Майор, спеши меня любить

1. В сугробе ...

- Договоримся может?

Смотрю в наглую харю и испытываю огромную тягу немного подрихтовать ее. Очень хочу, но не могу. Не положено. А жаль! Воистину некоторые скромные желания не могут исполнится, потому что нахожусь при исполнении. То есть должен держать себя в руках, быть беспристрастным и неэмоциональным.

Как Понтий Пилат.

- В стенах моего кабинета ведите себя нормально, – монотонно выговариваю зажравшемуся мажору. – В салоне машины при задержании обнаружено, – кидаю перед ним пачки таблеток и коробки с травой. – Ваше. – Не спрашиваю. Утверждаю. – Признаете?

- Не-а! Я вообще-то имею право на один звонок. Слышь, следак. Хорошо выебываться. Бери бабки и разойдемся с миром.

Так … Время бесстрастности заканчивается, как короткий выпуск детской передачи «Спокойной ночи, малыши». То есть быстро и увлекательно.

Камеры у меня в кабинете не работают. Не удивляемся. Перебои с оборудованием. Ничего не поделать. Не торопясь, встаю. Мажор меняется в лице, затравленно наблюдает, как замыкаю дверь и разминаю шейно-воротниковую. Хрустит.

Захватываю тонкую шейку пиздюка двумя пальцами и давлю на болевые точки. Слегка, аккуратно, чрезвычайно заботливо прижимаю к столешнице. Наклоняюсь к уху, основательно доношу информацию.

- Слышишь, сладкий, сейчас отгребешь. Смотри внимательно, – тычу мордой в улики, – узнаешь? М? Ты праздник портишь, мне домой пора, а я все с тобой вожусь.

Втягивает сопли. Молчит гаденыш.

Вздыхаю … Ненавижу наглых малолеток.

- Спрашиваю в последний раз.

Чпоньк!

- Ай! Ай! Мое.

- Пиши, – протягиваю чистые листы.

Угу. У нас по старинке. Чистосердечка родным почерком. Вожусь с мажором еще пару часов и выдохнув, сваливаю последним с родной работы. Время остается только на переодеться, пару кофе и на выход.

Холодно. Накидываю капюшон, молнию тяну до конца. Ветер пробирает. Матерю уродов, что снова разбили фонари, перешагиваю горки застывшей земли в темноте и вдруг слышу писк. Котенок, что ли?

Темно. Не видно ничего.

Подсвечиваю смартфоном, у стенки лежит куча. Пищит или скулит, не разберешь. Слабо так подвывает, но звуки различить можно. Ругаю свое благородство, лезу туда. Вот оно мне надо?

От неожиданности почти спотыкаюсь.

Несуразно большая одежда. Сверху торчит клок волос. Человек?

- Эй! – толкаю немного. – Бомж что ли?

Комок шевелится. Высовывается голова и рассыпаются грязные пряди. Длинные.

Женщина? Не видно ни черта!

- Ты что здесь делаешь?

Слабый стон и невнятное бормотание. Наклоняюсь ниже. Не бросать же. Вдруг умирает. Врубаю яркость на всю. Точно, только не женщина, а девушка. Замараха какая-то.

Откуда взялась-то? Смотрю на часы, время поджимает уже. Вызвать ребят и все, не самому же возиться. Очередная бродяжка, их тут море мотается. Но что-то останавливает. Это «что-то» мне очень не нравится, вылезает на поверхность «чуйка».

По привычке быстро отмечаю детали. Странно, одежда не по размеру, но чистая. Не пахнет. Ботинки грубые бесформенные. Растянутый свитер.

- Ты кто?

Бледная рука откидывает спутанные волосы. Ох, ты ж.

Удивленно присвистываю. Вот это да. Глаза огромные. Синие-синие, пронзительные, аж жутко. Цвет нереальный.

Залипаю в моменте. Глазюки пробивают как лучи, добираются до нутра. Крошат там лазурными мечами напропалую и чуть ли не впервой меня дергает. Пробирает. Ну не могут быть у человека такие глаза. Уникум. Инопланетянка.

И такая разительная разница с хламидой, натянутой на нее.

На бомжиху она не похожа. Одета – врагу не пожелаешь. Девушки такое на себя только под наркозом надевают, да и то не всегда. Но в целом норм.

- Помогите.

Худючая, даже изможденная скорее. Голос еле слышен. Наклоняюсь ниже, чтобы расслышать. Лепечет что-то еще, не разобрать. Поднимаю за подбородок, всматриваюсь. Может наркоманка? Нет. Зрачки нормальные.

Трогаю лоб. Меня обжигает огненная кожа. Она горит. Клокочет, как лава.

Температура шпарит, не иначе.

- Тебя как сюда занесло, бедняга? Ты откуда? – пытаюсь разговорить, но тщетно. – Ладно, разберемся. Эй, замараха, Бог терпел и нам велел. Сейчас скорую вызову.

Копаюсь в мобиле, а моя находка начинает прерывисто дышать и ерзать. Трясет ее. Судорожно тянется к руке и машет головой.

- Нет … Нет. Они найдут. Найдут. Не надо.

Бредит по ходу. Несет несуразицу. Кому она нужна-то? Кто ее найдет? Хотя …

- Тихо, не бойся, – поднимаю ладони, показываю, что пока звонить не буду. Но делать-то что-то надо и как бы я опаздываю уже. – Все. Все говорю.

- Мне нехорошо.

Найденыш закатывает глаза, а потом ведет трясущейся ладошкой по щеке. Губами пересохшими воздух ловит.

2. Не бросать - мое второе имя.

Какая секта? Она из прошлого в наш мир явилась?

Хотя всяких общин полно, удивляться особо не приходится. Но и ей верить слету, тоже такое себе. По опыту знаю, иной раз задержанные такое сочиняют, можно романы писать. Платили бы будь здоров, если бы в газеты куда брали. Лепят настолько искренне, что наши неопытные новички могут поверить, рыть что-то сподобятся. Такие актеры попадаются и все как один невиновны, обстоятельства заставили, жизнь прогнула и все такое – классика.

Короче, надо разбираться.

Юзаю отросшую щетину, наблюдая как моя находка жалобно и горько пищит.

- М-да, – прикидываю, что же дальше. – Как зовут? Эй!

Прикладываю тыльную часть ладони ко лбу. Полыхает. Пышет, как печка. Жар реально нездоровый.

Присаживаюсь рядом, поднимаю за подбородок. Простой жест заставляет находку вывернуться наизнанку. Вздрагивает так сильно, что макушкой прикладывается. Простое прикосновение вызывает лютое отторжение. Трясется еще сильнее, головой мотает, пытается вырваться. Выдавливает с отвращением сквозь сжатые зубы.

- Не трогай. Не хочу-у … Не трогай.

Глаза вновь раскрываются. Обжигает испуганным синим огнем, в который еще и ненависти добрую щепоть добавлено. Микс жертвы, я так понимаю яркую смесь, что на меня прямым лучом направлена. И у меня опять столбняк. Она гипнотизирует, ничего ж кроме света василькового не вижу. Таращусь на нее в ответ. Секунд десять плаваю, больше не выдерживаю.

- Тихо. Не кричи.

В ее глазах мелькает проблеск, узнает меня. Кажется, даже с облегчением выдыхает. Впивается ногтями в руку. В мясо проникает, шкурка трескается. Но ладонь не убираю. Чувствую, что это для нее как спасение и связь с реальностью.

- Эй, нужен врач? Слышишь?

- Нет. Лучше умереть.

Хуясе. Становится все интереснее.

- Помоги мне, – шепчет она, – я отдам тебе … – сует кулачок за пазуху. О, вот этого не надо. Еще я секс-дары с подворотен не собирал. Но на самом деле беспризорница достает цепочку, на которой висит кулон. Прекрасно, она еще и предположительно воровка. – Забери себе, только не отдавай меня им.

Мягко отталкиваю. Боится она. Вон трясется как. Вопрос в том, где подвеску стащила. Или не стащила? Рассматриваю поближе. Ничего себе побрякушка. С удивлением верчу в руках, золото закручено в необыкновенные узоры, в середине мерцает камень. Такое в салоне не купишь, только на заказ делать. И не каждый ювелир сможет сотворит чудо, а тут прям фантастика.

Чуть оттягиваю огромный ворот свитера и заправляю туда цепочку. Разберемся откуда она позже.

- Да ничего не надо. Кто тебя забрать хочет?

- Отец Никодим и она.

Отрубается. Сползает по стене на землю. Поднимаю, хлопаю по щекам легонечко. Держу на весу. Легкая, как перо. Не кормили ее там, что ли? Чуть нажимаю на хламиду, ох-ё, в руку врезаются ребра.

Отец Никодим. Из секты той небось. Надо бы пошерстить, что за имя. Сибирь да? Ясно … А она, что еще за она?

Все не просто. Да, Юматов? Найденыш-то странный. Хватаю за руку и рассматриваю ногти. Аккуратные пластины, только короткие, без лака. Пальцы тонкие, аристократичные. Такими только на фортепьяно играть. Если бы огромные мозоли не мешали. Некоторые очень свежие.

Шейка тонкая, изящная. Не бродяжка это, а самая настоящая беглянка. По всем показателям проскальзывает.

Влип. С тяжелым вздохом сгребаю на руки и тащу в свою машину. Помрет же. А скорую я и домой вызову. Отменяется твой чилаут, Миша. В раздражении луплю по рулю, но с места трогаюсь без рывков.

Жалко тебе найденыша бросать? Теперь трахайся с ее температурой, а не с Жанкой. Эх, бляха-муха! Ладно, поехали.

- Алло, – с тоской слушаю басы в трубе, – Сень, слышь? Не приеду я.

- А что так?

- Запара на работе.

- Слышь, Юматов. Вечно у тебя не как у людей.

- Ну вот так.

Заволакиваю бродяжку в свою берлогу. Помыть бы все же …

С сомнением смотрю. Хотя нет. Она еле на ногах держится. Стягиваю с невесомого тела робу и ботинки. В ней килограмм сорок не больше. Ладно сорок два может с натяжкой.

Волоку на диван и сую градусник. Сажусь рядом. Дергается, затравленно отодвигается. Поднимаю руки вверх, показываю, что она в безопасности.

Какая ж она бледная. Как смерть. Харли Куин без макияжа, такая же дрищевая. Ладно, та хотя бы подкачанная, а эта мощи реально.

Тридцать восемь и семь. Несмертельно, но неприятно.

- Рот открой, – сую ей жаропонижающее, – давай не бойся, – немного нажимаю на сопротивляющиеся руки, – глотай.

- Я не буду … – снова впадает в состояние страха. – Глотать не буду!

- Тихо, – в шоке я. Что за реакция? – Тихо. Глянь на меня. Смотри, видишь в кружке, там немножко. Будет легче. Пей.

Она успокаивается и пьет. Намучившись, ухожу на кухню. С тоской исследую холодильник. Что там сильно поменялось с утра, Мих? Как был пустой, так и остался. Хрень по полкам валяется. Ряженка, колбаса заветренная и сыр. В морозилке кусок курицы. Я сегодня жрать дома не планировал. Ладно, доставку закажу. Клацаю по кнопкам, оформляю.

3. Что с тобой делать?

Бродяжка несмело откусывает сыр. Тщательно жует и запивает горячим чаем. Сижу напротив, бесцеремонно разглядываю ее. Считываю. Там есть, чем поживиться чтобы набросать психологический портрет.

Кажется беспомощной вроде. Сбивает с толку затаенный фанатичный блеск, проскальзывающий изредка. Такое ощущение, что где-то капсула с резервом бурлацкого терпения под кожей вшита.

Задумчиво встряхивает волосами. Тень падает на лицо и снова синяя вспышка.

Никакая она не замухрышка. В ванную бы ей. Отмыться. Одежду дурацкую сменить. Предлагать не рискую. Испугается еще больше.

Задумчиво обвожу пальцами края кружки. Гоняю мысли. Что с ней могло случиться? Интервьюировать на данный момент не нужно, уйдет в себя, закопается страусом в песок, не вытащить. А мне интересно…

- Как тебя зовут?

Вздрагивает. Беспомощно хлопает глазюками, теряется. Что она такая пугливая? Понимаю, типичное поведение жертвы, все повадки свидетельствую о том, что долго давили, лишали воли и скорее всего ее побег отчаянное проявление резервов, которые остались.

Может так, может и нет. Засну и вынесет мне синеглазка всю хату. Только что-то подсказывает, все же не из этой оперы девушка.

Психолога бы сюда. Боюсь передавить. Методы у меня … Как бы сказать … нетривиальные и грубые, че уж прикидываться белым лебедем.

Под моим пристальным взглядом съеживается, откладывает бутер на край тарелки. Дрожащими пальчиками вытирает губы. Несмело моргает, даже заторможено. Понятно, что температура и все такое, но видно, как от страха трясется.

Да не трону я тебя, тщедушная, избоялась вся. Стараюсь убрать колкость из глаз, максимально расслабляюсь.

- Яна.

- Настоящее имя?

- Д-да, – падают ресницы.

- Почему сбежала?

Вздрагивает. Даже чаще дышать начинает. Оттягивает ворот, будто душно. Как часто Яна за него хватается. Странно. Душили?

- Й-я?

- Ну не я же.

- Я просто заблудилась и … Можно я уйду?

О, как. Быстро засобиралась.

- Есть куда?

- Есть. Только у меня – закрывает лицо, – денег нет. Но это не важно. Доберусь как-то.

- Ян, так дело не пойдет. Кто ты? Кто такой отец Никодим?

При названном имени обреченно откидывается на подушку. Веки тонкие, дрожат. Вся трясется, будто заклинивший миксер. Пальцы снова нервно оттягивают ворот свитера, а на глаза наворачиваются слезы.

- Отпустите меня.

- Куда ты пойдешь? Болеешь же. Умереть хочешь? – сгущаю краски.

- Нет.

Шепчет сдавленно.

И ее жалко. Пиздец как жалко. Аж по сердцу режет.

Это ново для меня. Удивленно прикладываю руку к сердцу. На секунду только. В ладонь колотят сильные быстрые удары. Возмущаюсь внутренне и с силой успокаиваю себя. Мне такая херь отбойная ни к чему.

- Тогда рассказывай.

- Мне нечего, – упирается, ставит ноги на пол. Ее шатает. – Спасибо, что приютили. Спасибо за лекарство. Можно уйти?

- Нет! – рявкаю я.

Злюсь на нее. На себя. На то, что ввязался в какую-то херню.

Но как отпускать теперь? Ведь еле живая сидит.

- Не кричите.

Шепот громче крика. Голос приученный упрашивать.

Тру бровь. Думаю.

Мое сердце давно очерствело. Привык смотреть только на факты. Эмоции – таблица, в которой давно не пребываю. Живу по формуле. Так надо. Бытность моей работы она такая. И вроде меня все устраивало до сегодняшнего дня.

Надо девочку успокоить. Тянусь к куртке.

- Ладно. Проехали. Я – Михаил. Чтобы не боялась смотри, – демонстрирую ей корочку.

Она смертельно бледнеет. Над губой выступают мелкие бисеринки пота.

- Вы полицейский? Да?

- Да.

Вскакивает и летит к двери. Натягивает хламиду, сует ноги в ботинки и дергает дверь.

- Ян, – ошалеваю от реакции, подрываюсь следом, – ты что? Отцепись от двери. Куда собралась?

Она бьется как бешеная кошка. Царапает руки, отталкивает. Захватываю в кольцо для меньшего сопротивления. Пищит, кричит, шипит.

- Успокойся! – встряхиваю и разворачиваю к себе.

- Вы меня сдадите туда, – шепчет, бессильно обмякает, – а я не хочу, – еле шепчет, – там ад.

Все. Снова потеря сознания.

- Да блядство! – рявкаю.

А ну-ка хватит нянькаться! Злой донельзя, несу на диван, кладу. Дышит. Только жар опять. Вызываю нашего доктора. И одежду Яны выбрасываю в мусоропровод. Туда ее!

Мне очень интересно кто она и откуда взялась. И кого так боится.

- Алё, занят? У меня просьба, – прижимаю трубку к уху, – от сестры привези вещи, а? Инкины. У нас что с тобой много сестер? Спортивку и куртку. Еще кроссы зимние посмотри там. И шапку. И перчатки. Ага. Спроси у Марии Яковлевны, сможет она сейчас с тобой приехать? Походу у меня жертва ... Дома! … Притащил и что? Ой, не колупай мне … Ага. Давай. Жду, брат.

4. Не отдавай меня им.

Все плывет.

Тихие голоса качают, как в колыбельке. Мне и тревожно, и хорошо.

- Измождена. Кровь плохая. Гемоглобин на нуле, Миш.

Миша …

Это тот, что мне помог. Большой. Сильный. Страшный. Я его боюсь. Он такой грозный.

И так смотрит иногда, что колотить начинает. Понимаю, что не обидит. Он же полицейский. Хотя они бывают разными. Есть те, которые помогают им. Ищут и возвращают. За деньги. Как меня тогда. Не хоч-чу-у!

Пытаюсь поднять голову.

Что ж так кружит? Комната качается.

- Зашибись. И что делать? Может в больницу?

Голос у него очень красивый. Густой, мощный, немного хриплый. Будто пантера урчит.

Подождите. Он сказал о больнице.

Какая больница. Мне нельзя туда. Никак нельзя. Силюсь сказать, но вырывается лишь писк. От страха не могу двух слов сказать.

- Слушай, – тянет женщина. – Видишь, какая она. Давай ее стабилизируем у тебя. Капельницами. Боюсь, если сейчас тронем, – уходят в другую комнату и там разговаривают.

Прислушиваюсь, но бесполезно. Ничего не слышно.

Что мне делать? Противоречия раздирают.

А если они меня найдут? Мама-а-а … Лучше в окно выйду.

- Яна, – на лоб ложится шершавая ладонь.

Досадую на себя. Надо прекратить каждый раз подпрыгивать. Закусывая от усилий губу, помогаю себе руками, поднимаюсь. Одежда съезжает, торопливо захватываю ткань. Нащупываю рядом мягкую уютную подушку, кладу на грудь.

- Сейчас, – бормочу, – немного закружилось. Минутку, – устраиваюсь прямее.

От усилий вспотела и почти закипела.

Михаил сразу останавливается, замечая, как я сжалась. Босые ноги словно врастают в пол. Какие стопы у него большие. Крупные. Джинсы неровно подвернуты, футболка растянутая, и глубокий вырез, грудные огромные мышцы. И я ненормальная, если чуть живая, пялюсь на едва знакомого мужчину.

Стыдно.

Закрываю лицо руками.

- Ян, – гулкий топот. Моих рук касаются его. – Тебе плохо?

Моргаю. Соображаю, как уговорить, убедить человека, которого едва-едва знаю, который подобрал меня, как больного бездомного щенка. Не знаю, как выразить.

Поступаю, как учили.

В благодарность обхватываю его ладонь и целую.

- Э-э … – хищно тянет. – Это зачем, Ян? – резко.

- Вы не понимаете, – пытаюсь объяснить, – Вы просто не понимаете, что для меня сделали.

- Успокойся, – высвобождает руку, резковато отодвигается. Он не доволен? Ноздри Михаила трепещут, в глазах мелькает раздражение. – Больше никогда так не делай.

- Простите, – задушено шепчу.

Этот маленький эпизод рушит что-то, чувствую, как тонкая стеклянная стенка крошится. Во мне, по крайней мере.

Михаил кивает и садится дальше на другой конец дивана. Демонстрирует безопасность. Внимательно смотрит, будто хочет разгадать, увидеть что произошло. А я не могу выдать. Ну не могу рассказать пока ничего. И вряд ли такое случится.

Мне бы только чуть-чуть выздороветь, потом сразу уйду.

- Помыться бы тебе, – лицо вытягивается. Неужели так пахну? – Нет! – Вскидывает ладонь. – Все в порядке, – качает головой, а потом сокрушенно рубит. – Ян! Вот мы взрослые люди, да? Давай начистоту. Тебе нужно смыть плохое самочувствие, понимаешь?

- Да.

Кстати, это правда. Укол подействовал.

- Вот тут, – пододвигает спортивную сумку, – вещи.

- Их тот хмурый парень где взял?

- Не волнуйся. Не украл. Костюм и куртка моей сестры. Теперь это твоё. А вот, – встает и открывает шкаф, – моя футболка. Извини больше ничего нет. Я как-то не рассчитывал, что тут кто-то появится. В ванной все найдешь. Договор?

От волнения начинает колотиться сердечко. То есть вот так раздеться и мыться, когда за стеной мужчина. Так не ворвется же он, наверняка дверь закрывается. Нерешительность борется с диким желанием встать под горячие струи.

Как же хочется. М-м-м … Ну что же делать?

- Давай, иди, – подталкивает Михаил. – Если что нужно, я в комнате.

Дожидаюсь, пока он уходит. Шатаясь, бреду в указанном направлении. Испытываю колоссальное облегчение от того, что на двери есть замок. Только тогда безбоязненно раздеваюсь, торопливо открываю краны.

Моя душа вылетает за пределы тела.

Когда долго лишен обычных человеческих возможностей, то любое простейшее действие начинаешь ценить по-другому. Намыливаюсь несколько раз, долго-долго стою под каскадом водных струй. А потом позволяю себе кутаться в мягкое пушистое полотенце. Сижу в ванной пока подсыхают волосы.

Внезапно голова начинает кружиться. Оседаю на пол. Ругаю себя. Рано поверила в свои силы. Перепарилась. Неловко взмахиваю рукой и роняю с полок флаконы. Грохот жуткий.

5. Я тебя где-то видел.

- Ты нормальный? – возмущается брат. – Ну на хера, Мих? Ладно. Остановился. Помог. Определи ее в больницу, похлопочи с центром реабилитации. Зачем дома у себя оставил?

Херачу фейспам. Придавливаю Федю взглядом, то там бесполезняк. Таращится нагло и борзо согласно посланным лучам неприязни. Один-один. Не прорежешь.

Нет, мой брат отличный, просто он конченный зануда. Сраный педант. На работе его ценят, но в жизни просто повеситься. Задрочит любого и любую. И еще он очень не любит копаться в лишнем хламе. Выполняет лишь четко поставленные задачи, из которых можно извлечь пользу. Не левачит энтузиазмом никогда.

- Надо, – свожу брови. – Вопросы есть?

- Вот скажи мне, – вальяжно раскидывается в кресле.

- В чем сила, брат? – заканчиваю нашу давнюю присказку.

Точнее не нашу. Из охуенного фильма замес.

- Придурок, – фыркает беззлобно.

Пододвигаю ему чайник, банку растворимого и рафинад. Он выразительно моргает.

- Не батина арабика?

- Заткнись, – морщусь. – Пей давай.

- Мгм, – нагло закуривает в кабинете. Под моим суровым продавливанием, косоротится и толкает форточку. – Матери звонил хоть?

- Хватит! – повышаю голос. – Я там нахуй не сдался и тебе это известно. В семье поколение «Че» не приветствуется. Закроем эту тему.

Федя курит, кабинет заплывает сизым дымом. Раздражаюсь вопросам об отце. Че припекло-то? Спрашивает ... Знает же козлина о ситуации, нахер лезть? Дергаю древнюю раму. Дерево хрустит под руками. Брат отходит в сторону, примиряюще хлопает по плечу.

- Дай хоть сгущенки. У тебя есть, знаю.

Гашу ярость, заталкиваю дальше. Мне не двадцать. Все пережито и забыто. Я взрослый мужик, чтобы на поверхность давнее дерьмо толкать. Каждый живет свою жизнь как хочет, вот и … Короче, аллес. Забыли.

Ладно, хер с тобой. Беру из тумбочки банку сгущенки и двигаю траглодиту. Улыбается так, будто премию выдали. Сладкожрун, а не человек. Но!

Федя специалист узкого профиля. Вот чем я сейчас и воспользуюсь.

- Брат, такое дело.

- Ну?

- По всем показателям моя бродяга из секты сбежала. Знаю одно имя – отец Никодим. Порыть бы, м?

- Мих, – возмущенно давит, – на меня навалили дох … До хрена! Не легче ее скинуть спецам попроще? Где по накатанной сработают?

А вот этого добра не надо. Задумчиво тру бровь. Короче, самому надо докопаться. Зацепила меня чем-то синеглазка. Только чем не пойму.

- Нет. Я ж прошу. Сам тоже буду, но понимаешь, почему тебя хочу подключить, так?

Федя недовольно щелкает пальцами. Пьет переслащенный кофе, хмурится.

- Зачем тебе она? Ну что ты в ней нашел?

- Понравилась. Все?

Вру. Только чтобы перестал спрашивать и согласился. Я сейчас могу запросто убийство Нельсона Манделлы на себя взять, только бы получить Федьку в союзники.

- Ты дебил, что ли? Она может больная или припадочная. Или может у нее вши или сифилис. Ты нормальный?

- Ну понёс, – недовольно обрываю, – нет у нее ничего. Чистая девочка.

- Твою мать, – сокрушается брат, – твою мать! – рявкает и лупит по столу.

- Успокойся, – тоже повышаю голос. – Не могу ее выгнать. Рука не поднимается. Попала она, понимаешь? Она каждого шага шугается. Трясется, плачет. Может ее в этой секте голодом морили, а может что похуже. И вообще, я уже раз отнесся по протоколу к делу. И где теперь потерпевший? Так что помогай, Федь.

- Локти не обгрызи потом, – цедит брат, вылетая из-за стола. – Я помогу. Толька имей в виду, Миха, вот такие девочки-ромашки-синеглазки за собой ворох проблем притаскивают. Не размотаешься потом.

И где-то он попадает в цель. Чую, что не разгребу, но что поделать, если из головы глазищи ее не выходят и сердце колотиться, как припадочное начинает. Бред … Ну не … бред же.

- Разберемся, – принимаю недовольство.

Федя хлопает дверью. Сильно.

А я понимаю, что брат где-то прав.

***

Домой прихожу уставшим и вымотанным. Все, как всегда, всем надо результаты. Желательно вчера.

На кухне горит свет. Не спешу туда идти. Сажусь в прихожей, стаскиваю ботинки и прислоняюсь к стене. В моем доме посторонняя женщина. Тут кроме Инки никого не было еще.

Я зверюга здоровая, а присутствие девочки подпаливает задубевшую шкуру. Морщусь. Больше всего не нравится, что в броне появляются микротрещины. И это, мать вашу, плохо. Вся байда заключается в следующем, предотвратить процесс не в силах. Это что-то из неконтролируемого.

Не нравится. Я и уязвимость – это как … Жопа и палец.

Яна увлеченно что-то режет. Она в моей футболке, ткань доходит почти до колен. Бесстрастно рассматриваю. Ничего такого же, просто изучаю объект. Как я думал. Дрищ!

Но поражает другое. Волосы. Блестящие, густые, волнистые. Огромной копной спускаются до середины спины. Есть в этом что-то притягивающее до хрипоты. Русалка. Завороженно залипаю. Яна тихонько вскрикивает, сует палец в рот. Волосы как живые взметываются и, переливаясь в свете люстры, рассыпаются гуще. Красиво …

6. Громобой.

Роняю ложку, когда замечаю Громобоя.

- Простите, я тут по хозяйству. Не против?

В горле, как всегда, пересыхает. Я боюсь его. Точнее, стесняюсь. Зажимаюсь, как пружина. Дергаю низ огромной футболки к коленкам, прикрываю бедра.

Как же так вышло. Не ожидала, что Михаил придет. То есть это его дом, просто … Он так тихо зашел и вообще. Мучительно краснею и сжимаю пальцы. Не слишком ли нагло расхозяйничалась тут. Вдруг ему не понравится. Робко поглядываю на Михаила.

Юматов скалой возвышается. Боже, какой же он огромный. Ну курган, а не человек. Кедр неохватный. И я тут свечу майкой и голыми ногами. Ужас. Ужас! Какой стыд.

Переминаюсь с пятки на носок, отворачиваюсь. Если убегу в комнату, скажет дурочка, да?

- Нет, – бесстрастно пожимает огромными плечами. – Покормишь, буду благодарен. Тебе лучше уже? – добавляет между прочим.

Покормить … Да что со мной, человек есть хочет. Хотя у Миши вид, будто он может сожрать и меня вместе с салатом, который стругаю. Вот! Уже «Мишей» называю. Сумасшедшая!

Голова кругом идет. Шатает от переживания из стороны в сторону.

Юматов сбрасывает растянутый свитер прямо на диванчик. Как кольчуга … Я могу таким вместо одеяла укрываться. Идет ко мне. Отодвигает жестом, не дотрагивается. Моет руки в раковине, а я мямлю.

- Да. Спасибо. Доктор ваш творит чудеса.

- Угу, – обжигает взглядом.

Глаза – утонуть можно. Черные-черные омуты, так и тянут в глубь. В обморочном состоянии умудряюсь заметить какие у него темные густые ресницы. Длинные и изогнутые. Обалдеть.

Сушит руки полотенцем и снова смотрит. Ресницы медленно-медленно падают. А потом опять опаляет, как радиоактивными лучами вспарывает нутро. Да что ж такое!

Что он так смотрит? Зачем?

- Суп? – выдавливаю из себя писк.

- Какой?

Бровь летит вверх.

- С фрикадельками. Взяла немного мяса, порубила мелко. Ничего?

А если он против? Может Громобою неприятно, что я трогаю все руками. И вообще самовольничаю. Готова заплакать от переживаний. В волнении кусаю губы, едва сдерживаюсь.

Я не понимаю. Как мне разгадать Михаила, не знаю. Он непроницаемый. Ничего нельзя понять, ни одной живой эмоции.

- Нет, – спокойно и взвешенно говорит. И чуть мягче добавляет. – Все хорошо, Ян. Только готовить столько не надо было. Ты болеешь еще.

Немного стыдно, что подумала о нем так. Это всего лишь забота. Я не знаю, уже забыла, как это, когда о тебе хотя бы немножечко переживают, совсем капельку. Пусть даже из-за вынужденного гостеприимства.

Чуть заметно улыбается. Совсем немного, совсем крошечку, но улыбается. Из вежливости, конечно. Мне так жарко, так липко становится. Чувствую себя не очень, да. Но если только лежать, можно тронуться. Я и так бока протерла.

- А чем мне еще заниматься? Отдыхать не хочется. Мне лучше.

- Сама ела?

Неожиданно трогает лоб. Непроизвольно вздрагиваю. Прохладная рука касается воспаленной волнением кожи. Хмурится.

- Не успела. Только собиралась.

- Давай вместе.

С ним? Ошарашенно моргаю. Мне уже давно не дозволялось есть с мужчиной вместе. Только после. Но то было в прошлой жизни. Туда я больше не вернусь. Сделаю все, чтобы навсегда забыть о Покровке.

- Хорошо.

Открывает шкаф, берет пару тарелок и ложки. Пока режет хлеб, то и дело бросает взгляды. Задумчивый, суровый.

Дрожащими руками разливаю первое. Несу на стол, чтобы не расплескать, сгибаюсь корпусом вперед. Спина полыхает. Ноги сгорают. Надо найти предлог и одеться. Немедленно. Бормочу, что сейчас приду и быстро переодеваюсь. Ну вот, теперь стало легче.

Сажусь напротив.

Он глаз не сводит. Об мои щеки уже можно бумаги поджигать. Полыхнет дай Боже.

- М-м, вкусно, – пробует первую ложку.

Краснею, как девочка малолетняя. И приятно, и смущает.

- Спасибо, Михаил. Мне приятно, что угодила вам.

- Можно на «ты». Я же не кусаюсь.

- Неудобно как-то.

- Я не такой старый, Ян. Всего лишь к тридцатке приближаюсь.

- Я не говорила так.

Опять взглядом своим пропарывает до костей.

Нравится что ли меня смущать? Вскакиваю со стула, цепляюсь резинкой за витиеватую штуку. Штаны неприлично опускаются. Тащу вниз и пищу от шока. Почти до трусиков оголилась.

Михаил неотрывно смотрит на голую кожу. Не мигая. Потом встает и выпутывает из плена коварного стула. Я одергиваю футболку, клянусь себе, что больше никогда не посмею щеголять в таком виде перед мужчиной. В паранджу буду наряжаться.

Досадно до слез.

Только еще больше смущает, что Миша стоит и не отходит. Его тепло так жарит, что у меня опять температура поднимается. Она не проходила, но сейчас шкалит запредельно. Кровь уже кипит, начинает сворачиваться.

7. Коротнуло.

Бросаюсь на кровать ничком.

Ты ебнулся, Юматов?

Очнись, придурок. Она же девочка совсем. Двадцать если есть, то хорошо. Переворачиваюсь на спину и с силой луплю по матрасу. Угораздило?

Меня снова скручивает, вдохнуть-выдохнуть без вариантов. Таращит и вертит, что может быть хуже. А ни хрена! Что не придумай все равно будет не легче того, что сейчас разрывает.

Все же у меня были психи в роду. Судорожно вспоминаю хоть кого-то из поехавших со стороны матери или отца. Хотя что отца … Мы с ним с разных планет. Короче! Никого психованных. Я первый.

Быстро сглатываю несколько раз подряд. Зажмуриваюсь до искр. Только среди искр вновь, будто издеваясь, изгиб ее талии вспыхивает. И голый пупок. Впечатываю кулак в подушку. Что за жесть?

Переворачиваюсь, вдавливаю затылок в матрац и накрываю полыхающее лицо подушкой.

Когда коротнуло? Растерянно соображаю. Тут среди болезненных уколов выкручивающей муки не собраться. То в живот ширяет, то в бедро, то в …

Сегодня и коротнуло. Теперь как?

Подскакиваю, рву на себя оконную раму. Высовываюсь наполовину и жадно дышу. Лютым морозом шпарит до иголок, а я не могу засунуть себя назад в разбушевавшееся тело.

Остывай. Остывай же.

Клянусь себе, что завтра встречусь с Жанкой. Все от недотраха, все беду от этого. Воздержание грех. Причина только в этом. Загнался, запарился и на выходе адовый трешак словил.

Да какой трешак. Не отпускает меня. Признайся уже сам себе. Всадило под кожу и разносит там.

Она как редкий цветок. Растет в камнях, нежная и тонкая. С виду вроде ничего особенного, а присмотришься, с ног валит уникальность. Пугливая, стеснительная, внутри огонь полыхает. Я его всеми фибрами чувствую.

- Миша!

Со злости херачу по подоконнику. Что делает?

«Миша» … Присутствие жжет, испепеляет до праха.

Зря ты пришла, Яна. У меня же кипит. Падаю со сдавленным стоном на кровать.

Не реагирую. Постоит и уйдет. Извиниться же хочет, к бабке не ходи. Накрываю голову подушкой, делаю вид, что крепко сплю.

Быстрый стук по двери. Яна дергает ручку, которую нечаянно запер. Голос тревожный, очень испуганный. Что ее так триггернуло? Или опять приступ. Сам не понимаю, как подлетаю с матраса, открываю.

Она с перекошенным лицом забегает, как обезьянка карабкается в высокое кресло. Забивается в угол, трясется вся.

- Что случилось?

- Там мышь!

- Какая мышь? Не может быть. Это нормальный дом с хорошими перекрытиями, не халупа.

- Михаил, я не вру, – лязгает зубами, – я этих гадов с детства боюсь. Гадость. Мохнатая гадость с тонким лысым хвостом. Ужас.

- Пошли посмотрим.

- Нет. Я боюсь.

- Ладно. Сиди здесь.

Она перескакивает на мою кровать, поджимает ноги.

Оп-па-а …

Ну зачем ты на нее влезла, а? Очумело таращусь на голые щиколотки. Мать моя, да что ж переклинило-то. Бабы что ли не видел никогда. Хоть стой, хоть падай. Убиться о стену.

Вместо того, чтобы идти тучи разгребать, мне хочется Яну на коленки посадить и качать. Чтобы бояться перестала. А то трясется, аж подпрыгивает.

Залипаю, а потом с болью выдираюсь из болючего неадекватного желания.

Прикрываю дверь, иду на кухню.

На столе сидит Галкин джунгарик. Понятия не имею как он ко мне пролез, но разведением грызунов занимается моя очаровательная соседка. От нее протиснулся. Беру его в руки. Иду показать Яне, сказать, что это не мышь.

- Ян, посмотри.

- Ой, нет. Уберите, пожалуйста, – визжит, я глохну.

Бледнеет и готова в обморок грохнуться. От греха сваливаю. Несу пропажу, зажав ладонями. Открываю дверь на площадку, вижу зареванную дочь Гали. Стоит, озирается по сторонам.

- Дуняш, ты чего?

- Степка убежал. Я вот тут играла д-ынём, и он уб-бежал. Дядь Миш, – горестно потрясает пухлыми ручонками, – ну что жа делать! Ево жа кошки сожрут.

Глажу сцепленными руками по макушке. Шмыгает, дрожит губешками. Один бант развязался. Присаживаюсь рядом и подмигиваю.

- Признавайся. Забыла его тут?

- На минуточку ас-стафила, – вытирает огромные капли слез, – за морковкой пошла.

- Дуняш, – шумит снизу Галя, – нет его.

Тоже в отряде спасателей числится.

- Поднимайся, – перегибаюсь через перила. – Галь! – машу ей. – Вот, – показываю Дуне джунгарика, – бери и больше не теряй.

Глаза малышки загораются.

- Дядя Миша! – прижимается Дунечка, а я закоксовываюсь. Дуньку я нежно обожаю, но вот восторг ребенка переношу с трудом. Сразу в глотке что-то … Короче, лучше без этого. – Какой жа ты хороший.

Пока она прячет Степку в клетку, поглаживаю по голове. Хорошенькая она девочка. Только бандитка немного. Но это нормально.

8. Опасная прогулка и стук в груди.

Мне очень хочется угодить Михаилу. Грызу ноготь, выискиваю за окном хоть что-то на чем можно взгляд застопорить. Громобоя нет. Ушел на работу, лишь записку оставил, велел никого не бояться и никому не открывать дверь.

Я бы с удовольствием, но мне так хочется что-то приготовить. В холодильнике шиш с маслом. Нет ничего, кроме полуфабрикатов. Это что еда? Как этим насытить два метра?

Соскакиваю с подоконника. Скашиваю взгляд. На столе лежит две купюры по тысяче. Интересно сколько сейчас стоят овощи? Думаю недолго, с любопытством пялюсь в окно. И рынок прям вон он, рукой подать. Прилипаю плотнее к стеклу. Максимум метров сто.

Голова еще думает, а тело уже влезает в одежду. Стягиваю тысячу и захлопнув дверь бегу. На улице замираю. Задираю голову к небу, вдыхаю. Голова кругом. Как же опьяняюще пахнет свободой.

Наслаждаться особо не приходится, быстро иду за овощами. Понимаю, что Юматов будет ругаться, но я ничего плохого не делаю.

Почти не выбирая, покупаю картошку, морковку, лук и зелень. Натянув капюшон, волоку пакеты. Под ногами скрипит снег. Слушаю его. Там он скрипел обреченным звуком вечной мерзлоты.

- Девушка …

По спине словно плетью протягивает. Страх разгоняет по телу свои крошечные ледяные иглы. Руки мгновенно зажимают полиэтилен и превращаются в окаменелые кувалды.

- Девушка!

Нагибаю голову ниже, ускоряюсь до максимума. С тревогой отмеряю время. До подъезда еще шагов сорок. Не так много, но теперь расстояние кажется километровым.

- Позвольте спросить.

Рядом. Меня догоняют.

- Я ничего не знаю, – от ужаса голос пропадает.

- Да глянь, че ты дикая такая, – насмешливо тянет, – не покусаю же.

Трогает за рукав. Выдираюсь из хватки. На собеседника не смотрю, меня гонит ужас вперед.

- Отстаньте, – буквально хриплю.

- Где здесь бульвар Фестивальный? Заблудился я, – не унимается преследователь.

Он намеренно (уверена в этом) сталкивается. Задевает локтем, мне чужое прикосновение смерти подобно. Отшатываюсь резко, с размахом и, как назло, спотыкаюсь. Упасть не дают, мгновенный рывок, нахожу под ногами опору. В попытке отдалиться вновь дергаюсь. Ах, как неаккуратно! Сваливается глубокий капюшон. Ссекаюсь глазами с рядом стоящим мужиком. Я давно научилась выхватывать детали и понимать, кто перед тобой. Не то, что всегда удается, но все же. Иногда это спасало меня.

Невысокий. Глаза, как буравчики. Темные и бегающие. Обычный пуховик и джинсы. Но взгляд … ни одной фишки не упускает, будто местность сканирует. Пропустив сквозь меня свои лучи, мужчина меняет выражение на смешливое. Словно кадр переключает.

- Так что? Не знаешь?

- Не знаю. Пустите.

- Ну иди, – поспешно отбегаю. В след несется. – Придурочная.

Запираю дверь, ошарашенно сажусь около. Боже мой … Боже … Как колотится сердце. Вылетает. Едва отдышавшись, сбрасываю обувь, иду к окну. Он. Стоит. Там!

Нет, пожалуйста. Нет! Они не могли так быстро. Не могли! Я все сделала, чтобы замести следы. Пожалуйста! Только не это. Бессильно трясусь. Плакать уже сил нет. Во мне зреет страшное зерно разрушения. Чертова мачеха! Чертова-а мачеха-а-а! Ненавижу.

Задираю рукав, выворачиваю плечо. Метка в три цифры. Чем тебя вырезать, а? Стереть, чтобы больше никогда ни о чем не напоминало.

Успокаиваюсь тогда, когда тип исчезает с горизонта. Пропадает за одно мгновение, получив от проходящей женщины информацию. И меня отрезвляет. Вдруг все надумала? В моем положении немудрено перегнуть палку. Тут в любом прохожем будешь подозревать всё и всех.

Может я теперь в каждом буду видеть тех самых людей? Не знаю …

Вздохнув, приступаю к готовке.

Верчу в руках нож. Разве такие кухонные бывают? Похоже больше на какой-то другой. Но что имею на данный момент, что же. Тушу картофель быстро, уношусь мыслями в прошлое, летаю в настоящем. Пробую, получается вкусно.

Перевожу взгляд на стул и краска в лицо. Не запутаться бы как в прошлый раз.

Я очень боюсь, что Громобою надоест возиться со мной. Так переживаю, что заикаться начинаю. Миша суровый и … какой он для меня Миша. Михаил! На «вы» и никак иначе.

Сажусь на стул, поджимаю ноги. Думаю. А если он захочет узнать больше, готова рассказать? Вряд ли. Боюсь ему станет брезгливо. Хотя в чем я виновата? В том, что папа недееспособен и больше не может нести ответственность за свои поступки? В том, что заправляет всем мачеха, что гноили в секте? И за что? За один-единственный проступок? Что было потом вспоминать не хочу и не буду.

В волнении мечусь по квартире. Бесцельно мотаюсь по комнатам. И не понимая зачем, захожу в спальню Громобоя. Аскетично, но красиво.

Сверху что-то грохает. Шум такой сильный, что у шкафа отходит дверца, отъезжает со скрипом. Тороплюсь закрыть, но лежащее на полке оружие и какие-то коробочки привлекают внимание. Тянусь. Доблесть и отвага. За заслуги. Это медали. Большой черный пистолет с гравировкой трогать не решаюсь. Очень боюсь оружия.