Медвежья лощина

1

Ночной лес жил своей жизнью, полной таинственной тишины и едва уловимых звуков. В вышине, в кружевном переплетении ветвей, перекликались филины. Их протяжные, печальные крики, пронзающие ночную тишину, всегда вызывали во мне необъяснимую тревогу. Казалось, что они — предвестники беды, вестники смерти или чего-то более жуткого, таящегося во тьме. Под ногами, в мягком ковре опавшей листвы, шуршали мыши, неустанно готовясь к суровой горной зиме, запасая каждый найденный орех и семечко. Время от времени поскрипывали стволы исполинских дубов, вековых великанов, чьи могучие ветви накрывали узкую тропу сплошным непроницаемым покровом, не пропускавшим даже слабый лунный свет. Мне то и дело приходилось пригибаться, инстинктивно защищая голову от цепких сухих веток, не желая оставить клок волос на какой-нибудь колючей заусенице. Казалось, что здесь, в этой глуши, не ступала нога человека последние триста лет. Лес сохранял свою первозданную дикость, неприкосновенную и пугающую.
Я шла, краем глаза поглядывая по сторонам, напряженно вглядываясь в плотную завесу ночи, пытаясь разглядеть сквозь листву хотя бы проблеск полной луны, которая, по моим расчетам, должна была взойти на небосклон еще пятнадцать минут назад.
Сегодня, в эту таинственную ночь, я собиралась совершить подвиг, возможно, самый значительный подвиг, на который только способна смертная женщина. И порукой тому была моя непоколебимая решимость и несгибаемая сила духа, закаленные горем и необходимостью выживать. Этим подвигом было переселение в заимку, старую заброшенную усадьбу семьи моего покойного мужа, в которой никто не жил уже очень давно, возможно, целое поколение.
Земля словно летела у меня под ногами. Я чувствовала себя лёгкой, почти невесомой, словно бежала во сне. Казалось, я едва касаюсь земли ногами, не замечая собственных шагов. Шаг за шагом, только вперёд — это было единственное, о чём я могла думать, единственное, что имело значение. Ноги несли меня вперёд с бешеной скоростью, но даже этого казалось недостаточно. «Вернись», – шептал мне внутренний голос, настойчиво проносясь в голове, – «ты не хочешь туда идти, не хочешь оставаться в этом проклятом месте». Но я должна была там оказаться. У меня просто не было выбора. Такова любовь – иррациональная, всепоглощающая, неумолимая. Она притягивала меня, словно невидимая сила, связывала неразрывными узами с прошлым, и я не могла противиться этому влечению, не могла перестать мчаться навстречу надвигающемуся ужасу. Я знала, что ждёт меня в этой заброшенной заимке, чувствовала леденящее прикосновение страха, но, несмотря ни на что, не могла перестать надеяться на лучшее, хотя бы на крошечный лучик света во тьме.
Сердце колотилось в бешеном ритме, отбивая тревожную барабанную дробь в зловещей тишине леса. Каждая мышца тела напряглась до предела, словно в предчувствии внезапного, неминуемого нападения. Это был не просто страх перед темнотой или зловещими криками филинов, нет. Это был страх перед неизвестностью, перед гнетущим одиночеством, которое ожидало меня в заброшенной заимке. Страх перед прошлым, которое тянуло меня назад, словно призрак покойного мужа, не желавший отпускать. Его образ, всегда такой спокойный и добрый, запечатлённый в моей памяти, теперь, в эту зловещую ночь, превратился в призрачную тень, шепчущую сомнения и предостережения на самом краю сознания, отравляющую мою решимость.
Лунный свет наконец-то пробился сквозь густые переплетённые ветви деревьев, осветив узкую тропинку бледным призрачным светом, словно направляя меня к цели. Я замедлила шаг, стараясь контролировать дыхание, пристально вглядываясь в окружающую темноту, пытаясь уловить мельчайшие детали. Каждый треск сухих веток под ногами, каждый шорох в опавшей листве, вызванный, возможно, случайным зверьком, немедленно вызывали резкий всплеск адреналина, заставляя сердце замирать на мгновение. Даже привычный, знакомый запах прелой листвы казался здесь, в этой глуши, каким-то особенно насыщенным, тяжёлым, словно пропитанным тайной и глубокой печалью, витающей в воздухе.
Заимка появилась внезапно, словно вынырнув из густого тумана, сотканного из ночной мглы и древних легенд. Очертания старой избушки были едва различимы в полумраке, но все же узнаваемы. Потемневшее от времени дерево, из которого были сложены стены, поросшие мхом и лишайником, пустые глазницы заколоченных окон, провалившаяся, местами обвалившаяся крыша — все это красноречиво говорило о долгой, беспросветной заброшенности, о годах, проведенных в полном одиночестве. В этом месте время, казалось, застыло, остановившись на том трагическом моменте, когда мой муж ушёл навсегда, оставив меня одну в этом жестоком мире.
Ноги сами понесли меня к покосившейся входной двери. Рука, дрожащая от пронизывающего лесного холода или необъяснимого страха, медленно потянулась к ржавой, облупившейся ручке. Скрип старых петель, раздавшийся в ночной тишине, заставил меня невольно вздрогнуть и отпрянуть назад. Внутри пахло сыростью, затхлой плесенью и сырой землей, ароматами смерти и запустения. Воздух был застоявшимся, тяжелым, словно пропитанным духами прошлых событий, давно ушедших в небытие. Мрак внутри казался бесконечным, всепоглощающим, готовым затянуть меня в свою бездну.
Я достала из кармана спички и чиркнула одной о коробок. Огонёк дрожал, освещая лишь небольшую часть комнаты, выхватывая из темноты отдельные детали. В полумраке можно было разглядеть обрушившийся потолок, с которого свисали клочья старой штукатурки, разбросанные по полу осколки когда-то целой глиняной посуды, пожелтевшие от времени и пыли книги, валявшиеся в беспорядке. В углу комнаты стояла почерневшая от времени кровать с продавленным пружинным матрасом, служившая последним пристанищем для уставшего путника. Каждая вещь здесь дышала историей, историей моего мужа, его жизни, его надежд и его трагической смерти, навсегда изменившей мою собственную судьбу.
Внезапно сквозь тишину я услышала тихий, едва различимый стон. Сердце замерло в груди. Я быстро повернулась в сторону звука, чувствуя, как дрожащая в руке спичка начинает гаснуть, пожираемая влажным, спертым воздухом. Я судорожно нащупала в кармане зажигалку и с трудом зажгла ее, молясь, чтобы она не подвела меня.
Темнота сгустилась вокруг, сдавливая дыхание, усиливая чувство тревоги и беспомощности. Стоны повторились, став немного громче, и я поняла, что это не человеческий звук. Это был скрип старого, изъеденного временем дома, его предсмертный вздох, прощание с прошлым, которое он хранил в своих стенах. И в этом скрипе я вдруг услышала и свою собственную историю, историю моего страха и моей непоколебимой решимости начать жизнь с чистого листа, несмотря ни на что. Жизнь в этом заброшенном, проклятом месте, которое теперь станет моим новым домом.
Оглядевшись по сторонам ещё раз, я поняла, что мне придётся нелегко. Холодный, пронизывающий ветер гулял по пустым комнатам, завывая тоскливую песню, вторящую моей собственной боли. Стены, когда-то наполненные смехом и жизнью, теперь давили своей пустотой, словно напоминая о зияющей дыре в моём сердце. Каждая пылинка, каждый предмет мебели кричали о прошлом, о счастье, которое теперь казалось лишь призрачным воспоминанием. Я стискиваю зубы, сдерживая сдавленный крик, который рвётся наружу, готовый вырваться диким зверем и разорвать тишину в клочья. Вот только слёзы я никак не могу остановить. Они градом катятся по щекам, оставляя солёные дорожки на коже, словно клеймо невосполнимой утраты. Всё здесь напоминало о Михае и двойняшках, которые погибли вместе с отцом в автокатастрофе. Их тени бродили по каждой комнате, их голоса звучали в каждом шорохе ветра.
Ты хотела любить. А любить — значит страдать. Неужели ты до сих пор этого не поняла? Этот жестокий урок был выжжен калёным железом на моей душе, и его отголоски преследовали меня повсюду. Любовь, эта прекрасная, всепоглощающая сила, оказалась самым страшным оружием, способным уничтожить всё, что мне дорого.
Нет! Я закрываю глаза и позволяю своему телу жить своей жизнью, как будто отстраняюсь от него, наблюдаю за ним со стороны. Может быть, так будет легче. И всё, что я вижу, — это их лица, светлые, улыбающиеся, полные жизни. И они горят во мне, словно звёзды, озаряющие тьму моего отчаяния. Но это пламя не приносит тепла, оно сжигает изнутри. Всё горит. Воспоминания, надежды, вера. Только не они! Я отказываюсь позволить им исчезнуть, раствориться в пепле.
Они люди, ничтожные и слабые, которые неспособны постоять за себя и вытащить себя из горящего автомобиля. Эта мысль, едкая и беспощадная, пронзает меня, словно кинжал. Почему они, такие невинные и беззащитные, стали жертвами жестокой судьбы? Почему не я? Я должна была быть там, с ними, забрать их боль, спасти их! Но я не смогла. И эта вина терзает меня, превращая мою жизнь в нескончаемую пытку.
Они — это всё. Всё, что у меня было. Всё, ради чего стоило жить. Свет, тепло, любовь, надежда — всё ушло вместе с ними, оставив после себя лишь ледяную пустоту и невыносимую боль. И как жить дальше в этом мире, лишённом их присутствия? Как дышать, когда каждый вдох напоминает о безвозвратной потере? Я не знаю. И это самое страшное.

2

Давным-давно... Эти слова шепчутся на ветру, открывая двери в миры, сотканные из волшебства и чудес. Так начинаются сказки, те самые, которые в детстве мы слушали, затаив дыхание, веря в драконов и фей, в принцев и принцесс. Так, подобно хрупкой мелодии, началась и моя жизнь.
Она несла в себе зерно сказки, обещание чего-то необыкновенного, судьбоносного, она действительно могла бы стать сказкой, полной ярких красок и захватывающих приключений, но это было очень, очень давно. Настолько давно, что те годы, словно страницы старинной книги, истлели от времени, превратились в пыль, в осколки забытого времени, разлетевшиеся по ветру, словно лепестки увядшего цветка. Теперь я уже и не вспомню, когда именно прозвучало моё первое «давным-давно», когда началась та первая история, которая растворилась в дымке забвения.
Я дышу. Вдох глубокий, робкий, как первый крик новорожденного, и выдох трепетный, словно вздох облегчения после долгой борьбы. Я живу. Во второй раз. Это не просто продолжение, это новое начало, словно страница перевернута, и передо мной открывается чистый лист, готовый к новым записям, новым историям.
Задыхаясь, словно после долгого погружения под воду, я жадно пытаюсь наполнить лёгкие сладким воздухом, густым и тягучим, но с привкусом обречённости, едва уловимым, но отравляющим сладость первого вдоха.
Пока моё сердце бешено колотится, бьётся в груди, как птица в клетке, с яростной, вновь пробудившейся энергией, словно желая вырваться на свободу, я чувствую, что всё изменилось, само основание мира вокруг меня пошатнулось, но никак не могу понять, что именно, какая тонкая нить порвалась, какой узор сломался. Мои губы распухли, как спелые ягоды, на них ощущается лёгкое покалывание, приятное и странное одновременно, как после нежного поцелуя, долгого и желанного, но оставшегося лишь призрачным воспоминанием.
Я цепляюсь руками за жёсткие простыни, грубые на ощупь и шероховатые, чувствуя, как под моими слабыми, едва ожившими прикосновениями грубая ткань рассыпается в пыль, мелкую и невесомую, словно прах всего ушедшего, словно символ необратимого течения времени.
Я распахиваю глаза, но зрение подводит меня — передо мной по-прежнему лишь непроглядная тьма. Однако, несмотря на визуальную пустоту, я не одна.
Я чувствую чьё-то присутствие, словно фантомное эхо чужой жизни, нависшее прямо надо мной. Я слышу неровное дыхание, порывистое и сбивчивое, выдающее сильнейшее волнение. Я слышу, как нервно, подрагивают чьи-то ресницы, словно крылья испуганной бабочки. В воздухе витает терпкий запах пота, и этот физиологический аромат несёт в себе сложную палитру эмоций: страх, липкий и парализующий, возбуждение, горячее и импульсивное, и истощение, глубокое и изматывающее. Чьи-то руки прикасаются ко мне, сначала робко, неуверенно, а затем все смелее и бесцеремоннее. Я чувствую, как что-то рассыпается, осыпается вокруг меня мелкими крупинками, и с ужасом понимаю, что это остатки моего платья. Ткань, должно быть, истлела от времени и небрежного обращения, превратившись в труху под настойчивыми прикосновениями.
В отчаянной попытке вернуть себе контроль я сжимаю пальцы в кулак, инстинктивно ожидая, что в моей ладони вспыхнет тепло магии, привычный отклик моей силы. Но рука остаётся пустой, холодной и беспомощной. Никакого отклика. Кровать, скрипнув, прогибается под тяжестью незнакомца, вторгающегося в мое личное пространство, оскверняющего его. Осознание своей уязвимости вызывает во мне волну паники. Я разжимаю руку и снова, уже с удвоенной яростью, взываю к своей силе, молю ее вернуться. Но ничего не происходит. Молчание. Только пальцы, чужие и незваные, снова и снова касаются меня, разжигая не просто замешательство, а бушующий пожар гнева и унижения.
— Проклятье, — вырывается у меня хриплый шепот, звук, чуждый мне самой. Кажется, что мой голос заржавел от долгого молчания. Наступает гнетущая тишина, лишь прерывистое дыхание незнакомца нарушает её. А потом, словно взрыв:
- О боже, она проснулась!
И снова, на этот раз громче, с истерическими нотками в голосе:
- Она проснулась!
Громкие шаги, топот, удаляющиеся в спешке. Распахнувшаяся дверь впускает поток свежего воздуха, вытесняя затхлый запах пота и страха.
- Что ты сказал? Проснулась? Что ты там, чёрт возьми, делаешь?
- Я...я думал, что она просто лежит Думал, что это никому не помешает...
- Ты поцеловал её?
- Нет ну, то есть да...
Меч с шипением вырывается из ножен, обнажая острую сталь. Я знаю этот звук. Звук, предвещающий опасность.
Я моргаю, упорно борясь со слепящим светом, пробивающимся сквозь пелену тьмы, с всеобъемлющим ощущением бессилия. Медленно, очень медленно мое тело начинает обретать силу, я чувствую, как жизненная энергия возвращается в измученные мышцы. Должно быть, я проспала очень долго. Даже слишком. И здесь что-то не так. Совсем не так.
Атмосфера пропитана чужой энергетикой, запахи отличаются от тех, что я помню, а собственное тело кажется тяжёлым и непослушным. Всё указывает на то, что я оказалась в незнакомом времени, в чужом мире. Паника, острая и колючая, пронзает меня насквозь. Я пытаюсь крикнуть, но из горла вырывается лишь хриплый, бессловесный стон.
Руки, принадлежащие этому невидимому существу, скользят по моей коже, оставляя после себя ощущение ледяного ожога. Они изучают меня, словно изучают предмет, лишенный жизни, но одновременно с этим, каждое прикосновение пропитано неким странным вожделением, смешанным с глубокой тоской. Запах пота усиливается, смешиваясь с еще одним, неизвестным мне ароматом – приторно-сладким, с нотками гниющих ягод и влажной земли. Он проникает в глубины моего сознания, вызывая непонятное чувство фамильярности, будто я уже встречала этот запах в далеком прошлом, в месте, которое не в силах припомнить.
Внезапно, тьма приобретает определенную форму. Я чувствую, как вокруг меня сгущается нечто плотное, живое. Это не просто темнота, это существо, которое начинает обретать очертания. Я ощущаю его тепло, его дыхание, слышу биение его сердца – медленное, глубокое, похожее на удар тяжелого колокола. Его руки обнимают меня, и я чувствую не только холод, но и некую грубую, деревянистую текстуру его кожи. Это не человеческие руки.
Я пытаюсь вырваться, но его хват железен. Он прижимает меня к чему-то твердому и холодному, словно к камню. Я прикасаюсь к нему рукой и ощущаю шероховатую поверхность, испещренную трещинами. Это стена, холодная и влажная от сырости. Я понимаю, что нахожусь в каком-то закрытом пространстве, заточении, где не проникает ни один луч света.
Внезапно, я слышу шепот, тихий и неразборчивый, но пронизанный бесконечной печалью. Шепот становится громче, и я начинаю различать слова. Они звучат на языке, который я не знаю, но понимаю их смысл интуитивно. Это история о любви, предательстве, и вечной тоске. Это история этого существа, которое держит меня в своих объятиях. Его шепот проникает в самые глубины моей души, разрушая последние остатки моего сопротивления. Я забываю о своем страхе, о своей беспомощности. Я тону в этом потоке печали и неизбывной боли, чувствуя себя неотъемлемой частью этой древней, забытой истории. И в этом понимании, в этом слиянии с темнотой и болью, наконец, наступает странное, почти блаженное умиротворение.
Окружающая тьма медленно рассеивается, уступая место тусклому, неровному свету. Голова гудит, тело ломит, как будто его долго держали в неестественном положении. Забвение отступает неохотно, оставляя после себя обрывки воспоминаний и смутное чувство тревоги.
- Почему она голая? - Голос звучит резко, неприятно, словно скрежет камня о камень.
- Я... ну, я... просто... — в голосе другого мужчины слышится паника, он заикается и запинается, пытаясь оправдаться.
- Что ты сделал? — тон первого мужчины становится угрожающим.
- Клянусь проклятием ледяной ведьмы! Я всего лишь хотел прикоснуться к ней. Но платье просто рассыпалось!!! — его слова, полные отчаяния и испуга, режут слух, как осколки стекла.
- Ты разбудил Спящую! Я же велел не трогать её! — обвинение хлесткое и беспощадное.
- Я думал... то есть...
— Как долго? — прерываю я их перебранку. В горле пересохло, и голос звучит слабо, почти нежно, как у новорождённого эльфа, совсем не так, как у дряхлой старухи, которой я так боюсь стать. Паника нарастает, тело предательски дрожит.
- Как долго? — повторяю я свой вопрос, стараясь ухватиться за эту единственную нить. Зрение постепенно возвращается, и я начинаю различать тени. Расплывчатые очертания четырех-пяти фигур. Люди. То, что вокруг еще есть люди, — хороший знак. Значит, мир еще не перевернулся с ног на голову. По крайней мере, пока.
- Как долго что? — спрашивает мужчина с невыносимым голосом, тот, кто заговорил первым. Светлые волосы, светлая кожа, что-то неприятно знакомое в его облике.
- Как долго я спала? — спрашиваю я, стараясь говорить чётко, несмотря на липкий страх, сковывающий движения.
Молчание. Тягучая, давящая тишина.
И пока это молчание длится, словно вечность, я пытаюсь собрать воедино последние мгновения перед тем, как магия начала действовать. Обрывки разговоров, лица, полные злобы и предательства, обещания, данные шёпотом в темноте.
И тогда я наконец постигаю ужасную истину: они обманули меня! Все эти годы, все жертвы, все надежды... ложь.
Холодная, как лёд, ненависть разгорается во мне, обжигая вены. Ярость захлестывает, стирая остатки сна и слабости. Я поднимаю руку и поворачиваю ладонь. Отметина на запястье — символ, который должен был защищать, — черна, как никогда.
Лживый символ! Печать предательства!
- Она — ведьма, — бормочет второй голос, грубый и испуганный. Блондин взвизгивает и пятится, прячась за спинами своих спутников. Снова слышится шипение обнажаемых мечей. Одно из лезвий касается моей шеи: холодное и острое, как первый снег. Наконец, моё зрение окончательно проясняется, я избавляюсь от навязчивых мыслей о прошлом, концентрируясь на настоящем. Я перевожу взгляд с смертоносной стали, покоящейся у моей шеи, на чёрные, как омут, глаза темноволосого мужчины.
- Наша Спящая Красавица — ведьма, — бормочет он, приподнимая мой подбородок острием своего меча. В его голосе нет ни страха, ни удивления — только холодная констатация факта.
В комнате пятеро мужчин. Трое из них кажутся солдатами королевства, герб которого мне неизвестен: золотая змея извивается на голубом фоне. Наёмники? Предатели? Блондин — дворянин, возможно, наследник престола, принц. Если, конечно, принцы и королевства ещё существуют, если прошло не так много времени, как я боюсь.
Однако пятый — и последний — мужчина остаётся для меня загадкой. Он другой — и даже пахнет по-другому: не землёй и сталью, а дикими травами и грозой. Его присутствие пульсирует в комнате, отличаясь от остальных.
— Что вы такое? — спрашиваю я, не отрывая взгляда от его лица.
Он наклоняет голову, словно удивляясь, словно я сказала что-то совершенно неожиданное. Его глаза сужаются, в них появляется настороженный интерес.
— Не может быть. Ведьма? — гнусаво тянет блондин, выглядывая из-за спин перепуганных солдат. Его глаза слезятся, в них нет ни блеска, ни даже намёка на глубину, только трусливый страх.
- На ней клеймо, — отвечает темноволосый, не сводя с меня взгляда. Его меч все еще прижат к моей шее, но я чувствую, что его внимание сосредоточено не на этом. Он пытается понять меня, разгадать. И это пугает меня больше, чем острие стали.
- Но она не похожа на ведьму! — настойчиво твердит принц, и его голос звучит почти умоляюще. — Ну, то есть, она ведь такая очаровательная. Прекрасная, милая… идеальная!
Он смотрит на меня, ища подтверждения своим словам, словно надеясь, что его собственная логика убедит и остальных. Его наивность вызывает у меня лишь горькую усмешку.
— Ледяная ведьма тоже красива, — шепчет один из солдат, его голос дрожит от страха и суеверного ужаса. Он едва осмеливается поднять на меня глаза.
— И Отравительница, — вставляет второй, подливая масла в огонь всеобщего беспокойства. Его слова эхом разносятся в напряженной тишине.
Темноволосый мужчина с пронзительным взглядом внимательно рассматривает меня. Его глаза цвета воронова крыла изучают каждую черточку моего лица, словно пытаясь заглянуть мне в душу. — Это знак тринадцати ведьм, — говорит он медленно и задумчиво. — Но до сих пор их было всего двенадцать.
Двенадцать. Значит, они живы. Я чувствую слабый отголосок их присутствия, как далекие звезды сквозь плотную завесу облаков.
— Тринадцать, и так было всегда, — говорю я тихо, но в моем голосе сквозит такая сила, что все остальные невольно замирают. Я не обращаю внимания на торопливые молитвы, произносимые заикающимся шепотом. Мне не нужно смотреть на них, чтобы это почувствовать. Я чувствую, как тревожно бьются их сердца от страха, как прерывисто шипят легкие, наполняя тела кислородом. Все это смутно доходит до моего сознания, как будто я смотрю сквозь мутное стекло. Никакой магии, восприятие ослабло. Годы берут своё, превращая великую силу в тлеющий уголёк.
— Кто разрушил проклятие? — спрашиваю я, чувствуя, как моё собственное сердце, до этого безмолвствовавшее, начинает робко биться. Юноша рядом со мной, этот темноволосый воин, приподнимает бровь, вопросительно глядя на меня. Его короткие волосы цвета ночного неба кажутся мне подозрительно знакомыми. Может, это он?... Но нет, он слишком молод, слишком... обычен.
Юноша впивается в меня взглядом. Его взгляд ищет ответ, он словно пытается прочитать его на моём лице. Но, кажется, не находит. В его глазах нет ни признания, ни понимания.
— Наш принц, — отвечает он, и каждая буква этого слова падает в мою душу как камень, разрывая ткань забвения.
Медленно, очень медленно до меня доходит смысл его слов. Белокурый принц… этот тщеславный мальчишка… вот кто меня поцеловал! Мой взгляд лихорадочно блуждает по сторонам, выискивая его в толпе солдат. Наконец, я нахожу его. Он бледнеет, словно увидел привидение. Его глаза расширены от страха, а губы дрожат.
— Ты! — шиплю я, испытывая горькое разочарование, более острое, чем любая физическая боль. Принц трусливо прячется за спинами солдат и их мечами, словно это может его спасти. Лживость и эгоизм окружают его тлеющим зловонием. Неужели этот… этот ничтожный человек возродил меня поцелуем? Так это он — мой единственный? Моя настоящая любовь? Неужели в этом и заключается ирония моей судьбы?
— Я... я думал, что вы — принцесса, — обиженно упрекает он меня, словно оправдываясь. Его слова звучат жалко и неубедительно.
- И что теперь будет с вашей ведьмой? — спрашивает темноволосый, его голос звучит почти насмешливо. — Вы разбудили её — теперь она ваша.
Ведьмой?
Звучит как оскорбление, как плевок в лицо. Если бы я обладала своей наследственной силой, его приговор уже был бы вынесен: медленная и мучительная смерть. Если бы у меня была моя магия, от них бы уже ничего не осталось. Я бы уничтожила их всех, излила бы на них всю свою тоску и… своё разочарование. Но сейчас, сейчас я чувствую лишь бессилие и горькую иронию судьбы. Ведьма, разбуженная поцелуем трусливого принца. Какое унижение.

3

Я резко встрепенулась и широко распахнула глаза, словно вынырнув из глубокого тёмного омута. Сердце колотилось в груди, отдаваясь эхом пережитого кошмара. В голове всё ещё мелькали размытые образы, оставляя после себя неприятное ощущение тревоги и дезориентации.

Осторожно приподнявшись на локте, я окинула взглядом знакомую обстановку. Всё было на своих местах: бревенчатые стены, выцветший ковёр на полу, печь, ухмыляющаяся чёрным зевом. Я по-прежнему находилась в старой заимке, затерянной в лесной глуши. Именно сюда я бежала от мира, от бесконечной суеты и фальшивых улыбок, чтобы жить в полном одиночестве. Моя добровольная изоляция — побег от необходимости поддерживать хоть какие-то связи с окружающими людьми, даже самые элементарные.

Но что это было? Жуткий реалистичный сон, пропитанный страхом и безысходностью? Или всё это — галлюцинации, порождённые воспалённым, уставшим от всего рассудком? Пытаясь собраться с мыслями, я потерла виски, но так и не нашла ответа.

Тем не менее, одна мысль прочно засела у меня в голове, как гвоздь, вбитый кузнечным молотом: я не уеду из этого леса. Ни за что. Я останусь здесь, в этой тишине и уединении, ровно до тех пор, пока меня не вынесут отсюда вперёд ногами и не оставят навсегда лежать под сенью вековых сосен. И никакие ночные кошмары, никакие призраки прошлого не заставят меня изменить своё решение. Здесь, в этой глуши, я обрету покой или умру, пытаясь его обрести.

Я пошевелилась, выбираясь из холодных объятий пола, и с моих губ сорвался гортанный вздох, когда моё тело запротестовало против резкого перехода. Холод проник глубоко в мои кости, осязаемым напоминанием о часах, которые я провела, растянувшись на полу в молчаливых раздумьях, заблудившись в лабиринтах своего разума. Поясница, которая и в лучшие времена была моим постоянным спутником, теперь пульсировала тупой болью, настойчивым плачем, вторящим усталости, поселившейся в моей душе. Мои ноги, онемевшие и неподатливые после долгого бездействия, при каждом осторожном движении посылали резкие импульсы дискомфорта — физическое проявление застоя, охватившего мой творческий дух. Они требовали внимания, осторожного пробуждения к жизни, точно так же, как моя муза, казалось, нуждалась в подобном воскрешении из глубин сна.

Пол, который когда-то был уютным убежищем от какофонии мира, теперь казался холодным, безжалостным противником. Его твёрдая поверхность давила на мою кожу, оставляя отпечаток, который отражал эмоциональную тяжесть, давившую на меня. Каждый взмах моей груди, каждый поверхностный вдох служили болезненным напоминанием о пренебрежении, которое я проявляла по отношению к себе. Я позволила теням сомнений и отчаяния поглотить меня, пренебрегая элементарными потребностями в еде и движении, поддавшись инертности, которая грозила погасить мерцающий огонёк вдохновения внутри меня. Пол был молчаливым свидетелем моего падения, пассивным соучастником моего добровольного изгнания из мира творчества.

Мои слегка дрожащие руки потянулись к шероховатой поверхности соседней стены, чтобы опереться на неё. Прохлада штукатурки на мгновение отвлекла меня от пульсирующего жара, разливающегося по моим венам. Я провела пальцами по неровной поверхности, обводя контуры её изъянов, находя странное утешение в её непоколебимой твёрдости. Эта стена была здесь задолго до меня и, вероятно, останется здесь ещё долго после моего ухода, безмолвным стражем, охраняющим секреты этой комнаты. Он был свидетелем бесчисленных моментов радости и печали, успехов и неудач, творческих взлётов и мучительной засухи. Возможно, размышлял я, в нём хранился ключ к разгадке творческой преграды, которая держала меня в плену.

На меня накатила волна головокружения, и я закрыла глаза, желая, чтобы это ощущение прошло. Комната, казалось, вращалась, размывая границы реальности, словно насмехаясь над моими попытками прийти в себя. Это было тревожным напоминанием о моей уязвимости, о хрупкости моего физического тела и о том, насколько опасно моё душевное состояние. Я чувствовала себя кораблём, затерянным в море, который швыряет из стороны в сторону безжалостными волнами моих эмоций, отчаянно ищущим маяк, который приведёт меня обратно в безопасную гавань. Головокружение начало проходить, оставляя после себя ощущение дезориентации — едва заметное напоминание о ненадёжности моего существования.

Медленно, осторожно я приподнялась, чувствуя, как протестуют мои мышцы. Каждое движение было осознанным усилием, борьбой с инерцией, которая грозила утянуть меня обратно в пропасть. Я была марионеткой с запутанными нитями, пытающейся вырваться из-под контроля кукловода. Воздух в комнате казался густым и тяжёлым, давя на меня грузом моего нереализованного потенциала. Это была затхлая и застойная атмосфера, лишённая вдохновения и жизненной силы, отражающая состояние моего творческого духа. Я жаждала вдохнуть свежего воздуха, очистительного порыва, который стёр бы пыль и паутину, скопившиеся в моей голове.

Я, пошатываясь, направилась к окну. Шторы были задернуты, закрывая мир снаружи и погружая комнату в вечные сумерки. Дрожащими руками я потянулась и раздвинула их, впустив в комнату солнечный свет. Внезапная вспышка света почти ослепила меня, и я прикрыла глаза. Это был резкий и беспощадный свет, обнаживший танцующие в воздухе пылинки и грязь, скопившуюся на поверхностях. Но это был и жизнеутверждающий свет, символ надежды и обновления, напоминание о том, что даже в самые тёмные времена всегда есть возможность нового рассвета.

Мир за окном был ярким ковром из красок и звуков. На деревьях весело чирикали птицы, их песни были радостным праздником жизни. Ветер шелестел в листве, создавая успокаивающую симфонию природы. Внизу по улице проносились машины, их гудки звучали в диссонирующем ритме. Эта картина была хаотичным сочетанием красоты и шума, напоминанием о том, что жизнь беспорядочна и несовершенна, но при этом полна чудес и возможностей. Это была реальность, от которой я намеренно закрывалась, предпочитая одиночество в собственном сознании.

4

Первые дни в отдалённом доме неожиданно погрузили меня в знакомый ритм домашней жизни, и прежде чем я осознала это, три дня пролетели в вихре событий. Я обнаружила, что тщательно убираюсь на первом этаже и занимаюсь значительной частью второго, что стало неожиданным погружением в обыденность после вихря трагических событий, который я оставила позади. Движимая первобытной потребностью в безопасности и комфорте, я натаскала из соседнего леса столько дров, что их хватило бы мне на следующие три недели. Эта успокаивающая мысль избавила меня от необходимости выходить за пределы гостеприимной открытой веранды.
К моему большому удивлению, исследуя одну из комнат на верхнем этаже, я наткнулась на коллекцию фотографий, на которых были изображены мои близнецы, Мирча и Алессия. Это открытие вызвало во мне сложную смесь эмоций. Снимки были с любовью вставлены в рамки и защищены стеклом, но поверхности были так густо покрыты слоем пыли, что разглядеть сами изображения было непросто. Это стало горьким напоминанием о том, как быстротечно время и как запущен был этот некогда любимый уголок семейного счастья.
За всё время, что я исследовала уединённую усадьбу с её множеством забытых вещей и остатками прошлой жизни, я так и не нашла ни одной фотографии или другого визуального изображения её обитателей. Это место было пропитано историей, но казалось странно лишённым личного присутствия, лишённым лиц и воспоминаний, запечатлённых во времени. И всё же вот она, эта фотография, фрагмент нашего с детьми прошлого, молчаливое свидетельство о людях, которые когда-то называли это место своим домом, осязаемая связь с семьёй, которую я потеряла, но с которой каким-то образом чувствовала связь.
Находка этих фотографий пробудила во мне любопытство, желание раскрыть истории, спрятанные в стенах этого старого дома, собрать воедино жизни тех, кто жил здесь до меня. Казалось, что сам дом шепчет мне секреты, приглашая глубже погрузиться в его прошлое, разгадать тайны, которые покоятся в его пыльных уголках.
Я осторожно вынула фотографии из рамок, аккуратно смахнув слой пыли, который скрывал их изображения. Когда из пелены пыли проступили лица Мирчи и Алессии, меня охватила волна нежности, напомнившая о бесценных семейных узах и непреходящей силе любви. Их улыбки, застывшие во времени, казалось, излучали тепло, которое преодолело годы, наполняя комнату ощущением радости и единения.
Фотографии были окном в мир, которого я лишилась три года назад, взглядом на жизнь, которая протекала в этих самых стенах. Я почти могла представить, как дети играют в саду, их смех эхом разносится среди деревьев, а их шаги оставляют едва заметные следы на изношенных деревянных полах. Казалось, что сам дом хранит эти воспоминания, сберегая их, как драгоценные камни, в ожидании того, кто придёт и заново откроет их.
Держа фотографии в руках, я чувствовал ответственность за то, чтобы сохранить их, защитить воспоминания, которые они олицетворяли. Это были не просто изображения, а фрагменты моей некогда счастливой жизни, кусочки головоломки, которую я была полна решимости собрать. Я хотел почтить память Мирчи и Алессии, позаботившись о том, чтобы их существование не было забыто.
Находка фотографий стала поворотным моментом в моём пребывании в отдалённом доме. Она превратила моё первоначальное чувство изоляции в ощущение связи, принадлежности к чему-то большему, чем я сама. Я больше не была просто гостем; я стала хранителем воспоминаний, хранителем историй, звеном в исторической цепи, протянувшейся через поколения.
С этого момента я переключилась с простого выживания в дикой природе на активное изучение прошлого дома. Я начала рыться в старых коробках и ящиках в поисках подсказок, любых крупиц информации, которые могли бы пролить свет на жизнь предыдущих поколений семьи. Я чувствовала себя детективом, которому поручили расследование, и была полна решимости раскрыть правду, вернуть прошлое к жизни.
Этот уединённый дом стал для меня не просто убежищем, а сокровищницей забытых воспоминаний, местом, где переплетались прошлое и настоящее, местом, где я могла воссоединиться со своими корнями и открыть для себя непреходящую силу человеческих связей. И чем глубже я погружалась в его тайны, тем больше понимала, что отправляюсь в путешествие, которое навсегда изменит мой взгляд на мир, путешествие, которое приведёт меня к более глубокому пониманию себя и непреходящего наследия семьи и любви.

5

Спустя неделю я благополучно привела в порядок не только весь дом и разобрала весь хлам на чердаке, где мне так и не удалось найти ничего интересного и полезного для моего расследования, но и довела до ума придомовой участок. Спустя неделю, мой дом сиял чистотой. Каждая комната, от спальни до крошечной кладовой под лестницей, прошла через мой неумолимый порядок. Пыль, которая, казалось, укоренилась в ворсинках ковра, была безжалостно изгнана, а поверхности блестели, словно отполированные до зеркального блеска. Чердак, то страшное царство забытых вещей, поддался моему напору с куда большим трудом. Я перебрала горы старых газет, выцветших фотографий, ржавых инструментов и сломанных игрушек. В поисках хоть какой-то зацепки, связанной с моим расследованием, я аккуратно разбирала каждый ящик, каждый мешок, каждую коробку, заполненную пылью и паутиной. К сожалению, ничего, что могло бы пролить свет на загадку, мне найти не удалось. Только пожелтевшая книга стихов моей бабушки, пачка писем от неизвестного отправителя (адреса не было) с неразборчивым почерком, и ржавый ключ без замка – совсем не то, что я надеялась обнаружить.
Однако, неудача на чердаке не сломила меня. Я переключила свое внимание на придомовой участок, который за последние месяцы превратился в настоящий джунгли. Высокая трава, дико разросшиеся кусты малины, заглушающие дорожки, и старые, разваливающиеся садовые качели - все это требовало немедленного вмешательства.
Сначала я взялась за траву. Моя не слишком мощная, но исправная косилка с трудом справлялась с буйной растительностью, но постепенно участок начал обретать более-менее опрятный вид. Я косила, пока не заныли руки, а потом стала сгребать скошенную траву в кучи. Процесс был долгим и утомительным, но результат стоил потраченных усилий. Зеленый ковер сменился ровным, ухоженным газоном.
Затем я перешла к кустам малины. Одни я аккуратно обрезала, стараясь придать им более ухоженную форму, другие, слишком запущенные, пришлось выкорчевывать с корнем. Мои руки были изрезаны колючками, а спина ломмила, но я упорно продолжала работу, представляя, какой красивый будет участок, когда я закончу.
Старые качели были в таком плачевном состоянии, что пришлось принять решение полностью их демонтировать. Гвозди вылетали с трудом, дерево было гнилым, и вся конструкция держалась на честном слове. Разборка заняла много времени, но после этого место, которое они занимали, опустело и подчеркивало чистоту остальной территории.
В завершение я посадила несколько цветов, которые, я надеялась, украсят мой участок и наконец-то он заиграет цветами. Вечерний закат осветил мои труды, и я с гордостью осмотрела результат: мой дом, чистый и уютный, был окружен ухоженным и красивым садом. Чувство удовлетворения переполняло меня. Расследование пока не приносило результатов, но порядок вокруг меня помог восстановить душевное равновесие, необходимое для дальнейшей работы. Завтра я начну с письма от неизвестного отправителя...
А пока мне хотелось понять, что произошло со мной в первые дни моего приезда. То состояние, охватившее меня тогда, было совершенно новым и очень сильно напугало меня, оставив неприятный осадок. А вот то видение, которое я пережила, наоборот, показалось достаточно интересным и даже интригующим, вызывая скорее любопытство, чем страх. Мне нужно разобраться в этих ощущениях и понять, что их вызвало. А главное, что конкретно мне привиделось. Кем была та самая женщина, которой я себя видела, и те мужчины? Принц какого королевства разбудил «меня» в том видении?