Мелодия, ставшая прахом.

Том I — Белая коза

Глава I. Белая

В деревне говорили, что коза эта — нечистая. Появилась она весной, когда снег уже сошёл. Худая, белоснежная, с одним выщипанным боком, будто кто-то вырвал клок шерсти вместе с кожей. На шее — старый верёвочный ошейник, обрывок колокольчика. Она стояла у старого колодца и смотрела прямо в лица людям. Так смотрят не животные — так смотрят только те, кто слишком много понял… Как настоящий человек.

— Гони её, — сказала тётка Марфа. — Придёт беда от неё.
— Откуда взялась-то? — спросил Семён-пастух.
— Откуда зло берётся? Само приходит, — ответила Марфа и перекрестилась.

Семён не стал гнать козу, но и не подошёл. Он жил один, в маленькой избе на краю деревни. Все знали его как молчаливого. И на этом все. Он заметил, что коза не уходит. Стоит возле него, будто ждёт чего-то.

На третий день он всё-таки вышел к ней с ведром воды.

— Пей, если живая, — сказал он.

Коза посмотрела на него. Вода дрожала в ведре, как будто боялась.

Так началось их странное знакомство. Семён назвал её просто — Белая. Она жила за сараем, в старом загоне. Ела мало, молока не давала. Но постоянно хотела с кем-то найти будто общий язык — как человек с человеком. Постоянно держалась около Семёна. Он говорил с ней, как с живой…

— Люди злые стали, Белая. Смеются, когда видят слабого. А ведь раньше так не было, — говорил он.

Коза молчала. Иногда поворачивала голову и смотрела прямо ему в глаза. Взгляд был больным, жалким. В этом взгляде было что-то, от чего у Семёна дрожали руки.

Однажды к нему подошёл Никита — деревенский мальчишка лет пятнадцати, худой, бледный.

— Дядь Семён, а почему она у вас? — спросил он.
— А кому она нужна? — ответил тот. — Пусть живёт.
— А если она заразная?
— Все мы чем-то больны, — сказал Семён. — Кто делом, кто душой.

Мальчик долго смотрел на козу. Потом протянул руку. Белая обнюхала пальцы и вдруг лизнула их. Никита заржал. С тех пор он стал приходить каждый день. Приносил хлеб, морковку, иногда просто сидел рядом. Семён молча наблюдал. Ему было странно видеть, как между ними возникает что-то похожее на дружбу — у мальчика, которого дразнили «ненормальным», и козы, которую считали проклятой.

— Сегодня они опять меня толкнули, — сказал Никита как-то вечером, когда мы разговаривали с Белой.
— А ты?
— А я не один, — ответил он и погладил Белую. — Со мной она.

Семён хотел что-то сказать, но не смог. Впервые он заметил, что мальчик и коза сидят одинаково: головы чуть повернуты вбок, глаза смотрят куда-то вдаль, туда, на обрыв. Он вспомнил слова матери Никиты, сказанные год назад: «Ему врачи что-то ставили, но он тихий. Только иногда всё пишет в тетрадке — про какую-то музыку.»

Вечером поднялся ветер. Белая тревожно ходила у сарая, плакала. Никита сидел на ступеньках, держал старую губную гармошку. Он был творческим человеком. Играл тихо, неуверенно. Мелодия была простой. Но в ней было что-то такое, что заставляло сердце сжиматься. И сердце Белой сжималось почему-то также.

Семён стоял у окна и слушал. Он не знал, кому принадлежит этот плач — козе или мальчику. Или, может быть, обоим сразу.

Наутро Белая исчезла. Следы вели к реке, потом терялись. Никита бежал вдоль берега, кричал её имя:

— Бе-е-е-е-лая моя, ты же моя часть, где ты?!

К вечеру он вернулся, мокрый. Сел у порога и прошептал:

— Она вернётся. Она не могла просто уйти. Я же у себя, тут.

Семён ничего не ответил. И тогда мальчик добавил еле слышно:

— Если она не вернётся, я всё равно буду её ждать.

Глава II. Смешки

Весна в этом году пришла неохотно. Белая выходила на окраину деревни вместе с Никитой. Она шла осторожно, каждое движение её давалось ей с болью, но глаза её были живыми — внимательными, как у Никиты, почти человеческими. Парень держал в руке старую верёвку, привязанную к её шее.

— Пойдём, не бойся. Сегодня тепло, — шептал он.

Они прошли мимо огородов, где женщины садили лук. Марфа, заметив их, резко выпрямилась.

— Опять со своей нечистью ходишь? — громко крикнула местное «Хамло».
— Она не нечисть, — ответил Никита. — Она добрая.
— Добрая? Хахахах, — проржала тётка Марфа.

Белая вздрогнула и опустила глаза. Никита опустил глаза. Он уже привык, что смеются — не впервые. Но почему-то сейчас этот смех был особенно тяжёлым, как будто вдвойне.

Днём, у старого пруда, его поджидали трое: Тимур, Арслан и Арсений, те самые, что вечно травили Никиту и издевались над козой, хотя всё это было направлено на одну личность.

— Эй, пастух с козой! — крикнул Тимур. — Ты с ней спишь, да?

Они заржали. Никита молчал. Белая стояла рядом, настороженно, как будто понимала. Мысли с Никитой были идентичны.

— Ну чё ты молчишь, больной? — Арсений толкнул его. — Или боишься, что она обидится?
— Отстаньте, — сказал Никита.
— А то что? — Арслан подошёл ближе и бросил в Белую кусок земли и камней. Она дёрнулась, взвизгнула, побежала к воде.
— Не трогайте её! — крикнул Никита, но было поздно. Белая носилась у берега и вдруг поскользнулась, упала прямо в холодную воду.

Никита кинулся за ней, не думая. Вода была ледяная. Ему было холодно, но так, как будто сам полностью в воде. Сам он нащупал что-то — шею, колокольчик.

Вытащил её на берег, дрожал сам и держал на коленях, пока она кашляла. Она подняла голову и посмотрела прямо в глаза. В этот момент Никита впервые подумал, что она понимает каждое слово.

Позже вечером он сидел у костра с Семёном.

— Зачем ты опять туда полез? — спросил пастух, осуждая.
— Потому что если бы она умерла, я бы не смог.
— Что не смог бы?
— Дышать, — ответил Никита просто.

Семён долго молчал.

— Люди не поймут тебя, Никитка. Они боятся тех, кто чувствует.
— А вы?
— Я? Я просто старый. Мне уже всё равно, кого бояться.

Семён встал, пошёл к реке, а Никита остался у костра. Белая лежала рядом.