Миндовг: Путь Пятой Руны

ГЛАВА 1. Железо рода

— Как же он... похож на отца, — медленно, будто против воли, выдохнул Довспрунк, переводя взгляд с мельтешащих во дворе людей на широкий осенний простор.

Отсюда, с княжеской вышки твердыни Воруты, открывался весь их мир — тесный, суровый и родной. За частоколом ютились кровли посада, чуть вдалеке петляла голубая лента небольшой речки, а дальше, до самого горизонта, лежало море лесов — буйных, нехоженых, хранящих и угрозы, и богатства. Внизу кипела ратная склока на утоптанном до каменной твёрдости плацу. И сквозь пыль и мелькание фигур княжеский взгляд безошибочно выхватывал брата. Миндовг, высокий и гибкий, как молодая сосна, двигался так легко, словно не касался земли. Его пепельно-русые волосы, тёмные от пота, слиплись на лбу. Со стороны могло показаться, что княжич забавляется — так легко и стремительно он уворачивался от атак двух дружинников, и на его губах играла улыбка.

Но это ощущение было обманчивым. Стоило вглядеться в его лицо, и за улыбкой проступала ярь зверя, загнанного в угол. Черты его обострились, взгляд, потеряв весь свой мальчишеский задор, стал собранным и острым, точно клинок. Каждое движение, даже в этой учебной схватке, было лишено суетливости — лишь плавность и точность, отточенная тысячами повторений. За улыбкой скрывалась не игра, а жёсткий расчёт и полное понимание того, что и зачем он делает.

Притупленные для безопасности стальные клинки, в ровном темпе, то с гулким лязгом скрещивались, сверкая в лучах заходящего солнца языками пламени, то, со свистом рассекая воздух, обрушивались на кольчуги, рассыпая искры. И вдруг… Воздух вокруг них словно полыхнул огнём. Внезапно Миндовг сделал обманный выпад, и меч Гинкутиса, выбитый точным ударом, с глухим стуком отлетел в сторону. В ту же секунду, не дав опомниться, княжич подсек второго противника — и тот, тяжело рухнув на спину, с досадой хлопнул ладонью по земле, ощутив легкий укол прикоснувшегося к горлу не заточенного острия.

И в это мгновение, в победоносной ухмылке Миндовга, в его властном силуэте, нависшем над поверженным врагом, Довспрунк с болезненной ясностью узрел призрака их отца, Довгерда. По спине князя пробежал холодок старого, почти забытого детского страха.

— Ещё пару лет — и молва будет звать его непобедимым, — раздался рядом вкрадчивый, глуховатый голос.

Довспрунк вздрогнул. Рядом, словно из воздуха, возникла сухопарая фигура Викинта. Его болотные глаза с липким, внимательным взглядом были прикованы к Миндовгу.

— Слишком уж лих да удал для того, кто дышит тебе в затылок, — тихо, с притворной жалостью, добавил дядька. — По обычаю предков, княжеская власть идет к старшему в роду... и твой брат — первый в той очереди. И народ, гляди, уже не на тебя взирает, князь... А на твоего наследника.

Довспрунк слегка поежился, будто от внезапного сквозняка, пробежавшего у него за спиной. Может, и правда ветер подул из сеней? Но князь не обернулся, чтобы проверить. Его взгляд, внезапно остекленевший, безотрывно следил за братом. Ощущение не проходило — липкий холод за спиной медленно растекался пустотой внутри, вымораживая душу. Эта знакомая, давно забытая пустота — отчаяние мальчика, оставшегося один на один с неподъёмной ношей власти и долга. Она втягивала в себя, как воронка, увлекая за собой в прошлое, туда, где среди теней, страха и безысходности, на него с безграничным доверием смотрели бездонно-голубые глаза маленького брата.

Он был ему не просто братом. Так уж случилось, что пришлось заменить родителей. Мать, вечно недомогавшую, Довспрунк и сам помнил смутно; она угасла, когда Миндовгу не было и года, а ему самому — лишь девять. Отец, старый Довгерд, не терпел «бабьих дел» — все чаще он пропадал в стычках с соседями, а, возвращаясь, пировал с дружиной, похваляясь подвигами. Сыновьям уделял внимания редко. Может оно и к лучшему.

Однажды, уже изрядно хмельной, отец снял с пояса свой боевой топорик — не игрушку, а настоящий, тяжелый, с острым лезвием-секирой.

"На, малец! Подержи железо рода нашего!" — громко рявкнул он, протягивая топор малышу Миндовгу. Говорил он специально громко, чтоб все заметили.

У сидящего рядом с братом Довспрунка внутри все сжалось и затрепетало. Он машинально протянул дрожащую руку, чтобы перехватить страшный дар.

«Не мешай!» — грубо оттолкнул его отец. Младший княжич всегда был гордостью отца.

Маленький Миндовг, с восторгом ухватившись за рукоять, не удержал неподъемную для него тяжесть. Острый край боевой секиры скользнул по его щеке, оставляя на нежной коже глубокий кровавый след. Малыш, выронив смертельное оружие, зашелся в беззвучном вопле от боли и испуга. Довгерд с мрачным разочарованием поднял топор и заткнул снова за пояс. «Ничего, жив будет. Такая наука с кровью дается. Зато запомнит, как железо пахнет».

В тот день Довспрунк, прижимая к груди судорожно всхлипывавшего брата и глядя на равнодушное лицо отца, поклялся себе, что отныне никого в его роду так «учить» не будут.

Самому Довспрунку доставалось куда хуже. Отец не любил его за неловкость, за неприязнь к ратному делу, за то, что сын был его полной противоположностью — мягким, где нужно было быть жестким, и упрямым, где следовало уступить. Пока князь бывал в отъезде, Довспрунк по-своему правил твердыней, и именно тогда, заменяя отца в хозяйских делах и в роли родителя для Миндовга, он впервые почувствовал себя на своем месте.

И когда пришла весть, что старый Довгерд пал в одной из мелких, бесславных стычек с соседями, восемнадцатилетний Довспрунк, пережив боль потери и страх бремя власти, с ужасом ощутил горькое, стыдное облегчение. Теперь его больше никто не смел унижать. Теперь ЕГО слово было закон и правда. Теперь он мог растить брата так, как считал нужным — не ковкая в бою сталь, а выстраивая крепкую опору для их рода.

ГЛАВА 2. Тень и клинок

— Не злись, Гинкутис, я терпел сколько мог. — Отсмеявшись, Миндовг смахнул выступившие слезы. — Но это невозможно… Ты шарахнулся от нее, как будто это рагана, а не дочь кузнеца. Ты мне скажи, ты с чего вдруг в корыто увалился?

— Не вижу разницы, все девки — раганы! — буркнул Гинкутис, с усердием начищая бока лошади, словно это было главнейшее дело в его жизни, — как уставятся своими глазищами, все внутри переворачивается. Перкунасам клянусь, сглазила, зараза!

— Да сохнет по тебе девка! И заметь, красавица — кровь с молоком. Ходит, печалится. Все знают, один ты не ведаешь! А девка то ждёт, когда ты, тетеря, наконец смелости наберёшься и к ней подступишься.

Гинкутис замер. Даже смуглая кожа не скрывала пылающих щек.

- Ой не могу… ну точно девица на выданье, - Миндовг снова залился смехом. Гинкутис вздрогнул и с еще большим усердием заработал щеткой. Лошадь от испуга недовольно заржала, словно присоединяясь к веселью княжича.

Шорох соломы сверху резко прервал смех. Оба, одновременно, как по команде, насторожились, руки сами рванулись к оружию.

— Я пропустил что-то интересное? — Из соломы крыши коновязи вынырнула белокурая голова и, свесившись сверху вниз, с сияющей улыбкой уставилась на княжича. Ярко-изумрудные глаза Китения жадно ловили каждую деталь.

— Китений! Сколько раз тебе сказано, не смей так подкрадываться, а что как бы я кинжал метнул, не разобравшись? — Гинкутис уже расслабился, но с напускным недовольством бурчал, искренне надеясь перевести разговор на более безопасные темы.

Ловким движением юноша соскользнул с крыши и на мгновение повис на руках. Все еще хмурившийся Гинкутис, потеряв бдительность, отвернулся снова к лошади. И тут, извернувшись змеей, Китений обхватил ногами туловище друга и в следующее мгновение уже сидел у него на закорках.

— Еще посмотрим, кто кого! — радостно гаркнул он в ухо другу, но тот уже овладел ситуацией, и юноши клубком покатились в солому. Миндовг привычно не вмешивался в потасовку друзей, предпочитая со стороны наблюдать, как они, тяжело дыша и отплёвываясь от пыли, отряхивали волосы, сидя на земле.

— Так что на этот раз приключилось, пока я изнывал от скуки с отцовскими гостями? — Китений с неподдельным интересом переводил взгляд с одного друга на другого.

— Отец опять смотрины устроил? – Гинкутис еще раз попытался перевести разговор, но уловка не удалась. Китений даже не ответил, лишь закатил глаза. А Миндовг уже с радостью подхихикивая начал излагать подробности встречи Гинкутиса с влюбленной в него дочкой кузнеца. Она проходила мимо, и Миндовг подозвал её, чтобы попросить передать отцу-кузнецу: пусть завтра зайдёт на конюшню — лошадь перековать надо. Девица не преминула воспользоваться моментом и завела разговор с Гинкутисом.

— И так Айна к нему и этак, а наш истукан дубовый стоит, молчит, глазами моргает. Ну ты ж знаешь, Айна девица бойкая, говорит ему: приходи сегодня вечером на берег у излучины. Там же сегодня, как обычно будут праздновать Самбарис, на берегу гулять будут, песни петь… - на этом моменте глаза Китения загорелись от предвкушения, он посмотрел на героя повествования: тот хмуро сидел в полуметре от него на перекладине коновязи и сосредоточенно убирал невидимые пылинки с колен. Тем временем Миндовг продолжил:

— И надо ж было ей колосок протянуть. Ни гадюку, ни жабу, а просто традиционное благословение урожая! Ты б видел, как он в сторону от нее шарахнулся, а там корыто…

Миндовг не успел закончить — Китений, несомненно, догадавшись о дальнейшем развитии событий, залился звонким смехом и снова завалился на солому. Гинкутис, как ужаленный, спрыгнул на землю и схватив лошадь под уздцы, молча пошёл в сторону конюшни. Смех резко стих, друзья переглянулись и, не сговариваясь, рванули вдогонку.

— Гинкутис, дружище, ну ты чего? Да ну их, этих девок. Ну не хочешь идти на Самбарис и не надо. Ну не злись… - друзья уже почти пожалели, что завели этот разговор, как вдруг Гинкутис повернулся и с решимостью обреченного сказал: "Нет, мы пойдем!". Миндовг и Китений в изумлении застыли, уставившись на друга. Уж чего они не могли ожидать от него, так это вот такого решения. Гинкутис в полной мере насладился произведенным впечатлением, выдержал паузу и продолжил: «Там собираются сегодня местные сам на сам силой меряться. Вы думаете я такое пропущу?» И снова, теперь уж дружный смех покатился по двору…

И в этот самый миг из дверей княжеских хором показалась фигура старшего дружинника. Его целенаправленный шаг и взгляд, устремлённый на Миндовга, не сулили ничего хорошего.

— Княжич, — дружинник коротко склонил голову. — Князь Довспрунк требует тебя к себе. Немедля.

Веселье вмиг слетело с лиц друзей. Воздух снова наполнился напряжением, но теперь — совсем иного рода.

Китений первым оправился от неожиданности. Громко выдохнул и с наигранной печалью в голосе сказал:

— Ну вот, сходили на гуляние... И песни попели, и бои посмотрели…

Он наклонился к Миндовгу, отряхивая с его плеча прилипший пучок соломы, и торопливо зашептал почти на ухо княжичу, чтобы более никто не услышал:

— Если князь дознался про вчерашнее, на меня всё вали. Мне ничего не будет, разве что пару дней дома посижу, а Гинкутису, сам знаешь, могут и плети под горячую руку всыпать!

Они переглянулись, понимая друг друга без слов. И Китений, повернувшись к дружиннику, продолжил всё тем же тоном обиженного отрока: