Мой любимый психопат

Глава 1

Где-то капает вода. Упругие, тяжелые капли с противным щелчком разбиваются о бетон. Этот звук врезается в тишину, как молоток в мягкую глину. Он отсчитывает секунды моего нового, чудовищного существования.

Я пытаюсь дышать глубже, но воздух густой, спертый, пахнет плесенью, землей и страхом. Моим страхом. Тьма не просто окружает меня, она въелась в кожу, давит на веки, заставляет сомневаться, открыты они или нет.

Я пытаюсь пошевелиться, но грубые веревки впиваются в запястья и лодыжки, приковывая к холодному стулу.

Память возвращается урывками, как в дурном сне.

Смех. Громкая музыка из сабвуферов. Яркие фары чужой машины, остановившейся рядом, когда я шла от метро.

Знакомое лицо? Нет, незнакомое.

Сильные руки, зажимающие рот, сладковатый, тошнотворный запах ткани. А потом – провал.

И вот я здесь.

Сверху скрипнула дверь, и по стенам поползли желтые полосы света. Шаги. Не один. Несколько.

Они гулко отдаются в пустом пространстве, и каждый мой нерв натягивается до предела. Я вжимаюсь в спинку стула, пытаясь стать меньше, невидимей.

Трое. Я узнаю их. Те самые парни из машины.

Они выглядят так, будто только что сошли с обложки глянцевого журнала. Дорогие кроссовки, идеально сидящие джинсы, куртки, от которых пахнет деньгами. Их лица красивы, но пусты. В глазах – азартная искра, как у детей, которые вот-вот разорвут бабочку.

— Ну что, проснулась, красотка? – один из них, с хищной ухмылкой, делает шаг ко мне. Его пальцы скользят по моей щеке. Я дергаюсь, и по телу пробегает судорога отвращения. – Какая милашка, нам сегодня попалась. Оторвёмся на славу!

Его друг смеется. Достаёт телефон и снимает меня на камеру.

Третий просто смотрит. Его взгляд тяжелый, оценивающий.

Мне кажется, я вижу в нем легкую брезгливость, будто он испачкался обо меня взглядом.

Тот, что трогал меня, наклоняется ближе.
— Ладно, хватит болтать. Давайте уже развлечемся. Я первый.

От его дыхания, сладкого от коктейля, меня мутит. Сердце колотится так, что кажется, вырвется из груди. Я пытаюсь крикнуть, но из горла вырывается лишь хриплый стон. Парень с камерой смеется еще громче.

И тут раздается еще один шаг. Спокойный, уверенный. Он спускается по лестнице, не торопясь.
— Отойди от нее, Тёмыч.

Голос негромкий, но в нем есть сталь. Такая, что все замирают. Парень по имени Артем оборачивается с недовольной гримасой.
— Да ладно, Тох, мы же просто…

— Я сказал, отойди.

Он появляется в свете. Он не такой, как они. Выше, с идеальной осанкой. Дорогие часы на запястье блеснули в луче фонарика.

Его лицо… красивое, холодное, высеченное изо льда. В его глазах нет того тупого азарта, что у других. Там что-то другое. Расчетливое. Спокойное. От этого еще страшнее.

Он медленно обводит взглядом своих друзей, и те невольно отступают на шаг.
— Я что, неясно выразился? Никто ее не трогает. Рано ещё.

В груди на миг вспыхивает слабая, безумная надежда.

Защитник? Спаситель? Но она гаснет, едва успев родиться.

Потому что в его глазах нет ни капли сострадания. Нет гнева за меня. В них… интерес. Холодный, отстраненный интерес, с которым ученый разглядывает подопытную мышь в клетке.

— Ты серьезно? – фыркает Артем. – Мы ее привезли, а сами…

— Мы сделали так, как я сказал, – голос Антона не повышается, но в нем появляется опасная тишина. – Пока что. Теперь идите наверх.

Он не спорит, не уговаривает. Он отдает приказ. И они, эти наглые, самоуверенные мажоры, послушно, будто щенки, бредут к лестнице, бормоча что-то под нос.

Антон поворачивается ко мне. Он делает шаг. Еще один.

Его тень накрывает меня с головой.

Он молча смотрит на меня несколько секунд, и кажется, он видит не меня – испуганную, связанную девушку – а что-то другое. Какую-то свою идею, свой замысел, в котором я всего лишь пешка.

Он наклоняется. Его лицо оказывается в сантиметрах от моего. Я чувствую легкий аромат дорогого парфюма – древесины, кожи и чего-то горького. От него не бежит мурашками по коже, как от прикосновения Артема. От него кровь стынет в жилах.

— Тишина, – говорит он тихо, почти ласково, и его губы касаются моего уха. – Главное – полная тишина. Никаких истерик. Поняла?

Он не ждет ответа. Он выпрямляется, бросает на меня последний, ничего не выражающий взгляд и поднимается наверх. Дверь снова скрипит и с грохотом захлопывается.

Щелчок замка звучит громче, чем тот удар капли о бетон. Он ставит точку.

Я одна. В темноте. Связанная.

И меня только что спас человек, от которого стало в сто раз страшнее, чем от тех троих. Потому что я не понимаю. Совсем не понимаю, что ему от меня нужно.

И это незнание – хуже любого насилия.

Дорогие читатели, книга в процессе написания. Добавляйте в библиотеку чтобы не потерять.

Глава 2

Антон.

Дверь в подвал захлопнулась с глухим, окончательным стуком. Я повернул ключ в замке, ощущая плавный поворот хорошо смазанного механизма. Идеально. Все должно быть идеально.

Гостиная встретила меня громкой музыкой и возней. Артем и Марк дурачились, пытаясь поймать пультом от проектора Диану, которая визжала и уворачивалась.

Они уже нашли бутылку моего виски и наливали себе в бокалы без спроса. Как всегда. На огромном диване из белейшей кожи они выглядели как яркие пятна — кричащие вещи, громкие жесты, пустые глаза.

Мои друзья. Окружение. Декорации.

— Ну и что это было, Антон? — Артем оторвался от Дианы, его лицо было искажено брезгливой досадой. — Мы что, благотворительный фонд открыли? Там же девчонка…

Он сделал непристойный жест, и Марк громко заржал. Диана, наконец поймав пульт, уселась поудобнее, готовая к зрелищу.

Я медленно подошел к бару, взял свой бокал — хрусталь, тяжелый, холодный. Налил виски. Повернулся к ним, сделав глоток. Ощущение тепла, растекающегося по груди. Порядок.

— Она не для этого, — сказал я спокойно. Мой голос перерезал музыку, и Марк потянулся к телефону, чтобы сделать тише.

— Для чего же еще? — фыркнула Диана, играя с дорогими подвесками на своем браслете. — Выглядит как серая мышь. Хочешь позабавиться пустышкой? Раньше ты ещё никого не похищал…

Она посмотрела на меня с вызовом. Все они смотрели. Ждали объяснений. Как дети, которые не понимают, почему нельзя мучить кошку.

Я поставил бокал на барную стойку. Звук стекла о камень прозвучал как выстрел.

— Она моя, — произнес я, растягивая слова, вдавливая их им в сознание. — Моя добыча. Мое развлечение. И трогать ее будет тот, кому я разрешу. Пока что — никому. Включая вас.

В воздухе повисло напряженное молчание. Артем перевел взгляд с меня на дверь в подвал и обратно. В его глазах читалось непонимание и ущемленное самолюбие.

— Твоя? Ты что, вообще с ума сошел? Это какая-то… никто! С какого перепуга ты ее вообще украл? Мы просто хотели немного повеселиться, а ты устроил тут какой-то театр.

Я подошел к нему вплотную. Не агрессивно. Спокойно. Как хирург подходит к операционному столу. Он на мгновение отступил, попытался сохранить наглую ухмылку, но она получилась кривой.

— С какого перепуга — не тот вопрос, который ты должен задавать, Артем, — я сказал тихо, почти шепотом, так что им пришлось замереть, чтобы расслышать. — Правильный вопрос: “Антон, что ты собираешься с ней делать?”. И ответ на него тебя не касается.

Я видел, как дрогнула его гортань. Он боится меня. Они все меня боятся. И это правильно. Это единственное, что удерживает их от полного животного хаоса.

— Но… зачем? — встряла Диана, ее голос потерял надменные нотки и стал просто любопытным. — Она же обычная. Дешевка. В ее сумке не было ничего дороже жвачки. Зачем тебе такая?

Я медленно повернулся к ней. Улыбнулся. Я знал, что моя улыбка их пугает больше, чем крик. Она не добрая. Она… пустая.

— Именно потому, что она обычная, — ответил я, глядя поверх их голов, в огромное панорамное окно, за которым спал ночной город. Мой город. — Вы все слишком предсказуемы. Вы берете то, что блестит. То, что само просится в руки. Это скучно. А она… она другая.

Я сделал паузу, снова потягивая виски.

— Интересно посмотреть, как она гаснет. Как трескается этот хрусталь. Это куда увлекательнее, чем просто взять то, что уже и так податливо. Хочу её сломать. Уничтожить. Она думает что не такая, как все, я докажу, что она ошибается.

В комнате стало очень тихо. Музыка давно закончилась. Марк сглотнул.

— Ты псих, — выдохнул Артем беззлобно, с почти что восхищением. — Но… черт, это жестоко даже для тебя.

— Это не жестокость, — поправил я его, все так же спокойно. — Это эксперимент. А теперь, мне нужно продумать следующий шаг. Веселье на сегодня окончено.

Я не предложил им остаться. Не сказал “до свидания”. Я просто повернулся к окну, спиной к ним, давая понять, что разговор исчерпан. Я слышал, как они пошевелились, как перешептываясь, стали собираться. Через минуту хлопнула входная дверь.

Я остался один. В тишине своей безупречной гостинной. Я подошел к двери в подвал, приложил ладонь к холодному металлу.

Там, внизу, была она. Алиса.
Мой самый ценный эксперимент.

Хорошая девочка, которая скоро станет плохой.

Глава 3

Время в темноте потеряло всякий смысл. Я то проваливалась в тяжелый, кошмарный сон, то вздрагивала от каждого шороха, каждого щелчка капли. Голод и жажда свернулись внутри меня тугими, болезненными клубками. Но хуже всего была неизвестность. Эта ледяная, расчетливая тишина, что осталась после него.

И вот снова шаги. Твердые, размеренные. Тот самый ритм, от которого сжимается все внутри. Сердце тут же заколотилось, пытаясь вырваться из грудной клетки. Свет. Дверь открывается, и я зажмуриваюсь от болезненного яркого луча фонарика, который он направляет мне прямо в лицо.

Антон. Он стоит передо мной, осматривая, как скульптор свой материал. В руках у него какой-то предмет. Ремни… и что-то блестящее, металлическое.

— Сиди смирно, — его голос плоский, без эмоций, как у хирурга перед операцией.

Я не могу сдержать сдавленный всхлип, когда он приближается. Его пальцы холодные, когда он развязывает веревки на моих запястьях. Кровь снова приливает к онемевшим рукам, вызывая мучительное, игольчатое покалывание. На секунду в голове мелькает безумная мысль — ударить, оттолкнуть, бежать. Но куда? И его спокойствие парализует больше любой силы.

Он не развязывает ноги. Вместо этого его руки с ремнем оказываются у меня на шее. Я инстинктивно откидываюсь назад, пытаясь вырваться.

— Нет… нет… что вы делаете?

— Это для твоего же воспитания, — произносит он так же ровно, затягивая ремень. Холодная металлическая пластина прижимается к горлу. Раздается тихий щелчок. — Чтобы ты быстрее усвоила правила.

Ошейник. Он надел на меня ошейник.

Ужас, острый и тошнотворный, ударяет в голову. Я сковырнула пальцами кожу под холодным металлом, пытаясь подцепить застежку.

— Снимите это! — мой голос срывается на визг. — Меня будут искать! Мои друзья, соседи… меня с работы хватились уже! Меня ищут!

Он смотрит на меня с легким, почти ученым интересом, как на говорящее насекомое.

— Никто тебя не ищет, Алиса, — он произносит мое имя впервые, и от этого становится еще страшнее. Он знает меня. Он все знает. — Я обо всем позаботился. Твоя арендодательница получила деньги за три месяца вперед и сообщение, что ты уехала к больной матери в другой город. С работы ты уволилась по собственному желанию, написала заявление онлайн. Твоим подругам ты отправила голосовое сообщение, что встретила парня и укатила в романтическое путешествие. Очень эмоционально, кстати, получилось. Я доволен.

В его словах не было ни злорадства, ни хвастовства. Только констатация фактов. Холодный, бездушный отчет. И я поняла, что это правда. Он продумал все. Я исчезла, и мир даже не моргнул глазом.

Отчаяние, острое и всепоглощающее, затопило меня. Без мысли, без плана, чисто на животном инстинкте я рванулась с места, оттолкнув его в грудь. Стул с грохотом упал на пол. Я сделала два шага к лестнице, чувствуя, как гранит ступеней леденит босые ноги.

Я не успела сделать и трех шагов вверх.

Резкий, жгучий удар током пронзил шею. Мир взорвался белой, обжигающей болью. Мышцы сжались сами по себе, выдергивая тело из-под контроля. Я не кричала. Не могла. Воздух перехватило. Я рухнула на острый край ступени, и боль от удара ребрами смешалась с адским жжением в горле.

Тьма поплыла перед глазами. Сквозь нее я ощутила его приближение. Медленное, неспешное.

Он наклонился надо мной, перекрывая свет. Его тень поглотила меня целиком. Я, рыдая, пыталась отползти, но тело не слушалось, сведенное болью.

Затем его вес навалился на меня сверху, прижимая к холодному камню ступеней. Он не был грубым. Он был… неумолимым. Как скала.

Одной рукой он прижал мои запястья к полу над головой. Другой провел по моей щеке, смахивая слезу. Его пальцы были все такими же ледяными.

— Первый урок, Алиса, — его губы снова оказались у самого моего уха, а голос был тихим и спокойным, как будто ничего не произошло. — Не убегай. Это причиняет боль. А я не хочу причинять тебе боль без необходимости.

Я вся дрожала, всхлипывая, пытаясь хоть как-то вывернуться из-под него. Но он был тяжелым и абсолютно неподвижным. Каменным.

— Усвоила? — спросил он мягко.

Я молчала, захлебываясь слезами и собственным бессилием.

Он нажал что-то в кармане.

Снова удар. Короткий, но снова сбивающий дыхание и волю. Я закричала наконец. Тихо, сдавленно.

— Усвоила? — повторил он все тем же ровным, педагогическим тоном.

Я, рыдая, кивнула, прижимаясь головой к холодному камню. Сдалась. Сломалась.

— Хорошая девочка, — он отпустил мои запястья и поднялся, отряхивая ладони, будто только что испачкался о пыль. — Теперь можно и поесть. Встань и иди за мной.

Он повернулся и пошел вверх по лестнице, не оглядываясь. Он был уверен, что я послушаюсь.

И я послушалась. Поднимаясь на дрожащих ногах, с ошейником на шее, который жужжал тихой, зловещей угрозой. Я шла, потому что боялась очередного удара. Потому что он стер меня с лица земли за несколько часов и превратил в послушное, запуганное существо.

И самое ужасное, что где-то в глубине души я уже понимала — он был прав. Меня никто не ищет.

Глава 4

Свет резал глаза. После вечной темноты подвала даже приглушенное освещение его столовой казалось ослепительным. Я шла, пошатываясь, постоянно касаясь пальцами холодного металла ошейника.

Каждое прикосновение заставляло вздрагивать. Он был реальным. Это не сон.

Стол был накрыт так, будто мы собрались на изысканный ужин. Фарфор, хрусталь, несколько блюд, от которых исходил соблазнительный аромат. Мой желудок сжался от голода, но горло было сжато тисками страха.

— Садись, — его голос прозвучал с той стороны стола. Он уже сидел, разложив салфетку на коленях, и изучал меня тем же холодным, оценивающим взглядом. — Ты должна есть. Тебе нужны силы.

Я медленно, как во сне, опустилась на край стула. Мои пальцы сжали холодную резьбу стула, а не столовые приборы. Я смотрела на сочный стейк, на овощи, на бокал с водой. Все мое существо кричало о голоде, но мысль о том, чтобы есть здесь, с ним, под его взглядом, заставляла тошнить.

— Я не буду это есть, — прошептала я, и мой голос прозвучал хрипло и чужо.

— Ты будешь, — он отрезал себе кусок мяса, жевал медленно, смакуя. — Ты обязана меня слушаться. Во всем. Это правило номер один. Еда — часть послушания.

«Обязана».

Это слово сорвало где-то внутри последний предохранитель. Вся накопившаяся ярость, унижение, животный ужас — все это вырвалось наружу одним иррациональным порывом.

Я вскочила так резко, что стул с грохотом упал назад. Схватила тарелку с ненавистным, идеальным стейком и изо всех сил швырнула ее в стену.

Звон разбивающегося фарфора оглушил тишину. Кусочки мяса и соуса противно размазались по безупречной белой штукатурке.

— Я тебе ничего не должна! — закричала я, трясясь всем телом, сжимая кулаки. — Ты псих! Ублюдок! Я не буду тебя слушаться! Никогда!

Я ждала, что он рассердится. Бросится на меня. Ударит. Но он лишь медленно положил вилку и нож, аккуратно вытер губы салфеткой. В его глазах не было гнева. Лишь… разочарование. Как у учителя, когда отличник вдруг сделал глупую ошибку.

Он не встал. Он просто достал из кармана брюк маленький черный пульт и нажал кнопку.

Мир взорвался белой, обжигающей агонией. Я даже не успела понять, что падаю. Судорожный вздох, хрип, и я уже на полу, бьюсь в конвульсиях, сведенная электрическим током. Боль была всепоглощающей, абсолютной. Она стирала мысли, личность, оставляя только животный ужас.

Когда ток отпустил, я лежала на холодном полу, всхлипывая, не в силах пошевелиться. По щекам текли слезы, смешиваясь с пылью на полу.

Я услышала его шаги. Он обошел стол и встал надо мной. Медленно, не спеша, наклонился. Его пальцы вцепились в мои волосы у виска, больно зажимая их.

— Правило номер два, — произнес он ледяным, безжизненным тоном, — за истерики и порчу имущества следует наказание.

Он потянул. Больно. Я закричала, пытаясь вырваться, но мои ноги были ватными, не слушались.

Он тащил меня за волосы по полу, как мешок с мусором, к той самой лестнице в подвал, что вела обратно в ад.

Я цеплялась пальцами за щели между плитками, пыталась упереться ногами, но он был сильнее. Его движения были механическими, лишенными всякой эмоции.

— Нет! Нет, прости! Я буду есть! Я буду слушаться! — я выла, умоляя, но он, казалось, не слышал. Мольбы были просто еще одним фоновым шумом.

Он открыл дверь в черноту. Пахнуло сыростью и отчаяньем. Он толкнул меня, и я, не удержавшись, скатилась по нескольким ступенькам, ударившись плечом о бетон.

Дверь захлопнулась. Щелчок замка прозвучал громче, чем удар током. Я осталась лежать в темноте на холодном полу, вся в боли, в слезах, в запахе разбитой еды, который принес с собой сюда, на моей одежде.

Я снова была в клетке. И на этот раз я сама загнала себя обратно.

Глава 5

Время снова растеклось, потеряло форму. Я бродила по этому бетонному ящику, касаясь стен, как незрячая. Пальцы скользили по шершавой, холодной поверхности, находя лишь пыль да липкую паутину в углах. Голод из ноющей боли превратился в постоянное, тошнотворное головокружение. Жажда жгла горло.

И тогда я нашла их. За ящиком с какими-то старыми тряпками стояли две пластиковые бутылки с водой. Обычные, полуторалитровые.

Я набросилась на первую, откручивая трясущимися руками крышку, и жадно, большими глотками, стала пить. Вода была теплой, затхлой, но показалась мне самым вкусным напитком в мире.

Я выпила половину, потом остановилась, охваченная новой паникой — а вдруг это все? Я спрятала вторую бутылку и недопитую первую в самый темный угол, затаив их как сокровище.

Слабость накатывала волнами. Ноги подкашивались. Я прислонилась лбом к холодной стене, пытаясь прогнать туман в голове. Спать. Я так сильно хочу спать.

Но сон означает потерять бдительность.

Опустить щит. А здесь, в этой темноте, щит — это все, что у меня осталось.

С диким, иррациональным упрямством я снова и снова подходила к двери. Тыкала пальцами в щель, пыталась поддеть, дергала на себя, хотя знала, что это бесполезно. Металл не поддавался ни на миллиметр. Я била по нему кулаком, пока костяшки не содрались в кровь. Все тщетно. Это была не дверь. Это была стена.

В конце концов силы окончательно покинули меня. Я сползла по стене на пол, свернулась калачиком на холодном бетоне, прижав колени к груди. Дрожала. От холода, от голода, от страха. Слезы текли сами по себе, тихо, без рыданий. Я проиграла. Сознание уплывало в черную, бездонную яму. Я не боролась больше.

Я не знаю, сколько прошло времени. Часов? Полусна? Я проваливалась в странные, обрывочные видения, а потом вздрагивала от кошмаров и снова ощущала под собой холодный пол.

Проснулась я от странного ощущения. Холод сменился… мягкостью? Теплом? Я лежала не на голом бетоне, а на чем-то упругом и пружинящем. Я потянула носом воздух — и он пах не пылью и плесенью, а чистотой, свежестью, едва уловимым ароматом… лаванды?

Я резко села, и голова закружилась. В кромешной тьме я руками стала ощупывать пространство вокруг себя. Матрас. Не новый, но чистый. На мне лежал мягкий, толстый плед. Я сдернула его с себя, как будто это была змея. Сердце бешено заколотилось. Что происходит?

И тогда в темноте зажегся свет. Не яркий луч фонарика, а приглушенный, теплый свет настольной лампы, стоявшей на ящике у стены. Я зажмурилась, отшатнувшись.

Он стоял в нескольких шагах, прислонившись к стене. Смотрел на меня. Как всегда — спокойный, вымытый, одетый в идеально сидящие темные брюки и простую черную футболку. В его руке был тот самый черный пульт.

— Ты выспалась? — спросил он ровным голосом, без насмешки, без злорадства. Как будто мы с ним старые знакомые. — Время принять душ.

Я не могла вымолвить ни слова. Я водила пальцами по ворсу пледа, смотрела на матрас, потом на него. Мозг отказывался складывать эту картинку. Пытка и… забота? Злость и… лаванда?

— Я… — мой голос скрипел, как ржавая дверь. — Ты… как?

— Ты наказана, — пояснил он, как будто объясняя очевидное. — Но даже у наказания есть лимит. Гигиена — не привилегия, а необходимость. Встань и иди за мной.

Он указал рукой на угол, где раньше была лишь голая стена. Теперь там висело простое белое полотенце, а на полу стояли тапочки.

Я медленно, ошеломленно, поднялась. Ноги дрожали. Я ждала подвоха. Удара током. Насмешки. Но он просто ждал, с тем же терпеливым, ледяным спокойствием.

Он повернулся и пошел к двери. Она была открыта. За ней вела наверх лестница, освещенная мягким светом.

Я сделала шаг. Потом другой. Почувствовала под ногами тапочки. Взяла полотенце. Оно было чистым и пушистым.

Это было самое жуткое ощущение за все время моего заточения. Хуже ударов током, хуже голода. Эта непонятная, извращенная забота.

Она ломала меня куда вернее, чем грубая сила. Потому что я не понимала правил этой игры. Не понимала его. И это было страшнее всего.

Я зашла в ванную, и у меня перехватило дыхание. Все здесь было стерильно-белым, блестящим хромом и дорогим камнем. Ослепительно чистое. Как в журнале. И так же бездушно. Воздух был наполнен тем же слабым, дорогим ароматом, что и плед.

Я замерла посреди этого сияющего пространства, ожидая, что он уйдет. Но он не ушел. Он вошел следом, спокойно прикрыл за собой дверь и прислонился к раковине, скрестив руки на груди. Его взгляд был тяжелым и неотрывным.

— Время водных процедур, Алиса, — произнес он, и его голос гулко отозвался от стен. — Ты вся в пыли.

В горле встал ком. Сердце застучало где-то в висках, громко, предательски громко.
— Я… я сама, — выдохнула я, сжимая в руках полотенце, как щит. — Пожалуйста… уйди.

Он даже не пошевелился. Только чуть склонил голову набок, будто рассматривая редкое, непонятное насекомое.
— Стесняешься? Это нерационально. Я уже все видел. Раздевайся.