Месть . Новогодняя подача

ГЛАВА 1. Боялся тебе сказать

ГЛАВА 1. Боялся тебе сказать

В окно светит декабрьское солнце. Откуда оно взялось, непонятно. Немного сбилось с пути, мне кажется. Обычно в это время года неба-то нет, не то что солнца.

Сижу на работе перед компом. Частное архитектурное бюро «Стройка», где я зав отделом по планированию, или, как меня называют за глаза, «начальник над хаосом». Не знаю, сколько в этом иронии, но я стараюсь работу работать по совести.

Наматываю прядь волос на палец и смотрю в монитор. Новогодний квест «Лабиринт Минотавра» практически готов. Я вожусь с ним уже две недели. Курирую процесс, потому что в этот раз это моя блестящая идея.

Нас восемь человек, и мы дружим с института. Ну, как дружим… Скорее, это стая выживших в пучине частного бизнеса последних лет, которую теперь держит вместе привычка и взаимные долги. Кроме Ольги. Она восьмая, примкнувшая к нам год назад из-за Петьки, который так в неё влюбился, что начал нас шантажировать уходом из компании, если мы не примем его Лялю. Ляля, к слову, оказалась стервой редкой пробы, но с талантом делать дизайн-проекты, от которых у заказчиков выступают слёзы умиления. Так что терпим.

Почему-то мы пока не переженились, хотя все четыре пары довольно стабильны. Время такое, все ждут, когда не будет материальных проблем. Я лично считаю, что их нет только в загробном мире.

У нас с Ильёй другое. Я вообще не против брака, и меня не смущает моя маленькая квартира в спальном районе, доставшаяся мне от бабушки. Но Илья не спешит.

– Успеется, Светик, – вещает он свою мантру. – Давай ещё немножко поработаем, погуляем и посмотрим на мир.

Как будто мир куда-то денется, если мы поженимся.

Мы скинулись и наняли для праздника старый особняк, построенный в девяностые. Воплощение вкуса нувориша с амнезией: колонны, как в греческом храме, рыжий кирпич, золотые завитушки на фасаде и ангел ещё до кучи над входом. Полное отсутствие логики в планировке. Как по мне, такое не переделывается, а сносится под корень с аплодисментами. Но для игры в новогодний лабиринт – самое оно.

Я связалась с компанией, которая устраивает квесты. Они построили лабиринт, наделали там ловушек, свето-звуковых эффектов. План игры мне нравится. А самое главное – приз. Сертификат на двухнедельное сафари премиум-класса «По следам Великих Озер»: Танзания, Бурунди, Уганда. В общем, всё, чтобы похвастаться в соцсетях. Сертификат купили в складчину – кому повезёт. Прививки – личное дело каждого, естественно.

Звонок. Мама. Они с отцом живут в Перми, и мы видимся всё реже и реже. Зато всегда на связи. У меня мама такая. Постоянно «проверяет лампочки», как папа говорит.

– Светик, у Нади сын из стажировки прилетает тридцать первого, ему негде будет остановиться, а второго у него собеседование на работу.

– Второго января? – переспрашиваю я, чувствуя, как в душе просыпается недоброе.

– Да, именно. Ты же всё равно уезжаешь на Новый год, помоги хорошему человеку.

– В смысле «помоги»? Приютить бродячего хипстера?

– Оставь ему ключи у вахтёра внизу, он очень серьёзный и порядочный. Надя же нам как родственница, я не могу ей отказать. Светик, пожалуйста.

Голос у мамы такой, будто она просит не ключ, а подвиг. Приходится сдаться.

– Хорошо. Только третьего пусть съезжает. И спать будет на диване в большой комнате. Бельё оставлю. Как зовут этого счастливчика?

– Фёдор. Надин сын, неужели не помнишь? Постарше малость, но ты с ним в детстве играла.

– Не, не помню такого. Ладно, не важно. Оставлю вторые ключи у Петровича внизу.

Дальше мы двадцать минут говорим о её новом рецепте фруктового салата. Я их вообще никогда не делаю, эти фруктовые салаты.

Прихожу домой, собираю сумку в дорогу, укладываю маленькие подарочки для друзей – всем одинаковые носки с оленями. Традиция со студенческих времён, ничего не поделаешь. Можно что-нибудь добавить по личному усмотрению, но носки – маст. Так что новыми семью парами носков я точно обзаведусь.

Илья поедет из своей квартиры. Мы не живём вместе. У нас современный, продвинутый формат: встречаемся на выходных и в праздники, чтобы не надоедать.

Ложусь спать, уставшая и готовая к новогодней вечеринке, как танк к параду. Тоже папино выражение.

Беру такси и еду на место встречи – станция Молодёжная. Погода мерзкая, слякоть, настроение, несмотря ни на что, приподнятое. Илья почему-то не отвечает. Не важно, у него такое бывает.

Таксист – мужчина лет пятидесяти, с лицом, выражающим всезнайство и жаждущим опрокинуть мне на голову всю собранную мировую мудрость.

– Куда едем, красавица? К любовнику? – хрипит он, видимо, считая это верхом светского юмора.

– К друзьям, – бурчу, уткнувшись в телефон.

– Ага, понятно. Друзья. А сама-то вся такая нарядная. Муж есть?

– Как это вас касается? – держусь и пока не хамлю, но уже пора.

– Я по жизни интересуюсь. Я, например, три раза был женат. И знаю, бабы нынче все как на подбор – гуляют, пока мужья пашут.

– Печальный опыт. Давайте лучше помолчим.

– Ой, обиделась! – он смотрит на меня в зеркало заднего вида. – Я же по-доброму. Советую, как отец. Вам надо мужика нормального, семейного. А не этих… друзей.

В этот момент он решает пойти на обгон фуры по встречной полосе. У меня сердце уходит в пятки.

– Вы с ума сошли?! – визжу я.

– Я сорок лет за рулём! – парирует он, как будто это даёт ему право на самоубийство. Дебил. Вот не хотела портить себе настроение, но как?

Выезжаем на правильную полосу.

– Ещё одно слово, не, полслова, и я не поленюсь, напишу жалобу. Понятно? – говорю я тоном зав отдела по планированию.

Заткнулся.

Выхожу из машины, он кричит мне вслед: «С Новым годом! Мужика хорошего найди!» Непроходимый бурелом. Лесника ему!

Подхожу к микроавтобусу. Все уже тут. Петя с Лялей, две другие пары. Сидят, смеются. Ильи нет.

– Где Илья? – спрашиваю, оглядываясь. – Знает кто?

ГЛАВА 2. Фляга

ГЛАВА 2. Фляга

Мужик ставит сумку в прихожей и оглядывается, будто проводит тактическую оценку местности. Даже в полумраке прихожей видно, что он большой, высокий, с огромными плечами, спортивного телосложения.

Я столько времени потратила на эти древние мифы, пока игрой занималась про Минотавра, что, находясь в бреду своей истерики, посмотрев на него, сразу представляю его греческим богом, спустившимся ко мне с Олимпа.

Его взгляд скользит по стенам, падает на меня.

Я стою в дверном проёме, держусь за косяк, потому что при виде спустившегося бога ноги не держат. У меня зарёванная морда, спутанные волосы и такой хмурый вид, что он сразу понимает, что попал не вовремя. Да ещё и сумка открытая валяется в прихожей, из которой я что-то вытащила, а что-то разбросала по полу.

Взгляд прямой, изучающий. На шее – небрежно повязанный клетчатый шарф известного бренда.

– Здравствуйте! – решает он поздороваться. Голос низкий, грудной, слегка хрипловатый, будто от усталости.

– Вы кто? – мой собственный голос звучит сипло от слёз. Мне страшно и не страшно одновременно. Страх смешивается с диким, неуместным любопытством. Кто этот гигант, вломившийся в мой вечер тотального кошмара?

– Светлана? – отвечает божество вопросом на вопрос, не сдвигаясь с места. Стоит, заполняя собой всю прихожую, и ждёт.

– Допустим, – бормочу я. И тут до моей перегруженной переживаниями и всем возможным негативом обманутой женщины головы доходит. – Ой! Это ж мамин Фёдор! – А вас?

– Я Фёдор, – говорит он, как констатирует факт. – Вам должна была ваша мама позвонить. Я же взял ключи внизу, у вахтёра.

Он делает шаг вперёд, а я невольно шаг назад. Он вносит с собой запах морозного воздуха и чего-то ещё – пряного, мужского.

– Вспомнила. Извините, – выдавливаю я. – Я должна была уехать, но поездка… разладилась. Так что…

Мне даже стыдно становится. У меня, наверное, тушь размазана по щекам в стиле трагического клоуна. Да ещё и сумка валяется в прихожей.

– Раздевайтесь и проходите в большую комнату. Туда, – показываю я ему кивком в сторону гостиной, стараясь звучать хоть немного хозяйственно.

Он кивает, одним плавным движением снимает куртку и вешает её на крючок. Движения у него экономичные, уверенные, без суеты. Под курткой – тонкий тёмно-серый кашемировый свитер, который обрисовывает рельеф груди и плеч. Мышцы играют мощно, но естественно. Поди ж ты! Он наклоняется, чтобы снять спортивные ботинки цвета хаки, и я невольно отмечаю, как тянется ткань его идеально сидящих штанов.

Достаю из ящика пару одноразовых тапочек, стыренных из какого-то отеля, и сую ему. Он берёт их, и его пальцы – длинные, с ровными ногтями – на секунду касаются моей ладони. От этого прикосновения по коже пробегает ток. Или я уже просто фантазирую на больную голову.

– Прилетел только что? – спрашиваю я, чтобы заполнить молчание, пока он переобувается.

– Три часа назад. Из Лиона, – отвечает он, выпрямляется во весь рост и закидывает шарф на вешалку. – Годовая стажировка закончилась. Отработал своё в Европе.

– И что, там круто? Я во Франции ещё не была.

Он проходит в гостиную, осматривается. Его взгляд останавливается на пустой бутылке из-под вина и смятых салфетках на журнальном столике.

– Круто? – он усмехается одним уголком рта. Эта усмешка меняет всё его лицо, делает его менее каменным. – По-разному. Десять часов на ногах, сложнейшие операции, ответственность, от которой шея становится каменной. А потом – бокал бургундского и вид на Рону. Так что да, круто.

Он подходит к своей сумке, открывает её и достаёт оттуда, к моему изумлению, не только вещи, но и квадратную коробку бордового цвета. Открывает её и вытаскивает бутылку с золотой пробкой, напоминающей флягу.

– А это – не бургундское, – говорит он, ставит бутылку на журнальный столик с таким видом, будто водружает трофей. – Это коньяк. «Remy Martin Louis XIII», если быть точным. Подарок от клиники. Для особых случаев.

Я смотрю то на него, то на бутылку. В моей голове происходит короткое замыкание. Только что мир состоял из предательства, слёз и беспросветности, а теперь в нём появился мужик-гора с коньяком за не знаю сколько евро.

– У вас тут, я смотрю, тоже особый случай, – его взгляд снова скользит по моему лицу, но уже без насмешки. Скорее, с профессиональной констатацией. – И явно не праздничный. Давайте исправлять.

– Исправлять? – я тупо повторяю.

– Да. Вы ели сегодня? – он уже движется к моему холодильнику и открывает его без тени сомнения, как у себя дома.

– Не… не очень. Завтракала… – отвечаю я честно зачем-то.

Холодильник, как на зло, полупустой. Яйца, сыр, пачка масла, огурцы, яблоки, две луковицы.

– Идеально, – бормочет он, и я не понимаю, сарказм это или нет. – Я купил по дороге кое-что. На всякий случай. – Он снова роется в сумке и достаёт вакуумные упаковки: стейки, какие-то овощи и маленькую баночку с трюфельной пастой. – Это вот французское.

Я стою, воткнутой в землю лопатой, и наблюдаю, как этот незнакомец захватывает мою кухню. Он снимает свитер, оставаясь в простой черной футболке, обтягивающей торс, и моё дыхание на секунду сбивается. Он не просто в хорошей форме. Он… божественный. Каждое движение, когда он достаёт сковороду, включает плиту, режет репчатый лук – всё это демонстрация силы, которая меня гипнотизирует.

– Чем занимаетесь, Фёдор? – спрашиваю я, опираясь о дверной косяк и наблюдая, как он одним точным ударом плоской стороны ножа дробит зубчик чеснока.

– Пластический хирург, – отвечает он, не отрываясь от стейков, которые с шипением ложатся на раскалённую сковороду. – Специализация – реконструктивная хирургия лица. Возвращаю людям не красоту, а достоинство. После аварий, ожогов, онкологии.

От этих слов становится тихо. Мой разбитый вечер меркнет перед тем, с чем он работает каждый день.

– А второго января? – вспоминаю я. – Мама что-то упоминала.

ГЛАВА 3. Допрос

ГЛАВА 3. Допрос

До Нового года ещё несколько часов. Надо бы успеть привести себя в порядок и вообще предстать перед этим великаном в подобающем виде.

Сидим на кухне. За окном беспорядочно мелькают вспышки салютов. Мне кажется, что они вспыхивают не из-за Нового года, а из-за меня или для меня. Я толком даже не могу описать состояние, в котором нахожусь. Чудесное какое-то.

— Архитектор… — протягивает Фёдор. Он чистит мандарин, а я, завороженная, смотрю на его длинные пальцы. — Это про пространство, которое держится на расчёте. На невидимом каркасе. Интересно.

— Я устала от каркасов, — признаюсь я. — Хочется не рассчитывать, а чувствовать форму изнутри. Высекать её. Быть скульптором. Глину в руки взять и просто лепить.

Фёдор смотрит на меня так, будто видит тот образ, что стоит у меня перед глазами.

— Понимаю, — говорит он просто. — В хирургии тоже. Иногда нужно не по учебнику соединить, а буквально вылепить недостающий кусок кости, создать то, чего нет. Это уже не архитектура, а скульптура из живой плоти.

Если честно, то живая плоть — это точно не моё. Я боюсь крови. Когда я вижу даже незначительную ранку, я представляю себе, как нарушается целостность, и что мы, по сути, не ходящие души, а вот эти вот сосуды, мясо, кишки, кости, и у меня сразу наступает отторжение. Я не смогла бы быть врачом. Хирургом, во всяком случае. И вообще, это мужская профессия.

Фёдор рассказывает случаи из своей практики во время стажировки. Не для того, чтобы поразить, а как будто проверяет меня на прочность, доверяя слуху сложную материю. Я держусь, как могу. Рассказывает историю про подростка-рокера, разбившегося на мопеде, чьё раздробленное лицо он собирал по кусочкам, как безумный трехмерный пазл, восемь часов подряд. Или про полицейского, раненного в перестрелке, где пуля прошла навылет, но разнесла ему одну щёку и челюсть.

Слушаю, затаив дыхание, не перебиваю и не лезу. Обычно я та ещё спорщица. В его ровном голосе есть невероятная, притягательная глубина. Он не играет в спасителя. Он говорит о работе, о грани, где мастерство превращается в искусство, а ответственность — в тяжесть, которую надо нести.

— Бывает страшно? — спрашиваю я тихо.

— Страшно — это когда не знаешь, что делать. А когда знаешь — это просто сложная работа. И да, иногда потом трясутся руки. В машине, однажды, час сидел, прежде чем завести.

Когда он шутит, его улыбка, редкая и чуть кривая, заставляет моё сердце биться чаще. Мне так с ним легко и радостно, что я щиплю себя за бок, проверяя, не сплю ли я всё ещё после того, как утром узнала, что меня бросили, как кошку, на улицу.

Только что рухнувший мир кажется наполненным новыми перспективами. И я, совсем расслабившись и потеряв бдительность, делаю роковой ход. Мне хочется узнать его прошлое. Бабское любопытство вынырнуло из пучины и показало физиономию.

– Фёдор, а почему ты развёлся? – спрашивая, подпираю подбородок ладонью. – Если не секрет, конечно. Просто ты такой человек... Мне кажется, с тобой должно быть очень надежно.

Он ставит чашку на блюдце. Мгновенная перемена в его осанке едва уловима, но я её чувствую. Как будто опустился невидимый щит.

– Длинная история. И не очень интересная.

– Для меня – интересная, – настаиваю я, улыбаясь, закапывая себя ещё глубже. Мне с чего-то кажется, что я проявляю близость, а готов он к ней или нет, не имею никакого понятия.

– Алиса, моя бывшая жена, – филолог-испанист, – сказал он сухо, делая вид, что проверяет сообщения на телефоне. – Мечтала о Барселоне. У неё ещё и корни испанские по отцовской линии. Я мечтал о своей клинике в Москве. Никто не хотел уступать. Она уехала. Я остался. Всё.

– И всё? – мне этого явно недостаточно, я хочу докопаться. - Просто разошлись по разным городам? А чувства? Ты же наверняка мог бы работать в Европе, ты там учился. Значит, дело было не только в географии.

Фёдор откладывает телефон. Его взгляд, ещё минуту назад тёплый, становится холодным.

– Света, к чему этот допрос? Жаждешь подтвердить свою теорию, что все мужчины в итоге предают и уходят?

Его слова попадают в открытую рану. Я замолкаю. Очнуться от фантазий точно не помешает.

– Я ничего такого не говорила! Я просто спросила о твоей жизни. Разве это запрещено? Или у тебя там такой скелет в шкафу, что и вспоминать страшно? – меня продолжает нести. Мне мало. Я не чувствую вотер-линии.

– У каждого есть что-то, что он не готов выставлять на всеобщее обозрение после нескольких часов знакомства, – его голос становится низким и каким-то опасным. – Особенно, когда в этом «обозрении» явно просматривается желание найти подтверждение своим свежим травмам.

Я вскакиваю, лицо пылает. Я не думаю о том, что у него они тоже есть, и что этот парень мне ничего не должен, я думаю только о себе.

– О, вот как! Ворваться в чужой дом, накормить, напоить, создать атмосферу «оазиса» — это пожалуйста! А спросить тебя что-то личное — сразу «допрос» и «травмы»! Удобная позиция! Показаться рыцарем, а потом отгородиться стеной!

– Я не рыцарь, – отрезает он, тоже поднимаясь. Его фигура внезапно кажется не защищающей, а подавляющей. – Я человек, который увидел проблему и попытался её решить. Как привык. Ты рыдала на диване. Я остановил истерику. Это не даёт тебе права копаться в моей личной жизни с упорством следователя.

– «Решить проблему»? – голос срывается на высокую ноту. – Так вот кто я для тебя теперь? «Особый случай»? Как твой пациент с разбитым лицом? Починил, накормил, успокоил – и свободен? Спасибо, доктор!

– Ты всё искажаешь! – в его голосе впервые прорывается раздражение. – Я говорю о границах. О том, что нельзя за несколько часов требовать от человека исповеди! Вы, женщины, вечно смешиваете всё в кучу: помощь, симпатию, немедленную исповедь и вечную преданность!

– «Вы, женщины»… – шиплю я. – Ага, вот он, корень! Мы все для вас истеричные дети, которые не понимают ваших сложных мужских миров! Мы должны быть благодарны за кусок стейка и не задавать лишних вопросов! Твоя Алиса, наверное, просто устала от этой хирургической холодности! От того, что ты всё раскладываешь по полочкам, даже чувства!