Маршруты

1 часть

Кладовой глубины

И снова тот же маршрут. Миновав ржавый виадук, возвышающийся над железнодорожными путями, пройдя мимо двух наспех собранных фруктовых магазинов, покрытых синим хрустящим тентом, из которых доносились возбужденные и объёмные, но, тем не менее, добрые голоса как и продавцов, так и покупателей, я вышел к соприкосновению колёс и дороги, шума моторов и безмолвия грунта. А позади выглядывала шляпка кинотеатра «Владивосток». Палило солнце. Стенки ноздрей мягко и плотно обнимала духота. У корней волос вспыхивал пот. По пешеходному переходу прохожу в сторону больнично-зеленого забора, за которым в белых старых домах и домиках сидят психи, доктора и отчаянье. А хотя, может, и печаль. Прохожу мимо. Иду в сопку. Тяжко, тяжко, тяжко. Вот уже и остался позади магазинчик с приятным холодком от кондиционера. Устремился вглубь улицы Спиридонова. Старые скисшие девятиэтажки. Обвитые растениями. А между ними стоят зелёные-зеленые деревья, из которых проступают длинные ветки, как слезами выпадающие нити из клубка… Изумрудные… Изумрудные деревья. Именно влага даёт им этот изумрудный оттенок. Подхожу к своей девятиэтажке. Чёрные кнопки на домофоне. А слева забор и через него виден закат. Город скисших брёвен. Твой голос заглушается шумом моря. Ты песня. Песня оборванной струны. И песня волны. Именно в тебе так уместно сочетаются нервность и безмятежность, безумие спокойное и безумие дикое. Ты одновременно изящен и груб. Ты высыхающий и увлажняющий. Момент спотыкания. Ты, может, высыхавший и увлажнявший.

Сложенные руки с тонкой, почти мраморной кожей. Их касался мягкий и неуклюжий пучок света. Девушка, опершись на забор, сидела на ступеньках с усталым и чуть запотевшим взглядом. Это была та самая духота, что оставляет над верхней губой тонкий слой влаги, а с ямочек под носом и внутренних уголков глаз стекали капли. Золотистые волосы, белое платье. Ступеньки, а дальше Триумфальная арка. Голоса иностранных туристов. Издали доносился шум авто. Между лапками деревьев просачивался свет. Она так спокойно смотрела. Её безмятежность, мягкость, доброта, но вместе с тем какая-то сухость, даже печаль, тоска рифмовались между собой во взгляде. Её глаза были стихотворением. Были маленьким стихотворением, но оно было именно тем, которое хотелось бесконечно растягивать. Оно несло лавину чувств. Но это только глаза... А вся она была поэзией. Да, точно, поэзией... Лицо, руки, шея, живот, ноги. Вся она! Но поэзией такой, не кем-то написанной, а просто возникшей. У этой поэзии нет автора (авторов), она просто есть. И она не является образом её, а – ей самой. Просто возникла. Чистая, неутяжеленная. И вдруг зазвонили колокола. Именно «вдруг». И эти колокола были запятыми, обособляющими именно этот момент. Подчеркивающими миг... Я пошел дальше к...

— Увлекательно смотреть на небо! Иногда оно акварелью облаков может сказать что-то важное, сокровенное, ценное. Сказать что-то именно на твоëм языке чувств. Личном, кротком, чутком. Порой его безмятежность и безмолвие ценнее для человека, чем тысячи слов и действий.

– А иногда человеку нужно услышать человека. Небо-то, конечно, красивое, но ему не важен ты. Ему абсолютно плевать. Оно -- небо. Поэтому просто плывет, плывет... А человек слушает, любит, стыдится, злится, гневается, грустит, радуется, чувствует, успокаивается. В нём есть противоречия. И это делает его человечным, более близким, чем небо. Природа на такое неспособна.

— А человек ведь порождение природы...

– Но даже так он одновременно и сложнее, и проще неё. Как будто он другой.

— Но где же тогда найти покой?

– И там, и там. Я не говорю, что природа хуже. Но не нужно забывать про тех, кто вокруг тебя.

(Пауза)

Здесь нужно повернуть налево, а потом вперёд, не доходя до Семёновской.

— Удобно в центре жить?

(Пауза)

— Вольготно.

Представьте. Полдень. Москва. Тверская, Новокузнецкая, Моховая, Китай-город. Ровный полдень, ни минутой позже. А еще Тверской и Страстной бульвары, Малая и Большая Бронные, Старый и Новый Арбаты. Болотная набережная. Камергерский переулок. Пушкинская площадь. Сам зеленый Памятник-Пушкину, Библиотека иностранной литературы, река Яуза, памятник Шолохову, Сиреневый сад, дом Станиславского. Это если говорить про конкретные места. Все они так или иначе оставили отчётливый, рельефный след во мне. Чувственный, во многом нежный, личный след. И он отпечатался вместе с солнечным светом. Именно полдень и аккуратное полдневное солнце. Где-то я цеплялся за один образ или его деталь, а где-то только за само ощущение от места. Шагая по Тверской, я видел в первую очередь театр Ермоловой и Школу-студию МХАТ, а потом в надежде шёл к Пушкинской площади, чтобы вновь увидеть зелёный памятник, как будто он мог там и не быть. Китай-город же будоражил во мне чувство холмистой местности и её поэзии. Новокузнецкая – чувство любви к низким, милым каменным домикам. Я там радовался. Все места дали мне те самые моменты, в которых я был живым. Несмотря на ностальгию и тоску, страх и отчаяние. Несмотря на боязнь себя и чувство утраты. Я смог быть тогда счастливым в том числе и с их помощью. Они что-то мне такое дали... Без чего я не могу. И именно полдень. Ни секундой позже.

Представьте. Владивосток. Постышева, Станюковича, Гамарника, Спиридонова, Светланская, Семеновская, Иртышская, Проспект 100-летия, Бородинская. И здесь сложнее. Намного. Если говорить конкретнее: Покровский парк, Площадь Борцов, Дальрыбвтуз, Пушкинский театр, Триумфальной арка, Спортивная набережная, Арбат. И это всё сложнее. Сложнее, но ближе. И так по-грубому аккуратно. Так любвеобильно и нервно. Я знаю, да, я сказал, что ты город скисших брёвен. И это не оскорбление. Отнюдь. В этом твоя красота. Твой шум служит мне музыкой. Колыбель сознания. Ты прекрасен. Ты дал мне боль, муку, радость, тоску, меланхолию, любовь, счастье. И именно поэтому ты сложен. Именно поэтому я тебя люблю. В жизни каждого человека появляется место для любви к месту, домику, ощущению какого-либо пространства. И вот ты – мое пространство. И когда я вижу эту огромную церковь, памятник Элеоноре Прей, Мандельштаму, во мне пылает, бьется, льется и ежится... "Здесь камни – голуби, дома, как голубятни". И я не хочу думать о конце, не хочу. Не могу я представить разлуку. Сколько сил мне превозмочь? Не могу уехать. Не могу.