Между нами лед

Пролог

– Я тебя ненавижу! Ненавижу! Не хочу больше никогда тебя видеть!

Выкрикивала оскорбления отцу, не замечая, как хмурятся его брови. А сам он словно делается старше от моих жестоких слов.

Накинула шубку, сунула ноги в сапожки, платок схватила в руки и выбежала из дома. Хлопнула дверью посильнее. Так, чтобы весь дом сотряхнулся. Он хоть и кирпичный, пусть и в два этажа, но удар вышел славный. Все, кому надо, услышали. Вот только вряд ли устыдились.

Я не просто злилась. Меня переполняло отчаяние. За что отец так обошёлся со мной? С нами.

Ведь он знает, что на самом деле Костя – хороший парень. Что он никогда так не поступил бы. Из-за любви ко мне. Потому что Костас Егоров любит меня по-настоящему. Мы поженимся, как только окончим учёбу.

Или уже не поженимся?..

Я бежала по тропинке, вычищенной в сугробах. Снега за последние два дня нападало так много, что мне доставало почти до колена. Занесло всю станицу. Да ещё и приморозило. Уже выйдя за калитку, я завязала пуховый платок и застегнула пуговки на шубе. Порадовалась, что на автомате схватила тёплую одежду и теперь не замёрзну в сугробе. Дойду.

Мне нужно было срочно увидеть Костю. Предупредить о том, что задумал отец. Может, ещё не поздно всё исправить. Хотя, зная моего отца, на попятный он не пойдёт…

Улица была расчищена. За поворотом гудела присланная из района снегоуборочная машина. Я устремилась в другую сторону, к реке Прохладной. На противоположном берегу находился небольшой хутор с тем же названием. И там, в маленьком домике, жил человек, который стал для меня дороже всех на свете.

Я должна была предупредить его о том, что задумал отец.

У реки оказалась в считанные минуты. Платок сбился, от горячего дыхания края покрыло тонкой ледяной каймой, как и торчавшие из-под него пряди. После оттепели и обильных снегопадов наконец подморозило.

На несколько мгновений я застыла на берегу. Тропинки через реку больше не было. Её замело снегом. А сегодня ещё никто из рыбаков не спешил проверять лунки. Придётся идти до моста, но это потерять полчаса времени. А пробираясь по таким сугробам, и того дольше.

Мне же нужно спешить. Я должна предупредить Костю как можно скорее.

Чуть подумав, двинулась вниз. Я ходила здесь столько раз, что, и не видя тропинку, прекрасно помню, где она находится. Нужно ориентироваться вон на ту берёзу на противоположном берегу. На этом был куст крушины, но сейчас под шапками снега его не отличить от других. В любом случае, лунки останутся где-то справа. Здесь их не должно быть.

Десяток шагов до реки дался мне с трудом. Ноги проваливались выше колена, снег набился в сапожки и начал там таять, неприятно холодя пальцы. То, что наконец оказалась на льду, поняла только по отсутствию травы, цеплявшейся и затруднявшей движение. А тут ноги начали немного скользить, пусть и приходилось пробиваться сквозь пушистый снежный ворс.

Я шла медленно, прощупывая лёд перед собой. Всё же лунки были где-то неподалёку. А под такой толщей снега их не разглядеть.

– Наташа! – окрик с другого берега застал меня уже на середине.

От неожиданности я покачнулась, нелепо взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие, и села в снег. Тут же провалилась по самые уши.

– Наташа, стой! Не двигайся! Я спускаюсь к тебе!

Как глупо получилось. Я следила, как Костя, оскальзываясь, спускается ко мне и бежит сквозь сугробы обледеневшей реки.

– Осторожнее! – теперь уже я разволновалась. – Здесь где-то лунки под снегом!

Но он не слушал. Спешил ко мне. Добежав, помог подняться и крепко обнял. Так крепко, что снег на моей одежде немедленно начал таять.

Я тоже обхватила его руками, ухом прижалась к груди и слушала, как мощно бухает его сердце. Костя испугался за меня.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – прошептала я, не в силах от него оторваться.

– Идём ко мне, сначала тебе нужно согреться, – решил он.

Костя взял меня за руку и велел:

– Иди за мной след в след.

Я послушно кивнула. В отличие от папы Костя не приказывал, поэтому его хотелось слушаться, а не обижаться.

Он двинулся вперёд, и я последовала за ним. Его ладонь крепко сжимала мои пальцы, даря уверенность и тепло. Направились мы, разумеется, к Прохладному. С середины реки до обоих берегов одинаково идти. А дома у Кости можно было спокойно поговорить. В тепле и с чашкой горячего чая.

Я старалась идти след в след. Но обманчивое чувство безопасности от того, что он рядом и держит меня за руку, сыграло со мной злую шутку.

Я оступилась.

Носок сапога ещё встал на твёрдый лёд, а вот пятка уже провисла. К тому же на кромке полыньи из-за воды лёд был слишком скользким. От резкого движения мои пальцы выдернулись из Костиной ладони. Он обернулся. Попытался перехватить меня, уже понимая, что не успевает. В его глазах полыхал ужас, но я всё равно смотрела, не отрываясь.

Потому что это было последнее, что я видела, прежде чем погрузиться в тёмную ледяную воду.

1

Всё началось летом.

Мы с папой поругались из-за школьного музея, в котором я вызвалась работать во время каникул. Вместо того чтобы заниматься делом и помогать отцу. Это он так выразился. А когда я добавила, что после одиннадцатого класса поеду в Питер, поступать на музееведа, он и вовсе сорвался. Кричал на меня, называя неблагодарной и другими обидными словами.

В общем, разругались мы знатно. И, как обычно, я была вынуждена уступить. Папе все уступали. Его приказов невозможно было ослушаться. Валерий Палыч Виноградный давил своей властной аурой, заставляя прогибаться под свои желания. Потому что именно он знал, как будет лучше для окружающих. И никакие возражения не принимались.

Внешность у папы была под стать его характеру. Коренастый, крепко сбитый, словно тот самый дуб у Лукоморья, который и русалку на ветвях выдержит, и кота, и ещё вдобавок тридцать витязей.

Папина жена Оксана шесть лет назад влюбилась в него именно из-за этой властности. А потом вышла за него, почему-то уверенная, что в браке с ней он будет иным – мягким и пушистым. Нет, я не злорадствовала. Мы с Оксаной подружились. Разница всего в десять лет и общая причина для жалоб и обсуждений нас сблизили. Папа любил её. По-своему. Как и меня. Вот только тем, кого он любил, приходилось ещё сложнее.

Потому что и требования к нам предъявлялись повышенные.

Школа располагалась почти в центре станицы. Она была большой – в два этажа, построенная из светло-серого кирпича прямоугольником вокруг внутреннего двора с бюстом юного Александра Сергеевича Пушкина, где мы собирались на торжественные линейки. Здесь училась почти тысяча человек – дети из самой станицы и окрестных хуторов.

На клумбах у входа цвели розы – яркие розовые и алые, чайные, белые с жёлтой каймой. Я привычно вдохнула сладкий аромат. В первую очередь потому, что за этими клумбами ухаживали другие. Моя деятельность в музее давала мне привилегированное положение и освобождение от других видов работ.

В школе.

Дома всё, непонятное папе, считалось ненужной блажью. И сейчас мне предстояло объяснить Галине Александровне, что данное ей обещание поработать летом в музее теперь забирается назад. Я уже заранее чувствовала неловкость, пыталась подобрать слова, которые меньше ранят чувствительную женщину, и потому не особо спешила.

Поднялась по лестнице, наступая на каждую ступеньку, подошла к большим двустворчатым дверям. Потянулась к дуге металлической ручки, вытертой до серебристого блеска ладонями многих поколений школьников.

Но коснуться её не успела. Дверь открылась с той стороны, резко и сильно, будто там была толпа бешеных семиклассников, которые всегда бегали и орали как оглашённые.

Я не успела отойти. Дверь ,ударила в выставленные в защитном жесте ладони. Удержаться на ногах я не сумела. Упала прямо на пол, покрытый вытертыми и выщербленными от времени плитами под мрамор.

Больно ударилась локтем, ещё бедром. С шумом втянула воздух сквозь зубы. Говорят, с притоком большого количества кислорода в кровь боль не так чувствуется.

Врут!

Из-за двери показался мой обидчик. Против ожидания это оказалась не толпа семиклассников. Всего лишь один парень. Незнакомый старшеклассник. Высокий, смуглый, со слегка курчавящимися тёмными волосами.

«Наверное, он мог бы сыграть Пушкина в школьной постановке», – мелькнула неуместная в этот момент мысль.

А парень вдруг окинул меня внимательным взглядом, от которого я вспыхнула, испытывая невероятное смущение. И скосила глаза вниз, куда он пялился особо пристально. Покраснела ещё больше и судорожно одёрнула подол сарафана, который задрался непозволительно высоко, обнажая бёдра.

– Отличный вид, – хмыкнул парень, отчего левый уголок его губ криво пополз вверх. А потом протянул мне руку.

Я проигнорировала этот жест, ибо после того взгляда, который почти ощутимо прошёлся по моим ногам, не могла позволить незнакомцу прикоснуться к себе. Поднялась сама, отчего ушибленный локоть снова прострелило болью. Но я даже не скривилась, стараясь сохранить хотя бы внутреннее достоинство.

Ничего, я молодая, на мне быстро заживает.

Обошла нахала, по-прежнему стоявшего столбом у самой двери. Пришлось втянуть живот, чтобы не коснуться даже воздуха рядом с этим типом. Но, кажется, я снова сглупила, потому что парень теперь прошёлся тем же внимательным взглядом по моей груди.

– Ну ты и придурок, – не удержавшись, прошипела я и обожгла нахала презрительным взглядом.

– Вот и познакомились, – он снова криво ухмыльнулся и наконец отошёл от входа, перестав его перегораживать.

Щёки просто пылали, когда я прошла внутрь и почувствовала, что спасительная дверь закрылась за мной. Вот только не учла, что и двери, и часть стены на входе были стеклянными. Поэтому, обернувшись, наткнулась на тот же пристальный взгляд.

– Ну что ты пялишься? – пробормотала я и, не сдержавшись, показала парню неприличный жест. Тут же пожалела о своей несдержанности, но уж больно эта кривая ухмылка выводила меня из себя.

И он не преминул мне её вновь продемонстрировать. Я гордо развернулась и зашагала прочь. Меня ждёт объяснение с Галиной Александровной. А этого наглеца я вижу в первый и в последний раз в жизни.

2

Всё прошло не так плохо, как он ожидал.

Здесь ещё помнили деда, благодаря которому и была построена эта школа. Никос Анастасович Сафронов многое сделал для развития образования в районе, поэтому сейчас его непутёвого внука, двоечника, прогульщика и хулигана, приняли в одиннадцатый «Б».

Да и новая директриса оказалась понятливой.

– Надеюсь, я не пожалею о том, что согласилась тебя взять, – полувопросительно произнесла она, глядя в глаза Косте.

– Я тоже на это надеюсь, – в уже ставшей почти привычной развязной манере ответил он.

– Вот что, Костас, – голос Маргариты Сергеевны заледенел. – Я иду на эту авантюру только потому, что твой дедушка убеждён, где-то внутри, там, – она направила острый, накрашенный красным лаком ноготь ему в грудь, – скрывается хороший мальчик. Я привыкла доверять Никосу Анастасовичу, и поэтому дам тебе шанс. Ты достаточно умён, чтобы понимать, другой возможности у тебя не будет. Если за этот год ты подтянешь успеваемость, и на тебя не будет жалоб по поведению, я помогу тебе с поступлением в любой вуз края. Всё зависит только от тебя. Мы поняли друг друга?

– Да, Маргарита Сергевна, – с Костей давно никто не говорил, как с взрослым, разумным, а главное – полноценным человеком. И он это оценил: – Я вас понял и постараюсь не подвести.

– Свободен, – буркнула она, взяла одну из папок, которых в углу стола громоздилась целая кипа, и сделала вид, что забыла о присутствии в кабинете нового ученика.

Костя хмыкнул и понятливо двинулся к двери.

– До свидания, – произнёс он, обернувшись у самого выхода.

– До свидания, – донеслось от него от стола. Причём Маргарита даже не подняла головы.

Директриса оказалась не так проста. Но после этой недолгой беседы Костя её зауважал. Редко кто бывал с ним так прям и откровенен. Он вспомнил об обещанном ему шансе. Почему-то подумалось, что он его заслужил. Можно попробовать.

Первый шаг уже сделан – он переехал к деду. Отец до него здесь не дотянется. По крайней мере, Косте хотелось на это надеяться. Впереди был август на юге. Целый месяц спокойной жизни перед школой.

Здесь не придётся спать вполуха, просыпаясь от каждого шороха и молиться, чтобы шаги вели не в сторону его комнаты. Костя усмехнулся, его комнатой назывался неотапливаемый чулан с выходящим в сад окном. После того как он сбежал, оставив створки открытыми, окно заколотили гвоздями. Зимой приходилось спать под двумя одеялами, не снимая одежды, потому что, обнаружив ночью включённый обогреватель, отец озверел. Хорошо, что Костя отделался лишь трещиной в рёбрах. Но физкультуру пришлось прогуливать почти три недели, после чего отца вызвали в школу, и рёбрам снова досталось.

Впрочем, теперь всё позади. Этого больше не будет. Костя постарается хорошо окончить школу и поступить в институт.

Чёрт побери, ради такого шанса стоит постараться!

Настроение после беседы с директрисой сделалось преотличное. Костя насвистывал залихватский мотивчик из тех, что так бесили директора его прежней школы. Егорову нравилось его бесить, несмотря на то, что это делало жизнь значительно хуже.

Двери здесь были тяжёлые, толстая металлическая оковка и двойное стекло внутри. Поэтому Костя приложил силу для толчка, чтобы дверь распахнулась сразу на необходимую ширину, и не пришлось её придерживать.

Но что-то пошло не так. Костя сначала ощутил сопротивление, а потом услышал сдавленный вскрик. Чёрт! Он кого-то ударил?

И точно. На мраморной плитке лежала девчонка. Его ровесница. Хорошенькая, это он заметил сразу. Голубые глазки, вздёрнутый носик, розовые губки. Вот только сейчас её лицо скривилось от боли, и на Костю она смотрела очень недобро.

Так, что он сразу понял – накрылся его шанс медным тазом. Такие девчонки, как она, всегда жалуются на таких хулиганов, как он. Костя даже хмыкнул, отчего уголок его губ приподнялся, кривясь. Прям обидно. Такой косяк в самый первый день, в самом начале новой жизни, можно сказать, уже оборвавшейся.

А раз так, то не стоит и корчить из себя хорошего парня. Привычный цинизм закрыл его непроницаемой бронёй. Костя прошёлся по девчонке самым сальным взглядом, какой только сумел изобразить. Она ожидаемо покраснела, начала одёргивать платьице в какой-то мелкий цветочек.

На долю секунды Косте стало стыдно. Может, зря он обижает эту ромашку? Он протянул девчонке ладонь, загадав про себя – если примет руку, то всё обойдётся.

Но она не приняла. Скривилась, как будто он ей лягушку протянул, и поднялась сама. Костя снова одарил её кривой усмешкой, а потом ещё нарочито пялился на грудь. В общем, довёл девчонку до белого каления. Она обозвала его придурком и просочилась в школу.

Костя смотрел ей вслед через двойное стекло. И впрямь хорошенькая, из-за такой можно и шанс профукать.

Девчонка вдруг обернулась и, заметив его взгляд, показала неприличный жест. Ещё и с характером. Он хмыкнул.

Даже жаль, что через пару минут она будет в кабинете у директрисы, и после этого Костю даже на порог этой школы не пустят. Как раз сейчас ему нестерпимо захотелось учиться. Он даже представил, как сидел бы на задней парте и любовался затылком этой незнакомки с толстой косой и каштановыми завитками, падающими на нежную шею.

3

Настроение уже не было таким безмятежным, но Костя запретил себе киснуть. Что бы ни случилось дальше, у него останется это лето на юге. Если выпадет наихудший расклад, и дед его выставит, он отправится к морю. Найдёт там какую-нибудь работу.

К отцу больше не вернётся. Это стопроцентно! Не зря же он преодолел почти две тысячи километров автостопом, развлекая дальнобойщиков анекдотами. Всего и нужно-то – продержаться до декабря. А там ему стукнет восемнадцать. После совершеннолетия Костя сможет сам определять свою жизнь.

Тем более ещё пока ничего не решено. А значит, и париться рано.

Он подставил лицо южному солнцу, что так и пыхало жаром. Там, откуда он приехал, лето уже пошло на спад, а здесь, кажется, только набирало обороты. Загар прилипал к коже, как грязь к ботинкам. Летали разные мошки и бабочки, пели какие-то птицы, в траве стрекотали цикады. Всё цвело, перемежая зелень яркими вспышками.

Одним словом, красота.

Обратный путь пролегал через речку Прохладную. Костя перегнулся через облупленные перила моста и посмотрел на бегущую воду. Дед сказал, там бьёт много ключей, поэтому и вода всё лето прохладная. Надо будет это проверить на собственном опыте. А то он живёт на юге уже четвёртый день и ещё ни разу не искупался. Пора исправлять это упущение.

Но сначала отчитаться перед дедом. Костя решил, что скажет ему всю правду. Если у него и есть шанс стать хорошим парнем и начать новую жизнь, то начинать её с вранья уж точно не стоит.

Никос Анастасович выслушал его внимательно. И разговор с Маргаритой, и неудачное столкновение с местной девчонкой. О ней дед расспросил подробно, заставил дать точное описание внешности. А потом, похмыкав, сказал:

– Не могу сказать точно, кто это, но рано ты, Костас, нос повесил. Ты от людей мало добра видел, потому и не веришь в него. А у нас, на Кубани, люди другие – добрее, душевнее.

Егорову хотелось верить словам деда, но губы сами привычно искривились, задирая левый уголок вверх.

– Посмотрим – увидим, – подытожил Никос Анастасович, добавляя: – Сходи-ка, нарви овощей и зелени для салата. Пора обедать.

Огород у деда был небольшой, но росло здесь столько всякой всячины, что Костя не всему мог подобрать название. Впрочем, огурцы и помидоры он нашёл быстро – Никос Анастасович вчера показывал. Как и грядку с зеленью.

Егоров аккуратно взял в ладонь спелый томат, восхитился так и пружинившей сочной мякотью. Это было совсем другое, живое, настоящее. Не то, что овощи в пластиковой коробочке из супермаркета.

Отец тоже мог бы что-то выращивать, вот только он это ненавидел. Копаться в земле – это для дебилов. Нормальный мужик пробивается в городе – это было кредо отца. Ему самому пробиться не удалось, поэтому он злился ещё больше и винил в своих неудачах младшего сына.

Здесь же, у деда, Костя впервые почувствовал спокойствие, даже умиротворение. Ему нравилось всё. И небольшой саманный домик, выбеленный и разрисованный синим орнаментом вокруг окон. И аккуратные ряды грядок. И яркие цветы на клумбе перед домом. И скамейка, на которой так хорошо сидеть, любуясь закатом.

– Костя, ты скоро? – позвал дед из раскрытого настежь окна, и Егоров встревоженно спохватился. Но тут же вспомнил, где он, и широко улыбнулся.

– Иду, деда! – крикнул в окошко. Подкинул на ладони огурец, с хрустом откусил половину. Теперь можно не вздрагивать каждый раз, заслышав своё имя.

После обеда Никос Анастасович прилёг вздремнуть. Он называл это «тихим часом». Включал телевизор, чтоб «бубнил про что-нибудь», и сладко засыпал. Костя попытался последовать его примеру, но действительно бубнящий из-за стены телевизор и обилие мыслей в голове не давали уснуть.

И, тихо собравшись, Егоров отправился на речку.

Вокруг стояла та особенная, наполненная звуками тишина, которая бывает исключительно в сельской местности.

Сам Костя вырос в небольшом городе. Их дом стоял в частном секторе, на окраине. От конечной маршрутки ещё минут пятнадцать пешком. Но всё равно в ушах стоял неумолчный гул. Ездили машины, гремело железнодорожное депо с гудками локомотивов. Что-то постоянно строилось, укладывалось, дымило и чадило.

А здесь пахло скошенной травой. У соседнего дома кудахтала курица. Да где-то вдали слышались голоса ребятни.

У речки никого не было. Костя нашёл еле заметную в вымахавшей траве тропинку и спустился к самому берегу. Быстро стянул шорты и футболку, чуть подумав и воровато оглянувшись, присоединил к ним и трусы. Взял разбег в три шага и с громким плеском бултыхнулся в воду.

Ух ты! Как хорошо! Вода и вправду оказалась холодной. А разогретой солнцем коже и вообще почудилась ледяной. То, что надо в такую жару.

Костя поплыл на середину, нырнул, старательно тараща глаза и силясь что-нибудь рассмотреть в коричневатой воде. Он нырял уже несколько раз, стараясь набрать побольше воздуха и коснуться дна рукой. И кажется, ему это наконец удалось. По крайней мере, пальцы прошлись по чему-то скользкому, вязкому и холодному.

Он снова вынырнул на поверхность, ощущая азарт пионера, готового совершить своё первое открытие, как вдруг услышал смех и звонкие девичьи голоса.

4

Галина Александровна расстроилась. Ничего не сказала, но я знала её несколько лет и видела, как печально опустились уголки губ. Спорить или ругаться она, конечно, не стала. Она была интеллигентной женщиной, да и понимала, что с моим отцом не поспоришь.

И всё равно мне было неловко. Я должна была предусмотреть его упрямство, но почему-то понадеялась, что сумею переупрямить. Напрасно. Это была наивная надежда и оттого ещё более обидная.

Обратно я шла расстроенная. А у дверей вспомнила о хулигане. Отчего настроение испортилось окончательно.

Понаехали, блин, всякие!

Станица у нас большая, но все друг друга знают. Если и не напрямую, то через одно, максимум два рукопожатия. И зимой тут всегда было спокойно – можно даже дверь не закрывать.

А вот летом приезжали отовсюду. Кто к бабушкам-дедушкам в гости. Кто просто снимал полдома или весь дом для отдыха на юге. От нас до моря полтора часа на машине, потому и цены невысокие. А природа и солнце те же самые – южные.

Ещё на сезон приезжало много работников, которые трудились в полях и на виноградниках. Мой отец для своих выстроил отдельный барак. Многие стремились попасть именно к нему, потому что он не брал денег за жильё. И платил по-честному. А что орал – так то прожжённых работяг мало волновало. Они и сами умели выражаться ещё похлеще.

Интересно, а этот хулиган, он приехал отдыхать или работать?

Впрочем, какой из него работник! Я вспомнила самоуверенное выражение, которое так портило симпатичное, в общем-то, лицо и поняла, что работать в поле этот городской хлыщ ни за что не станет. Это ж ручки испачкать можно. А у него наверняка маникюр.

Я посмотрела на свои ногти, коротко обрезанные, чтобы не мешали играть на гитаре, и хмыкнула. Вот вам и разница между городским мальчиком и деревенской девочкой.

С завтрашнего дня отец велел участвовать в уборке винограда. Хотя в моём участии и не было особой необходимости. У Валерия Палыча хватало работников. Да и предыдущие полтора месяца лета я только помогала Оксане по дому, читала и бегала с девчонками на речку.

Пока не решила поступить по-своему и поработать в музее. Так что это было наказание. Отец уверен, что тяжёлый физический труд поможет мне лучше усвоить урок. Самое обидное, что и урока тут никакого не было. Просто господину Виноградному подчиняться должны все и единственная дочь в первую очередь.

Впрочем, я обижалась только на насилие – не люблю, когда меня к чему-то принуждают. Неважно, к труду или послушанию. Самой работы я не боялась. Подумаешь, три недели на свежем воздухе понаклоняться, поразгибаться, да тяжеленные корзины потаскать.

Другие вон специально в спортзалы ходят, чтобы тяжести таскать. А мне ещё и заплатят. Одним словом – кругом польза.

– Нат! Ната! – этот голос я узнала сразу.

Обернулась. Моя подруга Машка махала мне из-за забора. Я подошла, просунула нос между штакетинами. Вздохнула.

Машка сразу всё поняла.

– Не пустил?

Я покачала головой.

– Наказал?

Я покивала.

– На виноград?

Я снова кивнула. И мы обе прыснули. Сейчас всё это выглядело весьма забавным. К тому же реакция моего отца оказалась довольно предсказуемой. Машка вот сразу всё поняла.

– Когда приступаешь? – поинтересовалась она, протягивая между штакетин ягоды малины в открытой горсти.

– Завтра, – вздохнула я, но малину взяла. Она у Агаджанянов росла крупная и сладкая.

Машку мою по паспорту звали Маринэ. И внешне она была типичной армянкой – смуглокожей, тёмноволосой и кареглазой. И обладала внушительным, подчёркивающим национальность носом.

– Маринэ! – позвала её из дома мать и что-то спросила по-армянски. Машка так же громко что-то ей ответила.

Несмотря на то, что мы дружили с детства, армянский язык так и оставался для меня набором звуков. Подруга как-то пыталась меня научить, но потом махнула рукой и заявила, что я необучаема.

У самой Маринэ к языкам была склонность. И она искренне не понимала, как можно быть такой непробиваемой.

Зато гитару она так и не освоила. И эта разница легко примиряла нас с успехами друг друга.

– Тебе пора? – поинтересовалась я, доедая ягоды.

– Наоборот, мать услышала твой голос, сказала, чтобы мы шли на речку, если у нас других дел нет. А то я целый день во дворе, уже глаза ей намозолила. И тебе пора отдохнуть, пока отец виноград или свёклу не заставил убирать.

Мы обе рассмеялись. Правда я смеялась не слишком весело. Тётя Гоар, так звали Машину маму, даже не задумавшись, попала не в бровь, а в глаз.

– Ладно, – решила я, – идём. А то правда потом может и не получиться. Встречаемся на повороте через пять минут.

Я побежала домой.

Поздоровалась с Оксаной, крикнула, что пойду с Машкой на речку, и помчалась в свою комнату за купальником. На выходе мачеха меня поймала.

– На, попить возьми, – протянула холодный термос и напутствовала: – В тени лежите, солнце злое сейчас.

5

Нам повезло – берег оказался абсолютно пустым. Ни одной живой души, даже лягушки, разомлевшие от жары, попрятались и умолкли. Ребятня обычно приходила с утра, когда солнце ещё не такое активное. А взрослые, наоборот, подтягивались к вечеру – окунуться после работы.

Вот и получалось, что днём здесь никого не было. Можно купаться, загорать и болтать, никого не стесняясь.

Мы бросили вещи прямо в траву, не спеша растилась полосатое полотенце, одно на двоих. Ещё успеется потом, когда, накупавшись вдоволь, захотим растянуться на солнышке, чтобы согреться после холодной воды. А сейчас не терпелось скорее скинуть одежду и смыть пот с взопревшей кожи.

– Помнишь Петьку? – спросила Маринэ, быстро стягивая джинсовые шорты.

– Петьку? – переспросила я, пытаясь понять, о ком она говорит.

– Ну да, Курбатова с Усатовой улицы, – подруга не заметила моего затруднения и продолжила сама: – Он из армии в следующую субботу возвращается. Тёть Света сказала.

Услышав фамилию, я сразу поняла, о ком она. Перед глазами появилось обрамлённое соломенными кудрями приятное лицо с голубыми глазами и пушком над верхней губой. Петькин папа – Иван Дмитриевич – уже много лет работает у моего отца бригадиром. Он дядька серьёзный, ответственный и находится на хорошем счету.

Они как-то за столом в шутку обсуждали, что поженят своих детей, когда те вырастут. У Петьки тогда как раз наступил возраст, когда самым весёлым развлечением было подкидывание лягушек девочкам за шиворот. Поэтому я прилюдно наотрез отказалась идти за него замуж. Он обиделся, топнул ногой и сказал, что пойду как миленькая, если не хочу получить полное платье лягушек.

Взрослые тогда долго смеялись.

Значит, Петька возвращается.

– Тёть Света, наверное, большой праздник устроит?

Я стянула сарафан, скинула босоножки и, оставшись в жёлтом раздельном купальнике, двинулась к реке. Ступала осторожно, вглядываясь в примятую траву, чтобы ненароком не наступить на стекло. Прошлым летом серьёзно порезала стопу, так что теперь была опытная и осторожная.

– Ещё какой! Оба хутора позвала, – Машка уже стояла по колено в воде и, задрав подбородок вверх, принимала солнечные ванны. Повернулась, снисходительно взглянула на меня и закатила глаза: – Ну ты и копуша!

Трава как раз уже кончилась, начался рыхлый влажный песок. Я бегом преодолела последние метры и с разбегу плюхнулась в воду, мстительно окатив Машку водопадом холодных брызг.

Она захохотала и нырнула вслед за мной.

Мы бегали вдоль берега, пытаясь поймать друг друга. Прыгали в воду сидя, плашмя, «уточкой». Смеялись как сумасшедшие. Особенно, когда с Маринэ при очередном выныривании соскользнул верх купальника.

В общем, наслаждались беззаботным летним днём, как могли.

Смеяться я прекратила резко. Никогда не считала себя мнительной, но вдруг накатило неприятное чувство – словно по спине, между лопаток провели холодной ладонью. Я обернулась, ещё не понимая, что меня насторожило. И вдруг услышала тихий всплеск.

– Маш, – голос предательски дрогнул. И Маринэ тут же отреагировала, подплыла ко мне.

– Что?

– Здесь кто-то есть.

– Да ну, утка, наверное! – она отмахнулась. – Никого же не было. А если и пришёл кто потом, мы б услышали. Да и увидели – пляж-то тут один.

– Там кто-то есть, – чувствуя, как кожа покрывается противными мурашками, я указала на заросли камыша метрах в пятнадцати от нас. И добавила: – Он следит за нами.

– Эй, кто там?! Покажись! – Маринэ всегда была смелее меня. В детстве она бросалась засунутыми за пазуху лягушками обратно в обидчиков.

Вот и сейчас бесстрашно направилась к камышам.

– Маш, не ходи… – жалобно проблеяла я, не в силах двинуться с места.

– А ну выходи! – потребовала она, находясь уже на полпути к укрытию шпиона. А потом резко присела, набрала со дна вязкой глины в горсть и швырнула в камыши.

Плюхнула вода и пошла рябью. Наблюдатель отшатнулся от летящей в него грязи. И, поняв, что раскрыт, нырнул в сторону другого берега.

– Натка, лови его! – азартно крикнула Маринэ, собрав ещё грязи и снова швыряя в обидчика.

Он быстро плыл к противоположному берегу.

– Ату его, ату! – Машка прыгала в воде, радуясь лёгкой победе, и не могла сдержать эмоций. В то время как я просто пялилась на улепётывающего шпиона, который мощными гребками рассекал потревоженную водную гладь.

Противоположный берег был более крутым. Шпион выскочил из воды и, цепляясь за траву, принялся быстро карабкаться вверх, мелькая голым, белоснежным на фоне загорелого тела, задом. У меня отвисла челюсть. А Маринэ победно захохотала.

– Портки где потерял, шпион?! – крикнула она ему вслед.

Он поскользнулся и вцепился в кусты, чтобы удержать равновесие. Но поехавшая в сторону нога заставила его развернуться. Лицом ко мне. Наши глаза встретились.

И я окончательно окаменела, потому что это был тот самый грубиян, который толкнул меня сегодня на школьном крыльце.

6

Хотелось ржать и провалиться под землю. Причём одновременно.

В такую идиотскую ситуацию Костас давно не попадал. Никогда не попадал, понял он, чуть поразмыслив. Герой – продемонстрировал девчонкам сразу все свои достоинства. Со всех сторон.

Он всё-таки хмыкнул. А потом призадумался.

Если после первой встречи голубоглазка и не пожаловалась на него, то теперь уж точно не промолчит. После того, как он продефилировал перед ними, в чём мать родила, не промолчит.

Костас огляделся и присел в кусты, завидев неподалёку спешащую по своим делам грузную тётку.

И как ему теперь возвращаться домой?

Вещи-то находились недалеко, на этой же стороне. Но, если он начнёт пробираться к берегу по кустам, прогнавшие его девчонки обязательно услышат, а если обойдёт по дороге – его голый зад увидит та тётка или ещё кто.

В общем, ситуация получалась патовая. Да ещё и ягодицы начало припекать. Похоже, он присел прямиком в крапиву.

Костас снова хмыкнул – нет, ну вот как подобное могло случиться?

И смех, и грех – как иногда приговаривал дед Никос.

Костя выждал, пока тётка скроется из виду, убедился, что больше поблизости не видно ни одной живой души, и по кромке дороги короткими перебежками бросился к тому месту, где так опрометчиво разделся догола.

Всё-таки он попал…

Это Костас осознал, когда подобрался к вещам очень близко. Так близко, что мог разглядеть вышитые китайскими производителями буквы на заднем кармане джинсов.

К сожалению, прикрытие в виде кустов заканчивалось буквально в трёх шагах от одежды. Чуть дальше, чем дотягивались его руки. И продолжавшие плескаться на другом берегу девчонки непременно заметили бы неудачливого вуайериста, решись он подойти.

Пришлось выбрать место с минимальным содержанием крапивы и засесть в засаде. То есть продолжить заниматься подглядыванием.

Девицы же были уверены, что он убежал далеко, и, никого не стесняясь, громко обсуждали только что произошедшую сцену.

Костас покраснел. Оказывается, прежде он многого о себе не знал. И даже не догадывался.

Вот только внимания ему уделили не слишком много. И вскоре сменили тему, словно его тут и не было.

Обидеться, что ли? Или снова показаться во всей красе?

Но Костя не решился, для первого раза они и так разглядели достаточно.

Сидел он долго. Изредка осторожно менял позу. Так, чтобы на другом берегу не увидели шевеления кустов. И чертыхался.

Ноги давно затекли. Хотелось пить. К тому же солнце уже перебралось на другую половину, и теперь кусты не давали тени, открывая беспощадным лучам обнажённое тело.

И всё же Костас ещё надеялся на благополучный исход. Должны же эти нервомотки когда-то уйти? Вот только девушки, не догадываясь о проблемах незадачливого шпиона, продолжали нежиться в лучах жаркого солнца на огромном полосатом полотенце.

И тут со стороны дороги Костя услышал весёлые голоса. Взрослые.

Он понял, что это конец. Окончательный и бесповоротный.

Нужно было что-то немедленно предпринимать, потому что голоса неумолимо приближались. Ещё пара-другая минут, и его, съёжившегося на солнцепёке, обязательно увидят.

Решение пришло мгновенно. Костас плашмя бросился в траву и пополз к вожделенной одежде. Острые листья осоки больно оцарапали кожу. По особо нежным частям прошлась злая крапива.

Но Костя, как разведчик в стане врага, даже не пикнул, продолжал быстро ползти. Схватил одежду и, не снижая набранной скорости, как ящерица юркнул в спасительные кусты. Там уже поднялся во весь рост и припустил вглубь сплетения ветвей.

Никос Анастасович слегка волновался за внука. Совсем чуть-чуть. Но всё же то и дело поглядывал на часы.

Когда он проснулся, Костик уже ушёл. Записки Никос Анастасович не обнаружил, но первые пару часов был абсолютно спокоен. Всё же парню уже семнадцать, чай, не маленький.

Но постепенно беспокойство настырным жучком-древоточцем начало шебуршать, порождая тревожные мысли. Всё же ему семнадцать. Ни с кем из местных он познакомиться не успел. В станице к чужакам относились терпимо, но стычки иногда вспыхивали.

Металлическая калитка звонко хлопнула, возвещая о возвращении внука.

– Ну слава богу, – пробормотал Никос Анастасович, однако, не делая и малейшей попытки подняться с дивана.

Не надо демонстрировать мальчику, что он пытается его контролировать. Им ещё только предстоит выстроить доверительные отношения.

Правда, когда Костас вошёл в дом, старый учитель всё же не смог усидеть на месте, но совершенно этого не заметил. А на лице у него утвердилось выражение крайнего изумления.

– Костя, – выдохнул он, глядя на внука.

– Всё нормально, деда, – Костас небрежно пожал плечами, но, не сдержавшись, поморщился. Даже при таком лёгком движении футболка тёрлась о сгоревшую кожу и причиняла боль.

Лицо, шея и руки внука, то, что виднелось, из-под одежды было ярко-розового цвета и испещрено тонкими длинными порезами, а ещё украшено зеленоватыми разводами.