Мир, подаренный тобой

Глава 1

Торопливо отмеряя шаги, граф Рауль де Вержи шёл по узким переулкам, примыкавшим к набережной Сены. Здесь, в Иль-де-ля Ситэ, подряд стояли дома столичной знати, которые было принято называть отелями: частные резиденции с примыкавшими к ним садами, с подъездными дворами, отделёнными от улицы. Фасады таких особняков, обращённые ко двору, были щедро украшены статуями, воздушными галереями и башнями с винтовыми лестницами. К главному порталу всегда вела изящно изогнутая парадная лестница. По вечерам улицы Парижа больше не утопали в темноте, наполненной подозрительными тенями, каждая вторая из которых могла принадлежать какому-нибудь лиходею. С тех пор, как в город, сделав его столицей Франции, переехал со своим двором король Франсуа, был издан указ о том, что владельцы домов обязаны ночью ставить на окна свечи. Горожане также могли не опасаться испачкать обувь в грязной луже или нечистотах, которые в прежние времена выливались на головы прохожих прямо из окон. По королевскому велению, набережные и улицы начали выравнивать и мостить камнем, а для поддержания на них чистоты был установлен так называемый «налог на грязь»: собранные деньги шли на уборку улиц и вывоз мусора.

Рауль де Вержи шёл по улице, застроенной отелями, среди которых особым великолепием выделялся дом герцога Генриха д’Амбуаз. Его светлость был также владельцем соседнего особняка, в прошлом принадлежавшего Камилю Луазо: тот отдал его за долги своему кредитору, коим и являлся герцог д’Амбуаз.

Печальная участь Луазо ожидала и молодого графа де Вержи, также погрязшего в долгах и с бездумной лёгкостью растратившего отцовское наследство. Срок уплаты долга истёк, и герцог д’Амбуаз столь настойчиво требовал его погашения, что незадачливый должник проклинал его услужливость больше, чем проценты. В окружении Рауля не осталось ни одного человека, который бы верил, что он сумеет вернуть утраченное состояние. Но даже несмотря на такое пугающее, грозящее нищетой будущее, молодой граф, который привык жить роскошно и праздно, был не в силах отказаться от своих прихотей. А главной и самой пагубной из его прихотей были азартные игры: в карты и кости.

Переступив порог своего дома, Рауль брезгливо поморщился. Здесь, в стенах, где он родился и вырос, былая роскошь постепенно уступала место запустению. Несметные богатства, накопленные несколькими поколениями графов де Вержи: мебель, ковры, гобелены, картины и изделия искусных ювелиров, давно были заложены их незадачливым потомком.

Войдя в гостиную, стены которой были покрыты зелёными с золотым тиснением обоями, ныне заметно поблекшими, Рауль замер, поражённый увиденным. Какой-то мужчина прижимал к себе его Жозиан и что-то жарко нашептывал ей на ухо. К чести дамы надо сказать, она пыталась вырваться из его объятий, но, на взгляд ревнивого Рауля, делала это вяло, как будто нехотя.

- Вот и наш друг мессир Рауль! – Заметив хозяина дома, наглец отпустил женщину и, лукаво подмигнув ему, прибавил: – Признаться, мы с мадемуазель Дюнуа уж заждались вас!

Человек, который смотрел сейчас на Рауля в упор, был, невзирая на свою привлекательную внешность и приятельский тон, несимпатичен ему. И он был тем человеком, которого граф де Вержи хотел бы видеть как можно дальше от своего дома.

Граф Габриэль де Бриссак, родственник герцога д’Амбуаз, был плут, каких поискать. Лицемерный, знающий силу своего обаяния, он легко входил в доверие и так же легко обманывал тех, кто верил ему; тщеславный и своевольный, он не считался с интересами других, из всего извлекая собственную выгоду: за внешними признаками простодушия, весёлого и лёгкого нрава скрывались расчётливость и коварство. Даже суровое отцовское воспитание не возымело успеха — более того: достигнув совершеннолетия, Габриэль со скандалом ушёл из родительского дома. За свои «подвиги» на поприще телесных развлечений Габриэль де Бриссак стал любимчиком женщин, которые млели от одного его прикосновения.

Для графа де Вержи появление Габриэля в его доме предвещало несчастье. Герцогу д'Амбуаз, привыкшему во всём действовать с осторожностью, приходилось привлекать к своим ростовщическим делам третьих лиц. Таким «третьим лицом», доверенным человеком герцога, стал (небескорыстно, разумеется) Габриэль де Бриссак.

- Мессир, да вы, я вижу, не рады гостям! – С язвительной насмешкой упрекнул де Бриссак Рауля, не сводя с его лица пристального взора красивых, чуть прищуренных глаз.

- Для чего вы здесь? – наконец выдавил из себя Рауль.

- Как это: для чего?! – воскликнул Габриэль; в его дерзких синих глазах под дугами чёрных бровей появился азартный блеск, на лице — издевательская ухмылка. – Вам напомнить, что, беря деньги в долг, вы взамен давали обязательство вернуть их с процентами?

Недоброе предчувствие, вкравшееся в душу Рауля с того момента, как он увидел в гостиной своего дома де Бриссака, не обмануло его.

- Проклятие! Мне кажется, что я останусь должником мессира д’Амбуза до самой смерти, – в отчаянии, со слезами в голосе произнёс он. И, горестно вздохнув, трагическим шёпотом прибавил: – Может быть, мне следовало бы самому свести счёты с жизнью, чтобы избавиться от унижения?

- Что вы там бормочете, мессир? – весело отозвался де Бриссак. – Запоздалое раскаяние! О чём вы думали, когда, развеяв по ветру остатки отцовского имущества, прибежали просить денег у самого алчного в Париже ростовщика?

- Я... – начал было Рауль, чуть не плача от жалости к себе, но де Бриссак не дал ему договорить.

- Вы приходили к нему снова и снова, радуясь тому, что вам не отказывают, и не заботясь о том, что в оговоренный срок отдать придётся намного больше, чем взяли. – Габриэль нарочно выдержал паузу и подытожил: – На сегодняшний день вы, мессир де Вержи, должны герцогу д’Амбуаз ровно столько, во сколько оценивается ваше имущество. И я хотел бы узнать, готовы ли вы рассчитаться со всеми своими долгами вместе с процентами?

Рауль поднял голову — так медленно и тяжело, будто в неё влили свинец. Он понял, что день, которого он боялся, наступил.

Глава 2

День тянулся медленно и тоскливо. В ожидании вечера Изабель де Монморанси, герцогиня де Дамвиль, в девичестве дама де Бриссак, не заметила, как задремала, утомлённая скукой. И как на замок Фретеваль, одно из многочисленных владений её мужа, опустились сумерки.

Изабель лежала на широком ложе, заложив нагие руки с золотыми браслетами за голову, с разметавшимися на шёлковых подушках золотистыми волосами. Спальные покои слабо озарялись серебряным светильником в виде лилии, фитиль которого был пропитан аравийскими маслами: Изабель окружали уют и напоённый восточными ароматами покой, а за стенами замка упругими струями звенел дождь. Этот нудный монотонный звон заглушал даже шум фонтана, которым был украшен замковый двор. В Фретевале, желая укрыться от мужа и его слуг, досаждавших ей в Париже своим чрезмерным вниманием, Изабель иногда назначала свидания своим любовникам.

Где-то вдалеке, на другом берегу Луары, глухо перекатываясь, загрохотал гром. Пробудившись от зыбкого сна, Изабель лениво протянула руку к прикроватному столику: там мерцали золотом два кубка и кувшин, наполненный бордо из замка Марго (Château Margaux) — одним из лучших вин Французского королевства. Наполнив кубок вином, Изабель поднесла его к губам, но потом поставила на место: напиток был предназначен для двоих, а тот, без кого она не решалась его выпить, всё не шёл.

Изабель вдруг — впервые за много лет — вспомнила своё первое любовное свидание. Аквитанский вечер... приятная прохлада морского бриза...сладкий дурманящий запах цветущих деревьев... Они шли по саду, близко склонившись друг к другу: дочь графа и сын кузнеца, с которым она недавно познакомилась... В порыве нежных чувств она на мгновение опустила голову юноше на плечо — и старик-садовник увидел их. Последствия этого не заставили себя долго ждать: на следующий же день юноша был отправлен на военную службу, а Изабель вернулась в Париж, под суровый надзор отца.

Спустя полгода её выдали замуж за человека благородного происхождения; в его доме она ни в чём не знала отказа, ни в чём не испытывала недостатка. Мысль о том, что её будут и впредь окружать то великолепие и изысканная роскошь, к которым она привыкла с младенчества, даже не приходила ей в голову — она и представить не могла, что можно жить иначе. Муж потакал любым её капризам, однако, она всё острее чувствовала себя разочарованной и обманутой: в его любви к ней не было пламени той яростной страсти, в которой она так нуждалась. И однажды поддавшись губительному соблазну, она без колебаний рассталась с супружеским целомудрием и с головой окунулась в омут сладких грехов.

Вот и сегодня она с самого утра сгорала от нетерпения в предвкушении предстоящего свидания. Представив, что её ждёт этой ночью, Изабель томно улыбнулась.

Когда за дверью спальных покоев раздались шаги, она грациозно изогнулась на ложе под красным бархатным балдахином — и так и застыла в этой соблазнительной позе. Каково же было её разочарование, когда вместо молодого страстного любовника она увидела своего старого слугу.

- А, это ты, Ренье! – не скрывая своего недовольства, проговорила герцогиня.

Вошедший в спальню человек, с плоским носом и большим ртом на тёмном сморщенном лице, тщательно затворил за собой дверь и приблизился к своей госпоже.

Сколько Изабель помнила себя, столько Ренье служил ей: преданный, как пёс своей хозяйке, он повсюду следовал за ней по пятам, готовый на всё, лишь бы услужить «её светлости прекрасной Изабель». Он был тем более полезен, что водил дружбу с астрологами и прорицателями. К тому же Ренье, простоватый вид которого не вызывал подозрений, был незаменимым соглядатаем, который добывал для герцогини важные сведения.

- Для чего ты здесь? Разве я звала тебя? – вопросила Изабель надменно.

- Мадам, если бы вас всерьёз беспокоили грядущие перемены, вы не стали бы дожидаться моего появления в ваших покоях только по своему желанию, – с некоторой дерзостью произнёс Ренье и, сложив руки на животе, учтиво поклонился.

Услышав интригующее заявление Ренье, Изабель невольно напряглась всем телом.

- Ладно, говори! Я слушаю тебя.

- Два дня назад близ Орлеана слышали раскаты грома невероятной силы... А жителям Блуа казалось, будто земля уходит у них из-под ног... Прошлой ночью в базилике Сен-Дени, в гробнице королей, церковники видели призрак Людовика Святого... – Ренье рассказывал медленно, с остановками, зловещим полушёпотом.

- Иными словами, – задумчиво произнесла герцогиня, – в этом году в нашем королевстве случится что-нибудь необыкновенное. Так, Ренье?

- Не нужно быть знаменитым прорицателем, чтобы уметь растолковать эти явления как предостережения Судьбы.

- И кого же она предостерегает?

- Тех, кто тайно или явно участвует в заговоре против короля. Ибо заговорщиков ждёт печальная участь.

Изабель помедлила в тревожном раздумье; затем, понизив голос, недоверчиво молвила:

- Может, всё это вздор? Мало ли что болтают шарлатаны и всякие лжепрорицатели?

Ренье пожал плечами.

- Воля ваша, мадам, но не верить всё же нельзя. Как не следует пренебрегать мерами предосторожности. И первым это понял виконт Марсель д’Амбре: вчера он уехал в Бургундию.

От услышанной новости Изабель чуть не задохнулась в негодовании.

Марсель уехал в Бургундию? И, значит, свидания, которое он мне обещал и которого я жду, не будет?! – Эта мысль вызвала в её душе настоящую бурю: прежде никто не смел пренебрегать ею.

Она вскочила и заходила по комнате из угла в угол, кусая сжатые кулаки, вся во власти охватившего её негодования. Волосы рассыпались по её плечам мерцающими золотом волнами; полураздетая — в одной лишь шёлковой ночной рубашке с глубоким декольте, – она была сейчас столь соблазнительна, что Ренье, позабыв обо всём на свете, словно завороженный, не спускал с неё загоревшегося взгляда.

Взгляд этот поразил Изабель, когда она, совладав со своей злостью, наконец утихла и будто только теперь заметила постороннего в своих покоях.

Глава 3

Было немного за полночь. Дремала равнина, подёрнутая влажной дымкой; тихо, медленно, словно усталая, текла Луара, огибая холмы. На скалистой возвышенности над долиной Луары располагался в окружении городских построек замок Ланже. На прилегающих к замку землях были разбиты виноградники, небольшой фруктовый сад и аккуратно подстриженные кусты, разделённые газонами и аллеями для прогулок. Стены замка, высокие кирпичные трубы, островерхие шатровые кровли, крытые чёрными, гладкими плитками, – всё дышало средневековьем. И только западный фасад, обращённый к парку, был украшен резным декором, который недавно вошёл в моду (для его создания во Францию приглашали итальянских мастеров, чьё творчество положило начало искусству Возрождения).

В этот поздний час только в окнах самого верхнего этажа замка Ланже светились огни; остальные покои, как и длинная зала с огромным камином, тонули во мраке. Сквозь этот чернильный мрак пробивался, бросая косые лучи на каменные стены и бревенчатый потолок, бледный свет луны.

В тишине залы гулко раздавались мерные шаги — так ходят в глубокой задумчивости из одного угла в другой. То была девушка — о том, что она невысокого роста и изящного, даже хрупкого телосложения, свидетельствовали очертания её фигуры — такая одинокая, будто зала на время вдруг стала пустыней, а она — её единственным обитателем.

С верхнего этажа в залу доносились приглушённые голоса: в покоях хозяйки имения, освещённых десятками свечей, скорбили родные и близкие упокоившейся графини Эвон де Вержи.

Наконец девушка, шагавшая по пустынной зале, остановилась как вкопанная в углу, где её совсем не было видно, и тихонько всхлипнула.

Рауль де Вержи, который, оставаясь незамеченным в тени высокого камина, наблюдал за девушкой, не видел её лица, но нетрудно было догадаться, что по нему текли слёзы.

Спустя какое-то время девушка прошла через всю залу, села на каменный выступ у окна и, обхватив себя за плечи обеими руками, задумалась о чём-то. Пламя единственной свечи, стоявшей на подоконнике, трепетало, догорая. Рауль поколебался, но всё-таки вышел из своего укрытия и на цыпочках проследовал за девушкой.

- Мадемуазель де Шеверни! Беренис, вы ещё здесь? – Граф де Вержи крался вдоль стены, похожий на воришку, и его свистящий шёпот в сумраке ночи казался угрожающим.

- Кто это? – испуганно вскрикнула девушка, вскинув голову.

- Мадемуазель, я пришёл, чтобы сказать, что ваша речь в память о покойной разбередила мне душу. Не помню, когда я в последний раз пролил столько слёз, сколько их было пролито сегодня в часовне, перед гробом тётушки Эвон... – Осторожно начал Рауль, приближаясь к девушке мягкой неслышной поступью. – Мы с вами — так уж вышло! – не знакомы, но оба оплакиваем женщину, которая была для нас очень дорогим человеком...

В ответ на его слова девушка горестно вздохнула.

- Видит Бог, сколь мучительна для меня одна лишь мысль о том, что я больше никогда не увижу её, мою добрую наставницу, – с грустью проговорила она.

- О да, мы все скорбим, – тут же подхватил Рауль. – Нам всем будет не хватать её доброты и мудрых наставлений...

И притворно вздохнув, граф низко опустил голову.

Сказать правду, о том, что его тётушка была «доброй и мудрой женщиной», Раулю оставалось только догадываться: со своей престарелой родственницей он не виделся по меньшей мере лет десять. Он с лёгкостью забыл бы о её существовании ещё на десять лет, если бы она не напомнила о себе... своей смертью. И если бы вездесущий граф де Бриссак, который, как оказалось, был неплохо осведомлён о делах рода де Вержи, не рассказал о наследстве тётушки Эвон. Рауль до мельчайших подробностей запомнил их краткий, но многое открывший ему разговор.

- Конечно, многим из тех, кто знал и любил тётю Эвон, будет недоставать её. Только не вам, мессир де Вержи. – Заявление Беренис, произнесённое с укором и осуждением, заставило Рауля вскинуть голову.

- Что значит: «не вам»? – насторожился он, почувствовав подвох.

- А разве вы нуждались в её внимании? Или, может, оказывали внимание ей?! – Беренис, как видно, была не в силах скрывать своё возмущение. – Для вас тётя Эвон была всего лишь богатой родственницей, имущество которой вы жаждали когда-нибудь заполучить...

Теперь Раулю стало ясно, что тётка, известная в их роду своей нетерпимостью к лжи и лицемерию, сумела привить это же качество своей воспитаннице. И, разумеется, немало поведала ей о нём самом.

- Мадемуазель де Шеверни... – Рауль укоризненно покачал головой. – Вы ещё так юны и так мало знаете о людях. Ваши обвинения столь жестоки, сколь и несправедливы.

- Вам ли рассуждать о справедливости, – устало возразила девушка, незаметно отодвигаясь от него.

Рауль, сообразив, как нелепы его попытки произвести впечатление убитого горем родственника, решил продолжить разговор в открытую.

- Если кто и вправе рассуждать об этом, то это как раз я! Ведь это меня обделили наследством, это моё имя упоминается в числе близких усопшей лишь один раз! К моему несчастью, тётя Эвон оказалась не так щедра, как можно было надеяться!

Рауль умолк и — то ли от негодования, то ли ещё от чего-то — вдруг весь вспотел. Ему с трудом удалось унять бушевавшую внутри него злобу. С того мгновения, как он впервые увидел Беренис де Шеверни в окружении приехавших на похороны родственников, и до сих пор его не покидало желание растерзать её до смерти.

Местный викарий рассказал Раулю о том, что мадам Эвон де Вержи неоднократно, при свидетелях, выражала намерение завещать Ланже своей воспитаннице. Как ни уговаривали её родственники изменить последнюю волю, старушка осталась верна своему намерению. А чтобы от неё отстали раз и навсегда, пригрозила, что особенно рьяных и жадных лишит участия в имущественном разделе.

И вот эта девчонка, непонятно откуда взявшаяся сирота, посмела встать между Раулем и вожделенным наследством! Она была рядом с умирающей до последнего её вздоха — и её, а не его имя стоит первым в завещании...

Глава 4

Час был поздний. В огромном особняке на набережной Сены, отеле Амбуаз, царила тишина — все давно спали; только в рабочем кабинете хозяина дома горел свет и слышался шорох. Пламя свечи бросало на всю стену тень, которая плясала и корчилась, между тем как человек, окружённый пергаментными свитками, сидел почти неподвижно.

Он просматривал векселя, долговые расписки и прочие деловые бумаги; иногда то тяжело вздыхал, то бормотал что-то себе под нос — и при этом его костистое, хищное, с загнутым носом, напоминавшим клюв стервятника, лицо мрачнело. Чаще других на глаза ему попадались расписки с подписью графа Габриэля де Бриссака, который должен был оплатить все свои счета по самой высокой цене.

Снова тяжело вздохнув, герцог Генрих д’Амбуаз откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и задумался.

В прошлом столетии по вине его родственника, обвинённого в заговоре против короля, могущественное семейство Амбуазов лишилось своего замка в долине Луары. Амбуазский замок, как и другие владения мятежника, изъяли в казну. С тех пор он стал собственностью королевской семьи; в нём вырос нынешний король Франсуа, который благоволил ему более, чем Блуаской резиденции своего предшественника. Герцог Генрих д’Амбуаз ещё в юности поклялся на святом распятии, что однажды вернёт своему роду и Амбуазский замок, и другие фамильные владения. Генрих был одним из многочисленных потомков Анжуйского графа Фулька Нерра, который, помимо Амбуазского замка, построил также замок Ланже. Герцог д’Амбуаз считал своим священным долгом отобрать оба замка и сделать их собственностью своей семьи.

Но если он рассчитывал завладеть Ланже хитростью, используя для этого денежные затруднения своего должника графа де Вержи, то с Амбуазским замком всё было гораздо сложнее. Поскольку Амбуаз теперь являлся королевской собственностью, заполучить его можно было, лишь поддержав заговор против короля Франсуа. Герцог Шарль де Бурбон, потерявший наследство своей умершей жены из-за притязаний королевы-матери, возглавил заговор против короля и всего дома Валуа. Дворцовые интриги и споры с королевским домом (ходили слухи, будто герцог де Бурбон отверг любовь вдовствующей королевы-матери) привели к тому, что коннетабль Франции был отстранён от государственной службы. Желая получить обратно свои права и имущество, Шарль де Бурбон обратился за помощью к английскому королю Генриху Тюдору. Начались тайные переговоры. После недолгих колебаний герцог д’Амбуаз решил поддержать заговор в надежде на то, что Бурбон, став королём, вернёт ему Амбуазский замок в благодарность за верность...

В мёртвой тишине ночи кто-то настойчиво постучал в дверь. Хозяин дома отпер её, впустив двух своих слуг. Они заговорили, перебивая друг друга:

- Ваша светлость, мы обошли все городские трактиры...

- ... и всякие притоны, как вы и велели...

- ... мы нашли его...

- ... он и сейчас там: в трактире «Оленьи рога», что рядом с Венсенским лесом...

Выслушав слуг, герцог бросил ещё один взгляд на расписки с именем графа де Бриссак, поднялся на ноги и вышел из дома.

Этой ночью в трактире «Оленьи рога», расположенном на лесной опушке, шайка каких-то мошенников развлекалась игрой в кости. Во время игры граф Габриэль де Бриссак громко хвастал своими победами, которые он одерживал, по его словам, всегда и везде, водя за нос капризную Фортуну. Но сегодня был, очевидно, не его день. Игра закончилась неприятным для него объяснением: когда пришло время расплачиваться, оказалось, что кошелёк его пуст. Герцог д’Амбуаз подоспел вовремя — и своим вмешательством выручил незадачливого родственника.

- В... весьма п...признателен, – заикаясь проговорил Габриэль вместо приветствия и покачнулся. – Н...но как вы меня нашли? Кузен, вы следите з...за мной?!

Не отвечая, герцог взял его под локоть и отвёл за отдалённый столик в самом укромном углу трактира.

- Кузен, должен сказать, что мне очень не нравится ваше стремление потакать своим скотским прихотям, – сердитым голосом сказал Генрих, усаживаясь за стол напротив Габриэля. – Подозреваю, что даже те деньги, которые я дал вам для подкупа стряпчих, вы бессовестно промотали со своими горе-приятелями.

- Я верну их вам все до последнего денье, не беспокойтесь, – без малейшей заминки отозвался де Бриссак, сопроводив свои слова столь небрежным жестом, что герцог усомнился в выполнении данного им обещания.

А Габриэль, постучав пустым кубком о стол, вдруг заорал во всё горло:

- Эй, Жанно, принеси нам самого лучшего вина! Лучшего и дорогого: не каждый день в твою забегаловку заходят такие люди!

Крепыш Жанно, хозяин «Оленьих рогов», нацедил из кувшина вина и, прикидываясь, будто не узнал герцога, быстро удалился.

Генрих проводил его тяжёлым взглядом и, надменно поглядывая на посетителей трактира, поджал губы. К вину он не притронулся, в отличие от Габриэля: тот выпил свой кубок одним залпом и налил снова.

Неожиданно внимание де Бриссака привлекла проходившая мимо их столика черноволосая красавица – жена Жанно. Граф обнял её за талию и попытался притянуть к себе, но женщина с силой оттолкнула его и убежала.

- Какова скромница, а?! – вскричал Габриэль, азартно сверкая глазами. И выпив ещё, прибавил: – Не будь рядом муженька, сама полезла бы ко мне в штаны!

- Жаль, что во всём остальном вы не так самонадеяны, кузен, – заметил герцог, как бы намекая на что-то.

- А у меня и в других делах никогда не бывает осечек! – дерзко возразил ему граф.

Не успел Генрих ответить, как де Бриссак, снова увидев жену трактирщика, вскочил и, опрокинув стул, бросился за нею.

- Габриэль, бросьте её! – крикнул герцог ему вдогонку. – Вернитесь немедленно: мы не договорили!

Но де Бриссак не слышал его: хмель ударил ему в голову. Догнав женщину, он резко привлёк её к себе и мокрыми от вина губами поцеловал в шею. Женщина уронила на пол кувшин с вином и вдруг, обернувшись, ударила графа по лицу. Тот на мгновение опешил. Затем глаза его потемнели и в них вспыхнул злобный огонёк; ноздри затрепетали от гнева.

Глава 5

Стволы деревьев потемнели, но в небе ещё не угасло багровое пламя заката; с широкого простора долины Луары до поместья Ланже долетали порывы напоенного свежестью ветерка.

Но Беренис, которая сидела в беседке, увитой розами и плющом, не обращала внимания на деревья, на облака, на необозримые дали. Она наблюдала за госпожой де Монбазон и адвокатом Сориньи, которые, оживлённо беседуя, шли дорожками парка. Взойдя на мостик, переброшенный через шумный резвый ручей, мадам де Монбазон обернулась, что-то крикнула отставшему от неё мэтру Сориньи и затем, не оглядываясь, пошла дальше. Вскоре они исчезли за густыми зарослями олеандра. Потеряв их из вида, Беренис опустила глаза и замерла в глубокой задумчивости.

Странно подшучивала над нею Судьба! Вместо родителей, которых она не помнила, подарила ей заботливую тётю Эвон, воспитавшую её как родную дочь; а когда не стало и тёти Эвон, Господь послал ей другую заступницу. Настоятельница аббатства Фонтевро мадам де Монбазон, исполняя волю своей подруги и предшественницы, приняла опеку над её юной воспитанницей. А потом (совсем недавно!) милостивая Судьба неожиданно ниспослала Беренис суженого — таинственного, пылкого и романтичного.

Беренис наизусть помнила и хранила в сердце каждую строчку из его писем, неизменно начинавшихся словами: «Благородный рыцарь — прекрасной даме своего сердца». Она не знала, кто этот рыцарь, как не знала и того, молод он или зрел годами, хорош собой или не очень — для неё это было не так уж важно. Ничего не зная о нём, она влюбилась в него, уверенная в том, что образ в письмах не отличается от того, каким был на самом деле покоритель её неискушённого и жаждущего большой любви сердца.

Одно из его писем и сейчас было при Беренис, согревало её душу пламенем излитых в строках чувств.

«Как жажду я, возлюбленная моя, соединиться с Вами! Чтобы моя рука нашла Вашу нежную руку; чтобы тихий вздох, вылетая из Вашей груди, сливался с воздухом, которым я дышу... Только тогда, когда я мечтаю о том, что мы, навеки связанные узами любви, принадлежим друг другу, только тогда я чувствую по-настоящему всё моё счастье!..»

Перечитав письмо, Беренис поднесла его к губам и, запечатлев на нём долгий поцелуй, снова спрятала у себя на груди. И, кажется, вовремя.

- Клянусь воскресной мессой, я бы отдал десять лет жизни, чтобы узнать, о чём вы сейчас думаете, мадемуазель! – Рослый юноша появился перед Беренис неожиданно, точно вырос из земли, и теперь с радостным видом глядел на неё во все глаза.

- Амори! – воскликнула Беренис, просияв улыбкой.

Амори Лоссель был для неё человеком, трогательную дружбу которого она принимала как ещё один нечаянный подарок судьбы. Они познакомились, когда были детьми, — два одиноких и по-своему обездоленных существа. Беренис, рано осиротев, росла замкнутой, и девочки-ровесницы не искали её дружбы; над Амори, воспитанным бедной вдовой, мальчишки насмехались и затевали с ним драки. Так случилось, что они сразу сердцами потянулись друг к другу, став неразлучными, как брат и сестра.

Они даже внешне были похожи — рыжеволосые, синеглазые. Только у Амори глаза были переменчивы, как погода в осеннюю пору: то они светились простодушием и весельем, то отпугивали непонятной, затаившейся в их глубине злостью, то согревали ласковым теплом, то обдавали ледяным холодом.

- Как я рад вас видеть!.. Как рад!.. – повторял юноша. Его восторг был искренним: от избытка чувств, переполнявших его, он то краснел, то бледнел, голос прерывался.

Он топтался на месте, не зная куда девать свои огромные руки: если бы ему было позволено, он тотчас заключил бы Беренис в свои объятия.

- Я скучал без вас, мадемуазель Беренис. И мне так жаль... так жаль мадам Эвон...

В ответ на честное признание друга девушка улыбнулась — и улыбка у неё вышла довольно грустная.

- Мы не виделись с вами, потому что я ни на минуту не отходила от тёти Эвон, пока она болела. Все говорят, что она теперь у Бога, которому служила всю свою жизнь, – со вздохом произнесла Беренис. И потом, посмотрев на Амори, прибавила: – Знаете, я ведь тоже страшно скучала по вам, мой друг... А теперь...

Она не договорила — и только как-то лукаво посмотрела на юношу.

- А теперь... не скучаете? – насторожился он, вглядываясь в её лицо.

Беренис покачала головой; рыжие, отливающие янтарём, кудри рассыпались по плечам.

- Нет, с некоторых пор не скучаю!

После её слов радостное настроение Амори мгновенно улетучилось.

- Не знаю, может, это самообман... Но... – Беренис на миг смутилась и затем продолжила стихами популярного поэта: – «Как отогнать Эроса, когда он в сердце бьётся?»

После её слов Амори сильно побледнел.

- И как же вас понимать? В...вы что... вы... в...влюбились? – заикаясь, спросил он.

- Ах, Амори, друг мой, позвольте мне рассказать вам о нём! – защебетала девушка, в восторге своём не желая замечать перемены в настроении друга. – Знаете, он пишет мне такие чудесные письма, и каждое из них — о его любви ко мне!

- Кто он? – Амори резко охладил её пыл; он смотрел ей прямо в лицо — и взгляд этот показался Беренис недружелюбным.

- Один замечательный благородный человек: когда он сделает мне предложение, я перееду жить к нему в Париж.

- Но вы же совсем не знаете его! – воскликнул Амори; голос его звучал теперь сдавленно, точно ему не хватало воздуха. – Бог мой, мадемуазель Беренис, вы влюбились в бесплотный образ человека, который на самом деле может оказаться не таким, каким вы его представляете...

- Нет-нет, Амори, я уверена, что не разочаруюсь! Разве сердце может обмануть? – с жаром возразила Беренис.

- Мадемуазель... Вы ещё такой ребёнок! – Амори отказывался её слушать. – Заклинаю вас, опомнитесь! Не соглашайтесь принимать предложение от человека, который, возможно, погубит вашу жизнь!

- Что вы такое говорите, Амори? – возмутилась Беренис. – Почитали бы вы его письма... Это самый лучший, самый искренний человек из всех, кого я знаю! Вот что, я открою вам свою мечту, Амори: я жду-не дождусь, как бы поскорее увидиться со своим возлюбленным.

Глава 6

Мессир Гийом Шамероль, барон Орийак, сидел за столом, склонив голову над какими-то записями, в багровом, невероятной густоты свете: будто пламя свечей впитало в себя пурпур шёлковых обоев, которыми были задрапированы стены кабинета. Днём за этими стенами было шумно, по ночам же царил такой покой, точно барон жил не в Париже, а в глухой провинции.

Барон был вассалом герцога Шарля де Бурбон, которого он считал своим единственным законным сюзереном; в его глазах глава рода Бурбонов был истинным кумиром благодаря своей храбрости и полководческому таланту. Мессир Шамероль был готов служить ему верой и правдой, чтобы затем возвести его на французский престол. Он даже уже начал потихоньку выторговывать для себя чин коннетабля при дворе будущего короля.

Гийом Шамероль принадлежал к уважаемому во Французском королевстве семейству, взрастившему немало благородных рыцарей, но для себя он выбрал иной образ жизни. Барон был жаден, тщеславен и на редкость изворотлив. В годы службы в казначействе при дворе короля Людовика Двенадцатого он растратил большие суммы государственных денег; позже, привлечённый к ответственности, он подкупил некоторых из судей — и его оправдали. Среди участников заговора Бурбонов барон оказался не случайно: надежды на власть при новом короле побуждали его больше, чем верность своему сюзерену. И то обстоятельство, что ныне Шарль де Бурбон вёл переговоры с английским королём в Лондоне, а он действовал в Париже, под носом у короля Франсуа, возвеличивало барона в глазах соратников. Гийома Шамероля распирало от сознания собственной значимости.

Барон сделал вид, что не слышал шагов гостьи, о которой ему доложил слуга минуту назад.

- Я пришла вовсе не за тем, чтобы глядеть на вашу лысеющую макушку, мессир Шамероль, – недовольно проговорила Изабель, останавливаясь у стола. – Ради этой встречи мне пришлось покинуть Фретеваль, проделать долгий утомительный путь до Парижа и затем немало потрудиться, чтобы усыпить бдительность моего мужа!

- Мадам де Монморанси! Ваша светлость! Какое счастье снова видеть вас! – Барон поднял голову: низкий лоб, плутоватый взгляд глубоко посаженных тёмных глаз.

Изабель положила перед ним вексель:

- Вот то, чего вы ждали.

Развернув свиток и прочитав его содержимое, Гийом де Шамероль с довольным видом потёр ладони.

- Итак, герцог д’Амбуаз на нашей стороне! – воскликнул он. – Отличная новость! Это существенно укрепляет наше положение. В последнее время мы испытываем недостаток в денежных средствах: наши английские союзники готовы предоставить нам наёмников для грядущих сражений, но, как вы понимаете, этим воинам нужно хорошо заплатить...

Барон вдруг умолк и, выйдя из-за стола, какое-то время смотрел на Изабель. Судя по выражению его лица, думал он уже вовсе не об успехе заговора: взгляд его, жадный, раздевающий, медленно скользил по телу стоявшей перед ним женщины.

- О чём вы думаете, мессир? – насмешливо проговорила Изабель, без труда угадав его желание. – У вас такое странное лицо...

- Я подумал о нашем будущем, мадам, – ответил Шамероль хриплым голосом; он тяжело дышал, ноздри у него трепетали.

- Нашем будущем? – переспросила изумлённая его словами Изабель.

- Вы не ослышались: нашем. – Барон неожиданно покачнулся, точно был пьян. – Коль Господу будет угодно даровать моему сюзерену монархию, а мне место рядом с его троном, я разделю свою власть с самой желанной для меня женщиной.

Будь на месте барона другой, более привлекательный мужчина, Изабель не колеблясь ответила бы на его страстный призыв. Шамероль же был безразличен ей, а порою — как сейчас: с маслеными глазками и отвисшей толстой губой — вызывал отвращение. Даже мысль о том, что ему, возможно, суждено стать новым коннетаблем Франции — мысль, сама по себе волнующая и отвечающая её честолюбивым мечтам — не возбудила её. И оттого попытку барона обнять её Изабель сразу пресекла, заявив резким тоном, что у неё нет ни малейшего желания вносить его имя в список своих любовников.

Однако Шамероль, невзирая на её отпор, крепко держал её руку в своей влажной от пота ладони и, в исступлении целуя её, шептал:

- О мадам... О прекрасная Изабель... Только такая как вы... только вы, Изабель, достойны стать моей женой...

- Мессир, кажется, вы забыли, что я уже замужем. – С этими словами Изабель выдернула свою руку.

И в её насмешливом замечании, и в её взгляде Шамероль не мог не уловить холодного презрения.

- Замужем? И что же? Разве ваше положение ущемляет вас в ваших желаниях? Список ваших любовников удлиняется, и в нём нашлось место даже для герцога де Бриенн! И чем же он лучше меня?! – вскричал барон визгливым в припадке ревности и яростной обиды голосом. – А граф де Клермон?! А виконт д’Альбре? Или граф де Лиссак?.. А многие другие, имён которых вы, мадам, верно, и сами уже не помните?!

Шамероль принялся расхаживать по кабинету: порывистый в движениях, со сверкающими глазами, зловещий в багровом, напоминавшим зарево пожара, отсвете пламени свечей. Изабель не успела ответить ему: из вестибюля вдруг донеслись чьи-то возбуждённые голоса.

- Пришли ваши друзья, господин. – На пороге кабинета появился слуга. – Они требуют немедленной встречи с вами.

Взмахом руки Шамероль отослал слугу прочь и снова повернулся к Изабель.

- Прошу вас, мадам: не уходите. Они недолго задержат меня, – взмолился он.

- Я не хочу, чтобы меня видели здесь, – сказала Изабель, ответив на просьбу барона.

Однако уйти незамеченной она не успела: голоса прибывших звучали уже за дверью кабинета.

Избегая встречи с гостями Шамероля, Изабель поспешно шагнула в тёмную нишу, за один из дубовых шкафов, в которых барон хранил какие-то свои бумаги.

- Приветствую вас в моём доме, друзья! – произнёс Шамероль по-английски, едва гости вступили в таблиний. И затем, перейдя на французский, прибавил ворчливым тоном: – Но чем, однако, вызвано их неожиданное появление? Ведь, если мне не изменяет память, мы не договаривались об этой встрече?

Глава 7

Выслушав последнего из своих шпионов, мессир Онфруа Марбо отпустил сразу всех и велел привратнику больше никого в дом не впускать. Он сказал жене, что намерен отдохнуть, но, оставшись наедине со своими раздумиями, понял, что в этот день о покое придётся забыть. Перед тем, как выйти из дому, он какое-то время медлил, терзаемый сомнениями, затем, ещё раз прокрутив в памяти разговор с последним посетителем, собрался с духом и наконец решился.

Путь предстоял нелёгкий. И не только потому, что от Ситэ, где мессир Марбо поселился рядом с дворцом Консьержери, до отеля Монморанси приходилось долго добираться. В этой дороге Онфруа Марбо никак не мог избавиться от тягостных размышлений, пытаясь найти верный ответ или какую-нибудь причину, упрощавшую его задачу. Он в совершенстве познал искусство убеждения и был красноречив; но выступать перед многочисленной публикой – это одно и совсем другое – говорить откровенно, при этом стараясь не причинить боль, со старым другом, доверие которого боишься потерять.

Шарль де Монморанси, герцог де Дамвиль, являл собой идеал благородного рыцаря. Потомок старинного дворянского рода, он был прекрасно образован, умён и храбр. Благодаря своим личным заслугам, а также родству с Анном де Монморанси, маршалом Франции, он стал одним из самых влиятельных в государстве людей. О герцоге говорили разное, но при этом одни уважали его за богатство, другие за то, что он обладал властью, а философы и люди искусства любили за его за страсть к знаниям и всему прекрасному.

Расставшись с государственными делами, Шарль де Монморанси щедро тратил деньги не только на картины и статуи, но и на строительство новых замков. Любимым же детищем герцога были его знаменитые, внушавшие зависть всем парижанам сады.

Замысел герцога разбить вокруг своего особняка в Париже парк, полный диковинных растений, привезённых из восточных походов, вызвал среди горожан немало кривотолков. Одни говорили, что это дань тщеславию герцога; другие были уверены, что таким образом он сделал удивительный подарок для своей красавицы-жены, которую безумно любил. Что до Изабель де Монморанси...

При воспоминании о жене друга Марбо поморщился как от сильной зубной боли и обречённо вздохнул: его экипаж остановился у отеля Монморанси.

- О, какая приятная неожиданность! Давно не виделись, мессир Марбо! – Герцог, вышедший навстречу гостю, обнял его, выражая неподдельное радушие.

Шарлю де Монморанси было чуть за сорок; его мужественное грубоватое лицо казалось высеченным из камня: высокий лоб, крупный нос, бугристые мускулы около скул; твёрдая линия рта выдавала непреклонный нрав, но в его глазах – светло-карих, с зеленоватым оттенком – светилась доброта. Герцог был высокого роста, крепкого сложения, только слегка сутул; военная закалка и регулярные физические упражнения поддерживали его телесные силы.

- Мой добрый Шарль, пусть вас не смущает казённое одеяние, которое я вынужден носить! К вам пожаловал не глава Тайной Службы, а давний верный друг! – отозвался Марбо, лицо которого, в отличие от приветливого тона, выражало лёгкую озабоченность.

- Только очень веская причина могла заставить Марбо-друга бежать от Марбо-служащего, – полушутя заметил герцог и жестом пригласил гостя сесть на диване, обтянутом синим с голубыми незабудками гобеленом.

- Эта служба во благо государственной безопасности слишком дорого мне обходится, – признался Марбо и, вместо того, чтобы принять приглашение друга, начал ходить по гостиной. – Мадам Бланка, моя благоверная жена, грозит разводом, если я не начну уделять семье внимания больше, чем службе. Это правда, в Консьержери я бываю чаще, нежели дома...

- Распутываете какой-то новый заговор?

- Какой-то? – переспросил Марбо. И, понизив голос, словно доверял собеседнику тайну, проговорил: – Видите ли, я не без определённых причин склонен верить, что заговор против его величества короля Франсуа возглавил не кто иной, как бывший коннетабль. Он недоволен результатом судебной тяжбы и обвиняет королевскую семью в жадности и подкупах судей. Хотя это относится и к самому герцогу Бурбону: не имея возможности противостоять букве закона, он добивался успеха в тяжбе с помощью подкупов!

Оживлённо жестикулируя руками, точно он выступал в суде, Марбо быстрыми шагами расхаживал по просторной, богато убранной гостиной.

Но потом он вдруг остановился перед герцогом, выдержал паузу и прибавил:

- Герцог де Бурбон опасен тем, что подчиняет свои мятежные замыслы одной неукротимой страсти.

- Алчности? – попытался угадать Шарль.

Марбо покачал головой, грустно улыбаясь.

- Властолюбию!

Герцог хмыкнул.

- Этой страсти, мой друг, при королевском дворе подвержен едва ли не каждый второй.

Марбо пропустил его замечание мимо ушей.

- Полагаю, бывший коннетабль готовит заговор. Пока это только моё подозрение... Тем не менее я послал следить за ним, его друзьями и его вассалами своих людей, – не только ради спокойствия в государстве, но также ради короля. Ведь до тех пор, пока я не представлю в Королевском совете бесспорных сведений о заговоре, его величеству Франсуа грозит смертельная опасность.

В этот раз герцог ничего не ответил. Молчал и Марбо, но по его позе и выражению лица было видно, что его терзает нетерпение. Не выдержав, он продолжил в волнении:

- Я знаю, что бездоказательные обвинения сродни клевете и что правоту обвинителя могут подтвердить только неопровержимые доказательства. Такими доказательствами могут стать либо прямые улики, либо свидетельства тех, кто сам участвует в заговоре.

После этих слов собеседники посмотрели друг на друга: один — выжидающе, настороженно; другой — испытующе и колеблясь.

- Мне известно наверняка, что среди заговорщиков есть женщины из благородных семейств, – наконец, совладав с нерешительностью, осторожно начал Марбо. – Одни из них передают заговорщикам огромные средства, другие — под прикрытием честных имён своих мужей — выполняют каждая своё задание, данное им участниками заговора.

Глава 8

- Где ещё можно найти другой такой великолепный замок как Ланже, который по праву зовётся жемчужиной долины Луары! Эта величавая синева неба, эта пленительная картина речного простора! И что за славные платаны в парке, под которыми так благоухают дивные цветы! – восторгался граф де Вержи, делая вид, что его мыслями всецело завладели красоты природы, но при этом искоса разглядывая мадам де Монбазон.

Женщина, приняв выжидательную позу, сидела в кресле у растопленного камина; выражение её лица было столь же суровым, сколь строго было её монастырское одеяние. Настоятельница аббатства Фонтевро казалась неприступной и нерушимой, точно каменная глыба, и нелегко было догадаться, какое сердце бьётся в груди этого колосса в женском облике.

- Вы заблуждаетесь, мессир де Вержи, жемчужиной Луары зовётся вовсе не Ланже, а Амбуазский замок, – наконец со сдержанной усмешкой отозвалась мадам де Монбазон и в свою очередь бросила на Рауля неодобрительный взгляд.

Раулю не оставалось ничего другого, как согласиться с её словами, отражавшими мнение большей части французского дворянства. Какое-то время граф молчал, не зная, как приступить к разговору, ради которого он и приехал в Ланже. К его огромному неудовольствию, робость — забытое с отроческих лет чувство — всё ещё сковывала его язык и жесты. Это состояние овладело им внезапно, едва он переступил порог дома и вместо очаровательной мадемуазель Беренис де Шеверни увидел её строгую покровительницу.

- Да, пожалуй, вы правы. Но, согласитесь, Амбуазский замок возвеличился за последние несколько лет, и то, только потому, что владельцы Ланже перестали заботиться о своём наследии. – Рауль решил ухватиться за замечание аббатисы, которым она дала ему повод для продолжения разговора. – Должен признаться, ныне поместье имеет довольно запущенный вид. Я хочу также сказать, что сильно огорчён тем, как плохо... то есть неумело тётя Эвон обращалась с фамильным имуществом рода де Вержи. Поймите, мадам, мне очень больно видеть, как имение моего рода приходит в упадок, а я не в силах — да что таится! – не в праве помочь его нынешней владелице сохранить его таким, каким оно было...

- Насколько мне известно, вы никогда не появлялись здесь при жизни мадам Эвон, – неожиданно резко перебила графа мадам де Монбазон, не сводя с него немигающих глаз. – Вы не можете знать, каким это имение было прежде.

- Сохранение фамильного имущества — дело дворянской чести, – пропустив её упрёк мимо ушей, с достоинством заявил Рауль.

- А вот это, мессир де Вержи, вас не касается! Свою дворянскую честь вы давно заложили за карточные долги. – Аббатиса попыталась прервать едва начавшийся разговор, но её горячность, напротив, придала Раулю больше смелости.

- Разумеется, мне не под силу переиначить завещание моей тётки, в котором мадемуазель де Шеверни названа наследницей этого имения, а вы — её опекуном и защитницей её интересов. Но, мадам, вы провели свою жизнь в монастыре и у вас нет опыта в ведении светского хозяйства. Это значит, что вы рискуете плохо повести дело, быстро растратиться и оставить мадемуазель Беренис без унаследованного ею имущества. Остаться без наследства – что может быть хуже? Уж я-то знаю, как это бывает!

Рауль вдруг почувствовал слабость в теле и опустился в кресло напротив аббатисы так грузно, словно у него подкосились ноги.

- Да, я знаю, как это бывает! – с тихой злостью повторил он. Затем, стараясь придать своему голосу самый миролюбивый тон, продолжил: – Поверьте, мадам, я могу быть весьма полезен вам и мадемуазель Беренис. Что бы вы обо мне ни думали, но я — на вашей стороне. К тому же ваши противники мне хорошо знакомы. Как-никак, они мои родственники. Должен предупредить вас: это страшные люди, они всегда получают то, что пожелают. А Ланже — лакомый кусочек, он давно им снится... В одиночку вам, мадам, не одолеть целое семейство де Вержи. Вы не справитесь с ними, нет, не справитесь...

Рауль помолчал, приняв крайне озабоченный вид. Мадам де Монбазон настороженно наблюдала за ним со своего места.

- Послушайте, а ведь я знаю, как вам помочь! – Рауль снова оживился. – Не буду долго говорить: вычурные речи, когда всё вокруг да около, претят мне — в них напыщенности больше, чем смысла. Короче, я принял решение просить руки мадемуазель де Шеверни.

Он и сам удивился тому, как смело прозвучали его слова. На самом деле, мысль о женитьбе омрачала его, и он никогда бы не решился взять в жёны безродную сироту. Если бы в лице воспитанницы мадам Эвон де Вержи не увидел своё светлое, не обременённое долгами будущее. Это было так заманчиво – одним махом достичь сразу две цели: стать владельцем Ланже, чтобы затем избавиться от бремени долгов. Рауль был уверен, что Жозиан, узнав о том, какое богатое приданое принесёт ему невеста, согласиться остаться его любовницей. А потом, если она пожелает стать графиней де Вержи, можно будет придумать, как избавиться от Беренис...

- Вы разумная женщина, мадам, и, конечно, понимаете, что таким девушкам, как мадемуазель Беренис, Судьба не улыбается дважды, – не дождавшись ответа на своё предложение, Рауль пошёл в атаку. – Никто не знает, кем были её родители и по какой причине они отказались от своего ребёнка. Может быть, служанка понесла от своего господина или замужняя крестьянка спуталась со своим односельчанином. А может, ребёнка в монастырь подкинула какая-нибудь продажная женщина. В любом случае, происхождение мадемуазель Беренис весьма туманно и сомнительно. Не спорю, тётя Эвон дала ей хорошее воспитание и научила всему, что должна уметь девушка из благородной семьи. Но, несмотря на это, для всех она по-прежнему безродная сирота, а значит, вам, как её опекуну, нужно позаботиться о том, что станет с ней в ближайшем будущем.

Запал Рауля иссяк, и он, приняв небрежно-расслабленную позу, продолжил своим обычным, немного развязным тоном:

- Пусть я не так богат, но у меня есть два неоспоримых преимущества перед мадемуазель Беренис: знатность рода и положение в обществе, – Рауль говорил о себе с пылом купца, расхваливающего свой товар перед человеком, который смутно представлял его истинную цену. – Мы стали бы прекрасной парой: я — знатен и уважаем, мадемуазель Беренис — добродетельна и богата. К слову о знатности: наши с мадемуазель де Шеверни дети унаследуют имя рода де Вержи и графский титул. Разве это не щедрое предложение с моей стороны?

Глава 9

- Это одеяние можешь убрать подальше! Да так, чтобы оно больше никогда не попадалось мне на глаза! – Изабель со злостью отшвырнула платье из синего бархата, украшенное серебряными блёстками, и велела Фелиси подать ей одно из новых, полученных на днях от известной парижской портнихи.

Причиной плохого настроения Изабель было внезапное открытие того, что она слегка раздалась в бёдрах и теперь не могла надеть своё любимое платье, в котором она выглядела настолько потрясающе, что ни один мужчина не мог пройти мимо неё, не свернув себе шею.

Служанка, опасаясь вспышки гнева своей капризной госпожи, торопливо подносила ей один наряд за другим. Согласно моде, принятой при дворе короля Франсуа, дамы стали носить нижнюю воронкообразную юбку из жёсткой плотной ткани, в которую вшивались металлические обручи. С такой юбкой носили тугой лиф на каркасе, который стягивал грудь и талию. Под лиф надевалась рубашка с длинными рукавами, а сверху юбки – платье с рукавами и на него ещё одно верхнее платье – из гладкой ткани, с распашной юбкой. Такой наряд считался парадной одеждой. Обувь для благородных дам шилась из дорогостоящих шёлка и бархата. Веера, кокетливые сумочки, маленькие флакончики духов, которые носили на шейной цепочке, дополняли пышный женский наряд.

Наконец, перебрав целый ворох одежды, Изабель облачилась в платье из бордового бархата с продольными золотыми полосами, с рукавами, прорезанными так называемыми «окнами», через которые виднелось тонкое белоснежное полотно рубашки.

Когда Фелиси надела ей туфли, обвязав стройные лодыжки крест-на-крест золотой тесьмой, Изабель подошла к зеркалу и, выпрямившись во весь рост, оценивающим взглядом окинула своё отражение.

Ах, как же она посвежела, одевшись в это богатое платье: от цвета бордо, как от одноимённого вина, на щеках расцвёл румянец, а золотые полосы будто излучали солнечное сияние.

- Вижу, ты не можешь налюбоваться на себя, обрядившись в эту роскошь! – Граф Габриэль де Бриссак вошёл в покои лёгкими неслышными шагами. – Но ты же знаешь, любезная сестричка, что не одежда украшает тебя, а ты — одежду.

Не отводя от Изабель пылающего взора, он с мгновение помолчал и потом прибавил:

- Как говаривали античные знатоки женской красоты: «Не платье любят в женщине, а то, что им прикрыто».

Изабель взглянула на брата через плечо и ответила ему кокетливой улыбкой.

По её знаку Фелиси подала гостю кубок с вином на маленьком серебряном подносе и удалилась.

Габриэль проследил похотливым взглядом за девушкой и ещё какое-то время глядел на закрывшуюся дверь, за которой она исчезла.

- Вижу, тебе нравится моя новая служанка, – с лукавой улыбкой проговорила Изабель, наблюдая за братом, и лениво откинулась на спинку кресла. – Но ты ведь пожаловал не для того, чтобы выбрать для своих забав одну из моих девушек?

Габриэль хмыкнул.

- Разве ты забыла, что каждая из них уже побывала в моей постели?

- Кроме новенькой, – вставила Изабель, поддразнивая брата.

- А это, моя милая, всего лишь вопрос времени и... моего желания, – ответил тот, беззастенчиво улыбаясь. – Зато дело, которое привело меня к тебе, не терпит промедления.

- Я не ошибусь, если скажу, что у тебя снова худо с деньгами? – с холодным сарказмом осведомилась Изабель.

Габриэль смотрел на неё без тени смущения.

- Должен признаться тебе, моя проницательная сестра, есть во мне нечто странное: вопреки моему желанию монетки не задерживаются в моих карманах.

- Габриэль, ты должен признаться себе, что привык бессовестно проматывать чужие деньги, – упрекнула брата Изабель.

- Я трачу их ради собственного удовольствия. Разве это плохо? – искренне возмутился де Бриссак.

- Да, я знаю, красиво жить не запретишь. Но, Габриэль, твоя репутация беспутного гуляки и завсегдатая притонов, бросает тень на всю нашу семью. Подумай о фамильной чести, о своём будущем, наконец. Если ты не возьмёшься за ум, отец оставит тебя без наследства.

После слов сестры Габриэль посерьёзнел, сдвинул брови — резкая прямая складка взбежала на лоб. Изабель была удивлена: она впервые заметила эту складку на его молодом, обычно безмятежном лице.

- Сколько ты могла бы дать мне взаймы? – прямо спросил он, глядя ей в глаза.

Подавив вздох, Изабель встала, медленно подошла к резному комоду и вынула из стоявшего на нём ларца несколько серебряных монет.

- Этого тебе хватит?

Габриэль недовольно поморщился.

- Этого хватит для покупки одного из портретов кисти модного ныне художника Леонара дё-Вэнси. Мне нужно гораздо больше.

Тогда Изабель молча подала ему ларец.

- Чудесно! – Лицо де Бриссака мгновенно просияло. Подняв крышку, он заглянул в ларец и довольным голосом прибавил: – Эта сумма меня вполне устроит!

- Неужели ты наконец-то решил купить себе приличный экипаж? – не удержавшись, полюбопытствовала Изабель.

- Экипаж? – переспросил Габриэль, своим видом подтвердив её догадку, а потом воскликнул: – И не только!

Он отпил из кубка немного вина и, напустив на себя важный вид, продолжил:

- Ты, верно, забыла, что Анн де Монморанси, дражайший кузен твоего супруга, устраивает в своём замке в Шантийи грандиозное пиршество – в честь рождения третьего сына. Я намерен своим присутствием почтить высочайшее собрание...

- Погоди! – прервала его изумлённая Изабель. – Ты, правда, хочешь появится в парижском обществе, несмотря на все те гадкие слухи о тебе, которыми оно опутано, словно паутиной?

- Нет ничего на свете, к чему бы я так не стремился! – с азартом воскликнул де Бриссак. – Говоришь, высшее общество судачит обо мне? Им ли судить меня? Суета лицемеров и лжецов! Меня не оскорбляет, а удивляет мысль, что они осуждают меня за те же пороки, в которых сами давно погрязли по уши. По всей Франции свальный грех и распутство!

Габриэль, не сдержавшись, разразился площадной бранью, от которой щёки у Изабель заалели как маков цвет. К тому же, его последние слова могли относиться и к ней: удивительно, что слухи о её «любвеобильности» до сих пор не достигли ушей герцога Шарля де Монморанси.

Глава 10

Полулёжа на изящном ложе, облокотясь одной рукой на подушки, другой Беренис с задумчивым видом перебирала рукописи: некоторые из них мягко опускались ей на колени, другие с шелестом слетали на пол. Перед ней на небольшом столике лежал до половины исписанный лист бумаги, перо, чернильница и всё, что нужно для письма.

Уж сколько таких неоконченных писем — робких и пылких, с вопросами и признаниями — было написано ею за последние несколько дней! Иногда она использовала цитаты из лирики модных поэтов, иногда, прислушиваясь к порывам своей души, пыталась слагать собственные стихи. Каждое из этих посланий она посвящала человеку, которого никогда не видела, но чей смутный образ жил в её сердце. Человек этот был загадочен, как свет луны, и недосягаем, как звёзды. Она о нём ничего, кроме его имени, не знала; он же знал о ней почти всё. Она продолжала получать от него чудесные письма; свои же письма к нему хранила в самшитовой шкатулке вместе со своими украшениями: она просто не знала, куда их отправлять. Но она верила, что очень скоро наступит день, когда они наконец увидятся: он обнимет её, а она отдаст ему все эти письма...

Беренис так погрузилась в свои грёзы, что не заметила, как в комнату к ней вошла служанка. Только когда та остановилась у столика, Беренис будто пробудилась ото сна и, вздрогнув, подняла на неё глаза.

- Ах, это ты, Аликс! Я думала, ты помогаешь мадам де Монбазон очищать от вековой пыли хозяйственные архивы имения.

- Мадам предпочла мне мажордома: он заменил меня в рабочем кабинете и отвечает на её вопросы. Матушка настоятельница желает знать, куда подевались кое-какие ценные бумаги.

Аликс была родом из Бретани и производила впечатление девушки отнюдь не глупой; у неё были чёрные колдовские глаза (разве не считалась Бретань с её легендарным лесом Бросельянд страной колдунов и магов?) и смуглая кожа. Она появилась в Ланже вскоре после смерти Эвон де Вержи: мажордом, ведший хозяйство при прежней владелице замка, побывав в Париже, привёз с собой новую служанку. « Что за странные прихоти? Дом и без того полон челяди, а мажордом нанимает новых слуг!» - возмутилась тогда мадам де Монбазон, но Беренис девушка понравилась сразу. Она увидела в ней подругу-ровесницу, которой у неё никогда прежде не было. Ей доставляло удовольствие посвящать молодую служанку в свои тайны, и неудивительно, что, когда в жизни Беренис появился «рыцарь из писем», Аликс узнала об этом раньше, чем мадам де Монбазон.

- Должно быть, крёстную не покидает надежда отыскать купчую, – грустно улыбнулась Беренис. – Ведь без этой бумаги я беззащитна перед законом: права на наследство сможет оспаривать тот, кому замок принадлежал до того, как перешёл во владение тёти Эвон.

Аликс ничего не ответила и так же молча подала ей круглый серебряный поднос, на котором лежал конверт, запечатанный испанским воском*, и нож для вскрытия.

Охваченная предчувствием чего-то сладостно-тревожного, Беренис взяла конверт, аккуратно вскрыла его, не обратив внимания на герб на печати, и принялась читать.

« Яснейшая мадемуазель Беренис де Шеверни, я, мадам Изабель де Монморанси, герцогиня де Дамвиль, желаю здравствовать вам и вашим близким.

Пребывая в добрых намерениях и расположении к вам, мадемуазель Беренис, и уповая на вашу благосклонность, выражаю желание видеть вас в замке Шантийи. Названный замок является собственностью моего кузена по мужу маршала Франции Анна де Монморанси, который устраивает бал в честь рождения своего третьего сына. Будучи горячей поклонницей матушки настоятельницы Эвон де Вержи (да пребудет с миром её бессмертная душа!), выражаю надежду подружиться с вами, дабы вместе следовать её заветам благочестия и милосердия. Прошу вас, мадемуазель, не откажите в моей искренней и настоятельной просьбе.

Изабель де Монморанси».

- Меня приглашают на бал, Аликс! – вскричала Беренис, ещё не совсем поверив своим глазам; письмо в руке девушки дрожало от охватившего её волнения. – Аликс, вообрази себе, это первое в моей жизни приглашение на бал! И не от кого-нибудь: от самой герцогини де Монморанси де Дамвиль! И не куда-нибудь, а в замок Шантийи, в гости – ты только послушай, Аликс, – к маршалу Франции!

Беренис вскочила и принялась кружить по комнате, размахивая письмом, а другой рукой приподняв подол платья.

- Меня, никому не известную Беренис де Шеверни, жаждет увидеть в Шантийи герцогиня де Монморанси! – нараспев, разрумянившись, с блестящими глазами, повторяла девушка.

Сначала мысль о поездке в Шантийи показалась Беренис неправдоподобной, но потом сама возможность столь необычайного события привела её в неописуемый восторг. Для девушки, которая провела детство в монастыре и никогда не выезжала дальше Ланже, это было бы величайшим и совершенно неожиданным счастьем. Но решение о том, принять приглашение на бал или отказаться от него, зависело всё же не от Беренис.

- Герцогиня Изабель де Монморанси? – переспросила мадам де Монбазон, выслушав крестницу, и затем с удивлением прочла письмо, которая та протянула ей в качестве подтверждения всему сказанному.

В отличие от Беренис, которую приглашение герцогини привело в состояние, близкое к эйфории, аббатису занимала другая сторона дела. Главный интерес заключался для неё в причинах, которые могли склонить мадам де Монморанси к такому решению.

Пока мадам де Монбазон терялась в догадках, над её ухом раздался, отвлекая её от раздумий, нежный, почти детский голосок:

- Я никогда не была на балу... и я хочу танцевать!

- Если тебе так хочется танцевать, мы можем устроить бал здесь, в Ланже, – отозвалась аббатиса, не в силах побороть сомнения, которые вызвало у неё письмо из Парижа. – Пригласим соседей...

- Ланже... снова Ланже! Мне так скучно... так скучно постоянно сидеть в замке или ходить по одним и тем же аллеям, видеть одни и те же лица...

Беренис вдруг схватила руку аббатисы и прильнула к ней горячими губами.