Минарет у Стены

Мусульманский шелтер

Мусульманский шелтер

Мне кажется удачный проход мимо офицеров миграсион в аэропорту Тихуаны, было последним моим везением в этой одиссее. Таксист высадил меня перед траншеей, вырытой на улице перпендикулярной нашему движению, и показал на двухэтажный дом (как, впрочем, и все остальные дома на этой улочке) посередине следующего квартала, знаками давая понять, что это тот дом, который мне нужен, и что дальше он проехать не может из-за траншеи. Идти было не далеко, поэтому я не стал возмущаться, хотя в мозгу шевельнулась мысль сказать ему, что бы он объехал квартал и подъехал с другой стороны, но делать этого почему-то не стал, а расплатившись и взяв свой чемодан и сумку с ноутбуком из багажника, пошёл в сторону указанного водителем дома за полтора квартала от того места, гле он меня высадил. На оштукатуренном серой штукатуркой фасаде неброская вывеска «MASJID TAYBAN» «ALBERGUE ASSABIL» «SHELTER», но выделял его из ряда похожих зданий в ряду улицы большой ярко-синий купол и подобие минарета увенчивавшиеся мусульманскими полумесяцами. Перейдя через перекопанную улочку по импровизированному мостику из двух досок, метров на двадцать правее по перпендикулярной улице, я вышел из-за угла, чтобы пройти до шелтера, и увидел, что улица, на которой стоит шелтер через полтора квартала от него оканчивается (упирается) всё в ту же стену-забор, за которой была моя цель. Цель не только моего будущего, но и будущего моих детей, за которым можно начать новую жизнь, но это всё мечты, а пока мне нужно было как-то устроится, здесь и сейчас.

Тротуар под ногами был «мягко говоря» неровным. От этого чемодан на колёсиках — который как в той поговорке про чемодан без ручки: «и нести тяжело и бросить жалко». В моём случае, ручка, конечно, была, но по сравнению с тем, как я катил его по гладкому керамограниту, а затем идеальному асфальту аэропорта попытка катить его по «убитому» асфальту, если его вообще можно было назвать асфальтом тротуара, была чревата поломкой хлипких колёс, явно не предназначенных для такого бездорожья, и его пришлось нести в руке. Воздух, густой от каких-то запахов, видимо незнакомой, чуждой кухни и пыли, казалось, физически давил на плечи. Я остановился перед железной дверью посередине здания, над которым возвышались купол и минарет с той самой неброской вывеской. Дверь была закрыта.

Не зная, стучать или искать звонок, я огляделся. Вдоль стены, на тротуаре, как ни странно, ровном именно перед зданием шелтера стояло две довольно длинные скамейки со спинками. Я поставил чемодан и сумку с ноутбуком на чистый асфальт возле ближайшей скамейки. На скамейках у стены никого не было. Тишину нарушал только отдалённый гул города и чьи-то голоса из открытого окна на втором этаже. Чувство потерянности, которое я отогнал за время пути, накрыло с новой силой. Что, если здесь нет мест? Если меня даже не захотят выслушать?

Негромкое, утробное жужжание замка с электроприводом, завершившееся глухим щелчком, донеслось со стороны металлической двери, которая, открылась и выпустила на улицу шестерых мужчин. Пятеро из них, явно никуда не торопясь, перешли на другую сторону улицы и рассевшись, кто на корточки, кто на парапет ограды здания напротив, доставали сигареты и закуривали. Этот обычное, казалось бы, действие показался мне таким диссонансом здесь, у стен мусульманского шелтера и мечети с полумесяцами, что моё удивление, должно быть, отразилось на лице.

Шестой не стал переходить на другую сторону, а стал ходить вдоль лавочек, разговаривая по видео связи на непонятном, но как мне показалось не на испанском и уж точно не на английском языке.

Завершив разговор, он заметил меня, мой чемодан и выражение растерянности. И спросил: «Problem?»

Я ответил на английском, что ищу приют, но дверь заперта. Он что-то пробормотал себе под нос, а затем неожиданно спросил на почти чистом, родном русском: «Откуда?»

Услышав это слово, я почувствовал, как камень свалился с души. «Из России», — ответил я, и, между нами, мгновенно протянулась незримая нить — нить общего языка, общего прошлого где-то там, далеко за океаном и стеной.

Он оказался таджиком. звали его Фарход. Мы разговорились, присев на ту самую скамейку. Фарход рассказал, что шелтер — место своеобразное. Живут тут в основном мусульмане, но не все прям строго соблюдающие. «Не как в отеле, конечно, зато бесплатно, да ещё и кормят кстати тоже бесплатно и халяль». Правила простые: не ссориться, убирать за собой. А решение о заселении принимает не имам и не какой-то старейшина.

«Тут хозяйка и хозяин — мусульмане. Женщина – белая, её муж афроамериканец – Ахмед, но он реже здесь бывает, в основном всё через неё или через управляющую - мулатка, вот та, каждый день здесь. Она придёт, посмотрит на тебя, поговорит и решит».

Известие это не слишком меня обрадовало. Судьба моя в этом грёбанном городе зависела от решения какой-то незнакомой женщины. «Когда она обычно приходит?» Фарход пожал плечами: «По-разному. Может через час, может вечером. Жди».

Сказав это, он поднялся, ещё раз посмотрел на телефон, а затем скрылся вслед за уходящими парнями, которые докурив потянулись ко входу в шелтер. А я остался. Один на один со своим чемоданом, своими мыслями и надеждами, придавленный тяжёлым воздухом Тихуаны.

Два часа я провёл на этой скамейке. После Пуэрто-Вальярты здешняя жара была гораздо терпимее, но монотонность и неопределённость давили. Тянулся первый час, самый томительный, когда каждый прохожий казался потенциальной управляющей, а скрип каждой машины — обещанием её скорого появления.

Потом ожидание перестало быть таким томительным. К дому подтянулась небольшой вереницей семья — пакистанцы: муж с женой и трое разновозрастных, но одинаково шустрых ребятишек. Они устроились со своими сумками на одной из лавочек. Мы обменялись кивками, а позже худо-бедно начали общаться с отцом семейства, невысоким худым пакистанцем лет 35-40. Его английский вряд ли был лучше моего, но нам хватило, чтобы понять друг друга: они тоже ждали, тоже надеялись, и их дорога была не менее длинной. Это молчаливое товарищество тех, кто оказался в одной лодке, скрасило томительное ожидание.