Медсестра для сиротского дома

1. Все гении немного с придурью

– Я что же, умерла? – это была первая мысль, которая пришла в тяжёлую, словно чугунную, голову, когда открыла глаза. Странная и нелепая мысль, учитывая, что тело вроде цело, что-то там думаю, а значит – существую, если верить Канту.

Я лежала ничком на траве, надо мной раскинуло свои ветви, усыпанные широкими листьями, неведомое дерево, а с ветки, переминаясь с ноги на ногу и поворачивая голову то на одну то на другую сторону, с интересом поглядывал то ли воробей, то ли скворец… Мои познания ботаники и зоологии всегда оставляли желать лучшего.

Как-то странно рассуждать о видовой принадлежности птиц, когда понимаешь, что того, что видишь вокруг, быть не может, а ты, скорее всего, мертва. Может, психика таким образом абстрагируется, чтобы осознать и принять весь этот абсурд?

Я потянулась и села на душистую траву, осматривая конечности на предмет травм. Широкие, не модные, но любимые джинсы, сапоги с небольшой танкеткой, длинное пальто, в котором я уже начинаю потеть – вроде бы всё цело и без каких-либо пятен крови.

Последнее, что помню – скрежет шин по обледеневшей дороге и бьющие прямо в глаза фары машины, мчащейся на нас; рука Рауфа, пытающаяся меня отодвинуть, как будто это спасёт от лобового столкновения; короткий вскрик Фуада, раздавшийся с заднего сиденья.

Фуад! Я резко вскочила и начала кричать что есть сил:

– Фуад! Рауф!

Лес оставался безмолвным, только испугавшаяся истошных воплей птица вспорхнула с ветки. Меня начало мелко трясти, стало трудно дышать, а сердце словно пыталось вырваться из груди.

Диагностировать у себя паническую атаку не составило труда. Надо как-то успокоиться, паника никогда не помогает – уж я-то, медсестра с многолетним стажем, это прекрасно понимаю.

Как же объяснить, что со мной произошло и где я, а самое главное – куда идти и у кого просить помощи? После дыхательного упражнения стало полегче. Сняв пальто и шарф, направилась туда, где по редеющим деревьям лес должен был заканчиваться.

Передо мной раскинулась поляна, усыпанная цветами, с высокой колышущейся травой, а впереди показался небольшой деревянный дом с трубой. Интересно, что это значит? Там никто не живёт? Дом – это хорошо, это хоть какая-то цивилизация, а одна в лесу я точно не выживу.

Осознание того, что я в другом мире, пришло на удивление легко – почти с первым вдохом. Не верилось, что где-то на Земле мог сохраниться такой чистый воздух. Да и растения выглядели иначе: во всяком случае, дома таких округлых листьев на деревьях я никогда не видела. К тому же дома была зима, до Нового года оставались считаные дни, а здесь, похоже, весна. Я - попаданка, вроде тех, о которых читала в глупых женских романах?

* * *
Несколькими днями ранее.

* * *

– Ты выйдешь сегодня в ночную смену? – обратилась ко мне дежурная врач.

– Да, могу заменить Светлану, – ответила я с готовностью, стараясь не обращать внимания на её понимающе-укоряющий взгляд. Как ей удаётся совмещать в одном выражении лица такие противоречивые эмоции – не знаю, но чувства мне понятны.

Если первая заповедь медицины – «не навреди», то первая заповедь отделения детской онкологии – «не привязывайся к пациенту». И как медик я потерпела полный крах, потому что с того мгновения, как увидела не по возрасту мудрый, медово-карий взгляд этого ребёнка, я пропала.

Не знаю, что сыграло свою роль: не вовремя проснувшийся материнский инстинкт, нерастраченная любовь или то, что в потерянных глазах этого одинокого мальчика я увидела свой собственный взгляд…

Не знаю. Но последние полгода, пока этот семилетний ребёнок, так и не пошедший в школу, лежал в нашей клинике, я проводила в отделении каждую свободную минуту. С радостью брала ночные смены и сидела у его постели, пока он засыпал, сжимая мой палец своей маленькой рукой.

– Вы останетесь сегодня? – тихо спросил Рауф, отец мальчика, отводя меня в сторону.

– Да, не беспокойтесь, – улыбнулась я, уловив в его взгляде облегчение. – Сейчас можете идти по своим делам. У нас будет обход какого-то очень важного врача из другой клиники, лучше посторонним не мелькать, а вечером я смогу вас впустить.

В этом и заключалась причина его облегчения: я, нарушая больничный порядок, иногда позволяла ему оставаться с сыном по ночам.

– Всё в порядке в отделении? Все палаты и столовую осмотрели? – суетилась старшая медсестра, подгоняя санитаров и свободных медсестёр. – Будут ещё и съёмки, сами понимаете…

– Что же это за важная величина мирового значения? – бормотала я себе под нос, наблюдая за беготнёй санитаров. У меня, почти поселившейся в отделении, точно все в полном порядке, так что достав альбомные листы, продолжила рисовать свои иероглифы.

– Как интересно… Это что? – раздался голос над моей головой. Только тогда я подняла голову и увидела целую делегацию в белых халатах: сам главврач, несколько заведующих и кто-то новый – молодая женщина лет двадцати пяти.

– В свободное время я рисую такие картинки для детей. Им нравится раскрашивать иероглифы, – пояснила я девушке, задавшей вопрос.

Так это она и есть – тот самый врач, которого встречают с таким пафосом? Совсем девчонка. Неужели действительно настолько гениальна?

2. Не умирать же с голоду.

Я смотрела на небольшой деревянный дом с посеревшими, потемневшими стенами, испещрёнными мелкими трещинами. А дом смотрел на мир через мутные оконные глазницы, затянутые слоем пыли, разводами и паутиной по углам.

Выбирать не приходилось – других домов поблизости не было. Немного потоптавшись у порога и даже подпрыгнув пару раз, пытаясь разглядеть, есть ли кто внутри, я решилась и толкнула дверь. Та неприятно скрипнула, но поддалась, дохнув ароматом дерева, золы и почему-то грибов, или это запах сырости?

Дом был явно жилым, но ощущение создавалось такое, будто хозяева бывают здесь редко, место где живёшь постоянно настолько ведь не запустишь. У дальней стены просторной комнаты, видимо, гостиной, стояла металлическая печь на широком поддоне, от которой в потолок тянулась тёмная труба.

Под окном – деревянный стол, на котором лежали глиняные миски и чашки, прикрытые некогда белоснежной скатертью. По бокам – широкие лавки с выцветшими подушечками, а у противоположной стены, рядом с печью – невысокая лежанка со смятыми подушками и сбившимся одеялом.

– Простите, пожалуйста, я вошла без спроса. Дверь была открыта, – произнесла я, направляясь к двери рядом с печью, полагая, что хозяева могут быть там. – Можно войти?

Ответа не последовало. Я приоткрыла дверь и шагнула во вторую комнату, поменьше, где стояли две лежанки и что-то вроде низкого шифоньера, за которым виднелась ещё одна дверь.
Дверь выходила прямо на улицу, а метрах в двух от неё виднелась небольшая пристройка, примыкающая к дому. Сарай, что ли? Оказалось – туалет, сарай и купальня в одном лице. Впервые вижу, чтобы в деревенском доме отхожее место находилось так близко к жилью. Воспользовавшись «удобствами», я помыла руки из ковша с водой и вернулась в дом.

И что теперь делать? Я в чужом доме, в чужом мире, и понятия не имею, куда податься. К тому же есть хотелось зверски. Людей поблизости не было, а умирать с голоду – не вариант. Утешая себя тем, что всё отработаю, принялась рыться по шкафам в поисках хоть какой-нибудь еды.

В тканевом мешочке обнаружилась крупа, похожая на гречку, рядом – соль. В глиняном кувшине плескалось немного топлёного масла, вроде бы вполне нормального. Под лежанкой в корзине нашлось несколько луковиц и крупных розоватых клубней, напоминавших картофель. На стене висела связка грибов, нанизанных на нитку.

Грибы трогать не рискнула, а вот крупу промыла, засыпала в глиняный горшок – и только потом осознала, что не представляю, как здесь вообще разжигают огонь. Может, остался хоть маленький тлеющий уголёк? Печь была едва тёплой, хотя снаружи дыма я не видела.

Моля всех мыслимых богов, я подняла тонкую палочку и осторожно пошевелила угли и золу.

– Давай же… гори, – шептала я, уже почти в отчаянии. И вдруг заметила слабое тление. – Ну же, зажигайся сильнее, – произнесла вслух, поднося к уголёчку веточку.

Я произносила слова вслух – просто чтобы услышать хоть какой-то звук. Тягучая тишина дома давила, будто я осталась одна во всём мире, а мой собственный голос, пусть и дрожащий от напряжения, создавал иллюзию чьего-то присутствия и дарил крохотное утешение.

Веточка, наконец, послушно вспыхнула. Подбросив несколько сухих поленьев с поддона, растопила в горшке масло, добавила лук, нарезанный кое-как на неудобной доске тупым ножом, и высыпала крупу, залив её водой из чайника.

Подумав, решила проявить наглость до конца и поставить второй горшочек – для грибного супа с картошкой. Чем больше смотрела на эти грибы, там больше крепла уверенность, что с ними все нормально и они вполне съедобны.

Сухие грибы, наверное, надо бы сначала замочить, но эти ещё не совсем подсохли, так что максимум через полчаса вкуснейший суп и гречка были готовы. То ли я безумно голодна, то ли продукты здесь экологически чистые, но кажется это была самая вкусная еда в моей жизни. Наевшись я с тоской посмотрела на оставшуюся еду в горшочках (желудок уже распирал от сытости, а глаза всё ещё голодны)

Вымыв за собой посуду, села на лавочку, и взглянула в окно, надо бы подумать, что делать дальше. Не знаю сколько я так сидела, бесцельно глядя вдаль, но в какой -то момент на краю леса, за деревьями и высокими кустами, что-то шевельнулось.

3. Когда любишь - не до гордости

Вскоре появился мужчина в тёмно-зелёном костюме и высоких сапогах, держащий в руках птицу. Рядом с ним шагал крупный пёс, отчаянно виляя пушистым хвостом. Он заметил меня в окне, на мгновение замер, а затем продолжил путь.

– Здравствуйте, – произнесла я, вставая и глядя на вошедшего высокого, худощавого мужчину лет шестидесяти. – Вы меня извините за вторжение. Я попала сюда случайно, а ваш дом оказался единственным в округе.

Мужчина молча положил птицу на стол, снял длинный пиджак, и повесил его на гвоздь у двери.

– Случайно попала? – хрипло отозвался он наконец, осмотрев меня с головы до ног, а затем бросив взгляд на печь, где стояли горшки с едой.

– Я была голодна и приготовила обед из ваших продуктов, – пролепетала я, стоя в центре гостиной и не зная, куда девать руки. Кажется, я ещё никогда так не смущалась.

– Я тоже голоден. Накормишь меня? – спросил мужчина, проходя в другую комнату, наверное, мыть руки.

– Ну, рассказывай, откуда ты такая необычная «случайно появилась», – сказал мужчина, садясь за стол и прихлёбывая суп прямо из горшочка.

– Я не знаю, как объяснить всё, что со мной произошло, – замялась я. – Сама бы в такое никогда не поверила.

Мужчина слушал, не перебивая: то задумчиво прикрывал глаза, то странно щурился, будто пытаясь разглядеть во мне что-то скрытое, иногда так же прищурившись смотрел на суп или оглядывал гостиную, словно видел её впервые. А я говорила и говорила, боясь, что если остановлюсь, то снова не смогу собрать слова в предложения.

От волнения я перескакивала с одной темы на другую: то упоминала автомобильную аварию, в которую, кажется, угодила, то говорила о ребёнке, которого нужно срочно найти, вспоминала рисунок с иероглифом и ещё какие-то мелочи, вовсе не стоящие внимания. Лишь пару раз он переспросил:

– Что такое автомобиль?

– Это средство передвижения, – пояснила я. Вспомнив, что в телефоне есть короткий ролик, где я снимала Фуада во дворе больницы, и там точно должны быть машины, я вскочила, достала телефон из сумки. – Сейчас покажу.

– А это что? – он покрутил в руках телефон и с интересом посмотрел на заставку с водопадом.

– Это телефон, средство связи. По нему можно разговаривать, отправлять сообщения, записывать что-то, – торопливо объяснила я. – Вот, смотрите: это автомобиль, мы на нём едем.

– Это и есть тот мальчик, которого ты ищешь? – спросил мужчина, указывая на смеющегося Фуада. – Почему он лысый?

– Он проходил химиотерапию, он тяжело болеет, – сказала я, сглатывая, пытаясь хоть немного ослабить спазм в горле. – Это не заразно, не бойтесь. Но болезнь тяжёлая, он один не справится.

Улыбающееся с телефона лицо Фуада расплылось перед глазами, и долго сдерживаемые слёзы потекли по щекам. Дыхание перехватило, я начала задыхаться.

– Так, девочка, выпей-ка вот это, – мужчина похлопал меня по плечу и протянул толстый гранёный стакан.

– Что это? – выдохнула я, закашлявшись: алкоголь я никогда не любила, впрочем горьковатая жидкость больше походила на травяной отвар.

– Тебе нужно успокоиться. Пока идёт настройка магических каналов, сильные вспышки эмоций могут быть опасны. Пей!

От напитка в животе разлилось мягкое тепло, дышать стало легче, будто даже зрение прояснилось.

– Магические каналы? – переспросила я, только сейчас осознав его слова. – Это как?

– Что – как?

Так же, как я не могла понять, что значит иметь магию, Федун – так звали хозяина дома – не мог представить, как это – жить в мире без неё.

– Так ведь все эти артефакты работают на магической силе, – произнёс он, указывая на телефон.

– Нет, они работают на электричестве. Это как энергия молнии, только проведённая по проводам.

– Это и есть магия! Одна из её видов, – убеждённо заявил Федун.

– Как бы там ни было, мне сейчас важно другое. Как найти ребёнка? – спросила я.

– Если он вместе с отцом, то, скорее всего, они найдут пристанище: отец может устроиться на работу. Молодые мужчины без дела не остаются – он вполне мог попасть в работный дом. А если их разлучило, то ребёнок мог оказаться в сиротском доме.

– Где находятся ближайшие сиротские дома? Можно ли как-то дать объявление о поиске ребёнка? Есть ли службы, которые могут помочь его разыскать?

Истерика вновь подступала. В голове вспыхнули образы: Оливер Твист – босоногий, в рваной одежде; Джейн Эйр, которую наказывают плетьми за малейшую провинность… Миллионы картин, где одинокие дети терпят боль и унижения, голодают, ищут кров.

А вдруг, пока я здесь попусту трачу время, мой малыш голоден и слаб? Вдруг его обижают?

– Пей! – жёстко произнёс Федун, поднося стакан с недопитым отваром. – Не знаю, что ты себе там напридумывала, но детей в нашем королевстве не обижают! Завтра в ближайший город отправится повозка. Мы поедем на ней и посетим ближайший сиротский дом. Ты ведь говоришь, что эта руна «поиск» приведёт вас друг к другу?

Я посмотрела на клочок бумаги, лежащий на столе – тот самый, который Фуад вложил мне в карман своей маленькой рукой. Кто бы мог подумать, что этот кусочек бумаги станет символом спасения.