Мне осталось немного

Онкология

С тех пор как я вышла из клиники, каждое случайное касание чужих взглядов казалось мне пронизывающим насквозь. Они скользили по мне, как холодные пальцы, будто все прохожие уже знали о моём вчерашнем приговоре — страшном диагнозе онкологии.

Помню, как эти роковые слова прозвучали из уст врача, словно скрип давно не смазанной двери. Его голос, как помню сейчас, сухой и неприятный, царапал слух, будто ржавые петли, которые годами никто не трогал. Всё это отвратительно. Мне плохо оттого, что моё лечение пошло на нет. Я медленно ухожу туда, куда уходят все старики. Это так несправедливо. Также несправедливо, как ситуация со старушками, которые за день до визита к нотариусу, где должны переписать квартиру на внучку, которая пять лет как ухаживала за ней, вдруг неожиданно уходят. И квартира достаётся какому-нибудь их сыну, которого они не видели полвека и который, скорее всего, давно спился. А потом он пропьёт и квартиру. Несправедливо. Отвратительно.

Но вернёмся к тому врачу, который больше походил на ботаника с сальными волосами и жирными от маминых чебуреков руками, чем на специалиста из самой престижной клиники нашего небольшого города. Держа в правой руке окончательное заключение, а в левой — чашку с отвратительно пахнущим кофе, он произнёс слова, которые навсегда изменили мою жизнь:

— Девушка, я вам уже в пятый раз повторяю: с тем диагнозом, что у вас записан в бумажке, никто ещё не выздоравливал. Это стопроцентно неизлечимо. А что вы так смотрите? Это заключение подписал главный врач, который, кстати, получил премию за свою работу. А я, проработав здесь десять лет, всё, что смог получить — это нервный срыв и геморрой.

Немного постояв и погрузившись в свои мысли в кабинете, я вышла в коридор, а затем и на улицу. Вот я уже стою у калитки той самой больницы, не понимая, как дальше жить. Вместо того чтобы проститься с близкими и сделать что-то доброе — покормить бездомного котёнка, вступить в благотворительный фонд помощи беженцам или помочь приюту — я стою здесь и готовлюсь расплакаться.

Мне стало противно от самой себя, от этого врача и всей клиники. На мгновение во мне вспыхнуло дикое желание как-то отомстить им, всему миру.

Моя жизнь и раньше не была счастливой, а теперь и вовсе пошла под откос.

Вскоре я все же побрела домой, предварительно немного поплакав. Шла медленно, не замечая никого вокруг, опустив глаза в пол. Телефон разрывался от сообщений и звонков, но мне было всё равно. Казалось, что всё, что раньше было важным, больше таковым не является.

Однако в моём нынешнем состоянии был и плюс: меня перестали волновать все жизненные проблемы. Больше не нужно бояться ссор с молодым человеком, опасаться, что он снова изменит и уйдёт к другой, а я опять отсанусь одна. Не нужно бояться того, что меня уволят и найдут более опытного сотрудника, более понимающего. Не нужно бояться косых взглядов или того, что скажут про тебя люди. Потому что в том маленьком кабинете моя жизнь словно оборвалась. Всё рухнуло, будто по щелчку пальцев.

Наверное, внутри меня умерло всё живое, поэтому я словно наполовину уже ушла в тот мир, которого все так боятся. Где-то я слышала замечательную фразу: всё, чего мы боимся, рано или поздно происходит с нами. К чему я это сейчас?

А к тому, что всё моё сознательное существование я боялась жизни и часто думала о том, чтобы просто взять и… Ну, вы поняли. А сейчас судьба просто исполнила моё желание — желание навсегда исчезнуть. И впервые за всё время, когда то, чего я хотела больше всего, осуществилось, я поняла, что не хочу этого.

Я хочу жить, начать что-то новое, начать ту нормальную, хорошую жизнь, которой у меня никогда не было. Но, вспоминая врача и то заключение, которое он мне показал, те самые слова о том, что это больше не лечится, во мне всё снова разбивается на осколки. И будет разбиваться каждый раз, пока я осознаю, что, пока я живу, моя иммунная система медленно убивает саму себя.

Дойдя до квартиры, я сняла свои грязные ботинки и легла на старый диван. Некоторое время спина ныла от усталости, а потом глаза закрылись сами собой, и я погрузилась в сон, который длился больше 14 часов.

Глава 2.

Голова ужасно трещала, будто её разрезали на две части, и теперь мне предстояло жить с этой болью. Когда я встала с дивана, головная боль усилилась, а в глазах на мгновение потемнело. Спустя несколько минут, немного придя в себя, я услышала звонок телефона в сумочке, оставленной в коридоре.

Звонил Костя, мой парень. Как выяснилось позже, он названивал всё время моего четырнадцатичасового сна и даже дольше. Первое, что я услышала, взяв трубку, — его ругательства и бурная истерика. Такое случалось довольно часто, особенно когда я не отвечала сразу. Хотя это были редкие случаи — например, когда я спала, принимала душ или встречалась с начальницей. В такие моменты мне становилось не по себе, и я даже злилась на себя за то, что заставляла его так переживать и думать, будто он мне безразличен.

Я считала, что должна быть важна для него и всегда на связи, чтобы он не думал, будто я о нём забыла. Он оправдывал свой постоянный контроль тем, что ему важно, чтобы я всегда была рядом, якобы боясь измен. Поначалу мне это даже нравилось. Представьте: после долгих лет одиночества, когда никому до вас нет дела, появляется человек, который постоянно хочет вас видеть и слышать, в любое время суток.

Но потом выяснилось, что он сам мог по несколько дней не отвечать. Помню случай, когда мы не общались целый месяц. А потом он появился пьяным у моего подъезда, и мы снова были вместе. Подруги говорили, что я просто удобная для него, что он пытается мной пользоваться. Но я всегда думала иначе: разве стал бы он клясться в любви, если бы просто использовал меня? Разве стал бы звонить по несколько раз в день или приходить ко мне, когда у него что-то случалось?

Наверное, у каждого своё понимание любви и своё видение отношений. У меня — своё, и я не собиралась никого слушать. Но вернёмся к тому звонку. Он кричал так громко, что если бы сейчас прозвучала сирена или гудок паровоза, его голос всё равно был бы громче. Не знаю, существуют ли сейчас такие паровозы с углём, но его крик точно перекрыл бы их шум.