Матриархат

Шадер

Когда Ллос тащила свой народ под эти темные тяжелые своды в изгнание, тысячи и тысячи лет назад, то вряд ли могла знать, как же здесь будет красиво.

Что в темноте пещер тоже есть яркие, сочные краски, что там, где нет листьев и шепота качающихся крон деревьев, мелодию и ритм задают пятнистые шляпки грибов и волны мха. Что ручейки подземных вод собираются в прозрачные озера, рисующие бесконечно живую и жизнерадостную вязь теней на сводах пещер.

Если бы Ллос знала об этом, то лопнула бы от злости.

Но сказка девственных пещер заканчивается там, где появляется дыхание Паучьей Королевы. И вот хищными тварями из Бездны выползают города дроу, отравляя почву и воду озер, высасывая соки из земли, убивая и порабощая всех, кто не принадлежит к их расе. За тысячи и тысячи лет пещеры умоют кровью и оглушат криками жертв, покрыв густыми тенетами. Каждый город, как смертельная болезнь, как приговор. Но ты ведь здесь свой, правда?

Небит-Даг. Черная гора. От храма Ллос из центра до окраин змеятся, извиваются, сплетаясь телами, улицы. Утлые лачуги простолюдинов грязными портовыми шлюхами лижут заборы-сапоги резиденциям Великих Домов. Безумными огнями всех оттенков плесени горят уличные фонари, не гаснущие даже для того, чтобы можно было замечать смену суток. Сотни чужих домов и закрытых дверей.

Что ты здесь ищешь?

Тебя кто-то ждет?

Услышь песню камня на своде пещеры.

Мы родились вместе. Ты и я. Когда живешь миллионы лет, то считаешь время не мгновениями — годами. Мы росли вместе: ты тянулась вверх, а я стремился вниз. Мы связаны древними узами, мы суженые, обвенчанные водой, что стекает по моему телу и, преодолевая пропасть между нами, попадает на твое тело. Я ждал, когда ты вырастешь, и мы сможем быть вместе. Когда наши тела сольются в единое целое и ничто больше не сможет нас разлучить. А пока год за годом, год за годом только вода, которая наращивает наши тела, передает через бездну мои поцелуи и высекает эхо твоих слов. Я всегда отдаю, ты всегда получаешь год за годом, пока мы не станем одним целым. Но недавно сюда пришли странные черные муравьи, и я перестал слышать твой голос из темноты. Загорелись огни, развеяли мрак, и я увидел других. Они тоже были из камня и тянулись башнями-шпилями вверх, но среди них не было тебя. Я горевал, я оплакивал, но моя вода больше не приближала меня к тебе и я устал. Раз ты не можешь подняться ко мне, то мне незачем оставаться тут. Одно мгновение и мы будем вместе. Навсегда. Я иду, любимая.

Шадеру приснилось, что его мир взорвался и разлетелся на мелкие кусочки. Сон был настолько реальным, что проснувшись и приложив руку к лицу, он обнаружил там мелкую каменную крошку. Наскоро запалив оставленный вчера хозяйкой светильник, дроу огляделся. За спиной ровная стена, перед ним ровное каменное тело гигантского сталактита, который проломил крышу дома и заблокировал единственный выход.

— В любой еде может быть отрава, — усмехнулся Шадер и подошёл ближе, чтобы погладить камень. Мелькнула и пропала дурная мысль о том, что если бы он вчера должным образом отреагировал на призывный взгляд хозяйки вместо того, чтобы сразу пихать ей в руки за ночлег все монеты, что у него были, то проснулся бы он сейчас совсем в другой комнате. Паучья королева, что ли, решила ему отомстить за глупую скромность столь экстравагантным способом? Как теперь выбираться отсюда?

Сдвинуть с места каменную глыбу Шадеру, разумеется, было не под силу. Запасного выхода, окна или люка на полу в комнате не было. Только грубо сработанная из ножки гриба-жныря кровать, да то ли тумба, то ли табуретка из того же гриба, да пара вбитых в камень стен штырей, на одном из которых болтался его старенький плащ пивафри. Пролом в хлипкой крыше из того же жныря намертво запечатан проклятым сталактитом. Невозможно, чтобы такое громкое и невероятно разрушительное происшествие осталось без внимания хозяев этого дома. Да и чего уж говорить, жителей всех соседних домой в этом бедняцком квартале.

— Эй! Эй, кто-нибудь! — что есть мочи завопил замурованный дроу.

— Ты там живой, что ли? — сердито поинтересовался чей-то голос по ту сторону сталактита.

— Пока да, — тихо буркнул себе под нос Шадер и снова что есть мочи завопил, — вытащите меня отсюда!

— Вытащи, какой быстрый, — сердитый голос стал откровенно злым и раздраженным, — пока придут рабочие, пока разберут стену, платить им еще чем-то надо.

— Я заплачу, — отчаянно соврал Шадер, — только вытащите.

Сердитое ворчание снаружи стало неразборчивым, а потом и вовсе стихло.

Несчастный узник заметался по комнате, хотя метаться здесь было очень не просто. Три шага в одну сторону и столько же обратно. Минуты ползли медленнее сытого рофа по пастбищу. Чтобы хоть как-то унять подступающую панику, Шадер принялся пересчитывать щербинки на сталактите, водя по нему кончиками пальцев. Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь. Как семь Великих домов Небит-Дага. Та, что была первой и самой глубокой — ненавистный Дом Эвир, следом за ним сразу же Сойорн, в стороне Кеил-Ра и Д'араунд, снова вниз и там Рибизи, а шестого почти нет, даже проклятый камень знает, что его почти нет. Ззириндин. И самый мелкий, ненужный и незаметный Тахтамыш. Дроу прикрыл глаза и коснулся лбом камня. Безумная, глупая и давно забытая история. Забытая всеми, но не им. Когда-то он был вторым сыном шестого дома. Не самая завидная участь и не самая счастливая судьба. Но он был доволен. Если не обращать слишком много внимания на злые игры сестер, безразличие взрослых, мать, от которой он видел только побои, то жилось маленькому десятилетнему дроу неплохо. Он даже умудрился подружиться с таким же как он мальчиком, сыном простолюдина. Вместе они убегали из-под опеки сестер, чтобы облазить вдоль и поперек все окрестности города. Их, правда, всегда находили, а потом пороли так, что лежать можно было только на животе. И они лежали вместе, смеялись и плакали и снова убегали. А однажды Шадер спрятался так хорошо, что нашли только того мальчишку и уволокли домой. Он так обрадовался нежданной свободе, что убежал еще дальше и прятался еще дольше, а когда надумал вернуться, то возвращаться уже было некуда.

Элл

О, Великая Тьма, склоняю пред тобой колени! Ты Матерь всего сущего и Начало всех начал! Осени своей благодатью детей твоих. Не оставь их на растерзание жадным Богам! Прими их пороки, избавь их от слабостей! Мы, рожденные во тьме, во тьму же уйдем после смерти, и вся наша жизнь происходит во тьме.

Единственное, чего нельзя делать во тьме — торговать. Теперь я знаю, куда своим концом упирается в землю радуга — в базар Небит-Дага.

Красное мясо рофов в палатках мясников, статуэтки из обожженной оранжевой глины, желтый огонь в горнах кузниц, все оттенки зелени самоцветов в лавках ювелиров, голубые склянки алхимиков, синие шляпки грибов и фиолетовые переливы паучьего шелка.

— Рабы, отличные рабы!

— Загляни ко мне, красавица, у меня лучший шёлк в Небит-Даге.

— Эй, почем ножи?

У работорговца Сильерда голова шла кругом и в ушах звенело от переливчатого многоголосья. После тишины подземных переходов, через которые его караван тащил свои медлительные повозки, шумный базар большого города изрядно действовал на нервы. Сильерд торчал здесь уже третий день и никак не мог распродать свой живой товар. Не иначе все аристократы из Великих Домов сговорились, чтобы обходить его палатки стороной. А у челяди ветер гуляет в карманах. Вот и удалось спихнуть только одного крепкого орка почти за бесценок (этот смердящий кожаный мешок больше сожрал и перепортил в дороге), да сменять хромого кобольда на несколько фляг питьевой воды.

Плотный и кряжистый дроу в костюме из грубо выделанной кожи, в нелепой шляпе с широкими полями, натянутой по самые глаза, обернулся и пересчитал свой товар. Еще два кобольда (самка и самец), три гнолла и багбир. Да, еще Элл, его гордость, его живая витрина и самая большая драгоценность во всем караване. Цену за него Сильерд всегда произносил с особым чувством, как коллекционер, который хвастается своим шедевром. Когда-нибудь Элл озолотит его.

Хитрый торговец знал, как подать свой товар в лучшем свете. Высокий, статный дроу с клеймом раба на плече был обнажен до пояса, чтобы проходящие мимо женщины сразу могли оценить его рельефные мускулы и ровную чистую кожу без следов от плети. Хороший раб — послушный раб.

Элл сам, без подсказки хозяина, уделял внимание каждой покупательнице. Кому-то кротко улыбался, перед кем-то выпячивал грудь и расправлял широкие плечи, а едва завидев жрицу Ллос, смиренно опускал глаза.

Одну из них работорговец заприметил еще издали, и когда она со своим вооруженным спутником и служанкой приблизилась к его шатрам и клеткам с рабами, без промедлений склонился до земли, бормоча хвалебные приветствия в адрес превозносимой жрицы Ллос.

В белом плаще с кровавым подбоем легкой аристократической походкой под сень шатров вошла жестокая первая дочь четвертого дома жрица Зирит Д'араунд.

Диадема в форме паука нежно поддерживает пряди шелковых волос, широкий пояс охватывает тонкую талию поверх белоснежной мантии. На поясе змееголовая плеть, а с плеча на рабов хитро щурится всеми восемью глазами ручной паук. Зирит спокойна и даже весела.

Рядом с ней наставник воинов её дома, мастер оружия Валас Д'араунд, одетый по-походному во все черное. Доспех легкий, кожаный с рисунком благословенной паутины на груди. Рукоять и гарду короткого адамантового меча обвивает причудливая вязь сложного геометрического узора. Работа одного из лучших мастеров, без сомнений. Жизнь Элла стоит гораздо меньше, чем этот клинок. А Валас держится легко и непринужденно, переговариваясь с Зирит о новой зверушке в Гексастериуме, о вчерашних скачках на ящерах. В его взгляде та самая непоколебимая уверенность и чувство собственного превосходства, которое бывает только у воинов, не знающих поражений в боях. Мужчина-дроу, поднявшийся так высоко, как иным и в голову не придет даже мечтать.

— Я бы такое даже на корм ящерам не пустил, — презрительно изрекает он, обводя взглядом клетки, — ничего выдающегося.

Зирит прошла мимо подобострастно склоненного работорговца, наступив ему на пальцы простертых на земле рук и остановилась возле Элла. Грубо взяла раба за подбородок, пальцами разжала зубы, осматривая их. Потом придирчиво ощупала мышцы.

— Раб вне клетки и не на цепи, — задумчиво протянула жрица, впившись ладонью в гениталии Элла, оценивая размер, — это странно.

— Возможно, он слишком тупой, чтобы догадаться сбежать, — усмехнулся Валас, — или торгаш перестарался с воспитанием покорности. У меня огромные сомнения в качестве товара в этой убогой лавке. Пойдем дальше?

Зирит продолжала крепко держать раба за подбородок, встряхивая его голову каждый раз, когда Элл пытался опустить глаза. Не было в них безразличия сломленного человека. Более того, этот кусок мышиного помета имел наглость не дрожать перед ней, жрицей Ллос, в смертельном ужасе.

— Подожди, Валас. Сколько стоит этот раб?

Сильерд поднялся с колен, но спины не разогнул.

— Это очень хороший раб, госпожа, — торговец заискивающе выглядывал откуда-то из-под локтя Зирит, — он силен, ловок, натренирован. Хоть в армию, хоть домой...

Первая дочь четвертого дома выпустила из пальцев подбородок раба, раздраженно мотнула головой и Сильерд немедленно заткнулся.

— Я спросила сколько он стоит.

В глазах работорговца зажглись огоньки алчности, а кровь по жилам побежала быстрее. Он облизнул вмиг пересохшие губы и неуверенно выдавил из себя:

— П-пятьсот монет золотом, госпожа.

— Порази тебя свет, сколько? — белоснежные брови жрицы Дома Д'араунд поползли вверх, — Ты слышал это, Валас?

— А дома-то что с ним делать? — наставник воинов едва сдерживал смех.

Маленькие глазки работорговца тревожно забегали по сторонам. Манера жриц рассчитываться за товар так, что ты им потом еще и должен останешься, была широко известна. Он легко может разориться, если вместо солидной прибыли за лучшего раба нарвется на чистый убыток.