Медовый дом княжны Полины

Глава 1

Я вышла из магазина с пакетами. Так бывает: вроде бы ничего не нужно, а нагрузилась: свежую булочку, кефир, две пачки масла, творог. На выходных можно испечь что-нибудь. Лёня любит королевскую ватрушку с лимоном.

От этой самой королевской ватрушки мысль моя резко свернула в реальность, напоминая, что...

В этот момент ноги как будто бы запнулись обо что-то невидимое, и я чуть не упала, еле удержав пакеты перед собой. Наверное, я выглядела в этот момент смешно со стороны: двое мальчишек в нескольких шагах захихикали, глядя на меня и показывая пальцами.

Я улыбнулась им, а у самой слёзы застлали глаза сплошной пеленой, и я перестала что-либо видеть. Так и застыла с этими пакетами на вытянутых руках, а лицо скривилось. Я сдерживалась, чтобы не заплакать.

Мальчишки подлетели ко мне с двух сторон с криком:

- Тётенька, осторожней!

- Вот здесь лавочка на остановке, садитесь.

Усадив меня, они неловко топтались рядом, не зная, что дальше делать.

- Спасибо, ребята. Спасибо большое. Сейчас всё пройдёт.

Пацанята ушли, громко обсуждая происшествие, а я разжала пальцы и опустила пакеты прямо на грязный асфальт. Кому всё это нужно теперь? Очнись…

Именно сегодня, час назад, я узнала, что у моего мужа Лёни есть молодая любовница. И что он уходит от меня к ней. И что наш сын Егор его от души поздравил с принятием решения. Одобрил.

Случайно узнала, но обо всем сразу. Стояла у дверей собственной квартиры, замерев от непонимания и ужаса и слушала:

“Нашей Клуше сказал уже?”

“Чемоданы соберу - скажу”

“Ну давай, бать, удачи. Каролине привет”

Они оба называли меня Клушей. Сын ещё совсем маленьким подхватил это от отца. И в остальном полностью копировал его отношение ко мне: снисходительное, чуть насмешливое.

И предали оба сразу.

Так что в магазин за кефиром для Лени я ушла просто по инерции, тихо-тихо прикрыв за собой дверь. И только сейчас наступил момент осознания...

Опять подступили слёзы. Поскольку я уже удобно сидела на скамейке автобусной остановки, и руки мои были не заняты, я вполне могла дать волю слезам и оплакать свою никчемную жизнь.

Благо вокруг меня было ни души. Да и, впрочем, какая разница.

Закрыв лицо ладонями, я всхлипывала вспоминая. Муж на мне женился по совету своей авторитарной матери, которая сказала: “Хорошая жена выйдет из Полины, послушная. Женись.”.

Я тогда была дурочкой, каких поискать. Да ещё и влюблённой: он же красивый был, Лёня. И умный.

Старалась соответствовать оценке, данной мне свекровью: быть послушной. И какое-то время действительно считала, что у нас счастливая семья. Дом, благодаря моим усилиям, сиял, был уютным. Муж и сын ухоженные. Только с годами начала понимать, что я не с ними, а при них. Удобная, незаметная. Как хорошая прислуга. Долго и упорно я отгоняла от себя эту мысль.

“У нас хорошая семья. Другие вон как живут…А мы даже не ссоримся.”.

Конечно, мы не ссорились. Мы даже не разговаривали: Лёня всегда был или занят, или слишком устал. Зато отцом был отличным, сын от него не отлипал. “Радоваться надо”, - убеждала я саму себя и радовалась тихонько.

До сегодняшнего дня.

Я попыталась вспомнить, когда была по-настоящему счастлива. Воспоминания немедленно увели меня в детство, которое я провела с дедом на его пасеке. Воздух, наполненный солнцем, сладким запахом липы и цветов-медоносов. Гудение пчёл, которых дед называл “труженицами”.

Он рассказывал мне о них невероятное количество забавных и интересных историй. Я знала, что в пчелиной семье есть рабочие пчёлы, трутни, охранники, царица-матка. Знала, сколько мёда можно собрать с одного улья, а сколько нужно оставить жужжалкам для зимовки.

Уже лет в шесть я была вполне себе опытным пчеловодом, во всём помогая деду.

Повинуясь внезапному желанию, я встала со скамейки и перешла дорогу: оттуда маршрутки шли на вокзал. А с вокзала на электричке до дедовского участка, где раньше находилась наша пасека, было всего два часа езды.

Пакеты с продуктами я оставила на остановке, пусть кто-нибудь заберёт. А сейчас мне во что бы то ни стало нужно было оказаться в месте моей силы. Там, где я была счастлива когда-то. Хотя бы для того, чтобы начать всё сначала.

В электричке на меня сочувственно поглядывали люди, поэтому я догадалась достать пудреницу и посмотреть на себя в зеркало. Так и есть, панда во всей красе. Тушь с ресниц равномерно распределилась под глазами и затекла в морщинки. Отвернувшись к окну, я принялась тереть лицо платком, чтобы не пугать пассажиров.

Стоял жаркий май. Мой любимый месяц. Вагоны были забиты дачниками с вёдрами и тяпками.

Напротив меня сидел щуплый пожилой мужчина, уже дедушка, со смешной клиновидной бородкой. У моего деда борода была густая, окладистая, вся седая, сколько я себя помнила. Да и сам он был крупным и крепким как дуб. С широкими округлыми плечами.

И тем не менее, мужчина напротив чем-то мне деда напомнил. Может быть, внимательным, цепким взглядом. В руках он держал какой-то садовый инструмент, заботливо завёрнутый в мешковину.

- Не расстраивайтесь так сильно, - проговорил он вдруг тихонько, наклонившись ко мне. - Знаете, так бывает: что сегодня кажется крахом, потом оказывается благом.

Я попыталась улыбнуться ему.

- Это же обычное утешение. Но вы правы, ничего другого думать не остаётся. Только то, что всё к лучшему.

Дядечка заговорщицки подмигнул.

- И это истинная правда. Всё на самом деле к лучшему - это закон. Знаете, в одной очень мудрой книге написано: «…кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет.». Что бы ни случилось: крупные неприятности, мелкие - принимайте их с благодарностью. И тогда этот закон будет работать. Ну-с, всего доброго вам. Моя станция.

Он приподнял старомодную сетчатую шляпу и направился к выходу, держась за скамейки. Я проводила его взглядом. “Легко сказать: с благодарностью.”. Впрочем, мне стало немного спокойнее. Унялась внутренняя дрожь, и я смогла глубоко вздохнуть.

Глава 2

Отчаянно закрутив головой, я вдруг заметила в стороне бревенчатые строения и, не задумываясь, кинулась туда.

Скорее, скорее! Может, у меня какое-нибудь временное помешательство от стресса. Уколют успокоительное, отлежусь.

Я бежала очень быстро, отмечая где-то на подсознании, что не болят колени и спина, нет одышки. Бежала, как в детстве: легко, быстрее ветра.

Почти что добежав до строений, настоящих деревенских срубов, я услышала, как кто-то зовёт меня по имени.

- Полина! Полинушка!

Ко мне приближалась женщина, махала мне рукой, чтобы я остановилась. Видимо, она уже долго бежала, потому что схватилась за бок и остановилась, переводя дыхание.

Я неуверенно сделала несколько шагов по направлению к незнакомке. Она знает меня или с кем-то перепутала?

- Что ж ты меня гоняешь по всей округе? Батюшка злой, как черт, аж борода во все стороны торчит. Я сказала, что ты заскучала, да с девками в лес пошла. Только наши все вернулись давно, а тебя нет и нет. Ох и озлился он! Говорю: да зашла к кому-нибудь, сейчас будет. Фух, в боке колет, ажно заходится… Я свою погибель через тебя точно получу!

Женщина цепко схватила меня за руку и повела за собой. От шока я не могла произнести в ответ ни слова, поэтому просто подчинилась и пошла за ней. Голова моя взмокла от палящего зноя и страха. Чтобы чуть успокоиться, я стала смотреть по сторонам, чтобы отвлечься. Вокруг жизнь прямо-таки кипела. Что-то строилось. Какие-то бабы, мужики… козы, куры.

Когда здесь успели отстроить целую деревню? В прошлом году ничего такого не было, это точно. Может быть, как их там… которые изображают прошлое, шьют наряды… точно косплееры или реконструкторы! Это было более-менее подходящим объяснением, и мне стало немного легче. Конечно, вопросов всё ещё было больше, чем ответов, но в голове прояснилось.

Я вспомнила про систему дыхания, которая помогает успокоить сердцебиение, и принялась считать про себя: вдох - раз-два три-четыре, дыхание задержать - раз-два-три-четыре, выдох - раз-два-три-четыре…

Женщина, которая вела меня, крепко держа за руку, продолжала что-то бормотать в духе того, что я неблагодарная, дерзкая, и батюшке хоть раз бы нужно было бы меня выпороть. И что она берёт грех на душу, прикрывая меня. Что была бы жива моя бедная матушка, она еще раз умерла бы от такого позора.

Весь этот поток я слушала без интереса, как жужжание мухи, которое лично ко мне отношения не имеет. Тем временем упражнения с дыханием немного помогли, и я уже не чувствовала этот болезненный набат в груди. Паническая атака тоже отступила. В конце концов, в каком бы дурдоме я ни оказалась, «и меня вылечат».

Мы подошли к дому, который был виден издалека: двухэтажный, с затейливыми резными наличниками и высоким крыльцом. Здорово они здесь развернулись, такую махину отстроили! Недешевый проект точно.

Женщина завела меня внутрь, всё так же крепко держа за руку, и буквально впихнула в одну из комнат.

Я ничего не успела сказать или спросить, как дверь за мной плотно захлопнулась.

Обстановка была соответствующей самим хоромам - ни одной современной вещи я не заметила, насколько могла судить. Высокая кровать с периной, расписные сундуки: один под окном, другой слева от входа. На полу несколько тканых дорожек, очень красивых. Оглядываясь дальше, я заметила на столике зеркало в деревянной раме. Оно было выполнено очень оригинально, с витыми колоннами по бокам, а подставка представляла собой ящичек с закругленными углами, наверное, для украшений.

Я подошла, чтобы рассмотреть его поближе. Да и на себя взглянуть. Можно представить, как я выгляжу после скачкам по этой пейзани.

Но я очень ошибалась. Нет, в отражении я увидела себя. И такую же взлохмаченную, красную и взмокшую, как и предполагала. Только на вид мне было не более семнадцати лет. Лицо без единой морщинки, молодое, практически юное. В одном не было сомнений: это точно была я.

Как зачарованная, я рассматривала свои удивленные заплаканные глаза, гладкое личико, толстые растрепанные косы… Это что за… Реинкарнация в какую-нибудь свою прапрапрабабку? Додумать эту мысль я не успела: за дверью послышался грохот и мужской голос, больше похожий на звериный рык.

Я в страхе прижалась спиной к стене. Меня посетила уверенность, что всё это не декорация, не театр и не музей. Я просто оказалась в какой-то другой реальности.

Нет, конечно, всем известно, что “в нашей жизни всё бывает”, но, простите, не до такой же степени. Все мои прошлые горести моментально показались мне ерундой: подумаешь, муж ушел к молодухе. Ну и ветра в парус. Сыну высказать, что он неблагодарное создание, и начать новую жизнь. Именно так и следовало поступить. Но это была уж совсем какая-то радикально новая жизнь. Я не хочу! Выпустите меня отсюда обратно домой!..

Дверь распахнулась, и в помещение ворвался мужчина. Уже пожилой, но очень крепкий, высокий. Одет он был в костюм из какой-то богатой ткани, я в них не разбиралась. Парча, что ли. Два ряда дорогих на вид пуговиц, а на голове шапочка, вроде тюбетейки, только побольше.

За мужчиной семенила, низко кланяясь, та самая женщина, которая притащила меня в этот дом.

- Ефим Никанорович, отец родной, вот видите: вернулась. Я же говорила! Ну, заболталась с девками, что уж там…

- Молчать, Лукерья! - взревел дядька, а я чуть не грохнулась в обморок. Так, значит, он мой папенька? И как это моя предшественница, настоящая Полина, осмелилась ему перечить? Ну уж нет! Раз я так влипла, буду слушаться. Как-то не очень хочется быть выпоротой где-нибудь на базарной площади.

- Где была, Полина? - нацелился на меня папенька.

Нужно было что-то отвечать, и я проблеяла, заикаясь, версию, озвученную Лукерьей.

- С-с… с девками в лес ходили, - сглотнув, я добавила уже от себя: - Венки плести пробовали к Купале.

Видимо, меня удачно озарило и про венки, и про праздник Ивана Купалы, который, как я помнила из какой-то передачи, был в середине июля по старому стилю, потому что взгляд и выражение лица батюшки смягчились, и заговорил он совсем по-другому:

Глава 3

Тем временем Лукерья принялась хлопотать вокруг меня, ворча потихоньку:

- Изгваздалась-то, как дитя малое. Ну сколько можно бегать босоногой? Уже невеста, поди. А коли жених бы какой с визитом нагрянул? Давай лоханочку принесу. Или ванну нагреть, Полюшка?

Я сидела на кровати в некотором оцепенении и ответила с трудом, глянув на свои запыленные ноги:

- Ванну не надо. Потом… Просто что-нибудь…

Лукерья села рядом со мной, стала наглаживать по голове и плечам:

- Ну что ты, детонька моя маленькая, совсем закручинилась. Замуж так или эдак выходить придётся. Оно конечно, маменька с Ефимом Никаноровичем по любви сладились, да только им свезло просто на слободе этой немчурской встретиться, да Пётр Алексеевич милость оказал.

- Лукерья, - помолчав, спросила я, - а что будет, если я возьму и откажусь? Что отец сделает?

Тётка замахала на меня руками.

- Даже не думай! Почитай батюшку, и Ефим Никанорович всё к твоим ногам бросит: все свои богатства, ничего не пожалеет. Как для Лаурушки, царствие ей небесное. Но продолжишь строптивиться - беда будет. Он уже грозился тебя и запереть, и на хлебе с водой держать, и чего только страшно вспомнить. Даже высечь, прости Господи. Полюшка, смирись, будь послушной.

Во мне всё взбунтовалось. Опять послушной? Или удобной? Мне этого в прошлой жизни хватило. Нет уж. Пожила клушей, хватит. Конечно, не хотелось бы, чтобы меня высекли - это чересчур. Да только я сомневалась, что грозный Рахманов так уж озвереет. А на воде и хлебе я как-нибудь выживу, если что.

Лукерья притащила небольшую лохань с теплой водой, и помогла мне привести себя в порядок. Потом она подала мне свежее платье, синее, нарядное, с богато вышитым серебром воротом и подолом. И такой же кокошник.

Мне стало тревожно.

- А к чему такое красивое? Мы кого-то ждём?

Лукерья всплеснула руками.

- Совсем уже одичала за своей беготнёй! Обычное платье к обеду. А уж кто будет, не знаю. Никого вроде не ждали. Одевайся, мне ещё причесать тебя надо.

Оставалось надеяться, что обед пройдёт без посторонних, и я смогу уговорить Ефима Никаноровича не спешить с моим замужеством.

Когда Лукерья водрузила мне на голову кокошник, я подошла к зеркалу, чтобы рассмотреть себя повнимательнее. Да уж, теперь я точно выглядела настоящей княжной. Хотя в сарафане было, признаться, гораздо комфортнее.

На всякий случай я незаметно ущипнула себя - вдруг удастся проснуться. Но, увы, это была моя новая реальность с совершенно неясными перспективами.

За обеденным столом мы оказались с папенькой вдвоём, как я и надеялась. Еда на столе была довольно простая: свежий, ещё тёплый хлеб, сыры, масло, жаркое из кролика, квашеная капуста и жареная рыба. А вот посуда просто просилась в музей лет через двести-триста. Один эмалевый серебряный расписной набор блюд и мисок чего стоил.

Ефим Никанорович был настроен благодушно. Он часто прикладывался к бокалу из белого металла, украшенного мелкими синими камешками, с аппетитом наворачивал жаркое из глубокой цветастой эмалевой миски.

Я с трудом заставляла себя глотать, прокручивая в голове предстоящий неприятный разговор. Впрочем, батюшка этого не замечал, становясь после каждого глотка всё словоохотливее. Он потчевал меня то какими-то торговыми байками, то историями из моего детства, то вспоминал свою жену Лауру. Когда он часто начал утирать слёзы, я поняла, что Ефим Никанорович наклюкался и поплыл. Возможно, это был мой шанс выступить со своей просьбой.

- Можно я скажу? - спросила я тихо, пока Рахманов отвлёкся на огромного жареного карпа, которого ему положили целиком. Честное слово, в рыбной тушке было на вид килограмма четыре.

- Конечно, Полюшка. Говори. Что там у тебя? Обновку какую хошь? Али в приданое что добавить? Я ж для тебя в лепёшку расшибусь, только скажи.

- Я не хочу выходить замуж, - подняв на него глаза, я со страхом увидела, что надежды мои провалились: настроение Рахманова мгновенно сменилось с благостного на разъяренное. Он сжал кулаки и стукнул ими по столу изо всех сил. Одна из красивых мисок закрутилась на столе, разбрызгивая содержимое. Ошмётки полетели в нас и вокруг. Но он этого не заметил.

- Чтооо?! Опять?! Полькааа!!! - взревел он, как дикий бык. Глаза налились кровью, лицо густо покраснело, а на лбу вздулась синяя вена.

- Батюшка, - заговорила я быстро-быстро, - просто я не готова, я не хочу уходить от вас в чужой дом…

- Врёшь, девка, врёшь мне! - наклонившись, он кричал прямо мне в лицо, - сознавайся: засмотрелась ли на кого? Кто он? Из наших, из крепостных? Живого места не оставлю!

- Нет, нет, всё не так! Ни на кого не засмотрелась! - сейчас я уже не была так уверена, что князь не выпорет свою любимую дочурку, и тряслась, как осиновый лист.

- Узнаю, убью! - ревел папенька, разбивая кулаки о стол.

Я вскочила со стула на всякий случай, готовая бежать хоть в окно.

- Вон к себе! Пойдёшь за первого, на кого я укажу!

Получив условное разрешение покинуть семейный обед, я выскочила из зала и помчалась к себе в комнату.

Сорвав с себя кокошник, я нервно заходила по горнице.

Я понимала, что бежать отсюда можно было только в крайнем случае. Да и куда? У меня нет денег. Спрятаться негде. А вот… Что, если попробовать добраться до того места, с которого меня, из моей несчастной-прекрасной реальности, вышвырнуло сюда?

Это вполне могло сработать. Я задумалась. Сесть под свой волшебный дуб. Может, как в тот раз, опустится невзначай какой-нибудь туманчик, да и выбросит меня обратно. М?

Я кинулась к окну посмотреть: высоко или нет. Едва успела выглянуть, как отворилась дверь, и я в страхе отскочила в сторону, больно ударившись коленом о сундук.

- Даже не думай, Полина, - вошла сердитая, нахмуренная Лукерья. - Ефим Никанорыч сказал, чтобы я глаз с тебя не спускала, иначе мне головы не сносить. Себя не жалеешь - хоть меня пожалей. Ведь не посмотрит, что я родня, шкуру спустит.

Глава 4

Ночью я проснулась, прислушалась - в доме было тихо. Да и за окнами тоже, словно всё вымерло. Только один раз какая-то собака вдалеке залилась лаем, да тут же и замолкла, словно почувствовав неуместность своего вторжения в царство тишины.

Тьма стояла кромешная: я не могла разглядеть ровным счётом ничего. От этого мне стало душно, и я встала, чтобы попытаться на ощупь открыть окно.

Тут же скрипнула и отворилась дверь. Послышался голос Лукерьи:

- Ты чего, Полюшка?

Я продолжала шарить рукой по оконной раме.

- Да воздуха не хватает. Подышать хочу.

Тётка вздохнула, пошуршала чем-то, брякнула тихонько, и горницу озарил неярким светом дрожащий огонёк свечи.

- Сейчас погоди, - пробурчала она, - сама открою. Вот шума наведём - батюшку разбудим…

- Да храпит, небось, после возлияний, - не сдержалась я.

- Ещё как храпит, - согласилась Лукерья и, наконец, справилась с окном.

В комнату ощутимой волной вошёл тёплый, но свежий воздух. Пахнуло цветущими яблонями, скошенной травой, скотным двором, опилками - обычные запахи деревни.

- Ложись, девонька. Выброси всё из головы начисто и спи.

Лукерья ещё повозилась немного вокруг и вышла, оставив дверь приоткрытой. Мне хотелось постоять у окна, но было жаль тревожить тётушку. Поэтому осталась лежать, то раскрывая глаза, то закрывая. Впрочем, разницы не было. Наверное, еще и ночь безлунная.

Пытаясь отвлечься от мыслей о моём предполагаемом замужестве, я невольно стала вспоминать о прошлом. О муже, о сыне. Интересно, они заметят моё исчезновение вообще? Или часть меня так и осталась там рыдать на остановке, а потом поплелась домой, чтобы печь уже никому не нужный пирог?

Моя единственная подруга Марьяна часто меня корила за то, что я растворяюсь в других людях. В моих родных, в частности. Что меня за ними не видно. Я отшучивалась, что просто я их тыл… Так незаметно вырос и отделился сын, мужу и вовсе я стала не нужна.

Надо было слушать её, мою категоричную подругу, хотя бы отчасти. И отвлекаться на что-то. Придумать себе дело, говорить своим иногда, что мне некогда… Может быть, тогда…

Мне показалось, что в горнице стало немного светлее. И проём окна вроде бы из чёрного стал серым. Светает.

Из-за двери послышалось мерное посапывание Лукерьи. Оно волшебным образом подействовало и на меня: я крепко уснула, вместо того, чтобы воспользоваться моментом и сбежать под мой дуб, надеясь на чудо.

Следующие два дня меня никто не тревожил. Только Лукерья забегала пошептаться да подкормить меня. От разлюбезного батюшки неизменно раз в день мне подавали хлеб и воду. Но благодаря Лукерье я была сыта, и проблема пропитания меня волновала меньше всего.

Близилась встреча с княгиней Мещерской и её сыном. И вот от этого противно сосало под ложечкой. Я морально готовилась к самому худшему.

Когда наступил назначенный день, я, проснувшись, подошла к окну со смутными мыслями. Но батюшка, очевидно, был не дурак и посадил прямо напротив окна какого-то здоровенного мужика. Бородатого и в тулупе, несмотря на жару. Я сразу поняла, что это мой соглядатай, и показала ему язык. Не знаю, разглядел он или нет, но продолжил так же стоять истуканом, глядя на моё окно.

Вошла Устинья и заторопила меня. Мне следовало принять ванну и совершить парадный туалет. К слову, ванна у меня здесь была чугунная, очень богатая. С резной деревянной спинкой и крышкой, которая прикрывала ванну до половины, чтобы не остывала вода. Наверное, раньше она принадлежала матери Полины, Лауре. И была доставлена из-за границы князем Рахмановым для любимой жены.

Предмет по тем временам редкий и жутко дорогой.

Сейчас я погрузилась в горячую воду и постаралась полностью расслабиться. Полежав так, я вздохнула с мыслью, что перед смертью не надышишься.

Отвергнув помощь Лукерьи, я основательно помылась. Голову намыливала три раза - волосы у новой меня были такими густыми, что когда Лукерья меня заплетала, то каждая коса была толщиной с руку.

Меня нарядили в красное парчовое платье. Ворот, пояс, широкие манжеты - всё было украшено богатой золотой вышивкой.

- Моя ж ты красавица, - Лукерья утёрла слезу, - отдадут сейчас мою голубку. Вот что я без тебя делать буду?

- Тётушка, давайте пока что не будем нагнетать, пожалуйста, - с трудом проговорила я. - Надеюсь, этого вообще не случится.

Лукерья, моментально сменив тональность, цыкнула на меня и погрозила пальцем.

- Смотри мне, Полина! Не подводи под монастырь ни себя, ни меня.

Во дворе послышался шум, лай собак, крики ребятишек. И топот копыт.

- Вот и Мещерские пожаловали! - наигранно радостно произнесла Лукерья. - Скоро нас покличут.

Я промолчала. И так было понятно.

Оказавшись в парадной палате батюшкиного терема, где находилось множество людей, чьих лиц от волнения я не могла разобрать, искала глазами Рахманова, чтобы увидеть выражение его лица. Батюшка стоял рядом с красивой дамой младше него и прямо-таки сиял. Княгиня обладала довольно привлекательной аристократической внешностью. Высокая прическа добавляла ей роста. Облачена она была в изысканное европейское платье.

У меня немного отлегло от сердца: а вдруг меня зашвырнуло сюда, в прошлое, чтобы я вышла замуж за красивого благородного княжича. И, может быть, мы вместе совершим что-то значительное в истории…

Однако молодого человека, похожего на мать, я что-то не видела. Несколько раз мой взгляд скользнул по присутствующим, потом Рахманов повёл рукой в мою сторону, обращаясь к княгине с явной гордостью:

- А вот и невеста наша.

Мещерская всплеснула руками.

- Ах, мон шер, как выросла! Я помню её совсем крошкой. Такая хорошенькая была. Ну а сейчас просто красавица! А ты помнишь, как вы играли, Петруша?

Я не сразу поняла, к кому она обращается. А когда поняла, все мои мечты о благородном красавце рухнули.

Рядом с княгиней стоял пухлый прыщавый юнец, ниже своей матушки на голову. Он скучающе ковырял мизинцем в ухе, а другой рукой крутил пуговицу на камзоле. Вид при этом княжич имел абсолютно придурковатый.

Глава 5

В последующие дни ко мне не допускали даже Лукерью. Приходила девушка, оставляла хлеб с водой и быстренько ретировалась, не отвечая на мои вопросы. А под окном неустанно дежурил тот бородатый здоровенный мужик. Он как будто и спать не уходил, всегда был на месте.

Когда ко мне явился сам Рахманов, я уже не испытывала никакого страха. Просто ждала, устав гадать, что меня ожидает.

Батюшка выглядел плохо. Как будто даже усох лицом, постарел. Видимо, ему этот публичный скандал, устроенный мной, дорого дался.

Рахманов сел на мою постель и некоторое время молчал. Затем заговорил так, будто его с того света достали. Мне даже жаль его стало, честное слово. Однако я напомнила себе, что он сам во всём виноват. И, скрестив руки, ждала что он скажет. В общем-то, была готова ко всему.

- Ты, Полина, была всегда моей отрадушкой. Души в тебе не чаял. То, что партию тебе выбрал сам: так ты ещё молода, и мне знать, что лучше для дочери.

Он помолчал. Я никак не комментировала сказанное. Выдавать любимую дочь по расчёту для этих времён ещё куда ни шло. Но за кого?..

- Выпороть тебя я хотел, чтобы дурь из тебя выбить. Да представил, что Лаурушка моя на всё это смотрит с небес, и рука не поднялась. В монастырь сослать - тебя пожалел: может, одумаешься ещё, да поздно будет. Поэтому я…

Я ожидала продолжения с нарастающим интересом. Совершенно не представляя, что князь придумал мне в наказание.

- Отправляешься ты в ссылку. В мою собственную. От дома я тебе отказываю, но и от себя не отпускаю. Пойдёшь жить в старый дом управляющего, что стоит, брошенный за околицей. Будешь выживать там сама, без папеньки. А чтобы дурного не удумала, будет за тобой пригляд. Сможешь сама выжить, тогда решай через год свою судьбу. Только, думаю я, ты раньше ко мне прибежишь, в ножки поклонишься, обратно попросишься. Вот тебе моё слово.

Посидел, помолчал и вышел, сгорбившись, тяжело ступая.

Я никак не могла взять в толк смысл сказанного. То есть, если я правильно поняла, князь выделяет мне какой-то заброшенный дом и отправляет туда жить. Без обязательного содержания. Ну и охранника ко мне приставит. И это наказание??? Я готова была кинуться вслед Ефиму Никаноровичу, чтобы расцеловать его за великодушие.

Это же счастье! Оказаться свободной, не бояться насильного сватовства. Я о таком и мечтать не могла!

Вошла Лукерья, заливаясь слезами.

- Как собаку безродную, как прокаженную какую выслал… - причитала она шепотом.

Я же, вскочив с кровати, обняла её и закружила в порыве облегчения.

- Тётушка Лукерья, да ты что?! Я же теперь заживу, свободная! Не нужно мне хором этих, ничего не нужно, а уж слюнявых или старых женихов и подавно!

- Да как ты жить-то будешь, - чуть ли не в голос тоненько подвывала она. - Есть-пить-то? Ты же княжна!

Я присела обратно, всё ещё переваривая свою неожиданную удачу.

- Как жить, как жить… Как остальные живут? Так и я.

Тётка упёрла руки в бока.

- А воды сама натаскаешь? А печь затопить сумеешь? А дров нарубить? Ладно: лебеду во дворе поешь, да я что подкину, если голову мне не снесут. Ах ты ж… - и она снова обмякла, залившись слезами в неподдельном горе.

На утро Рахманов уехал, как мне сообщили, чтобы не видеть «этого позора». А меня стали собирать «в ссылку».

Я старалась не сильно показывать свою радость: ну как, доложат князю, а тот передумает? Но получалось не особенно, и на меня поглядывали недоумённо.

Оказавшись в доме, который мне был отписан, я обнаружила, что он был довольно просторным и крепким. Всё необходимое в нём было: печь, лежанка, стол с лавками. Даже какая-то утварь: ухват, чугунки.

Подворье тоже имелось. Какие-то хозяйственные постройки. Цветущий сад. Это был рай!

Пока я порхала по дому и участку, не веря своим глазам, какие-то мужики притащили на участок два сундука: побольше и поменьше. Какую-то корзину и плетёный короб. А кроме того: козу, которая упиралась, не желая никуда переселяться. И мешок, в котором бились и кудахтали куры.

- Какой-то аттракцион неслыханной щедрости, - пробормотала я себе под нос, чтобы никто не услышал.

Мужики между тем переговаривались шепотом:

- Вот злыдень. У самого усадьба чуть не золотая, деревень больше, чем пальцев на руках, богатства немерено, а родной дочери кур мешок да развалюху.

Это они меня жалели так, значит.

- Барышня, - обратился ко мне один из них и полез за пазуху, - вот ещё…

Послышался странный звук: визг, да такой возмущенный и отчаянный! Мужик, наконец, извлёк из-за пазухи поросёнка. Он был крошечный, чуть больше котёнка, но голосил так, как настоящий взрослый свин.

- Что это такое? - ахнула я, принимая на руки это чудо.

- Да вот, - мужик потупил взгляд, - барин велел вам ещё поросёнка выделить, да самого малого. Вот ведь… на таком сало не скоро нарастёт. Да и то, если выживет.

Я прижала поросёнка к груди, и он затих. Чувствуя, как он дрожит, маленький и испуганный, я чуть не расплакалась от жалости и умиления.

- Спасибо, - пролепетала я, хлопая мокрыми ресницами.

Мужики недоумённо переглянулись.

- Да вы не плачьте, барышня. Как подрастёт, мы подсобим и зарезать, и закоптить.

Мне аж дурно стало. Поросёнок тоже тихонько хрюкнул, словно всхлипнул.

- Не бойся, плюшечка моя, никто тебя не тронет, - заворковала я, поглаживая перепачканное дрожащее тельце с пятнышками на спинке. - Никакого сала мне не надо.

Малец совсем успокоился в моих руках и даже задремал, кажется.

Мужики потоптались, не понимая, что, собственно, происходит. Затем откланялись.

- Мы там во дворе курей и козу пристроим. Вы не беспокойтесь…

А я присела на лавку, стараясь не разбудить поросячьего ребёнка. Потом увидела в углу забытый старыми хозяевами половичок и соорудила из него гнездо, куда и устроила своего внезапного питомца. Тот всхрюкнул, но продолжил спать.

Глава 6

За несколько дней я окончательно обжилась в своем новом доме. С батюшкиным приданым это получилось легко.

У меня были ткани, чтобы сшить занавески на свежевымытые окна. Была новенькая посуда. Кстати, старую я тоже оставила, оттерев её песком до сияющего состояния.

Была приличная постель: льняные простыни и пуховое одеяло. Старую перину из дома, правда, пришлось выбросить и сжечь на заднем дворе: мне показалось, что в ней какие-то то ли клопы, то ли блохи. Но Лукерья раздобыла мне другую, из хозяйских запасов.

Сказала, мол, в доме этого добра хватает. Меня беспокоило только одно: лишь бы ей не влетело от Рахманова. Я пыталась отказаться от её помощи, боясь, что она впадёт в немилость. Но тётка стояла, как кремень, жалея меня: «Обидел злодей сиротинушку-кровинушку мою».

Кстати, Рахманов тоже, наверное, думал, что кинул мне подачку вместо пары имений, обоза таких вот сундуков и драгоценностей.

На самом деле князь-батюшка дал мне самое главное: в первую очередь свободу. Ну а его «подачка» была такими, как говорится, основательными подъемными, с которыми можно было запросто начинать новую жизнь.

Конечно, просто так подъедать папенькиных кур и уж тем более Прошку я не собиралась. И есть тайком пироги, которые таскала мне по ночам Лукерья, рискуя головой. Нужно было доказать, что Полина Рахманова - личность. И нельзя её выдать замуж против воли. Нельзя распоряжаться ею, как вещью.

Так я размышляла, сидя под своим любимым дубом, ещё совсем молоденьким. Я часто приходила сюда с Прошей и Бьянкой, так я назвала свою козу. Когда она привыкла ко мне, то стала ручной и ласковой. О Прошке и речи не было: он ходил за мной по пятам, как щенок. В общем, гуляли втроём. И по лугам, и по опушке леса. Здесь было так просторно и хорошо. Дышалось свободно, легко. Так я отдыхала и душой, и вообще.

А вот сидя под дубом, я любила именно серьёзно подумать о будущем. Прошлое я твёрдо и осознанно оставила и возвращаться уже не хотела.

Ну, кому я там нужна? А здесь у меня хозяйство, дом. Прошка, Бьянка. И моё будущее дело, которое подарит мне настоящую свободу от воли князя Рахманова. Только я ещё не знала, какое дело.

В этот момент на мою руку села пчела. Я осторожно сдула её. Пчёл здесь было много. Лесные прилетали сюда к цветам-медоносам. Весь луг был усеян цветущей кашкой и гречихой. В воздухе стоял приятный гул «тружениц», как их называл дед.

Тут меня озарила мысль, которая должна была прийти мне в голову сразу. Ну конечно! Пасека!

Я вскочила, напугав Прошку, который хрумкал тут молодыми желудями. Взвизгнув, он отпрыгнул на своих лакированных копытцах.

- Иди сюда, малыш, всё хорошо! Пошли домой. А то нас сейчас Тимофей будет разыскивать.

Тимофей был тем самым соглядатаем, которого приставил ко мне папенька. В общем-то, он оказался добрым дядькой, который потихоньку помогал мне. Хотя я и не просила его. То воды натаскает в баню, то дров нарубит.

Но за всё это время он не произнёс ни слова.

Первое время он ходил за мной и в лес, и в поля. Видимо, как велел Рахманов.

В конце концов я сказала ему, глядя прямо в глаза:

- Ты, Тимофей, не бойся. Я не сбегу. И ничего дурного не сделаю.

Тот посмотрел на меня из-под насупленных бровей и просто кивнул. С тех пор дожидался нас дома, когда мы уходили побродить. Только если задерживались, беспокоясь, выходил навстречу.

Сегодня я сама заторопилась домой: было необходимо переговорить с Тимофеем.

Мёд, конечно, на Руси любили и ценили. Почитав лечебники разных времён, а я в своё время перечитала массу дедовской литературы, можно было сказать, что мед использовали как лекарство от большого числа самых разных болезней. Помимо этого, мед использовали при проведении обрядов, поскольку считали, что он имеет магические свойства.

Однако, если я не ошибалась, мёд всё ещё собирали диким способом - в бортевых лесах.*

В то далекое время пчел в русских лесах было очень много. Поэтому, кроме естественных, люди делали искусственные дупла для пчел, в которых те поселялись и производили мед. Выбор падал на крупные деревья, возраст которых составлял не менее ста лет. С дупла одного крупного дерева порой собирали до трехсот килограммов мёда.

Помню, как меня, маленькую, поразила эта цифра, и я всё силилась представить: сколько это? Мне представлялось дупло размером со слона, а там, как в чаше, таинственно блестит, переливается янтарный, тягучий и ароматный мёд.

Я, конечно, не была специалистом по истории пчеловодства. Но, насколько помнила, ульев и пасек в хозяйствах ещё не было. И у меня были все шансы преуспеть в этом деле.

По дороге я вспоминала, в каком виде подавался мёд у князя Рахманова на столе. Вспомнила только чашу с сотами. Извлеченного и очищенного мёда точно не было - я бы машинально отметила. У меня даже ладошки вспотели.

- Тимофей! Тимофей! - позвала я, вбежав на подворье.

Голос у меня аж звенел от волнения. Ну, то есть это мне так романтично казалось, что он звенел, а на самом деле я, наверное, верещала, как Прошка при первом нашем знакомстве.

Тимофей высунулся из дровника. Лицо его было испуганным.

А у меня, как назло, всё из головы испарилось, что хотела сказать. Я просто осознала: насколько сложную задачу перед собой поставила.

Это ведь не просто сколотить и поставить пару ульев. А вдруг пчелиные семьи не приживутся? А вдруг заболеют? А если мёд забродит? Там же миллион всяких трудностей и нюансов. С чего я взяла, что моих знаний хватит?

Голова Тимофея всё так же торчала из дровника. Я стояла как истукан и хлопала глазами, глядя на него.

- Стряслось что? Али напужал кто? - Тимофей не без труда выбрался из тесного проёма. Это были первые слова, которые я от него услышала. Голос был густой, с приятной хрипотцой.

- Нет-нет, я просто… Хотела кое-что спросить. Но сначала мне нужно подумать.

Тимофей кивнул, а я пошла в дом. Прошка потрусил за мной.

Глава 7

Я сидела в парной собственной баньки. Она была “белой” - во влажном воздухе не было запаха дыма. Только аромат берёзовых веников, которые отмокали в кадке с горячей водой. Блаженно расслабившись, я смотрела на раскалённые камни и время от времени прижимала к телу обжигающие берёзовые ветки, вдыхая их благоухание. Жаль, что некому было меня попарить как следует. Но и так было хорошо.

Пора было выходить: хотелось окунуться в большую деревянную купель с головой, чтобы охладиться. Но меня так разморило, что я тянула минутку за минуткой, вдыхая густой берёзовый дух, который немножко отдавал моим любимым дегтярным мылом.

Однако действительно нужно было поторопиться на выход. Скоро могла прийти Лукерья. Я в последний раз прижала к груди ароматные листья, вдохнула полной грудью и вышла в помывочную.

Там располагались две широкие лавки, несколько небольших лоханей и купель. Туда Тимофей регулярно заливал свежую воду из колодца. Сейчас я несколько раз окунулась в неё, чувствуя, как в кожу «впиваются иголочки». Вода не была холодной, но мне разгоряченной на контрасте казалась почти что обжигающей.

В голове прояснилось, а тело стало лёгким-лёгким. В тот момент, как я натягивала свободную широкую рубашку, скрипнула дверь снаружи. Вздрогнув, я заторопилась.

Послышался голос Лукерьи.

- Полюшка, ты туточки, девонька?

- Здесь, тётушка! Уже выхожу, - собрав свои вещи, я вышла к тётке.

Та по обыкновению засуетилась.

- Пойдём, пойдём, я смородинки тебе заварю с чабрецом. Или кваску хочешь? Так я сбегаю, принесу.

Я придержала её за руку.

- Не надо никуда бежать, хлопотунья ты моя. Сейчас вместе заварим и посидим. Что там батюшка, не хватится тебя?

Лукерья махнула рукой.

- Уехал к вечеру, сказал несколько дён не ждать. И слава Богу! Так и зыркает на меня глазюками. Поди, донесли ему ужо, что я к тебе бегаю. А и пущай. Я ему весь ответ дам, коли спросит. Только молчит он, а знач, у самого душа за тебя болит. Так бы давно уже мне взбучку устроил.

- Ладно, тётушка, Бог с ним. Сейчас давай ещё минутку постоим, подышим. Такой воздух хороший.

- Смотри, не простынь после бани-то. На вот платок мой, - она накинула мне на плечи тонкую шерстяную шаль с кистями, очень мягкую и уютную.

- Твой подарочек, - похвалилась тётка мне же.

У меня был сварен чугунок картошки и несколько яиц. Кроме того, подходило тесто на оладьи. Тётка растопила самовар, и тот зашумел, зафыркал. Стало уютно. Свет масляной лампы рассеивал по горнице желтоватый свет. По углам гуляли тени.

Я положила в большую широкую разогретую сковороду с длинной ручкой две ложки топлёного масла. Оно сразу начало таять и шкворчать. А потом стала выкладывать ложкой пышное, словно живое тесто. Вкусно запахло выпечкой.

Обернувшись, я увидела, как Лукерья смотрит на меня изумлённо и растерянно. По-моему, она готова была перекреститься.

- Ой, девкааа…Чего деется, чудны дела твои, Господи. Ты когда научилась-то хозяйничать? Да так справно. Ась? Чего молчишь?

Я сосредоточенно ворошила огонь, думая, что ответить. Оладьи в русской печи пеклись сразу с двух сторон, поэтому переворачивать их было не нужно. Через минутку можно было вынимать.

Повернувшись к тётке, я сказала спокойно, пожав плечами:

- Ходила в гости к подружкам из деревни. Видела, запомнила. Глаз-то у меня вострый, - я специально пыталась говорить, как мне казалось, приближенно к старорусскому языку. Уж насколько получалось.

- Это да. Ты сызмальства всё подмечала. Хитрая, как лисичка была, - расчувствовалась тётка. - Ох, а оладушки-то вкуснющие!

- Их бы ещё с мёдом! - подхватила я.

Тётка закивала согласно.

- Надо было принесть сытничек, ага.

Я поняла, что разговор нужно было начинать именно сейчас.

- Лукерья, помнишь, батюшка сказал: если переживу этот год сама, то смогу распоряжаться своей жизнью? Только, думаю, он возьмёт свои слова обратно, если поймёт, что весь этот год ты меня кормила, а значит, он…

Тётка горестно скривилась, жуя румяный оладушек:

- Всё верно говоришь, Полюшка. А что делать-то? Только смириться…

Я резко развернулась к ней и с жаром заговорила:

- Нет. Я кое-что придумала. Только сначала выслушай меня, не голоси и не охай. В общем, как бы попроще объяснить… Я буду держать дома пчёл. И очищать, выдавливать мёд из сот. Он будет чистенький. Медовуху варить. И даже свечи медовые. Очень много всего можно делать. И всё это продавать в богатые дома. Так я докажу, что могу всего добиться сама. Понимаешь?

Тётка смотрела на меня, приоткрыв рот. Кажется, до неё и половины смысла сказанного не дошло.

Я тронула её за плечо.

- Это сложное дело, но я знаю, что у меня должно получиться. Тимофей мне домики для пчёл сколотит, потом медогонку. Я расскажу ему, как.

Тётка Лукерья немного пришла в себя.

- А ты почём знаешь: как?

Я махнула рукой. Ну не хватает мне фантазии сочинять каждый раз, что да как.

- Ну, считай, что придумала. Хочешь, завтра пойдём со мной в лес, поищем деревья с семьями пчёл. А я заодно тебе расскажу, как переселять их буду.

Тётка перекрестилась.

- Как бес вселился в тебя, Полька. Знамо дело, пойду с тобой. Нешто я тебя одну пущу.

Я от души обняла её и принялась за оладьи. Они были несладкие, но такие я и любила. Зато именно сейчас вспомнила о мешочке с сахаром, который был в коробе с продуктами. Вот чем я смогу подкормить своих пчёлок в первое время. Сейчас мёда в дуплах ещё не было, ведь собирают его только в августе-сентябре.

Проснулся Прошка и затрусил к нам, похрюкивая в предчувствии угощения.

Лукерья поджала губы. Она знала, конечно, что Прошка живёт со мной в доме, но каждый раз высказывала мне своё порицание. Мол, негоже в людском жилье свиней держать.

- Иди ко мне, булочка моя, - я подхватила Прошку и стала отламывать ему кусочки оладушка. - Не бойся тётушку, она добрая. И знает, что ты у меня сама чистенькая и лучшая свинка в мире.

Глава 8

В лесу было прохладно и сумрачно. Но мне нравилось - как в сказке.

Лукерья шагала рядом со мной бодро, неустанно бормоча, что нормальные люди ходят в лес за мёдом, а ненормальные - за пчёлами. Я лишь посмеивалась втихомолку, с наслаждением разглядывая окрестности.

Луга были сплошь в разноцветье, а трава под ногами густой и мягкой, как ковёр. По пути я разулась, несмотря на протесты тётушки, и шла босиком.

В самом лесу было сыровато, поэтому я снова натянула свои башмачки и стала присматриваться к деревьям.

Мы шли вдоль лесной речушки вниз по течению. Пчёлы нуждаются в воде, поэтому часто прилетают к водоёмам. Отсюда нужно было следить за направлением лета пчёл. - - Смотри, тётушка, - прошептала я, - видишь, пчёлы берут воду, значит, их гнездо недалеко. Надо проследить, куда они летят, и найти дерево с дуплом.

Лукерья перекрестилась со словами «Ну, с Богом!». И мы пошли в ту сторону, куда пролетали пчёлки.

Я даже заранее взяла прикормку - сахарный сироп, если вдруг мы не обнаружим сразу дерево с пчелиным дуплом.

Но нам повезло: после небольшого ельничка, пошел лиственный лес.

А меня несло:

- Погляди, тётушка. В ельнике практически не бывает дупел, только вот в таких, лиственных деревьях. Нужно искать самые старые. Смотри внимательней.

Тётка буркнула что-то в духе, что яйца взялись учить старую курицу, и принялась зорко выглядывать нужное дуплистое дерево.

Несмотря на то, что Прошка путался под ногами, нам удалось найти целых три дерева с большими дуплами. Пока что этого было достаточно. Я заторопилась обратно.

-Тётушка, пойдём обратно. Нужно поторопить Тимофея. Сегодня же вернемся сюда с ловушкой. Хотя бы одну семью переселим.

Тетка хлопнула себя по щекам: «Совсем девка спятила! Пчел домой тащить…».

Я досадливо отмахнулась, думая, что улей и ловушку можно сколотить за день. Взяв тетку за руку, я тащила ее за собой почти так же, как она меня в первый день моего попаданства. Если бы тетка Лукерья была из нашего времени, она бы показала бы меня психиатру, но сейчас мне повезло. Тётка, видимо, любила меня очень сильно.

Только лишь приговаривала:

– Полюшка, Полинка, быть нам с тобой выпоротыми. Вот тебе крест! - и крестилась свободной рукой.

- Вот увидишь, все получится, - заверила я ее.

Когда мы добрались до дома, я взглянула на полыхающее лицо Лукерьи. Ей явно было нехорошо.

- Погоди, сейчас отыщу Тимофея и вернусь, - с этими словами я завела тетку в дом, чтобы та немного охладилась. Потом метнулась в подпол и принесла холодного молока. Бьянка была очень благодарной козочкой: не брыкалась, не лягалась, поэтому я быстро приноровилась ее доить.

- Тётушка, я мигом! Только Тимофея найду.

А тот уже шёл мне навстречу.

- Барышня, что стряслось? Я дрова колол, шум услыхал.

- Кстати, - выпалила я, - пойдем посмотрим, какие у нас есть доски.

Тимофей снял свою лохматую шапку и почесал затылок.

- Нешто сейчас колотить будем?

- Хоть один короб сегодня собрать нужно. Лукерье нехорошо. Сходишь со мной в лес?

Тимофей, надев шапку, сказал:

- Конечно, барышня. А уж короб сколотим запросто.

Меньше чем через час мы шагали к ближайшему найденному нами с Лукерьей дереву.

- Повесим ловушку и вернемся к вечеру, - объясняла я Тимофею.

Тот молча кивал.

Я волновалась за Лукерью. Хорошо, что батюшки не было дома, и он не мог обнаружить ее отсутствия.

Тимофей осторожно спросил:

- А почему идти надо вечером?

- Потому что днем все пчелы в поле, и только к вечеру собирается вся семья.

Мы установили ловушку с прикормкой, которую я захватила с собой.

- Барышня, - сказал Тимофей, - я короб с вашими пчелами сам потом проверю, а вы посидите с Лукерьей. Я вам и баньку истоплю.

Сидя в жарко натопленной бане, я поняла, чего мне не хватало. Лукерья неистово хлестала меня по спине березовым веником, и было очень хорошо.

- Все, родная, хватит, - я поднялась.

Хотелось скорее узнать у Тимофея, что там с пчелиной семьей.

- А ты так и будешь свинью в доме держать? - вдруг спросила Лукерья с веником в руках.

- А что ж его, малыша, на сало? - я лежала на лавке умиротворенная.

- А подрастет, так и на сало. А в доме держать не след! - Лукерья прибиралась в бане, пока я отдыхала.

- Я Прошу люблю. И ни на какое сало его не отдам.

Возмущение не получилось, потому что я знала, что моего любимца никто не тронет.

Выйдя из бани, мы увидели Тимофея.

- Барышня, на ваше угощение весь рой собрался.

Я обрадовалась.

- Замечательно!

- К утру сколочу домик для ваших пчелок. Они до утра-то не разлетятся?

Я рассмеялась:

- Не волнуйся! - и неожиданно для него предложила: - Тимофей, а пойдем с нами чай пить!

Тот вздрогнул:

- Барышня, да где это видано, чтоб холоп с боярами чаи гонял?

Лукерья тоже метала на меня гневные взгляды и дергала за рукав. Я шикнула на нее и приободрила Тимофея, повторив: «Пойдем, пойдем!».

За столом, заметив как переглядываются Лукерья с Тимофеем, я посмотрела новым взглядом на тетушку. Ведь она была еще не стара, да и Тимофей был мужик хоть куда. По возрасту они подходили друг другу. Конечно, я понимала, что они не ровня. Впрочем, об этом я не стала думать.

Столяр слегка благодарно поклонился и сказал:

- Барышня, пойду я ваш рисунок изучать да колотить.

И ушел.

Лукерья внимательно оглядела горницу:

- Как у тебя здесь уютно, лапонька. И задергушки пошила, и полы повымела, и чугунки как новые.

Я обняла тетушку:

- Батюшка еще не скоро воротится. Оставайся, тетушка. Чего тебе потемну брести.

Мы стали устраивать Лукерье постель на большом сундуке. Проша, вертящийся у нас под ногами, ткнулся своим сладким розовым пятачком в щиколотку тетушке, и та, не удержавшись, почесала его по спинке.

Когда все улеглись спать, в темноте раздался голос Лукерьи:

Глава 9

Меня разбудили голоса за окном. Прошки рядом не было, это было странно. «Что с ним?», - испугалась я. Моим глазам предстала ужасная картина: мой любимчик лежит на блюде с яблоком во рту, обложенный овощами.

Быстро натягивая сарафан, я стала звать Лукерью, но та не отзывалась. Я выскочила на крыльцо и увидела такую картину: тетушка что-то грозно выговаривала Тимофею, грозя пальцем, а вокруг них, похрюкивая, скакал поросенок.

У меня отлегло от сердца.

- Доброго утречка, барышня, - поклонился мне мужик, а Лукерья кинулась ко мне:

- Деточка моя, что ты поднялась так рано?

Мои ноги подкосились, и я села на ступеньку.

- Я уж решила, что вы с моим Прошей что-то нехорошее удумали.

Тетушка смотрела на меня недоуменно.

- Что ты, душенька? - всплеснула она руками. - Кто ж твоего порося тронет? Ты хоть наказанная, но княжна.

- А чего вы ругались? - спросила я, подхватывая на руки Прохора, который, как мне показалось, хорошо прибавил в весе.

«Маленький мой, никому тебя не отдам!» Чмокнула я свинёнка в макушку.

Немного успокоившись за участь моего любимца, я опустила его рядом с собой.

- Да вот говорю, что сама пойду за твоими пчелами, а Тимофей вместе идти хочет! - Лукерья воинственно встала рядом со мной, ожидая поддержки.

Тимофей, вопреки обыкновению, не смотрел в землю, а так же возмущенно смотрел на тётушку. Впрочем, было во взгляде этом и кое-что другое, схожее с восхищением.

- Я же что говорю, барышня, что доколочу ваши домики и схожу, ежели вы прикажете.

«Брейк!», - мысленно объявила я, как заправский рефери.

А вслух сказала:

- Конечно вместе, только попозже. Доколотишь и сходите. А мы с Прошей обед приготовим.

Поросёнок, привалившись к моим ногам, разумеется, не спорил.

- Пойду Бьянку подою, - вспомнила я. На изумлённые взгляды я привыкла не обращать внимания.

Тётушка засобиралась сбегать к себе переодеться. «Сарафан да платок покрасивше» - мысленно перевела я.

Однако нужно было ещё проверить, насколько точно Тимофей сколотил улей.

Всё было исполнено филигранно: и съёмное дно, и рамки, в которых пчёлы отстраивают соты. Кормушка, прилётная доска. Я была в полном восхищении. Можно было переселять лесную семью в новый дом и надеяться, что им там понравится.

Однако это дело я решила отложить до вечера. Для меня это было сакральное действо, и не хотелось торопиться.

Пока можно было позаниматься простыми домашними делами: подоить Бьянку, собрать яйца у несушек, смахнуть пыль в доме, приготовить щи. От предвкушения всей этой уютной рутины мне даже сладко стало.

Первым делом я пошла к Бьянке. Конечно, моя милаха уже меня ждала. Доить козу оказалось делом нехитрым, и сегодня я уже не боялась. Белоснежные струйки бойко били в деревянное ведёрко, а я приговаривала:

- Моя ты, беляночка, красавица…

Коза переминалась и жмурилась. А я была счастлива.

Собирая позже яйца, которых курочки принесли сегодня целых двадцать три штуки, я поймала себя на мысли, что в принципе могла бы жить так и в прошлой жизни. А что? Дедовская земля была, ничего не мешало. Но я ничуть не жалела, что оказалась здесь. Всё было так… ну, как в сказке: страшно и смешно. И я уже боялась, что меня унесёт обратно, в ту беспросветную серость.

Вернувшись в дом, я снова мысленно поблагодарила князя Рахманова за «приданое»: занавески, коврики-дорожки, ладненькая посуда. Я даже поплевала через левое плечо, чтобы не сглазить. Потому что всё могло вмиг измениться. Занимаясь такими «рутинными» делами, я даже не подозревала, насколько крутой поворот мне предстоит.

Но пока что я с упоением шинковала капусту для щей, не зная, что меня ожидает.

Через несколько часов примчалась Лукерья. Щи уже давно томились в печи и благоухали на весь дом. А я занималась тестом для пирога.

- Тётушка, если ты голодная, то можно пока молока попить. Какое же оно у моей Бьянки сладкое! - предложила и похвалилась я заодно.

Лукерья нарядилась, как на свадьбу. Причем на собственную. Однако я сомневалась, что Тимофей стянет свой тулуп даже в июле. Наверное, это был его способ защиты от внешнего мира… И я надеялась, что в этом походе в лес они не забудут про моих пчёл.

С другой стороны, хотелось бы увидеть, как улыбается или даже смеётся суровый Тимофей.

Отправив парочку в лес, я села вспоминать, как в точности пересаживают лесные семьи в улей.

День очень подходил: был тёплым, даже жарким. Внезапно я заволновалась, что забыла произвести дезинфекцию улья. Под рукой была только зола из печи, и я кинулась выгребать и измельчать её. Слегка размешав её с водой и маслом.

«Печка накормит, печка согреет, печка вылечит» - вспомнила я дедушкины слова. А может быть, и не вспомнила, а он подсказал откуда-то сверху?

Промазав углы новенького улья, я немного успокоилась. Растолкла и развела до густоты сиропа кусочек сахара, заложила прикормку.

«Всё получится, всё получится» - уговаривала я себя.

Оставалось только дождаться Лукерью и Тимофея, чтобы переселить пчёл. Сама бы я не справилась с двумя тяжеленными ящиками.

Тут мне опять пришлось хвататься за голову. Дымари! Как же я могла забыть. Однако смастерить их было не из чего. Оставалось надеяться на смекалку Тимофея, объяснив саму идею и задачу.

Задымление приводит к тому, что выделяемые пчёлами пахучие вещества, сигнализирующие об угрозе для пчелосемьи, нейтрализуются. Кроме того, при задымлении пчёлы наполняют зобики мёдом. В таком состоянии пчела не может жалить, потому что не может согнуть наполненное брюшко под нужным углом.

Я взяла Прошку на руки и ходила по горнице, думая, что ещё могла забыть.

Потом немного успокоилась. В общем-то, переселить можно было и завтра с утра. Проша забавно похрюкивал, и я, не удержавшись, чмокнула его в пятачок.

Я невольно пожалела, что скоро он вырастет и не поймёт, почему его не берут на ручки.

Глава 10

С утра я долго ходила вокруг двух ловушек с дымарём, который соорудил Тимофей: приступать было страшно. У Тимофея с Лукерьей тоже был испуганный вид. Только они боялись быть искусанными, а я другого: что не получится.

Пчелы от дыма немного захмелели, и я кивнула своим помощникам, мол, пора. Всё оказалось совершенно не так уж и сложно. Маленькой мягкой метёлочкой мы аккуратно стряхнули рой в новый дом. Закрыв крышку, я постояла немного, ожидая, что новосельцы начнут вылетать. Однако выводы делать было рано. И мы занялись вторым роем.

В последующие несколько дней можно было подумать, что я только отдыхаю и релаксирую, сидя на травке возле своих пчелиных домиков, любуясь плодами своих трудов и предвкушая результаты.

Конечно, и это тоже, а как же. Но в то же время в моей голове происходила непрерывная аналитическая работа, я вела своеобразный дневник наблюдений. Какой силы семья находится в улье: чем сильнее семья, тем более активный лёт пчелы наблюдается при хорошей погоде и наличии взятка и наоборот. С какой культуры идёт взяток.

На прилётке перед летком можно заметить не только вымазанных в пыльцу определенного цвета пчёл, но и потерянную ими обножку. Попробовав обножку на вкус, иногда можно определить, с какого растения она собрана. Нет ли в семье аскосфероза.*

Если в семье аскосфероз, то можно заметить, как пчёлы периодически выносят белые комочки из улья. И многое-многое другое.

Иногда я задумывалась: а могла ли я, дошкольница, столько запомнить из того, что рассказывал мне дедушка? И как могли с точностью всплывать в голове знания, полученные из прочитанных книг после стольких лет? Может, откуда-то подсказывает дед - мой ангел-хранитель? Потом перестала задумываться над этим. Что толку копаться? Помню, знаю - и слава Богу, как говорится. Буду благодарить и работать.

Послышались голоса со стороны ворот, и я подскочила. Лукерья с Тимофеем были в лесу: отсаживали очередной рой. Это не могли быть они. Мне стало тревожно.

Я неуверенно направилась к дому, гадая, кто мог нанести мне визит. За всё это время нас никто не беспокоил. Батюшка ещё не вернулся из своей поездки, Лукерья раз в день отлучалась проверить хозяйство, где всё шло своим чередом, и приносила новости из деревни. Которые в основном интересовали Тимофея. Они сидели по вечерам на крылечке и о чём-то своём беседовали. Я слушала их голоса и уютное сонное похрюкивание Проши, лёжа в своей постели, отдыхая после очередного трудового дня, и постепенно засыпала. В эти предсонные минуты у меня создавалось впечатление , что вот из нас всех и состоит наш мир.

Но сегодня оказалось, что кроме домашних существует ещё кто-то.

Возле ворот, не решаясь идти дальше, столпилась стайка девушек. С любопытством оглядывая подворье, они смеялись и переговаривались.

- Вот она, вот она! - послышался чей-то звонкий голосок.

- Княжна Полинка! - они двинулись ко мне. А я, наоборот, встала, не зная, как реагировать.

- Совсем как простолюдинка стала, - донесся до меня шепоток.

Оглядев себя, я поняла, что вид для гостей был непрезентабельный: босоногая, сарафан рабочий, испачканный. Волосы успели растрепаться, пока я занималась делами и доила Бьянку, которая именно сегодня была не в настроении. В общем, как говорится, всё сошлось.

- Здравствуйте, - осторожно поздоровалась я. Скорее всего, это были мои деревенские подружки, о которых упоминала Лукерья.

Девчушки ринулись ко мне и обступили, радостно приветствуя на все лады. Наверное, княжна была человеком не гордым и держалась с ними на равных. Знать бы кого как зовут…

- Совсем не приходите к нам, - упрекнула одна из гостий: чернявая, смуглая, сама рослая, - Ладно, батюшка на вас осерчал, но вот уже которые дни его нет, мы ждём-пождём вас да новостей.

- Как вы туточки? - подхватила другая, с правильными чертами лица и красивыми серыми глазами.

- Да вот… обживаюсь, как получается, - неловко отвечала я, думая, что делать с ними дальше. В дом позвать, пасеку свою показывать? О чём можно говорить, о чём нельзя?

- Чего ж теперича будет, - тихонько вздохнула третья. Маленькая и рыженькая, вся, как куриное яичко в крапинку.

На моё спасение вернулась Лукерья. Она издалека принялась по-свойски отчитывать девчонок.

- Ну вот! Явились сороки! И сарафаны не запылились. Языками чесать.

- Тётушка Лукерья, да мы повидаться, - робко ответила рыженькая. - Соскучились же.

- Ты, Забава, помалкивай. Не то осерчаю и впрямь, - Лукерья шумела, а я невольно улыбнулась про себя: у неё в волосах торчали травинки. И сердилась тётка не всерьёз.

Рыжая Забава покорно опустила глазки, а сама озорно хихикнула и незаметно от Лукерьи дотронулась до моей руки.

Мне стало легче: кажется, подружки у меня были неплохие. Однако доверять всё и сразу не стоило. Мне надо было быть осторожной.

- Тётушка, не ругайся, - мягко сказала я. - Давай лучше гостей встречать как следует - самовар растоплять, пирожки стряпать.

Тётка всплеснула руками.

- Деревенских в господский дом, за стол! Совсем сбрендила, Полина?!

Я равнодушно пожала плечами на её слова.

- Батюшка этого не запрещал. А сказал: живи, как хочешь. Значит: мой дом - мои правила. Ну, давай, привыкай по-новому, душа моя.

Лукерья, нахмурившись, поразмыслила о чём-то несколько секунд. Потом, видимо, осознала, что местами по-новому очень даже неплохо, и уже притворно сердито махнула:

- А! Разве кто тётку послухает. Ну, чего застыли? Шуруйте в дом!

Девушки защебетали, расслабились, и я повела их в дом.

Лукерья поставила самовар и объявила:

- Хлопочите сами, уж вам есть о чём пошушукаться. А я пойду прилягу. Ох, ещё белый день, а я намаялась.

Я невинно вытащила несколько травинок из её косы, уложенной вокруг головы, и сочувственно сказала:

- Конечно, тётушка, поди, приляг.

Та невольно покраснела и, пряча довольную улыбку, прошла к себе.

Глава 11

Я опасалась того, что Лукерья будет категорически против моего «выхода в люди». Приведёт такие аргументы, что я и сама не захочу. К моему удивлению, она, зевая, благосклонно покивала.

- Что ж. Сходи, сходи. Вона, аж глазки заблестели. А то забота одна на личике.

Забот и в самом деле у меня было много. Но не ночью же, правда?

- А если батюшка узнает, не осерчает? Ну что я развлекаюсь, да ещё с деревенскими, - я как будто принялась сама отговаривать тётку.

Лукерья пожала плечами, перебирая половички.

- Чего ж он будет?.. Напротив, посчитает, что к дому тебя потянуло, что соскучилась. А что с деревенскими? Ты как вчера народилась. Батюшка, он во всём Петру Алексеевичу внемлет. Сам сколько раз внушал, что если царь не гнушается с простыми мужиками и работать, и пить, то и ему не зазорно. Да и тебе не запрещал с девками хороводиться.

Я успокоилась и принялась выбирать сарафан. Не особенно яркий, чтобы не выделяться. Нашла в сундуке голубой с белой отделкой.

- Давай заплету тебя, - тётка отложила половички, которые собиралась разложить в выбранной комнате.

- Тётушка, а ты не хочешь совсем ко мне сюда, в ссылку? - спросила я, пока тётка меня причёсывала.

Та чмокнула меня в макушку:

- Хочу, Поленька. Как не хочу? У меня сердце спокойно, когда ты у меня на глазах. И думала об этом, и Тимофей звал… - тут она осеклась и быстро продолжила, словно нигде не проговорилась. Я сделала вид, что не заметила, - Только ведь ещё спокойнее, когда знаю, что у Ефима Никанорыча на уме. Что удумал, в каком настроении. Лучше уж тебя упредить, если что.

Что ж, мудро, мудро. Сама я об этом не додумалась.

- Конечно. Спасибо, тётушка, - я благодарно прижалась щекой к тёткиной руке.

Я понятия не имела, куда мне направляться. Спрашивать было бы странно: ведь должна была бы знать… Поэтому предложила тётке:

- А ты пойти со мной не хочешь?

Та прыснула в кулак:

- От умора. Пойду хороводы водить.

Я принялась уговаривать:

- Ну а что, чем ты у меня хуже? Другие тётки тоже, поди, ходят.

Лукерья всё смеялась, аж до слёз. Как будто я ну, что-то такое смешное сказала. Утерев глаза, она внезапно объявила:

- А и пойду. Пляски плясать не буду, а на людей посмотрю. Послухаю, кто да что. И правда, Поленька.

Тётка быстренько выбрала себе платок понаряднее, из моих запасов, и две дамы были готовы к выходу.

- Пойду Тимофею шепну, чтоб не искал, - Лукерья шмыгнула в предбанник, где Тимофей предпочитал спать, игнорируя маленький домик-пристройку.

- Ну, пойдём, Поля, - Лукерья выглядела оживлённой и довольной, предвкушая, наверное, музыку, людей, сплетни и прочие развлечения. Всё правильно: отдыхать нужно всем.

Идти оказалось недалеко. Наверное, если бы я раньше прислушалась, то до меня донеслись бы приглушенные звуки каких-то струнных переборов, нежные - свирели, пение девичьих голосов и смех. Может быть, это дорисовывало моё воображение.

Открывшаяся картина, в общем-то, соответствовала тому, что я себе и представляла: девушки стояли одной группой, парни - другой. По периметру импровизированной «танцплощадки», посередине которой полыхал костёр, расположились на завалинках представители старшего поколения: приглядывали за молодежью, чтобы не баловались, так сказать.

Лукерья с удовлетворением оглядела сборище.

- Мы как раз вовремя: они только что вернулись с прохода. Ну, иди к подружайкам. А я к бабонькам поздоровкаться.

Потом уже я узнала, что перед гуляньями и плясками парни и девушки проходили по селу. Девушки шли по парам друг за другом. Сначала новенькие на гуляниях, затем самые привлекательные, к которым чаще сватаются. А замыкали строй те, что попроще да победнее.

За девушками шли парни, соблюдая тот же порядок иерархии. Пройдя так, не торопясь, по всему селу, молодёжь возвращалась к месту сбора. И там уже разворачивалось веселье.

Особой популярностью пользовались так называемые «показательные» игровые хороводы, в которых с помощью пантомимы или диалогов разыгрывалось содержание песни. В плясках демонстрировалась красота движений, грация, женственность, смущение перед зрителями, то есть те качества, которые считались приличествующими будущим невестам.

Мои подружки пытались вытащить меня в круг, но я наотрез отказалась, не умея танцевать или двигаться более-менее пластично, ну совершенно. Поэтому предпочла наблюдать.

Мне было безумно интересно. Однако, устав ловить на себе любопытные взгляды и замечать перешептывания, решила, что развлечений на сегодня достаточно.

Я стала искать глазами Лукерью, но та сама нашла меня.

- Полюшка, а ты в круг не хочешь?

Покачав головой, я ответила:

- Тётушка, устала очень. Сейчас бы в постель. На пляски никаких сил. А завтра ещё новый рой пересаживать.

Лукерья согласно закивала головой.

- А и то, голуба моя. Пойдём. До Петровского поста ещё придём, коли захочешь.

Обратно Лукерья повела меня какой-то другой дорожкой, и дома мы были уже минут через десять.

Я ополоснулась по-быстрому и нырнула под одеяло. Тело приятно ныло, устав за день. Но, странное дело, чувствовала себя какой-то отдохнувшей. Засыпая, я вспоминала всполохи, запах и треск большого костра, эту исконную музыку, попадающую своими нотками в глубины души. Кружащийся плавный хоровод девушек… это было очень хорошо. Потом девушки почему-то превратились у меня в танцующих пчёл, и я окончательно провалилась в сон.

Утром я проснулась позже обычного. Поняла, что Лукерьи в доме нет. Печь была холодной. Странно.

Обычно она не начинала других дел, не накормив меня, как маленькую, завтраком. И Проша похрапывал в своём уголке. Сонное царство.

Я встала, умылась из кувшина и растопила печь. Впрочем, есть особенно не хотелось. Но так полагалось.

У меня со вчерашнего дня была ещё гора пирожков, которые мы с девочками настряпали. Они были всё ещё мягкими и аппетитными, особенно когда я их разогрела. Сжевав парочку с чаем, я положила в глиняную миску ещё с десяток. Добавила туда четыре яйца, свежих огурчиков и большую краюху хлеба. Прикрыв всё это вышитым полотенцем, вышла на крыльцо.

Глава 12

У меня даже ноги ослабели от неожиданности. Я так надеялась, что в течение обещанного мне года не увижу князя Рахманова. Но у него, видимо, имелось своё мнение на этот счёт.

«Перестань! - приказала я себе, стискивая заледеневшие руки. - Глупо, в конце концов, бояться заранее. Будем действовать и трястись по факту.».

Лукерья смотрела на меня тревожно.

- Ты знаешь что-нибудь, зачем он меня зовёт? - спросила я.

Та замотала головой.

- Настроение ровное такое у него, - принялась докладывать она. - Борода во все стороны не торчит. Приехал ранёхонько, послал за мной. Ну, думаю, будить тебя заранее не стану. Что переживать? Откушал, значится, выпил умеренно. И эдак крякнул, когда довольный. Сразу мне и говорит: «Зови, Лукерья, Полинку.». Чуешь? Ласково прозвал, може, и не будет лютовать. Давай, девонька, пойдём с Богом. Авось помилует.

- Пойду переоденусь, - кивнула я.

Мысленно подобрав трясущиеся поджилки, я выбрала наряд. Наскоро причесалась, повязала ленту. Взглянула на себя в зеркало: вид был бледный, но решительный.

И мы потопали с Лукерьей по направлению к батюшкиным палатам. По пути она давала мне наставления:

- Ты, Полина, меньше спорь и шуми, а больше слушай. А опосля, когда увидит твоё смирение и подобреет, проси своё слово сказать.

- Ладно, - вздохнула я. В общем-то, она была права.

Князь Рахманов восседал на своём почётном месте в парадной горнице, как царь на троне. И выглядел так же торжественно и важно. Но хотя бы не психовал. Пока что.

- Доброго дня, батюшка, - поздоровалась я и поклонилась, потому что Лукерья пихнула меня в спину.

Князь внимательно оглядел меня, а потом поманил пальцем и указал на место перед собой. Я сделала несколько шагов на ватных ногах, стараясь держать и лицо, и спину, и «предстала как лист перед травой.»

- Докладывай, как тебе без отцова покровительства живётся. Обратно проситься не надумала?

Мне показалось, что не этот вопрос был главным. А как будто был задан для проформы. Ответила просто:

- Нет, батюшка. Проситься не буду. Вы дали мне право доказать, что я смогу быть достойной фамилии Рахманова и без ненавистного мне замужества.

Князь нахмурился, но сдержался. Ему явно что-то было от меня нужно, внезапно поняла я.

- Молви дальше, - при этом он стал разглядывать вышивку на своём рукаве. Как будто старался не смотреть мне в глаза.

- Я дело задумала, - заговорила я более твёрдо и уверенно. - Хорошее дело: доброе, нужное. И выгодное. Как будут первые успехи, сама приду к вам, расскажу. Одним днём его не сделать.

Князь рассеянно чесал бороду.

- Одним днём только кошка родит, - согласно проговорил он. - Только, Полина, ты же понимаешь, что я могу тебе помешать?

Я помолчала. Мне было совершенно непонятно, к чему он клонит. Князь говорил дальше:

- Ты рассорила меня с княгиней Мещерской. Поползли слухи, что у меня дочь юродивая. И это очень помешало мне в делах торговых.

Опустив голову, я размышляла и не могла взять в толк, почему тогда я ещё не бита плетьми или не под замком где-нибудь в подвале.

- Простите, батюшка, - тихо проговорила я.

- Бог простит, - буркнул князь. - Ты мне должна, Полина. Иначе твой бунт мне боком выйдет. У баб вообще язык длинный, а уж у Мещерской…

- Что я могу для вас сделать, батюшка? - смиренно и с раскаянием проговорила я, очень стараясь, чтобы получилось искренне.

Последовала пауза. Она длилась уже несколько минут. В горнице стояла такая тишина, что аж в ушах зазвенело.

- Я приглашён в царский дворец к Петру Алексеевичу. Вспомнил он слугу своего верного. Я уж постарался. И ты, Полина, поедешь со мной.

Я приоткрыла рот. Чего угодно я ожидала, только не этого. А мои пчёлки? А Проша?..

- И не возражай! - вдруг гаркнул папенька. - Поедешь! И покажешь всем злым языкам, что дочь у меня достойная нашей фамилии. И никакая не юродивая. Тебе дадено воспитание, образование: спасибо матушке твоей Лаурушке, Царство ей Небесное… Вот это всё ты и покажешь при дворе. А потом можешь возвращаться в свою ссылку, дело своё делать.

- Когда? - только и шепнула я. А если сейчас? А если осенью, когда сбор мёда пойдёт? Что тогда?

- Зимой, - нехотя ответил Рахманов. - На эти новомодные гуляния, которые Петр Алексеевич праздновать наказал. Указ новый вышел.

Не сразу, но у меня отлегло от сердца. Если зимой, то я всё успею.

Помолчав несколько секунд для солидности, я ответила с достоинством:

- Хорошо, батюшка. Я исполню вашу просьбу, как покорная и послушная дочь. Буду вести себя там, как вы прикажете. И пусть княгиня Мещерская не забудет сынка своего прихватить для сравнения.

Князь вроде как хрюкнул и закашлялся. Кажется, он засмеялся, но не захотел подавать виду.

- Ты, Полина, не дерзи. Княжич - он послушный, шкандалов не устраивает, а делает, что ему велят. Всё, иди. Что нужно будет для дела, передай мне. Я помогу. Ступай.

Я слегка поклонилась и вышла, едва дыша. Боялась спугнуть настроение батюшки. В целом всё оказалось даже очень хорошо, если откинуть поездку зимой. Но до этого было ещё далеко: могло рассосаться само собой.

Меня догнала Лукерья, обняв за плечи.

- Ну, Полюшка, живём! Чуешь, сам поманил меня задержаться и говорит тихонько: «Знаю, что ты у Полины там отираешься. Так вот, собери, что нужно и живи там с ней. Негоже девчонке одной.». И махнул, мол, иди. Вот радость-то!

Меня накрыло нелогичной волной благодарности к человеку, который чуть не выдал меня за мерзотного княжича. Сейчас всё это воспринималось виражом судьбы из разряда «не было бы счастья, да несчастье помогло».

Лукерья настроилась на деловой лад.

- Раз сказал, бери, что нужно для дела. Надо набрать харчей. Пошли в погреба.

Я остановила её.

- Не нужно, тётушка. Ну, вот чего у нас нет? Али голодаем?

Лукерья сокрушенно покачала головой.

Глава 13

- Смотрите, девчонки, - я показывала подругам устройство ульев и рассказывала всякие забавные факты. - Одна пчела за жизнь может собрать всего ложечку мёда. А весь улей приносит около ста пятидесяти килограммов. - Конечно, я перевела девочкам непонятную им метрическую систему на доступный язык. - Столько могут весить три-четыре козы.. Девчата прыснули со смеху:

- Это как мы все, что ли?

Дальше они засыпали меня вопросами, прямо как любопытные дети:

- А сколько в одном домике пчёлок?

- Сколько их там вообще? Уйма ведь.

- Барышня, а кто там у них главный?

Я терпеливо и с удовольствием объясняла:

- В одной пчелиной семье может быть до пяти тысяч особей. Ну, это как листьев на этой липе. А у пчелы-работницы головной мозг значительно больше, чем у матки и трутня.

Смешливая Злата обхватила себя руками и расхохоталась:

- Ну точно, как в нашем доме. Куча детей, мать работает не покладая рук и папенька – трутень.После того как я провела девочкам обзорную экскурсию и объяснила, чем буду заниматься, Авдотья робко спросила:

- Барышня Полинушка, а вы откуда всех этих мудрёных знаний набрались?

Вопрос, конечно, был непростой, и я решила просто отмахнуться:

- У матушки книжка была, она её из Европы с собой привезла, вот и начиталась.

Тут Злата подхватилась:

- Барышня, а вам работница не нужна? Матушке подсоблю. И слушать вас больно весело и интересно.

Я подумала: почему бы и нет? А Злата продолжала:

- Если вы моей матушке прикажете, то она точно будет не против.

- Хорошо, Злата, вечером сходим к тебе домой. Тем более, если матушка хочет тебя в услужение отдать, то уж лучше ко мне. Я тебя не обижу. Только(Но) заплатить я тебе смогу только по осени, когда первый мед начнём продавать.

- Да ничего-ничего, в другом месте мне точно бы тоскливей было. Чем у тетки Маланьи пряжу прясть, как мать задумала.

- Я решительно кивнула. Авось, договоримся с ней.

А Злата продолжала взволнованно говорить:

- Если вы скажете, она точно отказать не сможет.

Авдотья грустно вздохнула, Смуглянка тоже поникла:

- Ну вот, а нас уже определили.

Я обняла их за плечи:

- Девчоночки, мои хорошие, папенька обещал мне помогать. Потому, как будет возможность, я всем вам помогу.

Злата сияла и вилась вокруг моих ульев, как пчёлка, такая же рыженькая и хорошенькая.

- Спасибо, барышня! Спасибо, спасибо!

Я решила предупредить ее:

- Смотри, Златка, тут работа непростая. Мы еле успеваем с Лукерьей и Тимофеем. У него много дел по дому. Да еще они постоянно ходят в лес за новыми ульями.

Но Злата от счастья, по-моему, уже ничего не слышала, все так же кружилась. А Проша вертелся рядом с ней, радуясь непонятно чему.

Я вспомнила про баню.

- Девочки, а вы не хотите ко мне в баню? Лукерью возьмем, Тимофей всё затопит.

Даша расплылась в улыбке:

- Барышня, вы как будто другая стали и выражаетесь не так.“Эх, Даша, Даша, знала бы ты…” - подумала я про себя.

Глядя, как приплясывает Злата, я вспомнила кое-что из жизни пчёл и рассмеялась:

- А вы знали, девочки, что пчёлы тоже танцуют?

Авдотья недоверчиво распахнула свои огромные серые глаза:

- Да вы шуткуете, барышня Полинка! Они же не люди!

Мы направились в сторону дома, я обняла Авдотью за плечи.

- Когда пчела находит нектар, она танцует перед другими, вот как наша Златка.

- Да быть не может! - Даша хлопнула себя по щекам, - вы шутите, барышня!

Так, смеясь, мы дошли до дома.

- Тимофей, сделаешь нам к вечеру баньку? - я была счастлива. Всё так хорошо складывалось: Лукерья с Тимофеем, батюшка перестал гневаться, подружки у у меня такие хорошие…

Мать Златы была горда и довольна моим предложением и дала немедленное согласие. Ну как же: дочь будет в услужении у самой княжны. С другими девочками мы сговорились так: Авдотья пойдёт ко мне поварихой, а другая смуглянка Даша - горничной. Но, конечно же, мы договорились, что будем работать надо всем вместе.

А уж места в доме хватало. И комнат, и полатей.

Я не забыла забежать к батюшке и спросить его разрешения на наше общее проживание.

- Ох, Полина, смотри! - погрозил он мне пальцем. - А то вместо воспитания одно озорство у вас получится!

- Нет, батюшка, нет! - горячо воскликнула я. - Обещаю, что целый медовый дом у нас будет.

- Ишь ты, - проговорил он, пряча усмешку, - пчёлки нашлись. В дуплах ещё поселитесь.

А сам уже теребил мою косу, глядя с любовью и грубоватой нежностью.

Когда я объяснила ему свою задумку, он долго чесал бороду. Потом с недоверием спросил:

- А ты точно осилишь?

Я видела, что Рахманов, как умелый делец, распознал выгодное дело. И сделала очень рискованное предложение:

- Батюшка, а давайте Петра Алексеевича удивим моим очищенным мёдом. Ну, зимой ему привезём. Он же любит всё новое.

Рахманов задумался.

- Иди, Полина, иди, дочка. Такая же ты егоза. Глядишь, чего у тебя и выйдет. Говоришь все ладно и складно, даже придраться не к чему. Авось и правда ты в меня. Хотя личиком вылитая моя любимая Лаурушка.

И я, гордая и довольная, поскакала домой, прямо как моя козочка Бьянка.

Все лето мы работали с девочками. Лукерья с Тимофеем приносили новые пчелиные семьи из леса. И вот пришла пора собирать мёд. Мне страшно было испытывать медогонку, которую мы сочинили и соорудили вместе с Тимофеем и местным кузнецом.

Цветы уже готовились к зиме, надо было готовить и пчёл. А кроме того, предстояло ехать на ярмарку. У меня даже сердце замирало: как зайдет местным богатеям мой прекрасный очищенный мёд? Ведь раньше они ели его только в сотах.

Батюшка выделил мне повозку. Он всё лето с удовольствием наблюдал за моим делом. Так получилось, что поехали мы с Авдотьей, а вез нас Тимофей. Мне казалось, что моё сердце бьётся в пятках. Вдруг никто не оценит мой труд. А ведь мы так трудились всё это время. Авдотья держала меня за руку.

Глава 14

Офицер растерянно пересчитывал монеты в своём кошельке, а потом откровенно признался барышне:

– Видимо, у меня не хватит средств, чтобы выкупить весь ваш товар. Я просто хотел убрать этого рыжего таракана от вас…

Я рассмеялась.

Он нахмурился, покачал головой и показал на ближайший к нему бочонок.

- Дайте мне вот это. И вот это, - потянулся он к бутылке с медовухой.

Злата быстренько выдала ему товар. Офицер расплатился. По-моему, это были его последние монеты.

- Значит, вы Бортников? - спросила я.

Мне показалось, что черты мужчины были чудно знакомы. Но не потому, что он похож на известного артиста.

- Да, барышня, я Николай Бортников.

- Это я запомнила, - произнесла в ответ, а сама всё смотрела и смотрела в его глаза, на его улыбку.

В конце концов Николай забрал бочонок мёда и бутылку медовухи.

- Смотрите там, не перепейтесь! - повела плечиком Авдотья.

- Да ладно тебе, - добродушно дёрнула я её. А подруга моя шепнула мне в ушко:

- Как видно, понравился вам офицер, барышня.

Когда Бортников отошёл на приличное расстояние, я повернулась и ответила ей как есть:

- Ну, тогда ждите свою судьбу, барышня. Он правда очень хороший.

После того как мы распродали весь наш товар до последней капельки, а взяли мы с собой совсем немного на всякий случай, я пришла к батюшке, чтобы доложить о своём успехе.

- Так, значит, Полина, едем в Петербург!

- Ну, значит, едем! - я была очень довольна, что выжила без отцовского покровительства. Правда, не знаю, смогла бы я справиться без Лукерьи, Тимофея и всех моих девчонок. - Батюшка, а можно я продолжу жить так же, чтобы и девчонки со мной, и Лукерья, и Тимофей…

Рахманов покачал головой.

- Ох, и рано же ты стала взрослой, Полина. Ох, рано. Я ведь хотел тебя пристроить так, чтоб тебе лучше было.

- Батюшка, - осторожно произнесла я, - но я ведь тоже хочу по любви замуж выйти. Вон как вы маменьку вспоминаете.

Рахманов отвернулся и потёр глаза.

- Эх, смотри, как ты можешь в нужное место ткнуть. Востёр язык, язва! - но злости в его словах не было, только какая-то потаённая грусть.

- Ну а разве я не права, батюшка, - продолжила я разговор, видя, что Рахманов стал уважать меня по-настоящему.

- Ой, Полина, Полина, иди уже к себе, ради Бога!

Кажется, князю хотелось остаться одному, чтобы вспоминать свою Лауру и не показывать своей слабости.

- Что, надоела вам дочь, князь Рахманов? - рассмеялась я совершенно невольно.

Тот внезапно прижал меня к себе и сказал:

Если честно, никто в той моей жизни не обнимал меня с такой любовью: ни мать, ни отец. Даже муж.

Рахманов проронил несколько слезинок на мою макушку, расцеловал в щёки и сказал:

Ещё раз поцеловав меня в лоб, он махнул рукой. Видимо, действительно хотел побыть один.

Я задержалась в проёме двери:

Рахманов упёр руки в бока:

Я вдруг вспомнила черты Николая Бортникова, хоть, если честно, и не забывала их ни на минуту, и твёрдо ответила:

Лукерья перекрестилась и сказала:

- Ну, дай тебе Бог сил, деточка моя. Потому что Ефим Никанорыч очень уж строг.

“Да не так-то уж и очень строг, - подумала я, вспоминая, как он целовал мою макушку. - Как-нибудь справлюсь.”.

- Лукерья, не переживай, - обняла я её.

- Ну что ж, - перекрестила меня добрая тётушка и ушла в пристройку, где уже не скрываясь, жила с Тимофеем.

После нашего с батюшкой разговора я поняла, что и он не против, чтобы все жили по любви. Мы иногда обедали с ним или чаёвничали. Князь Рахманов много рассказывал мне о Лауре. Я поняла, что она была невероятной женщиной, решившей остаться в чужой северной стране ради большой любви. Мне было понятно, почему она влюбилась в отца: он был красив, статен, умен и добр. И было ясно, за что князь любил свою Лауру: это была кроткая, нежная, прекрасная душа. Я тоже полюбила её совершенно невольно. Во мне сейчас как будто смешались черты характера князя Рахманова и его жены Лауры.

***

До нашего отъезда в Петербург оставалось совсем немного времени. Поэтому мы укутывали улики. Все увлеклись нашим занятием: и подружки, и Лукерья с Тимофеем, хотя, по-моему, некоторые из них просто увидели, сколько это приносит денег. Сейчас мне хватало денег на всё: монет в кошельке было предостаточно. Я сумела выплатить подружкам так называемую зарплату. Не в обиде также оказались Тимофей и Лукерья.

Конечно, я оставила запас мёда на всю зиму. Когда в мой медовый дом приезжали состоятельные покупатели, они могли купить бочоночек-другой этого ароматного нектара.

До меня доходили слухи, что у меня покупала мёд даже княгиня Мещерская. В конце концов, я решила послать ей подарок. На самом деле я не хотела ссориться с княгиней. Ну что поделать, если ей не повезло с сыном.

Глава 15

Мы с Лукерьей перебирали мой гардероб. Достаточно солидный по моим меркам. Но Лукерья всё вздыхала:

- Совершенно ехать не в чем. Да в саму столицу…

Её очень огорчало моё легкомысленное отношение к этому вопросу. А я недоумевала:

- Да ты посмотри, как так: пять роскошных платьев и уйма сарафанов.

Лукерья шлепнула себя по лбу.

- В сарафане она пойдет во дворец. Зимой. Вот с пчёлами у тебя все в порядке, а одеваться ты не умеешь. Поэтому слухай сюда. Пять платьев - этого мало, нужно поболе. Ткани нужно достать, портних нанять, а времени как же мало…

У меня промелькнула одна мысль, но я не знала, насколько эта идея будет уместна. Всё же, чтобы не заморачиваться с портнихами и тканями, я поинтересовалась:

- А от маменьки платья какие-нибудь остались?

Лукерья шлепнула себя по лбу:

- Вот я, бестолочь, сама могла бы догадаться. Там несколько сундуков нарядов. Ох, Ефим Никанорович Лаурушку баловал! Пойдем перебирать!

Я поднялась.

- Все-таки спрошу сначала отца. А вдруг он против.

Батюшка, выслушав меня, вновь прослезился, как всегда, когда вспоминал любимую.

- Наконец-то ты, доченька, вспомнила мои слова про матушкины наряды. Как мне хотелось в них тебя видеть. А ты все в сарафанах да в сарафанах. Понимаю, в них вольготнее по лесам да лугам с подружками скакать. Зачем тебе шелка да атласы нужны были? Иди, голуба моя, хоть все с собой возьми.

Когда мы с Лукерьей раскрыли все сундуки, я поняла, что князь сильно погорячился. Всего этого было с собой не увезти. Нужно было еще все это суметь перемерить. В конце концов мы выбрали несколько платьев разных расцветок: небесно-голубое, вишневое, цвета еловой хвои. Особенно мне понравилось одно, терракотовое. Некоторые были с восточными узорами: райскими птицами, цветами и бабочками. Примерив пару из них, я поняла, что размер подходит мне идеально, и другие даже надевать не стала.

Лукерья потянула меня к сундучку поменьше.

- А тут всякие маменькины цацки.

Внутри оказались веера, перчатки, платки и прочая мелочёвка. Когда я любовалась роскошным веером из страусиных перьев, тетка вручила мне ларец, который сам по себе являлся произведением искусства, достойным любого музея. Я ахнула. Там были серьги, ожерелья, браслеты, перстни и кольца…

Подняв голову, я спросила:

- А батюшка против не будет?

Лукерья махнула рукой и поставила ларец на стол.

- Сколько раз тебя батюшка упрашивал, душа моя, платья маменькины надевать да украшения — все тебе было неинтересно. Слава Богу, сейчас хоть не одни пчёлки тебя стали увлекать да поросята.

Я рассмеялась.

- Да нет, нет. Это, конечно, все красиво и интересно.

Мы подобрали украшения к нарядам, и я устало вздохнула:

- Пойдем, тётушка, домой. Мы хорошо подготовились. А там и Прошенька заскучал.

- Ох, Полина, и чудная же ты, - вздохнула Лукерья.

Тетушка обняла меня, и мы вышли из горницы, в которой так бережно хранились все вещи, оставшиеся от Лауры. Я заметила свет в парадной зале.

- Батюшка, наверное, еще не спит. Пойду попрощаюсь.

Рахманов сидел за столом над какими-то бумагами.

- Батюшка, я попрощаться зашла, мы с Лукерьей уходим.

- Иди ко мне, деточка, поцелую.

Я заметила, что он прикрыл что-то лежащее на столе своей широкой ладонью, но не придала этому значения. Батюшка коснулся губами моего лба. Мне показалось, что он чем-то озабочен.

- Что-то случилось? - спросила я его, хотя мало ли забот у князя.

- Ничего, Поленька, беги к себе. Эх, оставалась бы ты дома. Ну хоть бы до отъезда.

- Ну как же, - растерянно пожала я плечами, - у меня там хозяйство, девочки, Лукерья с Тимофеем… и Проша…

Князь вздохнул, усмехаясь невесело:

- Вот. Отца родного на порося променяла.

Я неловко топталась рядом.

- Да нет же, батюшка, просто там уже дом.

Князь махнул рукой:

- Беги, голубка моя. И прости отца.

С ним явно что-то творилось, и руку, лежащую на столе, он не сдвигал. Какие-то плохие новости?

Мы с Лукерьей дошли до нашего подворья. Попили чай с девчонками. Все были немного унылы: давила моя предстоящая поездка. Никому не хотелось расставаться.

После чаёвничанья я забралась на постель и втащила к себе уже увесистого Прошу. Надо было почесать ему спинку впрок. Свинёнок, ничего не подозревая, жмурился от удовольствия. Когда он погрузился в сон, я встала осторожно, чтобы не разбудить его. Булочка моя. Как же я буду скучать.

Потом обошла дом на цыпочках, разглядывая шторки и подвязы на них. Всё своими руками. Интересно, почему в прошлой жизни у меня не было столько счастья вокруг? А тут вдруг столько всего, что радует.

И я внезапно поняла, почему. Просто совершенно о себе не думала. Вот хотя бы собаку себе завела, чтобы обниматься с ней, радоваться тому, как она виляет хвостом и лижет мой нос.

Все эти мысли пронеслись и канули. Сейчас моим счастьем была жизнь здесь. И люди, которых я полюбила.

Передо мной, как вживую, возникло лицо Николая, и сердце болезненно сжалось. Бог с ним, помнит меня или нет. Был бы жив. Как узнать бы? Может, попросить Рахманова?

Чтобы отвлечься, я накинула платок и вышла на подворье. Трава похрустывала под ногами, покрытая инеем. Небо было чёрное и всё в звёздах. Я стояла, задрав голову и высматривая яркую Полярную звезду, чтобы загадать на неё желание. Не нашла. Зато заприметила обеих Медведиц: Большую и Малую.

Вспомнила наши бочонки с мёдом, крышечки которых были украшены медвежатами, и усмехнулась: вот он, мой талисман. На него и загадывать. “Весточку мне, весточку от него…”.

Окончательно продрогнув, я направилась обратно к дому. Навстречу мне вышла Лукерья.

- Чего полуночничаешь, Поля? Холод-то собачий. Давай в дом, я самовар поставлю.

Спорить я не стала:

- Пойдём, тётушка.

Попивая чаёк с нашими летними травами, я призналась тётке: