую ягодицу с родинкой, загнал бы стрелу между выступающими крыльями лопаток…

Кощей моргнул.

Волк, утыканный стрелами, продолжал бежать сквозь чащу.

Рать неслась по следам Кощея, и очень долго в лесу стоял страшный гул, точно рой птиц, ураганом летит сквозь сумрачные дебри.

Седьмая стрела пронзила бердо зверя и кровь струей хлынула в траву. Восьмая ударила в дерево, девятая глубоко в шею.

ГЛАВА 4

1.

— Ты, должно быть, меня с кем-то спутал, барин… — сказала Марена, делая попытку уйти.

Во рту было сухо, в голову стучала кровь, как у зайца в силках.

Он отпустил ее, чтобы через мгновение снова поймать, как кот мышку, прижать к забору всем телом, и залиться тихим смехом.

И снова отпустить.

Марена пробежала немного и снова оказалась зажата между ним и забором. А потом снова.

— И куда ты собралась? — дохнул он ей прямо в ухо.

А ночь темная, улица безлюдная, и кричать нельзя! Она беглянка и обманщица!

— Ах ты, черт темноглазый, тебя это должно быть возбуждает! Что ты за мной бегаешь? Полюбилась что ли? — она попыталась его лягнуть как лошадь. Промахнулась. — Так вот… ты обознался!

Он развернул ее лицом к себе, взял за подбородок и обвел линию челюсти большим пальцем.

— Та самая змея, что укусила меня, — глаза Кощей сверкали, как драгоценные камни, — Хочешь знать возбуждаешь ли ты меня? Этой теме мы посвятим все оставшееся у нас время.

Он откинул свои волосы назад — они соскользнули с шеи темными змеями, открыв ее взору шрам в мертвенном свете, слегка опухший, запекшийся лункой крови.

— Узнаешь свою метку? Я оставлю ее на память… Ты обещала меня убить, ведьма, но единственное, что ты делаешь, это бегаешь от меня как крыса.

Марена пнула его от злости, но он, кажется, не почувствовал. Она снова пнула его, и тогда Кощей пообещал:

— Оторву! Обе.

— Да что тебе нужно?! — окончательно разозлилась она.

— Ты в западне, Ве-се-на, — он издевательски протянул ее ложное имя. А было ли нее хоть одно настоящее? — ты еще это не поняла?

— Говори, что тебе нужно? Что ты ко мне пристал?

«Вот он, Марена! Возьми и убей его! Чем угодно… Задуши голыми руками! Или его же собственными волосищами, длинными, как у бабы…»

Но как же сильно он ее пугает! До трясущихся коленок. Она никогда не представляла, что может так дрожать от страха.

— Список моих желаний бесконечен, ведьма. Ты хочешь их все послушать? Мое первое желание крайне занимательно. И оно касается моего брата.

«Только мне его тайн еще не хватало, точно не отцепится!»

— Я хочу послушать те, которые касаются меня.

Кощей ухмыльнулся, не размыкая губ, прижал голову к плечу.

— Какая дура. Второй раз не предложу.

— Значит, и отказывать больше не придется?

Снова эта неприятная улыбка, как будто рот потянули за ниточки, а глаза пустые и холодные — свет гаснет в них, как темной яме.

— Дерзишь? Вернее пытаешься… Звучит очень жалко.

Марена сглотнула. Это действительно звучало жалко, но мольбы будут звучать еще хуже.

— Не хочешь про меня, хорошо, так слушай про себя. Ты убила моего человека, но не переживай, я его уже вернул.

— Я и не переживала! Печально, что он не сдох.

— Нет, он сдох. Теперь он куда менее разговорчив, благодаря тебе. Поэтому я бы откусил тебе ухо, это не так жестоко, как если бы я откусил твой нос, я бы был милосерден, говоря тебе спасибо, за то, что пополнила мою черную рать… — Марена заставила себя не дрожать, пока он пальцами очерчивал ее ухо и нос, а смотреть в бездонные черные ямы его глаз, но пот выступил на ее лбу и щеках, волосы прилипале к коже, и она тяжело дышала от страха. — Мне впервые попался такой глупый зайчишка, который сам загнал себя в капкан, и я ничего не делал… Ты вошла в покои царевны, назвавшись чужим именем, и готовила для нее снадобья, а потом сбежала, ты лгала князю Ярославу. Ты обманом проникла в столицу.

Когда он вот так все перечислял, Марена понимала, что ее положение хуже не придумаешь. Если кто-то узнает, ее действительно казнят, но перед этим она пройдёт всевозможные муки и пытки…

— Я никого не обманывала. Просто не стала отрицать.

— Не стала отрицать? Вот эти детали мало кого волнуют, ведьма. Единственное, на чем держится твоя жизнь — это тонкий волосок моего любопытства… Я буду краток. Начнем с того момента, как ты полуживая упала в раскол и выбралась целая и невредимая. Ни одной царапинки. В этот момент мне стало любопытно. И это худшая из твоих проблем. Бессмертные нервничают, когда кто-то пытается стать одним из них.

— Я не пытаюсь!

— Как у тебя это получилось? — Кощей не спрашивал, он требовал ответа.

— Получилось что?

— Выбраться из раскола живой. Это не по силам никому из бессмертных!

— Тебя же породила навь! — удивилась Марена. — Ты что не можешь войти в раскол?

— Я могу войти! Конечно же… — отчего-то разозлился Кощей и голос его странно осел, чуть-чуть, но Марена заметила, точно задела эту мертвую, холодную глыбу за живое. — Ты не знаешь мою историю? Я вышел из раскола, естественно, я могу войти обратно.

«Какой тщеславный! Да я про себя ничего не знаю! Ты то мне зачем?»

ГЛАВА 5

Тростинка на ветру. Дунешь сильнее — сломается.

Василиса шла по кровле, что распускалась под окошком башни юбкой царицы. А потом ступила на балку для поддержки факела — кошка кошкой, что шагает к звездам.

Ее распущенные волосы трепал ветер.

Обнажила косы, разделась почти до нага. Лунный свет затопил ее прозрачную рубаху голубым мерцанием, подчеркивая живот.

Очевидно, что назад дороги она не ищет.

Под башней, точно курица с отрубленной головой бегала Дуняша, заламывая руки.

— Государыня! Свет наш! Что же вы удумали? Где же барин?!

Марена остановилась, заткнула полу юбки за пояс, и спрятала косы — не хватало еще, чтобы царевна ее за волосы с собой утащила. Это она сейчас такая смелая, а как падать будет, так за любую опору ухватится! Даже если эта опора другой человек!

Глупая! Дура дурой! Неужели правда кто снасильничал? Однако ж… по барину и не скажешь, что ребенок, может быть, чужой! Ах, эти дела господские… Кто их разберет, что у них в головах творится? Крыша над головой есть, сундуки полны парчи и роскошных тканей, мясо им кладут на золотое блюдо, вино льют в чашу с рубинами, и не надо думать, как на кусок хлеба заработать, и муж вроде любит…

Так нет же голодовку объявила, и прыгать собралась!

Вот что ей не живется? Тоска ее ест, как крыса? Уныние, да скука? А может страшная беда разбила, как лодку в щепы?

Но это же не она упала в раскол и вышла из него живой! Это не ее Кощей впечатал в забор и требовал исполнять его желания!

Что может быть хуже этого?

— Ой, что же это? — Дуняшка всплеснула руками, когда увидела Марену. — Я за барином послала, и за стражей! Но пока они придут, она убьется! Что же мы батюшке-государю скажем?

— Меньше крику напускай, а то она еще от страха поскользнётся! Орешь, как будто тебя кипятком обварили.

Марена сунула Дуняше плащ Ярослава:

— Не потеряй.

Василиса поставила вторую ногу на балку и опасно закачалась, поглаживая живот — ветер донес слова колыбельной, что она пела раскалывающимся на эхо, дрожащим голосом.

Глазоньки закрой,

Ты в счастливом сне, ой, согреешься,

В колыбельке, ой, будет тебе тепло…

Марена, задыхаясь бросилась по ступеням лестницы, что вели к башне. Вонутрь. По крутой спирали. Слова песни догоняли ее:

Расти, славный мой, вместе с вишнею,

Пусть счастлива будет твоя долюшка…

Нет, нет, нет! Стой дура!

Ноги запинались о ступени, которые Марена перепрыгивала и перелетала, никогда не желая так обогнать время.

Ноченька к нам идет,

Малых деточек спатоньки кладет…

Марена бросилась к окну, задыхаясь от стучащего в горле сердца, и не закричала, прошептала:

— Государыня…

Василиса удивлённо оглянулась, безразличными глазами посмотрела на Марену и, раскинув руки, шагнула в пропасть.

Воздух неожиданно затвердел, умер ветер и вскрик Марены.

Марена застыла со вскинутой рукой и разинутым ртом. Не пошевелиться. Василиса больше не падала, лежала на воздухе, раскинув руки, и удивленно глядела в небо.

— Ничего вам доверить нельзя… Бесполезные… — проворчал кто-то за спиной знакомым вороньим голосом. — Ищи ее нить. Что же ты пряха такая глупая переродилась? Вниз смотри… Они же не летают! По земле тянутся, к ногам привязаны, а не к голове.

Марена хотела удивиться, возмутиться, задать тысячу вопросов, но даже слово обронить не смогла, только посмотрела под ноги и действительно по балке тянулись нити — золотая, черная, да серебряная.

— Одна будущее, — шептал кто-то за спиной голосом старухи из повозки, но оглянуться Марена не могла, –— другая прошлое, а третье настоящее. Прошлое — уже прошло, а будущее еще не наступило… Какая нить тебе нужна?

Сначала Марена не понимала.

При чем тут нити и пряха? Почему Василиса не падает? Почему мир остановился? Откуда взялась старуха? И почему она снова помогает?

А потом она почувствовала удар по затылку и решила, что мудрее будет послушать старуху, а вопросы задавать позже, если будет кому.

— Думай! Времени уже совсем нет… Я же не всесильна! Устала держать вас, сил нет. Отпущу и она разобьется.

— Черная обрывается у ее ног, — заговорила Марена будто сквозь сон, — у серебренной я не вижу начало, а золотая прямо передо мной…

— Хватай!

— Хватать?

— Быстрее же, ну!

— Зачем ты мне помогаешь?

— Хватай! — снова удар по затылку, да такой сильный, что зубы лязгнули. — Дура бестолковая! Опять жизнь себе поломаешь!

— Опять жизнь поломаю? А тебе то что?

— Дура!

Резко подул ветер.

Исчезла?

Сила, что удерживала Марену, скатилась по ней как вода. Ослабли руки, воздух обжег губы, она смогла дышать и двигаться. Нить! Золотые блеск потек между пальцем, Марена сжала пальцы и потянула нить, разрезая ладони до крови, упала на колени, но удержала, а потом едва не вскрикнула, когда Василиса снова встала на балку и запела колыбельную:

Глазоньки закрой,

Ты в счастливом сне, ой, согреешься,

ГЛАВА 6

Кощеевы гридни сняли с повозки семь сундуков. Больших под одежду и малых под драгоценности.

Гридни вызывали у Марены ужас. То были не люди… Бледные, молчаливые, зловещие. Мертвецы? Марена даже знать не хотела, что это за существа, а Василисе было не до них. Она точно спящая царевна, куда вели, туда и шла, одетая в меха и украшения как куколка. Марена лишь смотрела сорочьими глазами на яркие побрякушки Василисы, сама она переезжала почти с пустыми руками, только плащ Ярослава грел ее плечи, да в руках она несла узелок — Дуняшка дала кое-какую одежду, чтобы совсем уж голая не ходила.

Кощей вышагивал рядом, неся себя к красным башням Гордея, да острым крышам, как царь — осанка величавая и гордая, чуть приподнят подбородок, брезгливый взгляд скользит по округе, бескровные губы слегка поджаты, и черный плащ клубится за его плечами как туча.

«Дескать я тут выше всех богов и людей, ступаю по какому-то дерьму, и никто передо мной тропинки не подметает, красные ковры не бросает, а надо бы, надо бы…»

Он даже посохом постукивал по щербатой дороге — навершие которого украшала голова коршуна, а на пальце его поблескивали кольца.

И которое из них хранит в себе Змея?

Кощей заметил взгляд Марены, и она натянуто рассмеялась.

— Вы такой ухоженный мужчина, ваше бессмертие.

Его губы чуть искривила насмешливая улыбка.

— Успокойся, лиса. Льстит будешь дурачкам вроде Ярослава.

— О! — Марена обиженно и недовольно надула губы, крепче стискивая узелок с вещами, представляя, что это шея Кощея.

«Вот так бы и сдавила, чтобы посинел как гусь!»

Густой ельник рос глухой стеной, за ним начинались владения Гордея Горзного. Тропинку, выложенную камнем, местами занесло рыжей листвой, разбило дождями и повозками, под ногами то и дело появлялась грязь и лужи, но красные башни гордо возвышались над черным, каменным забором и железными воротами, вся эта причудливая форма строений, окон, крыш явно принадлежали руке некого заграничного умельца — на себе господа никогда не экономили.

Марена так засмотрелась на причудливую колонну, что имела форму то ли младенца, то ли какого-то уродца, что не сразу заметила, как что-то несется на нее с криком и визгом.

Сначала она увидела веселую толпу, что вывалилась за ворота, а потом Кощей ухватил ее за шкирку и сдернул с тропы.

И там, где она только что стояла, пронесся голый старик верхом на огромной, грязной свинье.

Василиса ахнула и закрыла лицо руками.

— Дочка! — крикнул старик, когда свинья протащила его обратно. — Гости дорогие! Спасибо, что пожа-жа-жаловали.

А свинья скакала туда и обратно, пытаясь сбросить красномордого, пьяного дурака. И визжала так, словно ее резали. Толпа улюлюкала от радости, запивая зрелище из пузатых кружек.

Кощей зло сжал губы, долбанул посохом об землю, и приподняв полу плаща, закрыл Василисе, недостойные ее глаз, виды, а вот Марена сполна насладилась зрелищем — голый, пузатый старик, с тонкими волосатыми ножками, и смешным стручком между ними, бороденка так и прыгает…

И сокрушительным пониманием.

Этот старый дурак и есть Гордей Грозный!

«И я надеялась, что этот шут гороховый может повлиять на Кощея?»

Марена едва не застонала в голос.

«Я погибла! Меня никто не спасет!»

Наконец-то свинья сбросила Гордея. Пьяная толпа хохотала. Царь упал мешком к ногам Кощея, забрызгав его сапоги грязью. По бледному лицу бессмертного пробежала тень. Он брезгливо отодвинулся. Неизвестно откуда взявшийся Пятушка, упала на дорогу, и своим рукавом протер испачканные сапоги Кощея.

— Вот-вот ваше бессмертие. Смотрите, они опять, как новые, — приговаривал он.

— Ох… — Гордей ухватился за ушибленный бок, крича веселой толпе. — Хватай ее, пока не убегла! Ты ж остолоп… Хватай свинью! Да кто ж так… Да где же вас таким слабоумных берут? Руки у тебя из жопы, Куратов!

Рослый, крупный, бородатый мужик в мехах, ринулся было за свиньей, да рухнул мордой в грязь. Толпа загоготала еще громче. А от толпы отделился другой красномордый здоровяк, и ринулся в погоню за животным, но свинья, прижатая к забору, опустила голову, как бык, ее глаза налились дурным знаком, и она двинулась прямо на преследователя. Барин сначала стоически держался, расставив ноги шире плеч и подняв руки с растопыренными пальцами, точно собирался брать свинью голыми руками, а потом трусливо бежал, когда стало ясно, что свинья собирается вспахать его, как плуг борозду. Толпа уже не смеялась, а давилась гоготом.

— А ты что ж, Малюта, варежку открыл! Как же ты мое царство охраняешь, если свинью поймать не можешь! А, Костей… — Гордей поднял голову и собрал глаза в кучу, — Покажи им, как дела делаются… Поймай мне свинью!

Кощей брезгливо дернул уголком рта, но под внимательными взглядами бояр элегантным движением засучил рукава черного кафтана. Худые, бледные, но жилистые руки оказались обнажены до локтей. Марена почему-то почувствовала неловкость, точно он стоит голый перед ней от макушки до пяток.

Что ж… он серьезно собирается ее ловить?

ГЛАВА 7

— Смотри…

В начищенной до блеска бронзе отражается его лукавая улыбка. Одной рукой он ласкает ее грудь, раздвигает коленом бедра. Жар и влага. Сумасшествие. Жажда плоти, жажда быть растерзанной, как птичка в его клыках и когтях, чтобы брал ее тело и душу, чтобы от криков и стонов болело горло.

Есть ли в этом мире, кто-то греховнее, чем она в объятьях Кощея? Есть ли кто-то в этом мире, кого бы так же жадно он целовал?

Мужчины и женщины не творят подобного в постели… Даже потуши все свечи и лучины, под оком неба, не смыть всей грязи с их тел!

— Смотри…

Он надавливает коленом на ее промежность, добираясь до влажного и нетерпеливого жара.

Этого мало, и он это знает. Толкается в нее коленом. Но не дает обещанного.

— Смотри…

Проклятье и нелепость! Что же ты забыла, что должна кричать и звать на помощь, а не ублажать этого бесноватого злодея… Забыла, что он сотворил с той деревней, с тобой, следишь за коварной игрой его глаз и слов, но знаешь, что должна любой ценой уничтожить своего противника…

— Смотрю, — говорит Марена, и вонзает в грудь Кощея острый нож, — позволь мне убить тебя.

И проснулась.

Вчерашний, ночной гость сидел на уголке стола, черный, жирный, лоснящийся, и следил за ней синими глазами. И почему она его не выгнала? Звали гостя Баюн. Марена была не дурочка и мгновенно вспомнила — один из бессмертных. Что ж… Пускай. Может если будет с ним ласковой, он ей поможет?

— Что тебе такое снилось? — ласково спросил Баюн, прищуриваясь. — Трепетала как кролик.

— Будто я падаю в пропасть и погибаю, — ответила Марена.

— А мне показалось, что-то, наоборот, жизнеутверждающее, — мурлыкнул Баюн. — Сладкое, как парное молоко.

— Поди прочь! — она швырнула в кота подушкой, и оставшуюся ночь не сомкнула глаз, ибо казалось, как только она их закроет, то упадет в ненавистные объятья и не захочет уходить.

***

Василиса болела. И причиной ее болезни был не ребенок. Даже удивительно, как она такая иссушенная, истерзанная, какой-то болью все еще несет в своем чреве жизнь.

В первый день Марена застала у ее постели мужчину — ни старого, и ни молодого, волосы собранные в грязный колтун, загнутый нос, маленькие, пронизывающие глаза, с золотым блеском, похож на грязную, уставшую птицу. Его шею и щеки покрывают перья, пернатое тряпье, висело на нем, как старая кожа.

Марена схватила кочергу для углей, и стала красться к нему со спины.

— Я слышу тебя, Марена, — сказал он.

Она вздрогнула до холодных мурашек в теле.

— Кто пустил тебя в покои царевны? Если ты сделаешь еще шаг к ее постели, я позову стражу.

— Шшш… — он приложил палец с загнутым когтем к губам, кисти его рук и запястье прокрывали перья, заговорил хриплым, едва разборчивым голосом. — Не пугайте ее, она с таким трудом уснула.

— Кто ты?

— Я — Ворон, — сказал он, — глаза и уши Кощея. Я пришел по его поручению, узнать, как тяжело больна царевна.

— И?

— Травками здесь не обойтись, колдунья. Я не обладаю силой ведьмовства, но слышу что-то, чую гниль и смрад…

— Я тоже почувствовала, думала ее плохо моют.

— Какая глупая! Что-то пьет ее жизнь. Что-то цепляется за нее, как за жилу, и скоро иссушит досуха. Нужна сильная ведьма.

— Но я не ведьма…Я…

— Тогда она умрет, — Ворон коснулся щеки Василисы. — В ней осталось так мало, но все что есть, она отдает своему сыну. Какой жадный ребенок… — Ворон задержал руку над ее утробой и нахмурился. — Как давно она носит это дитя?

— Я не знаю. Я сама лишь недавно узнала о ее проблеме.

— Какая сложная задача стоит перед тобой, Марена. Набирайся мужества, — сказал он, обратился в ворона и как осенний лист вылетел в окно.

«Кажется, Кощея окружают лишь дети нави… и никого из людей…»

Марена рухнула на краешек кровати и смотрела, как беспокойно мечется на постели Василиса, протянула руку, чтобы поправить одеяло и ощутила холод…

— Ты выглядишь напуганной? — раздался за спиной голос Баюна.

— Напомни-ка, когда я разрешила тебе ходить за собой по пятам? — раздраженно заметила Марена.

— Какая бледная, худенькая, тощенькая, — бормотал кот, кругами вышагивая по животу Василисы. — И есть то нечего.

— Тебе что мало крыс?

— Тьфу ты! — кот сморщил нос. — Я порядочный кот, и кушаю лишь благородные кушанья. Кстати, у тебя в избе последний паук сдох… Загляни в поварню, попроси бочку селедки, и тридцать куропаток…

— Сколько?

— Так это же не только для тебя.

— Они подумают, что жру как кабан! Тебе придется добывать корм самому!

— Самому!? — возмутился Баюн. — Я шел за тобой от самих хором боярина Омелова, а ты предлагаешь мне охотится на крыс?