Мемуары ведьмы

Глава 1. Сон.

Поговаривают, что ведьмы часто чуют грозу задолго до того, как небо нахмурится.

Не нужно быть ведьмой, чтобы почувствовать до ее приближения: кожей, нутром, каждой клеточкой своего существа. Свинцовые тучи, словно тяжелые занавеси, затягивали небосвод, воздух наполнялся металлическим привкусом озона, а где-то вдали, за зубчатой линией леса, глухо ворчал гром, как пробуждающийся зверь. Первые капли, предвестники ливня, начали падать на сухую землю, поднимая крошечные фонтанчики пыли.

Мой взгляд зацепился за маленькую, изящную фигурку. Босая, она бегала по высокому, волнующемуся под порывами ветра лугу, ловя языком редкие, прохладные капли дождя, будто драгоценный дары с небес. Волосы, выбивавшиеся из тугих, стягивающих виски косичек, липли к влажным щекам, а легкое ситцевое платье, ставшее почти прозрачным от влаги, облепляло ее колени.

— Агнесс! — Резкий окрик пожилой женщины, напоминающий удар грома, прорезал воздух, заставив девочку вздрогнуть и остановиться. — Сколько раз тебе говорить — не уходи далеко от дома!

Ее голос, вспорол молнией воздух. Хрупкая фигурка замерла и обернулась. На крыльце, темным силуэтом на фоне свинцового неба, стояла женщина. Взгляд ее серый глаз был ледяным и пронзительным, а глубокие морщины, высеченные искусный резцом, превращали ее лицо в глиняную маску.

— Но, бабуль, я люблю дождь… — пролепетала девочка, но слова замерли на губах под тяжелым взглядом женщины.

— Никаких «но». Идет буря.

В доме пахло мокрой землей и горьким чабрецом. Знакомые запахи, обычно наполнявшие меня ощущением покоя и уюта, в давящей атмосфере сейчас казались зловещими, чужими. Дождь хлестал по стеклам, как разъяренный зверь, с силой пытающийся ворваться внутрь.

— Бабуль, — прозвучал детский голос — а почему ты всегда говоришь, что ведьмы чувствуют грозу? Мы что, правда… ведьмы?

Бабушка, помешивая что-то в котелке, издала хриплый смешок.

— Вздор. Просто сказка.

Но, увидев, как тень разочарования промелькнула на невинном лице девочке, она подошла, села рядом и, взяв маленькие дрожащие ладони в свои, крепко сжала их.

— Хочешь, расскажу тебе один секрет? — Ее низкий и хриплый голос был подобен шепоту.

— Конечно, хочу! — В глазах малышки светилось неподдельное любопытство. Девочка как будто ждала привычной теплой, ласковой улыбки… Но лицо бабушки начало плыть, искажаться, словно воск на огне. Черты расплывались, теряя знакомые очертания, превращаясь в гротескную, пугающую личину.

— Бабуль? Бабушка Дема? Что с твоим лицом? — Голос девочки звучал глухо, превратившись в хриплый шепот.

От ужаса она отшатнулась, опрокидывая стул, он упал с оглушительным грохотом. В тот же миг комнату озарила вспышка молнии, и пространство разорвал пронзительный, полный боли крик.

***

Я резко распахнула глаза, пытаясь окончательно проснуться от этого жуткого сна. Дождь яростно барабанил по окну, будто пытался ворваться внутрь. Всего лишь сон… Но липкий ужас, нависающий липкой паутиной, опутал меня, не давая дышать. Сердце бешено колотилось, а в ушах все еще стоял тот крик — крик, полный боли и… отчаяния. Беспокойство, холодное и тягучее, не отпускало меня до самого рассвета. И с первыми лучами солнца пришло четкое осознание: люди из сна мне совершенно незнакомы.

Жизнь — непредсказуемая штука. В один момент швырнет тебя лицом в грязь, а в следующий — осыплет несметными богатствами, даже не поморщившись. Загадка лишь в том, на чьей стороне окажешься ты. Мне вот не повезло. Удачу за хвост я не поймала, росла практически сиротой в доме на отшибе, под присмотром странной… даже не бабки, а женщины, чей возраст неумолимо катился к старости. Холодной, не терпящей ни слез, ни слабости. Нашими отношениями сложно было назвать даже нейтральными — скорее, с ее стороны сквозил постоянный, едва уловимый снобизм. Именно поэтому в своих мыслях я окрестила ее Старухой.

Родства между нами не было. Осознала я это лет в восемь, хотя деревенские шепотки о том, что детей у нее отродясь не бывало, витали в воздухе и раньше. Просто тогда я была слишком мала, чтобы замечать очевидное. Матерью она, конечно, была никудышной. Хотелось бы, ради красного словца, заявить, что мир, не познавший ее материнской любви, потерял нечто бесценное, но увы в деревне ее — даже добрым словом никто не поминал. Зато надзирательницей была безупречной — тяжелый нрав, железная воля и холодная, отстраненная красота. Истинная старшина в юбке. Даже в преклонных летах сохраняла остатки былой красоты. Не той кричащей, мимолётной, что увядает, подобно срезанному цветку, а той, что с годами становится лишь величественнее и прекраснее. Я часто представляла ее в молодости: ослепительная красавица, от которой у мужчин дух захватывало. Взгляд зеленых глаз — острый, пронзительный, а голос, пусть и с хрипотцой, обволакивал, похлеще игольчатой змеи, сжимающиеся свои разноцветные кольца, на шее бедной мыши.

Природа, видно, решила поиздеваться, наградив меня… своеобразной индивидуальностью. Да, индивидуальностью — не отнять, но такой, что в общепринятые рамки никак не вписывалась. Два огромных янтарных глаза, вечно удивленно распахнутые, хромота на одну ногу, а седина… Седина в тринадцать — насмешка мироздания, шепчущая о вселенском хаосе, где мне отведена роль даже не песчинки. К семнадцати я стала полностью седой. Старуха, душа которой, казалось, давно пропиталась запахом медных монет, пришлось раскошелиться на краску из сумаха. «Что не сделаешь, чтоб товар не залежался», — ворчала она, марая мои волосы едкой жидкостью. Но увы, даже эта уловка не помогла — на меня, словно на бракованную куклу, покупателей не нашлось. На рынке невест я была чем-то вроде пугала, выставленного на всеобщее посмешище. Впрочем, меня это волновало не больше, чем вчерашний снег. В такой ситуации лишь бы выжить, а не замуж выходить. У нас в деревне все просто: девица красивая да работящая — счастливица. А я красотой не блистала, да еще и с хромотой, из-за которой любая работа становилась каторгой.

Глава 2 Отражение зверя.

Глава 2. Отражение зверя.

– Стой, – хриплый голос прозвучал так близко, что я невольно вздрогнула, сжавшись в комок. Ледяная волна страха окатила спину, заставляя мышцы онеметь.

– Что? – басом отозвался второй, его голос доносился чуть дальше, словно он отступил на шаг, насторожившись.

– Стая! – голос стоявшего рядом мужчины дрожал, срываясь на хрип. – Ты говорил, проблем не будет! Эти твари нас пасли, не мы охотились не на волчАт, а они на нас!

И тут до меня, наконец, дошло: один из этих уродов точно не местный, говорил на странном диалекте, с грубыми, искаженными словами, напоминающими первобытное наречие.

– Сука, если бы не эта баба… отвлекла нас. Они идут с запада… Нужно к лошадям. Если это стая, – голос дрогнул, в нем проскользнула неприкрытая паника, – нам конец.

– А с девкой что?

– Если она здесь, ей не сбежать. От стаи… – договорить он не успел. Воздух разорвал жуткий, леденящий кровь рык, от которого по горам прокатилось эхо.

– Бежим! – два голоса слились в один, и мужчины, позабыв обо всем, рванули прочь от камыша, ломая кусты, спотыкаясь о корни, проклиная все на свете.

Медленно, точно во сне, я выпрямилась. Ужас сковал меня. На другом берегу озера, темными силуэтами на фоне свинцового неба, стояла стая. Волк, огромный, с черной, шерстью, шагнул к воде, а за ним двинулась вся стая огибая озеро. Где-то в подсознании мелькнула отчаянная мысль: волки действительно пришли с запада. Холодный, пронизывающий до костей ветер донес запах мокрой псины, подтверждая немую угрозу, исходящую от безмолвных фигур на противоположном берегу.

Мозг, наравне с загнанным зверем, метался в поисках выхода. Эти двое побежали от хижины, в противоположную сторону леса. У них есть лошади – и как бы мне не хотелось это признавать – шанс спасти свою шкуру. А у меня не то, что лошади, даже здоровых ног нет. Колели и так адски болели после бешенной гонки, а искалеченная нога, простреливала острой болью.

Мне нужна хижина, я повторяла эту фразу как мантру, пытаясь убедить саму себя, что это здравая идея. Да, она ветхая…полуразрушенная и с дырявой крышей, но там есть стены, а какое-никакое укрытие… да, это определённо лучше, чем открытая местность.

Возможно, это мой единственный, пусть и призрачный, шанс спасти свою шкуру. Закусив губу до боли, я рванула к хижине, оставляя за собой темные, мокрые следы на пожухлой траве. Ветер свистел в ушах, а за спиной – раздирающий душу волчий вой – гнал меня вперед.

«Мамочки, еще чуть-чуть!» – прошептала я, хватаясь за корявые, мокрые ветки, царапая до крови пальцы. Стена дождя обрушилась на лес, превращая и без того скользкую тропу в настоящее месиво из грязи и перегнивших листьев. Ноги скользили, увязая в жидкой глине, но я упорно продвигалась вперед.

«А вдруг пронесет? – на задворках сознания пронеслась шальная мысль. Цепляясь за призрачную надежду, я буквально рухнула на покосившуюся дверь хижины, всем телом налегая на прогнившее дерево. Ноль реакции. Дверь, висевшая на одной ржавой петле, жалобно скрипнула, но ни в какую не поддавалась, как будто кто-то держал ее изнутри.

Признаюсь честно…дошло до меня не сразу: дерево и постоянная сырость. Конечно, ее расперло! Нужно приподнять, потянуть на себя…Я рванула вверх проклятую ручку, одновременно толкая дверь плечом. Раздался протяжный, мерзкий скрип и я протиснулась в образовавшуюся щель, нет, правильнее сказать ввалилась. Только оказавшись внутри, прислонившись к стене, я смогла перевести дыхание.

«Жива… пока жива…» – мысль пульсировала в висках вместе с бешено бьющимся сердцем.

Было темно, как в могиле, сырой, затхлый воздух, пахнущий плесенью и гнилым деревом, обжигал ноздри. На мгновение я ослепла, но когда глаза немного привыкли, то, из мрака стали проступать неясные контуры: старые обломки мебели, черное пятно от холодного кострища и зияющая огромная дыра в накренившейся крыше, сквозь которую виднелось свинцовое небо. Хижина выглядела так, будто вот-вот развалится, превратившись в груду трухлявых досок.

"Мы с тобой одной крови, сестренка," – горько усмехнулась я, окидывая взглядом свое убежище.

В темноте что-то мелькнуло, будто бы тень скользнула по стене. Я резко обернулась, затаила дыхание, прислушиваясь. Тихий шелест ткани и тишина. Медленно, стараясь не шуметь, я потянулась к толстой палке у ног. Онемевшие пальцы с трудом обхватили шершавое дерево. Сжав находку крепче, я шагнула на звук и замерла. В темном углу на меня смотрели два желтых глаза… Мои.

"Бесовские подштанники!" – выдохнула я, роняя палку, хватаясь за грудь. Откуда здесь, в заброшенной хижине, зеркало? Я подошла ближе, вглядываясь в мутное стекло, наполовину скрытое тяжелой парчой. Сдернув ткань, я увидела свое отражение: промокшая до нитки, с грязными, свалявшимися волосами, облепившими бледное лицо. Огромные, лихорадочно блестевшие глаза с расширенными зрачками смотрели на меня с диким, загнанным отчаянием. Да я сама сейчас похожа на затравленного зверя.

Тяжелая металлическая рама зеркала была треснута внизу, у моих ног лежал отколовшийся осколок. Мой взгляд скользнул по причудливому узору рамы, напоминающему переплетение колючих веток, и вернулся к своему отражению. И тут я оцепенела. Прямо над моим плечом, в зеркале, отражалась огромная белая волчья морда. Зверь смотрел на меня сквозь дыру в крыше. Его кроваво-красные глаза, прожигали меня насквозь.

На долю секунды наши взгляды встретились. Время замерло в ожидании катастрофы. Затем, бесшумно, словно призрак, волк скользнул в проем хижины, растворившись во тьме.

Мир погрузился в абсолютную черноту, поглотившую все звуки. И тут, совсем рядом, раздалось низкое, утробное рычание. В голове пульсировала одна-единственная мысль — это конец.

Глава 3. Незнакомка.

Девочка лежала на траве, раскинув руки. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву старых, могучих дубов, создавали причудливую игру света и тени на ее безмятежном лице. Густые, серебристые волосы, блестящие, словно тысячи тончайших паутинок, рассыпались по траве замысловатой, ажурной вышивкой. Закрыв глаза, она блаженно вдыхала терпкий аромат трав и древесной смолы, наслаждаясь ласковым прикосновением легкого ветерка. Роща находилась на вершине холма, откуда открывался захватывающий дух вид. Бескрайние, золотистые поля, темная полоска далекого леса и бездонное, лазурное небо, по которому лениво плыли пушистые облака, напоминающие сказочные корабли. Она тихонько напевала колыбельную — нежную, успокаивающую мелодию, которые обычно напивают матери своим детям перед сном.

Спи, моя звёздочка, ночь на пороге,

Феи танцуют в лунном чертоге…

Внезапный стук копыт и пронзительный скрип деревянных колес разорвали тишину, как будто кто-то невидимой рукой провел по натянутой струне. Девочка лениво приоткрыла один глаз, нехотя выныривая из сладкой дремы, и привстала на локти, с любопытством вглядываясь в сторону, откуда доносились эти неожиданные звуки.

— Гости? — прошептала она, откусывая хрустящий, сочный кусочек яблока. — В такую глушь… и на телеге. Странно. Интересно, кто это?

Из густых крон деревьев, неожиданно, показалась повозка, укрытая плотным, выцветшим от времени пологом. Ткань, некогда яркая, теперь носила на себе следы долгих странствий: выгоревшие пятна, заштопанные прорехи, прилипшие колючки и следы дорожной пыли. Повозку тянула пара мощных гнедых лошадей. Их бока, темные и гладкие, лоснились от пота, а широкие ноздри раздувались, жадно втягивая теплый, лесной воздух. Возница, суровый мужчина в странных облегающих черных одеждах, казавшихся продолжением лесной чащи, резко натянул поводья. Кожаная броня туго обтягивала его широкие плечи, а на поясе красовались острые ручные ножи. Но самым странным было то, что лицо мужчины скрывал глубокий капюшон и не проницаемая маска, которая придавала ему загадочный и угрожающий вид. Лошади, фыркнув, остановились у покосившегося забора, огораживающего старую, заброшенную на вид избу.

Мужчина ловко спрыгнул на землю. Его тяжелые сапоги глухо стукнули по утоптанной земле, поднимая небольшое облачко пыли. Он подошел к задней части повозки и, с некоторой трепетностью, будто боясь потревожить драгоценный груз, откинул тяжелую, скрипучую дверцу. Из повозки показалась изящная женская ножка, обутая в темно-коричневый ботинок из мягкой, дорогой кожи. Следом, словно нехотя, выскользнула длинная юбка тяжелого, темно-синего платья. Лицо женщины оставалось скрытым. Глубокий капюшон черного плаща полностью скрывал женский лик, оставляя видными лишь несколько прядей иссиня-черных волос, выбившихся из-под плотной ткани и обрамлявших невидимый овал лица. Вся фигура женщины, окутанная тайной, казалась призрачной и даже нереалистичной в этом уединенном, затерянном среди лесной чащи месте.

Девочка, заинтригованная этим неожиданным появлением, поднялась на ноги, машинально придерживая подол простой льняной юбки. Ее брови слегка нахмурились, а на лице отразилось напряженное раздумье.

— Женщина? К бабушке? Но почему? — голос девочки звучал не уверено.

Заинтригованная таинственной незнакомкой, девочка, ни секунды не раздумывая, рванула к избе. Легкая и бесшумная, будто лесная лань, она скользила между деревьями, стараясь держаться в тени, чтобы не выдать своего присутствия. Но внезапно хрустнувшая под ногой сухая ветка, нарушила тишину леса. Девочка замерла и мгновенно подняла взгляд на возницу, от страха затаив дыхание. Но мужчина, будто заколдованный, стоял, не шелохнувшись, с неестественно прямой спиной, и гипнотизировал дверь избы, за которой скрылась незнакомка. Его взгляд, невидящий и пустой, был устремлен в одну точку, он был похож на верного пса, беззаветно преданного своему хозяину. Девочка, тихонько выдохнув, продолжила свой путь, но уже более осторожно, продумывая каждый шаг. Обогнув избу, она бесшумно подкралась к одному из открытых окон с восточной стороны и незаметно прильнула к нему.

— Зачем явилась? — в голосе бабушки не было ни капли тепла, лишь холодная сталь и едва сдерживаемое раздражение. Она стояла спиной к окну, прямая и натянутая, как струна на старинной кельте. Высоко собранные седые волосы, отливающие серебром, отражались в отблесках огня, неровно пляшущего в закопченном котле, подвешенном над очагом.

Плотная серая ткань платья, с неровным, местами рваным подолом, туго обтягивала ее худощавую спину, натянувшись от скрещенных на груди рук. Но этот изъян, казалось, ничуть не заботил бабушку. Напротив, он лишь подчеркивал ее суровую, высеченную годами простоту и непоколебимость. Она держалась гордо и уверенно, ни на йоту, не уступая своей неожиданной, явно нежеланной гостье. В воздухе повисла напряженная тишина, которую нарушало лишь потрескивание дров в очаге да тихое, ровное дыхание девочки, затаившейся у окна.

— Вижу, ты неплохо здесь устроилась, — голос незнакомки оказался неожиданно мягким и игривым, с едва уловимой, змеиной издевкой. Кончиками длинных, бледных пальцев, будто играя, она провела по засушенным пучкам трав, подвешенным к потолку. Но взгляд девочки вдруг зацепился за что-то неладное — кровавую повязку, туго стягивающую запястье женщины.

— Чертова полынь, опять закрывает лицо, — с досадой прошептала девочка, отчаянно желая увидеть лицо незнакомки, разгадать тайну, скрытую под темным капюшоном.

— Полынь, аконит, пустоцвет… ты, как всегда, в своём… репертуаре, — голос женщины дрогнул, став вдруг ломким и неуверенным, словно слова с трудом продирались сквозь колючий ком, застрявший в горле.

— Я спросила. Зачем. Ты. Явилась, — ледяной тон бабушки, твердый и острый, как лезвие ножа, разрезал напряженную тишину. Резким движением она отбросила упавшую на лицо прядь седых волос и, разжав руки, будто сбрасывая невидимые оковы, изо всех сил пыталась сдержать бурю эмоций, грозивших вырваться наружу. В воздухе запахло озоном.

Глава 4. Время страха.

Западная дорога — едва заметная заячья тропа, вилась тонкой нитью между вековыми соснами, усыпанная толстым слоем прошлогодней хвои, мягко пружинившей под ногами. Каждый шаг отдавался тупой, ноющей болью во всем теле — болезненным эхом событий прошлой ночи. Я шла, словно в трансе, измученная, с единственным, всепоглощающим желанием — добраться до дома, сбросить с себя этот кошмар, как старую, пропитанную кровью и потом рубаху. Создавалось гнетущее ощущение, что за прошедшие сутки, на меня навалилось все то, что с некоторыми людьми не случалось всю жизнь. Тишина леса, нарушаемая лишь шелестом листьев и мелодичным пением птиц, почти убаюкала, почти заставила забыться, погрузиться в блаженное небытие… если бы не одно мучительное «но». Место укуса адски зудело.

Сначала я пыталась игнорировать эту навязчивую, пульсирующую мысль, как надоедливую муху, но с каждой минутой зуд становился все нестерпимее, превращаясь в жгучую боль. Сейчас я была готова отгрызть себе руку, лишь бы избавиться от этого мучительного зуда. С трудом, дрожащими пальцами, я задрала окровавленный край рубахи, плотно прилипший к некогда открытой ране. Ткань противно липла к коже, и, не в силах больше терпеть, я резко сорвала ее с покалеченной руки. Боль была быстрой, острой, похожей на удар хлыста, пронзила всю руку от кончиков пальцев до самого плеча, заставив меня согнуться пополам. Я невольно зажмурилась, сдерживая крик, на глазах выступили слезы, и я зашипела, похлеще разъяренной кошки. Когда жгучая волна боли немного утихла, я рискнула открыть глаза и взглянуть на рану.

«Ну и что там?» — прошептала я, с ужасом ожидая увидеть зияющую, кровоточащую рану. На первый взгляд, все выглядело именно так, как я и боялась: два глубоких прокола от волчьих клыков, темные, почти черные. Кожа багровела, пульсировала, как будто под ней тлели раскаленные угли. Отвратительный металлический запах крови ударил в нос, вызывая тошноту. Но, приглядевшись сквозь пелену страха, я заметила нечто необъяснимое, пугающее своей неестественностью.

Кровотечение почти остановилось, лишь пара капель алой крови медленно, тягуче скатывались по руке, оставляя за собой блестящий, влажный след. Края ран, еще секунду назад казавшиеся рваными, неровными, стягивались прямо на глазах. Ощущение было таким, будто под кожей копошились сотни крошечных жучков, затягивая раны, сплетая новую ткань.

«Может, из-за слюны того ублюдка?» — подумала я, с отвращением вспоминая горячее, зловонное дыхание зверя на своем лице — «Или просто повезло? Хотя, с моей-то удачей… вряд ли». Вариант со слюной казался куда вероятнее, почти единственным логичным объяснением этому аномально быстрому заживлению. Медленно, осторожно, словно боясь разбудить отступившую боль, я провернула ладонь.

«Надо бы все-таки промыть, мало ли какую заразу эта псина носит,» — решила я, поднимаясь на ноги, но тут же вспомнила, что водоем остался там, рядом с хижиной, а фляги с водой у меня в помине не было… Что ж… была не была. Осторожно, стараясь не задеть рану на ладони, я аккуратно подняла предплечье. Сморщившись от неприятного ощущения, я провела пальцами рядом с укусами, а потом осторожно коснулась раны языком. Металлический привкус крови усилился, горьковатая, незнакомая примесь стала явственнее, оставив после себя неприятное, терпкое послевкусие.

«Точно, — подумала я, сплевывая слюну на землю, — эта дрянь непростая. В этой ране что-то есть…»

Оно и понятно: лютоволки — не просто звери, а порождение тьмы, нечисть, спустившаяся с ледяных вершин северных гор, известных как Хребет Безмолвия. Между нами говоря, горькая ирония заключалась в том, что Безмолвными эти горы были лишь по названию, скрывающее ужасающую истину. По ночам, особенно в деревнях, прильнувших к подножию хребта, происходили вещи, от которых волосы вставали дыбом, а разум цеплялся за хрупкую грань реальности.

Местные жители эти проклятые места обходили стороной и даже упоминать о них боялись. Лишь изредка, в темном углу кабака, под покровом ночи и в хмельном дурмане, кто-то осмеливался шепотом рассказывать истории о Хребте. Истории о пропавших без вести путниках, о странных огнях, мерцающих в горных ущельях, о тенях, принимающих облик чудовищ, и о шепоте, сводящем с ума.

Старики, рассказывали, что век назад эти горы еще были обитаемы и гордо носили имя Хребет А’шара — сверкающий под солнцем. Народ там жил суровый и неприветливый, закаленный ледяными ветрами и разряженным воздухом высокогорья. Но тем не менее, горцы открывали дорогу торговым караванам, ценя звонкую монету и возможность обменять свои товары на диковинные вещи из далеких земель. Но однажды по деревням пополз зловещий слух: народ у ашарцев начал редеть.

Поговаривали о странной хвори, о проклятии, о гневе горных духов. Даже торговый путь, издревле связывающий два континента, прикрыли на время, опасаясь заразы. Да так и не открыли… Деревни горцев, полные жизни и звона молотков, вымерли начисто. А хребет, будто оплакивая своих детей, медленно опустил густой, молочный туман, поглотив вершины и ущелья, скрывая от мира следы былого величия и трагедии, разыгравшейся в его каменном сердце. Туман этот не рассеивался ни днем, ни ночью, превратив некогда гордый, сверкающий Хребет А’шара, окутанный тайной и страхом Хребет Безмолвия.

А после того, как горы стали другими, торговцы, не желая рисковать, проложили новые пути, обходя стороной проклятое место. Старики в деревне, кутаясь в пожелтевшие от времени шали, шепотом рассказывали, что по ночам из непроглядного тумана доносятся жуткие звуки, что это неприкаянные души ашарцев, не находящие покоя в загробном мире. А потом появились лютоволки — твари, рожденные из тумана и проклятий, с глазами, горящими адским огнем.

В народе их прозвали стражами тумана — беспощадными хранителями Хребта Безмолвия. Они стали охранять подступы к горам, как верные псы, разрывая на части любого, кто осмелится приблизиться к запретной земле, нарушить вековой покой. И лишь самые отчаянные или глупые рисковали сунуться в те края. Но Хребет был суров и не приклонен, поэтому из смельчаков никто так и не вернулся, навеки оставшись пленниками тумана и его стражей.