Мария. Королева Нисландии

Глава 1

С самого рождения Марию преследовала фраза: «Вот это красавица!». Первый раз ее сказала акушерка, передавая матери туго спеленутый сверток. Затем ее много раз повторяли знакомые, соседи и просто прохожие.

Питерская семья Аксеновых отслеживала свои корни на много-много поколений назад. Когда-то это была весьма многочисленная боковая ветвь знаменитого дворянского рода Аксеновых. Однако со временем ветвь все хирела и хирела, и к моменту рождения драгоценной Марьюшки, как звала ее прабабушка, отец новорожденной был последним и единственным продолжателем старинного рода.

На радость не слишком большой семье девочка росла здоровенькой и смышленой. Первые поклонники у нее появились еще в детском саду. Но, как ни странно, звездной болезнью малышка никогда не страдала. С удовольствием учила с прабабушкой французский и уже к шести годам изъяснялась достаточно свободно, хоть и несколько старомодно. Читать, как показалось родителям, девочка начала чуть ли не с трех лет. Бабушка, читавшая ей на ночь сказки Пушкина, Салтыкова-Щедрина и братьев Гримм, только улыбалась, ласково гладя внучку по темным кудрям.

-- Я ведь ей, Лелечка, только пару раз буквы называла. Все же у малышки потрясающая память!

-- Это прекрасно, Александра Дмитриевна: в школу пойдет, ей уже легче будет, – мама маленькой Маши, Ольга, всегда с большим уважением и теплотой относилась к собственной свекрови.

Семья была пусть небольшая, но дружная и крепкая. Тем более что жить со свекровью молодым не пришлось ни дня: Александра Дмитриевна забрала к себе стареющую маму, прабабушку Машеньки, и трехкомнатная «сталинка» избавила молодых от ужасов съема и ипотеки.

Отец Машеньки, Дмитрий Константинович, работал в крупной зарубежной фирме и денег приносил достаточно для того, чтобы нужды семья не знала. Пусть и не катались на Мальдивы три раза в год, но и о куске хлеба заботиться не приходилось.

В положенное время девочка отправилась в школу, и никто из родных даже не удивился, что она стала отличницей: учиться и узнавать новое ей нравилось всегда.

Автомобильная авария, унесшая жизнь отца и покалечившая Машу, стала началом конца. Вслед за внуком, не пережив потери, тихо ушла в мир иной прабабушка. Александра Дмитриевна все чаще пила лекарства и мерила давление: смерть сына и инвалидность внучки не прошли для нее бесследно. А Ольга…

А был ли у нее выбор? Похоронив мужа и молясь ночами у постели дочери, она хоть и не сломалась, но сильно согнулась: первые две недели врачи даже не обещали, что Машенька выживет. Когда девочку перевели из реанимации в обычную палату, настало время заняться похоронами прабабушки.

Реабилитация Марии требовала денег, денег и денег…

Посовещавшись, Ольга и Александра Дмитриевна съехались, а вторую квартиру выставили на продажу. Четыре операции, затем еще две, санатории, курсы физиотерапии, лечебные массажи и гимнастики…

Маша вернулась в странно пропахшую лекарствами и пустоватую квартиру на костылях. И с трудом узнала в высохшей сгорбленной старухе свою любимую бабушку. Еще через полгода, на приеме у очередного светила Ольга услышала:

-- Девочка и так прыгнула выше головы. Вам не за что обижаться на моих коллег. Операции были проведены просто виртуозно, но еще одна не имеет смысла.

-- А лицо? Ее лицо, доктор? – Ольга, сама не замечая, судорожно сжимала кулачки, уже понимая, какой ответ сейчас услышит.

-- Что я вам могу сказать? Повреждение лицевых нервов… Часть лица так и останется парализованной. Шрамы, если вы сильно захотите, потом можно будет удалить.

Маше было пятнадцать, когда она вернулась в школу. Пусть ей всегда приходилось пользоваться тростью, и она довольно сильно хромала, но сидение в четырех стенах квартиры сейчас казалось ей тяжелее, чем собственное уродство. Половина лица не пострадала и с левой стороны, в профиль, она выглядела такой же привычной, как и раньше. Одноклассники, которые уже были подготовлены классной к тому, что Маша болеет, оказались изрядно шокированы видом бывшей красавицы.

У некоторых, правда, ее внешность вызывала желание клюнуть или пнуть подранка, но классная бдительно следила за своей любимицей и жестко пресекала такие выступления. Уже через месяц, регулярно посещая школу, Маша оказалась в странной, достаточно искусственной изоляции: здоровые дети не травили ее, но и принять с такой внешностью в свой круг не захотели. Отворачивались и бывшие подруги, и те мальчишки, кто всего год назад готов был драться с кем угодно, лишь бы появился шанс сидеть с ней рядом. Единственное, что оставалось девочке: учиться. Учиться еще более жадно, чем раньше.

Бабушка Александра Дмитриевна ушла, успев полюбоваться золотой медалью внучки. Мама набрала учеников и пахала, не видя белого света: дочери нужны были санаторные процедуры хотя бы раз в четыре-пять месяцев, просто для поддержания подвижности. И стоили эти самые процедуры безбожно дорого. Институт девочке пришлось выбирать не по желанию, а по степени близости к дому.

Глава 2

-- А ты не думала квартиру продать и взять что-то поменьше? Глядишь, не пришлось бы столько за компом чахнуть, – недавно переехавшая в соседнюю двушку Надя была провинциалкой и матерью-одиночкой, получившей квартиру в наследство от двоюродной тетки, которую при жизни видела всего пару раз, еще в далеком детстве.

Надежда производила впечатление активной и несколько бесцеремонной женщины, и только позднее Мария поняла, какие запасы тепла, доброты и любви к жизни скрываются в душе новой соседки. Характер у Нади был достаточно боевой для того, чтобы продать крошечную однушку в умирающем северном городке и рвануть вместе с дочерью в светлое будущее.

-- А что? Я и здесь не пропаду! Главное – крыша над головой есть, а уж на кусок хлеба я нам с Манюней заработаю!

Дочь Надежды, полная тезка Марии, Машенька, носила такое же отчество – Дмитриевна. Правда, отличалась и внешностью, и характером. Девочка была милая, несколько упрямая, но добрая и ласковая. В первую же неделю притащила в дом уличного, потрепанного в боях кота с драным ухом и объявила маме, что теперь Пушок будет жить с ними. Надежда только всплеснула руками, но решила не спорить и отправилась с животинкой к ветеринарам. Из-за Пушка и состоялось знакомство Марии и Манюни: кот забежал в чужую квартиру, и девочка смело последовала за ним.

За первый месяц шустрая швея успела перезнакомиться со всеми соседями. И Мария с удивлением наблюдала, как интеллигентные питерские дамы и строгие бабульки с удовольствием болтают с Надеждой, столкнувшись в парадной.

-- А чему ты удивляешься? – Надежда слегка хмыкнула и пояснила: – Я ведь швея, да и вообще на все руки мастер. Ты вот приходи ко мне, я и тебе платье хорошее сошью.

-- Да зачем оно мне нужно? – искренне удивилась Мария.

-- Красивой женщине всегда нужно! – несколько безапелляционно заявила Надежда.

Мария сжалась, как от удара, заподозрив насмешку, но Надя, не заметив этого, пояснила:

-- Настоящая красота – она ж внутри. А Манюня моя вон как к тебе тянется! А уж она-то в людях разбирается, не мне чета! – и несколько грустно пояснила: -- Отец у нее уж какой красавец и ласковый, а она его с младенчества терпеть не могла, на руках всегда орала, да и подросла – как к чужому относилась. А к тебе, видишь, как тянется? И вообще… что это мы опять на лестнице торчим? Пойдем-ка ко мне, чайку попьем, да и посидим спокойно.

Сама не понимая почему, Мария согласно кивнула и, поднявшись на один лестничный пролет, перешагнула порог квартиры покойной Анастасии Федоровны, в которой бывала несколько раз в далеком детстве, а последний раз – буквально полгода назад, на поминках.

Перемены, произошедшие в этом захламленном жилище, оказались совершенно потрясающими. Анастасия Федоровна, бывший заводской бухгалтер, была женщиной экономной и рачительной. Квартира утопала в стопках старых журналов “Финансист” и “Бухгалтерское дело”, а также непонятных потертых коробок, сложенных стопками во всех углах; грузная полированная стенка, набитая давно вышедшим из моды хрусталем, съедала пространство в зале. А всегда полузакрытые цветастые шторы и густой тюль практически не пропускали света.

Навстречу женщинам вальяжно вышел раздобревший Пушок с ярко-синим атласным бантом на шее. Надо сказать, бант не слишком подходил к его обгрызенным ушам, но это украшение кот носил с достоинством, как орден на шее. Несколько надменно сказав: «Мяу!», Пушок отправился на кухню и демонстративно загремел там миской.

-- Сейчас, сейчас, мой красавчик! Ишь ты, командир какой! – засмеялась Надя и, торопливо предложив: – Не стой столбом, давай раздевайся и проходи! – убежала на кухню.

Двери во все комнаты стояли нараспашку, и прежде чем пройти за хозяйкой на кухню, Мария успела бросить беглый взгляд и на оклеенную яркими обоями детскую комнату, и на странно опустевший зал, где кроме уютного дивана и странно огромного стола, теснились в углу аккуратно сложенные чистенькие коробки и яркие пакеты с не разобранными еще вещами. А сквозь воздушный белый занавес пробивались в комнату солнечные лучики.

Кухня преобразилась больше всего. Исчез изнуренный годами польский пластиковый гарнитур. Его место заняла легкая белая мебель. На подоконнике теснились цветочные горшки, и почти в каждом из них что-то сочно цвело, из-за чего сам подоконник напоминал теперь веселую объемную мозаику.

Надежда двигалась со скоростью метеорита: буквально через несколько минут на столе возникли пузатые расписные чашки с золочеными ручками. Раньше они стояли в «стенке» и никогда не вынимались оттуда. Гостей прежняя хозяйка поила чаем из древних неуклюжих бокалов, покрытых сеточкой мелких трещин, как старинные фрески кракелюрами.

Под белоснежной салфеткой с кружевной каймой заваривался свежий чай, как будто сами собой возникли хрустальная вазочка с печеньем и вторая – с давно забытым Марией лакомством – орешками со сгущенкой. Пушок, дочиста вылизав миску, растекся в ярком пятне солнечного света на чистом янтарном паркете.

Глава 3

Постепенно эти встречи становились все более частыми, и скорлупа одиночества, которая окружала Марию после смерти матери, дала ощутимую трещину. Ей близки и дороги стали и маленькая Манюня с ее Пушком, и говорливая рукодельница Надежда.

Рядом с ними она отогревалась душой, совершенно не чувствуя зависти к прекрасным работам соседки. Та делилась знаниями легко и охотно, казалось, не замечая инвалидности Марии. И однажды вечером, совершенно непринужденно сунув ей в руки иглу, швея торопливо сказала:

-- Тут и точности-то никакой не надо! Просто сметать на живую нитку… А если ты мне не поможешь, я опять до самого утра провожусь и на работу не выспавшаяся пойду.

Стежки у Марии получались не просто кривые, они шли каким-то нелепым зигзагом. Рядом, высунув от старательности кончик языка, с какой-то деталью одежды пыхтела Манюня, а Надежда, яростно нажимая на педаль швейной машинки, приговаривала:

-- Вот вы с Манюней прямо мои спасительницы! Что бы я без вас, девочки, делала!

С этого момента, как ни странно, пропал страх Марии перед работой руками. Даже ролики в интернете она теперь смотрела совсем по-другому. Не просто любуясь процессом, а пытаясь вникнуть и понять, что и как делается. Рукодельницей так и не стала – тремор не проходит по желанию, но многие процессы стала понимать, четко представляя, как сделала бы такое сама, если бы была здорова.

Сам характер Марии менялся медленно и почти незаметно. Дольше всего продержался страх личных контактов, страх вновь увидеть в чужих глазах отвращение или гримасу брезгливости на лице случайного встречного. Даже в магазин Мария теперь все чаще стала выходить сама, через несколько лет полностью отказавшись от доставки. Перестала прятать лицо за плотным капюшоном толстовки и яростно начесывать густые кудрявые пряди на травмированную половину.

Иногда, когда выдавалось свободное время, Надежда шила для нее какой-нибудь потрясающий туалет. Его долго меряли перед зеркалом, обсуждали втроем, а потом наряд отправлялся в шкаф. Так продолжалось несколько лет, однако настал тот день, когда Мария оставила привычные удобные кроссовки на обувной полке в прихожей и с каким-то нервным трепетом развернула подаренную ей на день рождения коробку.

Скромные кожаные лодочки на изящном крошечном каблучке сели на ногу так, будто шились по спецзаказу. Отставив в сторону трость, Мария несколько испуганно посмотрела на себя в зеркало и тихо спросила:

-- Ну как? Как они мне?

-- Да прекрасно они тебе! Возьми трость и попробуй: ходить сможешь? – Надежда стояла рядом с подругой, боясь отвлечься хоть на мгновение. Ей тоже было страшновато, и в глубине души она кляла себя за длинный бабий язык: «Ой, божечки! А ну как нога подвернется?! Но и то сказать… Девке под сорок лет, а она кроме магазина даже из дома никуда не выходит. Ну уж! Если что, я ее всяко поймать успею!».

Манюня, к этому времени окончившая шестой класс и считающая себя экспертом во всех областях, серьезно покивала головой, соглашаясь с матерью, и объявила:

-- Я бы, тетя Мария, каблучок повыше выбрала! К этим туфлям отлично подойдет то зеленое платье, что мама вам сшила. Давайте померяем? Прекрасный лук получится!

Спокойно и не слишком заметно, но мать и дочь стали для Марии тем мостиком, который вел ее к людям. Даже появившийся в жизни Надежды мужчина не разрушил это женское «братство». Андрей вписался в дамский круг достаточно ловко. Манюня, правда, первое время присматривалась к чужому человеку с некоторым подозрением, но быстро оценила и надежность отчима, и его добродушие, и тот радостный блеск, который появился в глазах матери. Тем более что новый член маленькой семьи вовсе не возражал против присутствия в их жизни одинокой и застенчивой соседки.

Надежда перестала брать лишние заказы на работе, зато все чаще соглашалась на сложные и интересные заказы, поступавшие от клиенток.

-- У меня, Мария, прямо душа поет, когда вот такая красота получается! – швея с гордостью смотрела на портновский манекен, облаченный в воздушный туалет, который, казалось, сшит не из ткани, а из нежных клочков тумана.

***

Выход «в люди» состоялся на третий день летних каникул Манюни. Дамы посетили кафе-мороженое, и Мария, с утра обливавшаяся холодным потом от мыслей о предстоящей прогулке, с удивлением поняла, что никто особо на ее трость внимания не обращает. Официантка в кафе вежлива и любезна, а таксист даже вышел и распахнул им дверцы. И на трость тоже внимания не обратил.

Манюня, в честь которой и была устроена гулянка, весьма авторитетно заявила:

-- Знаете что? Мы здесь самые модные и красивые!

Постепенно это стало чем-то вроде традиции. Раз в месяц соседки выбирались в какое-нибудь заведение, где днем можно было вкусно перекусить и не заморачиваться при этом готовкой и грязной посудой. Марии было наплевать на то, что после таких вылазок нога по вечерам болела больше обычного и все чаще стало прихватывать сердце.

Глава 4

Сердце билось все чаще и ровнее. А вот железный кол из груди, тот самый, что мешал нормально дышать, таял, как будто был не металлический, а ледяной…

Сквозь полубеспамятство Мария ощущала какую-то странную суету вокруг себя: её тормошили, что-то горькое и терпкое вливали в рот, растирали грудь вонючей мазью. А еще она слышала разговоры, смысла которых понять не могла. Мелькнула слабая мысль: «…как будто и не врачи разговаривают… может, по «скорой» практиканты приехали?..». Мысль была не слишком отчетливой и не помешала Марии погрузиться то ли в беспамятство, то ли в крепкий сон.

***

Становилось жарко, и Мария скинула с себя одеяло, которое тут же кто-то торопливо поправил, плотнее подоткнув его ей под бока. Недовольно замычав со сна, она слабыми, какими-то очень вялыми и неуклюжими движениями рук снова спихнула с себя толстую пуховую груду и почти мгновенно проснулась, услышав мягкий просящий голос:

-- Ваше высочество, не нужно раскрываться! Лекарь велел непременно вас в тепле держать. Сказывал, что ночной кризис прошел и теперь вы всенепременно на поправку пойдете. Он велел очень-очень от сквозняков вас беречь…

В общем-то, каждое слов по отдельности Мария прекрасно понимала, но вот общий смысл сказанного был настолько странным, что она резко открыла глаза, которые немедленно заслезились от льющегося в комнату солнечного света. Вяло барахтаясь среди подушек и пуховиков, она попыталась сесть, чувствуя слабость в теле, боль в горле и груди, как при сильной простуде. …И вполне привычную неуклюжесть.

Сильные женские руки подхватили ее, ловко подложив под спину подушку и снова закрыв до самых подмышек пухлым одеялом. Мария медленно и аккуратно протирала глаза, слушая тот же самый голос:

-- Сейчас-сейчас, ваше высочество… Лисси как раз за теплой водичкой для умывания пошла.

Глаза, наконец, привыкли к свету, и Мария с каким-то отстраненным любопытством осмотрела помещение, где она сейчас находилась, и огромную кровать, в которой нашлось бы еще место для парочки человек.

Помещение выглядело как бред сумасшедшего: большая комната, потолки под три метра, если не выше, беленые стены, горящий камин, сложенный из массивных серых глыб, и два очень узких окна, похожих на бойницы. Конечно, вокруг этих щелей висели красивые шторы с кружевными фестонами, как будто пытались замаскировать убожество окон. Но помогало это слабо. Сама Мария просто терялась на развороченной постели среди груды подушек. В голове ее невольно возник образ пирожного, где в жирной кремовой розочке с трудом барахтается муха.

Молодая женщина, та самая, которая не позволяла ей сбросить одеяло, выглядела совсем уж непривычно. Серая до талии то ли блуза, то ли курточка, по воротнику которой была пущена белая полотняная рюшка. Тяжелая длинная юбка, подол которой скрывался за краем кровати, покрыта белым полотняным же фартуком.

Обладательница этого наряда, миловидная, чуть пухловатая женщина лет тридцати, с мягкой улыбкой смотрела на Марию и торопливо крестилась, приговаривая:

-- Слава Всевышнему, госпожа принцесса, что вы в себя пришли! Услышал Господь мои молитвы!

Все увиденное настолько напугало Марию, что она просто молча таращилась и на эту незнакомую женщину, и на все остальное, что окружало ее. Протянула руку и потрогала одну из подушек с узенькой кружевной отделкой. Ощутила под пальцами грубоватую шероховатость льна и несколько скользкую поверхность кружевного узора. Захватила в горсть и помяла обтянутое потускневшей атласной тканью одеяло персикового цвета, слегка засаленное по углам и оттого потемневшее. Подушек на кровати было аж шесть штук.

Приняв ее бессмысленные действия за некий вопрос, женщина пояснила:

-- Ее высочество Лютеция уже отбыла к утренней молитве.

Мария слабо застонала и откинулась на подушки. Женщина испуганно спросила:

-- Вам плохо, ваше высочество?! Может быть, кликнуть лекаря?

Мария даже ответить не рискнула, побоявшись подать голос. «Сейчас эта тетка сообразит, что я никакая не принцесса и…». Тут ее испуганная мысль рассыпалась прахом: она даже представить себе не могла, что случится, если сумасшедшая женщина поймет, что Мария вовсе не та принцесса, за которой она ухаживает.

Ситуация казалась не просто странной, а какой-то даже жутковатой: все вещи вокруг были абсолютно реальны. Мария прекрасно видела и фактуру различных тканей, и тонкие трещины, идущие по беленым стенам, и даже небольшую паутинку в углу комнаты. Она закрыла глаза и сползла по подушкам, сама подтягивая одеяло: хотелось спрятаться от всего мира, от этой пугающей женщины и хотя бы понять, где именно она очнулась.

«Я Мария… Мария Дмитриевна Аксенова…» В мыслях ее возникали и гасли эпизоды: школа, друзья-подруги, мама и папа, бабушка, читающая ей книгу… Авария… Собственная скособоченная фигура, изредка мелькающая в большом зеркале в прихожей… Манюня и Надежда…

Глава 5

Уже неделю Мария обитала в этом странном мире, практически смирившись с мыслью, что там, дома она, похоже, умерла и каким-то образом попала в эту непонятную сказку.

Сказка, надо сказать, была довольно необычной: слишком реалистичной и не слишком приятной. Из условий этой сказки получалось следующее: жила-была некая принцесса Мария, настоящая королевская дочка, которую скоро должны были спихнуть замуж за некоего северного варвара. Замуж принцесса не хотела так сильно, что предприняла довольно нелепую попытку побега, собираясь спрятаться от родителей и жениха в каком-то охотничьем домике.

Разумеется, даже сумев выскользнуть за ворота, ничего толкового сделать принцесса не успела. Попала под первый же ливень и промокла так, что слегла то ли с жестокой простудой, то ли вообще с воспалением легких. С помощью современной средневековой медицины принцесса благополучно померла, а на ее место неведомые силы засунули Марию.

Как бы анекдотично и тривиально это ни звучало, но такова была реальность окружающего мира, и с ней, с этой самой реальностью, придется как-то уживаться. Тем более что и горло болело совершенно по-настоящему, и кашель, сотрясавший хрупкое тело, был весьма убедительным.

Мария уже оставила мысли о том, что это розыгрыш: слишком много участников было задействовано для того, чтобы действо можно было счесть шуткой. И интерьер комнаты, и одежда окружающих, как и их странный язык, чем-то смахивающий на французский, которого Мария не знала. Даже время года и пейзаж за окном убеждали ее в том, что все вокруг самое настоящее, а не чья-то фантазия.

Пусть за это она и получила осторожный выговор от Эмми, но однажды, встав с горшка, Мария не полезла в кровать, а торопливо прошла к узкому окну: залитый солнцем сад лучше всяких других доводов убедил её, что этот мир другой. Здесь царила поздняя весна, ну или же самое начало лета. И почти ни одно из растений в саду опознать Мария не сумела. Многие деревья и кусты отцветали, но она даже не смогла понять: плодовые это растения или декоративные.

Пока спасало то, что прибывший в первый день попадания по требованию госпожи Мерон лекарь Фертон категорически запретил Марии разговаривать, почему-то больше всего опасаясь не только возвращения жара и болезни, но и некоего «огрубления голоса». Что это за «огрубление» такое, Мария даже представить себе не могла. Зато изо всех сил пользовалась своим положением: старательно слушала все разговоры, возникающие в комнате, запоминала имена присутствующих и пыталась хоть немного понять, как жить дальше.

“Поклоны у них почти стандартные, но вот эта странная привычка прикладывать руку ладонью к сердцу скорее похожа на какой-то восточный обычай… Прически несколько вычурные, но не полностью из своих волос: они вкалывают кучу искусственных локонов с завитыми прядями. Платья дворянки шнуруют сзади, прислуга – спереди. Впрочем, и в моем мире так же было. Но вот эти странные воротники-пелерины… Что-то я даже не могу вспомнить, где у нас такое носили.”.

За ней ухаживали: в комнате постоянно присутствовала горничная, та самая Эмми, ее личная служанка. Платье у нее, кстати, было зашнуровано сзади, как у дворянки, но остальные дамы явно не считали горничную ровней себе. Кроме Эмми, в комнате днем почти постоянно толклись другие люди. Например, здесь же жила сестра Марии принцесса Лютеция со своей собственной горничной Линдой. Рядом с Лютецией всегда находилась главная гувернантка – госпожа Мерон. А также присутствовали довольно скучные пожилые тетки, которые назывались фрейлинами. Все они постоянно следовали за Лютецией, и Мария не понимала даже, есть ли у нее собственные фрейлины, или младшим принцессам такой роскоши не положено?

Рано утром приходил и читал молитву пухленький священник отец Феофаст. Днем появлялись учительницы и читали лекции скучающей Лютеции. А еще сестра Марии обедать уходила куда-то в недра дворца, но неизменно завтракала и ужинала в общей комнате.

Раз в день, после завтрака больную дочь навещала королева-мать: высокая статная женщина в роскошном тяжелом платье, затканном иногда золотом, иногда серебром, возражать которой никто не осмеливался. Только принцесса Лютеция умела слегка поныть. Так, чтобы королева смягчилась и то отменяла урок для дочери, то просто существенно сокращала его время.

Слуги и фрейлины же при виде хозяйки боялись сделать лишнее движение. Королеву-мать сопровождала собственная свита из восьми дам, одетых роскошно, но со строгими, даже скучными лицами. Ни одна из них ни разу не подала голоса, но каждая из них одобрительно кивала, соглашаясь с правительницей:

– Мадам Велерс, арифметика будущей королеве не так и нужна. Пусть лучше принцесса подольше погуляет: здоровый цвет лица важнее, – голос у королевы был резкий и не слишком приятный.

В комнату часто приходили лакеи и другие служанки, одетые попроще, чем горничные принцесс. Эти женщины не ухаживали за королевскими дочками, но занимались уборкой, чисткой и растопкой каминов и прочими бытовыми делами. Правда, все такие действия совершались или рано утром, когда Лютеция уходила куда-то на молитву, или в обед, когда исчезали вообще все, кроме бессменной Эмми.

Ночью становилось немного свободнее, и большая часть этой суеты заканчивалась. Тушили свечи. Госпожа Мерон откланивалась и желала принцессам доброй ночи. Затем Линда с еще одной девушкой помогали Лютеции раздеться. И та со словами: «Эй, ноги подбери, корова неуклюжая!» перебиралась через все еще лежащую Марию и, забрав себе пять подушек из шести, устраивалась на ночлег у стенки. Тремя подушками принцесса Лютеция брезгливо отгораживалась от больной сестры.

Глава 6

Наконец этот день настал: лекарь мэтр Фертон, посмотрев горло Марии, важно пощупал пульс и торжественно объявил, что их высочеству дозволяется разговаривать утром и немного вечером.

– Не перетруждайтесь, принцесса! И вам все еще нельзя вставать! Но благодаря моему искусству вы вскоре поправитесь окончательно! Сегодня днем вам принесут новый укрепляющий декокт, он полностью восстановит ваши силы, ваше высочество! – лекарь говорил громко, как бы немного в сторону, чтобы его слышали все, находящиеся в комнате люди. Этакая рекламная акция, на которую никто из присутствующих не обратил внимания. Он поклонился, сохраняя важный вид, затем отвесил еще один поклон в сторону принцессы Лютеции, которая не удостоила мэтра даже ответным кивком, и удалился, пообещав лично доложить королеве о состоянии здоровья Марии.

Надо сказать, никто в комнате к этой новости особого интереса не проявил, кроме заулыбавшейся Эмми. Её, похоже, слова лекаря сильно обрадовали. Дождавшись, пока принцесса Лютеция займется завтраком, служанка водрузила перед больной прямо поверх одеяла низкий деревянный столик на коротеньких толстых ножках, украшенный вычурной резьбой и, поднимая серебряную куполообразную крышку с большого блюда, тихонько шепнула:

-- Ну вот, ваше высочество, теперь и говорить можете, и спрашивать что угодно. Но сперва нужно хорошо покушать!

Однако именно теперь на Марию напал страх ляпнуть что-нибудь не то, и она просто согласно кивнула, не желая возражать. Тем более, что горло действительно почти перестало болеть. Да и кашель возникал совсем редко. Скоро ей уже позволят вставать и придется общаться с людьми -- это изрядно пугало девушку.

Как каждый выздоравливающий человек, принцесса имела прекрасный аппетит. Сегодняшний завтрак сильно отличался от всех предыдущих в лучшую сторону: вокруг огромной отбивной, занимавшей большую часть тарелки, лежал тонкими лепестками нарезанный огурец. Совсем немного, буквально шесть тонюсеньких ломтиков, как будто повар экономил его.

-- Это сегодня из теплицы садовник принес. В огородах-то еще до огурцов недели три, а то и четыре. А вам вон какое лакомство досталось! – Эмми так умильно смотрела на беззащитный овощ, что Мария с трудом подавила желание предложить ей съесть этот “восхитительный” деликатес. Сама Мария к огурцам была вполне равнодушна, предпочитая помидоры. Благо, что вовремя сообразила одернуть себя, поняв, какой шок произведет такое «благодеяние» и на горничную, и на окружающих.

Самым неприятным в трапезах было то, что вместо компота, сока или хотя бы просто чая пить предлагали достаточно тяжелое пиво, которое Мария терпеть не могла, или розовое вино.

Кроме крупного куска мяса и капельки огурцов, на завтрак полагались две половинки вареного яйца, фаршированных каким-то сложным месивом, жаренная в меду перепелка, начиненная чем-то вроде хлебных крошек, нарезанный тоненькими ломтиками сладковатый белый хлеб и десерт в изящной серебряной вазочке. На десерт сегодня было что-то вроде заварного крема, украшенного свежими ягодами клубники.

До этого шевелиться Марии почти не позволяли, и Эмми кормила ее с ложечки бульоном с сухариками или какой-нибудь жидкой кашей. Теперь же на столике перед принцессой были выложены нормальные приборы. И если несколько разных вилок и столовых ножей ее не пугали, то придумать, для чего нужны элегантные серебряные щипчики, Мария так и не сумела. На счастье, в этот раз она именно сидела, а не полулежала на подушках, и потому смогла рассмотреть, что принцесса Лютеция берет этими щипчиками хлеб и держит ломтик только ими, не пачкая руки.

«Кошмар! Наверняка существуют еще десятки правил застольного этикета, да и не только застольного, о которых я понятия не имею. Как только мне разрешат вставать, я обязательно тут же попадусь на том, что нарушаю некие незыблемые традиции. Как же хорошо и удобно этим попаданкам в книгах, которые просто очнулись в новом молодом теле и думать не думают о тысячах мелочей…».

Ела Мария очень медленно, внимательно посматривая в сторону стола, где со скучающим лицом завтракала Лютеция. Внимательно отмечая про себя детали: щипчики -- для хлеба, узкая трехзубая вилка -- для яиц, птицу принято разделывать с помощью ножа, а вот отбивную принцесса довольно ловко "рвала" на небольшие кусочки двумя одинаковыми вилками. Все фрейлины, включая госпожу Мерон, стояли полукругом за спинкой кресла принцессы и терпеливо ждали, пока их высочество завершит трапезу. Только после этого им дозволялось присесть и доесть то, что осталось на столе.

Надо сказать, что стол Лютеции был накрыт гораздо более обильно: кроме всего того, что стояло перед Марией, на стол Лютеции добавили блюдо с фаршированными цыплятами, блюдо с крошечными рулетиками, непонятной плотной едой сероватого цвета с вкраплениями желтого, порезаной не слишком крупными кубуками, большой мясной пирог, прекрасно подрумяненный и украшенный чем-то темным и круглым, похожим на крупные сизые ягоды, и трехъярусную вазу с несколькими сортами печенья и бисквитов.

Принцесса ела без особого аппетита, с этакой брезгливой гримаской на личике, хотя и перепробовала почти все блюда. Долго выбирала перепелку, на которых одна из фрейлин указывала длинной двузубой вилкой и капризно повторяла:

Глава 7

Утренний ритуал принцесс оказался чрезвычайно сложным. До этого Мария только наблюдала за ним из постели, но сегодня пришлось поучаствовать лично. Во-первых, служанки торопливо расставили ширмы, которые отгораживали Марию не только от сидящих в комнате фрейлин, но даже от одевающейся рядом сестры. Во-вторых, в одежде было столько элементов, что если бы не ловкая Эмми, Мария провозилась бы раза в три дольше.

Вообще, туалет принцессы начался с того, что в крошечном закутке, отгороженном от мира тремя ширмами и больше всего напоминающем примерочную в магазине, Эмми поставила небольшой столик, на который одна из служанок водрузила фарфоровую миску с горячей ароматизированной водой и плавающей в этой воде большой тряпкой. Посторонняя служанка была удалена из «примерочной». Эмми сняла с Марии ночную сорочку и, часто споласкивая тряпку, протерла её тело, начиная с лица и кожи за ушами и заканчивая ступнями и пальцами ног. Мария чуть поеживалась от такого странного умывания. Но поскольку горничная действовала очень уверенно, то сопротивляться принцесса даже не пробовала.

Следующим шагом была простая белая сорочка, накинутая на еще чуть влажную кожу. Сорочка имела рукава до локтя и была длиной до середины бедер. Мягкий тонкий батист прилипал к коже, и Мария едва заметно поморщилась. Однако Эмми тут же среагировала:

-- Ничего, ваше высочество, сейчас высохните.

Потом шли чулки: довольно толстые и совершенно неэластичные, со швом сзади, обильной вышивкой на щиколотке и длиной чуть выше колена. Эти чулки Эмми плотно подвязала лентами над коленями и из концов ленты соорудила довольно пышные банты, которые нелепо торчали по бокам.

Затем на талию служанка привязала тонкий поясок, на котором крепились два совершенно непонятных пустых мешка. Они легли строго по бокам, и их предназначение Мария не сумела понять. Следом на талию же лег плотно набитый чем-то валик в форме удлиненного полумесяца. Этот самый валик заканчивался, едва обхватив бедра. Получалось, что пышность юбке он придаст только сзади и с боков.

Очередной одежкой оказалось некое подобие нижнего платья самого простого фасона. Вот оно уже доходило длиной до середины икр, да и ткань была поплотнее, чем на сорочке, но все равно внешним видом оно больше всего напоминало нижнее белье. Чтобы исправить не парадность одежды, Эмми накинула сверху еще одно платье, которое смотрелось довольно странно: простой крой, шнуровка на спине, но обильно украшен вышивкой и кружевными рюшами широкий подол. Украшен он был только на передней части. В отличие от хлопчатобумажной нижней одежды, это платье уже было из тяжелого плотного шелка и имело насыщенные синий цвет. По бокам одежды были странные разрезы от талии почти до колена, сделанные непонятно для чего.

Все это время за тонкой полотняной ширмой суетились служанки Лютеции, и раздавался ее капризный голос:

-- Осторожнее! Ты сделала мне больно! Нет, подай лиловую юбку! Эту я носила уже третьего дня …

На минуту Эмми вышла из-за ширмы и вернулась вдвоем с помощницей, неся коричневый бархатный туалет. Первой была блуза, которая по весу напоминала старомодный, подбитый ватой тяжелый пиджак. Рукава-фонарики переходила в гладкий прямой рукав длиной до запястья и подвязывались к основе блузы тонкими шелковыми ленточками. Пока Эмми шнуровала это сооружение на спине Марии, вторая служанка ловко завязывала бесчисленные ленточки, крепя рукав к верхней одежде.

Все это время Мария стояла в центре «примерочной» и чувствовала себя куклой: приходилось поднимать и протягивать то ногу, то руку, чтобы служанкам было удобнее. Наконец, все подвязав и закрепив, Эмми накинула последнюю деталь: коричневую бархатную юбку, которая имела спереди разрез от пола до талии и позволяла рассмотреть ту самую нижнюю синюю юбку, расшитую по подолу кружевными воланами, атласными розетками и шелковыми розами. Розы почему-то были зеленого цвета. По коричневому бархату отделка шла другая – витой шелковый шнур складывался в крупные вензеля.

Неловко двигаясь, Мария пыталась привыкнуть к тяжелой и неуклюжей одежде. На верхней юбке обнаружились еще и странные вертикальные боковые прорези, довольно большое по размеру, которые прятались в складках по бокам. И тут девушку осенило: «Те самые мешки… похоже, это просто карманы!». Проверяя свою мысль, она сунула руку в совпавшие на обоих платьях боковые прорези и действительно легко нащупала один из мешков.

«С ума сойти! Судя по размерам этих карманов, туда можно спрятать не только мобильник и связку ключей, но и ту самую серебряную крышку, под которой прячут отбивную.».

Служанки торопливо сложили ширмы и потащили куда-то в угол, пряча их за неприметной дверью. Рядом с Марией стояла надувшая губы Лютеция, с недовольным видом осматривая сестру. Очевидно, осмотр ее удовлетворил, и выражение лица принцессы смягчилось.

На самой Лютеции был очень похожий по конструкции туалет, в сущности, отличающийся только цветом. Нижняя юбка у нее была насыщенного желтого цвета с золотой вышивкой и белыми кружевами, в сочетании с лиловым верхом выглядел наряд очень ярко, притягивая к себе взгляды. Лютеция гордо задрала нос и прошествовал куда-то за угол кровати, скрывшись за плотным пологом. За ней проследовала Лисси с огромным коробом в руках. Мария робко взглянула на Эмми и по какому-то неуловимому движению ее тела догадалась, что следует пойти туда же.

Глава 8

Сегодня в честь воскресенья утренняя молитва проводилась после завтрака, но была общей. Под предводительством госпожи Мерон и в сопровождении всех фрейлин принцессы отправились куда-то по длинным и широким коридорам. В конце концов все оказались в домашней королевской церкви: огромном круглом помещении с великолепными каменными колоннами и куполообразным расписным потолком.

Два роскошных бордовых кресла в переднем ряду пустовали. Во втором ряду стояло такое же бордовое бархатное кресло и два легких полукреслица по краям от него. Лютеция уверенно уселась в одно из них, и Мария заняла второе. Придворные дамы разбились на две неравные стайки. Шестеро из них вместе с госпожой Мерон встали за спиной Лютеции в колонну по два. И четыре женщины таким же образом устроились за спиной Марии.

Сама церковь впечатляла: высоченные витражные окна, сквозь которые лился теплый солнечный свет, превращали каменное пространство во что-то фантастически прекрасное и сказочное. В дверях послышались раскаты хохота, какой-то непонятный шум и ввалилась целая толпа молодых людей. В кресло между принцессами шлепнулся молодой, достаточно смазливый шатен в роскошном одеянии, расшитом золотом и бесчисленными каменьями. За его спиной в колонну по три встали двенадцать молодых мужчин.

Стало понятно, что это наследный принц. Он с каким-то молчаливым удивлением покосился на Марию и несколько небрежно обратился к Лютеции:

-- Сегодня мы проводим турнир в серсо. Можешь прийти поболеть за меня.

-- О, Эгберт! Благодарю тебя за приглашение! Ты знаешь, как я обожаю болеть за тебя! Всегда желаю тебе победы, брат мой! – никакой капризности в голосе Лютеции как не бывало. Невзирая на то, что брат даже не поздоровался, она просто лучилась от счастья.

Церковь постепенно заполнялась. Подтягивались все новые и новые придворные, которые становились вдоль стен, тщательно сохраняя расстояние до кресел. Наконец в дверях кто-то прокричал: «Их королевские величества шествуют к утренней молитве!»!

Придворные склонились в низком поклоне. Принц нехотя встал с кресла, а Мария в точности повторила движения сестры: поднялась и, слегка согнувшись в поясе, смотрела строго в пол.

Рядом с креслами кто-то остановился и мягкий женский голос, в котором с трудом узнавалась властная королева-мать, проговорил:

-- Доброе утро, Эгберт. Доброе утро, принцессы.

-- Я рад, что ты не опоздал на молитву, мальчик мой, – басовитый мужской голос явно принадлежал королю. – Садитесь уже, дети.

Царственная пара уселась в свои кресла. Шелестящие шелком и бархатом придворные из их свиты расположились полукольцом, охватывая и кресла. И тех фрейлин, что стояли за принцессами, и тех молодых шутников, что выстроились за креслом принца. Буквально через минуту вышел священник в негнущейся от золота парчовой рясе и заговорил…

Это была другая молитва, не та, что Мария успела заучить с отцом Феофастом. В этой благословение призывалось на голову царствующей семьи, и звучала она гораздо пафоснее. Мария старалась запомнить все, что только возможно: когда нужно осенять себя знаком креста, в какие минуты можно прикрыть глаза, как бы погружаясь в беседу с богом. Сквозь полуприкрытые ресницы даже было удобнее наблюдать за окружающими.

К радости попаданки, король с королевой первыми покинули церковь, и потому ей не пришлось как-то контактировать с ними. Лютеция, под бдительным взглядом госпожи Мерон, выйдя из церкви, задержалась рядом с братом, ласково улыбаясь наследнику и принимая почтительные поклоны от его свиты. Мария растерялась: никто не обращал на нее внимания. А куда идти, она просто не помнила. Случайно выручила ее одна из фрейлин, которые сейчас переминались за ее спиной. Даму звали мадам Адель Бетрикс.

-- Ваше высочество, вы изволите вернуться в покои или предпочтете погулять?

-- Погулять, – не колеблясь, выбрала Мария. Ей очень хотелось посмотреть, что там снаружи.

Мадам Адель отошла к принцессе Лютеции и что-то тихонько сказала стоящей за ее спиной госпоже Мерон. Гувернантка кивнула, очевидно, позволяя прогулку. И госпожа Адель встала рядом с принцессой, отдав приказ:

-- Мадам Констанс, будьте любезны, зайдите в покои ее высочества за Эмми.

Имена всех фрейлин Мария уже запомнила, но не слишком понимала, по какому принципу они присоединяются – к Лютеции или к ней: женщины все время менялись местами. Мадам же Адель в это время неторопливо шла куда-то по бесконечным залам и коридорам и пыталась вовлечь принцессу в дружескую беседу:

-- Сегодня с утра, ваше высочество, погода была дивно хороша. Надеюсь, нам повезет на прогулке. Скажите, куда бы вы хотели пойти?

Поскольку растерянная Мария испуганно молчала, не представляя, что ответить, мадам Адель начала перечислять:

Глава 9

-- Эмми, расскажи, как ты попала во дворец?

-- О, ваше высочество! Вы же сами выбрали меня… Неужели вы не помните? – неуверенно спросила горничная.

-- Прекрасно помню. Но до того, как я тебя увидела, ты же где-то и как-то жила? Расскажи, – это прозвучало достаточно требовательно, и растерянная служанка сдалась.

Эмми, при рождении нареченная Эмилией де Лузиньи, родилась в старинной обедневшей дворянской семье. Настолько нищей, что мать была вынуждена поступить гувернанткой в графский дом. И всех её детей воспитывала престарелая бабушка Шарлотта.

-- Гранд-маман Шарлотта была очень строга. Знаете же этих дам старой закваски? Она считала, что женщина должна уметь все по хозяйству. Я и сестры сами топили камин, ходили на рынок, готовили, штопали и убирали. Потом семье немножко повезло, и старшую Сюзетту удалось выдать замуж. Муж ее был не из богатых, но, по крайней мере, из благородных. Для средней сестры Гильемины каким-то чудом удалось собрать приданое. Гранд-маман любила ее больше других и пожертвовала старинные дорогие серьги. Их продали, и у сестры было скромное, но приличное приданое.

-- А ваш отец, Эмми? Где он был все это время?

Горничная вяло отмахнулась рукой и, потупившись, сказала:

-- Отец… он редко появлялся в доме. Он, знаете ли, ваше высочество, был этакий весельчак и балагур. Любил пиры и хорошее вино, вкусно покушать и всякие азартные игры.

Когда почтенного отца семейства принесли с одной из гулянок с пробитой головой, гранд-маман Шарлотта не выдержала шока от потери любимого сына, и хоронить пришлось двоих. Крошечный дом на окраине столицы, где до этого обитала семья, ушел с молотка. И мать, госпожа де Лузиньи, обратилась к графине, чьих детей воспитывала, со слезной просьбой. Как раз тогда и подыскивали личных горничных для принцесс: предыдущие умерли во время эпидемии.

-- Вы же помните, ваше высочество, как пять лет назад опустела столица, – Эмми перекрестилась и тихо закончила: – Вот так я и попала к вам.

Несколько мгновений Мария размышляла, но ничего лучше не придумала, чем сослаться на извечную «проблему попаданок»:

-- Эмми, в этот раз я очень тяжело болела…

-- Да-да, ваше высочество! Доктор опасался за вашу жизнь. Да и я, признаться, страху натерпелась, – Эмми снова перекрестилась и мягко добавила: – Но Бог милостив, и вы совсем поправились!

-- Да, Эмми, я совсем поправилась, но почему-то теперь не помню многих вещей.

-- Совсем-совсем не помните? – чуть испуганно спросила горничная.

-- Не волнуйся так, Эмми, – улыбнулась Мария. – Кое-что, разумеется, помню. Но вот, например, во дворце ориентируюсь совсем плохо.

-- О, ваше высочество, это не страшно. Просто прикажите мне всюду сопровождать вас, и я буду рада услужить.

На большее откровение пока что Мария не решилась. Но даже эта договоренность весьма грела ей душу. И чтобы подбодрить единственного человека в окружении, кому было не наплевать на нее, она спросила:

-- Скажи, Эмми, а если я решу перевести тебя из горничных во фрейлины. Я смогу это сделать?

-- Бог с вами, ваше высочество, - горничная от испуга аж снова перекрестилась. – Это вам придется обращаться к самой королеве. Да и одну из ваших фрейлин придется удалять от двора, место освобождать. Вы представляете, какой это будет ужас?! Да и потом, – уже чуть успокоившись, добавила она, – мне никогда не простят того, что я была просто служанкой.

Они обе замолчали, думая каждый о своем. Эмми, заметив, как сильно расстроена Мария, робко коснулась кончиками пальцев руки принцессы и тихонько сказала:

-- Не волнуйтесь так, ваше высочество. Если вы прикажете, я всегда буду рядом с вами.

– Я хотела бы, чтобы ты все время находилась рядом.

***

Первый семейный обед запомнился Марии навсегда. И, пожалуй, иногда будет сниться в страшных снах.

В довольно роскошной зале, которую называли Бирюзовой столовой, за довольно длинным овальным столом в торцах сидели отец и мать. Детям приборы поставили с одной стороны, заняв всего три места, хотя там свободно могли усесться шесть человек. И еще столько же можно было разместить с другой стороны овала. Однако больше никто не удостоился приглашения. Придворные толпились огромным кольцом, рассматривая королевскую семью и тихо-тихо шушукаясь.

Вряд ли обсуждали именно семейный обед. Скорее всего, на такие сцены люди насмотрелись ежедневно и ничего интересного в них не видели. Но Мария чувствовала дикое напряжение и от незнакомой обстановки, и от страха сделать что-либо не так. Ей казалось, что говорят и сплетничают только о ней. Между тем обед был обыкновенной рутиной, привычной и ежедневной для всех остальных.

Глава 10

С первого дня недели у принцесс начались уроки. После молитвы и завтрака приходили преподаватели. На стол ставились массивные песочные часы с тяжелым бронзовым основанием, и тонюсенькая струйка песка отмечала время, которое отведено на урок.

Поскольку Мария пропустила по болезни часть занятий, то и спрос с нее пока был невелик. А вот от Лютеции учительница потребовала вызубренное наизусть стихотворение поэта Леона Нуара и письменный разбор самого поэтического текста. Запинаясь и мекая, тоскливо глядя в потолок и дожидаясь подсказки учительницы, Лютеция с трудом выдавила три катрена:

-- Правда ли, с уходом сентября
Загорчит туманами заря;
Обрядится красным златом лес,
Оттеняя синих вод урез?

Подскажете мне, какой из дат
Журавли, предвосхищая хлад,
Проплывут тенями по стерне,
Плача о родимой стороне?

Впрочем, нет: ни слова, ни слезы.
Ларь из янтаря и бирюзы
Сам раскроет, спрятанное в нём.
Осень. Час за часом, день за днём.*

Читала она с тоской, явно показывая, как ей досаждают такие глупости. Лист же в ее тетради оказалась девственно чист и никаких мыслей о сути текста не содержал. Принцесса недовольно посмотрела на учительницу и заявила:

-- Мадам Лантур, неужели вы считаете, что будущей королеве пристало заниматься такими глупостями?

Мадам Лантур, сухощавая седая дама, обучавшая принцесс чтению и письму, только вздохнула в ответ и обратилась к Марии:

-- Ваше высочество, вы не присутствовали на предыдущих занятиях, но, безусловно, слышали их. Нет ли у вас каких-нибудь мыслей по поводу данного стихотворения?

Отвечать было страшно, но все же стихи были относительно нейтральной темой, где сложно выдать свое попаданство, и Мария, собравшись с духом, тихо ответила:

-- Я думаю, мадам Лантур, что в этом тексте осень – иносказание. Эти рифмы очень красивы и в завуалированной форме говорят о том, что не нужно торопить жизнь. Она сама раскроется перед вами. Следуя тексту, мы можем сделать выводы: все вопросы, которые задает себе юный человек, вступая в жизнь, со временем получит ответы. Не стоит торопиться и предвосхищать события – так советует автор произведения. С его точки зрения, в такой неспешности есть своя мудрость.

Брови мадам Лантур поднимались все выше и выше. И, дождавшись окончания слов принцессы, учительница почтительно произнесла:

-- Вы глубоко заглянули, ваше высочество. Поверхностный взгляд уловит в стихотворении только восхищение красотами природы. Но вы, принцесса, сумели разглядеть потаенный смысл.

Лютеция фыркнула и съехидничала:

-- Браво, сестрица! Безусловно, дикарям-нисландцам будет очень интересно послушать столь возвышенные размышления! – учительница поджала губы и не осмелилась сделать замечание.

Мария видела, что фрейлины, сидящие неподалеку с вышиванием или вязанием, стараются спрятать улыбки: им показалась очень забавной реплика Лютеции. Госпожа Мерон строго посмотрела на них, слегка нахмурив брови, и все шевеления прекратились: дамы снова занялись рукоделием.

Примерно на середине урока Мария с удовольствием обнаружила, что она умеет писать. Да, тем самым почерком, которым были заполнены первые несколько листов богато расписанной тетради. Обложка была изготовлена из двух дощечек, обтянутых атласом с вышивкой. А внутренние листы оказались высокого качества: очень плотные, гладкие, почти шелковистые на ощупь. Листы были разлинованы вручную, и если прижать палец и чуть потереть, то строчки слегка смазывались. Главным принципом ровного письма для нее, как заметила сама Мария, было то, что тело делало это почти автоматически. Чем меньше она думала над процессом, тем аккуратнее и ровнее выходили строчки.

«Надо же, как интересно работает память тела. Похоже, моя предшественница училась прилежнее, чем ее сестра. Жаль, что учительница не принесла с собой на урок учебник или какую-нибудь книгу. Библия, с которой приходил отец Феофаст, написала вручную. Есть ли здесь вообще печатные издания?».

Следующим уроком была математика. Мадам Велерс, ведущая этот урок, преподавала весьма бестолково, прыгая с одной темы на другую. Она также не принесла никаких пособий, но Марию просто поразило то, что программа для занятий была, дай Бог, уровня третьего класса. Обе принцессы, взрослые девицы на выданье, проходили деление.

С обратной стороны тетрадь оказалась расчерчена в очень крупную клетку, и именно там надлежало решать задачи примерно следующей сложности: сто двадцать пять разделить на пять; сто пятьдесят два разделить на восемь…

Марии понадобилось буквально несколько минут, чтобы понять: торопиться не нужно! Лютеция пыхтела над своими примерами так, будто постигала высшую математику. Поэтому Мария затихла и сообщать о том, что уже решила крошечный столбик заданий просто в уме, не стала.

Третьим уроком было странное сочетание географии и истории. Большую часть времени говорил сам учитель, господин Седрик. Средних лет, пухлый, с обширной лысиной, на которую он зачесывал длинные остатки редких кудряшек. При этом очень подвижный, с яркой и выразительной мимикой.

Глава 11

Пожалуй, со стороны Марии эту дружбу можно было назвать корыстной. Больше всего на свете ей нужны были общие сведения об окружающем мире. И старый библиотекарь был именно тем человеком, кто мог ей их дать.

Оказался он не самым приятным собеседником. Слишком много в старике было обиды на нищенскую жизнь при дворе, слишком много ехидства и умения задавать каверзные вопросы, слишком много снобизма и кичливости собственными знаниями. Однако Мария была принцесса. То есть по местным меркам: высокородная настолько, что дальше некуда. И мэтр хоть с трудом, но все же удерживал себя “в рамочках”.

Разумеется, он “тонко”, как ему казалось, подсмеивался над бестолковой девицей, закатывал к потолку глаза, давая ей понять, как она неумна, и вообще любил погримасничать. Но знания его для этого общества были действительно обширны, а все возможные глупости из рассказов мэтра Мария умела отсеять и сама.

Например, она, даже не поморщившись, выслушала описание жителей отдаленного южного материка и просто промолчала, но не стала объяснять старику, что “люди с тигриными головами и хвостами” из его свитка, скорее всего, какие-то местные шаманы и просто носят маски.

Зато политические реалии Бритарии старик описывал хоть и с изрядной долей скепсиса, но при этом достаточно точно:

-- Конечно, его королевское величество, помазанник божий. Кто же осмелится спорить, благослови его Господь! – иронизировал библиотекарь. – Однако даже помазанники не всегда улавливают волю Божью! Иначе Бритария не ввязалась бы в эту бессмысленную войну. Что мы имеем на выходе? Почти полностью выжженные земли пикенских племен. И что? Что именно дадут нам эти самые Богом забытые земли? Никто не спорит, у них отменные лошади и хорошие пастбища. Но там практически нет городов, и торговля крайне не развита. Множество этих племен еще никому не удавалось объединить под одним знаменем: они бесконечно воюют даже между собой. Так что налоги с земель можно будет собирать лет этак через пятьдесят, не раньше. Зато Бритария щедро обещала нисландцам за военную помощь прекрасный мирный остров с богатым лесом. Ну и к этому острову еще и королевскую дочку. А также волей-неволей при браке будет заключен военный союз с нисландцами. И в случае, ежели этим дикарям понадобится помощь, ее придется оказывать. Как вы знаете, ваше высочество, нисландцы не терпят обмана. И пусть силы их невелики, но месть может быть страшна.

– Можете привести пример, мэтр Холантер?

– А как же! Еще до вашего рождения нисландцы договорились с гентинцами и послали свои войска им в помощь. Все честь по чести, следуя уговору, десять кораблей с воинами. И бились рядом с гентинцами честно. Но после победы Гентина решила отложить выплату. Обещаны были два корабля, груженые зерном и тканями. Нисландцы ждали больше года. Но потом король Гентины придрался к послу Нисландии и выкинул его со своих земель с позором.

– А дальше?

– А дальше, ваше высочество, посол вернулся домой, и через пять месяцев у гентинцев сгорело два корабля, стоящих на ремонте, а потом еще и готовый караван в порту Гентины. Почти десяток судов, готовых к отплытию, лишились своего богатого груза – Гентина славилась хорошими тканями с королевских мастерских. Все команды кораблей были просто опоены сонным зельем! Представляете? Деньги за этот груз уже были частично получены авансом. Альмантерские купцы были очень недовольны и подняли шум, принялись жаловаться королю и Совету на обман! Вот они и заключили следующий союз с Нисландией. Сейчас, ваше высочество, Гентина находится под протекторатом Альмантеры. Британия тогда, увы, упустила богатый куш.

Единственное, что на некоторое время прикрывало фонтан ехидства и красноречия мэтра Холантера, были свечи и корзинка с деликатесами, которую каждый раз носила за принцессой Эмми.

Сам мэтр не был допущен к столу для придворных и питался на кухне вместе со старшими слугами. Однако его ученость и скверный характер и там не нашли друзей, потому пища ему доставалась самая простецкая: солдатские каши, жесткое жилистое мясо на ребрах, которое мэтр почти не мог есть из-за частичного отсутствия зубов. И совсем редко – какое-нибудь вкусное блюдо, которого приготовили столько, что остался излишек.

В самом деле, иногда со стола знати оставалось так много жареных нежных цыплят или сочной баранины. Куда их было девать? Не развращать же такой пищей горничных или солдат? Да и медовые сладкие пироги порою бывали в избытке. Тем обиднее было мэтру понимать, что его слишком часто обижают мажордомы и прочие старшие горничные, кормя грубой и простой, почти крестьянской пищей. Да, досыта, но часто невкусно.

Свечи мэтру частенько выдавали сальные, вонючие и мало пригодные для работы с обожаемыми им свитками и книгами. Так что корзинка принцессы, где почти каждый день присутствовал и сладкий пирог, и хороший белый хлеб, и частенько нежный паштет или мясной рулет, мирила его с прихотью девицы.

Принцесса приходила, задавала наивные вопросы, иногда просто смехотворно глупые с точки зрения библиотекаря. Но платила, получается, довольно щедро.

***

Как ни странно, королевский двор Бритарии считался самым утонченным среди соседей. Здесь устраивали не только рыцарские турниры, но и поэтические. Марии уже пришлось поприсутствовать на таком, и она с удивлением поняла, что среди раззолоченных придворных хлыщей есть довольно образованные люди. Правда, женщинам соревноваться не разрешалось. Дамы могли только судить и помогать королеве выбирать победителя.

Глава 12

Королевский дворец, в котором сейчас обитала Мария, чем-то напоминал ей исторические времена до пресловутого Людовика. До того самого Людовика, который изобрел этикет. Здесь тоже существовали всевозможные правила и придворные обряды, но все же регламентировалась жизнь во дворце не так жестко, как у французов.

Фрейлины обязательно сопровождали принцесс на прогулку и на разные мероприятия типа королевского обеда. Но спокойно смотрели, как принцесса идет по дворцу с одной только личной горничной, если знали, куда именно. Мария могла посещать без фрейлин учителей, которые жили между покоями старшей прислуги и низших по рангу придворных, ходить в библиотеку или наведываться к швеям, чтобы отдать в переделку платье.

И поскольку принцесса Мария не требовала сопровождения, то никто и не настаивал. Фрейлинам хватало хлопот с Лютецией и ее капризами. Старшую принцессу то тянуло на спортивную площадку понаблюдать за игрой дофина, то в сад для игры в мяч, то на антресоли бального зала полюбоваться на приглашенных гостей. Самих принцесс пока еще не приглашали, но фрейлины охотно помогали Лютеции подглядывать за танцами и играми тайком.

Эти танцы потом оборачивались парой вечеров воспоминаний, когда дамы обсуждали, кто из придворных что надел и какие украшения добавил к туалету, кто кому передал записку, кто с кем танцевал и как при этом улыбался.

Довольно быстро изучив прилегающий ко дворцу парк и поняв, что ни за ворота дворца, ни на задний двор, ни даже в мастерские, расположенные в башнях, хода ей не будет, принцесса сократила время прогулок. И все больше пользовалась тем, что библиотека не вызывала у фрейлин ни интереса, ни опасений, ни желания посетить это скучное для них место).

Несколько раз за все месяцы случалось так, что в эту мрачноватую комнату заглядывала с проверкой госпожа Мерон в сопровождении фрейлин и всегда заставала одну и ту же картину: принцесса сидела на не слишком удобном стуле, положив перед собой на массивный пюпитр какой-нибудь тяжеленный том, прикованный к стеллажу, а сидящий на своем месте мэтр Холантер, слегка размахивая руками, произносил какие-то речи. Иногда это были явно старинные тексты с неуклюжими литературными оборотами, а один раз речь шла о какой-то соседней стране.

В углу помещения в обязательном порядке находилась Эмми, рядом с которой стояла еще одна свеча. Горничная что-то вязала и, похоже, не обращала внимания на слова библиотекаря. Ничего предосудительного в этом госпожа Мерон не видела, и потому визиты туда становились все реже и реже.

А между тем информация, которую Мария получала от мэтра, была более чем противоречива:

-- … тогда и произошел исход сторонников принца. Они бежали на кораблях через Лерийское море и искали землю, куда не достигнет гнев Бритарии. С тех пор уже более двухсот лет они и живут на этом кошмарном острове. Некий купец Васто Гермоно привозил в Нисландию зерно и бежал оттуда в ужасе! Вот что он писал в своем дневнике… – мэтр торопливо перелистывал сравнительно небольшой том и водил скрюченным пальцем по строчкам, смешно шевеля губами и отыскивая нужное место. – Так… так, нашел: «…и гора эта изрыгала дым, который закрывал небо. А когда начало смеркаться, вершина горы заполыхала адским пламенем, и по склонам ея побежали кровавые ручьи, горящие дьявольским огнем! И страх так обуял матросов, что вынужден я был отплыть сразу же, как только загрузили тюки с мехами взамен моего зерна. Команда грозилась бунтом и не желала ждать до утра…».

Мэтр старался читать выразительно и оттого немного закашлялся. Затем глубоко вздохнул и продолжил со свойственным ему ехидством:

-- Разумеется, эти неучи не знали, что гора такая называется вулкан. Но страх их понять можно. Около пятисот лет назад извержение вулкана Весувия погубило целый древний город Томпеи. Спаслись в Томпеях только единицы из тех, кто догадался отплыть на кораблях. Об этом до сих пор рассказывают друг другу моряки. Мне приходилось держать в руках древний свиток пергамента, где со слов очевидца было описано это ужасное событие. Но, увы, в королевской библиотеке этой редкости нет.

-- Раз люди живут в Нисландии уже двести лет, возможно, что вулкан не так и опасен? Я бы хотела послушать о том, чем занимаются жители острова.

Мария была тихой и благодарной слушательницей. А мэтру Холантеру все же нравилось делиться знаниями. Потому к середине лета их отношения стали чуть-чуть теплее.

Дальнейший рассказ Мария слушала чуть настороженно, пытаясь отделить важное от всяких бестолковых страшилок и сплетен.

-- Сейчас, сейчас, где же она валяется… Ага, вот! – торжествующе воскликнул мэтр Холантер. – Смотрите, это самая точная карта острова, которая только существует в Бритарии, – и самокритично добавил: – Лучше, быть может, только в Военном Кабинете его королевского величества. Но я запросил максимально точную копию! – добавил он с немалой гордостью.

На листе пергамента Мария увидела изображение большого острова, на котором были отмечены горы, довольно обширная бухта с узким проходом. На берегу бухты обозначены были небольшие домики и стояло название города: Вотгарт. Неподалеку от города располагалось десятка три селений, которые были помечены просто крестиками, и даже не все из них имели названия.

Глава 13

Известие о торговом дне застало Марию врасплох. Она почтительно поклонилась королеве, как и Лютеция, услышавшая эту новость, но не стала хватать мать за руку и, восторженно заглядывая ей в глаза, жалобно лепетать:

-- Ах, маман! В прошлый раз мне не хватило денег на ту потрясающую парчу… Я так вам благодарна, что вы помогли мне купить ее! Надеюсь, в этот раз не будет ничего столь же соблазнительного, потому что, боюсь, я была не слишком благоразумна в части расходов.

Королева строго посмотрела на дочь и, погрозив пальцем, ответила:

-- Лютеция, ты и так имеешь денег почти столько же, сколько твой брат. Постарайся укладываться в выделенные суммы, дитя мое.

Дождавшись, пока королева уйдет и закончатся уроки, Мария, привычно отпросившись у госпожи Мерон, отправилась в библиотеку. Правда, торопиться она не стала. Выбрав в одном из коридоров небольшую нишу, где были установлены легкие изящные полукреслица, она усадила горничную и требовательно спросила:

-- Эмми, напомни мне, как проходит торговый день? И почему так оживились фрейлины?

-- Перед торговым днем фрейлинам выдают деньги за все те месяцы, что они работали. Госпожа Мерон очень строга в этом и считает, что женщинам нельзя платить каждую неделю: они просто потратят все монеты на какие-нибудь глупости. А вот перед торговым днем они получают серебро сразу за долгое время и могут прикупить себе ткани на новое платье, лишние туфельки или что-нибудь из косметики, – потом, неуверенно глянув на принцессу, Эмми договорила: - А проводить день будут, наверное, как обычно: пустят купцов с черного хода, выделят комнату, где они разложат товары. Потом ее королевское величество выберет то, что захочет она, а затем и вас допустят посмотреть товары. Ну а уж следом позволено будет покупать и фрейлинам.

-- А ты? Когда будешь покупать ты?

Эмми рассмеялась совершенно искренне и только через минуту ответила:

-- Я всегда могу отпроситься у вас и сходить в город на рынок. Никто не позволит прислуге покупать товары там же, где покупают принцессы.

Впрочем, казалось, эта мысль ее нисколько не расстраивает. Для Эмми такие события были в порядке вещей, и ложное чувство гордости не мучило ее.

-- Скажи, а мои деньги тоже хранит мадам Мерон? – Мария спрашивала аккуратно, скорее по привычке: Эмми всегда отвечала четко и понятно, давно не удивляясь вопросам.

За первые месяцы лета служанка уже прекрасно поняла, что у королевской дочери проблемы с памятью. Поняла и успела привыкнуть к этому, не став делиться своими мыслями по такому деликатному поводу ни к кем из знакомых. Принцесса всегда была добра к ней, а Эмми прекрасно видела, что в семье Мария вовсе не является любимицей. И потому привлекать излишнее внимание к такому “дефекту” принцессы Эмми вовсе не желала.

***

Уже немного понимая, что и как нужно спрашивать, вечером Мария обратилась к мадам Мерон:

-- Я хотела бы знать точную сумму, которую я смогу потратить в торговый день.

Мадам Мерон, только что удобно устроившаяся рядом с чтицей, чуть нахмурилась, слегка кашлянула, как бы оттягивая время ответа, но потом кивнула фрейлинам и, вставая, сообщила:

-- Начинайте чтение без меня, я скоро вернусь. Ваше высочество… – почтительно кивнула мадам Лютеции и, так и не дождавшись ответной любезности, двинулась к выходу из покоев. Мария пошла за ней.

Впрочем, далеко идти не пришлось. Соседняя дверь вела в небольшую, но довольно уютную комнатку, где, похоже, мадам Мерон и проводила свое свободное время. Недалеко от входа, как бы отдельно от домашней мебели типа кресла, резного буфетика и постели со взбитыми подушками стояла небольшая конторка.

Ничего лишнего: одна толстая книга в кожаном переплете, с несколькими разноцветными шёлковыми закладками. Рядом чеканные медные чернильница и стаканчик, из которого торчали деревянные ручки с перьями разной толщины и плошка с мелким песком. Завершал эту скромную композицию двухрожковый подсвечник с парой наполовину сгоревших свечей.

Мадам Мерон открыла книгу на серой закладке и, чуть подвинувшись, дала принцессе место рядом с собой.

-- Вот, ваше высочество. Признаться, последние месяцы казначей отдавал деньги не слишком охотно, но все же я сумела стребовать с него положенное, – слегка хвастливо прокомментировала мадам Мерон собственные записи.

Мария просмотрела столбик цифр без особого интереса.

«Две пары туфель – один серебряный соль.

Две батистовых нижних рубашки – два серебряных соля и 40 су.

Шкатулка из кипариса с благовониями – три серебряных соля и семьдесят су.

Глава 14

Залитый солнечным светом узкий зал с большими окнами был значительно скромнее, чем парадные палаты и коридоры: никакой позолоты, беленые стены и обычные деревянные полы. Вдоль стен остались стоять фрейлины, а Мария и Лютеция в сопровождении госпожи Мерон прямиком направились к длинным рядам соединенных столов, где грудами были навалены ткани, обувь, пояса, какие-то коробки, шкатулки и даже изделия из серебра и фарфора.

Торговцев в зале присутствовало всего около десятка, и сестры, не сговариваясь, под растерянным взглядом гувернантки, разошлись в разные стороны, к разным рядам. Впрочем, мадам Мерон быстро успокоилась, когда почти у нее под носом ловкий молодой парень щелкнул ключиком, открывая большой ларец. Мария не успела заметить, почему ахнула гувернантка, но порадовалась, что сможет разговаривать с купцами сама. Тем более, что молчаливая Эмми следовала за ней, как тень.

Ткани, выложенные кусками и рулонами, поражали воображение яркостью, избыточной пестротой и сложными рисунками. Мария растерянно помяла в пальцах жесткую, почти не гнущуюся от золота парчу и поинтересовалась ценой. Купец, полноватый мужичок средних лет с ярким детским румянцем на пухлых щеках, покрытых неряшливой редкой бородкой, непрерывно кланялся и также непрерывно журчал бархатным голосом:

-- С самого Востока вез, ваше королевское высочество! Даже в Парижеле не выкладывал, исключительно желая доставить вам удовольствие. Более того, ваше высочество, сами видеть изволите: этакой красоты ни у кого и нет! Только чтобы вам, прекрасная госпожа, удовольствие доставить, себе в убыток отдать готов! Лишнего я не запрошу – все про мою честность знают! Ежели на гинеи с вами сговоримся, то большего я и желать не посмею! Сами понимаете, ваше королевское высочество, что лишнего я ни одного су не прошу!

Слегка оторопевшая от такого многословия, Мария поразилась: «Одна гинея? Неужели за весь рулон ткани всего одна гинея? Да тут золотой нити вбухано на каждый квадратный сантиметр больше!». Она растерянно посмотрела на Эмми, и служанка тихонько забормотала:

-- Я, конечно, госпожа, советовать вам не смею… а только больно уж цена кусачая. Это ежели на платье верхнее брать, то надо не менее двадцати двух, а то и двадцати трех футов. Столько гиней отдать, да еще и за шитье сколько!..

Мария оторопело посмотрела на Эмми, заметила недовольно нахмурившегося и замолчавшего купца и, наконец, сообразила: «одна гинея – это не весь рулон! Это за какой-то кусок ткани, вроде нашего метра. Или уж скорее полметра… И вот этих самых кусков, по словам Эмми, нужно целых двадцать два или даже двадцать три!”.

Она секунду постояла в задумчивости и, решив, что такие бешеные цены ей неинтересны также как и новое платье, равнодушно опустила край ткани, все еще машинально зажатой в пальцах, на прилавок.

Разумеется, парча и бархат были не единственными тканями и товарами, которые шустрые торговцы предложили принцессам. В общем-то, какого-то недостатка в одежде до сих пор Мария не ощущала: Эмми ежедневно подавала ей чистую сорочку, чистые чулки и какое-нибудь платье. Но только сейчас она сообразила, что совершенно не представляет, достаточно ли у нее туалетов и не нуждается ли ее гардероб в пополнении.

-- Эмми, как ты думаешь, а мне нужно что-нибудь купить?

От растерянности Эмми аж захлопала глазами: конечно, принцесса всегда была к ней снисходительна, но последнее время Эмми мучили странные сомнения: «Госпожа говорит со мной, как будто я… как будто я тоже принцесса...». Понимание слегка ошеломило горничную. Некоторое время поколебавшись, она все же решилась сказать:

-- Госпожа, вскоре будет прием нисландских послов. Конечно, у вас много нарядных платьев, но все же… -- она помолчала и робко добавила – Может быть, стоит купить какую-нибудь обновку?

С того конца ряда столов, где бродила Лютеция, послышался ее капризный голос. Принцесса была чем-то явно недовольна, и это недовольство переходило в визг: “… да как ты смеешь?! Я прикажу, и тебя выгонят отсюда с позором!”

-- Похоже, у ее высочества опять не хватает денег, – тихонько прокомментировала Эмми.

-- Думаю, сестре стоит быть немножко экономнее, – равнодушно ответила Мария.

Она уже давно поняла, что собой представляет старшая принцесса, и не испытывала к ней ни симпатии, ни жалости. К счастью, скандал до полноценного так и не разгорелся, так как в зал вернулась королева-мать. Похоже, ее вызвала одна из фрейлин. Кажется, королева подкинула любимой дочери несколько монет, и довольная Лютеция бдительно проследила, чтобы нужный ей кусок ткани перешел в руки Лисси. Ее величество между тем объявила:

-- На пятнадцатое эюля назначен бал в честь прибытия нисландских послов. Вы обе должны присутствовать. Ты, Мария, как невеста. А ты, – она с мягкой улыбкой посмотрела на Лютецию, – просто по праву старшинства.

Лютеция захлопала в ладоши, покружилась вокруг себя и восторженно сообщила:

-- У меня будет новое платье! Самое потрясающее и великолепное!

Глава 15

Лучшее, что смогла придумать Мария до дня икс – вывихнуть ногу. О, разумеется, не по-настоящему. По-настоящему пришлось только падать на глазах у сестры, госпожи Мерон и всех фрейлин. А потом, яростно растирая глаза и стараясь не смотреть в лицо лекарю, утверждать, что на ногу невозможно наступать из-за сильной боли.

Мэтр Фертон с сомнением рассматривал выложенную на бархатный пуфик ножку принцессы, осторожно трогая ее двумя пальцами под бдительным взглядом гувернантки. Поскольку событие было из ряда вон, то госпожа Мерон отправила одну из фрейлин за королевой-матерью.

Когда Мария решительно отказалась ходить, громко вскрикивая каждый раз, когда приходилось наступать на «больную» ногу, нахмуренная королева недовольно сказала:

-- Ну что ж… Вам, принцессы, придется отказаться от танцев. Тебе, дитя мое, - она с сочувствием глянула на Лютецию, – тоже. Совершенно невозможно, чтобы ты танцевала, а невеста сидела.

– Но маман! – голос Лютеции мгновенно набирал знакомые всем визгливые нотки. На глазах ее выступили слезы, самые настоящие и неподдельные, а белое личико побагровело от злости. -- Я уверена, что она специально, специально!.. Лишь бы только мне назло!.. Сделайте же что-нибудь, маман!

Королева смотрела на визжащую дочь с сожалением, но головой покачала отрицательно, давая понять, что от своих слов не отступится.

Этот вечер нельзя было назвать спокойным: Лютеция периодические орала на всех подряд, хамила фрейлинам и даже кинула в Марию чашку с горячим взваром. Разумеется, не попала и наконец-то получила строгий выговор от госпожи Мерон с обещанием пожаловаться королеве.

Лужу вытерли, осколки убрали. Лекарь принес собственноручно изготовленную мазь и, щедро наложив ее на щиколотку принцессы, туго перемотал все бинтом.

-- Примерно неделю, ваше высочество, вам следует ходить как можно меньше, – сообщил он и, видя мрачное настроение женщин в комнате, благоразумно поспешил сбежать.

В ночь перед балом Мария заснула с трудом: беспокоили мысли о том, что ей, возможно, придется разговаривать с совершенно чужими людьми, и вполне возможна ситуация, когда она просто не будет знать, что ответить на вопрос. Тем более что легенды и баллады о местных героях она почти не знала: с момента попадания прошло всего несколько месяцев, не до того ей было.

***

Днем прошла церемония, помпезность которой просто зашкаливала. В роскошном зале из мрамора, зеркал и позолоты, облаченный в алую мантию с горностаевой опушкой, его королевское величество Экберт Девятый Милостивый принимал послов Нисландии.

С позволения королевы принцессам разрешено было посмотреть на это пафосное зрелище с антресольного этажа. Вечером здесь будут играть музыканты, а сейчас пустое помещение с обшарпанными деревянными табуретками оккупировали принцессы и фрейлины.

-- Вот, любуйся на своих дикарей, – в голосе Лютеции отчетливо слышалось торжество.

Полюбоваться и в самом деле было на что: нисландцы отличались от обитателей двора, как рабочие лайки — крупные, гордые и мускулистые от вычесанных и стриженых у профессионального грумера болонок. Посла сопровождали четверо крупных мужчин, и все они были блондинами ростом выше среднего.

Никакого шелка и бархата в их одеждах не наблюдалось, зато меховая отделка на кожаных жилетах была чуть ли не богаче королевской. У каждого из мужчин было только по одному перстню на руке. Но даже издалека становилось понятно, что это вовсе не сапфиры или рубины, а нечто совершенно другое: темно-серое или коричневое. Похоже камень являлся не символом богатства, а скорее символом статуса.

«Вполне возможно, что на вставках у них изображен какой-нибудь родовой знак», – подумала Мария.

Даже летом на мужчинах были не бальные туфли, украшенные драгоценными пряжками, а вполне обычные, хоть и начищенные до глянца сапоги. И не на красных каблуках, которые так обожали местные модники, а самые обычные. Рубахи под жилетами не носили следов кружевной отделки и сшиты не из батиста или шелка, а из обычного белого полотна.

Вместо завитых локонов и накладных кудрей нисландцы плотно сплетали волосы в тугие косы. Смотрелось несколько необычно. И именно над этими косами больше всего издевалась Лютеция:

-- Были бы они настоящими воинами и кавалерами, не носили бы прически, как у малолетних детей! Уверена, что если подойти к ним поближе, ты, сестрица, непременно почувствуешь запах мокрой псины! – за спинами принцесс захихикала кто-то из фрейлин и тут замолчала от строго покашливания госпожи Мерон.

До самого вечера у Лютеции было прекрасное настроение, и она без конца возвращалась к внешнему виду нисландцев, не уставая сравнивать их с придворными собственного брата:

Глава 16

Королева-мать, которой только что поставили кресло рядом с принцессами, строго взглянула на старшую и кивнула фрейлинам, знаком приказав открыть шкатулки. Украшения, лежавшие там, привлекали взгляд своей необычностью: в ажурные золотые оправы были вставлены черные стеклянисто блестящие камни. Смотрелось настолько необычно, что королева удивленно вскинула брови и спросила:

-- Посол Нордвиг, что это за камень?

-- Этот камень, ваше королевское величество, рождается в жерле вулкана. Мы называем его обсидиан и считаем, что он дарует крепкое здоровье. Но это не весь подарок. Песцов мой владыка добыл сам, – он сделал знак стоящим за его спиной мужчинам, и один из них с поклоном протянул Лютеции тугой шелковый сверток.

Королева кивнула под умоляющим взглядом Лютеции и позволила развязать атласную ленту. Сверток на глаза у всех развернулся сам, мгновенно увеличившись в объеме и превратившись под вздох фрейлин в белоснежную пушистую горжетку.

-- О! Какая прелесть! Маман, можно? Ну, пожалуйста! – умоляюще посмотрела на королеву Лютеция и, дождавшись улыбки и позволения, накинула горжетку на себя.

Мех действительно был великолепен: густой, безупречно белый, с не слишком длинным ворсом. Он шелковисто поблескивал на свету, всем своим видом давая понять, что такое настоящая роскошь. Посол Нордвиг идеально уловил момент, чтобы прервать восхищенные охи и ахи фрейлин и громко заявить:

-- Подарок владыки для его невесты!

Сверток для Марии был больше в несколько раз, и она даже на мгновение задумалась, как ухитрились пронести они его на бал, не привлекая внимания. Когда развязали атласные ленты, даже Мария не смогла сдержать восхищения.

-- Если вы позволите, ваше королевское величество?.. – посол смотрел на королеву, и после крошечной паузы та неохотно кивнула.

Над Марией склонилась госпожа Мерон и на ухо потребовала шепотом: «Встаньте с кресла, ваше высочество!».

Чуть растерянная Мария встала, стараясь не сделать лишний шаг от кресла и в уме напоминая себе про собственную «хромоту», а госпожа Мерон накинула ей на плечи искрящуюся чистым снегом шубу. Роскошную, почти в пол, фалды которой легли на синий бархат платья вольными свободными складками.

– Те меха, что вы преподнесли мне вчера, не менее восхитительны. Я рада, посол Нордвиг, что вы смогли так порадовать принцесс. Передайте вашему королю, что мы благодарны! – королева величаво склонила голову.

-- Маман! – Лютеция с возмущением смотрела на мать, закусив от злости губу. Она явно была уже не слишком довольна своим подарком.

Однако королева с несколько резиновой улыбкой произнесла только одно слово:

-- Лютеция!

Принцесса, начавшая было вставать с кресла, осела, как опара в кадке, и надула губы. А Мария, понимая, что от нее ждут ответа, тихонько сказала:

– Передайте вашему владыке мою сердечную благодарность за прекрасные подарки.

– Их шили лучшие мастера Бритарии, ваше высочество, каких мы только смогли найти, – короткий поклон в сторону Марии. – Их искусство велико, ваше королевское величество, – обращаясь уже к королеве, добавил посол. – Счастливы правители, под чью руку Господь послал таких умелых мастеров. – отвесив встречный комплимент, посол встал чуть сбоку от принцесс, чтобы не загораживать собой вид на зал.

Шубу и драгоценности унесли под бдительным взглядом мадам Мерон. Королева-мать вернулась к трону, где на ступеньку ниже стояло кресло для нее. Спутники посла пригласили фрейлин. И его королевское величество Эгберт Девятый Милостивый открыл бал танцем с очаровательной мадам Терсис. Вслед за танцующей парой выстраивались другие. И скоро центр бального зала был занят движущейся толпой, блещущей драгоценностями и золотом.

Пользуясь тем, что госпожа Мерон удалилась присмотреть за размещением подарков, а часть фрейлин танцевала с членами посольства, Мария с интересом рассматривала главу посольства, того самого Нордвига. Высок, по-медвежьи кряжист, и светлые волосы его большей частью седые. Обветренное, с рублеными грубоватыми чертами лицо покрыто сетью морщин.

«Простовато выглядит, интеллектуалом его не назовешь… Однако как ловко он выбрал момент вмешаться! Может быть, он не разбирается в стихосложении и легендах, но, безусловно, совсем не глуп. Вот только станет ли он помогать чужачке? Или же вся эта суета с подарками создана исключительно для того, чтобы подчеркнуть значимость и величие владыки Нисландии и заявить всем окружающим, как повезло избраннице владыки?».

Заметив, что принцесса слегка нахмурила брови, погружаясь в собственные мысли, лорд Нордвиг немного склонился над ней и тихо сказал:

-- Ваше высочество, не стоит бояться путешествия. Могу сообщить вам, что от ваших земель до острова Тирон мы будем плыть на корабле Бритарии. Там, на Тироне, мы пробудем десять дней, а потом всего один день плавания, и вы ступите на землю Нисландии. До сезона штормов еще более полугода. Если милостив будет к нам Господь, то плавание обещает быть приятным.

Глава 17

К сожалению, короткий разговор на балу с послом Нисландии так и остался единственным до самой свадьбы. И обмен дарами между государями, и условия брачного договора, и сама подготовка к свадьбе, и даже собственное свадебное платье – все прошло мимо Марии. Более того, только за неделю до самой церемонии Мария узнала, что будущего мужа увидит уже после бракосочетания на острове.

-- А что тебя удивляет? Ехать за такой, как ты? – Лютеция презрительно окинула молчаливую сестру взглядом с ног до головы и фыркнула. – Вот у меня будет роскошная свадьба и обязательно бал с танцами! Я надену королевские рубины! И для меня сделают огромный торт, самый большой в королевстве! А тебе даже фрейлины не положены! Даже служанкой у тебя будет нисландская дикарка! Эти, твои… они запретили въезд на свой ужасный остров твоей свите! И правильно сделали! Не место приличным дворянам среди дикарей!

Сестрица до сих пор не могла простить Марии тот эпизод с послом. И хотя вскоре им придется расстаться навсегда, Лютеция искала малейшую возможность, чтобы побольнее куснуть. Не добавляло дурной девице хорошего настроения и то, что королева была плотно занята подготовкой приданого для младшей дочери. За королевским обедом, когда вся семья собиралась вместе, король и его жена обсуждали, не особо-то и скрываясь, как сделать так, чтобы собрать все по утвержденным ранее спискам подешевле.

-- Шерстяных тканей должно быть не менее десяти видов, по двадцать пять локтей каждой. Но, разумеется, я не положу этанскую шерсть. Вантийской должно быть вполне достаточно при их-то невзыскательных вкусах, – отпивая из кубка, говорила королева.

-- Главное: не выбивайся из той суммы, что выделена из казны, – равнодушно отвечал ей муж.

Разумеется, королева-мать не собирала приданое сама, но ежедневно выслушивала доклад от фрейлины, которой было поручено проследить, и делилась новостями с семьей. Лютеция во время подобных бесед обязательно громко фыркала, привлекая внимание брата. И улыбалась, приглашая его оценить юмор ситуации. Её смешили эти «убогие тряпки», о которых говорила мать.

Впрочем, самой Марии не было до этого никакого дела. Они с Эмми заняты были совсем другими хлопотами. Эмми собралась замуж.

***

Некоторое время Мария уже замечала, что Эмми стала молчаливой и какой-то нервной, но узнала не слишком приятную новость, только когда потребовала от служанки правды.

-- Такое, ваше высочество, раз в жизни только и может случиться. Он вдовец, детей у него нет. Зато свой дом в столице. Хоть и не титулованный, но дворянин. Пусть не богатый, зато и не старый. Только и обращаться мне к вам сейчас страшно было. Ну, как вы откажете?

-- Эмми, не повезу же я тебя в Нисландию насильно. Да и Лютеция утверждает, что еду я без свиты. Даже горничная у меня будет местная. Конечно, мне жаль, что ты остаешься здесь. Но ты всегда была не просто предана мне, а еще и добра. Скажи, у тебя хорошее приданое?

-- Я, ваше высочество, каждую монетку вкладывала! Жених-то знает, что я не из богатых, но ему льстит, что при самой принцессе служила. Глядишь, он сильно-то в сундук и не станет заглядывать.

-- Эмми, он-то, может быть, и не станет, а вот самой тебе на всякий нехороший случай хоть какой-то запас иметь нужно. Мало ли что и как в жизни сложится. Есть у меня одна мысль… Не знаю только, как ты на это посмотришь…

Мысль была изложена и после некоторого колебания Эмми согласилась:

-- Оно и правда, ваше высочество, что этакое везти с собой даже и смысла нет. А в гардероб не думаю, что кто-то заглянет. Да если и заглянет, все по порядку и по описи найдет. Сестрица ваша старые платья частенько продавала: сами знаете, вечно ей денег не хватает. Только ведь вам придется вместе со мной все осматривать и уж тогда решать, что оставить, а что на продажу.

Именно сейчас, перед тем как покинуть родительский дворец насовсем, Мария узнала о жизни слуг разные интересные и забавные вещи.

-- … а которые после бала свечные огарки остаются, те между собой делят мажордом королевский и та из фрейлин, что за старшей горничной надзирает. А из коридоров огарки идут лакеям.

-- А если я, допустим, захочу тебе платье подарить?

-- А вы мне уже и дарили, госпожа. Только мне бархат, даже и поношенный, вроде как дороговато. Я платьишко то это снесла в лавку, а на те деньги купила хорошей шерстяной ткани, да еще и на туфли осталось.

Оказывается, почти все слуги, кроме мизерных зарплат, имели еще и некие отхожие промыслы в виде продажи ношеной одежды господ, остатков с королевской кухни, огарков восковых свечей и прочего.

Вместе с горничной был тщательно пересмотрен весь гардероб. Большую часть Эмми снесла в лавку.

-- Лавочник, госпожа, только руки потирает от удовольствия. Думаю, изрядно этот поганец на нас нажился, – не слишком довольно докладывала Эмми.

Глава 18

Торжественное прощание семьи с дочерью состоялось в одном из залов. На крыльцо королевская семья не вышла: не по чину это младшей дочери, чтобы король-отец ей такие почести оказывал.

Мария стояла лицом к родителям и плотному полукружью охвативших их придворных, выслушивая пустые и пафосные фразы о том, что семья желает ей счастья, рождения крепких сыновей и рекомендует не забывать, что она - дочь Бритарии. Дождавшись поклона от принцессы, родители удалились. Публичные объятия -- не для коронованных особ. И любовь, и слезы, и любые другие чувства -- под запретом.

Дофин, уже стоя в дверях, с недоумением глянул на оставшуюся рядом с Марией Лютецию, но вопросов задавать не стал и исчез вместе со всеми. Ему тоже было наплевать на младшую сестру.

Принцесса Лютеция, похоже, специально дожидалась этого момента и открыла рот только для того, чтобы произнести очередную гадость. Слегка нервничающая мадам Мерон посматривала на Лютецию с некоторым подозрением: опасалась скандала. Однако наговорить гадостей сестре у принцессы не получилось. Очень спокойно, даже как-то задумчиво, Мария подняла руки, почти синхронно выдернула из прически левый и правый гребни с накладными локонами и, протягивая их Лютеции под взглядом шокированной гувернантки, просто сказала:

-- Благодарю вас, принцесса, но эти накладки вам явно нужнее, чем мне. Я и без них обойдусь. А вот ваши волосы требуют… некоторого дополнения. Обещаю помолиться Господу нашему, чтобы он подарил вам богатые кудри.

После этого она повернулась спиной к хватающей ртом воздух Лютеции и спокойно прошла к дверям кареты, которые предусмотрительно распахнули лакеи.

В карете ее ожидала новая горничная – нисландка. Девица была под стать послам: на полголовы выше Марии. Не жирная, а просто очень крупная блондинка с туго заплетенными косами и пышным бюстом. Опустив глаза, как будто ей было неловко смотреть на принцессу, она представилась:

-- Витой меня зовут, ваше высочество. С этой минуты я ваша личная служанка. Если вы что-то захотите, достаточно просто приказать.

До пристани ехали в полной тишине. На булыжной мостовой карету сильно трясло. Мария раздвинула шторки на окнах и с любопытством поглядывала на город, который еще ни разу не видела. Впрочем, рассмотреть она успела очень мало. Вскоре роскошные особняки, окружавшие дворец, сменились домами попроще. Минут через сорок вдоль дороги и вовсе стояли только простецкие домишки и убогие хижины.

До порта добирались больше часа. Там, вдохнув солоноватый морской воздух, Мария с облегчением поняла, что больше никогда не вернется ни к гадкой сестрице, ни к тошнотному окружению дворца. Жалела только о том, что Эмми не смогла поехать с ней: хотелось бы иметь рядом хоть одного человека, от которого не нужно ждать гадостей.

Корабль, на котором предстояло плыть, был огромен. По коридору, выстроенному охраной, Мария подошла к грубо сколоченным сходням и на мгновение замерла осматриваясь.

В порту шумела своя, совершенно непохожая на дворцовую, жизнь. Орали грузчики, упустившие со сходней бочку: метрах в тридцати разгружали небольшой кораблик с одним парусом. На катящуюся бочку лаял разозленный кудлатый пес, бегущий с ней рядом. Пахло, как ни странно, не только морем и гниющими водорослями, но еще и нечистотами. Вода у причала была покрыта почти сплошным слоем мусора: какие-то корявые деревянные обломки и щепки, что-то, похожее на тряпку, нечто, напоминающее грязную поролоновую губку, но не тонущее. И между этим хламом, как драгоценности, поблескивали яркие апельсиновые корки.

-- Прошу вас, поторопимся, ваше высочество, – несколько нетерпеливо сказал посол Нордвиг. – Погрузка ваших вещей давно завершена, и нам пора в путь.

Вита молча и ни во что не вмешиваясь, стояла за спиной Марии. Все вокруг, начиная от охраны и кончая собственной горничной, были принцессе совершенно чужими людьми. Мария вздохнула и ступила на занозистое дерево сходней.

***

Каюта, предоставленная принцессе, была выполнена в лучших дворцовых традициях: все в завитушках и позолоте, в зеркалах и вензелях. В небольшом пятнадцатиметровом пространстве этот визуальный шум только мешал дышать, создавая сильное ощущение тесноты и духоты. Мария попросила горничную:

-- Открой, пожалуйста, окно, Вита.

-- Ваше высочество, окно можно будет открыть, когда выйдем в море – эту новость горничная сообщила с совершенно равнодушным видом.

-- Почему?

-- Моряки — простой народ, ваше высочество. Вы можете услышать какие-нибудь неподобающие речи.

Сидя на прикрученном к полу креслице, Мария внимательно оглядела девушку и приказала:

-- Открой окно, Вита. И на будущее учти: мои приказы нужно выполнять, даже если они тебе не слишком нравятся.