Мой свёкр - Санта Клаус

Глава 1

Алисия ненавидела запах корицы. Он был слишком сладким, назойливым, фальшивым. Как и все эти улыбки, гирлянды и обещания вечного счастья, которые город начал исторгать из себя с первым декабря. Её студия в бывшем промышленном квартале была единственным островком тишины — голые кирпичные стены, запах масляных красок, скипидара и старого дерева. Здесь не пели рождественские гимны.

Крис уважал её пространство. Он появлялся на пороге с двумя бумажными стаканчиками кофе, ни разу не принёс с собой ёлку или пряничный домик. Его визиты были редки, как оттепели посреди зимы — неожиданные и яркие.

Он вошёл без стука, как всегда. Ветер с улицы ворвался вместе с ним, укутанный в запах снега.

— Замерзаю, — сказал он просто, сбрасывая чёрное пальто на старый манекен. Под ним оказался простой серый свитер, обтягивающий плечи, которые казались слишком широкими для архитектора.

Он молча протянул ей кофе. Его пальцы коснулись её ладони — шершавые, холодные. От этого лёгкого прикосновения по спине пробежали мурашки. Так было всегда. Крис был ходячим противоречием: в нём была какая-то первозданная, почти звериная сила, которую он тщательно скрывал под маской вежливого отчуждения.

— Опять декабрь, — произнесла она, глядя в заиндевевшее окно. — Город превращается в открытку. Мне уже прислали каталог «подарков для любимых». Там были свитера с оленями.

Он не улыбнулся. Его глаза, серые, как ледяная гладь озера, скользнули по её незаконченной картине — мрачный, почти абстрактный пейзаж: чёрные сосны, упирающиеся в багровое небо.

— Ты права, — его голос был низким, глухим. — Всё это — мишура. Чтобы скрыть настоящую зиму. Которая кусается.

Он никогда не говорил о Рождестве. Ни о семье. За три года брака она знала о его прошлом меньше, чем о жизни случайного баристы из её кофейни. Сирота? Воспитанник суровых родственников где-то на севере? Он отшучивался, менял тему, а в его глазах на мгновение появлялось что-то неуловимое — то ли боль, то ли страх. Потом он мог схватить её и поцеловать так, будто хотел забыться, и в этих поцелуях была вся правда, на которую он был способен — жадная, отчаянная, временами пугающая физическая откровенность.

Он подошёл к окну. Его силуэт казался вырезанным из темноты.

— Алисия, — сказал он негромко. — Если со мной что-то случится... Не ходи к полиции. Не верь тому, что скажут. Просто... уезжай. Забронируй билет куда-нибудь на юг. Залейся солнцем.

Она замерла с кистью в руке. Краска — тёмно-алая — капнула на пол.

— Что за бред? С кем ты связался? Долги? — Её голос дрогнул.
Он обернулся. Выражение его лица было невозмутимым, но в глазах бушевала метель.

— Не долги. Наследство. От которого я отказался. Но, кажется, оно не отказалось от меня...

Он не стал объяснять. Подошёл, взял её лицо в ладони. Его руки всё ещё были ледяными.

— Запомни мои слова, — прошептал он, и его губы коснулись её лба. Этот поцелуй был не любовным, а каким-то... ритуальным. Печатью.

Потом он ушёл. Больше она его живым не видела.

Его нашли через три дня в городском парке, у подножия старой голой липы. Официальная версия: «Переохлаждение. Случайная гибель». Подумали, пьяный, заблудился. Сорокаградусный мороз той ночью работал как идеальный соучастник.

Но Алисия видела его тело в морге. Видела то, что не вошло в отчёт. На внутренней стороне левого запястья, там, где пульс, — странный знак. Не татуировка. Словно кожа сама по себе побелела и стянулась, образовав кристаллический узор, похожий на морозный цветок. Он не оттирался. Он был впечатан.

И запах. Не тление, не химия морга. Лёгкий, едва уловимый запах... хвои, промёрзшей земли и далёкого, чистого льда. Тот самый, что иногда витал на Крисе.

Она пошла в полицию с фотографией. Молодой лейтенант смотрел на неё с жалостью.

— Миссис Крингл, горе играет с вами злую шутку. Это обморожение. Типичное.

— Он ненавидел холод! Он всегда носил два слоя одежды! — её голос сорвался.

— В морозную ночь этого недостаточно, — лейтенант отвёл взгляд. — Дело закрыто. Примите наши соболезнования.

Она чувствовала это в каждой клетке своего тела — это не было несчастным случаем. Это было тихо, чисто и совершенно.

Она вышла из участка, и декабрьский ветер ударил её в лицо, будто оплёвывая. Город уже надевал праздничный наряд. Мишура резала глаза. Она шла по улицам, не чувствуя ног, и запах глинтвейна из каждого кафе вызывал тошноту. Тошноту, которая не утихала уже неделю.

Две полоски на тесте вспыхнули ещё за три дня до гибели Криса. Она не успела ему сказать. Хотела выбрать момент, приготовить ужин, преодолеть это странное напряжение, которое иногда возникало между ними — будто он что-то скрывает, будто ждёт удара из темноты. Теперь этот маленький, зарождающийся пульс внутри неё был единственной частью Криса, которую она могла удержать.

Она ничего не знала ни о его семье, ни о его прошлом. Только то, что он боялся декабря, ненавидел запах корицы, и в его серых глазах иногда пробегала тень, холодная как лёд в глубине ледника.

«Далеко, холодно и неинтересно» — всё, что она знала о его семье. Их брак был союзом двух одиночеств, тихой гаванью от всего мира.