Мертвая тишина

Глава 1. От дежурства к выживанию

29 апреля, понедельник. Где - то в Московской области.

Собираясь утром на работу, я была в приподнятом настроении и даже несколько воодушевлённой. Несмотря на то, что сегодня был самый нелюбимый день недели – понедельник, и за окном начал моросить мелкий дождь, который обычно настраивает на уныние и желание остаться дома, настроение моё оставалось хорошим. Это было связано с тем, что сегодняшнее дежурство было последним перед долгожданным отпуском, который я планировала провести с пользой для себя. Мысли о будущем отдыхе согревали душу и придавали сил пройти ещё один рабочий день.

Мне предстояло наконец-то отвлечься от повседневных забот, расслабиться и заняться тем, на что обычно не хватает времени. Можно было позволить себе не смотреть на будильник каждое утро, не торопиться и посвятить несколько дней исключительно себе: прогулкам, чтению, встречам с друзьями и, возможно, решению каких-то личных вопросов, которые всё откладывались на потом. Я задумчиво разглядывала себя в зеркало, стараясь не упустить ни одной детали своего отражения, пока медленно и тщательно чистила зубы. Вода в ванной комнате тихо журчала, создавая почти убаюкивающую атмосферу.

Мое отражение смотрело на меня с удивительной ясностью. Я — брюнетка с густыми, мягкими и шелковистыми волосами, которые плавно ниспадали на плечи, обрамляя лицо и подчеркивая его изящные черты. Мои голубые глаза, глубокие и выразительные, смотрели на меня с легкой задумчивостью. Прямой, аккуратный нос гармонично дополнял мой образ, а тонкие, четко очерченные брови добавляли взгляду особую выразительность. Мои длинные ресницы — настоящее украшение, и это приятно осознавать, ведь это мои собственные, естественные, а не нарощенные.

Губы я считала чуть более пухлыми, чем хотелось бы, но в целом они выглядели очень мило и женственно. Каждый раз, когда я улыбаюсь, на щеках проявляются милые, задорные ямочки, которые всегда добавляют лицу живости и теплоты. Стоя перед зеркалом, я слегка покрутилась, оценивая свою фигуру — стройную и соблазнительную, с плавными и изящными линиями, которые подчеркивали молодость и здоровье. В свои 28 лет я вполне могла считать себя симпатичной особой.

Однако, несмотря на внешнюю привлекательность, меня не покидало ощущение, что что-то все же, наверное, не так. Серьезных отношений пока так и не намечалось. Так, лёгкий флирт, ни к чему не обязывающие свидания... Хотя с моей работой и времени-то особо не было, но всё же... Хотелось, чтобы было: и любовь, и романтика, и надёжный мужчина рядом. Я вздохнула, потом перевела взгляд на часы: "Ёлки-палки, я же опаздываю уже!"

Быстро пробежавшись по квартире, я тщательно проверила, всё ли выключила: плита, утюг, свет. Затем проверила краны, чтобы удостовериться, что вода полностью перекрыта — не хотелось бы, чтобы моя забывчивость привела к затоплению соседей снизу. Убедившись, что всё в порядке, я открыла дверь и вышла из квартиры.

У лифта, как обычно, стоял мой сосед из квартиры напротив. Это был мрачный и неприветливый парень примерно моего возраста. За все те три года, что я снимала эту квартиру, мы ни разу толком не общались — лишь одинокие молчаливые приветствия. Сегодня, заметив меня, он опять кивнул молча и тут же отвернулся в сторону. Мы зашли в лифт и молчали всю дорогу до первого этажа. Он пропустил меня вперёд, позволив выйти первой.

Я вышла из подъезда, глубоко вдохнула свежий апрельский воздух и побежала на остановку.

Старенький троллейбус ехал тихо и долго, словно устал от городской суеты и спешки. Внутри было многолюдно — как и всегда в понедельник, когда все торопятся на работу, учебу или по своим делам. Людей в салоне было столько, что свободного места едва хватало, и пассажиры стояли скученно, прижимаясь друг к другу и поддерживая равновесие на ходу.

Прижавшись лбом к холодному стеклу окна, я пыталась отстраниться от окружающей суеты и погрузиться в свои мысли.

Я работаю фельдшером на скорой помощи уже больше трёх лет. За это время мне довелось увидеть множество разных ситуаций — от трагичных и душераздирающих до комичных и порой абсурдных. Каждое дежурство — это непредсказуемая смесь событий, и нередко приходится проявлять не только профессионализм, но и выдержку, спокойствие и даже чувство юмора.

В голове роились тревожные размышления о предстоящем дежурстве. Мой внутренний голос уговаривал себя надеяться, что всё пройдет спокойно, без тяжёлых и, тем более, смертельных случаев. Мне казалось невероятным принимать как должное, что смерть — частый гость в моей профессии. Привыкнуть к этому было очень трудно, но профессия фельдшера скорой помощи и вовсе не предназначена для тех, кто ищет романтику или лёгкость.

В какой-то момент я отвлеклась от своих размышлений и заметила, что поездка подходит к концу — троллейбус приближался к моей остановке. Мне пришлось с усилием протискиваться к выходу, и едва дверь открылась, я поспешила покинуть переполненный транспорт. Выскочив из троллейбуса, я взглянула на часы и мысленно выругалась, отчетливо понимая, что уже опоздала. Пришлось бежать, хорошо хоть больница находится недалеко от остановки.

Когда я наконец вошла в помещение, первым, кого я увидела, был Андрей, мой напарник и коллега.

Мы пришли работать в скорую помощь практически одновременно, поэтому быстро нашли общий язык, подружились и стали отличной командой. Он действительно выделялся среди остальных: выглядел намного моложе своих лет, словно подросток. Его не слишком высокий рост и худощавое телосложение вызывали у многих пациентов недоумение. Некоторые даже не скрывали своего скептицизма и шутливо говорили: «А что, теперь и школьников на работу берут?» Андрей не принимал это всерьёз и не обижался. Его широкая и искренняя улыбка, а главное — профессиональный подход к работе и качественная медицинская помощь быстро избавляли всех от сомнений, располагали к нему и вызывали уважение.

— Опаздываете, Анна Сергеевна, — строго сказал Андрей, увидев меня.

— Простите, виновата, — ответила я, пытаясь подражать его тону. — Немного задержалась.

— Придётся понести суровое наказание, — нахмурив брови, предупредил Андрей.

— Не губите меня, пожалуйста! — я рассмеялась и уже не могла сдержать весёлое настроение. — Попытаюсь искупить свою вину и куплю в обед пиццу!

Андрей тоже рассмеялся, наклонился и приобнял меня за плечи, легонько целуя в щёку:

— Привет, Ань.

— Привет, шутник, — ответила я, начиная чувствовать себя бодрее.

— Готова работать не покладая рук?

— Всегда готова, мой командир!

В этот момент пропищал сигнал. Андрей быстро взглянул на планшет, который держал в руках. Его лицо тут же стало серьёзным.

— Ладно, шутки закончились, начинается работа, — сказал он. — У нас вызов. Беги скорее переодеваться, я буду ждать тебя в машине.

Так началось наше последнее с ним дежурство.

День шёл своим чередом, и, казалось, ничто не предвещало особых волнений. Тяжёлых вызовов за это время не было, что, конечно, радовало меня. За утро и первую половину дня мы обслуживали обычные, можно сказать, рутинные случаи: маленький ребёнок с температурой, для которого, несмотря на тревожные показатели, удалось подобрать эффективное средство; бабушка с высоким давлением, которой слегка скорректировали лечение на месте; мужчина с пищевым отравлением, получивший первую помощь и рекомендации по питанию; а также беременная девушка, потерявшая сознание, которую мы оперативно осмотрели и приняли решение о госпитализации для дальнейшего наблюдения. Всё проходило серьёзно, но без эксцессов, что вселяло тихое облегчение.

К середине дня по рации начали проступать тревожные сообщения. Сначала — невнятные, будто диспетчеры сами не верили тому, что передают:

— Экипаж 3, уточните характер вызова. Что значит «нападение»? На кого?

— Повторяю, у нас двое пострадавших с множественными укусами… и царапинами. Похоже на человеческие…

Я невольно прислушалась. Андрей, обычно весёлый и беззаботный, нахмурился и приложил палец к наушнику, стараясь разобрать каждое слово.

— Андрей, ты это слышишь? — тихо спросила я.

— Слышу, — коротко ответил он. — Но пока не понимаю.

Следующие полчаса рация буквально разрывалась от вызовов. Диспетчеры пытались сохранять спокойствие, но в их голосах всё чаще проскальзывала паника:

— Всем экипажам! Внимание! Поступает информация о множественных случаях нападений на людей. Остерегайтесь агрессивных лиц. Если ситуация угрожает безопасности — не приближайтесь, вызывайте полицию.

— Но у нас пострадавший! Мужчина, весь в крови, говорит, что его укусили…

— Повторите: укусили? Кто?

— Не знаю! Какой‑то человек… Он бросился на меня, я еле вырвался…

По городу нарастал хаос. Вой сирен сливался с отдалёнными криками, по улицам бежали люди, машины сталкивались, кто‑то падал, кто‑то кричал в телефон, умоляя приехать и помочь.

Мы как раз возвращались с очередного вызова, когда на нашей подстанции появился первый пострадавший с такими же ранами — рваные укусы на руках, кровь, испуг в глазах.

— Они просто бросаются! — хрипел мужчина, пока я обрабатывала ему раны. — Без причины! Кусают, царапают… Я еле убежал!

Андрей молча стоял рядом, сжимая в руке стерильный бинт. Его лицо было бледным.

— Аня, — тихо сказал он. — Это не просто драки. Это что‑то другое.

В этот момент по рации раздался новый вызов:

— Скорая 12, срочно на улицу Ленина, дом 17. Много пострадавших, есть летальные случаи. Повторяю: много пострадавших, требуется немедленная помощь!

Я подняла глаза на Андрея. Он уже взял сумку.

— Поехали, — сказал он твёрдо. — Только будь начеку.

Машина рванула с места. В зеркале заднего вида я видела, как за нами остаётся подстанция, а впереди — город, который ещё утром был обычным, а теперь превращался в нечто страшное, незнакомое, опасное.

Глава 2. Обещание вернуться

Из дневника Ани Михайловой

28 мая.

Прошёл месяц с тех пор, как мы вырвались из города. Месяц… Всего тридцать дней — а кажется, что целая жизнь прошла. Жизнь до и жизнь после.

Город уничтожен. Его разбомбили через неделю после того, как мы расположились на заброшенной турбазе. Я помню тот день: небо почернело от самолётов, вдали грохотало так, что дрожала земля. Мы стояли на опушке леса — все, кто ещё был жив, — и смотрели, как наш дом превращается в руины. Никто не плакал. Мы просто стояли, окаменев, пока дым не закрыл горизонт.

Безысходность. Вот что я чувствую с тех пор. Постоянную, гнетущую безысходность, которая въедается в кости, как холод.

Что с родителями? Не знаю…

Дозвониться удалось лишь раз. Связь была плохая, сплошные помехи. Я едва различала мамин голос сквозь треск и шипение:

— Аня… доченька… в Москве тот же ужас… Отец ранен… на него набросился сосед в подъезде… Мы прячемся…

После этого разговора я не смогла больше связаться с ними. Вызов ещё иногда проходит — но ответа нет. Ни слова. Ни звука.

И слёз у меня больше нет.

Теперь только страх. Постоянный, липкий, всепроникающий страх. Он просыпается со мной по утрам, сидит рядом, когда мы едим скудный паёк, следит за мной в зеркале заднего вида. Он везде.

Турбазу нам пришлось покинуть. Заражённые появились и в лесу. Сначала это были одиночные случаи — мы замечали их на опушке, окровавленных, шатающихся, в рваной одежде. Потом они пришли толпой, через неделю после того, как разбомбили город.

В нашей группе погибли девять человек. Девять… Я помню их имена. Помню, как они смеялись, когда мы нашли в одном из домиков банку старого варенья. Помню, как вместе чинили крышу, чтобы дождь не заливал наше временное убежище. Теперь их нет.

Нас осталось десять. Десять из девятнадцати.

Мы в пути третий день, едем медленно, стараемся держаться подальше от дороги. Но едем параллельно ей, Дмитрий говорит, что велика вероятность наткнуться на военных. Едем на двух машинах — на скорой и трейлере. Остальные бросили: Дмитрий сказал, что нет смысла гнать столько машин, основная часть разместились в трейлере. А мы втроём продолжаем ехать на скорой.

Каждый день — одно и то же: дорога, лес, тревога. Мы ищем место, где можно остановиться хотя бы на пару дней. Но везде — следы разрухи, брошенные машины, тела или зараженные. Как будто весь мир вымер, а мы — последние, кто ещё дышит.

Никогда не вела дневник. Теперь это единственная отдушина. Бумага и ручка — мои последние собеседники. Пытаюсь упорядочить свои мысли, но они разбегаются, как испуганные мыши.

Иногда я закрываю глаза и представляю, что всё это — сон. Что я проснусь в родительской квартире, на кухне будет пахнуть мамиными булочками, отец будет читать газету...

Но просыпаюсь — и снова лес, снова дорога, снова страх.

Вчера закат был особенно красивым. Алый, как кровь. Я смотрела на него и думала: а есть ли где‑то ещё люди, которые тоже смотрят на это небо? И если есть — чувствуют ли они то же, что и я?

Или мы действительно последние?

Дмитрий, который вывез нас из города, — главный в нашей небольшой группе. Кажется, он один знает, что делать. Все слушают его. В его движениях, в голосе, в том, как он распределяет обязанности и проверяет запасы, чувствуется твёрдая уверенность — будто он не впервые оказался в критической ситуации. Интересно, кем он был в той жизни, до… Может, военным? Или спасателем? Никогда не спрашивала — да и не время сейчас для таких вопросов.

Карина, его дочь, — хрупкая девушка с большими глазами, в которых то и дело мелькает недетский страх. Дмитрий оберегает её, видно, что очень любит. Он всегда держит её рядом, проверяет, хорошо ли она одета, хватает ли у неё воды. В этих мелочах — вся его отцовская любовь, которую он не прячет, но и не афиширует.

Однажды Дмитрий подошёл ко мне, когда мы были на турбазе. Смотрел серьёзно, будто взвешивал каждое слово:

— Аня, скажи… Возможно ли это? Чтобы мёртвые ходили, нападали, ели людей?

Моих знаний фельдшера явно не хватает для рассуждений на эту тему. Я могла бы говорить о травмах, об инфекциях, о первой помощи — но не о том, что происходит сейчас.

— Я… не знаю, — ответила наконец, чувствуя, как дрожит голос. — В учебниках такого не было.

Он кивнул, будто ожидал этого ответа. И ушёл проверять машины, оставив меня одну с моими мыслями.

А я всё думаю: если даже Дмитрий, наш лидер, ищет ответы у меня — значит, никто из нас на самом деле не знает, как выжить в этом новом мире.

Дмитрий дежурил перед самым утром. Поёживаясь от пронизывающей прохлады, он стоял на крыше трейлера, вцепившись в поручень, и всматривался в серое предрассветное марево. Конец мая, а погода словно сошла с ума: небо затянуто свинцовыми тучами, ветер рвал одежду, а редкие капли дождя уже превращались в мелкий, нудный ливень.

«Сегодня четвёртый день, как мы покинули турбазу», — мысленно отметил он, стиснув зубы.

Память о том дне до сих пор обжигала. Они держались на турбазе почти месяц — надеялись, что хаос где‑то там, вдали, что это не коснётся их и вообще что скоро всё закончится. А потом... Самолёты, много... город бомбили долго... Неделю была абсолютная тишина. Затем... Заражённые пришли внезапно — не одиночки, как раньше, а целая толпа, бесформенная, шатающаяся, с протянутыми вперёд руками и хриплыми стонами.

Срываться пришлось в панике. Машины заводились с трудом, кто‑то кричал, кто‑то метался между домиками, пытаясь собрать хоть что‑то из вещей. В этой суматохе они потеряли девять человек. Девять…

Они не успели. Кто‑то споткнулся, кто‑то замешкался, кто‑то просто сдался — упал на землю и перестал сопротивляться.

Теперь их осталось трое в машине скорой, семь в трейлере. Десять человек — из девятнадцати.

Ветер усилился, швырнул в лицо пригоршню холодных капель. Дмитрий вытер мокрое лицо, вдохнул сырой воздух. Мысли крутились вокруг одного: «Надо искать оружие. Надо учить их защищаться».

Он оглядел окрестности. Лес стоял мрачной стеной, деревья качались.

Внизу, недалеко от трейлера, что‑то зашуршало. Дмитрий замер, вглядываясь в темноту. Силуэт. Ещё один. Они двигались бесшумно, словно тени, но он знал — это не люди. Заражённые.

Осторожно приподнявшись, он разглядел их чётче. Четверо. Они не стояли группой, не смотрели в одну точку — каждый двигался сам по себе, будто слепой котёнок, натыкаясь на кусты и деревья. Никаких признаков осмысленного поведения: ни жестов, ни переглядываний, ни координации. Только инстинктивные движения — туда, где пахнет кровью, туда, где слышен шорох, туда, где мелькнул свет.

Один из них, низкорослый, в рваной куртке, вдруг резко повернул голову — явно уловил звук. Сделал шаг в сторону трейлера, но тут же отвлёкся на упавшую ветку. Другой, высокий и худой, застыл, принюхиваясь, потом медленно двинулся к кустам. Третий и четвёртый бродили кругами, то приближаясь к трейлеру, то удаляясь, словно следовали невидимым нитям запахов и звуков.

Дмитрий замер, стараясь не дышать. Любая неосторожность — и они обернутся на шум. Они реагируют — на звук, на свет, на запах крови. Их движения хаотичны, их внимание рассеянно, их цель примитивна: найти и напасть.

Несколько долгих секунд он наблюдал за ними, пригнувшись за бортом трейлера. Заражённые не приближались, но и не уходили. Они продолжали бродить, как марионетки без кукловода, то и дело меняя направление по прихоти ветра или случайного шороха.

Потом один из них — тот, что принюхивался к кустам — вдруг обернулся и пошёл в сторону леса, будто уловил новый запах или звук. Остальные, словно по сигналу, последовали за ним. Их фигуры растворялись в предрассветной дымке, пока совсем не исчезли из виду.

Дмитрий облегчённо выдохнул — так глубоко, что заныли лёгкие. Только сейчас он осознал, как сильно напряжены мышцы, как впиваются ногти в ладони, сжатые в кулаки. Он медленно разжал пальцы, провёл рукой по лицу, смахивая капли дождя — или пота.

Осторожно, стараясь не шуметь, он спустился вниз, открыл дверцу трейлера. Внутри спали уставшие, измученные люди. Карина свернулась калачиком на откидной полке, накрывшись пледом. Аня лежала напротив на такой же полке, положив руку под голову, её лицо в полумраке казалось ещё бледнее. Никита и Сергей храпели в углу, в спальниках, сбившись в кучу, как щенки. Остальные спали наверху, под самой крышей трейлера.

Дмитрий тихо закрыл дверь, снова поднялся на крышу. Дождь усиливался, капли барабанили по металлу, создавая монотонный ритм, будто отсчитывая секунды их жизни.

«Оружие. Обучение. Укрытие», — повторял он про себя, как заклинание. — «Иначе все мы — просто мишени».

Где‑то вдали, за лесом, громыхнуло. То ли гром, то ли взрыв. Он не знал. Но знал другое: этот день будет ещё тяжелее.

Рассвет.

Глава 3. Гонка на выживание

Они бежали через лес, ломая сухие ветки, скользя по мокрой от дождя листве. Сердце колотилось в ушах, дыхание вырывалось рваными хрипами. Успели проскочить узкую просеку до того, как толпа заражённых отрезала путь — но это лишь отсрочило неизбежное.

Заражённые не отставали. Целая орда неслась следом: хрипели, падали, но тут же поднимались, будто заведённые неведомой силой, и продолжали преследовать. Они не уставали — в отличие от живых людей.

Дмитрий обернулся на бегу и выругался сквозь стиснутые зубы. Сергей, молодой и выносливый, держался рядом, не сбавляя темп. А вот Владимир… Его фигура маячила метрах в десяти позади — он явно выдохся. Плечи тяжело вздымались, ноги заплетались, дыхание вырывалось громкими, надсадными всхлипами.

Мысли заметались в голове Дмитрия: что делать? Впереди только лес… Нужно менять маршрут! Он вспомнил: слева должна быть трасса. Если удастся до неё добраться — может повезёт найти машину. Иначе от этой толпы не оторваться. И тогда всё это голодное стадо они приведут прямиком в лагерь.

— Заворачивайте влево! — крикнул он, резко меняя направление. — Влево, к дороге!

Сергей тут же послушно свернул, мелькнул между деревьями. Владимир продолжал бежать по прежней траектории, всё медленнее, будто ноги уже не слушались его.

Дмитрий рванулся назад, протягивая руку:

— Владимир! Сюда!

Но не успел.

Один из заражённых — тощий, в рваной куртке — всё же настиг его. С хриплым воем он бросился вперёд, упал, но в падении успел вцепиться пальцами в штанину Владимира. Тот вскрикнул, споткнулся, рухнул на землю.

— А-а-а! — раздался его отчаянный вопль.

Тут же подскочил ещё один заражённый, за ним — третий, четвёртый… Тишину леса разорвал оглушительный крик боли. Владимир бился на земле, пытался отбиться, но их становилось всё больше — они наваливались, хватали, рвали одежду, впивались зубами в лицо, шею…

Часть толпы развернулась к застывшему от ужаса Дмитрию. Он на секунду замер, глядя на эту кошмарную картину, но тут же, понимая, что уже не сможет помочь, бросился бежать.

Ноги сами несли его сквозь чащу. Ветви хлестали по лицу, колючки цеплялись за одежду, но он не чувствовал боли — только бешеный стук сердца и шум крови в ушах.

Через несколько минут он догнал Сергея. Тот стоял за большим дубом, тяжело дыша, глаза широко раскрыты от страха.

— Где Владимир?! — выкрикнул он.

Дмитрий не ответил. Только мотнул головой вперёд:

— Бежим...

И они снова рванули сквозь лес — теперь уже вдвоём, оставляя позади хрипы и топот десятков ног, преследующих их по пятам.

Минут через десять беспрерывного бега, когда лёгкие уже горели огнём, а в боку кололо так, что хотелось рухнуть на землю, впереди наконец показалась асфальтовая лента дороги.

"Ну наконец‑то", — мысленно выдохнул Дмитрий. Горло пересохло, голос звучал хрипло, но он собрал остатки сил и рявкнул:

— Серёга, ускоряемся!

Они вывалились на асфальт, едва не поскользнувшись на мокрой от дождя поверхности. Огляделись — дорога пуста. Ни машин, ни людей, ни… заражённых.

— Давай, вперёд, по дороге! — Дмитрий даже не остановился, лишь на миг бросил взгляд назад — не видно ли шевеления в лесу.

Сергей остановился, он тяжело дышал, упираясь ладонями в колени. Его лицо было багровым, капли пота смешивались с дождевой водой, стекая по щекам.

— Я… не могу, — хрипло выдавил он. — Всё, сил нет…

— Можешь, блять, можешь! — Дмитрий рванулся к нему, схватил за рукав так, что ткань затрещала. — Давай, давай, бегом! Не останавливайся!

Он буквально рванул Сергея вперёд, и тот, с глухим стоном, снова побежал. Тяжёлые рюкзаки били по спине, лямки врезались в плечи, каждый шаг отдавался болью в коленях. Но останавливаться было нельзя.

Бежать по асфальту было гораздо легче, чем по бугристой лесной тропе, но силы давно были на исходе. Мышцы дрожали, перед глазами плыли тёмные пятна.

Дорога впереди делала резкий поворот. Дмитрий добежал до него первым, едва не потеряв равновесие на скользкой дороге. За поворотом…

Его сердце на миг замерло.

Два военных грузовика стояли, перегородив трассу. Машины — массивные, угловатые, с высокими деревянными бортами. Двери кабин распахнуты. Возле них — несколько тел в военной форме. Неподвижные. В позах, которые не оставляют сомнений: мертвы.

— Стой! — Дмитрий резко затормозил, вскинув руку.

Сергей рухнул рядом на колени, хватая воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег.

— Ч‑что?.. — просипел он.

Дмитрий не ответил. Его взгляд метался: грузовики, тела, разбросанные гильзы, тёмные пятна на асфальте.

Он осторожно двинулся вперёд, пригибаясь, держа ломик наготове. Каждый шаг — как испытание. В ушах стучало.

Один из солдат лежал лицом вниз, рука вытянута к автомату, который валялся в метре от него. Второй — у колеса, голова в луже, смешанной с кровью. Третий — в кабине, наполовину вывалившись наружу.

— Живые есть? — негромко сказал Дмитрий, сам не зная, кому это говорит.

Тишина. Только шум дождя и их тяжёлое дыхание.

Он резко обернулся к Сергею:

— Проверь вторую машину. Быстро. И смотри в оба!

Сергей кивнул, сглотнул, вытер пот с глаз, поднялся с колен и двинулся к другому грузовику. Его пальцы дрожали, когда он потянулся к дверце кабины.

В этот момент где‑то позади, за поворотом, раздался глухой топот. Затем — хриплый стон.

Дмитрий замер и повернул голову.

Из‑за поворота, шатаясь, вывалился первый заражённый. За ним — ещё один. Ещё…

— Твою мать… — выдохнул он, сжимая ломик так, что костяшки побелели. — Серёга! Они здесь! Кидай рюкзак в кузов! Собирай оружие, всё, что найдешь, и тоже в кузов!

Сергей рванул вперёд, едва не упав. Дмитрий на мгновение развернулся и прижался к борту грузовика, глядя, как толпа заражённых медленно выползает из‑за поворота. Их было не меньше десятка. Следом прибывали ещё и ещё. Он стащил рюкзак и закинул его в кузов.

Потом рванулся к телам, игнорируя тошнотворный запах крови и разложения. Пальцы судорожно схватили первый автомат, проверили — патрон в патроннике, рожок полный. Второй. Каждый жест — отточенный, молниеносный.

Не теряя ни секунды, он метнулся к кабине грузовика. Внутри — ещё два автомата. Дмитрий выхватил их, на ходу проверяя боезапас. Рожки тяжёлые, плотные. "Полные. Хватит."

— Серёга, быстро в кузов, бегом! — его голос резанул, как лезвие.

Сам рванул следом, чувствуя, как адреналин обжигает вены. Заражённые были уже в десяти шагах — их хрипы сливались в единый, тошнотворный гул.

Сергей запрыгнул в кузов, едва не поскользнувшись на металлических рёбрах. Дмитрий приземлился рядом, с грохотом опустив автомат на край борта.

— Стрелять умеешь? — выдохнул он, прижимая оружие к плечу.

— Да, — коротко, без тени сомнения ответил Сергей. Его пальцы уже сжимали рукоять, взгляд — холодный, сосредоточенный.

— Тогда приготовься…

Заражённые облепили грузовик, словно стая голодных псов. Их руки тянулись к бортам, пальцы скребли металл, рты раскрывались в беззвучном вое. Их было много — слишком много.

— Давай! — рявкнул Дмитрий, и его палец вдавил курок.

Тишину леса разорвала автоматная очередь — резкая, оглушительная, как удар грома. Пули впивались в тела, разрывая плоть, отбрасывая заражённых назад. Кровь брызгала на асфальт, смешиваясь с дождевой водой.

Сергей открыл огонь следом — его очередь была чёткой, размеренной, будто он считал каждый выстрел. Один заражённый рухнул, второй, третий… Но за ними шли новые, не замечая потерь, не чувствуя боли.

— Не останавливайся! — крикнул Дмитрий, меняя рожок. Его руки двигались автоматически: снять пустой, вставить полный, передёрнуть затвор. — Бей по головам! Пули в тело не убивают их, а патроны не бесконечны.

Очереди сливались в непрерывный грохот. Металл кузова дрожал от ударов тел. Где‑то рядом раздался треск — один из заражённых вцепился в борт, но тут же упал, прошитый пулями.

Дмитрий чувствовал, как ярость закипает внутри, вытесняя усталость. "Это не люди. Это — угроза. Уничтожить."

Он вёл автомат слева направо, поливая толпу свинцом. Каждый выстрел — как удар сердца. Каждый выстрел — шанс выжить.

— Ещё! — прохрипел он, когда рожок опустел. — Перезаряжай!

Сергей молча кивнул, его пальцы уже работали — новый магазин, щелчок, огонь.

Грузовик содрогался от натиска, но держался. А они — продолжали стрелять.

Через несколько долгих минут, показавшихся вечностью, стрельба стихла. Грохот автоматов сменился звенящей тишиной, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием Дмитрия и Сергея. Воздух пропитался запахом пороха, мёртвых тел и мокрой земли.

Вокруг одного из грузовиков громоздилась жуткая куча тел. Кое‑где ещё шевелились заражённые. Дмитрий, сжимая автомат, медленно обходил машину. Его глаза — холодные, сосредоточенные — выискивали любое движение.

Он прицеливался, делал одиночные выстрелы — короткие, чёткие. Пуля в голову. Ещё одна. Ещё. Каждый выстрел — как точка в конце кошмарного предложения. Руки дрожали от усталости, но он заставлял себя держать оружие ровно. "Нельзя оставить ни одного. Ни одного."

Сергей сидел в кузове, прислонившись к холодному металлическому борту. Его плечи опустились, пальцы разжались, выпустив автомат. Он устало смотрел в вечернее небо — оно наливалось багрянцем заката, первые звёзды робко проступали сквозь угасающий свет. Дождь давно кончился, но одежда оставалась сырой, липнущей к телу.

Он выдохнул — долгий, прерывистый выдох, будто выпускал из себя весь ужас последних часов. Закрыл глаза. "Можно отдохнуть. Хотя бы на минуту."

— Передохнём немного и попробуем завести грузовик, — глухо сказал Дмитрий. Он тяжело опустился рядом с Сергеем, оперся спиной о борт. Его руки дрожали, лицо было в поте и копоти, но взгляд оставался острым, настороженным. — Доедем на нём. Дальше будет проще.