Мои дорогие привидения

Глава 1. «Надо, Федя, надо!»

– Я очень люблю Москву! Когда закончу обучение на айтишника – обязательно уеду туда.

– Зачем?

Девушка растерянно заморгала, глядя на парня.

– Ну как… Столица. Перспективы, возможности. Все хотят в Москву.

– На самом деле вовсе не все, – он презрительно передёрнул плечами. – Мне вот Москва на фиг не сдалась.

Девушка смотрела на собеседника, не зная, что сказать. Потом выдавила из себя дежурную улыбку и поинтересовалась:

– А ты чем занимаешься?

– Я? Я – писатель, – приосанился тот. Насколько вообще можно было приосаниться в низеньком и чересчур мягком кресле кофейни.

– Реально? Никогда не встречала писателей. А где можно почитать твои книги?

– Я ещё не публикуюсь, – пояснил парень. – Готовлю базу, так сказать.

Последняя искорка интереса в глазах девушки угасла, и Фёдора от неловкого молчания спас только голос ведущей:

– Время! Меняем столики!

Поблагодарив девушку, которая на этот раз не посчитала нужным изображать даже дежурную улыбку, Фёдор перешёл к следующему столику.

«Свидания вслепую» были затеей провальной с самого начала – по крайней мере, он себе так говорил, и теперь тщательно выискивал малейшие признаки того, что был прав. В двух залах кофейни за столиками собралось с дюжину девушек и столько же парней, в диапазоне от двадцати с хвостиком до сорока с большим хвостиком. Самому Фёдору было тридцать пять. Будущей айтишнице – на семь лет меньше. У Фёдора за душой не было ничего, кроме старенькой «однушки»; у девушки – неудачный брак и двое детей.

«Зря потраченное время», – в который раз повторил про себя парень, усаживаясь на следующий диванчик.

Фёдор был Творцом. Тем самым, непризнанным гением. Он ваял много, рьяно – и всё в стол. Считая ниже своего достоинства обивать пороги издательств (ни одного из которых к тому же не было в его родном городе), или выпрашивать публикации у литературных журналов (один или два таких в родном городе как раз были), Фёдор ждал, когда Слава сама придёт и постучится в дверь. Слава меж тем где-то задерживалась, и даже флёр её духов не долетал до Творца, продолжавшего заполнять жёсткий диск ноутбука своими опусами.

В остальное время Фёдор подвизался на случайных заказах и временных шабашках, полагая, что нет никакого резона устраиваться на постоянную работу. Ведь тогда не останется времени на творчество, и шедевр не получит воплощения в жизнь. В двадцать лет в его студенческом окружении было много людей с похожим складом мышления. В тридцать их стало меньше. К тридцати пяти не осталось ни одного – в общем-то, как и окружения в целом.

«Свидания вслепую», хоть Фёдор ни за что бы себе в этом не признался, в первую очередь были призваны заполнить образовавшийся со временем вакуум общения. Более того, несмотря на пессимистическое отношение к мероприятию, парень ходил на него с завидной регулярностью. Нынешняя встреча была уже четвёртой. Так что полученный опыт позволял составить более-менее точное представление о том, чего ждут друг от друга собирающиеся в кофейне люди, и какие усилия следовало бы предпринять, чтобы хоть немного соответствовать ожиданиям.

Фёдор, однако, руководствовался в этом вопросе тем же принципом, что и в творчестве. Статусные вещи его не интересовали, и он не намерен был подстраиваться под общепринятые нормы. У Феди было своё мнение, и хотя он его никому не пытался навязывать – что в общем-то можно записать скорее в плюс – однако резкая и категоричная демонстрация такого мнения неизменно заканчивала ещё толком не начавшийся диалог.

– Привет! Я Аня! – эта девушка тоже была младше парня, с мелким бесом рыжих кудряшек и огромными синими глазами. В отличие от многих других участниц, Аня не посчитала нужным заморачиваться с нарядом: на девушке были потёртые джинсы и вылинявшая от стирок футболка. На футболке, к своему удивлению, Фёдор различил надпись на английском: «1.21 gigawatts». Под надписью, оставляя за собой огненный след, мчался автомобиль.

– «Назад в будущее»? – не поверил Федя.

– Что? А. Ага! Обожаю его! – синие глаза быстро обежали собеседника. Фёдор постарался незаметно для девушки расправить свою мятую футболку. В центре на ней был изображён осьминогоподобный монстрик, которого по кругу обрамляла надпись «Miskatonic University». Аня секунду-две изучала её, потом снова посмотрела на парня.

– Я Фёдор, – представился тот.

– Очень приятно. Чем занимаешься?

– Писатель, – почему-то без прежнего апломба сказал парень.

– Круто! Что пишешь?

Она продолжала засыпать его вопросами, не давая ни секунды передышки – причём, судя по тому, что разговор петлял в многочисленных уточнениях и комментариях, Аня слушала ответы очень внимательно. Фёдор и сам не заметил, как вошёл во вкус, но тут ведущая снова провозгласила:

– Десять минут истекли! Благодарим собеседников и пересаживаемся!

– Можно тебя найти после мероприятия? – спросил Федя.

– Можно. Анна Муромская. Найдёшь – пиши, – и она махнула на прощание рукой.

* * *

На поиски девушки в соцсетях понадобилось пять минут, на сочинение послания – пятнадцать. Однако Аня, во время встречи вроде бы проявлявшая искренний интерес к парню, в виртуальном общении оказалась куда более отстранённой. Потратив пару часов на попытки разговорить девушку и заставить её хоть что-то подробнее рассказать о себе, Фёдор, в конце концов, сдался. Настроение стремительно ухудшалось, вечер – тёплый, июньский – обещал стать отвратительным. Можно было бы купить в магазине чего-нибудь, и просто напиться, но Федя категорически не пил.

Глава 2. Своя маленькая страсть

Боясь проспать электричку, Фёдор поставил будильник с запасом, примчался на вокзал – и к своему ужасу узнал, что электричку сегодня отменили. Вместо неё был автобус, но, во-первых, через два часа и, во-вторых, проходящий. В Дубовеж он не заезжал, а высаживал пассажиров на перекрёстке («с голым… в чистом поле!» – мрачно подумалось Феде). От перекрёстка по грунтовке требовалось идти до села Луговец, отделённого от Дубовежа примерно пятнадцатью километрами лесной чащи и рекой.

Фёдор хотел взвыть, но вовремя сообразил, что за такое поведение его тут же отправят или в психушку, или в вокзальное отделение милиции. Правда, писатель позволил себе выругаться – но вполголоса и под нос, чтобы не слышали окружающие. Возвращаться домой и досыпать было бессмысленно: на дорогу туда и обратно как раз ушло бы часа полтора, тем более что уже начинались традиционные утренние пробки.

Устроившись на одной из лавочек, которые элегантными поясами стояли вокруг старых могучих лип на вокзальной площади, Фёдор коротал время, листая ленту в смартфоне. Перед глазами, не оставляя в памяти следа, скользили лица, арты, мемы, видео и музыка, чтобы немедленно без остатка раствориться где-то в минувших секундах, минутах, веках… Федя для подстраховки поставил будильник за полчаса до времени отправления автобуса, а также тщательно опросил трёх старушек на соседней лавочке, продавщицу кваса и хмурого парня в жилетке с логотипом продуктовой сети, который таскал в магазин ящики. Все они подтвердили, что да, автобус отходит именно отсюда, вот прямо от той самой скамейки, и всегда вовремя.

«Как же… Электричку тоже обещали вовремя!» – подумал Фёдор, но за неимением других сведений вынужден был принять полученную информацию как истинную.

На скамейку рядом с парнем уселся старик. Не старичок и не старый человек, а именно Старик. Эдакий былинный старче, словно волхв с картинки из «Песни о Вещем Олеге». Правда, местная версия волхва была высокой, сухощавой, без бороды, с аккуратными бухгалтерскими усами-щёточкой, резко очерченными скулами и большими круглыми глубоко посаженными глазами, внимательно смотревшими из-под кустистых бровей. В руках у старца был внушительный стальной бадик – таким, как определил покосившийся на соседа Федя, можно не то, что собаку отогнать, но целиком истребить дикую собачью стаю. Однако необычным в старике были даже не бадик, и не внешность, а то, что он был одет в тщательно отутюженный серый костюм-тройку, с платочком в нагрудном кармашке, в тон табачного цвета галстуку. Образ завершали коричневые кожаные перчатки без пальцев и шляпа, живо вызвавшая у парня ассоциации с гангстерскими фильмами и сериалами.

«Федора, кажется…» – подумал он, и тут старец, благодушно взглянув на Федю, пояснил:

– Трильби.

– Что?

– Шляпа называется трильби. Вижу, вам понравилась? Старый приятель привёз мне её много лет назад, из Нового Орлеана. Тогда, в советские времена, это было нечто колоссальное. Шик! Впрочем, и в Штатах трильби в своё время были в большом почёте. Их, к примеру, очень любили джазмены.

– А я думал – гангстеры, – ляпнул Федя.

– Не без того, – усмехнулся старец. Потом посмотрел на лежащий на скамейке с другой стороны от Фёдора головной убор писателя. – О, Французский Индокитай!

– А? – не понял Федя.

– Ваша красавица. Реплика? Или же подлинник? Погодите, не говорите. Позволите? – рука протянулась над коленями Фёдора, тонкие длинные пальцы бережно взяли шляпу. – Ого-го! Настоящая! Знаете ли, в последнее время стали всё больше делать очень некачественные копии. Дешёвая ткань, синтетические нитки, всё это сикось-накось… А тут, – старец вертел в руках шляпу и будто читал для Фёдора урок истории, – настоящий хлопок, вот, видите узор на ткани? И нитки хлопковые. И прострочки как нужно – ну куда нынешнему дядюшке Ляо с его ширпотребом!

Он быстро перевернул шляпу, заглянул внутрь и прямо-таки просиял:

– Даже пуговицы ещё те, настоящие! Без замены. Прекрасный экземпляр!

– Да, мне тоже нравится, – смущённо пробормотал Фёдор. Он сейчас чувствовал себя так, словно попал на лекцию к своему старому преподавателю из университета – человеку могучего телосложения, оглушительного голоса и яростному противнику любых нарушений дисциплины.

– Простите, – чуть улыбнулся старец, возвращая писателю его головной убор. – У каждого своя маленькая страсть. У меня вот шляпы.

– У меня никакой, – пробормотал Федя, который не мог решить, стоит ли оставаться на лавочке с этим элегантным, но каким-то странным собеседником, или сделать вид, что забыл что-то купить в магазине. Воду. Да, пожалуй, стоило бы взять в дорогу воду. Вряд ли автобус делает долгие остановки, а по жаре ближе к полудню спечёшься без воды.

– Вы в Дубовеж? – поинтересовался старик.

– А… как?

Тонкие губы под усами-щёточкой изогнулись:

– Так ведь тут все, кто томится ожиданием – в Дубовеж. Те, кому поближе, так долго не ждут, автобусов хватает. А в Дубовеж он сегодня один. Я сам туда же.

«Этого ещё не хватало! Он же рядом сядет и всю дорогу будет мне про шляпы вещать!» – с отчаянием подумал Фёдор.

– Ой, простите, я забыл – надо бы воды взять с собой!

– Конечно-конечно, – вежливо улыбнулся старец. – Никакого удовольствия путешествовать, мучимым жаждой.

Глава 3. Долгая дорога в Пчёлики

Сумка тёрла и оттягивала плечо. Федя крепился. Потом начал петь. К его удивлению, это помогало. Перебрав весь пришедший на ум репертуар из старых фильмов и мультфильмов, Фёдор уже подумывал, не устроить ли привал, но тут дорога резко свернула, деревья отступили – и парень оказался на опушке. Впереди вольно раскинулось село Луговец – в самом деле на широком просторном лугу, неведомо каким образом затесавшимся в эти сосновые боры.

Фёдор машинально взглянул на часы. Старенькие, механические, они когда-то принадлежали его деду. Федя, посчитав, что у каждого писателя должна быть передаваемая из поколение в поколение семейная реликвия, заказал для часов новый широкий ремень, и с гордостью носил их. Во-первых, не всякие там фитнес-браслеты, которые есть у каждого. Во-вторых, настоящая Швейцария – дед, если верить семейным преданиям, привёз в своё время часы как трофей. Учитывая, что среди других наград на дедовом пиджаке красовалась и медаль «За взятие Вены», легенда вполне имела право на существование.

Часы показывали начало пятого.

«Пятнадцать километров – это часа четыре, не меньше», – подсчитал парень и теперь действительно тихонько застонал, пользуясь тем, что на пустынной опушке его никто не мог услышать. А ведь четыре часа до Дубовежа, потом через городок, и на Пчёлики, а до них ещё пара часов ходу.

Представив, как он, будто солдат проигравшей армии, пропылённый и со сбитыми ногами, шатаясь, входит в Пчёлики, Фёдор застонал снова и едва не пустил слезу от жалости к себе. Трава у последних сосен заколыхалась и на дороге снова показался знакомый парню кот. Он как-то строго взглянул на человека, опять нервно дёрнул хвостом и с достоинством прошествовал мимо пешехода, направляясь в село.

– Тебе хорошо! На четырёх лапах, ать-два, ать-два! – проворчал Федя. Кот остановился, зыркнул через плечо, постоял так секунду-две – и затрусил дальше.

– Дурная голова ногам покоя не даёт… – ругал себя писатель, направляясь следом. – В Пчёлики к ночи! Да хозяева уже могут спать завалиться. В деревнях же вроде рано укладываются. И буду я куковать под забором до утра. А, может, кто подвезёт?

Он с надеждой окинул взглядом то, что походило на главную – и единственную – улицу. Из транспорта на ней виднелась только вросшая в землю «инвалидка» у одного из домов. Судя по тому, что трава плотным заслоном обступала маленькую машинку, с места та не трогалась как минимум с весны.

«А если лошадь?» – с надеждой подумал Фёдор, но ни лошадей, ни телег поблизости не наблюдалось.

«Может, велосипед дадут в аренду?».

На велосипеде он в последний раз катался лет двадцать тому назад, но в святой уверенности, что «тело – помнит!» решил уж лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Луговец в целом напоминал Пчёлики, какими Федя разглядел их на снимке со спутника: те же далеко отстоящие друг от друга дома, где кирпичные, где бревенчатые. Те же необъятные дворы, в которых были и сады, и огородики, и какие-то сарайчики с навесами. Примерно в середине села обнаружился колодец, и парень, давным-давно истративший запас магазинной минералки, с удовольствием напился холодной воды.

«Раз заповедник – должна быть чистая и пригодная для питья!» – решил про себя Федя.

Была возле колодца и скамеечка: толстенное бревно, положенное на два коротких чурбака с вырубленными в них пазами. Присев и откинувшись на стенку сруба, Фёдор ощутил блаженство. Ноги ныли, плечо зудело.

«Надо было перекус хоть какой-то захватить», – подумал парень, устало прикрывая глаза. Потом вспомнились было консервы и печенье, но ни того, ни другого ему сейчас не хотелось.

* * *

– Здравствуй, добрый молодец!

Федя встряхнулся и ошалело закрутил головой. Видимо, он задремал, потому что солнце уже стояло над лесом куда ниже, и тени стали заметно длиннее. Перед Фёдором, добродушно разглядывая его, возвышалась пухлая, с виду ещё очень бодрая и крепкая, старушка. Поверх яркого ситцевого платья в цветочек была надета вязаная жилетка, поверх этой жилетки – ещё одна, из овчины. Голову охватывала целая коллекция платков, верхний из которых был повязан надо лбом затейливым узлом. Примерно так, пожалуй, могла бы выглядеть Солоха с Диканьки, лет через пятьдесят после памятных событий перед Рождеством.

– Здравствуйте, – Федя осторожно огляделся. Рюкзак и сумка были рядом, на скамейке, ровно там, где он их оставил.

– Притомился, путник?

– Есть немного, – парень изобразил извиняющуюся улыбку. – Скажите, у вас в Луговце нельзя кого-нибудь нанять, чтобы до Пчёликов добраться?

– Нанять? – брови старушки поползли вверх и скрылись под платками.

– Ну, может, телегу. Или велосипед в аренду взять?

Собеседница растеряно потёрла пальцем нос. Нос был крупный, мясистый и горбатый.

– Это вряд ли… У нас тут одни старики, возраст уже не тот – на велосипедах кататься. А лошадей никто не держит. Коров только, да и то – две всего осталось на всё село.

– Как же вы справляетесь, если в город нужно?

– Так и справляемся, – пожала плечами «Солоха». – В правлении телефон есть, если «скорую» там вызвать, или ещё что. Автолавка приезжает по вторникам. Ничего, привыкли. А зачем тебе, мил человек, в Пчёлики?

Глава 4. День добрых дел

Петух заорал где-то под самым окном, и Фёдор, дёрнувшись от неожиданного звукового сопровождения, разом проснулся. На цветастых полосатых половичках лежали пятна солнечного света. Мерно тикали часы. Федя посмотрел по сторонам и обнаружил их: ходики с кукушкой, висевшие прямо над комодом.

«Странно, а вчера не увидел», – подумал парень и прошлёпал босыми ногами к окну. Щёлкнули шпингалеты, бесшумно распахнулись на хорошо смазанных петлях створки – и в комнату ворвалась одурманивающая смесь запахов: сосны, яблоки, какое-то разнотравье, уже подсыхающее на солнышке после обильной ночной росы.

Фёдор осторожно приоткрыл дверь в соседнюю комнату, опасаясь, что хозяйка ещё спит – но Наины Киевны вообще не оказалось в доме. Постель её была аккуратно застелена, а на столе дожидался постояльца завтрак. Федя снял подвязанную шнуром тряпочку с глиняной крынки, сделал глоток: молоко. Парное. Парень зажмурился от удовольствия. Вкус будто вернулся из далёкого-далёкого детства, из того времени, когда всё в жизни хорошо, и только хорошее ждёт тебя впереди.

Сделав несколько больших глотков, Фёдор принялся изучать остальные блюда. На тарелке, прикрытые салфеточкой, лежали пирожки – толстенькие, каждый с ладонь Феди, маслянисто поблёскивающие боками. Парень осторожно разломил один: внутри оказалась гречневая каша. Второй был с яблоками («не иначе те самые, из сада»). Третий оказался с капустой. Каждый пирожок был представлен дважды, но Фёдор понял, что ему для сытости вполне хватит и трёх штук.

На соседней тарелке лежали котлеты, чем-то похожие на пирожки – такие же длинные и широкие, только сплюснутые. Писатель не очень любил всяческие котлеты, фрикадельки и тому подобные продукты, где мясо зачастую присутствовало в исчезающе малых количествах. А уж если говорить про остывшие блюда… Однако из уважения к Наине Киевне Федя отщипнул небольшой кусочек. Положил в рот, прожевал. Ошеломлённо посмотрел на котлету и, уже не церемонясь, переложил её на пирожок с капустой. Котлета, даром что холодная, была невероятно вкусной.

В маленькой мисочке обнаружился домашний рассыпчатый творог, в ещё одной – крупная тёмно-красная малина. Была тут и краюха выпеченного в печи хлеба, и брусочек сливочного масла, по которому сразу можно было сказать, что это уж точно продукт «без заменителей молочного жира».

«Только чайку не хватает!» – благодушно подумал Фёдор, и тут заметил на краю стола у самой стенки электроплитку со стоящим на ней чайником. Быстро сбегав в комнату и достав припасы, парень отыскал в серванте чашку, заварил чай и принялся завтракать.

– Приятного аппетита! – хозяйка появилась на пороге с целой охапкой каких-то трав.

– Доброе утро, Наина Киевна! Я тут немножко похозяйничал, чашку у вас позаимствовал – ничего? – спросил Федя.

– Бери, бери конечно! – замахала та рукой. – Как пирожки? Не подгорели?

– Изумительно вкусно. А как же вы печку топили – а в доме вроде и не жарко?

Старушка секунду-две удивлённо смотрела на постояльца, а потом расхохоталась. Смех у нее был заливистый, чуть скрипучий.

– Ой, мил человек! Так я разве тут готовила?

– А где? – растерялся Фёдор.

– В летней кухне, конечно же! Ох и насмешил…

– А что это за травы у вас?

– Это? Лечебные. Всё лето собираю их, сушу. В Дубовеже на базаре продаю, да и так раздаю, кому требуется. Травки – они от всех хворей помогают. Кроме сердечной печали, – добавила она, как-то странно взглянув на парня, и снова вышла из дому.

Закончив с едой, Фёдор тоже вышел на улицу. Петух при появлении парня воинственно посмотрел на него и нехотя, но всё-таки спорхнул с крыльца. Подворье Наины Киевны оказалось куда больше, чем виделось с вечера – за домом обнаружились несколько сараев, пустующий свинарник, курятник, баня и летняя кухня. Туалет и душ располагались с другой стороны, поэтому Федя, отправляясь вечером купаться, и решил, что двор совсем небольшой, и кроме сада тут ничего нет.

Сад, к слову, был громадным. «Соток двадцать» – восхищённо подумал Фёдор. Он узнал – или ему показалось, что узнал – черешни, сливы, груши, яблони. Были тут и какие-то другие культуры, которые писатель идентифицировать не сумел. Сад занимал значительную часть подворья, с одной стороны почти смыкаясь с лесом – но, как выяснилось, от чащи его всё-таки отделяла довольно глубокая, поросшая травой ложбина. За садом тянулся огород, чуть ли не втрое больше по площади. Правда, под грядки была вскопана лишь часть. Со стороны соседнего подворья к огороду подступал малинник.

Всё производило впечатление основательности и аккуратности, и почему-то создавалось ощущение, что такое хозяйство прежде было рассчитано на большую дружную семью. Феде стало любопытно, есть ли у старушки родственники, но ему показалось неловким расспрашивать напрямую о таких вещах. Пока парень стоял и оглядывался на границе сада и огорода, откуда-то сбоку снова появилась Наина Киевна.

– Поел? Ну и славно. Чем заниматься будешь, мил человек? Ты вообще по профессии-то кто?

– Я – писатель, – Фёдор сказал это, но почти сразу ощутил стыд за свои слова. Прозвучали они как-то чересчур пафосно, с претензией. Старушка, однако, одобрительно кивнула и заметила:

– Сочинительствуешь, значит? Хорошее дело. Говорят, для вдохновения полезно обстановку сменить. Наверное, за этим и поехал?

Глава 5. Три сестрицы

Снилась писателю какая-то непонятная ерунда. Сначала он оказался за столом в обеденном зале, и Бэрримор накладывал на серебряную тарелку с родовым гербом овсянку. Фёдору даже показалось, что он чувствует запах этой овсянки, вкуснейший запах, от которого потекли слюнки и захотелось есть. Дворецкий что-то вещал про вечерний визит доктора Мортимера и, как ни странно, про приезд леди Анны Муромской.

Потом во снах появилась и сама Аня, и какой-то город на высоких холмах над большой рекой. Они гуляли по старой полуразрушенной крепости, и Федя, вскарабкавшись на неровную, будто погрызенное печенье, стену, с деланным бесстрашием шёл по ней. Девушка ахала, шагая слева, а справа уходил вниз обрыв метров в пятьдесят, заканчивавшийся каменной осыпью и нежным зелёным лужком, в точности как на опушке у Луговца.

Парень спрыгнул со стены, притянул к себе Аню и только-только собрался поцеловать её, как сон переменился. Теперь он стоял на лесной дороге, по щиколотки в чавкающей грязи, среди хмурого и неприветливого осеннего пейзажа. Это вроде бы была опушка Луговца, но вместо деревни впереди виднелась большая усадьба, обезлюдевшая и заброшенная. Фёдор попытался окинуть себя взглядом, и то ли увидел, то ли осознал, что одет он в какую-то старую униформу, эпохи эдак Наполеона, а натёртое ремнём сумки плечо снова давит ремень, только теперь мушкетный.

Тут из пожухлой травы справа вынырнул чёрный лохматый кот, строго взглянул на парня своими жёлтыми глазами-фонарями и неожиданно низким басовитым голосом сказал:

– Развлекаемся, гражданин? Ну-ну.

Федя хотел возмутиться, хотел крикнуть: «Брысь!» Он даже попытался было замахнуться на кота, который почему-то прочно ассоциировался теперь с тем фактом, что Аню поцеловать так и не удалось. Но тут со всех сторон навалились какие-то люди в тулупах, принялись пинать и бить, а Фёдор начал от них отмахиваться и орать: «Я свой! Свой я!» – хотя кому и почему свой, он бы сказать в точности не сумел. Мир вокруг померк, что-то хлопнуло, раздался глухой удар – и руку скрутило уже не фантомной, а вполне взаправдашней болью.

Писатель лежал на кровати по диагонали, кулак правой руки упирался в стену, которую парень, похоже, некоторое время колотил во сне. За окнами плыли нежно-лиловые утренние сумерки – значит, солнце ещё не поднялось над деревьями, хотя птицы в саду и лесу уже щебетали вовсю. Фёдор прислушался: из соседней комнаты доносился приглушённый раскатистый храп Наины Киевны, похожий на работающий компрессор: «хррр-пф-пф-пф».

«Ну, хоть хозяйку не разбудил, чудила», – Федя поправил подушку, улёгся и снова задремал, теперь уже без сновидений.

* * *

– Фёдор Васильевич! Эгей, добрый молодец! Проснулся, что ли?

Парень ошалело сел на постели. В комнате было совсем светло, солнце давно уже поднялось не то, что выше леса, но и вполне себе успело пройти немалый путь по небосводу, а в дверь вежливо, но настойчиво колотила хозяйка.

– Доброе ут… день, Наина Киевна, – он открыл дверь, хотя, в сущности, ничего не мешало старушке зайти, потому что запоров между комнатами предусмотрено не было в принципе.

– Горазд ты спать, батенька, – беззлобно попеняла ему бабка, но тут же лицо её приняло печальное выражение. – Прости, что беспокою, но помощь мне твоя нужна.

«Опять дрова или вода, что ли?» – не без раздражения подумал Федя.

– Сестрица моя заболела.

– Марфа Киевна? – удивился постоялец.

– Да нет, не младшенькая. Средняя. Василиса. Она тут, в Карасиково живёт. Ну, не прямо в самом селе, на хуторе, от села ещё чуток в сторону.

– А как вы узнали? – нахмурился парень. Для него сейчас что Карасиково, что Дубовеж, что родной город представлялись невероятными далями за дремучими чащами.

– Так Ванька, сынок её, приехал. Я уже собралась, а ты, мил человек, пригляди за хозяйством, пока меня нет? Курам корм в маленьком сарайчике, ну а с остальным разберёшься, вчера ведь уже освоился. Да, и вот ещё что, – старушка сунула в руки ошарашенному Фёдору массивный, будто от старинной крепости, ключ. – Это от избушки, если надумаешь в город поехать.

– Вы же говорили, у вас тут воров нет?

– Воров-то нет, а так – положено. Замкни, а ключ, если тяжело таскать, так под ножку скамейки у крыльца положи.

– Да нет, не тяжело, – Федя отнёс ключ на письменный стол, вернулся. – Давайте я вам помогу с вещами?

– Спасибо, мил человек! Вещей-то немного…

Наина Киевна направилась к выходу. Фёдор, двинувшийся следом, увидел посреди первой комнаты груду каких-то узлов, сеток и бесформенных баулов.

«Эмигрирует она, что ли?» – подумал писатель, подхватывая сразу несколько предметов багажа.

За штакетником на улице стояла телега с высокими бортами, спереди на ней сидел крепкого вида седой мужик в сдвинутом на затылок картузе. В оглобле здоровенный конь каурой масти с длинной белоснежной гривой склонил голову и, казалось, подрёмывал. Увидев нагруженного узлами парня, возничий соскочил на землю, помог закинуть в телегу первую партию багажа и протянул короткопалую мозолистую руку:

– Иван Чернава, – голос у него был сиплый, похожий на голос волка из мультфильма. Он и походил на того самого волка: сухощавый, поджарый, с чуть печальными большими глазами и торчащим из-под картуза чубом.

Глава 6. Куда приводит сочинительство

Галлюцинации больше не возвращались, и ближе к вечеру писатель даже сумел отыскать, как ему показалось, вполне стоящую идею для романа. Вообще-то идею эту он попросту позаимствовал, решив изложить свою версию истории Девичьей печали.

Можно было, конечно, попробовать расспросить о легенде других жителей села. Но, во-первых, Фёдору показалось неуместным стучаться к совершенно посторонним людям и приставать к ним с вопросами о какой-то там легенде. Может, они про неё даже слыхом не слыхивали. Во-вторых, Федя полагал, что, как истинный Творец, вполне способен взять лишь саму идею, а прочее – и это даже правильнее – придумать самостоятельно.

Добавив к этому решению отрывочные воспоминания о муторном сне прошлой ночью, Фёдор довольно бодро написал несколько страниц. На месте Луговца он поместил барскую усадьбу, ничтоже сумняшеся назвав её Луговое. В отсутствие Интернета подспорье в виде генераторов имён и фамилий было недоступно, и Феде пришлось некоторое время помучиться, прежде чем владельцами усадьбы стали князья Дубовежские, а главной героиней – Наталья. Младшая дочь владельца усадьбы, героя Отечественной войны, полюбившая, разумеется, французского офицера из стоявшего здесь полка.

Француз, как и положено интервенту, сгинул в окрестных лесах от рук партизанивших мужиков, а девушка с горя, конечно же, покончила с собой, отправившись на никогда не замерзавшее болото. Которое с тех пор прозвали Девичья печаль. Но говорят, что по ночам часто видели в окрестностях две призрачные фигуры. Выходила из склепа утопленница-Наталья, искала своего возлюбленного. И если оказывался на её пути молодой мужчина – всматривалась она в него, а, не увидев любимого – душила чужака тут же. По лесной же дороге скитался призрак французского офицера, и когда случалось ему застать в пути молодую девушку, вглядывался он в её лицо. Но, не находя возлюбленной, вслед за тем останавливал сердце несчастной проезжей. Ещё говорят, что иногда два этих привидения встречаются у кромки леса, однако не могут прикоснуться друг к другу, и тогда, печальные, стоят до самого рассвета у незримой границы, разделяющей их.

История на роман не тянула, но Фёдор на ходу решил сделать сборник новелл, припомнив и опыт Николая Васильевича Гоголя, и «Вечера на Хопре» Михаила Николаевича Загоскина, и даже короткую прозу Пушкина. Федя метил в один ряд с классиками, и никак иначе – так почему бы и да. Он с удовольствием перечитал печальную повесть о молодой княжне Дубовежской, исправил по мелочам опечатки и допущенные в спешке ошибки. Потом выглянул в окно: снаружи уже сгустились сумерки.

– Куры же не кормлены! – спохватился парень и выскочил во двор.

Вечер выдался на удивление прохладным. Федя, ещё не успев закончить подготовительную работу в маленьком сарайчике возле курятника, уже начал мелко дрожать и даже время от времени постукивать зубами. Дело, видимо, было в близком расположении болот и реки – где-то он что-то такое читал о том, что от водоёмов под вечер тянет холодом.

Упрямый петух категорически отказывался заходить внутрь и, растопырив крылья, норовил наскочить на хозяйкиного постояльца. Пришлось отыскать в дровах палку покрепче и загонять наглую птицу чуть не силой. Закончив в курятнике, Фёдор решил, что сегодня вполне может обойтись и без душа – очень уж не хотелось возвращаться после купания, сотрясаясь всем телом.

«Хоть свитер надевай… Вот тебе и лето», – Федя проковылял к крыльцу.

Оглянулся хозяйским взглядом напоследок – да так и замер с раскрытым ртом.

Пока он хлопотал вокруг кур, от леса успели исподволь потянуться мелкие, ещё тонкие, ниточки тумана. Блёклая, едва различимая пелена постепенно затопила сад и огород, скрыла ложбину, отделяющую подворье от чащи, принялась растекаться по улице. Ближайшие соседские дома уже стояли словно в паутине. Паутина эта, поначалу редкая, быстро плотнела и, казалось, набирала силу. Даже тёплый свет электрических лампочек в окошках словно чуть потускнел и поугас.

Однако испугал Фёдора отнюдь не туман. Со стороны сада, по тропке между деревьями и малинником, не спеша шла девушка. Высокая, в старомодном платье, она шагала так плавно, будто не касалась земли, а плыла над ней. Только чуть колыхался подол, да и колыхался ли? Туман уже настолько плотно укрыл землю, что различить ноги незнакомки в нём было трудно.

Сдавленно пискнув, Федя дёрнул ручку, но дверь не открылась. Он потянул сильнее – без толку. Вцепившись обеими руками, парень принялся дёргать ручку, нервно оглядываясь через плечо на приближающееся видение. Ему казалось, что он уже различает и ручейки воды, стекающие с платья девушки, и отсутствующий невидящий взгляд. Возможно, писатель заорал бы, но язык прилип к нёбу, так что Фёдора хватило только на невнятный хрип, походивший на вздохи запыхавшегося от быстрой ходьбы старика.

Что-то мелькнуло справа, оставляя за собой завихрения в тумане, и у нижней ступеньки появился большой чёрный кот. Федя, перестав рвать дверную ручку, уставился на зверя. Жёлтые глаза-фонари внимательно оглядели девушку, теперь бывшую всего метрах в двадцати от дома, потом строго посмотрели на парня. Низкий басовитый голос, странно не вяжущийся с открывающейся кошачьей пастью, поинтересовался:

– Развлекаемся, гражданин?

Фёдор страдальчески хрюкнул и мир, перевернувшись, ушёл у него из-под ног.

* * *

– Сильно стукнулся? – голос был девичий, и в нём даже слышались нотки встревоженной заботы.