Месть от кутюр и щепотка праха

Глава 1. Смерть как высшая форма перформанса и прочие неуместные шутки

Всю мою жизнь меня преследовало стойкое ощущение, что я родилась не в то время. Ну, или не в том месте. А, возможно, и то, и другое сразу. Пока одноклассницы заучивали движения под заунывное «Тает лёд» и клеили на стену постеры с зализанными бой-бэндами, я пересматривала в сотый раз «Интервью с вампиром» и пыталась скроить из маминой старой кофты нечто, отдалённо напоминающее корсет. У меня это плохо получалось. Позже, когда я выучилась на модельера, получаться стало лучше, но ощущение чужеродности не прошло. Оно лишь сменило прописку, переехав из спального района в мою собственную мастерскую, заваленную рулонами бархата, парчи и кружев, и увешанную эскизами платьев с турнюрами, кринолинами и рукавами-буфами.

Меня зовут Ирина. Ирина Сомова. В мире высокой моды мой псевдоним звучал как Ирина Ноктюрн, что все переводчики настойчиво пытались перевести как «Ноктюрн Ирина», что бесило меня до чёртиков. Мой стиль — это мрачная сказка, готический гламур, викторианская декадентщина с налётом стёба. Клиентов у меня было немного, но они были… особенными. Такими же ненормальными, как и я. Те, кто был готов выложить полгода зарплаты за платье цвета запёкшейся крови, отделанное кружевом «паутинка» и черепами из воронёного серебра.

Именно к таким клиентам я и мчалась в тот роковой день, сцепив зубы от боли и ярости. Язык заплетался, а в голове стучала одна-единственная мысль: «Только не сейчас. Только бы успеть». В зубах зажата была булавка, в одной руке — портфель с коллекцией, в другой — я пыталась удержать на плече тяжёлую кожаную сумку с инструментами и тканями, а ещё — умудриться не наступить на подол своего собственного творения. Да, на мне было моё новое платье. Чёрный бархат, корсет, шнуровка сзади, до бледности белое лицо (спасибо, тональник «фарфор» и минус пять часов сна) и идеально подведённые смоки айс. Я должна была произвести впечатление. Я и производила. Прохожие оборачивались, кто с усмешкой, кто с недоумением. Мне было плевать.

Всё дело было в зубе. Вернее, в дикой, адской, сверлящей мозг боли, которая началась посреди ночи и к утру достигла космических масштабов. Флюс раздул щёку, превратив мой готический глам в пародию на хомяка-наркомана. Приём у стоматолога был только через три часа, а встреча с клиентами — через сорок минут. Я решила, что успею. Я всегда старалась всё успеть. Это моя врождённая черта — самоуверенность, граничащая с идиотизмом.

Я летела по тротуару, каблуки отчаянно цокали по брусчатке, портфель с коллекцией — моё детище, моё всё — я прижимала к груди, как мать, спасающую младенца из горящего дома. В голове прокручивала речь: «…и здесь, видите, мы использовали технику ручной вышивки серебряной нитью, что символизирует лунную дорожку на воде Леты…» Да, я всегда могла нести изящную ахинею о своих творениях. Клиенты это обожали.

Я не заметила, как выскочила на проезжую часть. Резкий визг тормозов пробился сквозь пульсирующую боль в челюсти. Я повернула голову. Фары грузовичка, такого же нелепого и несовременного, как и я, показались мне двумя ослепительными лунами. Он ехал медленно, очень медленно. У меня было время отпрыгнуть. Целый век. Но мой каблук — тот самый, изящный, стильный, в винтажном стиле — застрял в стыке между плитками тротуара. Я дёрнулась. Каблук с треском отломился.

Помню ощущение полёта. Не героического, а скорее нелепого, как у курицы с отрубленной головой. Портфель вырвался из рук, и бесценные эскизы, словно испуганные птицы, разлетелись по ветру. Я ударилась затылком об асфальт. Глухой, костный хруст. Боль в зубе мгновенно исчезла. На смену ей пришла вселенская тишина.

Последнее, что я увидела перед тем, как мир поглотила тьма, — это моё собственное творение, разлетающееся по грязному асфальту. Бархат, который я так тщательно подбирала, теперь впитывал в себя лужицу сомнительного происхождения. Кружево порвалось. Ирония судьбы, чёрт возьми. Умереть, споткнувшись о собственный вычурный стиль. Это был бы достойный финал для моего некролога. «Ирина Ноктюрн, адепт мрачной эстетики, пала жертвой собственного неуёмного стремления к драме».

А потом… потом не было ничего. Ни тоннеля с светом, ни родственников, встречающих с распростёртыми объятиями. Ничего. Просто чёрный, беззвёздный, бездонный сон без сновидений.

Первым вернулось обоняние. Тяжёлый, сладковато-приторный запах тления, смешанный с ароматом дорогих духов, ладана и… свежевскопанной земли. Пахло, словно на похоронах у очень богатого человека, который немного залежался в гробу.

Потом вернулось осязание. Я поняла, что на мне надето что-то невероятно стесняющее движения. Корсет. Но не мой, удобный, современный, с косточками из пластика. Это был монстр из стали и китового уса, сдавливавший рёбра так, что дышать было практически невозможно. Ткань — шёлк или сатин — скользила под пальцами. А вокруг меня было тесно, душно и очень темно.

Я попыталась пошевелиться. Моя рука, затекшая и одеревеневшая, ударилась о преграду прямо над лицом. Доска. Грубая, неотёсанная. Паника, холодная и тошнотворная, заструилась по венам. Я провела ладонью по поверхности над собой. Доска. С боков — тоже доски. Подо мной — что-то мягкое, шёлковое.

Приглашаю вас в наш необычный, тёмный и горячий литмоб "Тёмная любовь"
https://litnet.com/shrt/ENks

1.2

Я была в ящике. В очень узком, очень тесном ящике.

Мой мозг, ещё не до конца проснувшийся, пытался найти логичное объяснение. Меня похитили? Забрали в секту? Заживо похоронили за долги перед поставщиком бархата? Последнее казалось наиболее вероятным.

Я упёрлась ладонями в крышку над собой и надавила изо всех сил. Ничего. Тяжёлая, массивная. Я закричала, но звук получился сиплым, слабым, похожим на скрип несмазанной двери. Горло болело и скрипело, словно я не пила несколько дней.

Отчаяние придало сил. Адреналин — или что-то, его заменяющее в моём новом состоянии, — ударил в голову. Я снова упёрлась, собрав всю свою ярость, всю злость на сломанный каблук, на больной зуб, на разлетевшиеся эскизы, на весь этот нелепый мир, который так и не понял меня. Я была Ирина Ноктюрн, чёрт побери! Я не сдамся, не умру в коробке, как последняя неудачница!

Раздался противный скрежещущий звук. Из-под крышки посыпалась земля, мелкие камешки, забиваясь мне в нос, в рот. Я отплёвывалась, давилась, но не останавливалась. Ещё одно усилие. Крышка поддалась, сдвинулась на пару сантиметров. В щель хлынул поток холодного ночного воздуха. Он пах свободой.

Собрав последние силы, я изогнулась, подался всем телом вперёд и оттолкнула крышку. Она с грохотом съехала набок и упала на землю. Я лежала, задыхаясь, вглядываясь в потолок. Надо мной сияли звёзды. Обычные, земные, знакомые. Но таких ярких и таких близких звёзд я не видела никогда. Воздух был холодным и пьянящим.

С огромным трудом я приподнялась и выбралась из своего деревянного убежища. Ноги подкосились, и я рухнула на сырую, холодную землю. Пролежала так несколько минут, отчаянно хватая ртом воздух и пытаясь понять, что, чёрт возьми, происходит.

Я сидела на свежей могиле. Точнее, на груде земли, выкопанной из этой самой могилы. А рядом лежал тот самый ящик, из которого я выбралась. Только это был не ящик. Это был гроб. Очень дорогой, обитый изнутри белым шёлком, с инкрустациями по краям. Я чуть не рассмеялась. Похоже, мои эстетические предпочтения оценили и за гробом выбрали соответствующий.

Я огляделась. Я находилась на кладбище. Но каком! Это было не современное пригородное поле с унылыми рядами стандартных плит. Это было старинное кладбище, настоящее, с массивными мраморными ангелами, склепами в виде миниатюрных готических часовен, почерневшими от времени крестами. Полная луна висела над головами каменных стражей, отбрасывая длинные, причудливые тени. Было красиво. Жутко, готично и безумно красиво. Я бы тут с удовольствием провела фотосессию.

Моё внимание привлёк памятник прямо надо мной. Он был новым, белоснежным, резным. И на нём была надпись, высеченная изысканной вязью. Я подползла ближе, стирая с лица землю и пытаясь разобрать слова при лунном свете.

Эреалия флан Дергералд

Герцогиня Нешенская

Возлюбленная жена и дочь

Увядший цветок, сорванный рукой предательства

Да обретет она покой, которого была лишена при жизни

Я перечитала надпись три раза. Эреалия? Дергералд? Нешенская? Это что, опечатка? Или чья-то очень неудачная шутка? Слог был слишком вычурным, слишком… несовременным.

И тут мои пальцы наткнулись на углубление в основании памятника. Что-то вроде ниши. А в этой нише лежал небольшой, изящный кожаный футляр, похожий на папку для диплома или обложку для книги. Он был сухой и чистый, будто его положили совсем недавно.

Любопытство — вторая моя врождённая черта, после самоуверенности, — пересилило страх и недоумение. Я взяла футляр. Кожа была мягкой, дорогой. Я расстегнула металлическую застёжку. Внутри лежала толстая тетрадь в бархатном переплёте. На обложке — та же витиеватая надпись: «Эреалия».

Сердце (или то, что теперь выполняло его функции) ёкнуло. Я открыла тетрадь на первой странице. Почерк был изящным, женственным, с завитушками и росчерками. Я стала читать.

«День первый моего заточения в этом фамильном склепе. Вернее, заточения моего духа на этих страницах. Отец считает, что сошёл с ума от горя, и выполнил мою последнюю волю — похоронил меня с этим дневником, дабы моя история не канула в Лету вместе со мной. Он прав. Я почти что сошла с ума. Но не от горя. От яда».

У меня перехватило дыхание. Я быстро перелистнула страницу.

«Мой любимый супруг, свет моих очей, герцог Каэлан флин Дергералд, на протяжении последних шести месяцев подмешивал в мой вечерний шоколад малые дозы белладонны. Я заподозрила неладное, когда моё зрение стало затуманиваться, а по утрам я чувствовала странную слабость. Сегодня я поймала его за этим занятием. Он даже не смутился. Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой и сказал: «Прости, моя роза. Но твой шип стал слишком остёр для моих нежных пальцев. А твоё состояние нужно кому-то более… покладистому. Например, моей милой любовнице, твоей же горничной Бриэль»».

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба

Приговорённая

Елена Арматина

https://litnet.com/shrt/xxiS