Мольфарица

1.

.

Бушевала гроза над горой… над горой Мольфарицей. Синие ветвистые молнии, как вены, по которым течёт гнев небесный, трещали, скручивались, извивались, пронзая небо. Заставляли корчиться в постелях от страха тех, чья совесть нечиста. Пугали и тех, кто сам не сотворил никакого зла, но жутко боялся неведомых сил, чувствуя себя перед ними беззащитным, открытым, как на ладони. Ночь ли, день ли, чёрный лес вокруг, только на вершине одинокая изба, рядом с которой ни человек, ни зверь зазря не ходит. В такую грозную ночь — подавно никто носа не высунет, в любом убежище затаится, лишь бы переждать буйство природы.

Или даже не природы, а иной силы. Не зря говорят, что молнии мечет с неба рука Бога, куда попало они не падают, цель им определена свыше. В ветре ураганном несутся демоны, забирать слабые души, а градовые тучи тащит по небу слепая шаркань — длинная гадина, вроде дракона, которой ничего не стоит переползти горы. Путь шаркани указывает ее пастух — демон витренник. И если не пронзит ее копьем из молнии святой Юрий Драконоборец, только очень сильные мольфары сумеют отогнать град от полей, защитить урожай. Они могут померяться силами с грозой, градом и бешеным ветром, несущим смерть и разрушения. Говорят, только светлой душе это по силам…

В дверь одинокой избушки на вершине горы отчаянно постучали. Тут же сверкнуло вокруг так, что даже сквозь закрытые ставни и наглухо закрытую заслонкой печь просочился синий отблеск. Лучи, как иголки, искали любую щель. Сразу грянуло, будто ещё одна гора упала сверху на крышу старого дома. Его заклятые стены не боятся огня. Ни пожар изнутри, ни молния снаружи его не брали. Черные бревна казались обугленными от многих ударов молний, но жидкий огонь только растекался по дому, теряя силы, словно были его стены из железа, а не из дерева.

— Кто ходит в такую ночь открыто? Живой ли, неживой, отзовись! — Хозяйка дома, известная мольфарица, не дожидалась, пока завоет снаружи, станут окликать ее на разные голоса, наводить морок… Нельзя отзываться духам. Но если силу имеешь, спросить их можно. Хозяйка дома взяла лампу с освященным маслом и подошла к двери.

— Откройте, тётенька мольфарица! Я человек, — донесся тонкий голосок. — Пришла к вам в ученицы проситься, да заплутала, засветло на гору не вышла, попала в грозу. Ой, страх! Откройте, я тут пропаду! Так сверкает, как днём ясным видно! Вы посмотрите в окошко, я тут, под крыльцом прячусь от ливня!

Над дверью мольфарицы висели обереги, порог был посыпан освященной солью, чтобы чужие не входили. Мольфарица закрыла глаза. Сквозь запертую дверь она видела худенькую девочку лет десяти-одиннадцати, с огромными испуганными глазами и светлой косичкой. Бедно одетая просительница куталась в мокрый платок, который закрывал ее почти до колен.

— Назови своё имя и откуда ты родом? — хозяйка всё-таки опасалась без проверки открывать дверь в такую злую ночь.

— Нет у меня больше своего имени! Родового у нас вовсе не было. И мать, и бабка моя родились незаконно, потому говорят, у меня дар ведовский проснулся! Слышу, чего никто не слышит, вижу, чего другие не видят. Я оставила свой род и прошлое за вашим порогом, прошу, возьмите меня, научите, дайте новое имя, нет мне жизни среди людей! Если не смогу, как вы, помогать людям силой природы, сгину одна в лесу! Так лучше уж сразу, прямо здесь…

Мольфарица открыла дверь. На пороге, подсвеченный бледно-розовыми и фиолетовыми вспышками, дрожал детский силуэт.

— Входи, дитя. Согрейся и поешь. Об учебе после поговорим…

Девочка скользнула в избу. Ярчайшая молния полыхнула снаружи и последний громовой удар сотрясли гору, прежде, чем дверь закрылась и наступила тьма и тишина.

2.

***

В доме знахаря деда Евсея восточное окошко сделано из особого закалённого свинцового стекла. Может, единственное окно во всех селениях по эту сторону Карпат, оно не закрывалось в страшные ночи ставнями. Как бы ни бесновались снаружи духи, вода и ветер, знахарь их не боялся. Он предпочитал знать, что там на самом деле бродит, свистит и воет. Конечно, окно было трижды закрещено перед закатом солнца. Сегодня — ещё раньше, когда налетел ветер с гор. Прочитаны молитвы, в четыре угла заложены обереги из сухого купальского папоротника и освященного мака. Но младшему внучку знахаря всё равно было жутко глядеть, как блещут над лесом сверкающие стрелы молний.

— Деда, ух, грянуло-то! Прямиком в маковку Мольфарицы! Думаешь, ее дом ещё стоит?

— Да что ей сделается, Стефанчик, — отозвался дед. — Спи! Дом у нее заговорённый, больше ста лет уже стоит… И сама наша мольфарица — знатная громовица, дождика не боится. Возьмет грозовой прут да разгонит все тучи градовые…

Дед стоял под окном, глядя на вершину горы, нависающей над селением. Вокруг нее искрилась корона молний. Такой грозы давно не было.

— Не бойся ничего, Стефанчик. Нас молния не достанет. Коли сперва сверкнуло, а только после через несколько мгновений — грохнуло, значит, гроза далеко. Страшно, когда одновременно — значит, близенько ударило. Для того я окно и не затеняю, чтобы всегда знать… И ты не бойся чего попало. Вокруг нас так много страшного, чтобы страх зазря по пустякам тратить…

Восьмилетний мальчишка вздрогнул, плотнее завернулся в одеяло. В комнате деда они были одни. Старшая сестрица с мужем и дедовым правнуком, сладко спящим в люльке под любой адский грохот, — у себя, в пристройке, на другой стороне дома, с окнами во двор. Мать с отцом занимали большую комнату, бывшую одновременно гостиной, кухней и родительской спальней. Иногда мать брала младенца на ночь к себе, присмотреть. И все они, наверно, спят, закрывшись толстыми ставнями, укрывшись с головой, сжавшись под ненадежной крышей. Дед — не такой, ничего не боится! С ним рядом спокойно, он как старый вековой дуб, от которого отскочит любой топор. Ничем его не возьмешь.

— Деда, расскажи что-то, я и засну, — попросил внучек.

— Что тебе? Сказку?

— Расскажи снова про нашу гору!

— Знаки я над ней вижу недобрые, вот что внучек, — негромко бормотал старый знахарь. — Спи, не мешай мне слушать. Вдруг, гроза чего и расскажет. Ты сам себе расскажи про гору. Вспоминай, что от меня слышал, и спи… — Дед на мгновение обернулся и словно бросил кистью капли сонного зелья. Невидимое облачко окутало постель мальчика, запорошило его ресницы сонной росой. Стефанко поплыл в страну дрёмы, слыша издалека голос деда…

«Среди всех гор самую сильную для чародейства зовут Мольфарицей. На учёных картах те горы именуются по-иному, и никто, кроме местных, не угадает, которая из гор — место силы. Но все, кто рядом живут, без ошибки укажут.

Часто селится на такой вершине колдун-босоркай, ворожея или мольфар. Они силу имеют и от горы ее умножают. Непростые люди. Могут творить светлые дела, но могут и зло наслать, это уж у кого к чему больше душа лежит… А бывают ещё с детства посвященные или потомственные. Тех зовут немного иначе. Потому и нашу мольфарку все зовут мольфарицею, помнят, что отец ее когда-то жил на нашей горе… Сильный чародей был. Градовик! Тучи гнал ореховым прутом, урожаи по всей долине спасал, молнии от стогов отводил. Ни одной градины при нём на поля не падало, морозы винограда не жгли, засухи нас не палили.

А гора наша из особенных. Поначалу ее прозвали Шишак. Потому что вся она от подножья покрыта густым черным бором, сперва мешаный лес, потом ельник… очень мало дубов, но зато грибов и трав — на всех хватит. А вершина у нее голая. И не просто ровный зеленый купол, где пастухи на лугу отары пасут. Купол с макушкой, в центре на нём — шишечка. В точности похожа вершина издали на древний шлем витязя. А на самой шишечке стоит заговорённая изба, где живёт хозяйка. Потому, для чужих — Шишак, а для нас — Мольфарица.

Да как не скажи, всё одно – лысая гора. На них в старые века алтари древним богам складывали, у нас ещё и сейчас Чёртов камень под вершиной торчит. Потом ведьмы на шабаши часто летали, русалки под луной плясали. А теперь прекратилось. Коли есть у горы хозяин (или хозяйка), так оно и потише вокруг от нечисти. Но сегодня что-то разгулялись, не к добру…

Знаешь, внучек, почему лысые горы притягивают всякое волшебство? Люди думают, потому, что там ближе к небу. Дым от жертвенника быстрее дойдет, звезды и молнии хорошо видать, знаки на открытом небе читать… Всё так, да только лысая макушка, что для человека, что для горы — плохая примета. Мёртвое место, открытое всем ветрам, духам и демонам, граница нашего мира. Места жертв, места казней. В одной местности на востоке, свою лысую гору они так и назвали — Череп. По-ихнему — Голгофа… Говорят, под ней зарыт череп первого человека в мире. А на ней казнили преступников…

Непростое место — лысые горы, ох, непростое. Вот и наша Мольфарица хранит сколько тайн!

3.

***

Поселилась пришлая девчонка на вершине горы, в избе мольфарицы. Люди ее часто видели. То корзинку за мольфарицей несёт, травы в лесу собирают, то в селение на ярмарку спустятся, яркие ленты, нитки выбрать, мёд, сыр попробовать у разных хозяек.

Так-то мольфарам всё на гору приносят, когда идут к избе за советом и помощью. Но мольфарица любит сама проверить, чтобы ей несли самое лучшее. То по самым дальним хуторам ходит, к роженицам. Или если сильно захворал кто, лекарства приносит.

А девочка с ней. Имени ее никто не знал. И не спрашивали, боялись. Сразу слух пошёл, мольфарица готовит себе помощницу. К непростым, известно какое отношение в народе — сила у них. А от чужой силы все стараются держаться подальше, чтобы ненароком не зацепило. Случись что, сразу бегут на поклон к бабкам, знахарям, кузнецам, мельникам, пасечникам. Раньше, чем к священнику или городскому лекарю. К ним обращаются, только когда уж совсем никакой надежды нет. Первое дело — к бабке. А за глаза зовут всех знающих, кто книжной, житейской мудростью или ремеслом владеет, — колдунами и ведьмами. Боятся их. Задабривают, так же, как окрестную нечисть, сидящую в каждой горной речке, за каждой лесной корягой. Боятся и уважают.

Вот и за девочкой, бедно одетой сироткой, сразу шепоток потянулся. Хоть мала, а непростая, сразу же видно! Как идет, не оглядывается, по сторонам не смотрит, голову высоко держит. И в глазах у нее что-то странное, нездешнее, чужое мелькает. Будто лунный отблеск под солнцем. Большие глаза, ясные, а как будто туман в них. Никогда не поймёшь, о чем думает. И холодом от нее веет. А коса у нее светлая, очень светлая, но не льняная, не русая, как у нормальных детей, словно пеплом присыпанная. Голос тихий, вежливая такая, мышка серенькая, ходит бесшумно… говорят, бабы присматривались, даже и следов за ней нет! Не к добру это, ох, не к добру.

Может, из подменок она? Лесные богинки да русалки матери такое дитя подкинули, говорят, случается, если мать вечером не доглядит, что-то у соседок попросит или, наоборот, своё отдаст, тут они, тут как тут. Настоящую девочку себе, в хоровод забрали, а подменку — в колыбель, если оберег там не сильный был. Семь лет она незаметно растет, только плачет и болеет чаще обычного ребенка, а как проявится дар — поймут люди, кто да откуда. Вот так юную ведьму из родного села и выгнали. Иначе, откуда она взялась? А как сама через лес на гору прошла, и никто ее не тронул, нечисти-то вокруг сколько!

Иногда идёшь к мольфарице за полезным зельем каким, так вся трясёшься, хоть и не одна, подруги рядом. А если дело секретное, да одной приходится на гору идти… на каждый шепот и треск озираешься, любой малой пташки боишься. Хоть тропа и знакомая, а случиться там может всякое. Дикое место!

Так судачили по селу и дальним хуторам, а девочка действительно не боялась ходить по глухим местам. Чувствовала себя в лесу точно дома. Все тропки изучила, ходила не оглядывалась. На стоны болотников, вой упырей, танцы навок да майек никакого внимания не обращала.

На осеннее равноденствие привела ее мольфарица под Чёртов камень. Стоит он на границе верховинного луга и леса. С одного его боку — яркое солнце светит, а с другого — чёрная тень лежит. И очаг — круг каменный, с древних времен сохранился.

— Видишь круг, дитя? Пастухи никогда в нём костра не разводят и под камнем не то что спать, отдыхать не присядут, хотя место удобное. Только ведьмы, если рискнут сунуться на гору в одну из особых ночей. Положи в круг то, что принесла, — велела мольфарица. И сама тоже достала маленький белый свёрток. Развернула чистую полотняную салфетку, открыв кусок свежего сыра, и положила почти в центр круга. Девочка положила своё приношение рядом, на такой же белой салфетке.

Две маленькие головки сыра белели на чёрном жертвеннике.

— Сейчас ещё можно отказаться, — предупредила мальфарица. — Если ты пройдёшь посвящение — обратной дороги нет.

— Я пройду. Смотрите! Темнеет! — девочка широко распахнула глаза, глядя, как на них надвигается тень от камня. То ли чёртов камень рос, то ли солнце стремительно падало в небе, то ли тень сама по себе росла?.. В несколько мгновений приношения в кругу камней и две стоящие рядом женские фигуры накрыла плотная тьма. Замелькали вокруг жуткие синие лица, словно нарисованные молниями. Сквозь вой ветра странные голоса окликали мольфарицу и ее помощницу, обещали исполнить любое желания, зазывали в чудесные края, где никогда нет зимы и нет смерти…

— Не подавай голоса, — заранее шепнула девочке мольфарица. — Только отзовешься, дух непременно тебя утащит, закружит, душу начнет пить!

Долго длился вихрь духов, нежные голоса казались ангельскими, но не получив ответа, рычали, шипели и слышалась в них ярая злоба. Голоса и лица приближались, сила тьмы тянула руки к девочке, но скрюченные синие пальцы отдергивались, рассыпая фонтаны искр. Стоило духам близко заглянуть в глаза юной помощницы мольфарицы, как они рассыпались прахом и улетали, как дым от костра.

— Первое испытание ты прошла, — сказала мольфарица, когда вокруг посветлело. — Посмотрим, что со вторым… Да как же так?! — она невольно вскрикнула, увидев их подношения духам горы.

Два куска сыра по-прежнему лежали рядом. Сыр мольфарицы белел, только два десятка крупных муравьев — посланцев от леса, сбежались в нему. А кусок сыра, положенный на алтарь девочкой, превратился в сплошной клубок змей и червей. Под извивающимися телами ползучих гадов, дерущихся за каждую крошку жертвы, сыр был даже не виден. Только блестящие черные тела ужей и гадюк, серые жадные лапы и рты ящериц, без счета муравьёв, жуков, червяков и кто только не сбежался на угощение.

4.

***

Почти полгода в зимние холода люди жили от праздника к празднику, а в другое время сидели по своим норам и хуторам, стараясь лишний раз не ходить в горы. Тем, кто хворост собирал и капканы на зайцев ставил — приходилось ненадолго уходить в лес. Но старались обернуться до темноты, а в короткие зимние дни это нелегко.

Новостей в их долину под горой приходило мало, собирались по самым большим хатам, вместе пряли шерсть, вязали теплые носки, ткали пастушьи одеяла, пели песни, пересказывали страшные сказки. Полутёмную хату, где лампы золотыми островками разгоняли мрак, заполнял до краев старческий голос…

— Однажды, одна очень красивая девица (не из нашего села, это где-то за горой было) полюбила хорошего парня. Погуляли они немного, только не захотел парень на ней жениться, слава о ней шла недобрая, будто бы она — ведьма. Ну сама ведьма или нет, не знаю, врать не буду, но что дочь колдуна — точно. Родители запретили парню жениться на ней и нашли ему другую невесту. Небогатую, но скромную, из хорошей семьи.

Как они свадьбу сыграли, прокляла их колдунова дочка. А сама и вовсе куда-то сгинула. Ровно год не показывалась, так что люди забывать о ней стали. Или думали, нет ее уже в наших краях. Зря надеялись!..

Вот узнала она, что у парня, которого она себе выбрала, дитя от молодой жены родилось, вызвала их ночью к церкви, дескать, надо мир заключить, забыть старое, хочет она получить их прощение за проклятье. Почему ночью? Известно, почему, днем-то она к церкви не подойдет, да и люди увидят — прогонят ее, боясь, что сгорит церковь, если нечистая душа в нее зайдет. А там на задворках старое кладбище было, там они и встретились. Бывший жених, его молодая жена и бывшая невеста, дочь колдуна.

«Протяни мне руку, — говорит она бывшему жениху, — забудем прежние обиды…»

Он хотел пожать ей руку, тут она и ударила его ножом в сердце. Не простила. И жену его тоже убила. Их тела бросила в старый сухой колодец, там же, за церковью. В нем давно воды не было, думала, не найдут их там. Пошла к ним в дом, взяла из колыбели спящее дитя и тоже бросила в колодец.

Больше дочь колдуна люди не видели. А всю ночь по деревне слышали, как в колодце плачет ребенок. То в одном дворе тревога, то в другом. Только они все заглядывали в свои колодцы, а там ничего не было.

Назавтра церковь загорелась. Прибежали люди, всё село, давай тушить… а воды рядом нет. Кто-то побежал к старому колодцу, не подумал в суматохе, что он давно сухой, заглянул… а оттуда вода пошла. Поднималась и поднималась, пока не хлынула через край. А посередке, где вода воронкой крутилась, дитё в белых пеленках, как в люльке.

— Ох, страсти какие! Погасили-то церковь они?

— Погасили пожар, все иконы уцелели, только двери заново пришлось вешать — сгорели. Всё равно то село скоро вымерло. Стоит пустое — нехорошее место. Никто мимо не ездит, в их сторону не сворачивает. Все хаты пустые стоят. Кто успел, тот сбежал подальше, остальные умерли. Но ещё долго после того случая по другим деревням кричали колодцы. Детский плач из глубины людям слышится. А ребенка-то нет. И у нас было… помните, лет пять назад?

— Уже шесть! А дитё-то спасли? И кто был у них мальчик или девочка?

— Да так и не знают, успели дитё живым достать али нет. Но родителей убили, точно. Вроде, девочка у них родилась. И любили они друг дружку, хорошо жили. Парень только наваждение дочери колдуна забывать стал, а вон как вышло. Потому что о брошенных невестах парням никогда забывать нельзя…

— Это точно! Не дай Боже, девка с обиды отравится или утопится, и пойдёт потом неверному жениху являться! Семь лет являться будет! Кому нужно такое счастье?

Мужчины громко смеялись, шутили, стараясь перебить повисший в избе липкий холодок. Каждого, от мала до велика, холод задел хоть одним когтем. Бабка Катерина, что рассказывала историю, укоризненно качала головой, осуждая легкомыслие молодых. Ее пальцы продолжали ловко крутить веретено и тянуть серую шерстяную нить. Бесконечную, как зимние вечера.

5.

***

По весне сразу четыре хозяйки сговорились забраться на гору к мольфарице. У каждой были свои вопросы, у кого о муже-пьянице, у кого нет мирной жизни со свекровью и дитя постоянно плачет, у кого болел зуб, а идти к деду Евсею тётка боялась — знахарь зуб точно вырвет!

Горпина, бойкая чернокосая девка с острым языком, мечтала, конечно, чтобы только на нее все хлопцы заглядывались, хвостиком за ней ходили. И на танцах первая, и пела неплохо, но никак не могла выбрать жениха. Не сватали ее, вот и всё. Не то чтобы слишком перебирала, но характером не сходилась: побаивались ее парни, она высмеять могла и распустить о них такие слухи подружкам, что женихи старались от Горпины держаться подальше. Храброго, чтобы не боялся ее языка, пока не нашлось, а время идёт… весна на дворе!

Собрали побольше еды, пораньше вышли, вот к обеду мимо Чёртового камня и прошли. А оттуда уже рукой подать до вершины. Обгоревшая от молний изба чернела на фоне ясного неба.

Мольфарица была в огороде. Сразу встретила гостей, ее даже звать не пришлось. В дом не пустила, выслушала, сама ушла в избу. Вскоре вынесла каждой просительнице, кому оберег, кому настойку лекарственную. А Горпине сказала:

— Язык у тебя, девка, змеиный. Острый, как жало! Вот возьми. То, что в этом мешочке, заваришь и три раза, когда голову мыть будешь, в последнюю воду добавь. Заблестит твоя коса и хвостом за ней женихи пойдут, как привязанные. Только долго не перебирай, приворот-то не вечный!

— А на сколько хватит, на год?

— На год, может, и хватит, как пойдёт, — покивала мольфарица, глядя куда-то в сторону. В ее глазах словно клубился горный туман, поднимающийся из глубоких ущелий. По селу болтали, она видит будущее.

Довольные просительницы пересказали ей все новости из долины, и сами узнали, кто делается у соседей. Избушку мольфарицы навещали пастухи, лесорубы, даже приходили просители с той стороны горы. Все приносили ей свежий хлеб, сыр, молоко и сплетни.

— Помогите мне занести всё на крыльцо, — попросила она. — Только за порог не ходите. Слышите? И всем передайте, чтоб без спросу никто мой порог заступить не смел! — мольфарица возвысила голос. — Я предупредила! Или пеняйте на себя.

— Ой, — всплеснула руками тётка, у которой мигом перестал болеть зуб. — А где ж девочка твоя? Девочка у тебя была, скромная мышка, всюду с тобой ходила. Здорова ли?

— Вон там она на грядке лежит, где голубые колокольчики выросли. Красивые, правда? — мольфарица усмехнулась недобро. — Я не сеяла, видно, ветер занёс…

Гостьи заахали, спросили, что случилось? Неужели, хворь какая зловредная? Или дикий зверь напал? Дитя ведь совсем… жалко…

— Оказалась сиротка не девочкой, а демоницей, присланной убить меня. С виду тихонькая, а внутри — тьма кромешная. Нечистый дух в ней сидел, силищи огромной, еле избавилась. Хату до сих пор освящаю. Без меня тут не шастайте, и своим передайте, опасно! Ну, соседки, доброго вам здоровьечка. Легкой гладкой дорожки!

Ошалелые просительницы натянуло улыбались, кланялись, боясь повернуться спиной к мольфарице, чтобы не обидеть ее. Изо всех сил они старались отвести глаза от грядки с крупными колокольчиками. Но их как магнитом тянуло туда, глаза сами поворачивались, грозя вывернуться из орбит. Небесного цвета колокольчики тихонько кивали под ветром.

6.

***

— Что нового, соседушки? Какие вести, все ли здоровы?

Хозяйки с дальних хуторов сходились в селение на ярмарку нечасто, под новую луну. Но уж когда сходились, не могли начесаться языками. Если даже случалось то, о чем селение боялось говорить, соседки под большим секретом всё равно обсуждали всякое происшествие. Пропажа девочки-ученицы с горы селение почти не волновала. Сироту никто не знал, некому было о ней вспомнить. Гораздо сильнее будоражила воображение сама мольфарица. Несколько хозяев с разных дворов даже остались на краю базарной площади, когда все разошлись. Болтали и всё никак остановиться не могли.

— А вы заметили, взгляд у нее стал чудной, будто туманный. Глядит вдаль, а чего рядом не видит, — шептала бабка Катерина. — Я ей монетку серебряную протягиваю за ладанку нашёптанную, а она не берёт! Оставила ей грошик, да пошла. А мольфарица мне и говорит…

— Чего? Серебра боится? Ты сама видела? Ой, бабоньки, дело недоброе… — всполошилась тётка, у которой недавно болел зуб. — Никак тёмная сила нашу мольфарицу к себе перетянула! Ах, страсти-то… как же мы таперича?..

С прилавка опрокинулась и со звоном лопнула на камне кринка козьего молока. Пока хозяйка, только что нарочно сменявшая своё коровье молоко на козье с хуторов, полезное для старых и малых, причитала над белым озерцом, другие тетки оглядывались, трижды крутились на месте и суеверно плевали через левое плечо.

— Ты не перебивай, — шикнула на паникёршу бабка Катерина. — Она мне говорит: «Ступай, Катерина, да под ноги смотри. Не ровён час споткнешься…» И знаете, что? Я на обратном пути, уж до самого низа горы дошла, так у реки, гляжу, девки плещутся. В белых сорочках и веночках, вроде не наши… Русалки! Что ж так рано выползли-то, думаю… И загляделась, а там корень из земли — уж я и полетела. Глядь — девок-то и нет, только нечеловеческий смех долго слышался издаля, а может, у меня в ухе звенело.

— Так рано появились, — бормотала молодая вдова Ирина, та, что осталась без молока. — А что же рано? Пора уж. Всегда до Пасхи первый раз показываются…

— Точно я говорю, нечистая сила изо всех щелей лезет! Мужики в лес ходить боятся, без дров сидим! Неладно что-то, ой, неладно с мольфарицей. А ну как она этим летом не сможет градовые тучи отвести? Говорят, только светлая душа это может. Ой, людоньки, что ж с нами-то будет? Ну как град урожай побьёт?

— Да не кликушествуй, Мотря, видали мы намедни мольфарицу у нас на хуторе. Ходила, как обычно, всю хату обошла от зла закрыла. Питье невестке для прибавки сил после родов оставила, хорошее. Только я позабыла, она уж далеко ушла, а тут дитя как раскричится, всю ночь успокоить не могли. Забыла оберег от криксов попросить.

— Лучше уж не ходи к ней, — махнула рукавом Мотря. — Дед Евсей оберег не хуже сделает и дитя от ночниц отчитает. Ой, что за напасть? Кыш! — откуда ни возьмись, из-под прилавка выскочила кудлатая рыжая собака, толкнула Мотрю под колени и опрокинула на землю. Соседки кинулись поднимать подругу, а псина нагло сунулась к луже и лакала молоко.

— Кыш! Ведьмино отродье!

— Ты не гони собачку, пусть попьёт, — тихо попросила вдова Ирина. Все сочувственно примолкли. По селу знали, что Ирина, потеряв мужа, лишилась и ребенка. Она осталась беременной, да слишком горевала, не выносила… Вот теперь и даёт щедрую милостыню в церковь, кормит птиц да бродячих собак за помин души нерожденного дитяти. Ирина строго глянула на Мотрю:

— Не наговаривай, Горпине мольфарица помогла. Видали, как за ней теперь женихи вьются?

— Та я что, и мне помогла, с зубом-то. Только вот, какой силой? Ох, соседушки, говорю вам, как бы хуже не вышло!

Вдоль улицы пронёсся вихрь, закрутил пыль, вырос до настоящего смерча. Сорвал матерчатый навес с пустого прилавка, бросил на землю. Хозяйки с визгом кинулись врассыпную. А вихрь хватал их на ноги и за юбки, не давал убежать. Пришлось им схорониться за прилавком, переждать ветер.

— Ох, точно черти летят, такой вихрь зря не бывает, — со знанием дела сообщила бабка Катерина, отплевываясь от пыли. — Как бы плохой смерти рядом не было. Витренники завсегда за пропащей душой летят!

— Так это не у нас, — живо включилась Мотря. — То Гришка Косой в соседнем селении третьего дня помер. Отец Роман ездил отпевать, да не стал. Говорит, след от веревки на шее, нечистое дело, не возьму греха на душу, самоубивца отпевать.

— Третьего дня, а черти только сейчас за душой летят? — заспорили соседки. — Может, это не Гришка? А кто их знает, витренников, до или после смерти они летят? Катерина, как скажешь?

— Не ведаю, да только мимо, мимо, летите мимо! — бабка высунула руку из-за прилавка и крестила вихрь, шепча молитву. Смерч прокатился по всей базарной площади и пропал где-то у колодца, на перекрестке. Куда пошёл, соседки не видали, но ветер стих так же мгновенно, как начался. Отряхиваясь и ворча, соседки расходились по своим дворам.

Далеко-далеко над ними на пороге заговорённой избы дико хохотала мольфарица. Вокруг неё, огибая всю гору широким кругом, летел ветер. Хохот подхватывало эхо и уносило по ту сторону Карпат.

7.

***

По десятому разу пересказывала всем Мотря, как ходили они на гору. Как мольфарица окурила больной зуб чесноком, перевязала запястье ниткой, покатала яйцо по блюдцу и всё прошло. Но усмехалась мольфарица недобро, показывала могилу ученицы и наказала никому не ходить к ней в дом, если ее нет рядом. Да только кто Мотрю слушает?

Граня — самая домовитая и богатая хозяйка с хуторов, пошла на гору, чтобы взять сильный порошок для огорода. Урожай от него в три раза лучше. Мольфарица обещала дать, когда спускалась недавно к соседке — роженице с малым дитём.

Поднималась Граня знакомым путём, да заплутала в лесу, видать, леший закружил. Хотела до полудня обернуться, а на два часа позже вышла она из леса на луг и поднялась по открытому склону на самую вершину, к избе.

— Мир дому сем! Эй, где, хозяйка? Покажись! Помнишь, обещала ты мне средство для укрепления корней, чтоб помидорчики с огурчиками сильными росли, кустились и плодились, а картошку мою ни одна зараза не брала, помнишь? — Граня озиралась и звала в пространство, но мольфарица не показывалась.

Дверь дома была чуть приоткрыта. Сверху под крышей свисали обереги, перед порогом белела полоска соли. Граня осторожно переступила защиту от незваных духов и толкнула дверь. В избе было пусто, но не тихо. Шепот полз по углам, потому и решила Граня, что там кто-то есть.

— Эй, кто живой? Хозяйка? Ты ворожишь, что ли? Может, я не вовремя, так я позже зайду… — Она хотела быстренько уйти, но страх не дал ей обернуться к порогу. Необъяснимый ледяной страх, который посещает многих на кладбище и при покойнике, дунул в лицо огороднице. Она заметила, что комната давно не метена и по углам заросла паутиной. На столе лежали два больших массивных перстня, один из громового дерева, с вырезанной на нем головой бородатого чёрта-аридника, другой из редкого сплава с невероятным названием — нейзильбер, в виде свернувшейся змеи, кусающей себя за хвост. Мольфарица использовала эти перстни во время всех обрядов. Граня удивилась, что сейчас перстни и даже сгарда в виде колеса с восемью спицами — символ солнца, которую мольфарица обычно носила на шее, лежат без дела. Так, выходит, ворожит в доме сейчас не она? А кто же? Кто тут?!

Граня прижала руки ко рту, подавив крик. Шепот стал явственней, он обволакивал, словно пытался затянуть, заставить подойти поближе. Шепот полз из огромного старого сундука темного дерева. Опалённое молнией, заговорённое, — поняла гостья. Сундук был выше, шире обычного гроба, но в нём вполне мог поместиться человек.

На крышке висел тяжелый кованый замок. Но Гране показалось, что крышка чуть поднимается и щель растёт, а из неё доносится свистящий шепот, словно змея смеётся.

С трудом хозяйка разобрала слова. Они звучали прямо у нее в мозгу, минуя уши:

Мольфарица-упырица хочет кровушки напиться,

Зря ты перешла границу, убегай скорей, сестрица!..

Когда слова повторились, оцепенение прошло и Граня со всех ног кинулась из избы. За порогом наткнулась на бочку с дождевой водой, опрокинула на себя медный ковш, облилась холодной водой, но не остановилась. Вслед ей неслось:

Мольфарица-упырица ищет, кем бы поживиться,

Не простит тебя, сестрица, зря ты перешла границу…

Граня бежала до самого леса и потом ещё долго по тропе вниз. Но скоро стала задыхаться, колкие стволы черных елей с обломанными нижними ветками всё чаще преграждали ей дорогу. Хуторянка цеплялась за них, как за поддержку, чтобы передохнуть. В очередной раз отдышавшись, подняв глаза, она дико вскрикнула.

На тропе внизу ей померещилась мольфарица. Не такая, как обычно, статная, полная сил, а сгорбленная сухая старушка. Она усмехнулась проваленным беззубым ртом, погрозила Гране костлявым пальцем и пропала.