Мохов

Глава 1. Кошмар

Мохова терзал кошмар. 24 ноября 2020 года, за три недели до сорокового дня рождения, весь мокрый, он проснулся в смятых отсыревших простынях широкой и одинокой постели. Сумрак просторной спальни в апартаментах на пятьдесят втором этаже таял и снова сгущался от бликов неоновых огней неспящего Гонконга. Глаза были широко открыты, а сердце отбивало бешенный ритм. На сероватом потолке спальни мерцали зеленые цифры:

39

344

На самом деле цифры светились не на самом потолке. Изображение высвечивала сверхтонкая мембранная линза-дисплей, сращенная с роговицей левого глаза. Числа отмечали точный биологический возраст организма : сверху года, снизу дни. По мнению психологов компании Чоки Индастриез постоянное напоминание о настоящем стимулирует производительность труда.  В теле линзы помещались рецепторы роговидного коллагена, малейшие изменения в котором регистрировались биологическим хронометром. На дисплее могли поместить и часы с минутами, но они бы занимали слишком много места и могли чересчур отвлекать от работы.

Несколько минут Мохов жадно смотрел на числа, хватаясь за них, как за спасательный круг, который вынесет его из липких снов в реальность пластикового интерьера. Время на электронных часах с прикроватной тумбочки показывало половину третьего ночи.

Последние несколько лет кошмар возвращал его в далекое прошлое, в поволжский город Белорельск, в промозглое пасмурное двадцать пятое ноября 1995 года, когда его жизнь разделилась на до и после. Во сне ему снова пятнадцать, родители еще живы. Он играет за юношеский хоккейный клуб «Смена» и мечтает о славе великого нападающего...

В то страшное трагическое утро юный Мохов поднялся с постели в половине третьего ночи в хрущовской двушке окраинного микрорайона, откуда открывался чудный вид на реку. Предстояла игра на выезде в Саратове. Сбор у автобуса назначили на шесть утра, поэтому он боялся проспать и за ночь почти не сомкнул глаз. В тишине спящей квартиры, стараясь не шуметь, он прошел в кухню, зажёг газовую конфорку и на минимальном звуке включил радио. Пока чайник вскипал, подросток слушал прогноз погоды и смотрел в окно, за которым на фоне темного неба кружились снежинки. Вдали между крайними многоэтажками под низкими тучами маслянисто поблескивала могучая Волга.

Каждый раз во сне Мохов снова и снова наслаждался темным предутренним пейзажем почти забытой России. Исследователи сознания уверяют, что вкусовые ощущения во сне невозможны, но наш герой чувствовал сочную черствость утреннего бутерброда из вчерашнего хлеба и советского сыра. Он помнил каждый глоток черной индийской заварки и даже чувствовал запах мирной квартиры, где от обойных стен всегда пахло уютной радостью.

В проекции сна юный хоккеист брал спортивную сумку, застегивался в кроличью шубу и с тяжким вздохом бросал взгляд к двери родительской спальни в конце коридора, а после еще более тяжко смотрел на дверь спальни напротив, где спал младший брат. Взрослый гонконговский Мохов прекрасно знал, что должно случиться через несколько минут, поэтому его спящая проекция каждый раз тревожно предчувствовала беду. Он заставлял себя развернуться к парадной двери, тянулся к ручке, но тут она поворачивалась еще до касания.

Дверь открывалась сама. На пороге в дешевом свете подъездной лампочки его встречала она. Рыжая в приталенном лиловом платье с пышными оборками до пола. Старомодный вычурный наряд и длинные спиральные кудри каждый раз производили сильное впечатление, которое было трудно объяснить даже себе. Как запретная фантазия, гостья одновременно притягивала и отталкивала. Рыжая порождала страх и робкую надежду. Во сне и наяву Мохов боялся её, как черта.

Он непроизвольно отступал в домашний коридор, но девушка улыбкой обнажала ряд белых зубов и махала рукой, приглашая на выход.

 «Идём…», - говорил её бархатно-нежный голос – «идём…».

И Мохов шёл... Она брала его за руку, как малого ребенка, и выводила по сотне ступенек в морозную ночь пустынного двора. На улице юный хоккеист оглядывался на желтое окно девятого этажа. Он порывался вернуться назад, но девушка не отпускала, до боли сжимая ладонь.

В следующую секунду угол девятиэтажного дома разлетался в огненном взрыве, озаряя темное небо голубым пламенем. Взрослый Мохов кричал и просыпался. Призраки прошлого, казалось, оставили его навсегда, но потом появилась она. Эта рыжая в лиловом платье. Загадочная девушка преследовала его в кошмарах второй месяц подряд.

В реальной трагедии никакой рыжей не было, а взрыв произошел гораздо позже, около восьми утра, когда восьмиклассник Мохов с командой спал в клубном автобусе на полпути к Саратову. Он никогда не знал точно, но долгое время убеждал себя, что это его вина. Что это он забыл выключить газовую конфорку.

Вскоре после несчастного случая пятнадцатилетнего Мохова усыновила бездетная китайская чета. В тот же год он покинул Россию и почти двадцать пять лет прожил в Гонконге. Он отказался брать чужую фамилию, живо интересовался событиями в далекой северной стране, а в компании Чоки Индастриез возглавил российское отделение, что оказалось очень кстати для боссов, ибо зачастую русских понимали только русские.

Гонконг не выжег в Мохове родину, но воспитал его по-своему. Его личность сплелась из крепких нитей азиатских традиций под соусом западных ценностей. Он оставался русским лишь номинально, зная неплохо язык и культуру, но сам образ мыслей его ковался в совершенно чуждой среде. Мохов знал цену времени, питал скепсис ко всему потустороннему и по заветам новых родителей чтил легенды о Суддхартхе Гаутаме.

Бывший задиристый пацан из Белорельска вырос в крепкого брюнета, чей рост и комплекция вполне могли исполнить старую мечту о хоккейных лаврах. Однако судьба распорядилась иначе. Спортивная целеустремленность нашла путь к отчаянному карьеризму. Мохов-яппи умело вкладывал деньги в алмазные рудники и перспективные газовые месторождения дальнего востока. Высокий ритм жизни держал в тонусе. Он привык к частым командировкам и к работе, которая приносила миллионы. Мохов совершенно не заметил, как подкатился к своим сорока. Он искренне полагал, что семейная жизнь еще может подождать.

Глава 2.Льона

Двадцать пятого ноября в начале третьего ночи арендованная синяя хонда Мохова прорезала морозный воздух, приближаясь по пустынному шоссе к родному Белорельску. Снаружи температура упала до минус пяти градусов Цельсия. И хотя в салоне было жарко, а земля еще не полностью покрылась снегом, Мохов чувствовал знакомый русский холод по яркому блеску звезд в черном космосе, по закоченевшей грязи на обочинах, по качающимся на ветру верхушкам деревьев хвойного леса, росшего по обеим сторонам дороги. Зеленые цифры в левом глазу на фоне русских пейзажей выглядели одиноко.  

Дорога вымотала его. В изнурительном перелете из азиатских тропиков в северные широты ему так  и не удалось  поспать. Образ рыжей девицы преследовал его даже в самолете. Столица встретила сильным ветром со снежной крупой. Одетый в костюм-тройку Мохов в срочном порядке купил в московском аэропорту пуховик, рукавицы, шарф и вязанную шапочку. После этого пришлось несколько долгих часов торчать в Домодедово, ожидая самолета до Саратова.

Мохов не знал в точности, что будет делать в Белорельске. Сначала нужно найти гостиницу, смутно думал он, ощущая легкую дрожь волнения. А с утра пойти к тому злосчастному дому на окраине…Кто знает, может ему повезет и она будет там. Разумеется, все это походило на безумие. Ехать искать какую-то эфемерную незнакомку в городе, который не видел почти четверть века.

За роем мыслей в голове Мохов не заметил, как после долго подъема на небольшой холм с шоссе открылся вид на желтые огни Белорельска. Он увидел череду гигантских труб, из которых валил плотный дым, увидел цепь фонарей, обозначавших главные улицы, увидел серые коробчатые многоэтажки, в которых кое-где мерцали окна. Лес вдоль обочин резко поредел, справа замелькали бетонные заборы, за которыми на морозе поблескивали серые металлические бока гигантских трансформаторов. Слева открылась пустошь с городской свалкой.  

Вид городских огней всколыхнул настоящую бурю эмоции. Первые несколько секунд его едва ли не парализовало от зрелища, словно он увидел призрак. На кончике пальцев покалывали иголки волнения, заморский путник узнавал общие очертания далеких улиц, местоположение отдельных строений. Да, город вырос, но это был тот самый город, где прошло его детство.

После съезда с холма шоссе пересекала железная дорога. В ночи проревел гудок поезда. Синяя хонда остановилась перед опущенным шлагбаумом. С теплой ностальгией Мохов вспомнил, как  переходил эти рельсы тысячу раз в походе с друзьями на лесные озера.  На другой стороне переезда изуродованным силуэтом горбилась остановка из грязного обшарпанного кирпича. Чем дольше он смотрел на это жалкое строение, тем неистовее в нем трепыхала сладкая боль ностальгии.

И вдруг тьма под бетонным перекрытием остановки будто бы всколыхнулась. Мохов прищурился, прислонившись к лобовому стеклу, но тут слева засвистел, запыхтел, загрохотал длинный грузовой состав. Товарняк тащил открытые полувагоны. Над каждым из них мерцало золотистое марево, а через края пересыпался необычайно яркий желтый песок. Самым удивительным было то, что песчинки, ссыпаясь в воздух, как бы гасли и становились черными.

Чудесное явление продолжалось долгих три минуты, пока, наконец, не пронесся последний вагон. Неожиданно, будто убрали театральную ширму, на той стороне переезда поменялась мизансцена. Сейчас на остановке совершенно точно стояла высокая человеческая фигура в пышной серой шубе до земли. Лицо скрывал глубокий капюшон.

Еще до того, как поднялся шлагбаум, фигура в шубе вытянула руку с задранным большим пальцем. Мохов смотрел на белый кулачок, торчащий из широкого мехового рукава, и все больше убеждался, что это девушка. Сердце застучало сильней, во рту пересохло.

Очень медленно хонда переехала рельсовые пути и остановилась рядом с незнакомкой. Из глубины капюшона на водителя смотрела девушка с длинными рыжими кудрями. В широко открытых голубых глазах читалось беспокойство. Мохов растеряно улыбнулся, пригласительно качнул головой, и приоткрыл пассажирскую дверцу.

В салон дунуло морозным ветром. Это еще ничего не значит, говорил он про себя. Просто девушка. Голосующая особа, тем временем, оббежала капот, и, увлекая ночной холод, забралась на пассажирское сиденье, заполнив собой значительное пространство. От неё пахло карамелью и ванилью. Она скинула капюшон, расстегнула пуговицы, и обернулась назад, распуская вокруг длинные  рыжие кудри.

- Давай, давай, трогай, – скороговоркой проговорила девушка, вглядываясь в шоссе позади железнодорожных путей.

На несколько секунд Мохов впал в кататонию и с приоткрытой челюстью смотрел на проглядывающее под мехами лиловое платье. Конечно, он не был уверен на сто процентов, что это именно та девушка из сна. Ведь лицо той проявлялось отчетливо лишь, когда он спал. И все же совпадений более, чем достаточно…

 - Простите, я …-  беспомощно промямлил Мохов. – Вы…я ..

-  Я знаю, кто ты! - девушка сверкнула глазами – Ты здесь, чтобы доставить меня. Я твоя Льона, понимаешь? Ты должен меня отвезти в одно место, я покажу дорогу. Скажи, ты можешь эту штуку сдвинуть с места или нет?

Это была она! Теперь он знал точно. Голубые глаза смотрели на него с той же повелительностью капризной инфанты.

- Льона? – отозвался совершенно потерянный Мохов.

- Да,  я твоя Льона – повторила незнакомка со сдержанной вежливостью, будто это стоило чудовищных усилий. – Ты что, глухой? Ты не должен спрашивать. Ты просто должен меня отвезти. Хорошо?

Мохов кивнул, что-то пробубнил, попытался тронуться. Машина дернулась, прокатилась несколько метров и заглохла как раз там, где не работал фонарь.

- Дурацкая тачка! – выругался он неуклюже, как бы оправдываясь перед пассажиркой. – Взял вот напрокат. А вы ...