Модификация. Opportunity

Глава 1

Прощание

«...на этом я завершу изложение своей теории. Сколько раз я отсылал ее в академии наук, в университеты мира, но меня презрительно обзывали фантастом и альтернативным биохимиком. Лишили не только способа зарабатывать себе на жизнь собственными знаниями, но еще и оклеветали. Я никого не виню... Простите, что не смог всех убедить. Надеюсь, что я ошибся в выводах и всех вас ожидают тысячелетия счастливой жизни, а не ее скорое прерывание в ослепительном огне Самвартаки...»

Профессор Князев Игорь Валентинович аккуратно сложил прощальное письмо, прислонил его к сахарнице на кухонном столе и вышел в гостиную.

Его глаза чуть задержались на коллаже из фотографий, где в центре виднелся циферблат настенных часов. Стрелки на этих часах отмерили ровно час, как он сел за написание последнего в своей жизни письма.

Игорь Валентинович скользнул взглядом по книжным полкам, на расстоянии чувствуя корешки книг и брошюр: все ощущения обострились, сделались яркими, четкими, осознанными, а память подкинула стёртые воспоминания.

Вот он получает от издательства свою первую книгу и гонорар, а вот статья, бережно хранимая в прозрачном файле, о его выступлении в РАН. Рядом втиснут читанный-перечитанный разгромный отзыв научных критиков. Вот отказ в предоставлении лаборатории... Вот отказ в предоставлении права на ознакомление с документами под грифом «совершенно секретно»... Вот восстановленная по памяти запись его приватной беседы с ватиканским архивариусом.

Профессор предусмотрительно записал ту знаменательную беседу шифровкой: взял старую, толстую книгу Афанасьева и просто нашел там нужные слова на каждой странице. Он еле заметно отмечал их точками, а те нужные слова, которые так и не смог отыскать, записывал цифрами, заделанными под расчет показаний электроэнергии, и теперь, если все слова выписать в строки, то получится текст. Самый важный текст в мире.

А это осколки, оставшиеся от разбитой вазы покойной жены – как немое напоминание об обыске, что проводился в его квартире; об угрозах, о допросах без официальных протоколов, об изъятии тиражей, напечатанных уже за свои средства...

– К черту всё! – махнул профессор, рывком открывая комод и вытаскивая оттуда пистолет. – Еще отцовский, – нежно погладив ствол, прошептал он. – Как хорошо, что папа чекистом был, вовремя оружие припрятал. Как раз для такого случая, чтобы живым не сдаться, чтобы умереть с честью, а не на рабской скотобойне. Я – не раб, я – свободный и право имеющий! Спасибо, папа. Я продолжу сражаться! Будь уверен во мне, будь уверен, я не подведу! Даже если это будет последнее сражение в моей жизни.

Застегнув кобуру, хозяин квартиры окинул печальным взглядом своё жилище, проверил документы на имущество, что по завещанию должно было перейти племяннику, и решительно вышел на лестничную клетку.

Закрывая за собой дверь, он нервно оглянулся, точно вор, застуканный на месте преступления, когда мимо прошла соседка – набожная старушка.

– Ах, Игорек, что это ты сегодня так рано? Решил выйти, погулять? Погодка-то какая чудесная!

– А вы, Марья Алексеевна, откуда и куда?

– Да из храма вернулась.

– Вы же недавно болели.

– Болела, да. А что делать? Праздник же нынче – церковный. На кладбище надо съездить, всё прибрать, цветочки посадить, да и не грех службу отстоять. Сколько раз я тебе говорила: сходи в церковь, покрестись, ведь ты уже на пенсии, о смерти нужно заранее позаботиться. Ты думаешь о смерти?

– Только о ней и думаю.

– Вот и покрестись!

– А я вам в сотый раз отвечаю: от того, что я покрещусь, веры во мне не прибавится. Зачем мне вашего Бога обманывать?

– Его невозможно обмануть, – с мудрым видом погрозила пальцем старушенция. – Он всё видит и слышит. Ты всё равно покрестись, а то и слушать тебя не станет на загробном суде.

– Меня и на земном-то суде никто не слушает, что уж про небесный суд говорить... И я не чувствую себя преступником, которого судить полагается.

– Ишь ты... А вот кто знает? – перебирая в морщинистых руках купленные тонкие свечки, заметила Марья Алексеевна. – Вдруг всё иначе бы сложилось? Бог защищает и бережет верующих в него людей. Все пути-дороженьки им открывает.

– Что же он не сберег детей, которые ему молились перед тем, как нацисты их в газовые камеры сажали или в ямы сбрасывали? Глухим, что ли, прикинулся?

– Эх, ты опять за своё, Игорек, – отмахнулась от аргументов соседка и нервно прошла к своей двери, уже ведя беседу сама с собой:

– Бессовестные люди: по 50 рублей уже свечи продают! Так за упокой только купить можно. А за здравие? Где мне с моей пенсией накопить на нормальные свечи? Почему я должна экономить на себе из-за свечей? Или экономить на своих родственниках, покупая дешевые палки, что сгорают за минуту. Психологи фиговы... Мы когда в храм входим, то уже у дверей нас заставляют испытывать чувство вины, если приходится покупать дешевые свечи, да ставить их за упокой. Что же это получается? Я на своих родителях покойных экономлю, на муже, на дочери?.. – она ворчала и ворчала, копаясь в замочной скважине, а Игорь Валентинович смотрел на нее и недоумевал.

Будучи человеком с исключительно научным складом ума, он никогда не понимал все эти церковные обряды, целование и преклонение... невидимому, но требующему денег и покаяния, Богу.

Глава 2

По местам силы

Несмотря на весеннее солнышко, никакого щебетания птиц в их спальном районе Москвы почему-то не слышалось. Профессор расстроился, ведь он планировал послушать пение птиц в последний час своей жизни, а вместо этого слушал лишь гомон недовольных людей на автобусной остановке. Людей было так много, как когда-то при открытии первого Макдональдса в Москве.

– А что произошло-то? – спросил он у мужчины, что стоял в самом хвосте этой громадной очереди.

– Автобусов нет. В новостях передали, будто какая-то крупная авария. Дороги перекрыли.

– Небось, какая-то шишка в аварию попала, и теперь людей будут мариновать до самой ночи! – вклинилась в разговор женщина из очереди. – Хорошо, что сегодня суббота, а представьте, что было бы в будни!

– Понятно, – иронично усмехнулся Игорь Валентинович. – Будьте здоровы! – от всего сердца пожелал он людям в очереди и пошел дальше своей дорогой.

Чтобы дойти до парка, нужно было пересечь широкий проспект, пройти по диагонали весь микрорайон, обязательно зайти в булочную, где он когда-то познакомился со своей женой. Примечательно, но он знал будущую супругу раньше, еще со школьных времен. Девушка училась в соседней школе, ходила в музыкалку, что располагалась напротив его окон, и он часто наблюдал за ней в бинокль из кухни, но подойти и познакомиться решился только в самом старшем классе, когда увидел ее в булочной.

С тех пор они постоянно покупали там выпечку, а после ходили кормить птиц в лесопарк их района. Там имелась секретная кормушка, что Игорь Валентинович самостоятельно смастерил, и даже лавочка только для них двоих.

Собственноручно изготовленная лавочка была торжественно установлена именно на то место, где они впервые поцеловались, знаменуя собой самое настоящее "место силы". А впоследствии целоваться, сидя на ней, стало для них особенно приятной семейной традицией.

И сейчас никак нельзя было упустить шанс зайти в булочную, в это священное помещение, которое за шестьдесят лет ни разу не поменяло своего назначения: здесь выпекался лучший в Москве хлеб.

– Эй! – постучал он по закрытым дверям. – Эй, откройте! Что у вас там случилось? Сегодня же не воскресенье!

На двери булочной не было никаких объявлений.

– Как странно... – растерялся Игорь Валентинович, нервничая от рушащегося, строго продуманного последнего плана сражения с жизнью. – Нет-нет, мне непременно нужно туда попасть!

– Что вам угодно? – спросила женщина, курящая на соседнем крыльце, где располагалось ателье.

– Мне бы туда попасть, – сконфузился профессор, тут же представив, как выглядит со стороны: среднего роста, с небольшим лишним весом, седой, но заметно лысеющий мужчина в очках с ненормальным, маниакальным взглядом. – Я не ломлюсь туда, вы не подумайте ничего такого. Мне бы только...

– Хлеб и всякую выпечку можно в доме №15 прикупить, там тоже неплохая булочная, – укоризненно посмотрела на него швея, всё декольте которой было украшено какими-то булавками и нитками, а очки, с прикрепленными к душкам цепочками, держались на самом кончике носа. – И вы очень рассеянный гражданин, – вдруг смягчилась она.

Теперь Игорь Валентинович разнервничался не на шутку. Если он выглядит подозрительно, то его, не дай Бог, еще и в психушку заберут. Он начнет сопротивляться, сами собой поднимутся полы вельветового пиджака, все увидят кобуру, заряженный пистолет...

«О, нет, только не это! – в ужасе подумал он. – Только не в психушку! Я же всё продумал, подготовил, хотел, чтобы квартира перешла племяннику, не омытая кровью и трупным запахом старика, а чистая. Я специально паркет натёр, все углы отдраил, неделю на карачках ползал, пока не отмыл жилище. Даже пыль на стенке в гостиной протер, антресоли разобрал, люстры вымыл, выкинул всякое барахло, разложил всё аккуратно по полочкам, ковер из химчистки забрал... Ах!»

Тут его осенило:

– Я же заказал у вас новые шторы! – хлопнул он себя по лбу. – И забыл явиться за ними на прошлой неделе. Вот я растяпа!

– Вот-вот, господин рассеянный с улицы Бассейной, – засмеялась женщина. – А я вам звонила, между прочим. Вас же Игорь зовут, не так ли?

Он смущенно улыбнулся и активно закивал в ответ.

– Я забыл, простите.

– Ничего, бывает, это проблема старческим склерозом называется, – отмахнулась она, выбрасывая сигарету.

– Да я не такой уж и старый, – мгновенно отреагировал он, но тут же замолчал, удивляясь самому себе: «Что это со мной?!»

Научный ум профессора вынес однозначный вердикт: «Страх смерти и попытка ухватиться за жизнь, найти новые смысл и цель».

– Пойдёмте, я шторы ваши отдам, – поманила за собой швея и грациозно, несмотря на некоторую пышность немолодого тела, скользнула в своё ателье, махнув длинными кистями вязаной ярко-малиновой шали.

Профессор, расстроенный неожиданным поворотом, с мученическим видом посмотрел в небо, где полуденное солнце спешно скрывалось за громадную тучу, и, вздохнув, отправился следом.

В ателье было как всегда прохладно. На подоконниках стояли редкие горшки с алое и парочка кактусов. Не зная, как загладить свою вину (а, может, предпринять попытку оторвать взгляд от пышногрудой швеи) Игорь Валентинович обратил взор на цветы:

Глава 3

Патриции и плебеи

Ударная волна перебросила Игоря через стол, на котором до этого лежали ткани в рулонах, ножницы, мел... Где-то на задворках сознания промелькнули несвязные мысли:

«Что взорвалось?»

«Теракт?»

«Газовая авария?»

«Хулиганские разборки?»

Но всё это потом, потому что сейчас важнее было добраться до Ксении. Она лежала без сознания на полу, вся усыпанная осколками стекла.

В ушах долбилось подскочившее давление, голову сжимало, стало трудно дышать, но Игорь вспомнил о том, что он, прежде всего, мужчина, а не новоявленный пенсионер, и пополз по направлению к швее.

– Ксения... – позвал он, будучи уверенным, что произнес это вслух, но лишь с третьей попытки смог отдалённо расслышать собственный дрожащий голос: – Ксюша, Ксюша, очнись! Ты жива?

Он сильно потряс ее за плечо, и вскоре Ксения открыла обезумевшие глаза.

– Что случилось, Игорь?

– Взрыв, там какой-то мощный взрыв на улице.

Они одновременно перевели взгляды на разбитые окна, где увидели бегущих по улице людей.

– Я некрещёная... – промолвила Ксения, осеняя себя крестным знамением. – Не успела. Как ничего не успела в своей жизни. Господи, помилуй!

– Он не поможет.

– Почему? Всем людям помогает. Давай помолимся, а?

– Он тоже раб, не патриций, не тот, кто имел права по рождению. Его даже Понтий Пилат так назвал: «Esse homo!». В ином случае он избежал бы даже порки.

– Что ты! Бог с тобой! Я читала на эту тему и точно знаю: это имеется в виду, что он – сын человеческий, – цепляясь за остатки разума, заспорила Ксения, при этом судорожно вспоминая слова молитвы «Отче наш».

– Не знаю, кто и что там подразумевает, но я читаю, как есть.

Они решили повременить и посидеть на полу. Ксения пребывала на грани истерики. Особенно ее пугали пробегающие мимо ателье люди.

– Может, нам тоже, а?

– Нет, лучше переждать.

– Тогда расскажи мне что-нибудь, Игорь. Иначе я сейчас сойду с ума. Ненавижу долго ждать.

– Я тоже. Что ж... Коли уж зашла речь, то до сих пор essen – это "есть, вкушать, питаться". По-немецки. А это прямые наследники Римского права. Как теперь и весь мир. Вот мы и вкушаем плоть и кровь, питаем свои души humus-гумусом, почвой земной, глиной, из которой сотворены гомо – гоминиды. Humo – это "погребальные почести", humous – это "перегнойный", humana – "человеческие дела", человек, а humanitatis – это "человечество", humanismus – "гуманизм". В Риме человека называли mortalis – "смертный", подразумевая себя – патрициев, бессмертными, равными богам. Будь то граждане, принадлежащие господину-государю, будь то civil, принадлежащие Evil – все мы рабы, civilization, всё человечество. Раб ни тогда не мог, ни в настоящее время не может по собственной воле отказаться от своего господина, он может лишь поменять его. Тогда он получит новое гражданство – читай: холопство, рабство взамен чего-то. Взамен верности, результатов его труда, личных инвестиций или предательства прошлого господина. Вместе с этим он получит паспорт, как модель. Как патриции получали свидетельства того, что им принадлежит тот или иной раб, тот или иной плебей, скот с тавро-номером, сколько он стоит, где его женщина, сколько детей от него произведено и какому господину они приписаны. Свидетельства о рождении плебса до сих пор продаются в развитых странах. А sapien – это «на кухне», а homo = hemo = HEMO. Это не только гемо и гомо, с которых начинаются все слова, характеризующие «кровь», но еще можно по-русски прочитать: немо. Немой, значит, бесправный. Можешь читать по-латыни: nemo – это «никто». Вот тебе и получается, что Homo sapiens – это как «раб вкусный». Как хорошая еда, отличный, изысканный вкус, кухня. Как разумный подход к пище, амрита, амброзия, нектар, пища богов... Можешь, кстати, прочитать и как замысловатую анаграмму, к которой так любили прибегать в древности, и тогда ты получишь вместо sapiens – расиенс. Учитывая перевод слова раса или руса, например, с санскрита, как светоносный, лучистый, свет и всё в таком роде, то делай вывод.

– Всё это так странно, Игорь.

– Что, думаешь, фантастика? Или просто совпадения? Может, притянутые за уши факты? Нет, увы. И как последнее доказательство: сома – удивительный, опьяняющий и дающий силу напиток, описанный в древнеиндийской литературе. Иранцы называли этот божественный напиток "хаома" или "хэомо", или "haomo". Это идентичное название. Из чего он выжимался – никто из исследователей древних текстов, доступных общественности, так и не смог понять. Ты же наверняка знаешь выражения «вкусная и полезная пища» или «питаться нужно с умом»? Вот так и другие говорят о человечестве в целом – «умная пища».

– Другие... – обомлела Ксения. – Ты хочешь сказать, что...

– Я говорю это, чтобы ты не сошла с ума от того, что скоро увидишь. А ты это увидишь. Перед кончиной.

– Что? – сдавленно вскрикнула Ксения, зажав себе рот.

Профессор с трудом поднялся на ноги, помог Ксении отряхнуться от осколков, вытащил из своего рукава парочку стеклянных игл и осторожно направился к выходу.

Глава 4

Отбор

Они вышли на улицу, где творилось невообразимое. Повсюду бегали люди. Кто-то особенно тупой мародерствовал вместо того, чтобы спасать свою шкуру. Но в основном люди спасались от того, что невозможно было не заметить: ямы, колодцы – все они словно вытянулись, высунулись из-под земли, а внутри – зияющая пустота на много сотен метров.

По проезжей части ехала полицейская машина. Людей призывали к спокойствию, просили собраться на главной улице микрорайона. Полицейские кордоны, выставленные на районной окраине, говорили сами за себя. Весь транспорт был остановлен.

– Как мы доберемся до твоего приятеля? – вцепившись в руку Игоря, зашептала Ксения. – Нас же не выпустят.

Профессор лихорадочно соображал.

В это время подъехал джип. Из него вышла женщина в элегантном брючном костюме, взяла рупор и принялась оглашать правительственную волю:

– ...и нам пока не совсем понятно, сколько это будет продолжаться. Поэтому, во избежание ненужных жертв, – при этих словах Игорь даже рассмеялся, – да-да, – настороженно посмотрела на него представительница власти, – именно ненужных, принято решение о срочной эвакуации. Люди, в чьей крови будет обнаружено превышение окиси углерода, увозятся на бесплатную, повторяю – бесплатную! – реанимацию. То есть о вас позаботятся. Остальные граждане, у которых не будет замечено явных изменений в крови, будут отправлены в безопасное место, в бомбоубежища, где уже сейчас установлены фильтры. Там нормальный воздух.

– И здесь был бы нормальный, если бы вы его не портили, – пробубнил Игорь.

– Что-что вы сказали? – прищурилась женщина-глашатай.

– Лучше объясните, что ваши самолеты распыляют! – вместо ответа крикнул на весь проспект профессор, указывая на пролетевшие мимо самолеты. За ними тянулись странные дорожки распыляемого вещества и узоры были так точны, словно пилоты вышивали небо старинными символами.

– А вы как думаете? – женщина-глашатай уже откровенно раздражалась. – Пытаются нейтрализовать CO в атмосфере.

– Кажется, именно его они и распыляют.

– Какие глупости! – фыркнула она и презрительно отвернулась к толпе: – Прошу всех выстроиться в очереди. Мы будем дистанционно проверять наличие в крови искомых изменений. У нас имеются все необходимые для этого инструменты, тесты, индикаторные препараты. На весь процесс эвакуации нам отведено не более трех часов. Сейчас по всем квартирам ходят правительственные войска, так как сил правоохранительных органов не хватает. Ходят с тепловизорами, так что не переживайте, всех ваших близких приведут на эту улицу. Вы скоро встретитесь с ними. Проявите гражданскую ответственность и сознательность. Никто ни за кем бегать не собирается! Если вы хотите оставаться на отравленной ядовитым, токсичным газом территории – это ваше право. Вы все свободные граждане и сами в состоянии оценить перспективу.

Подъехали автобусы. Один за другим. Военные раскрыли свои волшебные чемоданчики, установили сканеры и дали знак готовности. Очередь потекла...

– Что делать, Игорь? – занервничала Ксения. – Вдруг они и вправду всех сейчас эвакуируют, а те, кто останется – те просто задохнутся, а?

– Не глупи, – зашипел ей в ухо профессор, – это и есть отбор на транспортировку. Им важно отмести в сторону тех, у кого в крови появилось сопротивление, у кого организмы приступили к мутации.

– К какой еще мутации?

– Очень быстрой. И они опасаются ее больше, чем самого конца света. Смотри, – и профессор указал подбородком на скандальную сцену: у матери обнаружился "предельный уровень CO в крови", а у ее дочери – нет. Ребенка принялись запихивать в другой автобус, а мать, естественно, воспротивилась.

– Нет, детей эвакуируем без согласия родителей, – отрезала представительница власти.

– Как же так?! – зарыдала женщина. – Это мой ребенок! Верните мою дочь! Мы никуда не поедем, мы останемся здесь!

– Это исключено, – менторским тоном, объясняла ей наделенная властью женщина. – Вы что, такая плохая мать, такая несознательная, что готовы задушить этим газом собственное дитя? Что за нацистские выходки? Вы обязаны обеспечить дочери выживание! Вы ее законный опекун.

– Я ее мать! Я ее родила! Она – моя плоть и кровь! Отдайте!!!

– Значит так, я обладаю полномочиями единолично рассматривать ваш вопрос. И я приняла решение: ребенка у вас забирают, вы не способны ухаживать за тем, кто является человеком и гражданином, кто принадлежит этому государству. С вас снимаются все обязательства в отношении ребенка. Теперь о девочке позаботятся государственные службы. И сделают это явно лучше, нежели вы!

– Боже мой, Игорь, – заплакала Ксения, слушая речь власть имущей, – это в точности то, что ты рассказал мне.

– Я тебе и части еще не рассказал.

– Ты можешь как-то помочь этой женщине? Нужно что-то сделать, это же несправедливо, в конце концов! Она – мать, она имеет право... – и Ксения замолчала, поняв, что никаких реальных прав та женщина не имеет. Только обязанности.

По ту сторону проезжей части стояли кордоны. Игорь, рассматривая военных, окруживших людей плотным кольцом, выискивал тех ребят, кто еще не подсел на новые армейские добавки, что делали мозги солдат тугими, словарный запас скудным, а речевой аппарат тормозящим.

– Смотри, – указал он подбородком на двух ребят.

Военные наблюдали за разыгрывающейся драматической сценой у автобусов.

– Им жаль, я это по глазам вижу, – прошептала Ксения.

– А что ты еще видишь?

– Ничего.

– Смотри внимательнее на их руки – они сжаты в кулаки; на лбу, между бровями, залегли складки, на скулах дергаются желваки... Они лихорадочно думают. Они ведут самую главную войну: внутри собственных сердец. Давай надеяться, что добро победит зло, что ярость возьмет верх над страхом перед властью и Хозяином, а воля – над безволием и бесправием, внушаемом с раннего детства. Знаешь, Ксюша, давай-ка обратно в твое ателье пойдем. Спрячемся там под тканями. Видишь кошку на остановке?

Глава 5

Чей урожай?

Анх оказался умнее и предусмотрительнее своего предшественника: он просмотрел запись прошлых ошибок и отметил моменты, коих стоит опасаться.

– У нас оружие, многократно превосходящее их оружие. Чего ты опасаешься, Анх? – удивился помощник.

– Каждый раз, когда идет жатва, сам процесс сбора урожая записывается в общее поле, в гены тех, кого мы забираем себе на еду и услужение. Даже незначительный инцидент способен всколыхнуть общую генетическую память. Это только кажется, что они разобщены и обладают индивидуальностями, личностями, живут обособлено. На самом деле когда-то они были едины, когда-то это был единый коллективный разум. Углеродная форма жизни вообще крайне плотная за счет высокой прочности самих молекул. Они намного ближе друг к другу, чем воображают, – усмехнулся Анх. – Вон, видишь, – указал он на двух военных. – Эти парни – точная копия тех, кто когда-то взорвал маточный корабль азов.

Помощник вытянул свою волчью морду и, пододвинув кресло к креслу Анха, уселся рядом.

– Я слышал об этом. Но как им удалось?

– О, это секретная информация, брат. Но будь уверен, в этот раз такого не произойдет! Хотя я не могу не признать, что шокирован совпадением: это их дубликаты, и по какой-то нелепой случайности, по странному совпадению, они оказались в том же месте, при такой же ситуации, но в другой раз.

– И смотрят они как-то недружелюбно, – рассмеялся помощник Анха.

– Более того – агрессивно. Вон, хмурятся стоят.

– Расскажи мне, я никому ни слова не скажу. Честью клянусь!

– Они выдали азам заговорщиков в Ордене, а сами обвешались взрывчаткой и под предлогом "быстрей-быстрей" потребовали встречу на маточном корабле. Их просьбу удовлетворили, приняли, а они – бах! – и сами подорвались, а вместе с собой – целый корабль, представляешь?! Всю вайтмару!

– Хитрый ход: мол, мы вам заговорщиков в Ордене выдадим, а сами пробрались туда, куда даже орденцы не смогли пробраться! Слушай, Анх, а они, эти сома, не так уж и глупы, однако.

Анх повернулся к иллюминатору.

Их корабль висел в каких-то ста метрах над улицей, где происходило столпотворение и отбор по группам крови.

– Сдается мне, нам следует прервать этот спектакль земного Ордена и самим явиться, дабы ничего не повторилось. В конце концов, вожак дал мне добро на инициативу.

– Действительно, какая разница, если homo увидят нас? Подумаешь, немного концентрация гормона страха увеличится в их крови. Судя по данным, что мы получаем, там и без нас сейчас паника.

– Да, готовь отряды к веселухе! Спускаемся через пятнадцать минут. Какую-то часть людей как раз закончат фасовать по автобусам. Каких-то мы вместе с автобусами на борт поднимем, а каких-то сами проверим. Этих двоих военных я лично хочу проверить.

– А когда подоспеют остальные расы?

– Теперь они предпочитают покупать товар у нас. Но нужно соблюдать закон и в любом случае не трогать чужое стадо. Если они не явятся, то нам даже лучше: своё стадо они потеряют при зачистке, а у нас возрастут продажи.

– Нам выгодно сделать так, чтобы они своё стадо потеряли, – заржал помощник.

Анх погрозил пальцем:

– Мы живем по закону чести, не забывай, брат.