Меня любил Ромео

Глава 1

Верона, Италия, май 1595 года

Весна в этом году выдалась необычайно жаркой, но мне не нужно прятаться в тени или идти на другие ухищрения, чтобы остыть. Меня и так бьет озноб. Потому что я не помню, как меня зовут и каким образом я тут очутилась.

Я стою посреди ухоженного одноэтажного домика и рассматриваю в свои руки. Пальцы кажутся странно чужими. Медленно перевожу взгляд на алые юбки. Красивые. Робко приподнимаю их и таращусь на сатиновые туфли, расшитые золотой нитью.

Наряд дорогой. Определенно, я не простолюдинка. Но когда я пытаюсь вспомнить свое имя или хотя бы имена родителей, к горлу подступает тошнота. Хоть бы не заплакать. Что со мной не так? Меня одолела какая-то болезнь?

Усилием воли я заставляю себя поднять глаза и осмотреться. Взгляд скользит по комнате, стен которой почти не видно за плотным слоем полок и шкафов. Кругом стоят баночки и склянки, ступки, миски, ведерки, наполненные засушенными травами.

Туман в голове немного прояснился. Кажется, я в доме целителя. Нет, не целителя — целительницы! Что ж, уже лучше — я хотя бы вспомнила свою наставницу Джузеппу. Возможно, если сосредоточиться на событиях, которые произошли не ранее часа назад, клубок мыслей распутается?

Я пробую сделать шаг в сторону стола. Ноги меня слушаются, а это уже хорошо. Тянусь и открываю небольшую банку, чтобы понюхать жирную мазь, которая хранится внутри. Резкий запах жалит мне глаза.

— Для ожогов, — говорю я вслух, будто проверяя саму себя.

Запах спровоцировал вспышку воспоминаний. Добрая старушка Джузеппа объясняла мне, как именно наносить мазь на поврежденный участок кожи. Я позволяю себе робкую улыбку — кажется, я ученица целительницы.

Но где сама Джузеппа?

Нужно продолжить исследовать стол, чтобы еще что-нибудь вспомнить. Я тянусь к другой банке. Второй аромат оказался куда приятнее.

— А это от сыпи…

Моя улыбка стала шире.

— … а еще защищает розы от тли.

Розы. Это слово поднимает во мне тревогу, которую я пока не могу объяснить. Я почти схватила третью банку, но меня прерывает настойчивый стук в дверь.

— Эй, есть кто-нибудь? Нам нужна помощь! Пожалуйста!

Я бросаюсь к двери, на ходу поправляя непослушные светлые пряди. И не зря — молодой человек, который стоит на пороге, выглядит довольно красивым — крепкий, высокий, с копной русых кудрей и большими карими глазами, которые широко распахнулись, когда он увидел меня. Не хотелось бы предстать перед таким красавцем в растрепанном виде.

На вид этому парню лет шестнадцать-семнадцать. Кажется, я уже видела его раньше, но времени на раздумья нет. Раненый товарищ, который свисает с его плеча — вот кто срочно требует внимания.

Пострадавший выглядит на несколько лет старше и едва может стоять. Его нос кровоточит, а левый глаз опух до неприличия.

— Его избили? — спрашиваю я, впуская посетителей в дом.

Невредимый юноша не отвечает. Просто таращится на меня во все глаза. Выглядит несколько глупо.

— Что случилось? — повторяю я громче. — Он избит?

— Эм… д-да-а. Да, избит.

— Как его зовут?

— Петруччо, госпожа.

Я хватаю Петруччо за торс, и мы втаскиваем его в дом, укладывая бедолагу на узкую деревянную скамейку под окном. Его левая рука свисает под страшным углом.

— Вы целительница? — спрашивает красивый синьор. — Такая прекрасная синьорина способна излечить любого одной лишь силой взгляда.

Я игнорирую комплимент, потому что есть дела поважнее. Я разрываю окровавленную рубашку Петруччо, обнажая его грудь, где сияет огромное пятно всех оттенков красного — от малинового до пурпурного.

Жестом я прошу его друга отойти, чтобы дать мне больше света. Он подчиняется.

Петруччо издает низкий стон, пока я его осматриваю. Кажется, левая рука доставляет ему больше всего страданий, и это не удивительно. Похоже на вывих. Еще чуть-чуть, и был бы перелом. А вот ребра...

— Ребра сломаны, — качаю я головой. — Три или четыре, понять не могу.

Я обязательно удивлюсь, как всё это определила, но позже. В конце концов, если я вспомнила про Джузеппу, то и остальная память обязательно вернется.

— Дайте ваш кинжал, — прошу я друга Петруччо.

Он медлит, и я смотрю на него. Его брови взлетели наверх и выгнулись в ужасе.

— Вы… Вы хотите ему что-то отрезать?

Он в порядке? Я немного теряюсь от глупости его вопроса.

Как жаль. Такой красивый, а всё-таки идиот.

— Кинжал, — повторяю я и тяну руку. Мой тон не терпит возражений.

Всё еще напуганный, синьор снимает с пояса кинжал и протягивает его мне. Я склоняюсь над Петруччо.

— Откройте рот, пожалуйста, — я стараюсь сделать свой голос милым и спокойным.

В глазах Петруччо пляшет страх, но он всё-таки подчиняется моей просьбе, и я вкладываю кинжал в его раскрытые губы.

— Зажмите рукоятку зубами посильнее. Вот так, вот так. Вы молодец!

Я прикладываю ладони к его плечу, надеясь, что эти прикосновения достаточно нежные. Нельзя, чтобы пациент дернулся раньше времени. Потому что в следующий миг ему будет больно. Очень и очень больно.

Воздух наполняется сдавленным криком Петруччо, когда я надавливаю.

— А-а-а-ахм-м-м!

— Не выпускайте кинжал! Сжимайте в зубах!

Следующее движение я делаю настолько быстро, насколько могу. Приглушенный рев агонии вырывается из легких Петруччо, но всё уже кончено. Поврежденный сустав встал на место.

На миг воцаряется тишина, а затем пациент шумно выдыхает и посылает мне взгляд, полный благодарности и облегчения. Я отвечаю безмятежной улыбкой, и Петруччо тоже улыбается мне, всё еще сжимая в зубах кинжал.

Теперь нужно найти чистую ткань.

— Кто это с вами сделал? — спрашиваю я у Петруччо.

Он вынимает изо рта оружие и усмехается.

— Да так, один излишне вспыльчивый малый…

Его друг громко фыркает.

— Правильнее сказать, излишне ревнивый муж.

Они посмеиваются, пока я прикладываю прохладную ткань к опухшему лицу пациента. Следующие несколько минут я посвящаю тому, чтобы тщательно промыть его раны и нанести слой заживляющих мазей. Затем туго затягиваю грудь Петруччо в чистые муслиновые бинты.

Глава 2

Верона, Италия, июль 1595 года

Жаркая веронская весна плавно перетекла в не менее жаркое лето, и пылкое солнце обосновалось в городе, выжигая рыночные площади и фруктовые сады. Меня утомляет такая погода, но я нахожу утешение в том, что жара замедляет не только мысли дам и синьоров, но и ненависть, которой пропитан город.

Чем жарче светит солнце, тем меньше у кланов Монтекки и Капулетти сил на поддержание конфликта, который начался задолго до этого лета. Эта пропасть гнева даже глубже, чем ров вокруг Вероны.

И я невольно стала частью этой вражды, ведь теперь меня зовут Розалина Капулетти.

В прошлой жизни я была Ангелиной Тарковой. Жила в Петербурге, училась на вечернем и готовилась к экзамену по зарубежной литературе на зимней сессии. Последнее, что я помню, это узкие улички Васьки, а потом… удар по голове и резкая боль. Затем было много света. Я лежала на спине и чувствовала, как поднимаюсь к солнцу.

Кажется, я умерла. Причем умерла довольно нелепо. Крыши в Петербурге чистят отвратно, и, судя по всему, мою недолгую и унылую жизнь оборвала слетевшая вниз сосулька.

Сначала я подумала, что оказалась в раю, ведь если рай и существует, то он должен быть похож на Италию. Но нет, всё куда интереснее. Уже почти три месяца я живу в книге. Той самой, где две равно уважаемых семьи ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролития.

Если где-нибудь в Венеции или Флоренции незнакомцы обнимаются при встрече, называя друг друга братьями, то здесь, в Вероне, мы приветствуем наших соседей настороженным вопросом:

— Какой дом ты поддерживаешь? Монтекки или Капулетти?

Конечно, сначала я была в ужасе. И это мягко сказано. Я думала, что сошла с ума. Я смотрела на свое отражение и видела то же самое лицо, но только оно будто бы стало… Красивее? Только бледность усилилась, но тут же это даже считает достоинством.

Мне потребовалась неделя паники, чтобы смириться. В конце концов, всё не так уж плохо. Во-первых, я стала не какой-нибудь посудомойкой, а знатной госпожой. Сами синьор и синьорина Капулетти называют меня «дорогой племянницей». Выделяют щедрое содержание. Даже в этом мире я сирота, но мне не привыкать.

Во-вторых, наряды тут роскошные, еда вкусная, а мое тело само воспроизводит кое-какие полезные навыки. Ну, вроде средневековых танцев и неплохой игры на лютне.

Но самое главное, в этом мире у меня есть… Семья. Настоящая. Добродушный дядюшка, сварливая тетушка и двоюродный брат Тибальт, от которого я в восторге. Он модник, бабник и самый остроумный негодяй во всей Вероне.

Именно он подбил меня на глупость, которую я собираюсь совершить этим утром. Остался час до рассвета, и я на цыпочках проскальзываю мимо покоев тетушки, чтобы выйти на улицу и насладиться бледной свежестью утра.

Мой путь лежит (подумать только!) в сад Монтекки. Завтра вечером дядя устраивает маскарад, и Тибальт рассудил, что будет забавно украсить банкетный зал цветами из садов «нечестивых псов».

Компанию мне вызвалась составлять Джульетта. Она тоже моя двоюродная сестра. Когда я впервые осознала, кто она такая, моим первым порывом было всё ей рассказать про судьбу, которую прописал ей Шекспир.

Но меня и без того считаются странной, так что я прикусила язык, чтобы не прослыть сумасшедшей. Или хуже того — ведьмой. Средневековье тут хоть и книжное, но на костер мне всё еще не хочется, даже если жизнь после смерти и существует. Но я все же хочу прожить до старости хотя бы со второй попытки.

Кроме того, я поняла, что… Я просто не знаю, как именно всё это будет происходить. К экзамену мне нужно было прочитать «Гамлета», а не «Ромео и Джульетту». Поэтому у меня с собой и был сборник пьес.

Нет, я конечно, знаю, что Ромео и Джульетта влюбятся и убьются, но подробностей не помню. Да это и не важно. Джульетта меня нравится так же сильно, как и Тибальт, так что я твердо решила, что, когда наступит время, я не позволю ей умереть из-за какого-то придурковатого Монтекки.

Знание — сила. Как ученица целительницы я это уже поняла. Мое преимущество в том, что я знаю финал этой истории, а значит смогу его «переписать».

Джульетта ждет меня у городского фонтана, откуда мы направляемся к саду наших врагов, вышагивая степенно и важно, как самые знатные веронские дамы. Никто не должен догадаться о дерзости, которую мы задумали. Но волнение всё равно бурлит внутри меня и не дает ровно дышать.

Джульетта тоже выглядит взволнованной. Улыбка, которую она мне посылает, наполнена трепетом.

— Как, скажи на милость, дорогая Розалина, даже на такой жаре твои волосы остаются идеально уложенными? — спрашивает она самым серьезным тоном. — Мои собственные превращаются в паклю через несколько мгновений.

Она встряхивает черными кудрями, а я нарочито гордо вздергиваю подборок.

— Прошу простить, если моё совершенство тебя оскорбляется, кузина. Нет моей вины в том, что я безупречна!

Мы молча смотрим друг на друга несколько секунд, а потом разражаемся звонким хохотом и вероятно, тревожим сон парочки соседей.

Жара набирает силу с каждой минутой. Я не выдерживаю и приспускаю верхние буфы платья, обнажив плечи.

— Роз, это скандально! — восклицает Джульетта.

— Не более скандально чем то, что мы собираемся сделать.

— Твоя правда, — вздыхает кузина. — Жаль, что я не такая смелая, как ты, а то бы вообще избавилась от этого платья. Наша одежда еще более удушающая, чем эта жара!

Ее правда. Я игриво веду плечами.

— Может, однажды такой фасон войдет в моду, — подмигиваю я ей.

— Ага, а Монтекки и Капулетти положат конец вражде.

— Ну, ни то, ни другое не выглядит невероятным.

Джульетта фыркает и морщится.

— Монтекки — нечестивые псы!

Эти грубые слова так резко контрастируют с ее нежным образом, что я не могу сдержать улыбку.

— Ты говоришь так только потому, что тебя этому научили.

Глава 3. Бенволио

Еще одно жаркое утро в тени сикоморов. В роще, к западу от города. Шелест листвы повторяет одинокую песнь моей души. Я часто прихожу сюда, снедаемый глупыми мыслями. Мыслями, которыми не смею поделиться ни с кем, даже с моими дорогими друзьями — неистовым Меркуцио, который точно поднял бы меня на смех, и с моим добрым кузеном Ромео.

Меркуцио вообще не знает никаких других эмоций, кроме похоти, в то время как Ромео думает лишь о возвышенной любви. И, по правде говоря, до недавнего времени я сам был больше Меркуцио, чем Ромео.

Мои встречи с синьоринами всегда были захватывающими и краткими. Великолепными яркими вспышками. Я никому ничего не обещаю, и ни у одной из женщин никогда не хватало смелости потребовать от меня большего.

Многим из них достаточно моих темных глаз, которые они (к моему величайшему недоумению) считают красивыми, и моей улыбки. Ее называют очаровательной. Что ж, не мне судить.

О, как только я понял силу этой улыбки, я быстро научился ее использовать в своих целях. Увы, теперь эта тактика приносит больше боли, чем радости. И только здесь, среди сикоморов, я могу себе признаться, что мое сердце в последнее время сжимается от необъяснимой тоски…

Небеса, помогите мне. Кажется, я просто хочу любви. Полюбить кого-то так же сильно, как это делает Ромео. Всё, что я испытывал до этого, было бесконечно далеко от той самой любви, и сколько бы раз дамы не хотели поймать меня в свои сети, я был непреклонен. Я умею спасаться от этих чар, не очарованный никем.

И все же эти дамы, даже те, кого я разочаровал, приветствуют меня на площади. Знаю, что многие готовы предоставить мне второй шанс. К сожалению, среди них нет ни одной, у которой я хотел бы молить этого шанса. Кто вдохновил бы меня на что-то постоянное.

Может, проблема во мне, а не в них? Я бы хотел поразмышлять об этом дольше, но я слышу, как шелест сикоморов становится настойчивее. Кто-то идет, чтобы нарушить мое одиночество.

Я скрываю себя за широким стволом древнего дерева и наблюдаю.

Мужчина приближается. Бледное сияние восходящего солнца окружает его, а лучи блестят на его волосах — цвета почти такого же, как мои, но у меня с рыжеватым отливом, а у него потемнее.

Даже рассвет не может осветить густую тень, окружающую этого парня. Я усмехаюсь. Неудивительно. Это же Ромео. Любая радость преломляется, когда он в печали.

Ромео дуется. Ромео — это сердце и душа. Ромео — ничто, если не терзается адской мукой. Несмотря на мои метания, я улыбаюсь. Его душевная боль заставляет меня отрицать, что моя собственная существует.

Что он держит? Похоже на букет — выглядит уже истрепанным и поношенным.

Лилии.

Их лепестки согнулись под тяжестью дум Ромео. Он плотно прижимает их к груди. Подозреваю, что ранее эти цветы он предложил девушке, которая отказалась от нежного знака его любви.

Не удивлюсь, если он будет цепляться за эти стебли, пока они не сгниют в его руках. И с мрачным весельем я признаюсь себе, что если бы нужная мне синьорина отбросила мой букет, я бы…

Я вздыхаю. Скорее всего, я поступил бы так же.

Глава 4

Солнце полностью показало себя на востоке, когда я сменила платье и снова вышла из дома. На этот раз для того, чтобы нанести визит Джузеппе.

Джульетта осталась у себя, желая начать подготовку к маскараду. К тому же ее родители хотели сказать ей что-то очень важно. Поэтому мы с кузиной попрощались, обменявшись теплыми улыбками.

Я иду через городскую площадь, впитывая в себя вязкую суету Вероны, и надеюсь, что не заблужусь.

Мне нравится этот город. Торговцы громко спорят с покупателями о цене и качестве товаров. Знатные господа беспокоятся о сохранности своих нарядов, дети играют и визжат на ступеньках перед собором Святого Петра. В воздухе смешались ароматы лука и чеснока, лампового масла, свежего хлеба, древесины и медовых фруктов.

Мир вокруг меня жаркий и безмятежный. Такой простой. И такой возвышенный.

Я подхожу к каменному домику, чуть удаленному от главной площади. На двери вырезанно одно слово: «Целительница». Я вхожу внутрь, и стены дарят мне прохладу и окутывают запахом трав.

Джузеппа приветствует меня улыбкой. Ее длинные волосы собраны в серебристый узел на затылке, а кожа ее лица на удивление гладкая для женщины, которая живет в этом мире уже без малого шестьдесят лет.

— Добрый день, синьорина Розалина, — склоняет она голову. Я делаю то же самое.

Наставница просит помочь ей со связкой новых пучков мяты. Благодаря жаре они высохли быстрее, чем она рассчитывала, и я с радостью приступаю к задаче.

Нет места в Вероне, где я бы чувствовала себя более полезной, чем здесь. Медицинские знания прошлого и будущего выделяют меня на фоне остальных горожан и дворян. А кто-то даже подозревает, что мы с Джузеппой тут колдуем, и называет целительницу ведьмой.

Меня так называть пока не смеют.

Джузеппа рада, что я прихожу к ней. У нее нет детей, так что однажды она надеется завещать свою лавку мне, и я буду счастлива, если она это сделает. Опять-таки, тут женщин не так много способов найти себе дело по душе. А мази, травы и отвары мне нравятся.

Мою тихую беседу с целительницей прерывают грубые возгласы, доносящиеся с улицы. Я выхожу из домика и вижу… О, ну конечно. Кто еще способен так орать?

На площадь явился Тибальт.

***

Бенволио

Я оставил Ромео наедине с его печалью. В попытке развеять тоску я прихожу на площадь перед собором Святого Петра. И что я вижу? Двое слуг Капулетти сцепились с нашими слугами — моим верным Абрамом и пажом Ромео, Бальтазаром. Они стоят лицом к лицу с этими задиристыми псами и уподобляются им.

Клянусь, я так устал от подобных сцен. Но, может, я должен позволить им выпустить пар? Пусть дерутся, разрывая друг друга на части во имя вражды, которая, по справедливости, им даже не принадлежит.

Но нет, я не в силах просто стоять и смотреть.

Слуга Капулетти, жилистый парень с короткими волосами, который зовется Самсоном, первым ринулся в бой и… Боже правый, он укусил Бальтазара за палец! Еще пара мгновений, и воздух полнится не только отборной бранью, но и звоном мечей.

Я достаю собственный клинок и в три быстрых шага оказываюсь среди них.

— Стой, дурачье! — командую я. — Убрали оружие, быстро!

Абрам мне кланяется и вкладывает меч в ножны. Бальтазар меня знает, так что он тоже исполняет приказ. Сомневаюсь, что два болвана на службе у Капулетти признают меня — они выглядят так, будто им плевать на мои слова.

Но они определенно понимают, что перед ними не какой-то бродяга, а знатный синьор с некоторой степенью власти. Мы смотрим друг на друга несколько долгих секунд, а потом они всё-таки опускают клинки.

Я подбираю слова поприличнее, чтобы напомнить им всем (и нашим слугам в том числе), что жители Вероны, не говоря уже о герцоге Эскале, устали от перепалок, порожденных враждой двух упрямых семейств.

— Разойдитесь… — начинаю я, но меня прерывает чья-то сильная рука, которая сжимается вокруг моего горла.

Глава 5

Тибальт убирает руку с шеи какого-то вооруженного юноши, которого я не знаю. Кузен кружит вокруг него, как лис вокруг добычи. Я подхожу ближе, хотя их гневные крики слышны даже на расстоянии. Вокруг них воцарилась жуткая и тревожная тишина.

— Я просто разнимал их! — гремит незнакомец.

Кузен называет его Бенволио. И хотя этот Бенволио выглядит равным Тибальту во всех отношениях, я облегченно выдыхаю, радуясь, что он, очевидно, не настолько вспыльчивый, как мой родственник.

Пока Тибальт угрожает его жизни, я невольно восхищаюсь этим юношей. Его широкими плечами. Густыми волосами насыщенного каштанового цвета с небольшой рыжиной.

В профиль он великолепен.

— За дурака меня держишь? — кричит Тибальт. — Говоришь о мире с мечом в руке? Сражайся, трус!

Увы, как это часто бывает с людьми, действия этого Бенволио противоречат его мудрым словам.

— Кого ты называл трусом, а? Защищайся!

Мой кузен только рад принять приглашение, и они скрещивают мечи. О, Тибальт… Я точно знаю, что он скорее согласится быть повешенным, чем пропустит драку.

— Отправляйся в ад, как и все Монтекки до тебя!

Я замираю. Что ж. Бенволио — Монтекки. И я не понимаю, почему меня расстраивает этот факт. В конце концов, это было очевидно, ведь с кем еще может средь бела дня сражаться Тибальт? Да и сходство Бенволио с Ромео теперь стало очевидным.

Бенволио быстр. Он уклоняется от лезвия меча с изяществом, заслуживающим восхищения.

Еще несколько яростных выпадов и звонких ударов, и горожане обретают голос. Люди не выбирают сторон — они кричат о мире. Но их лица перекошены злостью и отвращением.

— Бей их! Бей Монтекки! Бей Капулетти!

Те, кто может, хватают дубинки, а кто-то бросается в бой, вооруженный кулаками. Суматоха поднимается страшная. Я с ужасом наблюдаю за всем этим хаосом.

Да сколько можно, в самом деле! Неужели никто не может быть просто умнее и прекратить это безумие?

Звон мечей превращается в зловещую симфонию. Тибальт уже сражается не с Бенволио, а с кем-то другим, и я ловлю себя на том, что хочу найти в толпе того Монтекки и убедиться, что он не ранен. А он, будто услышав мои мысли, с угрожающим рыком снова бросается на моего кузена.

Правая щека Бенволио уже испачкана кровью. Его собственной или чужой — не могу понять.

Мне становится страшно, и от этого страха перехватывает дух. Нужно убираться. Я верчу головой в поисках путей к отступлению, и мой взгляд останавливается на человеке, стоящем возле высоких ворот в дальнем углу площади.

О, про него я уже знаю. Это дальний родственник герцога Эскала, правителя Вероны. Он тот, кто известен как Меркуцио, чья верность принадлежит Монтекки.

И он выглядит единственным спокойным человеком на этой площади, хотя это странно. Я лично с ним не знакома, но уже слышала, что именно он — самый вспыльчивый из вражеского лагеря. Вероятно, его путают с Бенволио?

Меч Меркуцио обнажен, но он не спешит пускать его в ход. Даже когда шум нарастает, а ссора усугубляется, он не ввязывается в драку, а просто наблюдает за ней со стороны.

Когда он ловит мой взгляд, уголки его губ приподнимаются. Я слабо улыбаюсь ему в ответ. Враги или нет, мы свидетели одной и той же потасовки, и всё указывает на то, что мы одинаково ее презираем.

Когда Меркуцио начинает двигаться к собору, я разочарованно морщусь и считаю секунды до того, как он безумно ворвется в бой. Но ничего такого не происходит. Он всё еще не собирается ни с кем драться, это ясно, как Божий день.

Он медленно, по-кошачьи, идет к ступенькам собора, и, пока мой взгляд следует за ним, я замечаю то, чего мое сердце не в силах вынести.

Маленький мальчик сидит прямо у церкви. Ему на вид не больше четырех лет, и он дико визжит, когда над ним проносятся люди, кулаки и мечи. Мои мысли мечутся, как породистые жеребцы.

Почему ребенок один? Может, его бросила какая-то трусливая няня, сбежавшая при первых признаках неприятностей? Или того хуже, его отец был втянут в драку, и теперь лежит где-то раненый или мертвый?

Мальчишка начинает спускаться вниз по ступенькам, а потом раскидывает крошечные ручки в стороны и бежит… прямо в гущу боя! Ему не дадут шанса остаться в живых.

Я не могу просто стоять и смотреть, как ребенка растопчут. Мое сердце бешено колотится, и я бросаюсь в ревущую толпу навстречу мальчику. Над его головой со свистом проносится меч, который держит не кто иной, как Тибальт.

Я подхватываю ребенка на руки, и мы бежим. Его визг теперь направлен мне в ухо, но я абсолютно счастлива, что поймала его. Моя единственная цель — убрать нас обоих подальше отсюда, и, желательно, побыстрее.

Прижав к груди его голову, я начинаю отступление. Ныряю, уклоняюсь и снова ныряю в кучу обезумевших тел. Я не смотрю по сторонам. Возможно, если бы я это сделала, то избежала бы мощного удара в затылок.

Вспышка боли чуть не сбивает меня с ног.

Что, опять?

Мир вокруг больше не кажется ровным, и стены собора и лавки стремительно наклоняются. Я пытаюсь сделать шаг и спотыкаюсь, но не падаю. Главное не уронить ребенка. Я не чувствую крови в волосах, и это прекрасно, но боль пульсирует всё яростнее, а тьма перед глазами смыкается всё отчаяннее.

Но я бегу, и я уже почти на краю площади.

Передо мной жестокий крестьянский мальчишка готовится отлупить какого-то старика, который опустился на колени и просит хулигана о пощаде. Тот глух к его мольбам.

Все еще шатаясь, я собираю всё, что осталось от моей решимости, и пинаю бандита в заднюю часть бедра. Тот бросает дубинку и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Мой разум переполняется ужасом, и я с удивлением слышу собственные слова, будто их произносит кто-то другой.

— Уважай старших!

Во всем этом безумии выговор кажется бессмысленным.

Пока хулиган смотрит на меня, сзади кто-то смеется. Я поворачиваюсь, и небо смещается, мир кренится и шатается. Я спотыкаюсь… Но меня внезапно подхватываются на талию чьи-то руки. Сильные и уверенные. А ребенок на моих собственных руках только каким-то чудом еще не упал.

Глава 6. Меркуцио

Мой добрый и честный друг делает наитруднейший выбор и покидает синьорину, чтобы спасти ребенка. О, в этом весь Бенволио! Обаятелен, как черт, но порядочен до неприличия. К счастью, я этим не страдаю.

Когда Бен издалека кивает мне и уносится прочь, я подхожу в девушке, которую он оставил лежать на траве. Мы с ней сокрыты не только от опасности, но и от лишних глаз.

Я пытаюсь придумать причину, по которой Бенволио не воспользовался своим шансом, но, право, не нахожу ни одной. Во имя всего живого, она же ангел! Ангел, от которого у любого мужчины потекут слюнки. Мой дорогой друг мог легко приподнять ее юбки и полюбоваться коленями. Мог поцеловать эти пухлые губы, которые слегка разомкнуты, словно в приглашении.

Ох, черт…

А ведь она не только красивая, но и смелая. Я видел, как она рисковала шкурой, чтобы спасти непонятного мальчишку. Но не то что бы ее смелость имела значение, конечно. Куда больше меня волнует ее красота. И это красота неизвестного происхождения. Из какого она дома?

Я сажусь рядом с красавицей и покорно жду, когда она придет в себя. Любопытно, что она скажет, когда увидит меня рядом?

Господь свидетель, каких усилий мне стоит держать свои руки подальше от ее корсажа.

Еще пару мгновений, и она открывает глаза. Похожа на котенка — милого и растерянного. И глаза у этого котенка пронзительно голубые. Даже затуманенные, они выглядят умными. О, это может быть интересно, не так ли? Чем умнее добыча, тем приятнее хищнику ее поймать.

— Добрый день, госпожа, — говорю я, делая свой голос мягким и заботливым.

Впрочем, возбужденная хрипотца лишь придаст пикантности моменту.

Девушка удивленно моргает, и ее пышные ресницы ослепительно хороши. Хочу, чтобы они так же трепетали под моим лицом или… в другом месте.

Она немного хмурится и сосредотачивает на мне взгляд. О, я всегда его узнаю! Кажется, она поняла, кто перед ней сидит. Вспомнила о моей репутации? Да, милая, ты хоть и вдали от боя, но я представляю опасность иного сорта.

— Что случилось? Где ребенок? — наконец спрашивает она.

О, моя заботливая синьорина…

— Вас чуть не убили, — спокойно говорю я. — А насчет мальчика… Он в безопасности.

И я не собираюсь признаваться, что ни в ее спасении, ни в безопасности ребенка нет и капли моих усилий.

Она продолжает смотреть своими прекрасными глазами, и я почти вижу, как работает ее разум. И хоть она и умна, ее вывод явно ошибочен, потому что, на мое счастье, она улыбается мне. О, мой наивный ангел…

Эта улыбка могла бы свести меня с ума, если бы только я не был Меркуцио.

— Спасибо, добрый синьор, — говорит она голосом, похожим на песню сирены. — И спасибо, что спасли меня.

Не вижу смысла ее исправлять. Вместо этого я отвечаю на ее благодарность скромным кивком. Она хочет сесть, но я мягко уговариваю ее этого не делать.

— Отдыхайте, госпожа. Вам опасно делать резкие движения.

— Вы… Вы же Меркуцио? — шепчет она.

— Да, — улыбаюсь я. — Он самый.

Я беру ее за руку. Самая мягкая рука, которую я когда-либо держал. А их было немало.

— Я в долгу перед вами, — говорит она.

Она, конечно, ничем мне не обязана, но кто я такой, чтобы перечить даме?

— Как пожелаете, cara mia.

— Розалина, — сладко выдыхает она. — Зовите меня Розалина.

Я открываю рот, чтобы поблагодарить ее за то, как легко она назвала свое имя, но на площади поднялась новая суматоха. Судя по крикам глашатаев, приехал герцог Эскал. Его Светлость давно выступает против распри между кланами Монтекки и Капулетти.

Если я не уберусь отсюда прямо сейчас, то герцог может меня заметить и обвинить в зачине грандиозной драки. Забавно, но я впервые не заслуживаю такого упрека.

— Что ж, моя милая госпожа, — улыбаюсь я. — Вижу, вашей жизни ничего не угрожает.

Мне редко приходится говорить дамам правду, но сейчас мое замечание справедливо, поэтому я продолжаю:

— Увы, я должен проститься с вами.

Как только я произнес эти слова, она сжала мою руку и рванула ко мне. И даже не покраснела, гляди-ка ты. Ее губы так близко... А эта Розалина полна сюрпризов.

Кажется, я где-то слышал ее имя. Но от кого — не помню. Нужно расспросить друзей.

— Когда мы увидимся снова, Меркуцио?

— Не знаю, прекрасная Розалина, — говорю я, и снова не вру.

Она смотрит на меня так… Будто я не гнусный негодяй, а древний Бог, сошедший с небес и явивший ей чудо. Никто никогда не смотрел на меня так, и мое сердце на миг сжимается. О, ей-богу, если бы я был способен на любовь, то полюбил бы ее прямо здесь. Сейчас. Она бы, без сомнения, стала той, кому я бы с радостью отдал свое сердце.

Но я слишком хорошо знаю, что любовь — это грязный трюк.

Поэтому я встаю, быстро кланяюсь и поспешно удаляюсь. Хочется перейти на бег. Клянусь, ее голубой взгляд прожигает мне в затылок! Ледяной жар ее глаз делает меня беспомощным, и я поворачиваюсь, чтобы улыбнуться ей еще раз.

Только один раз.

Розалина. Моя доблестная, изысканная Розалина.

Когда я обхожу собор и выхожу с площади, мне приходит в голову, что я только что встретил единственного человека в Вероне, который может оказаться для меня опаснее, чем я сам.

Глава 7. Бенволио

Няню хнычущего мальчика я нашел в приходском доме. Хрупкая старуха умоляла пьяного священника помочь ей в поисках ребенка, а потом расплакалась у меня на плече, когда увидела его живым и невредимым. Пришлось найти пару минут, чтобы ее утешить.

Затем я поспешил обратно на площадь, к месту нашей с Тибальтом драки. Конечно же, перед этим я заглянул за собор. Моя раненая красавица, ожидаемо, ушла. Зато пришел герцог Эскал, а вслед за ним мой дядя — синьор Монтекки. И старый Капулетти с женой тоже здесь.

Наш благородный правитель решительно выступает против вражды семей. До сих пор он вел себя сдержанно, однако, судя по его суровому взгляду, даже его терпению есть предел. Не могу его в этом винить.

Я пробираюсь сквозь притихшую толпу, чтобы смиренно принять на себя гнев Его Светлости. Слова герцога гремят от гнева, когда он делает справедливый выговор равно как Монтекки, так и Капулетти.

Увы, даже во время брани я не могу перестать думать о той девушке… О том, как смело она вбежала в жар схватки, чтобы увести ребенка подальше от греха. Я видел то, что произошло, от начала и до конца. Как рукоять случайного меча ударила ее в затылок....

Это воспоминания отдается болью в моей груди, будто бы я сам принял тот удар. А она всё же нашла в себе силы, чтобы еще и приструнить хулигана, прежде чем упасть без чувств ко мне в руки.

Кто же ты, моя прекрасная героиня?

Из размышлений меня выводит очередная суматоха. Герцог удаляется, фыркнув напоследок что-то про честь и достоинство, а я чуть не забываю поклониться Его Светлости.

Как только Эскал покидает площадь, ко мне поворачивается дядя. Он тычет в меня указательным пальцем и требует рассказать об истоках потасовки.

— Эм… — теряюсь я. — Я увидел, как слуги Капулетти донимали Абрама и Бальтазара и попытался положить конец раздору.

— А дальше?

Я виновато вздыхаю.

— Наглец Тибальт решил выместить на мне свой гнев, и я поддался на провокацию. Простите, этого больше не повторится.

Я опускаю глаза в пол, а синьор Монтекки устало проводит рукой по седым волосам. Но, кажется, мое объяснение его удовлетворило. Однако у его жены есть еще один повод для беспокойства.

— А где Ромео? — спрашивает она. — Ты видел его сегодня, Бенволио?

Видел, но не в драке, чему безумно рад. Не хватало еще рисковать наследником нашего дома.

— Я видел его утром в сикоморовой роще, но на площади он не появлялся.

Синьора Монтекки успокаивается, а я ловлю себя на боли нового рода, которая царапает мне душу. Как жаль, что моя матушка не прожила достаточно, чтобы точно так же беспокоиться обо мне.

— Ромео в последние месяцы ходит словно одержимый, — качает головой синьор Монтекки. — Ты знаешь о причинах его печали?

— Нет, но могу узнать, — улыбаюсь я.

И немного лукавлю. Уверен, причина безрадостного вида Ромео в очередной безответной любви. Но как именно зовут его зазнобу, я еще не знаю.

Ромео легок на помине, и появляется на другом конце площади ровно в тот момент, когда мы вспоминаем о нем. Его глаза опущены, а шаги тяжелы и медленны. Кажется, что даже тень, которую он отбрасывает, темнее, чем у всех остальных.

Я предлагаю дяде и тете уйти с жары и предоставить расспросы мне.

— Узнаю всё, что смогу о его горести, — уверяю я своего доброго господина.

Синьоры благодарят меня и уходят прочь, а я устремляюсь к Ромео.

— Доброе утро, кузен! — кричу я.

Он поднимает голову и угрюмо улыбается, пока я спешу через залитую кровью площадь, чтобы поговорить с ним.

Глава 8

Джузеппа готовит тонизирующее средство от головной боли, и я с благодарностью его пью. Она предостерегает меня ото сна, пока головокружение не пройдет, и мне ничего не остается, кроме как согласиться с этим. Жаль, конечно. Поспать бы мне хотелось, особенно на такой жаре, но ничего не поделаешь.

Я снова выхожу на площадь и обнаруживаю, что пропустила пламенную речь герцога Эскала, правителя Вероны. Он в последний раз упрекает виновных в драке и удаляется, окруженный пышной свитой.

И я сожалею, опять-таки. Хотелось бы послушать этот эпизод.

Торговля возобновляется как ни в чем не бывало. Только пятна крови напоминают о бойне, которая недавно тут произошла.

— Окунь! Свежий окунь! — орет торговец рыбой прямо мне в ухо.

Я вздрагиваю от неожиданности. Отпрыгиваю в сторону и чуть не сношу собой телегу с кружевом.

— Мерлетти для ваших нарядов, госпожа? — улыбается мне девушка за прилавком.

Я возвращаю ей улыбку, но качаю головой. Денег с собой нет, и это обидно. Кружево чудесное — белое, тонкое и нежное, как зимние узоры на стеклах.

Рядом красавец-кожевник показывает прекрасные кожаные изделия. Они настолько же мягкие и податливые, насколько сам он крепок и силен.

Кажется, кожевник и кружевница строят друг другу глазки, и я, пряча улыбку, оставляю их за этим приятным занятием. Их флирт напомнил мне о Меркуцио, но на площади его уже нет. Сколько бы я не всматривалась в лица прохожих — ни одно из них не принадлежит ему.

Но мы всё равно должны встретиться, я это знаю. Хочу этого. Он мне понравился, даже очень понравился!

Сказать, что Меркуцио красив — не сказать ничего. Он более, чем красив. Огненные глаза, светло-русые волосы и мягкие губы, которые так легко касались моей руки… И он не только красив, но еще и достаточно умен, чтобы игнорировать драку. Но и достаточно смел, чтобы броситься в гущу событий и спасти даму с ребенком.

Я должна увидеть его снова, однозначно. Должна поговорить с ним.

К тому же, по крови он не Монтекки, хоть и водится с ними. Может, я смогу убедить его переменить сторону? Главное узнать его получше. Хотя, сейчас мне кажется, что я знала его всегда.

Проходя мимо ворот, где начинается кладбищенская дорожка, я натыкаюсь на родителей Джульетты.

— Доброе утро, Розалина! — бодро приветствует меня синьор Капулетти.

Он всегда такой веселый и добродушный, загляденье.

— Доброе утро, дядя. И тетя.

Я делаю осторожный реверанс и стараюсь не шататься.

Мать Джульетты окидывает меня настороженным взглядом и давит из себя улыбку.

— Розалина, ты такая смелая. Посещение рынка без сопровождения! Твоя кузина содрогнется при одной только мысли об этом. Джульетта не обладает твоим… вкусом к приключениям.

— Вероятно, однажды это передастся и ей, — отвечаю я, подавляя ухмылку.

Глаза синьоры Капулетти округляются.

— Нет-нет, не говорит так! Нам такого не надо.

Ее муж смеется.

— Розалина, — говорит он. — Ты будешь завтра на нашем пиршестве?

— Конечно, синьор! Я бы ни за что такое не пропустила.

Надеюсь, моя голова быстро пройдет. Не хотелось бы пропускать мой первый настоящий веронский маскарад из-за такой глупости, как сотрясение мозга.

Синьор Капулетти хочет сказать мне что-то еще, но осекается. К нам присоединяется молодой человек, который приковывает всё внимание отца Джульетты к себе.

— Парис, дорогой мой! — он раскрывает мужчине свои объятия и хлопает его по спине. — Как ты, мой славный друг?

Этот Парис высок и элегантен. Я уже слышала про него и видела мельком пару раз. Он завидный жених, ведь он королевских кровей и родственник герцога Эскала, и, судя по всему, каждая дама в этом городе мечтает запрыгнуть к нему в постель.

Однако Тибальт уверяет, что граф Парис «скучнее грязи». В детстве они дружили, но потом их пути разошлись, ведь Парис вырос настолько же серьезным, насколько Тибальт диким и храбрым.

И, в целом, слушая Париса, я склонна верить суждению кузена. Речь графа настолько усыпляющая, что я едва улавливаю смысл его слов. Кажется, они с синьором Капулетти обсуждают какую-то сделку — Парис хочет что-то купить, а отец Джульетты с радостью готов это продать. Но деталей так много, что для того, чтобы всё утрясти, потребуется остаток лета, не меньше.

Я стою рядом с ними еще пару минут, но не вижу смысла задерживаться дольше.

— Прошу прощения, — говорю я. — От жары разболелась голова.

Я решаю не шокировать синьору Капулетти своими похождениями, а то у нее вывалятся глаза от удивления. Прощаюсь со всеми сразу и иду домой.

Вообще, прогулка с кружащейся головой — это довольно весело, оказывается. Никогда такого раньше не испытывала. Земля кажется наклонной там, где она на самом деле ровная. Здания слева от меня внезапно оказывают справа.

Я пропускаю пару поворотов и пытаюсь вернуться туда, где должен быть мой дом. Не замечаю, как оставляю позади далекие выкрики купцов и городскую суету. Тревога колет меня, только когда я понимаю, что дорожки больше не вымощены булыжниками — теперь это скорее тропки, усыпанные сорняками с двух сторон.

Уже далеко за полдень, и солнце льется мне на голову огненным дождем. Кажется, я должна была выйти к дому еще минут пятнадцать назад. Вот же черт! Неужели я всё-таки заблудилась?

На одной из тропинок я натыкаюсь на слугу Капулетти, глуповатого клоуна по имени Пьетро. Он вглядывается в какой-то листок, но я уверена, что он делает это лишь для того, чтобы придать себе важности. Этот идиот не умеет читать.

Не то чтобы я смеялась над такими несчастными, но этот змееподобный парень заслуживает насмешек. Джульетта рассказывала, как однажды застала его рядом с открытой дверью в ее комнату во время купания. Извращенец.

— Простите, вы ведь синьорина Розалина, не так ли? — замечает меня Пьетро.

— Да, и ты прекрасно это знаешь, — огрызаюсь я.

Он улыбается своей рептилоидной улыбкой и выглядит слишком самодовольным для слуги.