Модификация

Падение

Одного мужчину ударили по рукам в тот момент, когда он протянул их, чтобы спасти женщину, которую он любил. Удар был болезненным, но он умел терпеть боль.
Боль, а не предательство.

Ничего не было. Только крик и пустая улица, воскресшая из непроглядной тьмы. Яростный импульс в ее груди заставил ноги подогнуться, и она рухнула на землю, как подкошенная. Один удар сердца, второй…
Она думала, станет легче, если закрыть глаза и вцепиться пальцами в каменную брусчатку мостовой, заодно проверяя, реальна ли она. Не помогло — сердце продолжало рваться из груди. Режущая боль была такой нестерпимой, что даже мысли, сопровождавшие ее каждую секунду жизни, куда-то испарились. Она не помнила ничего, кроме своего сердца, будто бы все остальное уже исчезло.
В совершенно пустом разуме звенящим эхом разливался лишь отголосок чего-то, чему она уже не могла подобрать названия. Злость? Досада? Страх? Все это могло быть лишь плодом ее воображения, если оно еще осталось.
Как бы то ни было, спустя пару ударов сердца, так и норовивших разорвать ее грудь, исчезло и оно. Сама реальность рухнула к ее ногам и тут же осыпалась пеплом.
Она даже не понимала — ночь сейчас или день, реален этот мир, или она уже где-то в аду?
Боль, словно от вонзенного в грудь ножа, упрямо прижимала ее к земле, все внутри горело огнем. Она легла на холодные камни, надеясь утихомирить это пламя, дрожащими пальцами попыталась разорвать заскорузлую ткань, что мешала добраться до иллюзорной раны — все без толку.
Пламя не гасло, а лишь усиливалось. Терпеть это стало совсем невмоготу. Даже в крохотные мгновения между ударами сердца грудную клетку пронзала боль. Может, она и плакала, но не замечала этого. Может, все еще кричала.
Сознание стало для нее роскошью, несбыточной мечтой. Оно бы позволило ей по-человечески попрощаться с этой жизнью, с этим миром, о котором она ничего не помнила.
Но кому-то было угодно, чтобы она умерла именно так — как дикое животное, утонув в бездне собственного крика и боли.
Хотя нет — ей предстояло нечто более ужасное.
Резкий импульс заставил ее перевернуться на спину. Лопатки уткнулись в каменною брусчатку, шея вытянулась, и вены на ней вздулись до предела. На какое-то мгновение она ощутила какой-то знакомый запах в прохладном ночном воздухе, вздохнула полной грудью.
А потом ее сердце не выдержало этих истязаний.

Глава I. Дом на шарнирах

Время перестало существовать. По крайней мере, для нее. Каждый раз, когда она открывала глаза, и ее зрение выхватывало хоть что-то из окружающей обстановки, она замечала, что сознание возвращается к ней всего на считанные секунды, да еще и с огромными перерывами. Она могла очнуться и заметить в окне яркие отблески рассвета, а пробудившись в следующий раз, увидеть лишь непроглядную ночную тьму. И несмотря на то, что для нее эти моменты отделяло всего мгновение, она понимала, что в реальности между ними могли пройти дни и даже недели.
В какой-то момент она стала думать, что так будет продолжаться до бесконечности. Наверное, это и был ее собственный ад. Неужели ей все же не суждено умереть по-человечески!?
И только гораздо позже она догадалась, что это и не смерть вовсе. И даже не подготовка к ней. Это жизнь.
Все вокруг ходило ходуном, шипело, скручивалось, извивалось и гудело. Ей казалось, что она срослась в единое целое с миром вокруг, и ее несло по этим волнам бурным течением. Так странно было это ощущать и в то же время никак не контролировать.
Но так приятно было видеть что-то собственными глазами чуть дольше, чем пару секунд.
Она уставилась в чистый деревянный потолок, освещенный тусклой лампой. Время тянулось, ничего не происходило, но и реальность не меркла — это было почти в новинку. Она принялась считать те секунды, что была в сознании. Одна, две, три…
Откуда-то справа донесся грохот, а потом и недовольный приглушенный голос.
Одиннадцать! Нет, больше, ведь она начала считать не сразу. Это было невероятно долго.
Она прислушалась. Такой размеренный, ритмичный стук... Шаги. Они становились все громче и громче — к ней кто-то приближался. Как бы страшно ей не было, она даже не повернула голову. Разве ей было, что терять и чего бояться? Возможно, она и не жива вовсе!
Но в потолок она все еще смотрела. Смотрела до тех пор, пока вместо него над ней не нависло чье-то лицо.
Измученные глаза видели все расплывчатым и мутным, но то, что перед ней был человек, не вызывало никаких сомнений.
—Ох, неужели!? —Воскликнул его резкий и отвратительно громкий голос.
Не будь она так слаба, ее озадачили бы эти слова, и она решилась бы спросить. Хотя не факт, что смогла бы…
—Вы как? —Лицо нагнулось к ней, —Вы меня слышите?
Она разлепила пересохшие губы. Это было гораздо труднее, чем казалось поначалу. С языка сорвался сдавленный хрип, ничуть не похожий на человеческую речь. Тогда она попыталась еще раз.
—Д-д-да, —Удалось прошептать ей.
—Боже мой, наконец-то! —Выпалил незнакомец, тут же исчезнув из поля зрения.
Его шаги загремели по полу, пока совсем не стихли в глубине дома. Мысли ее потихоньку заворочались в голове — теперь ей захотелось задать ему множество вопросов, пусть даже голос пока что ей не подчинялся. Она тешила себя той мыслью, что скоро сможет его укротить.
Потому что ей это было жизненно необходимо.
Она устала от того, что в ее голове висела звенящая тишина. Ни мыслей, ни воспоминаний — в ней не было ничего. Совершенно пустое сознание.
Ни имени, ни памяти — лишь голые серые стены. Противоестественность, неправильность самого этого факта приводили ее в бессильную ярость.
Она снова ухватилась за шум шагов где-то вдалеке. К ней приближались какие-то люди, на этот раз тихо переговариваясь. Это ее шанс! Если сейчас она не задаст свои вопросы, как бы трудно это ни было, то попросту сойдет с ума. Если уже не сошла...
И тут ее больной разум посетила безумная мысль. Нужно попробовать встать. Она ведь может командовать своим телом, верно? Даже разглядев всю эту комнату, а не только ее потолок, она получит хоть какие-то ответы.
Она пошевелила онемевшими от долгого пребывания в одной позе руками. Те как-то вяло, словно бы нехотя, подчинились, и тогда она уперлась ими в жесткую поверхность своей койки. Нужно было всего лишь заставить себя сесть — это же так просто!
И она почти сделала это. А уже через секунду перед глазами все покачнулось и поплыло, слабые руки подогнулись, и она рухнула обратно, слегка ударившись головой о железную спинку кровати. Мышцы била страшная дрожь, все тело тряслось и дергалось, словно у древней старухи. Быть может, она ею и была?
Из глаз покатились слезы, но у нее не хватило сил даже на то, чтобы всхлипнуть. С ее губ сорвался лишь слабый вздох, и ей почудилось, что сейчас она снова потеряет сознание. Но этого не произошло, а голоса между тем были уже совсем рядом.
Она беспомощно уставилась в потолок, ожидая вновь увидеть перед собой лица. И они появились.
Теперь над ней нависли два человека. Тот самый, что обнаружил ее в сознании, привел за собой второго — и оба они казались ей всего лишь бледными размытыми пятнами с намеками на лица.
—Что ж, поздравляю вас, коллега… —Протянул один из них, явно обращаясь не к ней, —Кажется, у нас получилось, хоть нас и заставили поволноваться.
На то, чтобы ждать, когда заговорят уже с ней, не было никаких сил. Она разлепила сухие губы:
—Я х-х-хочу…
Голос тут же сорвался, но она заметила, что один из мужчин напрягся, приготовившись исполнить любую ее просьбу.
—Дайте мне…
И снова ей не хватило сил. Ну же, осталось всего одно слово!
—Сесть.
Второй мужчина, а точнее — его расплывчатый силуэт — издал странный звук, вроде усмешки, словно она сказала что-то очень забавное.
—Ну уж нет, голубушка, вам пока еще рано! Разве что подушку повыше… Альн, ну-ка сделай!
Мужчина тут же исполнил приказ, устроив ее голову так, чтобы она могла смотреть перед собой на комнату, а не в потолок. Несмотря на эту маленькую победу, ее тут же постигло разочарование — зрение никак не желало проясняться. Комната была для нее лишь набором линий и очертаний, среди которых угадывались два кресла, камин и большой стол, заваленный чем-то, похожим на книги. Возможно, это были тетради.
—Ну вот, теперь мы сможем поговорить, —Строгий мужчина наконец отстранился от нее.
Он медленно прошел к одному из кресел и устало опустился в него. Только сейчас она обратила внимание на его седовласую голову, да и по голосу было похоже, что этот человек уже в годах.
А вот Альн, по-видимому, его помощник, явно был человеком молодым и энергичным. Он поспешно занял место во втором кресле и стремительно закинул ногу на ногу. От быстроты его движений даже замелькало перед глазами.
—Г-где я? —Через силу прохрипела она, не дожидаясь, пока старик заговорит сам.
В комнате было светло, и чем дольше она смотрела на предметы вокруг, тем отчетливее становились их очертания.
—В моем доме, я полагаю, —Хмыкнул старик.
—И к-к-кто вы? —Ее голос никак не хотел становиться громче шепота. Он был осипшим, хриплым и совершенно… незнакомым.
—В какой-то степени безумец, в какой-то — преступник. Но вообще-то я ученый, —Она заметила, как он склонил голову в знак знакомства, —Профессор Норд Гольдес к вашим услугам. Признаться, по части вас меня терзает тот же вопрос.
—К-к-кто я? —Недоуменно переспросила она.
А ведь именно это она самонадеянно собиралась узнать от него. В ее памяти не осталось ничего, ни следа от той жизни, которой она когда-то жила. Теперь ей даже стало как-то стыдно в этом признаваться, словно она не справилась с той крохотной миссией, которую ей поручили.
—Я ведь должен знать имя человека, которого отобрал у самой смерти, —Снова усмехнулся Гольдес.
“Отобрал у смерти” — эхом отдалось у нее в голове.
Смерть.
Все верно, она умирала.
Умирала долго и мучительно. Ее сердце горело и металось в груди, а память билась в агонии, потеряв все.
Не вытерпев боли, она провалилась во тьму.
А потом почему-то выжила.
Но что было до этого?
Она даже не пыталась — и так понимала, что не вспомнит, а лишь перенапряжет и без того изможденный разум. Смирившись с этим, она едва заметно покачала головой:
—Я н-не помню…
—Что ж, пусть так, —Пожал плечами профессор. Странно, что он так легко это воспринял, —Раз истинное ваше имя остается загадкой, думаю, будет не лишним выбрать вам новое. Может, есть пожелания?
Не слишком ли сложный вопрос человеку, лишившемуся вместе с памятью собственной личности?
—Не знаю, —Просипела она, —Мне все равно.
—Говоря начистоту, —Ученый подался вперед, —Пока я… восстанавливал вас, то мысленно звал вас именем одной своей давней знакомой. У нее была такая же прекрасная непокорная шевелюра. Как вам Сэввис?
Сэввис… А вдруг ее и вправду так звали? Нет, имя не всколыхнуло в памяти ни единого образа. И все же ничего лучше она придумать не могла.
—Пусть так, —Кивнула она.
И пообещала отныне мысленно называть себя этим именем. У нее отобрали прошлое, но за будущее она еще поборется. Пусть даже с чужим именем и пустым разумом. Начнет все сначала. Почему-то сейчас ей казалось, что это правильно. И что в этом есть смысл.
—Вот и чудесно, —Сложил руки профессор Гольдес, —И теперь, когда мы знакомы, я с вашего позволения задам несколько вопросов.
“А ведь этим собиралась заниматься я” — разочарованно подметила Сэввис, но противиться не стала. Сейчас любое общение с человеком было для нее ключом к ответам, а усилие над собой — крохотным шагом к новой жизни.
—Я изучал медицину всю свою сознательную жизнь, —Гольдес откинулся на спинку кресла. Зрение Сэввис настолько улучшилось, что она смутно могла разглядеть черты его лица, которые стали задумчивыми, —Но я ни разу не видел случаев, похожих на вас. Скажите, дорогая Сэввис, что вы помните до момента своей смерти? Не сочтите меня бестактным, но мне необходимо знать, что должно случиться с человеком, чтобы его сердце просто… разорвалось пополам? Ни один испуг не способен сотворить такое!
Слова Гольдеса казались каким-то бредом. В этом была причина ее смерти? Но разве можно вылечить нечто подобное?
Сэввис бросила озадаченный взгляд на помощника ученого. Тот никак не реагировал на слова профессора. Он уставился куда-то в сторону, словно избегая смотреть на нее.
Ответ на вопрос Гольдеса никак не желал приходить. “Он и не придет” — поняла она, и поэтому решила задать свой:
—И к-к-как же вы меня спасли? Сшили мое с-сердце по к-кускам?
—О-о-о нет, голубушка! —Всплеснул руками профессор, —Столь грубое вмешательство ничем бы вам не помогло. Я работаю тоньше.
—К-как…? —Сэввис в ужасе положила дрожащую руку себе на грудь. Без сомнений, под ребрами что-то гулко и ритмично стучало.
—Я же уже сказал вам, что я преступник и безумец, —Гольдес пронзил ее взглядом, —Я не столько пытался спасти вам жизнь, сколько ставил над вами эксперимент. И я не вправе скрывать это.
Эти слова привели и без того испуганную Сэввис в ужас.
—Ч-ч-что вы с-с-со мной сделали!? —То ли из-за страха, то ли по какой-то другой причине голос Сэввис наконец-то стал громче. Теперь она сама слышала в нем истерические нотки. Если бы руки хорошо ей подчинялись, она начала бы царапать ими грудь, но вместо этого она лишь беспомощно забилась в постели.
—Успокойтесь, —Чуть тверже сказал профессор, —Сейчас вам никак нельзя нервничать! Я применил на вас лекарство собственного изобретения. Панацею, если хотите.
Сэввис отняла свою руку от груди. Панацея. Да, у нее не было памяти, но она и не нужна, когда тебя пытаются убедить в откровенном вздоре.
—Это… н-невозможно, —Прошептала она, избегая взгляда Гольдеса. То, что он говорил, не могло быть правдой, лекарства от смерти не существует — но все-таки она была жива. Это не укладывалось в голове.
—Мне все так говорят, —Качнул головой профессор, —Но у меня хватает благоразумия не верить этим словам. И поэтому вы сейчас не лежите под землей в расцвете своей юности, а беседуете со мной.
Слова его выдавали глубокую незаживающую рану всеобщего недоверия. Он искренне хотел благодарности, признания, но вместо него получал лишь сомнения и насмешки. И Сэввис своей реакцией в очередной раз лишь задела профессора. Она тотчас устыдилась своей неблагодарности и стушевалась.
—Сейчас вам следует думать не об этом, —Добавил Гольдес, —Вы наконец-то пришли в себя, а значит, самое опасное позади. Но вы первый человек, которого я вернул с того света. Никто не знает, как проходит восстановление и что будет дальше. Но если вы поможете мне, обещаю, я сделаю все, чтобы вы снова смогли полноценно жить.
*
Помощь, о которой говорил профессор Гольдес, представляла из себя полное и беспрекословное подчинение всем его требованиям — а он был из тех людей, у которых правил целый список. Еще неделю он не разрешал Сэввис вставать с постели, несмотря на ее мольбы и заверения в собственном прекрасном самочувствии. Даже несмотря на обилие книг и газет, которыми девушка обложилась со всех сторон, за это время можно было сойти с ума. Но был в ее непререкаемом режиме и значительный плюс — у нее с запасом хватало времени на то, чтобы думать.
А думала она о многом. О той “панацее”, что вернула ее из мертвых, о том, что могло случиться перед тем, как оборвалась ее жизнь, и куда могла подеваться ее память — ведь никаких травм головы Гольдес у нее не обнаружил. Но главное — как ей ее вернуть? Без памяти девушка чувствовала себя не просто неправильно и неуютно, она буквально сомневалась в собственном существовании.
Как бы она не пыталась, сколько бы книг не читала, пытаясь отыскать на их страницах мысли и образы, что вызвали бы дежавю, за неделю поисков Сэввис так и не удалось ничего вспомнить. Это казалось просто немыслимым — у нее должна была быть семья, дом, может даже жених или муж. Обыкновенное человеческое прошлое... Но все это словно бы стерли из ее разума, украли и даже не попытались чем-то заполнить.
И тут возникал самый главный вопрос — как это произошло? Почему? Она днями напролет терзала себя этими мыслями и не получала никакого ответа.
Так и не вспомнив ничего за эти дни, Сэввис придумала другой способ — если она не может найти своих родных, это не значит, что они не могут найти ее. Наверняка ее пропажа взбудоражила их, и сейчас они из последних сил пытаются ее разыскать. Сэввис твердо решила — как только Гольдес даст ей хоть немного свободы, она воспользуется ей, чтобы попасться на глаза хоть кому-то, кто сможет ее узнать. Ревн, конечно, большой город, но и совпадения никто не отменял. Даже если для этого придется обойти его вдоль и поперек…
Если семья, конечно, ее ищет. В одну минуту это условие казалось Сэввис пустяком, а в другую — отчего-то виделось почти невыполнимым. Слишком много совпадений должно было произойти…
Пока что она не хотела об этом думать. Первый шаг к возвращению памяти нужно делать уже сейчас. И Сэввис знала, с чего начать.
Профессор навещал ее несколько раз в день, чаще всего утром и вечером, чтобы проверить ее состояние, расспросить о самочувствии, сделать какие-то записи и снова исчезнуть где-то на верхних этажах своего большого и весьма небедного дома. А вот его помощник — Альн — появлялся гораздо чаще: он приносил Сэввис еду, поправлял ее подушки, прибирался в комнате и даже выносил ночной горшок, но был так немногословен и напряжен, что это смущало девушку пуще собственной немощи. Много раз она хотела завести с ним разговор, но так и не осмеливалась.
Сегодня она твердо решила, что заговорит с ним.
Альн пришел как по расписанию — где-то в середине утра, ровно тогда, когда Сэввис его и ждала. Он принес тарелку безвкусной каши и крепкий чай, забрал вчерашний поднос и уже собирался уходить, когда она наконец собралась с силами и подала голос:
—Альн..? Мне нужно… кое-что у тебя спросить.
Он развернулся и, склонив голову набок, стал сосредоточенно ждать ее вопроса. Вся надуманная уверенность Сэввис мгновенно улетучилась под его взглядом, а слова, которые она вообще-то успела несколько раз мысленно отрепетировать, резко позабылись.
За неделю зрение девушки полностью восстановилось, и теперь она снова видела мир в мельчайших деталях. Признаться, это стоило того ради одного только Альна. Несмотря на стеснение и их мимолетное знакомство, Сэввис часто тайком засматривалась на него.
В отличие от профессора, который с годами будто бы усох и выцвел, его подопечный был молод и полон сил. Не сказать, что Альн был очень уж высок, но ему и не надо было казаться гигантом, чтобы привлекать к себе внимание. Он был темноволос, по-юношески строен и подтянут, с глазами настолько спокойными, словно все эмоции, что отражались на его живом и открытом лице, затрагивали его лишь поверхностно, не задевая взгляд. Это с лихвой компенсировали брови — темные и густые, они первыми узнавали о настроении хозяина и спешили сообщить об этом миру. Сейчас они задумчиво сошлись к переносице и образовали на ней неглубокую морщинку.
—Почему именно я? —Собралась с мыслями Сэввис, —Почему Гольдес выбрал меня для своего… опыта?
Ей показалось, что юноша выдохнул от облегчения — какого вопроса он ждал, оставалось только гадать. Прикрыв дверь, Альн подошел к ее постели и опустился на стул, стоящий рядом. Теперь Сэввис почти не сомневалась, что он расположен к беседе.
—Это ты выбрала нас, —Его глаза за изящным пенсне едва заметно сверкнули, —Мы увидели тебя лежащей там, на улице. Ты умирала. Вряд ли у кого-то хватило бы бездушия бросить тебя… Но тебе повезло, что это были мы. Не знаю, получилось бы хоть что-то, пролежи ты там чуть дольше. Скорее всего, изменения были бы необратимыми…
—На улице, —Сэввис покрутила эти слова на языке. Смутное воспоминание о боли в груди, брусчатке и попытке разорвать на себе одежду скользнуло в памяти, как змея, —А там еще кто-то был? Ну… со мной?
—Была ночь, —Отрезал Альн, —Никого не было.
—Зачем вы с профессором ходили по городу ночью?
Сэввис и сама не знала, почему задала этот вопрос — к тому же, были вещи, которые интересовали ее гораздо больше — но Альну он явно не понравился. Прежде, чем ответить, он мучительно передернул плечами, а голос его стал вкрадчивым и тихим.
—То, что делает профессор… не все люди в Цойвиме готовы это принять. Пока что. Он страшно рискует, занимаясь своими разработками. Так что это из соображений безопасности.
Было видно, что он не хочет об этом говорить. Оттого и ответ вышел такой, что Сэввис не поняла ни слова. Единственный вывод, в котором она не сомневалась — ничем хорошим это не пахнет.
“Во что меня втянули?” — со смутной тревогой подумала Сэввис, не сводя с юноши глаз. Но потом ее посетила мысль пострашнее: “А если и я была там по своей воле? Вдруг я была вовсе не той, кем себя считаю?”
—То есть, вы просто нашли меня на улице? Мертвой… —Недоуменно покачала головой девушка, вернувшись к прежней теме.
—Разве теперь это так уж невероятно звучит? —Усмехнулся Альн, обнажив свои идеально-белые зубы, —К чему все эти вопросы?
Сэввис этот вопрос словно привел в чувство. Она вдруг вспомнила о своей решимости и честно заявила:
—Я хочу знать правду.
—О чем?
—О своей смерти, —Резкое откровение сорвалось с языка само собой, —Потому что я ничего не помню.
Альн положил руки на колени, и голос его зазвучал несколько мягче, чем пару мгновений назад:
—Не думаю, что в этом много приятного. Может, отказаться от этой затеи?
Несмотря на доброжелательность этих слов, Сэввис они не понравились. То хрупкое доверие, что начало появляться у нее к этому человеку, тут же рухнуло. Она словно прикоснулась к горячему чайнику и обожглась.
“Он не поможет мне докопаться до правды.” — сделала вывод она.
Не дав ей придумать, как деликатно сменить тему, Альн заговорил снова:
—Не пойми меня неправильно, но… ни я, ни профессор не хотели бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось… снова. Мы и так потратили слишком много времени и сил, чтобы восстановить тебя. Мы оба… привязались к тебе.
Он пытался оправдаться. То ли из-за милой мордашки, то ли потому, что язык у Альна был неплохо подвешен, его слова показались Сэввис искренними. Нет, с доверием к нему она спешить не собиралась, но вид все же сделала. Ради своей же выгоды.
Когда она чуть окрепнет и освоится и в этом доме, и в этом мире, она придумает, как воплотить свой план в жизнь. Нужно просто немного подождать. И действовать не резко, а поступательно…
—Тогда хотя бы… покажи мне этот дом, иначе я просто сойду с ума! — Жалостливо попросила Сэввис.
И получила в ответ ободряющую улыбку.
*
Сэввис не помнила ни одного места их тех, в которых ей доводилось бывать, но почему-то она не сомневалась, что было в доме Гольдеса нечто исключительное. Когда Альн осторожно взял ее под руку и вывел из комнаты, где она провела всю неделю, первое, что подметила Сэввис — это то, что дом кажется ей двуликим. Как человек, который прячет свое истинное лицо, нося маскарадный костюм и обвешивась странными украшениями.
Дело было даже не в коридорах и планировке, очевидно, самой типичной для архитектуры всех зажиточных домов в этом районе Ревна, но старательно подправленной желанием хозяина что-то изменить — где-то не было двери, где-то комната, наоборот, стояла запертой и бесполезной — а в вещах, что нарочито бросались в глаза: книги, телескопы, какие-то вазы и статуэтки, изящные вееры и картины из неизвестных Сэввис стран, ковры на полу и певчая птичка в клетке. Не сказать, что девушка за неделю успела близко узнать профессора, но почему-то ей казалось, что все это — лишь фарс на потеху гостям, напускное изображение собственной многоликости. Она не бралась утверждать наверняка, но почему-то верила, что настоящее лицо Гольдеса скрывалось в тех комнатах, что стояли запертыми от чужих глаз, а с легкой руки Альна, ведущего экскурсию, и вовсе стали “подсобными”. Этот вывод напрашивался сам собой — открытая на начальных страницах приключенческая книжка успела покрыться тонким слоем пыли, ворс ковра был примят в том месте, где его годами продавливали ножки телескопа, и, самое главное — ни одна из встреченных здесь вещей не имела никакого отношения к истинной деятельности Гольдеса — медицине.
“Не все люди готовы это принять” — вспомнились Сэввис слова Альна. Теперь все встало на свои места: профессор действительно скрывал от людей то, чем занимается. Для гостей и соседей он был кем угодно, но не врачом.
Сэввис не понимала этого. Что может быть постыдного и предосудительного в помощи людям, в спасении их от болезней и от самой смерти? Ответ был один: Гольдес действительно занимался чем-то откровенно противозаконным, знал это, но прекращать не собирался.
Сэввис осудила бы его за это, если бы ее сердце билось по собственной воле, а не из-за его вмешательства. Так что, несмотря на легкое недоумение из-за “маски”, надетой на целый дом, девушка запретила себе осуждать Гольдеса за это.
—Наверху комната профессора, —Альн указал на изящную лестницу, которая не внушала никакого доверия слабым ногам Сэввис, —Там у него мансарда с видом на небо. По ночам Гольдес любит смотреть на звезды.
“Неожиданное увлечение для столь приземленного человека” — подумала Сэввис.
Помимо всего прочего, дом профессора был настоящей крепостью. Здешнее убранство было надежно защищено замками и решетками на окнах, в некоторые комнаты вели массивные железные двери, а кое-где Сэввис приметила выдвижные створки.
—Для чего вся эта защита? —Поинтересовалась она, когда Альн помогал ей спуститься в коридор первого этажа, —Профессор боится, что его ограбят?
О ворах, промышляющих городе, который она пока могла видеть только из окна, Сэввис узнала из газет, что Гольдес приказал ей приносить, чтобы “стимулировать память”. Вот только память никак реагировать на это не желала — лишь пустой разум жадно впитывал сведения о мире как нечто новое и незнакомое.
—Отчасти — да, —Пожал плечами молодой человек, —Найдется много желающих поживиться такой ценностью, как его лекарства.
“Отчасти, — подметила Сэввис — значит, это все-таки не главная причина”.
Незаданные вопросы зудели в ней, не давали покоя и шанса остаться в глазах Альна покорной наивной дурочкой.
—Красивый дом… —Девушка обвела взглядом богатое убранство, —Гольдес работает еще где-то? На что вы живете?
Альн повел ее за собой по длинному коридору, не забывая время от времени сбавлять шаг, чтобы она не отставала.
—Он читает лекции в королевском университете. И продает свои лекарства тем, кто в них нуждается. Преимущественно достойным людям.
Очевидно, именно второй источник заработка позволил ему содержать такой дом…
Сэввис не стала продолжать эту тему. Быть может, однажды и ей предъявят счет за услуги и то загадочное средство, что восстановило ее сердце. Вот только чем она станет платить?
—Осталась библиотека, —Объявил Альн, перебивая ход ее мыслей и галантно пропуская вперед себя, —Прошу…
По выражению легкой радости на его лице нетрудно было догадаться, что это место он любит больше всего. Юноша распахнул тяжелые двустворчатые двери, и в глаза девушке ударил приглушенный дневной свет. Затаив дыхание, она шагнула в библиотеку и едва сдержалась, чтобы не ахнуть.
Комната была довольно большая, но не казалась таковой из-за количества мебели и стеллажей. По обе стороны от входа выстроились упирающиеся в потолок книжные полки, забитые аккуратными рядами потертых кожаных корешков. Книг здесь было так много, что между ними не виднелось ни единого просвета, и на этот раз помимо легкого чтива Сэввис приметила здесь и научные труды, и исторические трактаты, и даже что-то на иностранных языках.
По вечерам светом помещение обеспечивали передвижные лампы, похожие на фонари и связанные длинными проводами с каким-то причудливым устройством в углу. Их можно было придвинуть как к креслам, что стояли возле единственного окна, так и к рабочим столам неподалеку от стеллажей.
Единственное, что значительно уменьшало восторг Сэввис от увиденного — запах пыли. Он, казалось, въелся в сам воздух, и нетрудно было догадаться, почему. За всю неделю Сэввис так и не увидела в доме ни одного слуги или уборщика, хотя знала, что в столь зажиточных домах они были едва ли не обязательной составляющей.
Недоверие и скрытность Гольдеса проявлялись и в этом. Похоже, уборкой время от времени здесь занимался только Альн — и то, когда ему позволяло время. Насколько Сэввис поняла, Гольдес не брезговал с головой загрузить юношу работой.
—Вы с ним родственники? —Вдруг спросила она.
Альн так глубоко заплутал в своих мыслях, что вздрогнул, когда она заговорила.
—Нет, что ты! —С улыбкой опомнился он, —Я — его ученик. Совсем недавно был повышен до ассистента.
—И давно ты с ним?
—С тринадцати лет, —Охотно ответил Альн, —Ну… поначалу он приходил к нам, а не я к нему. Здесь я живу только два года.
—И больше никто здесь не живет? —Сэввис провела пальцами по массивному корешку книги, —Его семья…
—Он одиночка. Меня-то взял лишь потому, что я напоминаю ему себя в молодости, —Пожал плечами юноша, —Те же ценности, те же идеалы… Мозги у меня, конечно, похуже…
Он подмигнул, и девушка впервые за свою новую жизнь искренне рассмеялась.
Она никак не могла остановиться разглядывать библиотеку. Сэввис буквально вгрызалась взглядом в каждую деталь, что перед собой видела, а разум в этот момент противно царапало само осознание того факта, что она могла уже быть здесь, но не помнить об этом. Или не здесь, но в месте, до боли похожем на это.
—Альн, —Не вытерпела она, —Он не говорил, когда я смогу выйти отсюда? Хотя бы ненадолго.
—В смысле… в город? Смотря, как быстро ты будешь восстанавливаться. Нужно много сил, чтобы бродить по Ревну. И без присмотра тебя никто не отпустит.
Сэввис не понравилась твердость, с которой он это сказал. Впрочем, чего еще одна ожидала? Она и вправду была еще слишком слаба, чтобы долго держаться на ногах.
—То есть, ты будешь ходить со мной?
—Только тогда, когда у меня будет на это время. Днем я обычно занят.
—А вечером? Мы можем пойти недалеко…
Альн снисходительно посмотрел на нее из-под растрепавшейся кудрявой челки:
—А вечером благоразумные леди опасаются внешней угрозы и сидят по домам.
Внешняя угроза… Эту фразу она встречала пару раз в газетах, но так и не поняла, что она значит, хотя очень хотела узнать. Уж больно странно выглядели эти слова на фоне заметок о моде, объявлениях об оказании услуг и новостей из жизни королевской семьи.
Но Альну уже было не до того.
—Сейчас покажу тебе одну вещь, —Вспомнил он, —Самое красивое, что есть в этом доме!
Не дождавшись ее ответа, юноша скрылся за одной из полок. Оказывается, там была какая-то ниша, вроде каморки, где обычно хранят швабры и всякое старье.
—Вот оно! —Альн триумфально выкатил на свет позолоченную раму с огромным зеркалом внутри, —Фамильная ценность профессора, триста лет!
Сэввис его уже не слушала. Она исступленно смотрела на свое отражение, изучая незнакомку, которую мельком видела пару раз в отражении оконного стекла. Ее не раз посещала мысль отыскать зеркало, но каждый раз что-то мешало или останавливало. Теперь пути назад не было. И она уставилась на себя во все глаза.
В журналах, что приносил Альн, Сэввис видела девушек, своих ровесниц, настоящих красавиц с изящными прическами, свежими румяными лицами и распахнутыми сияющими глазами, и знала, как должна выглядеть уважающая себя особа ее возраста.
Успокаивать себя можно было разве что тем, что прежде она, наверное, все-таки не была столь уродлива, и именно смерть, а после и манипуляции Гольдеса заставили ее юность потускнеть, а внешность подурнеть до предела.
Ее длинные, почти до колен, темные спутанные кудри напоминали огромную лохматую тучу, в которой притаилось маленькое бледно-сероватое лицо с воспаленными, провалившимися вглубь глазами, острым тонким носом и потрескавшимися кровоточащими губами. По ее виду никак нельзя было определить возраст — для девушки в ней было слишком мало силы и жизни, для старухи — слишком мало морщин. Сэввис была не так уж и мала ростом — чуть пониже Альна — но в бесформенной сорочке до пят она виделась себе такой хрупкой, что казалась тощей, как засушенная вобла. Опустив глаза на свою тонкую, как палка, руку, девушка поняла, что такой она и была на самом деле.
Собственные красные глаза с узкого бескровного лица в последний раз пронзили взглядом ее душу, и Сэввис вдруг ощутила на себе всю тяжесть усталости и безысходности, которую обещало будущее.
—Альн, я все-таки устала, —Пробормотала девушка, —Пойдем назад.

Глава II. Ржавая позолота

Больше всего в придворной жизни Авельхельд Монтри раздражало то, как неуклюже разносились здесь новости — о новом ошейнике собаки леди Зинор здесь узнавали быстрее, чем о возвращении человека из мира мертвых. Еще хуже было количество внимания и ажиотаж, который производили эти известия: Авельхельд почти не сомневалась, что через пять минут члены королевской семьи и придворные дамы забудут отнюдь не об ошейнике.
Утро, когда во дворце узнали — а точнее, он сам объявил об этом своим внезапным вторжением — о возвращении Эндгера Тайшеца спустя почти два года после того, как все сочли его мертвым, для приличия окрестив героем, было самым обычным. За много-много лет жизни при дворе леди Монтри успела так пресытиться этими “королевскими досугами”, что все они слились для нее в единое мутновато-прогорклое пятно из вымученных любезностей, лениво-сонных взглядов, язвительных перешептываний и монотонного звука клавиш, до которого никому не было дела.
Разве что самой Эйель, что никак не могла правильно сыграть этот кусок популярной нынче в столице оперы, делая ошибку в одном и том же месте — вот только вряд ли ее замечал кто-то, кроме Авельхельд.
Так и было, решила она, медленно скользя взглядом по расслабленным силуэтам короля с королевой, их младшего сына Лайэлла, занятого карточной игрой с Райгном, наследником престола Цойвима, и Низетт, ближайшей подруги королевы, что смотрела в окно с таким видом, словно унылый осенний пейзаж был для нее увлекательнее всего на свете.
Впрочем, может, это было недалеко от истины. Столь любимые королем утренние семейные посиделки давно перестали быть чем-то теплым и семейным, превратившись в очередную придворную церемонию со своим протоколом, этикетом и продолжительностью. “Еще минут двадцать, и ему надоест делать вид, что сидящая рядом обрюзгшая женщина вызывает у него хоть каплю нежности,” — уверенно рассуждала Авельхельд. “Даже сейчас, гладя ее по руке, он смотрит на меня. Он всегда смотрит на меня. Его давно не волнует, что все знают”.
В масштабах личности короля Овеля такое невинное занятие, как многолетний роман с фрейлиной собственной жены и музыкальной наставницей дочери выглядел сущим пустяком. “Нужно же как-то расслабляться, когда с севера на тебя давят одни, с юга — другие, а изнутри душит проклятая нечисть. Не с женой же это делать…” — честно заявил он пару лет назад одному из своих советников, и по тому, что вместо своей любимой формулировки “внешняя угроза” он использовал правдивое “нечисть” Авельхельд поняла, что это можно считать едва ли не исповедью. Король редко одаривал хоть кого-нибудь подобной откровенностью — даже саму Авельхельд за долгие годы их близости он таким образом уважил всего пару раз: когда сознался ей, почему из всех придворных дам выбрал именно объектом страсти именно ее, и пару лет назад, когда всерьез поверил, что внешнюю угрозу можно искоренить. Наверное, столь детская наивность не красила его как короля, но в тот момент каждый при дворе и вне его, кто хоть немного представлял, о чем идет речь, позволил себе на что-то надеяться.
А потом Эндгер Тайшец исчез. И никто не сомневался в его смерти.
Для офицера Особой Гвардии пропасть вот так, безо всяких следов — обычное дело, а для человека вроде Эндгера и вовсе, как любили говаривать его завистники, “дело времени”. С момента знакомства с ним Авельхельд насильно внушала себе, что это не так, но часть ее всегда знала, что это правда — такие, как капитан Тайшец, не живут долго. Они сгорают, быстро и ярко, освещая путь другим.
Вот только что делать, если на этот путь больше некому встать? Никогда прежде Особая Гвардия не несла таких серьезных потерь, как два года назад — и это было бы не столь страшно, если бы Эндгеру удалось то, что он задумал. Но у него не получилось, дело стольких лет потерпело полный крах, и все они вернулись к начальной точке, если не откатились дальше. Внешняя угроза из редкой, как упавший на голову камень, опасности превратилась в эпидемию, рвущую королевство на части, в меч, что навис над головой короля и всего Цойвима, с каждым днем опускаясь все ниже. В народе все реже звучал этот приторный эвфемизм — внешняя угроза — уступив место другим, гораздо более честным формулировкам, и лишь при дворе с его вечным лицемерием и нежеланием замечать очевидное продолжали твердить, что все по-прежнему: опасность иллюзорна, а чернь просто ищет, из-за чего возмутиться на этот раз.
Конечно, с их стороны это был самообман, причем, самый что ни на есть лицемерный, потому как стоило опасности лично соприкоснуться с внешней угрозой лишь замаячить на горизонте, как самые отчаянные борцы с паникой за баснословные деньги нанимали себе в охрану не простых солдат, а номинатов, желательно, из Особой Гвардии.
Обладателю престола Цойвима такая роскошь и вовсе полагалась по закону. И это единственное, за что Авельхельд стоило бы поблагодарить свое положение при дворе. Не будь она любимой игрушкой короля, они с Эндгером никогда бы не встретились.
—Хватит на сегодня, милая, —Зажатым визгливым голосом обратилась к дочери королева, —Сегодня ты превзошла саму себя.
Знала ли она, что ничего общего с реальностью эти слова не имеют, Авельхельд оставалось только гадать. За годы жизни при дворе она так и не научилась просчитывать королеву, предугадывать ее желания и поступки. Королева славилась своим вспыльчивым, нетерпимым нравом — но в то же время она до сих пор не выжила Авельхельд из дворца, хотя прекрасно знала об их связи с королем. Она могла пожалеть служанку и приказать выпороть стражника, неосторожно на нее посмотревшего, протанцевать весь бал напролет как девочка или вовсе на нем не появиться.
—Спасибо, матушка, —Эйель оторвала нежные пальцы от клавиш, поднялась со стула и сделала легкий книксен.
Музыка стихла, а значит, мероприятие плавно двигалось к своему завершению. Авельхельд становилось приятно от этой мысли даже несмотря на то, что впереди ее не ждало ничего мало-мальски интересного или увлекательного. Исполняя свои обычные обязанности, она закрыла клавиши и медленно вернулась на свое обычное место на тахте возле того самого окна, где стояла Низетт, чтобы не напоминать о себе до момента, пока все не закончится.
Как раз в этот момент безо всякого предупреждения двустворчатая дверь в зал чуть отворилась, и в проеме показалось косматое лицо генерала Ангаберма Эсхали, нечастого и не самого желанного при дворе гостя, чье появление обычно означало лишь обострение ситуации с внешней угрозой. Вот уже много лет он был неизменным командиром Особой Гвардии, хотя подвигов и достижений на его счету было не так уж много — он просто умел рассчитывать силы и не попадать впросак, по крайней мере до момента, пока в подчинении у него не появился Эндгер Тайшец.
Вторжение во дворец безо всяких предупреждений и прошений об аудиенции, в обход обычного королевского протокола — само по себе нонсенс, а уж со стороны человека, связанного с самой главной опасностью, грозящей королевству, и вовсе катастрофа. Немудрено, что все присутствующие, включая саму Авельхельд, переполошились, как на пожаре.
—Ваше Величество, —Он почтительно склонил голову, —Разрешите…
—Что случилось!? —Овель от испуга даже вскочил на ноги, —Входите.
—Не беспокойтесь, —Генерал поднял руку в успокаивающем жесте, —Просто разговор.
Признаться, это была хорошая уловка: пользуясь авторитетом и уважением, пройти мимо охраны, добраться до короля, напугав всех — и все это ради простого разговора, которого при иных условиях можно было прождать добрых пару месяцев. Вот только за такое можно и попасть у короля в немилость…
—Так срочно? —Недовольно нахмурилась королева.
Отвечать ей никто не планировал — двери открылись, и через порог перешагнул генерал Эсхали в компании какого-то незнакомца в потрепанном плаще. По крайней мере, Авельхельд так показалось в первую секунду.
А потом она одной из первых узнала его. И испытала такое облегчение, какого не чувствовала никогда в жизни.
—Мой король, —Воскресший из мертвых офицер выступил вперед, перебросив накидку через плечо. Под ней оказался потертый жилет и заскорузлая от грязи рубашка — завтра весь двор непременно заговорит о том, что он посмел явиться ко двору едва ли не в лохмотьях, —Вы помните меня? Я капитан Тайшец…
—Мальчик мой! —Не успевший сесть король шагнул к нему с распростертыми руками, —Живой! Живой!!! Я едва тебя узнал…
И Авельхельд, если честно, тоже. Она пристально смотрела на Эндгера из-за плеча короля, с неприятным удивлением подмечая, как сильно он изменился. Казалось, пока для них прошло два года, для него прошли все десять. И вряд ли это можно было списать на дурацкую недельную щетину — дань старинной традиции Особой Гвардии — а вот на тяжесть долгих скитаний — вполне. Отсюда и явно снятые с чужого плеча обноски, и позабывшие о стрижке засаленные волосы, и сутулость усталых плеч.
Пока король делал вид, что собирается обнять драгоценного подданного, но почему-то не делал этого, Авельхельд почти убедила себя, что Эндгер цел и относительно здоров, а жизнь в тепле и чистоте без постоянной борьбы за выживание быстренько вернут ему вид прежнего блистательного офицера, слегка похожего на ворона повадками и формой носа.
До этой минуты она и не догадывалась, каким тяжелым камнем на ее душе висел факт его гибели. Теперь же от облегчения ей хотелось расплакаться.
Она напрочь позабыла о том, что гарпии вроде королевы и Низетт следят за каждым ее взглядом, и смотрела на Эндгера во все глаза, не волнуясь о том, какую предосудительную связь эти сороки увидят в ее интересе к капитану. Нужно было совершенно не знать Авельхельд, чтобы поверить, будто она может заинтересоваться как мужчиной человеком младше ее на добрый десяток лет. Хоть и сейчас из-за потрепанного вида Эндгера их можно было принять за ровесников, Авельхельд ни на секунду об этом не забывала. Капитан был для нее родственной душой, младшим братом, которого она чудом отыскала, будучи взрослой.
—Ваше Величество, —Эндгер почтительно склонил голову, и нестриженные лохмы упали ему на лицо. Голос его звучал суше и грубее, чем Авельхельд помнилось, —Прошу извинить нас за вторжение. Это я вынудил господина генерала немедленно прийти сюда. Прошу у вас срочной аудиенции. Это очень важно.
Авельхельд заметила, как переглянулись принцы. Скорее всего, дела с внешней угрозой и вправду плохи — Эндгер не стал бы так торопить события из-за пустяка. За годы вдали от Ревна он мог растерять что угодно, но не рассудительность — даже сейчас она сквозила в каждом его слове, в напряженной до предела позе, в сосредоточенном лице и сжатых в тонкую ниточку губах.
—Ну-ну, капитан, не торопись! —Попытался погасить его серьезность Овель, —Сначала расскажи, как ты выжил. Где тебя носило столько времени? Нам всем тут интересно знать, ты же как сквозь землю провалился!
Он обернулся к жене, но лицо ее не выражало и капли того интереса, о котором говорил король. Сам же Эндгер явно был готов к такому вопросу:
—Это терпит. А то, что я должен вам рассказать, нет.
Глаза его меж тем наконец-то нашли Авельхельд. Видел ли Эндгер ее, когда вошел, она не знала. Но сейчас их взгляды встретились, вот только вместо того, чтобы улыбнуться ей одними глазами, как он делал это раньше, капитан мгновенно отвел их, уткнул в пол, словно пойманный взгляд был досадной случайностью, и он показал ей что-то, что должен был скрывать.
И все же той секунды оказалось достаточно. Авельхельд вдруг осознала, что именно так поразило ее в изменившемся Эндгере — его глаза. Он не был прежним и во всем остальном, но взгляд его словно и вовсе принадлежал теперь другому человеку: пустой, холодный, тусклый и безразличный, он никак не мог жить на лице того юноши, которого она когда-то знала и звала другом. Это были глаза какого-то незнакомца, сломленного, разбитого и безразличного, словно и не живого вовсе. Яркий тепло-карий их цвет теперь казался насмешкой над той зияющей бездной, что посмотрела на женщину из его глаз. Оттого и лицо его, прежде живое и яркое, теперь казалось серым и постаревшим. Страшнее этого погасшего взгляда была разве что смерть…
“Да, он выжил, — подумала Авельхельд, —Но какую цену он заплатил за это?”.
—Вот же упрямец! —Король повернулся к Эсхали, —Что, и вправду так срочно?
Тот кивнул:
—Стоит выслушать.
Эндгер посмотрел на них с легким недоумением, словно не веря, что кто-то способен поставить его слово под сомнение. Он никогда не был лишен гордыни — наверное, это обязательный недостаток всех номинатов с могучими способностями. Впрочем, даже те, кто послабее, любили превознести себя над окружающими, а на деле могли разве что слегка притупить нечисти нюх, так что пусть лучше себя считают авторитетами те, кто действительно этого заслуживает. А Эндгер давно доказал всем, что он как раз их таких.
—Ох, и мертвого уговорите! —Причмокнул губами Овель, —Идите, пусть вас проводят в малый кабинет. Я скоро подойду.
Офицеры кивнули и поспешили покинуть зал. Эндгер вышел первым, так ни разу и не обернувшись на Авельхельд.
*
Спустя три часа после окончания аудиенции, по результатам которой король заверил всех обеспокоенных в том, что “капитану Тайшецу после пережитого простительна излишняя предосторожность и склонность преувеличивать опасность”, Авельхельд накрутила себя настолько, что просто не могла сидеть на месте. Едва дождавшись после череды придворных дел свободного времени, отведенного на отдых, она облачилась в самую неприметную свою одежду и поспешила покинуть дворец. Направлялась она, естественно, в казармы Главного Штаба, благо, располагались они совсем неподалеку от дворца: нужно было всего лишь пересечь площадь Агтона Шестого и пройти через храмовые ворота в Военный двор.
Слово “двор”, конечно, значительно преуменьшало истинные масштабы этого места — огромного тренировочного полигона с ареной, ипподромом и небольшим стадионом, окруженного со всех сторон корпусами военной академии и штабами военных ведомств Цойвима. Несмотря на очевидное изящество всего архитектурного комплекса с его высокими шпилями, фасадами из темного гранита, узкими продолговатыми окнами и кованным декором на воротах, место это вызывало у Авельхельд еще меньше симпатии, чем дворец с его помпезным, нарочито роскошным и ярким убранством. Складывалось впечатление, что за пятьсот лет борьбы с внешней угрозой под давлением Особой Гвардии военные Цойвима решили мимикрировать под нее и выстроить в центре столицы предельно мрачное и неприветливое место.
Авельхельд плохо здесь ориентировалась. Прежде ее заносило в Военный двор всего пару раз, да и то в сопровождении людей, что знали здесь каждый камень. Преодолев ворота, она замерла на месте, оглядываясь по сторонам. Насколько ей помнилось, здание штаба Особой Гвардии находилось чуть поодаль от остальных и отличалось еще большей мрачностью. Так оно и было — в свете закатных лучей солнца она быстро приметила иссиня-черный шпиль, протыкающий неяркое осеннее небо. Ровно за этим зданием должна была располагаться их казарма — убогая грубо отесанная коробка с одинаковыми каморками офицеров и гулкими холодными залами для солдат и курсантов академии.
Едва не столкнувшись с кучкой новобранцев, совершающих вечернюю пробежку по периметру двора, Авельхельд двинулась вперед под их недовольные выкрики. Теперь весь вечер у них на устах будет только одно — высокородная дама зачем-то почтила визитом не то академию, не то штаб. Конечно, они быстро найдут этому объяснение — наверняка она собирается в дальний путь и хочет нанять себе охрану из парочки приличных номинатов. Среди людей, что могли это себе позволить и не страдали склонностью отрицать очевидное, это было распространенной практикой, а Особая Гвардия была только рада посодействовать пугливым путникам за кругленькую сумму.
…Или за парочку званий и титулов, что король при хорошем настроении раздавал угодившим ему стражникам направо и налево. Именно поэтому в личную охрану короля так стремились и так боялись потерять в ней место. Хоть она и собиралась в лучшем случае раз в год — Овель старался как можно реже покидать любимую столицу и дворец — это был способ обогатиться и прославиться гораздо более верный, чем многолетняя служба в городских патрулях. Недостойных и неблагонадежных туда не брали — генерал Эсхали лично отбирал лучших офицеров и сам командовал ими в пути. Это были сильнейшие номинаты и первоклассные бойцы, в случае опасности действующие, как единый слаженный механизм — и Авельхельд бы в жизни не подумала, что внутри их отряда могут быть какие-то разногласия.
Но именно из-за них она и познакомилась с Эндгером Тайшецом.
Он тогда только-только получил звание капитана и, как следствие, возможность командовать собственным патрульным отрядом — ничего особенного для номината, если не брать во внимание, что на тот момент прошло всего несколько месяцев с его выпуска из академии, где он был, по словам некоторых придворных сплетников, едва ли не худшим кадетом. Авельхельд, может, и поверила бы в это, если бы не знала, за что именно он получил столь резкое повышение — а юноша совершил немыслимое: закрыл опаснейший для столицы портал всего-то с одним ассистентом вместо троих! Говорят, за сумасбродство его наказали, а за подвиг — повысили в звании. Как бы то ни было, именно этим Эндгер обеспечил себе место в королевской охране, заменив в ней старейшего из офицеров Гвардии — Регвейда Жайде, которого Авельхельд уже в своей юности застала немолодым. Многие из отряда считали Регвейда едва ли не отцом-наставником, а потому такая замена не осталась без отклика — Эндгера сочли выскочкой, пляшущей на задних лапках перед командованием, и, если честно, наслышанная об этом Авельхельд действительно ожидала увидеть кого-то подлого и неприятного.
Каково же было ее удивление, когда перед ней предстал юноша, изрядно отягощенный и своим положением, и отношением к нему окружающих. Возможно, он действительно был слишком молод для оказанной ему чести — но скорее из-за того, что вместе с ней ему предстояло выдержать давление сослуживцев, придворных, слуг и королевской семьи. Во время стоянок и привалов он был совершенно один, другие офицеры общались с ним только приказами, а генерал, его на это обрекший, был так занят обществом Овеля, что напрочь позабыл о новичке.
Это напомнило Авельхельд ее собственные первые месяцы во дворце, когда придворные дамы смотрели на нее свысока, Эйель, что была совсем крохой, не желала слушаться, король наблюдал за ней, как хищник за жертвой, а королева готова была испепелить ее взглядом. Ей никто не помог справиться с этим — но Авельхельд решила, что не станет уподобляться презренному высшему свету, состоящему сплошь из стервятников.
В один из дней она просто заговорила с ним. Юноша на поверку оказался застенчив, как монашка, и густо заливался краской при каждом неосторожном слове. Но он был неглуп, начитан, а главное — никогда не пытался казаться кем-то, кем он не являлся. Ему еще предстояло набраться смелости и уверенности, окончательно возмужать и доказать всей Гвардии, что он занимает свое место по праву, но уже тогда Авельхельд поняла, что впервые за годы жизни при дворе обрела друга.
Поэтому сегодня, когда она увидела его погасший взгляд и нервные движения, то сразу поняла, что не имеет права пустить это на самотек. Эндгер снова нуждался в ней — и она сделает все, что в ее силах, чтобы помочь ему. Пусть даже поначалу он станет сопротивляться…
Это придавало твердости ее шаткому от страха шагу. Боялась она вовсе не сплетен и не вопросов, чем вызван визит высокой леди в военную казарму, а того, что скажет ей Эндгер. Без сомнения, он пережил что-то невыносимо страшное, но как это отразилось на нем, оставалось загадкой. Неизвестно, каким он теперь был: он мог накричать на Авельхельд, мог выставить ее за дверь и больше никогда с ней не разговаривать, и это стало бы для нее болезненным ударом. Она упорно гнала эти мысли, но они ей не подчинялись.
Не помня саму себя от волнения, она обогнула здание штаба и наконец добралась до казармы, где на входе ее встретил совсем юный дежурный офицер, очевидно, из новобранцев:
—Госпожа…
—Мне нужно увидеть капитана Тайшеца, —Без промедлений выпалила она, опасаясь передумать в последний момент.
—Вы подавали прошение?
—Нет, —Качнула головой женщина, —Но разве… он ведь только вернулся…
—И то верно, —Хмыкнул юноша, —Но впредь извольте подать прошение и согласовать визит с командованием.
А ведь этот блюститель правил может взять и отправить ее восвояси!
—Я фрейлина Ее Величества, —Поспешила выложить козырь Авельхельд. Парню не обязательно знать, что Ее Величество, наоборот, сделала бы все, чтобы учинить ей побольше препятствий.
Он удивился, но быстро совладал с собой.
—Цель визита?
—Личное дело, —Подняла брови женщина. Похоже, напористость — единственный способ добиться своего.
—Капитан не говорил, что у него будет посетитель, —Вяло возразил офицер, но со своего места все-таки поднялся.
—У него сейчас хватает забот…
Похоже, этот аргумент его устроил. Еще раз пристально оглядев Авельхельд с головы до ног, словно проверив ее на соответствие его представлениям о фрейлинах, он повел ее по длинному коридору к одной из лестниц. Стены здесь были пустые и серые, но ни сыростью, ни плесенью не воняло. Один лишь аскетизм и прагматизм — все безупречно исполняло свои функции, но не содержало никакой красоты. Как можно годами жить в таком месте и не сойти с ума — большая загадка.
—На всякий случай скажу: он явно не в духе. Мне сказали, до исчезновения он был приветливее, —Сообщил парень, когда они поднялись на второй этаж и остановились у двери с номером 503.
Не успела Авельхельд ответить, как офицер развернулся и поспешил обратно на пост, оставив ее одну.
Что ж, пути назад больше нет. Глубоко вздохнув, женщина набралась смелости и постучала в простую деревянную дверь.
Уже через пару мгновений она чуть приоткрылась, и в узкой щели показалось лицо Эндгера:
—Авельхельд? Зачем ты пришла?
В глаза он снова не смотрел.
—Нужно поговорить, —Она постаралась выразить на лице всю непреклонность, что в ней была. Кажется, получилось.
Чтобы не держать ее на пороге, Эндгер отворил дверь шире и пропустил женщину в комнату. Одного взгляда на эту каморку хватило, чтобы сделать вывод, что жизнь в такой конуре будет мало чем отличаться от скитаний по королевству — крохотное окошко, похожее на дыру в голой стене, стол, стул, небольшой шкаф в углу и железная койка, заправленная тонким, как половая тряпка, покрывалом. Даже матраса Авельхельд не заметила.
И все же после аудиенции Эндгер зря времени не терял. Он полностью привел себя в порядок — побрился, сменил лохмотья на повседневный черный мундир Особой Гвардии и остриг волосы, чтобы без проблем убрать их с лица, зачесав назад. Теперь Авельхельд убедилась, что дело и вправду было не в щетине.
Он выглядел старше еще и из-за того, что заметно потерял в весе. Эндгер всегда был весьма субтильным юношей, особенно для офицера Особой Гвардии, но теперь в этом не было никакого изящества — лишь болезненность. Щетина, оказывается, еще немного скрадывала, как сильно у него ввалились щеки и заострились скулы, и прежде довольно угловатое лицо сделалось совсем уж повторяющим форму черепа. Даже собственный мундир стал откровенно ему велик и явно требовал исправления, чтобы прилично смотреться на хозяине.
Но глаза все еще беспокоили женщину больше всего — вкупе с этим убитым потухшим взглядом худоба придала капитану вид какой-то скорби, непроглядной гнетущей тоски…
Вид Эндгера удручал и рвал Авельхельд душу. Даже смотреть на него было больно, а уж слушать то, что он говорит — и вовсе невыносимо.
—Уходи, Авельхельд, —Едва впустив ее, выдал молодой человек, —Мне нечего тебе сказать.
—Значит, королю есть что сказать, а мне — нет? —Авельхельд поняла, что без некоторого давления тут не обойтись. Прижавшись спиной к дверному косяку, она сложила руки на груди и пристально уставилась на Эндгера, который по-прежнему избегал ее взгляда.
—Король послал меня куда подальше, —Хрипло процедил он, —Ты ничем здесь не поможешь.
—Ты бы не стал бить тревогу по пустякам. Так в чем дело?
—Верно, не стал бы, —Он наконец посмотрел ей в глаза, и в этом взгляде Авельхельд не увидела ничего знакомого, кроме цвета, —Но и паника среди придворных дур мне тоже не нужна.
—С каких пор ты такого мнения обо мне?
Она и вправду сказала это жестким тоном — Эндгер дернулся, как от пощечины, и вновь опустил глаза в пол:
—Уходи, прошу тебя. Я хочу побыть один.
Страшная мысль прорезала разум Авельхельд — может, это и не он вовсе? Что, если внешняя угроза поглотила его? История знала много случаев, когда номинаты становились заложниками тех, с кем боролись.
“Нет, —Не поверила самой себе она, —Кто угодно, но не Эндгер”.
—Не уйду, пока не скажешь, что с тобой произошло. Где ты был? Почему ты так изменился? —Голос женщины едва заметно дрогнул, и она шагнула к нему. Молодой человек не сдвинулся с места.
—Это уже не имеет значения. Сейчас я здесь.
—И гонишь меня без причины. Что с тобой, Эндгер?
Его глаза уставились Авельхельд прямо в душу, и она не была готова к этому взгляду. Казалось, он мог обратить ее в камень.
—А разве не понятно? Я проиграл. Я прошляпил последний портал, и теперь эта погань лезет изо всех щелей. Весь Цойвим кишит ими, а король объявил меня полоумным бродягой!
При последних словах он почти сорвался на крик, но быстро взял себя в руки и стушевался. Авельхельд не заметила, как оказалась рядом и положила руки ему на плечи. Оказывается, она совсем забыла, какой он высокий.
С этого ракурса она заметила крохотную ранку от бритвы у него на шее — хороший знак. У захваченных демонами все увечья заживают мгновенно.
—Мы обречены, —С безумным мрачным наслаждением объявил Эндгер. А потом, заглянув ей в глаза, с усмешкой добавил, —Но вы при дворе умрете последними. Надеюсь.
—Что за вздор!? —Авельхельд ткнула его в грудь, чтобы привести в чувство, —И это говоришь мне ты!? Чтобы ты так легко сдался! Да этого быть не может!
—Легко!? —Эндгер разозлился, словно ему плюнули в лицо, —Легко! Я прошел полкоролевства по дороге сюда — и они… они теперь повсюду. Перед ними не выстоит даже настоящая армия, а нас они сомнут, как траву под ногами…
С каждым его словом у Авельхельд все сильнее холодело в груди. Теперь она поняла, что он имел в виду под паникой.
—Нет, —Женщина не знала, кого она больше пыталась убедить — себя или Эндгера, —Должен быть какой-то способ… Бог нас так не оставит…
—Уже оставил, —Хмыкнул капитан, —Пятьсот лет назад.
С этими словами он отшатнулся от Авельхельд, прошел к своей койке и устало опустился на нее, уперев локти в колени.
—Расскажи мне, где ты был все это время? Что случилось?
—Я умер. Тебе этого достаточно?
Да что с ним такое!? Никогда раньше Эндгер не позволял себе делать драму из пустяков.
—Для мертвеца ты слишком беспокоен. Что с тобой такое?
—Я уже сказал…
—Нет! —Возразила Авельхельд, —Ты сказал, что с королевством. Что с этими демонами, будь они прокляты! Но не сказал, что с тобой.
Снова этот идиотский взгляд в пол, словно у нее было желание изучать его белобрысую макушку! Эндгер сцепил пальцы в замок и, с минуту помолчав, выдал:
—Уходи, Авельхельд. Я хочу побыть один.
—Почему ты не доверяешь мне? Разве я когда-то тебя подводила?
—У тебя и не было возможности. Кто ты мне? Кто я тебе?
Авельхельд опешила от внезапности этого вопроса:
—Как это — кто? Мы друзья…
—Да мы виделись несколько раз при дворе! —Рявкнул Эндгер, —Говорили о звездах и шампанском! Кто ты такая, чтобы лезть мне в душу? Уходи! И не приходи сюда больше.
—Эндгер, что ты такое..?
—Я все сказал, —Он вскочил на ноги, в два шага преодолел расстояние до двери и настежь распахнул ее, —Убирайся.
—Да что такого я спросила? —Недоуменно нахмурилась женщина.
Глаза капитана стали непроницаемыми кусками камня:
—Мне ничего не стоит рассказать королю о твоем визите. Добавить деталей. Мне терять нечего — виселица, так виселица. А тебе?
Авельхельд пришла в ужас от того, как цинично и почти с наслаждением он говорил об этом.
—З-за что ты так со мной?
—Уходи.
И она вышла, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться прямо в коридоре. Дверь за ее спиной захлопнулась, и Авельхельд осталась в полной тишине.
Она не могла найти объяснения тому, что только что произошло.
Должно быть, Эндгер, которого она знала, и вправду умер.