Мародёр. Часть 2

Глава 1

Прохладный ветерок треплет отросшие на затылке волосы. Грязные, спутанные, давно не видевшие расчески и мыла, сальные настолько, что даже вши брезгуют забираться в них. Они должны были быть сбриты, или вплетены в косу. Таков был закон. Такова была традиция. Простым воинам не было положено ничего, кроме косы на затылке. Но бритвы у человека не было, а волосы отрасли еще не настолько, чтобы можно было добавить их в косу. Его могли бы назвать отступником, от него могли бы отвернуться даже родители. Если бы узнали об этом. Если бы было кому рассказать. Но никто никогда никому не расскажет ни о том, что он нарушил традицию, ни о том, что выполнил свой долг воина до конца.

А ветру все равно, он не чувствует идущий от волос запах, не замечает покрывающего их жира. Он радостно ныряет меж черных волос, подбрасывает их вверх, раздувает в стороны, засыпает песком, чтобы уже в следующее мгновение с силой сдуть его. Ветру нравилось, как качаются легкие, почти невесомые волосы, благодаря лишь его усилиям. Он приходил в восторг от того, как волосы подчиняются его воле. Влево, вправо, вверх и вниз, стоит только приказать, стоит лишь подумать, как они тут же с готовностью кланяются ему. И ветер чувствует себя всесильным, мощным, почти ураганом, способным на все. Если бы только не она. Если бы не Коса.

Ветер ныряет вниз, проскакивает среди волосков, раздувает их в стороны, обволакивает тяжелую туго сплетенную косу, пробует сдвинуть ее в сторону. Дергает вверх, вниз, пытается оттянуть назад. Но нет, это бесполезно. Слишком она тяжела, слишком туга, слишком много там волосков. Каждый из них он бы с легкостью поднял. Если бы не было стягивающей их выцветшей красной ленты, то ветер сделал бы красиво. Он бы разметал длинные волосы по плечам помятой стальной кирасы. Он бы накинул их на торчащее из спины ржавое острие копья. Он бы заставил длинные волосы развиваться и дрожать, как тысячи тоненьких флагов. Он бы...

Коса сдвинулась. Совсем чуть-чуть, но ветер радостно завыл. Получилось! Он бросился к затылку, желая повторить успех. Коса дернулась еще раз и сдвинулась в сторону.

Два крохотных черных глаза равнодушно скользнули по туго сплетенным волосам косы, и по отросшим на затылке мертвеца. Голод. Утро. Совсем скоро, привлеченные запахом грязных волос сюда прилетят мухи и можно будет поесть. А пока...

Небольшая зеленая ящерица ловко взбежала на плечо кирасы, устроилась в нагретой солнцем вмятине, остановилась, прислушиваясь не то к гневным завываниями оскорбленного ветра, не то к далеком топоту тяжелых ног. Ее приплюснутая треугольная голова повернулась, зоркие глазки скользнули по окрестностям. По белеющим в выжженной солнцем траве костям, по торчащим тут и там ржавеющим доспехам, по взметнувшемуся к небу копью со знаменем. Если в том крохотном гниющем кусочке выцветшей ткани кто-то мог еще распознать знамя.

Что-то привлекло внимание ящерицы и она, не обращая внимания на дующий прямо в мордочку ветер, вновь нырнула под косу, чтобы через мгновение выскочить с другой стороны и ловко взобраться на отполированный дождями и самим ветром белый череп. Лапки скользнули по кости, тонкие коготки оставили на гладкой белой поверхности несколько неглубоких царапин, треугольная голова поднялась, глаза-бусинки уставились в подошву опускающегося сапога. Ящерица ловко соскочила в траву за мгновение до того, как стальной ботинок с хрустом превратил череп в пыль.

Ветер бессильно завыл, глядя, как медленно оседает белая взвесь. Он бросился ближе, нашел чудом уцелевший кусок затылка с отросшими на нем волосами и длинной тугой косой, перевязанной выцветшей красной лентой. Зарылся в волосах. Не так удобно, но все равно играть можно. Как же хорошо, что и волоски и коса намертво прилипли к кости. А этот громила чуть не испортил все! Ветер гневно поднялся, подхватил еще не осевшую белую костяную пыль и швырнул ее в спину замершему человеку в странной покрытой шипами броне.

Человек не обратил на ударившую его в спину пыль никакого внимания, остановился, воткнул в землю острие огромного странного плоского меча. Щелкнув позвонками, повел шеей в вправо. Не снимая стальной покрытой шипами перчатки, приложил руку к шее слева, с силой надавил, и с наслаждением скривился, слушая жалобный хруст позвонков. Довольно хмыкнул, прищурился, глянув на стоящего перед ним человека. На, покрытом клочками серой бороды, лице появилась снисходительна улыбка, переросшая в злобный, звериный оскал. Тело наклонилось вперед, словно начало падать, но стальные ботинки подняли тучу пыли и человек побежал. Уже делая шаг, он, не глядя, выбросил руку в сторону, хватая воткнутый в землю меч. Издав не то клич, не то устрашающий вопль, он прокрутил меч над головой, набирая скорость, стремясь если не разрубить противника, то затоптать его.

Его противник не двигался. Казалось, он вообще не смотрел на приближающегося врага, будучи полностью занятым чем-то в ногтях правой руки. Левая же сжимала тонкий, чуть изогнутый меч. Тощая, невысокая фигура, почти без брони, лишь жалкие шипастые налокотники, да слабое подобие зерцал на груди, не шевелилась. Изумрудные глаза на мгновение отвлеклись от ногтей, глянули на бегущего воина и опустились вновь. Худые плечи приподнялись на палец и застыли.

Тот же, кто мчался к нему, был высок, закован в тяжелую броню, что, впрочем, не мешало ему двигаться с ужасающей быстротой. Над головой его в, лучах на миг прорвавшего низкие тучи солнца, сверкнул меч. Из груди вырвался торжествующий крик.

Тощий вновь скосил глаза, пальцы пробежали по рукояти меча, перехватываясь чуть ближе к яблоку, стопа чуть довернулась, тело отклонилось назад. В глазах появилась печаль.

Шаг.

Я не увидел, как он сделал этот шаг. Он просто оказался на шаг в стороне от мчавшегося на него здоровяка. Он ушел в сторону, но меч его остался на месте.

Огромные ладони, в нелепых шипастых перчатках разжались, выпуская чудовищный плоский меч. Здоровяк рухнул на колени, захрипел и повалился в пыль.

Глава 2

Темно. Тихо. Тишина давит на уши, проникает внутрь головы. Обволакивает мозг, впивается в него тонкими коготками, начинает расти, грозя разорвать череп изнутри. Неслышно подкрадывается страх, быстро вырастающий до паники. Хочется вскочить на ноги, пальцами попытаться вытащить пробки плотно засевшие в ушах, выбить их открытыми ладонями, как воду, попавшую в уши, после ныряния в реке.

Я не позволил себе слабости, не вскочил, не стал прыгать как мальчишка, и уж тем более не стал орать. Лишь сильнее открыл глаза, таращась в темноту наверху. Ничего не видно, тьма непроницаема. Но моргнуть я могу, значит повязки на глазах нет. Тихонько повел рукой, ладонь спокойно скользнула по тряпке, пальцы ощутили жесткую ткань, что-то твердое под ней, сдвинулись немного и уперлись в камень. Видимо стена. Камень словно отполирован, холодный, гладкий на ощупь, не чувствуется ни выступов, ни трещин. Странный камень. Левая рука тоже скользнула от тела, пошла по той же ткани, и свалилась с ложа. Я не связан, что хорошо, что создает возможности. Хотя бы для побега. Если мне надо отсюда бежать.

Я не был связан, лежал на чем-то твердом, накрытом жесткой, но не грубой тканью. Сам я под теплым одеялом, из той же жесткой ткани. Вряд ли пленника будут накрывать одеялом. В памяти огоньком проскользнуло, но не сумело зацепиться воспоминание. Пальцы впились в холодную, неестественно гладкую поверхность камня. В памяти мелькнула фамилия, но не связанные с ней люди, черная птица, черная стрела, фиолетовая мантия, улыбающаяся седая женщина, ругающийся на наплевательское отношение к этикету череп, мертвец на троне. Пару вдохов спустя все встало на места.

Я глубоко вдохнул и окончательно успокоился. Мне ничего не угрожает. Я дома! В Доле! В лазарете. И видимо не совсем целый, но это не так важно. Самое главное, что я в Доле.

Паника сжалась до страха, а тот мгновенно исчез. Темнота перестала быть непроницаемой, глаза различили подрагивающую точку света. Я повернул голову, всмотрелся. Несколько мгновений спустя смог разглядеть огонек высоко стоящей свечи. Он освещал по большей части сам себя, но иногда, повинуясь воле гуляющих по Долу сквозняков наклонялся слишком низко, выхватывая из темноты силуэты двух человек.

Слух вернулся следом. Едва стоило разглядеть силуэты, как я услышал невнятное бормотание. Сперва совершенно неразборчивое, и оттого пугающее. Казалось, будто демоны, забравшиеся под кровать, договариваются меж собой, выбирая какая казнь подойдет мне больше. Лишь воля, да огонек свечи не позволили вернувшейся панике взять верх.

Я закрыл глаза, глубоко вдохнул, тихо, чтобы не потревожить беседующих людей или демонов, выдохнул и открыв глаза уставился на силуэты, отчаянно прислушиваясь к их беседе.

Голоса приглушены, они старались говорить так, что я, лежащий на жесткой больничной кровати ничего не слышал. А если и слышал, то не мог бы разобрать. Один голос я знаю, это Елизар. Он спокоен, как всегда рассудителен, говорит коротко и, судя по всему, строго по делу. Он явно старается успокоить разволновавшегося собеседника и в его голосе часто проскальзывают ласковые нотки. Второй голос мне тоже знаком, хотя и не так хорошо. Я знал эту отрывистую хрипоту, но не мог вспомнить кому она принадлежит. Он нервничает, часто чем-то хрустит, противно проходясь по моим нервам, заставляя мое тело содрогаться. Голос его дерганный, срывающийся то на писк, то на шепот. Он нервничает, хотя и пытается сохранить лицо и оставаться спокойным хотя бы внешне. Но голос и бесконечный хруст выдают его с головой.

Вновь что-то щелкнуло, заставив меня вздрогнуть. По телу прошла дрожь, неприятная, словно армия мокриц боевым порядком набросилась на спину. Я поежился, пытаясь сбросить ощущения и сел.

Хриплый голос смолк, послышались несколько приглушенных ударов, бульканье воды, стеклянный звон, тихая хриплая ругань, вновь бульканье и высокий стеклянный звон сменился глухими железными ударами.

Свет резанул по глазам, я зажмурился, прикрыл глаза рукой, глядя на трясущийся в руках лекаря огонек свечи. Лекарь. Точно, вот с кем говорил Елизар. Это его нервных шепот терзал мой слух, и его привычка заламывать себе пальцы и щелкать суставами выворачивала тело. Вторая рука лекаря сжимает жестяную кружку, так, что даже в темноте видно, как побелели пальцы. В дрожащем свете трепещущего на фитиле огонька лицо искажалось, однако смесь страха, отвращения и решимости не заметил бы только слепой.

Я встретил его обворожительной улыбкой. Я надеялся, что то, что проступило на моих губах было обворожительно, но видимо лекарь уже настолько намучался со мной, что улыбка с ним не работала. Он остановился, всмотрелся в мое лицо, сморщился, покачал головой и протянул мне кружку.

— Пей!

Я и не подумал ее взять. Несколько капель перевалили через край и унеслись вниз, а носа моего коснулся чудовищно крепкий аромат заваренных трав.

— Это обязательно? — я тоже поморщился, представив, как мне придется выпить то, что и нюхать невозможно.

— Пей! — настойчиво прохрипел доктор, придвигая кружку ко мне.

Еще несколько капель выплеснулось на пол, запах вновь ударил меня по носу. Я живо представил, как эта мутная дурнопахнущая жидкость прокатывается по языку, проваливается в глотку, обжигает желудок, смешивается с его содержимым, впитывается в кровь становится частью меня и отодвинулся.

— Я не буду это пить, — я покачал головой и снова улыбнулся лекарю.

Лекарь тихо выругался, сжал зубы, отчего неприятное лицо его стало квадратным. Он оглянулся на Елизара, высокомерно скривив физиономию, мол я же говорил. Он слишком сильно увлекся собственным превосходством, наклонил кружку так, что жидкость полилась на пол, но он не обратил на это никакого внимания. Его пухлые губы тронула едва различимая улыбка, спина распрямилась, плечи расправились. Он был горд собой, словно смог доказать что-то, кому-то очень важному. И не просто доказать, а унизить, начисто лишив того возможности, даже возразить. Вот только собеседнику его не было до этого никакого дела.

Глава 3

Князь остановился в дверях, дождался, пока бурчащий себе под нос непристойные ругательства лекарь покинет комнату, плотно прикрыл дверь, но щеколду не наложил. Обвел взглядом комнату, достал песчаную пирамидку, разломал ее в пальцах, постоял, не шевелясь, пару минут, и лишь затем подошел ко мне.

Я попытался встать, но был остановлен властным движением руки. Мне оно дружелюбным не показалось, слишком уж резкое, но и противиться ему я не стал, вытянувшись на ложе. Князь подвинул лавку, придирчиво на нее посмотрел, поправил ногой и сел.

— Хреново выглядишь, — печально сказал он, сокрушенно покачав головой.

— Не могу сказать того же о тебе, — беззлобно огрызнулся я и, на всякий случай, широко улыбнулся, а опомнившись, добавил: — Княже.

Князь весело рассмеялся. Хлопнул себя по коленке, довольно крякнул, глубоко вдохнул и шумно выдохнул.

— Благодарю! — вдруг сказал он, с улыбкой глядя на меня добрыми, полными теплоты глазами.

— Не за что! — не нашелся я, что сказать, учитывая, что ничего и не сделал.

Князь кивнул, подняв руку, остановил мои вялые попытки подняться с больничного ложа, поморщился, покачал головой, снова поморщился. Но мыслей своих не озвучил. Вздохнул, посмотрел мне в глаза, еще раз покачал головой. Что такое он в них увидел, осталось для меня загадкой, но довольным князь не выглядел.

Я слегка напрягся, князь наклонился ближе, улыбнулся, взял меня за руку. Я, было, дернулся, но тут же успокоился, увидев в глазах князя тепло и искреннюю заботу. Он наклонился еще ниже, оглянулся через плечо на дверь. В голове мелькнули пара подлых мыслей. Мышцы стали твердыми, словно их свело. Не знаю почему, но я ждал удара, голова втянулась в плечи, и это не укрылось от князя. Он усмехнулся, прикрыл глаза, кивнул чему-то, и тут же сжав губы, отчаянно замотал головой. А затем, уронив подбородок на грудь, понизив голос до очень тихого шепота, заговорил:

— Моя просьба может показаться тебе странной. Ты можешь отказаться. Пока можешь, но это лишь временно. Лишь до того момента пока не получишь приказ. Не от меня, — если до этого князь говорил ровным голосом, но в последних словах отчетливо слышалась ярость. Мне стало не по себе, я втянул головой в плечи еще больше и, если бы была возможность спрятаться, я бы ей воспользовался.

Князь открыл глаза, взглянул на меня, и я успокоился. Да, в его голосе была ярость, да его рука на колене сжалась так, что побелели костяшки, а вокруг коленной чашечки теперь будет странный синяк из пяти точек, расположенных почти по окружности. Вот только ярость его была направлена не на меня.

— Михей, ты должен подружиться с Андреем. Понимаю, что нельзя дружить по заказу, но так сложилось, вы должны подружиться. Ты и Андрей, — голос его едва слышен, и предназначен только для меня. Если бы за его спиной стоял человек, он бы ничего не услышал. Даже если бы наклонился следом за князем.

— Андрей, — произнес я, катая имя на языке. Мне понравилось, как оно звучит, как вырывается из гортани, как раскатисто прокатывается по языку. — Кто такой Андрей? И почему я должен с ним дружить?

— Андрей — мой сын, — удивленно ответил князь и выпустил мою руку. — А ты разве не знаешь его?

— Никогда не встречал. Я знаю, что у тебя есть сын и еще дочь, но она маленькая совсем. А сын твой, по словам Елизара, учится сейчас где-то на востоке империи. И раз у тебя, княже, есть дети, то наверняка есть и жена. Но и ее я не знаю.

Князь постучал пальцами по колену, улыбнулся, открыл рот, но я не дал ему говорить.

— Я тебе, князь, больше скажу. Я до сих пор имени твоего не знаю.

— Как так? — он искренне удивился.

— Да вот так! Люди тебя кроме как «князь» и не называют, ни за глаза, ни в глаза, даже Елизар и Данкан. А спросить все как-то некогда. Я же чаще здесь, чем в собственной комнате. Может, ты отдашь приказ, и я просто перееду сюда? Мне и кровать по росту подходит. Жестковато, конечно, но с этим я готов смириться. Набью тряпку соломой, и будет мне матрас. Да и с одеялом решу. Тулуп скоро не нужен станет, вот им и накроюсь.

— Фома будет против, — совершенно серьезно произнес князь.

— Фома?

— Лекарь наш, — Князь рассмеялся. — А его-то ты почему не знаешь? Ты же много времени здесь проводишь.

— Да как-то не до вопросов, когда пытаешься не умереть. А когда становится полегче, приходит Данкан и тогда уже совсем некогда спрашивать. Не стану же я специально царапку получать, чтобы имя лекаря узнать. А сам он его не называл. Как и ты.

— Досадное упущение, — князь покачал головой. — И очень досадно, что ты провалялся здесь, все две недели, что Андрей был в Доле перед отъездом на учебу.

Он встал. Прошелся вдоль моего жесткого деревянного ложа в одну сторону, прошелся в другую, остановился, посмотрел на меня, плотно сжав губы.

— Это может оказаться преждевременной паникой, по крайней мере, я на это надеюсь. Однако наш информатор в столице сообщил нам, что подготовлена бумага, которая напрочь меняет всю нашу политику. И мы вынуждены изменить приоритеты. И для меня лично, и для всех нас, всех Грачевых, очень важно, чтобы между тобой и Андреем установились хорошие, теплые отношения. Лучше дружеские, в вашем возрасте это еще возможно, — он взглянул на меня, сжал губы, покачал головой. — В его возрасте. Сколько лет тебе, не смог сказать и наш ведун.

— И еще, — продолжил князь после очень короткой паузы. — Если информация подтвердится, тебе необходимо стать сильнее. Мы сделаем все что возможно, — он вернулся ко мне, сел на лавку, полез запазуху. — Вот! — передо мной появилась медная коробочка, украшенная серебряным плетением и парой красных камушков на крышке. — Открой!

Я взял коробочку в руку, положил ее на ладонь, взвесил. Не тяжелая, я бы даже сказал легкая, почти невесомая, на ладони помещается легко. При желании можно и в руке нести, пальцев до крышки хватает, я проверил. Нащупав крошечный рычажок на боковой стенке, прижал его. Крышка зашипела, чуть отъехала в строну и замерла. Я откинул ее и уставился на искрящуюся в коробочке черную пыль. Соль! Сколько ее здесь? Куля не будет точно. Да что там куля, и половины его не будет. Тут всего горсть. Одна малая горсть Соли. Той самой, что убивала меня день за днем, той самой, что я, как и другие рабы, копал в шахтах халкана Мирира.

Глава 4

Под ногами хрустел снег. Высохшие еще осенью, замерзшие за зиму тонкие, полые травинки с тихим хрустом ломались даже от легкого прикосновения. Еще не яркое, зимнее, но уже по-весеннему теплое солнце подтопило снег и кое-где проступили на поверхность ржавые латы и остатки сломанного оружия. Я опустил взгляд. Возле моих ног лежала кольчужная перчатка, почти полностью покрытая ржавчиной. Ни тела, ни руки, на которой она должна была быть поблизости не было, но я не сомневался, что если подниму ее, то смогу вытряхнуть на землю кости. Я не знаток, но сдается мне, что эта перчатка была отрублена вместе с кистью. Неровный срез железа, сразу под кистью, говорит именно об этом, а значит высохшие, лишившиеся кожи и мяса пальчики должны быть еще там. Если их мыши по норам не растащили. Наклоняться и проверять я не стал. Перешагнув, пошел вперед к стоящем вдалеке черной стеной горам. Два пика, разделенные широким ущельем, пронзали небо. Над пиками этими собирались тучи, пока еще не слишком опасные, но уже темные и зловещие. Я отвернулся. Злобы и страха мне и в жизни хватает, не хочу его еще и во сне. Если это сон.
Над головой раздался торжествующий птичий крик. Чему радовался тотем моей семьи я не знал, но ни минуты не сомневался, что в небесной вышине расправив крылья, зорко глядя на проплывающую внизу землю, скользит грач
Странный он. Ведет себя не как грач, а прямо как орел. Летает где-то высоко в облаках, кричит что-то. Я остановился, не выпуская из вида черную точку перышка. Может не он странный, а я? Я серьезно рассуждаю о том, что сущность, обладающая могучей силой, ведет себя не так, как, по моему мнению, должна? Да я не знаю даже как грачи, настоящие, не те что тотемы, а те что птицы, себя ведут. Я кроме этого не видел ни одного грача. Может им положено летать под облаками. Я задрал голову, пытаясь разглядеть птицу, но не смог и едва не потерял улетающее перышко. Громкий птичий крик заставил нервы вытянуться. Он следит за мной. Где бы он сейчас ни был, как бы высоко он не латал, но он смотрит на меня. Я улыбнулся, и найдя взглядом зависшее на месте перо, двинулся вперед проваливаясь в рыхлый, подтаявший снег, едва ли не по колено.
Он уже показывал мне эту долину, уже вызывал меня сюда, или же брал с собой, не знаю, не уверен. Я ни в чем не был уверен. Кроме того, что здесь в предгорье, в долине перед двумя высоченными, подпирающими небо, черными пиками скал, давным-давно произошла битва. Кто с кем сражался я не знал, а тотем думается уже не помнил.
Погруженный в мрачные мысли я шел среди нашедших последнее пристанище, но не обретших могил мертвых воинов, разглядывал их причудливые гербы и знаки отличия. И снова я не был Странное оружие и слишком тяжелую для любого пехотинца броню. За что сражались эти люди, что они защищали или же напротив, что хотели разрушить. Во что они верили, кому молились, кто их ждал. И было ли место, которое они могли назвать домом. Я никогда не узнаю ни одного ответа, да мне они и не были нужны. Это лишь праздный интерес, человека, который не очень понимает, что происходит. И все же интересно кто победил в этой битве?
Я шел, разглядывал яркие белые кости мертвецов и думал о том, что мы, люди ничтожны по своей сути. Не по той, что скрыта в каждом из нас и остро нуждается в развитии, дать которое могут только смерти других людей или зверей. Или своя собственная, если под ней понимать отказ от мечты. Если крестьянский сын выбросит из головы мечту стать генералом и посвятит всего себя возделыванию полей, то Порядок не останется в стороне, благословит его чем-нибудь весьма интересным и полезным. Для крестьянина. Но и воином он все еще может стать, если оставит место в своей Сути и убьет какого-нибудь не слишком умелого солдата. Порядок и тут стоять в сторонке не станет, вознаградит чем-нибудь. Глядишь и повезет. Глядишь и навык воинский даст. Вот только убить даже не самого умелого воина крестьянину достаточно тяжело.
Плевать на крестьянские мечты. Где-то там под облаками летает птичка, что вот так запросто берет и забрасывает меня в эту долину уже второй раз. Прям как богиня с черепушками. Интересно, а все божественные и тотемные сущности так могут? Вот так запросто взять и выдернуть человека из жизни? Или если я правильно понимаю только из тела. Жизнь той птицы чего-то стоит. Она живет почти вечно, пусть и в форме камня. Но она наблюдает за нами, она следит, она как может участвует в наших жизнях. От нее многое зависит, и она даже иногда вмешивается.
Мысли скользнули к куда более реальной сущности. Богиня. Она вмешивается куда-как активней, даже несмотря на то, что тотем официально жив, а она официально мертва. Значит ли это, что у богов больше власти и силы чем у тотемов. Возможно. И наверняка это было бы правильно. Но... ой!
Нога зацепила что-то невидимое в снегу, и я полетел, вперед едва не уткнувшись лицом в открытый рот черепа. Взгляд невольно скользнул по зубам. Удивительно, но они прекрасно сохранились. Те, что не были выбиты чудовищным ударом, разрубившим череп почти пополам. Руки уперлись в мерзлую землю. Пальцы правой сомкнулись на чем-то почти круглом, длинном, шершавом и очень хрупком. Тянуть находку через снег, я не стал, и так понятно, что там кость. Усмехнувшись, я, не выпуская кость из руки, приподнялся, подтянул ноги, сел.
— Твоя? — спросил я скалящийся на меня череп, но он не ответил. — Не хочешь поговорить? — и вновь он промолчал.
Зато Грач молчать не стал. Его возмущенный полный ярости крик заставил выпустить кость, поднять взгляд. Вовремя! Я едва успел отклониться от удара клювом. Спикировавшая с неба черная птица, лишь крылом слегка задела лоб и вновь взмыла под облака.
— Я понял, — я встал. — Понял, что не стоит тревожить мертвых, — я не знал где летает птица, а потому просто задрал голову к небу и разговаривался с ним. — И я не буду. Обещаю! Но давай и ты перестанешь играть в птичку-невидимку. Ты же забрал меня сюда снова не для того, чтобы я мог во всех красках рассмотреть поле древней битвы. Я не художник, на холст его не перенесу.
Я вздохнул. В Доле имелись лишь несколько картин. Две с портретами отца и деда нынешнего князя. Елизар говорил, что мать и бабка тоже где-то висят, но я их не видел. И еще одна занимающая половину стены в библиотеке, изображающая молящуюся деву, стоящую на высоком утесе, перед бушующим темным и мрачным морем. Озаренную небесным светом со спины, словно небо борется с морем. Я иногда приходил туда и разглядывал ее. Картину, не деву. Поражаясь, как такое можно сделать красками и кистями я выпросил у Елизара бумагу и уголь, но то, что вышло не заслуживало, даже каминного огня и было сожжено в мусорной куче. Тогда я попытался узнать историю, того что изображено. И не преуспел. Даже знающий все Елизар не мог мне ответить, сказав лишь то, что эта картина висит на стене, еще с тех пор, когда Грачевы не были хозяевами Дола.
Вот ведь демонское отродье, каждый раз, когда вспоминаю об этом жалею, что не спросил у призрака на старом погосте. Да, не до того мне тогда было, и голова не просто так раскалывалась. Но надо было спросить, или же нить не рвать.
Птичий крик заставил меня вернуться из мыслей и вновь поднять голову. Ко мне из бесконечного голубого неба спускалась черная точка. Я вздохнул. Опять перо. Значит куда-то он меня сейчас поведет. Ногой под снегом я отодвинул кость в сторону, встал, кивнул черепу.
— Поговорим следующий раз, — возмущенный вопль Грача. — Или не поговорим. Бывай, черепушка! Бывай!
Перо легко скользило по воздуху, повинуясь воле пославшего его хозяина. Грач подбадривал меня с высоты гневными криками. Я же торопился как могу. И мне сложнее, чем им обоим, вместе взятым. То, что ломается у меня под ногами, то во что проваливаются мои стопы, то, откуда мне приходится выбираться, они спокойно пролетают, даже не обращая внимания. Но я не возмущался, что толку ругаться на перышко, или парящую в вышине птицу. Первое всего лишь инструмент, а второй здесь полноценный хозяин. Да к тому же мой тотем, а ссориться с тотемом я никак не хочу. Даже не зная, что он из себя представляет и для чего он вообще.
Перышко зависло над землёй шагах, а десяти от меня и медленно спланировало на что-то округлое, белое, слегка возвышающееся над слегка грязным снегом. Я не сразу понял, что это отполированный дождями и ветром череп. А когда понял, лишь пожал плечами. Череп и череп, здесь много таких. Разве что этот лежит полубоком, словно украдкой косится на небо.
Я остановился, оглянулся. Насколько хватало взгляда, везде одно и то же: подтаявший, покрытый тонкой коркой льда, снег, торчащие из-под него обломки оружия и брони. А также кости. Много самых разных костей. Большие, маленькие, в основном человеческие, хотя я видел и пару лошадиных черепов, но оба они лежали далеко и в том, что это именно лошадиные головы, я уверенным быть не могу.
Зачем же понадобилось гнать меня через всю эту долину, когда можно было пёрышко и там опустить? Хотел поговорить в укромном месте? Там, где мертвые не смогут подслушать? Поэтому выбрал человеческий череп. Разве что владелец его при жизни был глух.
Ветер лениво колыхал пёрышко. Ему была не интересна новая игрушка. И все же, он попытался сорвать ее с сияющей кости. Пёрышко взлетело над черепом, скользнуло к глазнице. Крепкая трехпалая лапа припечатал его к кости. Огромный, черный грач пронзительно закричал, вжимая перо в череп, когтями оставляя на последнем глубокие царапины.
Я с интересом уставился на него. Я видел его раньше, один раз, пару дней назад. Здесь же, в этой же долине, и тогда он мне таким большим не показался. Сейчас же размеры его пугали. Ростом он больше походил на крупную собаку, чем на птицу. Крылья, которыми он лениво помахивал, распахивались шире чем мои руки. На клюв было больно смотреть. Длиннее моей ладони, острее чем шило в кожевенной мастерской, тяжелее чем молот в кузне. Я смотрел на него и мне казалось, что таким клювом можно головы, слонам пробивать. Тем самым, у которых хвост промеж глаз.
Грач гаркнул, тихо, словно выплюнул ругательство, почесал клюв о череп, разок стукнул кости острием и повернулся ко мне. Его черные глаза смотрели на меня с искренним интересом и некоей печалью. Хотя в последнем я уверен не был, но мне казалось, что Тотему почем-то очень грустно от всего происходящего и он пытается как-то сохранить, то что еще можно. Проще говоря, он пытается выйти из ситуации с минимальными потерями. В чем состоит ситуация, и какие потери грозят я конечно же не знал. А Тотем если и хотел поделиться, то не мог, он не говорил по-людски, я же не понимал по птичьи.
Какое-то время мы разглядывали друг друга. Я улыбался, наслаждаясь иссиня-черным оперением птицы, та, понимая, что я в восторге была не против показать себя. Мы молчали. И я не выдержал первым.
— Ты приводишь меня сюда второй раз. Это место как-то значимо для тебя?
— Гар, — грач, чуть наклонил голову вправо, взгляд стал еще более печальным.
— Здесь была большая битва?
— Гар, — голова вновь наклонилась вправо.
— Ты участвовал в ней? Ты победил?
Грач молча отвернулся. Какое-то время смотрел на далекие горы, затем спрыгнул, обошел череп. Я же заметил, что череп несколько великоват, для человеческого. Да и глазницы, странные, вытянутые. Пока я разглядывал череп и его глазницы, грач поковырялся клювом в земле, что-то нашел, поднял клювом. Быстро подошел ко мне и клюнул в ладонь с внешней стороны.
— Эй! — возмутился я, но тут же спохватившись подставил руку.
На ладонь мне скатилась большая черная жемчужина. Она сияла на солнце, переливаясь черной радугой. И пусть она была чуть меньше той, что заставила меня съесть богиня, но по сравнению с теми крошками что ждут меня в Доле, она огромна.
— Благодарю! — я поклонился, попытался дотянуться до птицы, чтобы ее погладить, но тотем лишь возмущенно что-то буркнул и отступил на шаг.
— Еще раз благодарю, — сказал я, поглядывая то на жемчужину, то на птицу. — Ты отдал ее мне, чтобы я ей воспользовался? Проглотил?
— Гар, — голова направо.
— Здесь много таких?
— Гар, — голова наклонилась направо, но во взгляде проступила задумчивость.
— Ты хочешь, чтобы я их взял?
— Гар! — возмущенный птичий крик, заставил зажать уши и жемчужину я не удержал.
Грач поднял ее и вновь протянул мне в клювике. Как птенца кормит. Ей богу, как птенца.
— Я понял, я никого здесь не трону. Но для чего ты меня сюда приводишь уже второй раз? Первый я понимаю, ты показал историю моего предшественника. Я не знаю, кто он, но кончить так же не хочу. Я обещаю быть осторожным со знаниями. Обещаю не увлекаться их пустым сбором, — я замолчал, глядя на грача, он же смотрел на меня и мочал, явно проигнорировав вопрос. Вздохнув я продолжил. — Я понял, на этих покойниках я не могу мародерствовать. Но скажи, могу я грабить других старых покойников, особенно если большая часть добычи пойдет на усиление семьи, чьим тотемом ты являешься.
Над долиной разнесся восторженный птичий крик. Грач хлопнул крыльями и взлетел. Я провожал его взглядом, пока он не превратился в маленькую точку и не исчез вовсе. Подкинув на руке жемчужину, я зажал ее между пальцами и поднял так, чтобы она полностью закрыла собой солнце.
Абсолютно черный. Совершенный по форме, черный шар, без вкрапления иных цветов. Гладкий, но не скользящий. Холодный, и в то же время странно теплый, словно тепло его идет изнутри, словно он чувствует родную душу.
Дикий птичий крик заставил меня опустить жемчужину, повернуть голову. Прикрыться, или увернуться я не успел. Я лишь успел увидеть полные радости черные глаза, открытый клюв, расправленные черные крылья и выставленные вперед когти. В голове мелькнули мысли, что и мои кости останутся здесь навсегда, и несправедливости этого. Мелькнули и тут же исчезли.
Тотемный грач врезался мне в спину. Тело выгнулось, из легких выбила воздух. Странно, но я не почувствовал удара когтей, словно грач спрятал их в последнюю минуту. Как и удара клюва. Лишь тела, что ударило точно в центр позвоночника. И крыльев. Крылья обожги плечи. Я чувствовал каждое перо входящее в мое тело, проходящее через него, оставляющее след, от которого не избавиться никогда.
Грач взмыл в небо. С его крыльев, на снег, упали несколько темных красных капель. Он заложил вираж, огласил долину диким криком и рванул ввысь.
Ноги мои подломились, я упал на колени, глупо глядя как по рубахе растекается кровавое пятно. Не скажу, что оно меня сильно беспокоило, как и не скажу, что оно было сильно большим, да и боли я не чувствовал. В глазах потемнело. Я понял, что не дышу. Попытался вдохнуть, грудь проткнула игла боли. Резко, коротко, неприятно, но не смертельно. Я вновь попытался вдохнуть.
Долина блекла, растворялась. Или же это мне становилось все хуже. Тело отказывалось дышать, чтобы я не делал, как бы не пытался, но вдохнуть не мог. Воздух вокруг меня дрожал, уже исчезли далекие черные пики гор. Казалось, что долина сужается, или же проваливается в саму Бездну, оставаясь только возле меня, но круг становится все уже, а вижу я все хуже. Когда из виду исчез обломок копья, торчащий в шаге от меня я понял, что больше ничего сделать не смогу. Что дрожащее марево сейчас поглотит и меня. я приготовился, и в этот момент вдохнул.
Я снова вдохнул и открыл глаза. Задохнулся, закашлялся от едкого дыма, замотал руками. Кто-то просунул под голову руку, подхватил меня, мягко, но надёжно. Губ коснулся край керамической плошки. На язык упали капли воды. Я подобрался, ничего не видя, вцепился в держащую плошку руку. Жадно присосался к воде.
Я пил большими глотками, осознавая, как пересохло все внутри. Пил жадно, совершенно не думая о том, кто именно поит меня. Какая в сущности разница? Убивать меня в Доле не станут, вроде и не кому, и не зачем. Ну, а коли уж захотят убить, так мой отказ испить яду, их не остановит.
Зрение возвращалось. Я смог различить сидящего передо мной на коленях, с пустой плошкой в руках и виновато-довольной улыбкой на губах, служку. Чуть дальше, сидящего на камне, слепого старика с чудовищным кривым посохом в руках.
— Ты вернулся, — произнес старик, озвучивая очевидное.
— Вернулся, — я не нашелся, что сказать. Повернулся к служке, кивнул на пустую плашку, — Дай еще воды, будь добр! — я улыбнулся ему, он растаял, улыбнулся в ответ, поднялся и с достоинством удалился. Я повернулся к слепцу. — Что это было? Я второй раз в этой долине с мертвецами и второй раз он, — я кивнул на нависшую надо мной статую грача. — выбирает болезненные способ мне что-то объяснить. Но и из его объяснений я мало что понимаю.
— Он говорил с тобой, — словно не расслышав моей пламенной речи произнес старик.
— Говорил. Ты же про то, что он головой кивает, налево — нет, направо — да.
— Значит говорил. Он не слишком разговорчив. Особенно с малознакомыми людьми или с теми, кого он считает недостойным. Ты был в долине два раза. Ты достоин.
— Но малознаком, — усмехнулся я и тут же замер, не обращая внимания на протянутую мне пивную кружку, полную воды. — Ты откуда про это знаешь, старик? Один раз здесь и сейчас, а второй. Откуда ты знаешь про второй?
— Он говорит со мной. Он хорошо меня знает, он доверяет мне, он рассказал. Еще он сказал, чтобы ты не откладывал намеченное тобой и Стражем дело. Я не знаю, о чем речь, он и со мной не во всем откровенен. И еще, чтобы ты ни в коем случае не забыл про его подарок и использовал перед отъездом.
Я опустил взгляд, увидел свою сжатую в кулак ладонь, поднял, медленно раскрыл пальцы и уставился на глубокие раны, оставленные ногтями. Это же как я не хотел потерять жемчужину, что даже проваливаясь в Бездну, лишь крепче сжимал ее в кулаке.
— Отъездом? — проговорил я, не отрывая взгляда от черной жемчужины. — Каким отъездом? Я никуда ехать не собираюсь, — я поднял взгляд.
Камень был пуст. У ног моих стояла полная кружка воды. Слепой старик и прислуживающий ему парень исчезли, оставив меня наедине со статуей семейного тотема.
Я выпил воду, не найдя более подходящего места, поставил кружку на пол, тихо выругался и направился к выходу. Как же мне надоело, что никто не считает нужным мне что-то объяснять. Придется за всех отдуваться Елизару. Но сперва Данкан. Я разжал кулак, подкинул черную жемчужину, поймал, вновь сжал ее в кулаке и улыбнулся. Богиня будет довольна! Мысль о ней, о ее молчании неприятно резанула, но была отброшена, как лишняя. Уж кто, кто, а седая стерва своего не упустит.

Глава 5 Сайяаль

Она не смогла. Она знала, что так будет правильно. Она очень хотела! Но она не смогла. Впервые, за многие годы изгнания Айяла оставалась без источника и это ее пугало. Она боялась до дрожи в коленях, до охватывающей все тело паники, что комом встает в горле, мешает дышать. Она пыталась пропихнуть ком, гладя шею и это переросло в привычку. Каждый раз, едва во рту появлялся горьковатый привкус поднимающейся паники, рука сама тянулась к шее. Но каждый раз, когда Айяла ловила себя за, казалось бы, невинным прикосновением пальца между ключицами, она злилась. За злостью приходил страх, за страхом — паника. И так по кругу.

Она должна была. Должна! Ей нужен источник! Потому, что без источника ее силы не будут полны и на долго их не хватит. И эта девочка, что хотела зарезать бандита, идеальный кандидат. Она, девчонка, должна стать ее, Айялы, источником. Она должна! И Айяла должна это сделать! Это вопрос выживания. Вопрос самой жизни!

Но Айяла не смогла. Хотя и пыталась. Она несколько раз брала в руки Скальпель, подходила. Но стоило девочке лишь повернуть голову, взглянуть ей в лицо огромными, полными нежности, зелеными глазами, как Скальпель исчезал, Айяла приседала рядом, прижимала девочку к себе и долго гладила ее по золотистым волосам, размышляя, что она будет делать, когда девочка подрастет.

Дама, путешествующая с маленькой девочкой, вызывает лишь сочувствие у сердобольных стражников и особо чувственных хозяев гостиниц. Особенно если для последних наплести слезливую историю о погибшем недавно муже. Хотя это пару раз едва не обернулось большим пожаром. Особо ретивые думали, что вдовушка не станет отказываться от их внимания. Но Айяле удавалось избавится от них. Иногда самым надёжным из всех способов. Но она никогда из-за этого не страдала. Страдать по мертвым людям? Ей, демону? Бросьте!

Однако девушка-подросток это совсем иное. И внимания ей надо больше, да и неприятностей с нее тоже. К тому же не имея источника, Айяла не могла использовать свою силу в полной мере. Да, девушку-подростка придется защищать. Особенно, если она окажется красива. А в том, что ее дочь будет очень красива Айяла не сомневалась.

Ей нужен источник. Без него Айяла чувствовала себя голой на базарной площади и это чувство ей не нравилось, вызывая не самые приятные воспоминания. Источник ей жизненно необходим, он позволит ей использовать самые сильные заклинания, что не отобрали у нее после изгнания. Источник позволит дольше не спать, меньше есть.

Мысль о еде, заставила ее поморщиться и проглотить подступивший к горлу горький ком. Голод. Вечный голод. Он пожирает ее изнутри, он часть ее проклятья, ныне ставшая частью ее сути. Ей иногда хотелось забраться в Суть и может быть найти параметр, что отвечает за голод и снизить его до приемлемых величин. Есть хотелось постоянно и много. Она была готова съесть и корову целиком. Чем она и занималась десять дней назад, пока Лиса мирно спала на сене. Тогда они попытались покинуть город, но не прошло и суток, как голод стал просто невыносим. Их, сам не зная о том, на ночь приютил крестьянин и заплатил за это коровой. А утром они вернулись в Сайяаль. Голод немного стих едва они прошли через городские ворота. С тех пор Айяла много времени проводила в городе, блуждая по улицам, пытаясь найти место, где не будет ощущать голода, или будет, но меньше.

Конечно, она понимала, что тем самым может привязать себя к городу, сделать зависимой от его стен, от места где не хочется есть. Она не привыкла сидеть на одном месте, ей нравилось путешествовать, ощущать дорожную пыль в волосах, испытывать радость от самой обычной подогретой воды и мыльной травы. Она любила этот город, но променять дороги и прочие города на него была не готова. Она рвалась в дорогу, но не могла. Источник же мог частично решить ее проблему, снизив голод. А если повезет и талант источника окажется выше, то и вовсе от нее избавиться. Да, ей определенно нужен источник!

— Похоже мне придется искать новую дочь, — пробормотал она, совсем забыв, что Лиса сидит рядом.

Маленькая головка, с аккуратно убранными в толстую косу, густыми цвета пшеницы волосами повернулась к ней. Огромные зелёные глаза смотрели на Айялу с интересом и страхом.

— Мама, ты больше не любишь меня?

— Что? — Айяла встрепенулась, посмотрела на дочь.

— Ты сказала, что будешь искать новую дочь. Я больше не нужна тебе? Как той маме, что была у меня до тебя?

Зубы Айялы сжались. Такое маленькое человеческое существо и уже такое несчастное. Она привыкла терять. Она считала нормальным, что дочь может оказаться ненужной матери, что можно поменять родителя если он тебя не устраивает. Айяла так и не узнала, что произошло с настоящей матерью Лисы, жива ли она. По большому счету Айяле было плевать на ту женщину, но иногда хотелось взглянуть ей в глаза, чтобы понять, как она могла так поступить с собственной дочерью. Менять мужчин чаще чем мыться, требовать, чтобы каждого из них Лиса называла папой, и была с ними учтива, не перечила им. Айяла прекрасно понимала, кого растила из Лисы собственная вечно пьяная мать и понимая она злилась. Даже демонам не чуждо сострадание.

Айяла присела на корточки, улыбнулась дочери, протянула к ней руки. Лиса дернулась было к ней, но осталась на месте, взгляд ее изменился, превратившись во взгляд затравленного волчонка. Айяла знала, как с этим бороться, она улыбнулась шире, не поднимаясь сделала пару шагов и прижала дочь к себе.

— Я люблю тебя, милая. Я очень сильно тебя люблю! И никогда, запомни это никогда не предам и не брошу тебя. Мне придется найти еще одну дочь. Новую. Она нужна мне, и скоро она у нас появится.

— И я смогу с ней играть? Мы сможем с ней говорить, когда тебя нет рядом?

— Играть ты с ней сможешь, а говорить, не выйдет. Твоя сестра будет нема.

— Как жалко, — с искренней грустью сказала Лиса. — Но может быть я смогу научить ее говорить? Как ты думаешь, мама?

— Может быть, — кивнула Айяла. — Может быть! — и она крепко прижала девочку к себе.

Глава 6

Солнце приятно ослепило привыкшие к полумраку глаза. Ласковое тепло окутало успевшее замерзнуть тело, укусило кончики пальцев, покрыло кожу пупырышками. Я невольно вздрогнул и счастливо зажмурился. Нос наполнился запахами молодой травы, тающего снега и растворенной в воздухе влаги. А уши трелью птиц и стрекотом насекомых. При мысли о последних меня передернуло, надеюсь здесь в только что взошедшей траве не прячутся родственники паучков богини. Я мотнул головой, сбрасывая неприятные воспоминания, и стараясь наполнить себя и свою жизнь тем самым блаженством, что разливалось вокруг.

Забавною, здесь наверху полнейшая идиллия. Праздник жизни как он есть. На каждой прогалине, из-под еще не растаявшего снега, везде где только может торчит уже зеленая трава. В еще лысых кустах верещат птицы. Были замечены и совершенно пьяные мухи, что ни ходить, ни еще летать толком не могли, но уже смотрели друг на друга, прикидывая удастся ли продолжить свой род именно здесь и сейчас, или стоит немного подождать и поискать другого. Здесь, наверху, все оживало, стремилось к солнцу, искало еду или становилось едой, думало, мечтало, строило планы и любовные отношения.

Внизу, точно под тем холмиком, куда я не спеша брел, стоял полнейший мрак. Если бы Елизар не позаботился и не выдал мне камни огня я бы себе точно лоб расшиб. А то и не только лоб. Там внизу, нет жизни. Совсем. Мне даже вездесущие пауки не попались ни разу. Лишь на входе давно брошенная хозяином паутина с высохшей в самом ее сердце бабочкой. И все. Ни мышей, ни крыс, ни тараканов. Даже могильные черви перебрались в другое место, не смотря на обилие мертвецов.

Собственно, мертвецов-то и не так много, как мне обещали. Человек триста всего. И все умерли давно. Настолько давно, что я едва мог выковырять из них хоть что-то. В итоге я набил уже вторую сумку и набил ее откровенным барахлом. Все либо сильно маленькое, либо сильно базовое. В основном навыки. Умений катастрофически мало.

Но Данкан будет счастлив и этому. Его людям требовалось развитие, они должны были становиться сильнее. Однако казна князя если и не пуста, то весьма близка к этому. Князь вынужденно тратит больше, чем приносят его земли. Он всеми силами старается усидеть на двух стульях: укрепить свои позиции в столице, и не дать Долу сгнить. Пока это получается, но лишь потому, что у князя есть Елизар и Данкан. Они взвалили на себя заботу о родовом имении, позволив князю полностью сосредоточиться на месте рода в этом мире. Эти двое тащат на себе все, прилагая неимоверные усилия и не думая жаловаться. Все слова Данкана о том, что ему не хватает ресурсов на усиление своих людей, а он по приказу вынужден усиливать меня, не больше чем слова управленца. Мы оба понимаем, что я временный сотрудник, но важный настолько, что усиливать вынуждены меня.

Снова вздрогнув всем телом, я отогнал неприятные мысли и направился к невысокому холмику шагах в тридцати от входа в старую усыпальницу. Хитрые строители не стали делать вход прямо возле упокоища, они отнесли его в сторонку и спрятали так, что, если бы не подробные инструкции от Елизара, я бы и вовсе его не нашел. А с инструкциями и нарисованным планом, всего раз пять мимо прошел.

Пальцы разжались, сумка с легким шлепком упала на еще не до конца просохшую землю. Я же, не обращая внимания на порчу княжеского имущества, ловко вскарабкался на вершину холма, вытащил из кармана мятую тряпку и водрузил ее на торчащую из земли ивовую ветку. Тряпка поникла и повисла, не желая шевелиться.

Я взглянул на Дол. Отсюда он казался нагромождением нелепых шпилей, и странных, иногда пугающих башен. Едва видная, странная, пугающая клякса на фоне синего неба. Я различал странные сдвоенные башни, где никогда не был и чье предназначение было для меня тайной. Одной из многих, что не пожелал мне раскрыть Елизар. И как на большую часть тайн, я лишь пожал плечами, узнаю, если будет время, желание и воля богов. Ну, а нет, так нет, плакать не буду. Я вообще стал совершенно равнодушен к тайнам, учитывая, что ни один мертвец не может их от меня скрыть. А превратить живого человека в мертвеца, дело техники и одного точного удара ножом. Вот, только нужны ли мне эти тайны. Всякий раз задумываясь о могуществе, что скрыто в самом статусе мародера, я вспоминаю судьбу собрата, резко сбросившего вес, а затем и мясо с кожей. Получившего корону, но осыпавшегося прахом на той самой равнине древней битвы. Повторять его путь я не хочу. Хотя корона это и интересно, но лишенное даже кожи чело под ней и пустые глазницы, сильно снижают ее ценность.

Прямо подо мной, в двух человеческих ростах под землей, отгороженная добротной кирпичной кладкой усыпальница. В ней похоронено триста человек. И князь, и Елизар в один голос твердят, что это первые Грачевы, поселившиеся в Доле. Но оба забывают, что пытаются обмануть мародера. Кому, как ни мне знать, как выглядят мертвецы, которым триста лет. Хотя, говоря уж совершенно честно я понятия не имею как они выглядят, но точно знаю, что у Грачевых принято своих в гробах хоронить, а не вдоль стен по комнатам складывать. Да и запах от них иной. Не тот запах, что нос чует, а тот, что чует спрятанный во мне мародёр.

Но как бы то ни было на разграбление именно этой усыпальницы меня благословил тотем. А Елизар выдал наставление, чтобы я не тревожил мертвецов. Я их и не тревожил. Я их грабил. И снова не так как наверное следовало бы. Я не снимал с их пальцев золотых колец с огромными камнями, не рвал с шей блестящие в свете камня огня ожерелья и символы власти. Один из мертвецов сжимал в руке, что-то очень похожее на печать и судя по цвету металла она была серебряной. Такая огромная серебряная штуковина. Брошенная мною внизу. Да там одного серебра на пару лет безбедной жизни. А я ее бросил там. А точнее вообще не трогал. Хотя жадность до сих пор кричит и зовет вернуться. Но данное слово нарушать я не стану, ни ради пары лет счастливой пьяной жизни, ни ради десятка.

Оранжевая тряпка на ивовой ветке никак не хотела раздавать признаков жизни. То ли потяжелела, то ли ветер совсем обленился. Человек на стене должно быть нервничает. Мне захотелось, чтоб это был Данкан. Я усмехнулся и посмотрел в другую сторону.

Глава 7

Тело обрело возможность двигаться. Я рухнул, погрузившись в воду с головой, от неожиданности, наглотался мутной воды, вынырнул, закашлялся. Кашель застрял в глотке. Даже сидя по подбородок в воде, я чувствовал, как по спине бежит пот.

Тело мечника окутала чистая, прозрачная, но в то же время очень плотная вода. В глазах бородатого парня застыл неподдельный ужас. Мне кажется он знал, что с ним произойдет дальше. Я же не подозревал. Я смотрел, как вода поднимается к его лицу, заливается в рот, проскальзывает в ноздри, в уши. Как накрывает глаза, как тонкие струйки ныряют в место откуда выходят слезы. Мечник закричал. Крик его был тих, не слышен, больше похож на булькающей кашель, но по его краснеющим глазам я видел, что ему больно и страшно.

Плотная вода приподняла его. Легко, словно пушинку перевернула головой вниз, встряхнула, словно половичек и он исчез. Исчез в пелене дождя. Я не понял швырнули его туда или утащили. Я лишь увидел полные ужаса глаза, болтающиеся руки, и стоптанные почти до дыр, почти лишившиеся каблуков подошвы сапог. Затем услышал короткий вскрик.

Второе тело проплыло мимо меня в таком же водяном коконе, как и мечник. Но с ним представление никто не устраивал, его просто унесли в пелену дождя. Бедный стрелок и не сопротивлялся. Его больше заботили кровоточащие глаза, чем то, что происходит с ним в целом. А может пребывая в шоке он, временно, лишился разума. А может и не временно. Покойника водная баба тоже забрала, но его и доставать не стали, так и протащили под водой, напугав меня едва не до полусмерти. Я уж подумал, что водная баба с собой живность подводную принесла, а оказалось, что унесла труп.

Дождь кончился. Он просто остановился, словно кто-то на верху, наконец перевернул корыто обратно. Туча растворилась, выглянуло почти упавшее за горизонт солнце. Его красноватые лучи, отражались от превратившейся в озеро долины, окрашивая воду и все вокруг в цвет крови, слепя и заставляя жмуриться.

Я выбрался наверх. Мертвая тишина. Ни тебе птиц, ни насекомых, ничего. Лишь тихий плеск воды. Мимо меня проплыл труп какой-то мелкой пичужки, затем еще один и еще. У перелеска запутавшись в корнях деревьев собралась целая куча птичьих трупов. И меж ними проглядывала волчья пасть. Все, кто не успел убежать остались здесь. Птицы, звери, насекомые. Водная баба не пожалела никого. Никого, кроме меня. Я был польщен, но чувствовал себя на удивление мерзко. Один в этом водяном аду, на этом празднике смерти. Я взглянул на далекий Дол. На стене кто-то отчаянно махал фонариком, призывая меня хоть как-то отозваться. Я взглянул на холм, увидел сломанную пополам ивовую ветку, побитую траву. Это мне досталась лишь холодная вода, а здесь еще и град прошел, судя по дырам на холме размером с доброе яйцо.

Нет, по такой грязи на холм не полезу. Я достал насквозь промокшую тряпку и пару раз махнул ей в воздухе. Увидят, значит хорошо. А не увидят, так, я-то что могу. Я и так сделал больше чем мог. Я выжил.

Вот интересно, а свитки от воды портятся? Я же бросил сумку посреди поля. Слишком она тяжелая была, бежать мешала. Вот только достаточно ли она тяжела, чтобы ее не смыло и не унесло демоны знают куда. Надо бы ее найти, хотя бы потому, что все именно ради нее и затевалось.

Я засмеялся. Искать сейчас сумку на дне нового озера, стоя по пояс в холодной воде, отличный способ порадовать Фому своим обществом. Мне такая перспектива не нравилась, и я был уверен, что Фома оценит, если я не появлюсь на его пороге. Надо бы выбраться из воды, желательно на какой-нибудь сухой, или хотя бы подсыхающий пятачок.

Тихий стон заставил меня вздрогнуть, напрячься. Рука сама потянулась к ножнам на поясе, тут же задрожала, а я завыл от боли. Проклятый мечник, демона тебе в печенку, похоже сломал мне руку. Вот и двумя пальцами пошевелить не могу. Нет, не отделается от меня Фома. Все же я перееду в его лазарет.

Я стоял по пояс в ледяной воде, посреди огромной грязной лужи, в окружении сотен мертвых птиц, и понимал, что если кто и может стонать, то это я. Но я не стонал. Я размышлял о неудобной больничной койке и прислушивался, что было сил. Стон не повторялся. Я усмехнулся, поднял, как мог правую руку, намереваясь разорвать рукав и посмотреть, что у меня с костями.

Стон. Тихий-тихий, словно человек издающий звуки, отчаянно пытается не привлекать к себе внимания. Я замер, выгнал из головы мысли, превратился в слух. Помогло. На этот раз я услышал его отчетливо и даже смог понять откуда он идет. Я развернулся к усыпальнице. Невидимый стрелок, дружище, ты выжил. Выжил в этом водяном аду. Ты молодец, ты правильно поступил, что выжил, теперь мы с тобой познакомимся поближе и обсудим несколько интересных тем.

Я взглянул на раненную руку, подумал, что не плохо было бы ее привязать к телу, и тут же отмахнулся от мысли. Фома хороший доктор, он поправит. Расталкивая трупы животных, которых становилось все больше, пробираясь через обломки веток, вырванные пучки травы, корявые невесть сколько пролежавшие в земле корни, я добрался до холма, где скрывался вход в усыпальницу. Мельком подумав о том, что больше можно не беспокоиться о сохранности мертвецов там упокоенных, я взобрался на холм.

Изгваздался в грязи по самые уши, превратил склон в грязевую кашу, едва не лишился сапог, но все же влез наверх.

Она лежала на животе, уткнувшись лицом в мокрую землю. Мокрые волосы ее безобразной, русой кучей свалились на землю, возле ее плеча. Она все еще сжимала в руке лук. Точнее его обломок, возможно она пыталась встать с его помощью и не смогла. А возможно и нет. Мне плевать.

Я подошел ближе. Зрелище жуткое. На теле девушки не осталось ни одного живого места. Да и телом это назвать было можно лишь с большой натяжкой. Кости перебиты, внутренности перемешаны, и меж собой и с грязью. Голова и та пробита. В нескольких местах кровоподтеки и синяки. Но девушка еще жила. Не знаю за счет чего, но жила. Она стонала, пальцы ее пытались вцепиться в землю, чтобы поднять тело.

Глава 8

За окном кипела жизнь. Большими глотками, жадно, словно после долгой дороги по жаре, мужики пили пиво, бились друг об друга деревянными кружками, ели капающее жиром, жаренное мясо, смеялись сами и тискали пьяно хохочущих баб. Они веселились. Им было хорошо.

Старший магистэр Руовирио Дерджален повел шеей, пытаясь избавиться от неприятных ощущений. Скривился на хруст и щелчок вставшего на место позвонка, тяжело вздохнул. Поморщился, представив, как по его языку ползет тонкая, чудно пахнущая, колючая струйка пива. Как послевкусие напитка разбавляется великолепным жаренным, жирным, тающим на языке, обволакивающим глотку, растекающимся по небу, вкусом мяса. Магистэр снова поморщился, стараясь отогнать ненужные мысли. Нужно работать, нужно делать дело. А так хочется послать все в Бездну и присоединиться к гулякам. Есть хотелось очень сильно, жажда донимала меньше, но и от нее могло бы помочь пиво. Тем более, что вот оно за окном, лишь протяни руку...

Магистер вздохнул и отвернулся. Демон никуда не делся. Он сидел все в той же скучающей позе, сложив за спиной могучие черные крылья, ковырял полированным когтем землю и равнодушно смотрел на суетящихся вокруг магистэров. Дерджален набрал полную грудь воздуха, шумно выдохнул, обернулся, взглянул через окно на радующуюся в таверне пьяную компанию и повернулся к демону.

— Имя?

Демон поднял на него красные, со змеиными зрачками, глаза, моргнул и улыбнулся.

— Ну наконец-то! Человек, давай быстрее покончим со всем этим, да я пойду. Давай, состряпай нужные бумажки, напиши, что Шаган похулиганил немного, но не по прихоти, а ради дела. Я подмахну, — левый глаз демона на мгновение прикрылся, — и пойду. Дел у меня много. Очень.

— Имя, — устало повторил магистэр, не собираясь никуда торопиться. У него тоже были дела, но спешить их делать он не хотел.

— Издеваешься? Ну, хороший же план я предложил, чего нет-то?

— Ты демон, — вздохнул магистэр. — Ты в Сайяале и не в клетке. Ты только что убил шестерых. И ты спрашиваешь, чем плох твой план?

— Ну, да! Отличный же план. Я иду по своим делам, ты по своим. Здорово же!

— Не здорово. Совсем не здорово, когда ваше племя свободно разгуливает по городу.

— Так в этом беда? — демон засмеялся. — У меня есть разрешение, — он потянулся к штанам, но замер, магические браслеты не позволяли ему залезть в карман. — лежит вот здесь в кармане. Цепочка порвалась, — тут же пояснил он, увидев удивленно приподнимающуюся бровь магистэра. — Совсем делать разучились. Слушай, да сними ты это с меня, — он поднял руки, лишь отдаленно напоминающие человеческие. — обещаю не побегу. Хотел бы убежать или навредить, не стал бы ждать ваших мальчиков. Да и к тем шестерым приглядись. Один прохожий, случайный, моя вина, не отрицаю, готов компенсировать. Но остальные пять? Пара изгоев и тройка ведомых. Как тебе улов? А? — демон довольно улыбнулся.

— И половина квартала в щепки, — магистэр покосился вниз по улице где медленно тлел некогда крупный, но достаточно ветхий дом.

— Не мелочись, магистэр. Почините вы свой квартал. Всегда же чините. Но два изгоя в городе как тебе? И пойманы они мной. Ладно, не совсем пойманы. Допросить ты их не сможешь. Признаю свою вину, раскаиваюсь. Обещаю впредь быть осторожней и осмотрительней. Обещаю в следующий раз оставить одного, чтобы он хотя бы мог лепетать чего. А теперь, магистэр, неси бумаги.

Демон замолчал, удивленно уставившись на медальон с кошачьей лапкой и серым перышком.

— Не, не. Не-а! Ни за что!

— Покажись, и мы продолжим разговор без оков. Нет, и я просто отдам тебя братьям. Результат будет тем же, но отчет я получу только через два дня. Лично меня этот вариант устраивает даже больше. Я должен переехать туда, где мне не нравиться даже быть. А я буду вынужден там жить. Подари мне два дня дома.

— А еще нас называют эгоистами и обманщиками, — вздохнул демон, забирая медальон. — Смотри!

Руовирио Дерджален долго всматривался в Суть демона. Его мало интересовали параметры Порядка и Хаоса. Он слегка удивился, увидев приличные параметры Жизни, что превышали его собственные на несколько единиц, но тут же вспомнил, что демоны тоже живые, хотя жизнь их и происходит от великого Хаоса. И все же он запомнил этот факт. Столичная библиотека должна хранить много информации, и она обязана с ним поделиться. Дерджален вздохнул. Библиотека единственное светлое пятно в переезде. Он не хотел в столицу, но в выборе между отставкой и новым назначением выбрал второе. Пусть и придется переехать.

Все навыки демона были от Хаоса. Все, кроме одного: лечение. И он не просто имелся, он был поднят до границ Жизни, как и все три умения, находящиеся под ним. Брови магистэра удивленно поползли вверх. Демон все правильно понял, усмехнулся:

— Я с людьми работаю, а вы, уж прости, магистэр, но существа хлипкие. Смелые до безумия, выносливые аки бесы, но уж дюже хлипкие. Приходится поддерживать.

Магистер кивнул, сделав пометку расспросить демона подробней и об этом. Перейдя к навыкам Хаоса, Дерджален лишь мельком пробежался по ним, отмечая, что сил и средств на собственное развитие демон не жалел. Каждый навык если и не был развит под потолок, то был весьма близок к этому. С умениями так же. И поскольку Хаос был весьма благосклонен к этому демону, то и навыков у него было много. Они делились примерно поровну, боевые и нет.

Взгляд магистэра застыл. Он смотрел на навык и жутко завидовал демону. «Запах лжи». Как бы все стало проще, если бы у него был подобный навык, сколько преступлений удалось бы раскрыть, не сходя с места.

— И не надейся, — буркнул демон. — вы существа хлипкие ее вонь тебе мозг вскипятит. Ты не представляешь, как она воняет. Даже меня наизнанку выворачивает. Но ты прав оно того стоит. Но в Бездну второй раз я за ним не пойду! — огромная ладонь демона звонко хлопнула по колену.

Дерджален сглотнул. Навык Бездны. Говорят, люди, что получают подобные рано или поздно сходят с ума. Лишь единицы оказываются достаточно сильны, чтобы противостоять самой Бездне.

Глава 9

Данкан обещал разобраться. Он обещал узнать, все что сможет о человеке по имени Патс и если будет необходимость, то он лично съездит в Стожок и прижмет яйца тамошней магистэрии. Он так и сказал, про прижмет и про яйца. И выглядел он при этом вполне уверенным. Он даже показал, как именно будет сжимать. Хорошо, что не показал, что именно. Однако, я ему не слишком поверил. Хотя бы потому, что разговор наш проходил на бегу. В прямом смысле этого слова. Мы шли очень быстрым шагом по ведущему к арсеналу коридору и Данкан не высовывал носа из каких-то бумаг Он походу отдавал распоряжения встречающимся нам людями те мчались в разные стороны, часто противоположные тем, куда шли до встречи с начальством. Данкан был слишком сосредоточен на том, что происходило в Доле, и мои проблемы он хоть и выслушал и более того, услышал, но заниматься ими сейчас не собирался. Вот закончится суета, тогда он сядет, все обдумает и поступит с жесткой прямотой военного, так, как и пообещал мне не так давно.

Собственно, разговаривая с ним я, чего-то подобного и ожидал. Еще когда я только собирался в рейд в усыпальницу Дол наполнило напряжение. Я чувствовал его. Во взглядах, в позах, в движениях. Воздух словно стал тяжелым, липким, вода колючей, запахи стали другими. Люди были напряжены и с каждым днем, с каждым часом напрягались все сильнее, словно кто-то натягивал их внутренние пружины.

И вот сейчас он их спустил.

Дол напоминал муравейник, в который злобный мальчишка сунул раскаленный прут. И теперь те, кто не сгорел в первые мгновенья пытались спасти свое жилье, не обращая внимания, что уже у самих горят лапки. Я шел по коридору, сталкиваясь с людьми, замечая пробегающие мимо знакомые лица и отчаянно ничего не понимал. Мои попытки выяснить хоть что-то раз за разом терпели неудачи. Даже когда я перехватил бегущего мимо мальчишку-посыльного и прижал его к стене, то не успел и вопроса задать, как он вывернулся ужом и умчался по коридору. На меня он даже не оглянулся.

— Что происходит? — я бесцеремонно ввалился в кабинет Елизара.

Он поднял на меня взгляд, поморщился. Отложил перо, закрыл чернильницу. Выпрямился, взглянул на стол. Губы раздраженно дрогнули. Он собрал бумаги со стола, аккуратно сложил их стопкой, перевернул чистой стороной вверх. Понял, что сторона не чистая. Коротко выругался, накрыл их снятой с лампы тряпочкой. И только после этого еще раз взглянул на меня.

Старый параноик, как называет его князь. У него в рабочем кабинете только два стула. На одном сидит он сам, другой поставлен так, что при всем желании невозможно разглядеть на столе хоть что-то, кроме пера. Высокая полка, со множеством отделений, где хранятся весьма важные записи, часто сделанные на обрывках от бумаг с еще более важными записями, перекрывает обзор стола. Для того, чтобы хоть что-то там разглядеть надо шею как у жирафа отрастить. И тем не менее Елизар всегда убирает бумаги. Желательно в ящик стола. Но я лицо, так сказать, доверенное, при мне можно и на столе бумаги оставить. Князь вечно смеется над ним из-за этого, говоря, что достаточно просто перевернуть бумагу. Но Елизар с ним не согласен, и они часто спорят. И по этому поводу. Громко, яростно, с раскрасневшимися лицами злыми глазами и сжатыми кулаками. Первые разы меня это пугало и лишь позже я понял, что мужики таким образом спускают пар. Они ругаются из-за ничтожного, не стоящего даже упоминания, повода, зато все остальное могут воспринимать спокойно. Я, глядя на все это, тоже завел себе привычку прятать то что держу в руках или то, чем я занят, как только слышу стук в дверь. Лишней такая привычка точно не будет.

Елизар смотрел на меня красными от недосыпа глазами и, устало, но добро, улыбался.

— О чем ты? — спросил Елизар, сладко зевнув и почавкав после.

— Об этом, — я ткнул в него пальцем. — Судя по твоему виду, ты дня три уже как на ногах. Небось и спишь не больше часа в день и все здесь за столом? Что происходит в Доле? Все бегают как сумасшедшие, пол даже в конюшне отполировали, а из стен пыль меж камнями выковыривали. Теперь там кладка чистая. Красить в белый князь ее не собирается?

— Слишком много сарказма, — скривился Елизар.

— Много? — удивился я. — Не, это мало. Ты вообще в курсе, что происходит за стенами Дола?

— А да, я совсем забыл. Как твой рейд? Так ведь это называется? Рейд? Я не ошибся?

— Не ошибся, но это не имеет значения.

И я вывалил на него всю историю, произошедшую за последние сутки. Не забыв, конечно поведать как я вплавь, добирался до Дола через кучи мусора с трупы зверей. И как удивился, когда вода стала ниже и я вышел на совершенно сухой участок верстах в трех от стен Дола. Здесь вообще не было никакого дождя. Никакого! Ни капли не упало. Я едва не околел на ледяном ночном ветре, спасибо охране и ворота отперли, и накормили, и обогрели, и переодели, и в дом сопроводили.

Елизар слушал, не проявляя никакого внимания или интереса. Его взгляд блуждал где-то в заколках разума, лишь изредка появляясь, проверить не ушел ли я еще. И замечая меня разочарованно прятался обратно.

Я усмехнулся. Нет, друг мой, от меня ты просто так не избавишься. Ты только что-то прослушал историю моего путешествия, а теперь услышишь его суть. И я рассказал о том, как потерял сумку с трофеями и что произошло дальше.

Взгляд Елизара изменился. Сумку и трофеи от проигнорировал, но на рассказе о водной бабе я полностью завладел его вниманием, а слова умирающей девушки и вовсе заставили его вскочить и заходить взад-вперед вдоль стены. Он ходил, чесал подбородок и о чем-то думал. Он ходил туда-сюда, совершая по десятку шагов в каждую сторону, каждый раз уклоняясь от неудачно стоящего стула, выгибаясь в сторону. Раза три он спотыкался о стул, прежде чем нервно оттолкнул его. Постоял, посмотрел и задвинул под стол.

— Значит она знала кто ты?

— Угу, — я выдохнул, не скрывая облегчения. — Знала.

— И сказала тебе об этом?

— Угу, сказала. Ее слова, когда она ещё была жива, могли быть просто словами. Однако, умерев дознавателю она соврать не могла.

Глава 10 Сайяаль

Горло перехватило. Воздух внезапно стал густым, обрел вкус прокисшего сыра и никак не хотел проходить в легкие. Дыхание прекратилось. На глазах выступили слезы. Ладони вспотели, лицо раскраснелось, уши горели нестерпимо. По спине, прямо по позвоночнику, побежала тонкая струйка пота.

Он поднял затуманенный взгляд на стоящего перед ним человека и шумно сглотнул. Бог! Он впервые видел перед собой Бога. Так близко, что можно было бы его коснуться, если набраться смелости.

Будучи старшим магистэром, Руовирио Дерджален не был откровенным трусом. Однако и великой смелостью не отличался. Сам он считал себя осторожным и расчетливым. Что думали о нем окружающие его не слишком волновало. Для этого он был слишком стар. И обладал достаточной властью, чтобы не беспокоиться о мнении толпы. Начальство дело другое, мнение начальства вещь святая. Перед начальством нельзя показать страхов. А еще, возможно, перед высшей знатью, но с ней магистэр пока не встречался. Однако сейчас перед ним стоял бог. Во плоти. А Бог — это выше и знати, и любого начальства. И не думать о том, как этот бог относится к нему Дерджален не мог.

Вестник повернулся, взглянул на него, широко улыбнулся, кивнул и, слегка склонив голову, на бок тихо проговорил:

— Вы ошибаетесь, магистэр, я не бог.

— Вы умеете читать мысли? — глаза магистэра едва не выпрыгнули из глазниц.

Страх за мгновение превратил каплю на спине в ледяную колючку, тут же впившуюся в тело. Если он читает мысли, если заглянул внутрь магистэра? Что будет если он узнает о заключенной сделке? Какая страшная смерть ждет магистэра. Но Вестник не шевелился, глядя на магистэра спокойным добрым взглядом.

Ничего не будет! Ничего! Это не только его сделка. Не он один в ней участвовал. Руовирио судорожно сглотнул, прикрыл глаза, глубоко вдохнул и успокоился. Ледышка на спине не растаяла, но скатилась вниз, больше не терзая кожу.

— И снова вы ошибаетесь, магистэр. Мысли читать я не умею, хотя это могло бы быть полезно. Но я знаю вас, людей, я очень долго живу среди вас. Я выгляжу как вы. Я часто и думаю, как вы. Я знаю вас. Не вас лично, магистэр, с вами, до сего дня, я не имел чести быть знакомым. Я имею в виду людей. Всех вас. Всех людей. Я знаю, как вы думаете, потому могу угадывать и предугадывать. Но мысли я читать не умею. И я не бог. Я всего лишь долго живущее, достаточно сильное, чтобы со мной не связывались, — он покосился на весело скалящегося демона, — существо. Я даже не бессмертный.

— Да ладно! — громыхнул демон. — Еще бабка моей бабки, когда в горшок гадила сказки про тебя слушала. Не бессмертный он. Ага!

— Все смертны, — повернувшись к демону, с прежней широкой улыбкой на губах произнес Вестник. — Даже боги. И все боги смертны, — Вестник, словно извиняясь пожал плечами.

— Вы уверены? — голос Руовирио дрожал и скрипел. Он был едва слышан даже ему самому, но Вестник услышал. — Вы видели?

— Видел, что? — Вестник нахмурился. — Мертвых богов? — он вздохнул и улыбнулся. — На моей памяти богов было убито не мало. Но справедливости ради, должен сказать, что я даже не слышал, чтобы хоть один умер своей смертью. Хотя, — он задумался, но уже через мгновение мотнул головой. — Нет, его тоже убили. Кому мешал безумный старик? Ну, развязал пару войн, ну, едва не утопил мир в крови. Но обошлось же! Мне он нравился. С ним было интересно. Да, господин магистэр, я уверен. Я своими глазами видел, как их убивают. И, клянусь, некоторые из них заслуживали смерти. Некоторые заслуживают и сейчас, — брови Вестника приподнялись и опустились.

Брови демона повторили его движение, но зависли наверху. Демон почесал затылок, прищурился, поморщился, мотнул головой не желая проигрывать внутреннюю борьбу. И все же проиграл.

— Подробнее, — не слишком уверенно проговорил он. — Хотя, думаю, я об этом сильно пожалею. Ведь это и есть те самые плохие новости? Да, Вестник?

— Ты не меняешься, Шаган, все так же любишь говорить... — Вестник замялся, подбирая слова. — Ты любишь говорить ничего, — засмеялся он.

Демон оскалился, показав клыки. Вестник кивнул, приложил палец к губам, поднял руку. Его пальцы едва заметно засветились жёлтым. Он подмигнул магистэру. По спине Дерджалена пробежал холодок.

С пальцев Вестника сорвалась жёлтая искра, взлетела высоко и рассыпалась яркими огоньками. Они падали медленно кружась, оставляя за собой едва различимые дымные полосы. На самом верху, там, где взорвалась искра, образовалось плотное пятно. Дымные нити натянулись, стали плотнее, превратившись из белых в жёлтые, а затем в лиловые. Они опускались по широкой дуге, охватывая стоящих под ними кольцом.

Земли они коснулись одновременно. Все разом. Зашипели, подняв столбики сизого дыма, потянулись вверх и опали, растекаясь по земле, соединяясь друг с другом, образуя круг. Едва круг был сомкнут, как плотное пятно сверху засверкало, дымные нити натянулись, задрожали и расшились, сливаясь друг с другом, образуя плотную стену дыма. Последние клубы сплелись меж собой. Пятно наверху ярко, всего на миг, вспыхнуло и дымная стена стала прозрачной.

— Теперь мы можем говорить спокойно и свободно, не боясь быть услышанными или подслушанными, — произнес за его спиной Вестник.

Руовирио Держдален словно не слышал его слов. Он смотрел на дергающийся, разрезанный ровно пополам трупик крохотной птички. Ее убил купол, что поставил Вестник. Просто разрезал ее пополам, отделив зад от головы. И никто, ни Вестник, ни проклятый демон не обратили на это внимания. А птичка не хотела быть здесь, она хотела домой к птенцам, или любовнику, а может и любовнице, магистэр не разбирался в птицах. Да и ему не было жаль погибшую птаху. Он не знал ее, и предпочитал не жалеть о том, что ему не известно. Но не видеть в мертвой птице себя тоже не мог.

Он оказался заперт здесь с двумя сущностями, преследующими свои цели. Демон, он живет слишком долго, но стареет и умирает как человек. В книгах говорилось, что они доживают до тысячи или двух тысяч лет. Боги. Боги бессмертны по свей сути и Вестник, говорящий, что он не бог только что это подтвердил. Им есть что терять и что делить. Но причем здесь он, маленький человек, чей век не насчитает и сотни лет. И большая его часть уже прожита. Он будет разрезан как эта птичка, легко, незаметно и безжалостно, сразу же как только в этом будет необходимость. Боги попросту не заметят его. Но пока он еще жив. Пока он им нужен.