Между клятвой и запретом

Часть 1, Родные стены, которые приходится покидать

Упаковывать свою жизнь в картонные коробки — занятие малоприятное. Особенно когда эта жизнь вся умещалась в одной комнате, с треснувшими обоями возле кровати, где я отмечала свой рост, и пятном от зеленки на полу, которое так и не оттерлось. Семнадцать лет. Казалось бы, целая вечность, но сейчас они сжимались в комок старых, пыльных воспоминаний, которые не хотели умещаться в скотче и картоне.

Я с ненавистью вдавила в коробку с надписью «Книги» стопку учебников по дизайну. Моя мечта. Выйти из этого захолустного городка и поступить в столичный институт. Но я представляла это иначе: торжественный отъезд, полный надежд, а не это...это переселение. Как будто меня вырывают с корнем, еще до того, как я успела вырасти.

Мама, сияющая и помолодевшая, уже второй час порхала по дому, запечатывая коробки с кухонной утварью. От нее пахло дорогими духами и счастьем. Таким я ее не видела никогда. После папы, который считал, что любовь измеряется силой удара и градусом в стакане, она наконец-то расправила плечи. И нашла себе нового принца. Алексея.

Я мысленно передернулась. Алексей. Его имя звучало в нашем доме последние полгода как заклинание. «Алексей такой умный», «Алексей такой заботливый», «Мы с Алексеем нашли чудесный дом». И всегда — таинственное: «Ты его полюбишь, дочка, я обещаю. И его сын — замечательный парень, вам будет весело вместе».

«Весело». Вот именно того ощущения у меня и не было. Была тупая, холодная тяжесть где-то под ребрами. Предательство. Да, именно так. Она была счастлива, а я должна была бросить все, что знала, и переехать в чужой дом к чужим людям, делая вид, что это и есть моя заветная мечта.

Я потянулась к полке над столом, где стояла старая, пыльная жестяная коробка из-под печенья. Мое «сокровище». Я открыла крышку. Пахло пылью и детством.

6 лет. Школьный двор.
Осень щедро засыпала землю золотом и багрянцем, но в воздухе пахло не только прелыми листьями, но и детской жестокостью. Петя Карпов, здоровый детина, уже вторую неделю дразнил меня из-за моих рыжих волос, обзывая «морковкой». В тот день он толкнул меня так, что я упала в лужу, испачкав новое платье. Слезы душили горло, мир расплылся в грязном пятне.
И вдруг, между мной и Петей возник он. Марк. Невысокий, но какой-то невероятно твердый.
— Даже трогать ее не смей, — сказал он, и его голос, еще детский, прозвучал как сталь.
Петя попытался что-то сказать, но Марк не отступил. Он просто стоял, сжав кулаки, и смотрел. Петя сдулся, пробормотал что-то невнятное и ушел.
Марк повернулся ко мне. Он не стал говорить «не реви», как делали взрослые. Он просто вытер мои щеки своими шершавыми от песка пальцами и сказал тихо:
— Он дурак. А твои волосы красивые. Как у принцессы из сказки.
И весь мир снова встал на место.

Я провела пальцем по краю коробки. «Как у принцессы». Тогда эти слова казались волшебными. Теперь — просто глупой детской болтовней.

Дальше в коробке лежал пожелтевший пластырь с смешными рожицами.

7 лет. Проселочная дорога за домом.
Мы гоняли на велосипедах, соревнуясь, кто быстрее долетит до старого дуба. Ветер свистел в ушах, а сердце колотилось от восторга. Я обернулась, чтобы крикнуть Марку что-то, и не справилась с управлением. Велосипед занесло, и я кубарем полетела на обочину, усыпанную щебнем.
Боль была острой и жгучей. Я заревела, увидев глубокую ссадину на ключице, из которой сочилась алая кровь. Марк, бросив свой велик, подбежал ко мне с лицом, белым от ужаса.
— Не смотри! — скомандовал он и достал из кармана шoрт тот самый пластырь с рожицами. — Я ношу с собой. На всякий случай.
Он старательно, сосредоточенно заклеил рану, его пальцы слегка дрожали.
— Будет шрам, — сказал он с важностью маленького врача.
— Как полумесяц, — сквозь всхлипы прошептала я.
Он кивнул. С тех пор этот шрам и правда остался, крошечный след того лета.

Я непроизвольно дотронулась до левой ключицы, нащупав под кожей знакомый шрам-полумесяц. Глупая привычка. След от падения, который он когда-то «вылечил». А потом оставил и его, и меня.

Следующим в моей «коллекции» был маленький камешек с ржавым пятном.

8 лет. Заброшенный пустырь.
Мы играли в догонялки. Я, увернувшись от его руки, с хохотом перелезла через старый, ржавый забор. Марк, не желая отставать, полез следом. Но его нога соскользнула, и он ударился подбородком о металлическую перекладину.
Раздался глухой удар, и он с тихим стоном сполз на землю. Из-под его руки, прижатой к подбородку, сочилась кровь. У меня тут же перехватило дыхание от ужаса.
— Это я виновата! Это из-за меня! — запричитала я, рыдая над ним.
Он, бледный, сжав зубы от боли, покачал головой.
— Дура, — просипел он. — Я же сам полез. Ничего страшного.
Он убрал руку, и я увидела глубокий порез. Потом из этого пореза получится шрам, который останется с ним навсегда. А тогда он, окровавленный, утешал меня, убеждая, что все в порядке. Я подняла с земли этот камешек, вытерла его о свою кофту и сунула в карман. Как доказательство его храбрости и моей вины, которой на самом деле не было.

Я бросила камешек обратно в коробку. Он глупо загремел. Какая разница теперь, чья это была вина? В итоге он все равно ушел. Последним, самым тяжелым воспоминанием в этой коробке была не вещь, а пустота. Пустота, оставшаяся после него.

9 лет. Старый дуб.
Это был наш собственный мир. Его могучие ветви укрывали нас от всего. Мы принесли с собой две стеклянные банки. Наши «капсулы времени». Я положила в свою самый красивый камешек, рисунок, где мы с Марком летим на драконе. Он — свое первое выточенное из дерева машинку, фотографию с родителями и сложенный листок.
— Ты чего написал? — спросила я, пытаясь подсмотреть.
Он прикрыл листок ладонью.
— Секрет. Прочтешь, когда откопаем.
Мы закопали банки у самых корней, под самым большим камнем, который только смогли сдвинуть. Солнце пробивалось сквозь листву, окрашивая его лицо в золотистые пятна. Он был серьезным, каким всегда был, когда что-то обещал.
— Не бойся, я всегда буду тебя защищать. Мы всегда будем вместе.
Это не было детской болтовней. Это была клятва. И я верила в нее всем сердцем.

Часть 2, Стены возведены

Молчание, повисшее между нами, было густым и тягучим, как смола. Мы поднимались по светлой деревянной лестнице на второй этаж, и я чувствовала его взгляд у себя в спине. Каждый мускул моего тела был напряжен. Марк шел сзади, неся мои чемоданы с таким видом, будто вез на казнь взрывчатку.

Алексей, добрый и ничего не подозревающий, бросил нам на прощание

— Ребята, разбирайтесь наверху. Там две свободные комнаты, выбирайте, какие понравятся. Третья — наша с Олей.

Наверху был небольшой коридор, залитый мягким вечерним светом из окна в торце. Двери стояли напротив друг друга. Я решила действовать на опережение. Пока он стоял в нерешительности, я резко толкнула первую дверь.

Первая комната была хорошей. Просторная, с большим окном, выходящим в сад. Стены светло-бежевые, пустые, пахло свежей краской и чистотой. В ней было все, что нужно: место для кровати, стола, шкафа. Но это была просто комната. Стандартная, без души.

Я тут же вышла и, не глядя на Марка, зашла в противоположную дверь. И замерла.

Вторая комната та самая, с эркером. Окна в нем были расположены полукругом, и из них открывался вид не на сад, а на сторону улицы, где между домами укладывалась узкая полоска моря. Комната была наполнена теплым, золотистым светом заходящего солнца. Эркер образовывал уютный альков, идеальное место для чтения или рисования. Это было именно то, что мне нужно. Мой уголок. Мое убежище.

—Я беру эту — сказала я, не поворачиваясь к нему.

— Подожди — его голос прозвучал прямо за моей спиной. Он переступил порог. — Я хотел эту комнату.

Я обернулась. Он стоял, скрестив руки на груди, его лицо было невозмутимым, но в глазах читался вызов.

— Я первая зашла — заявила я, повышая голос.

— Я уже присмотрел ее пока вы собирались.

— Присмотреть можно в магазине. Я здесь жить буду, значит, и выбираю

Напряжение нарастало. Мы стояли посреди комнаты, как два котовладельца, делящих солнечное пятно на полу.

— Послушай, — он с раздражением провел рукой по волосам. — В той комнате окно меньше, свет хуже. Мне нужно много света для чертежей

— А мне для рисования — парировала я. — И я тут впервые, а ты уже не первый раз наслаждался видом. Поживешь в другой, не умрешь.

— Ты всегда была такой эгоисткой? — бросил он, и его слова прозвучали как пощечина.

От этой фразы во мне что-то сорвалось. Вся боль, все обиды, копившиеся восемь лет, вырвались наружу. Детские клятвы, его слезы перед отъездом, мое долгое ожидание под дубом — все это всплыло в памяти с мучительной ясностью.

— Ты стоишь здесь и делаешь вид, что ничего не было? — мой голос дрожал от ярости и непролитых слез — Ты забыл, как клялся всегда быть рядом? Ты сбежал тогда, как трус, и теперь я должна делить с тобой дом? Идиотские детские клятвы, да?

Я выпалила это, задыхаясь. Его лицо изменилось. Каменная маска треснула, обнажив что-то живое и уязвимое. В его серых глашах мелькнула боль, настоящая, глубокая. Но лишь на секунду. Они снова стали холодными и жесткими.

— Ты вообще ничего не понимала тогда — его голос прозвучал тише, но в нем была сталь. — И не понимаешь сейчас. Живешь в своем розовом мире, как в детстве. Вырасти!

Он не стал ничего больше объяснять. Он просто резко развернулся, вышел из комнаты и спустился вниз. Я слышала, как его шаги затихли в гостиной.

Я осталась стоять посреди комнаты, дрожа как осиновый лист. Сердце бешено колотилось. Он назвал меня эгоисткой. Он сказал, что я ничего не понимаю. А что я должна была понимать? То, что он дал слово и не сдержал? То, что он бросил меня одну?

С грохотом швырнув свой портфель на пол, я повалилась на голый матрас. Глаза предательски затуманились. Я сжала кулаки и уткнулась лицом в прохладную ткань, стараясь сдержать рыдания. Я не дам ему видеть мои слезы. Ни за что. Он не заслуживает их. Он — предатель. А с предателями не плачут, с ними воюют.

Лежа там, в полной тишине, я слушала, как в доме раздаются голоса наших родителей, их смех. Они были так счастливы. А мы тут, наверху, развязали нашу первую войну. И я не собиралась сдаваться.

Вдруг в дверь постучали. Я мгновенно вскочила, смахивая с лица следы возможных слез, и приняла максимально безразличный вид.

— Войдите.

Дверь открылась. На пороге стояли мама и Алексей. Мама сияла, как новогодняя елка.

— Ну что, выбрала? О, какая комната замечательная! С эркером! — она вошла и восхищенно осмотрелась.

Алексей стоял в дверях, улыбаясь своей доброй, открытой улыбкой. Он казался таким большим и надежным в дверном проеме.

— Лера, — начала мама, подходя ко мне и беря за руку. — Я хочу тебя официально познакомить. Это Алексей. Алексей, это моя дочь, Лера.

— Очень приятно, Лера, — он сделал небольшой шаг вперед, не заходя в комнату, словно уважая мое личное пространство. Его карие глаза смотрели на меня тепло и немного вопросительно — Надеюсь, тебе тут понравится. Если что-то будет нужно, не стесняйся, обращайся ко мне прямо как к своему...ну, к Алексею

Я молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Его доброта была так не к месту после только что произошедшей ссоры.

— Марк внизу, что-то помогает разгружать — сказала мама, и я почувствовала, как напряглась. — Вы уже познакомились?

— Да, — выдавила я. — Познакомились.

Мама, казалось, уловила что-то в моем тоне, но не стала развивать тему.

— Ладно, я пойду, наведю немного порядок на кухне, надо же нам всем поужинать. — Она вышла, оставив меня наедине с Алексеем.

Он постоял молча секунду, глядя на меня. Его взгляд был не по-отцовски проницательным.

— Лера, я понимаю, что это все...очень внезапно и непросто для тебя, — начал он тихо. — И мне не хочется, чтобы ты чувствовала себя не в своей тарелке. Поэтому давай договоримся. Тебе не обязательно называть меня папой или как-то еще. Будешь звать меня просто Алекс. Или Алексей, как тебе удобнее. Я не обижусь.

Я снова кивнула, на сей раз с легким чувством облегчения. По крайней мере, он не пытался сразу надеть на себя корону нового отца.

Часть 3, Первая битва

Утро пробилось сквозь шторы тонкими, настырными лучами, вытягивая меня из глубины сна. Несколько дней в новом доме приучили тело к непривычным звукам: не к шуму краснодарской трассы за окном, а к щебетанию птиц в саду, к мерному гулу холодильника на кухне внизу, к тихим шагам Алексея, который вставал раньше всех.

Я лежала, глядя на потолок, и ловила это странное чувство — осознание, что это теперь мое обычное утро. Мы не вернемся в тот старый дом. Мама вчера за ужином, сияя, объявила, что нашла покупателей.

— Нам он не нужен, Лерочка, — сказала она. — Здесь наш дом. Наше будущее.

Будущее. Слово, от которого стало немного тошно. Я скучала по трещине на потолке в форме дракона, по скрипучей пятой ступеньке на лестнице, по запаху старой бумаги в моем шкафу. По тому чувству, что за дверью — мой мир, выстроенный за семнадцать лет, а не чужая территория, которую нужно завоевывать.

С друзьями было еще проще и грустнее. С возрастом круг общения сужался, как шагреневая кожа. Последняя подруга детства, Катя, уехала в Москву два года назад. Сначала были ежедневные сообщения, смешные видеоролики, планы на лето. Потом — раз в неделю. Потом — раз в месяц. А последний год — полная тишина. Я не плакала. Просто приняла как факт: у меня никого нет. И в этом была своя свобода. Никто не предаст, если некому предавать.

С этим циничным утешением я сползла с кровати и побрела на кухню. Из гостиной доносились приглушенные голоса родителей — Алексей что-то рассказывал, а мама смеялась своим звонким, счастливым смехом. Я прошла мимо, не заглядывая, сфокусировавшись на одной цели: холодному йогурту с мюсли, который я купила вчера и берегла на сегодняшнее утро.

Я открыла холодильник. Прохладный воздух ударил в лицо. Полка, где должен был стоять йогурт, была пуста. Я моргнула, отодвинула банку с солеными огурцами, заглянула на дверцу. Ничего.

Позади раздалось тихое, но отчетливое «хмык».

Я медленно обернулась.

За кухонным столом, спиной к окну, сидел Марк. Он был в черных спортивных штанах и темно-серой футболке, волосы слегка влажные, будто он уже успел умыться. В одной руке у него была ложка. В другой — мой белый пластиковый стаканчик с зеленой этикеткой. Мой йогурт. Он аккуратно зачерпнул последнюю ложку, поднес ко рту и съел, глядя на меня. В его серых глазах читался плохо скрытый вызов.

Внутри у меня что-то щелкнуло.

— Это был мой йогурт — прозвучало тихо и опасно.

Он поставил пустой стаканчик на стол.

— На нем не было твоего имени.

— Я его купила. Вчера. И положила сюда. Ты что, не видел, что он один?

— Видел. Был один. Я и съел. Проблема? —Он откинулся на спинку стула, его поза была расслабленной, почти насмешливой.

— Проблема в том, что ты парень! — вырвалось у меня, голос начал повышаться. — Тебе на завтрак нужно яичницу, овсянку, стейк, в конце концов! А не последний девичий йогурт! Ты что, не можешь сожрать что-то посерьезнее?

Его брови поползли вверх.

— О, извините, мисс диетолог. А вы проводили исследования о моих метаболических потребностях? Может, я на сушке? Или просто йогурт люблю?

— Ты его не любишь! Ты это сделал назло! — я сделала шаг к столу, сжимая кулак.

— Ага, вся моя жизнь крутится вокруг того, чтобы досадить тебе, сводной сестренке. Я только об этом и мечтаю. Съесть йогурт — и жду у окна, когда ты прибежишь с воплями.

— Не смей меня так называть! — зашипела я — И прекрати строить из себя умника! Ты просто невоспитанный эгоист, который в детстве все конфеты забирал, и вырос таким же!

Лицо его на мгновение исказила гримаса. Я попала в больное. Но он быстро взял себя в руки.

— О, вспомнила детство? А я думал, ты вычеркнула те «идиотские годы» из памяти. Или только то, что тебе выгодно, помнишь?

Мы стояли друг напротив друга, разделенные кухонным столом, как два ковбоя перед дуэлью. Из гостиной вышли родители. На их лицах было недоумение и усталость.

—Дети, что опять? — вздохнула мама. — Лера, это просто йогурт. Я куплю еще.

— Это не просто йогурт! — почти крикнула я, не отрывая взгляда от Марка — Это принцип! Он специально!

— Марк, может, извинишься? — мягко вступил Алексей.

Марк посмотрел на отца, потом на меня. Холодная, неприступная маска вернулась на его лицо.

— Извините, что съел йогурт без спросу, — произнес он механически, абсолютно без тени раскаяния. — В следующий раз спрошу разрешения у принцессы.

Этого было достаточно, чтобы я взорвалась окончательно. Я рванулась вперед, нацелившись на пустой стаканчик на столе, как на вещественное доказательство. Но он был быстрее. Его рука метнулась и накрыла стаканчик ладонью.

— Отдай — прошипела я, пытаясь отодвинуть его руку.

— Сам подошел — сам ушел — парировал он, легко удерживая мои попытки. Его пальцы были длинными и сильными. Я почувствовала тепло его кожи и резко одернула руку, как от ожога.

— Прекратите немедленно! — голос мамы стал строгим — Лера, иди умойся. Марк, хватит провоцировать.

— Она первая начала! — синхронно выпалили мы оба и тут же обменялись ядовитыми взглядами, ненавидя эту случайную солидарность еще сильнее.

Родители переглянулись в полном бессилии. Алексей провел рукой по лицу.

— Знаете что? Разбирайтесь сами. Но без драк. Пожалуйста.

Они ушли обратно в гостиную, оставив нас в зоне боевых действий. Напряжение висело в воздухе, густое и едкое.

— Ну что, довольна? — тихо спросил Марк, отпуская стаканчик. — Устроила сцену из-за кисломолочки.

— А ты доволен? Получил свою порцию внимания? — я повернулась к нему спиной, вся дрожа от ярости и унижения. Завтракать я больше не хотела — Просто знай, что в следующий раз, если тронешь что-то мое, будет больно. Не йогуртом отделаешься.

Он ничего не ответил. Я почувствовала его взгляд у себя в спине, тяжелый и колючий, и ушла вверх, намеренно громко хлопнув дверью.

Война продолжалась. Йогурт был лишь первым выстрелом.