Мой возлюбленный король

Глава 1

1212 год, Аелория, юго-запад современного Уэльса

Всю свою жизнь, с самого раннего детства, я мечтала о любви. О большой, чистой и трепетной ‒ такой, которую я бы пронесла с собой через десятилетия. Впрочем, то, что я не смогу выбрать мужа сама, я осознала достаточно рано. Его должен был подыскать мой отец или в крайнем случае мать, потому как они были старше и мудрее, а следовательно, лучше разбирались в людях и лучше знали, с кем мне будет хорошо, а с кем ‒ не очень.

Моя мать не любила моего отца ни минуты своей короткой жизни, а потому в каждый мой день рождения, начиная с пятилетнего возраста, умоляла меня загадывать только одно желание: чтобы я влюбилась в своего мужа с первого взгляда и навсегда. Почему мама не просила у Господа взаимной любви для меня, я тогда не задумывалась, но, очевидно, она считала, что будущий муж полюбит меня и без всяких запросов к высшим силам.

Отец же мечтал выдать меня за герцога. Он говорил об этом беспрестанно, и я не смела с ним спорить. Отец никогда не бросал слов на ветер и всегда добивался желаемого. В округе мы считались самой богатой семьёй. Подвалы нашего дома буквально ломились от сундуков с золотом. Наши ближайшие соседи поговаривали, что мой отец богаче самого чёрта и что в молодости он нашёл волшебный остров с сокровищами, которые и сейчас продолжает тайно ввозить в город. Те соседи, что жили подальше, были не согласны с первыми и с пеной у рта доказывали, что сундуки с золотом мой отец получил от самого дьявола в обмен на свою бессмертную душу. На деле ошибались и те и другие. Мой отец долгое время был ростовщиком. Он давал деньги под проценты. Под очень большие проценты, но всем: от крестьянина до дворянина, и, если кто-то не возвращал долг вовремя, расправлялся с ним молниеносно и без сожаления, однако ко мне относился с нежностью.

Отец нашёл мне мужа на мой семнадцатый день рождения. Помню, я сидела с наставницей в библиотеке и читала один из любимейших рыцарских романов, а он вбежал в комнату без всякого стука, поднял меня со стула и расцеловал в обе щёки.

‒ Анхелика, ты выходишь замуж за короля! ‒ воскликнул он, сжимая мои ладони. ‒ Ты станешь королевой Аелории, а твой будущий сын однажды станет королём.

Признаться, я и думать о таком не смела, а потому стояла будто вкопанная и боялась пошевелиться. Отец не один год откладывал моё замужество, но я связывала это с тяжёлой обстановкой в стране. Нашу дорогую Аелорию в клочья раздирала междоусобица. Когда мне исполнилось двенадцать, наш король Леонард I внезапно умер, и на престол должен был взойти его четырнадцатилетний сын Лайонел, но его дядя силой захватил трон и заточил двух младших принцев Огуста и Джорджа в Пойре ‒ в специальную крепость для особо опасных преступников. Принцу Лайонелу, принцессе Алисии и их матери Беатрис чудом удалось сбежать. Король Эдмунд в буквальном смысле узурпировал власть, однако согласны были с этим немногие. Вооружённые восстания вспыхивали одно за другим, гибли посевы, а люди умирали с голода. Стояло поистине страшное время. Нашу семью не трогали только благодаря деньгам отца, а ещё из-за моего брата Карлайла, который примкнул к королю Эдмунду и стал начальником его стражи.

Так продолжалось почти четыре года, но однажды, примерно восемь-девять месяцев назад, в наш дом явились двое незнакомцев. Мужчина и женщина ‒ оба, точно воры, были закутаны в чёрное. Их лиц я не видела и не слышала, о чём они несколько часов к ряду говорили с отцом, но сразу после этого до меня долетел слух, что принц Лайонел не пропал и не умер, а собирает армию и идёт штурмовать столицу. А потом случилось кровавая битва при Алнаре, в болотистой местности, скрытой лесом. Узурпатор Эдмунд вместе с единственным сыном Льюисом погиб на поле боя. Корона с его головы упала, а поднял её опальный принц и самолично водрузил себе на голову. Ещё через пять дней после восшествия на престол нового короля в наш дом под покровом ночи пробрался Карлайл и, получив от отца увесистый кошель с деньгами, ускакал в непроходимую чащу, едва успев попрощаться со мной. Я не понимала, что происходит, и мне никто ничего не рассказывал, но спустя всего неделю отец влетел в мою комнату со словами о свадьбе.

Мамы со мной в тот день не было. Она умерла незадолго до начала войны от сердечной болезни, но среди возгласов отца я явственно слышала её голос: «Надеюсь, небеса сжалятся над тобой и помогут полюбить короля Лайонела».

‒ И каков же мой жених? ‒ тут же спросила я. ‒ У тебя есть его портрет?

Отец сконфуженно почесал свободную от жёсткого воротника шею.

‒ Он на троне всего две недели ‒ живописцы ещё не успели запечатлеть его лик. Но он красив и статен. Прекрасно управляется с мечом, начитан и держится в седле так, словно в нём и родился. Он дал мне слово, что будет добр к тебе.

Сердце моё от этих слов забилось быстро и радостно. Мой будущий супруг красив и молод, чего же я могла просить у жизни ещё? Мою ближайшую подругу-сверстницу выдали замуж за пятидесятилетнего старика, который уже вовсю мучился подагрой. И я искренне считала, что мать не смогла полюбить отца лишь оттого, что он не отвечал стандартам её красоты. Он был приземист, тучен и обладал маленькими глубоко посаженными глазками, как у поросёнка. Мама же считалась первой красавицей своего времени, происходила из древнего дворянского рода и в юности служила фрейлиной. Замуж за ростовщика без титула и родословной она вышла ради отца и брата, по нелепой случайности оставшихся без гроша в кармане. Но если с внешностью отец поделать так ничего и не смог, то социальное положение выровнял и купил себе титул графа ещё до того, как умер король Леонард. Давал в долг он теперь только особым лицам, а для всех остальных жил за счёт ренты с земель, которые когда-то напокупал в избытке.

Собираться отец приказал мне на следующее же утро. Посоветовал взять все свои лучшие платья и самые любимые вещи: сорочки, вышитые шёлком платки, зеркала на ручке, щётки для волос, кухонную утварь и мамины драгоценности.

Глава 2

Ночью я спала плохо. Просыпалась раз пять или шесть, а потом долго лежала без сна. В предрассветных сумерках мне то и дело мерещилось лицо кареглазого мужчины, что вытащил из моей ноги иголку. До чего же он красив и обаятелен! Какой мужественный у него подбородок, и нос, и губы. А какая улыбка! И руки! Вздохнув, я перевернулась на другой бок и накрыла голову подушкой. Сегодня мне непременно нужно увидеть его снова и узнать, как его зовут. Наверняка этот мужчина – очень благородный человек. В конце концов он встретил меня ночью в неприглядном виде и мог совершить какую-нибудь низость, но вместо этого оказал помощь и даже хотел отвести к лекарю и не пошёл за нами, когда леди Баррет повела меня к моим покоям. Ах… Тут я подскочила и резко села на кровати. Внезапная догадка кольнула меня больнее вчерашней иголки. Как же теперь я стану женой короля, если… Если безмерно влюблена в другого мужчину? Пусть даже он обычный сквайр*.

‒ Леди Солберн? Вы уже проснулись?

Элеонора Баррет вновь вернулась к своему обычному ко мне обращению. Она с детства звала меня леди Солберн и очень редко называла просто Анхеликой. Вспомнив её вчерашнее «миледи», я похихикала. Так всё же принято называть замужнюю женщину, а я пока только обручена. Но, видимо, моя наставница специально применила эту маленькую хитрость, чтобы показать вчерашнему незнакомцу статус моей несвободы. Очевидно, обратиться ко мне «Ваше Величество» ей попросту не позволили совесть и этикет.

‒ Анхелика? Вы проснулись?

Моё новое утро началось привычным образом. С умывания, одевания и завтрака с королевой-матерью. В общем зале столы пока никто не накрывал. Придворных было мало, да и в отсутствие короля обедать и ужинать толпой считалось дурным тоном, поэтому королева-мать принимала пищу в компании меня и своих фрейлин.

‒ Дитя моё! Что случилось?

Войдя в покои будущей свекрови, я, как обычно, присела в глубоком реверансе, а после подошла к её столу. Стопу всё ещё саднило, и я слегка прихрамывала на правую ногу.

‒ Всё в порядке. ‒ Я выдавила дежурную улыбку и заняла стул напротив королевы. ‒ Вчера я на что-то наступила, но, думаю, через пару дней это пройдёт, и я буду как новенькая.

‒ Что ж, надеюсь, до свадьбы это действительно заживёт. Когда-то у меня было много детей, но сейчас, кроме Лайонела, не осталось никого. Даже дорогая Алисия, упокой Господь её душу, оставила меня. В изгнании наша жизнь была трудной. ‒ Королева-мать приложила платок к глазам и промокнула несколько выкатившихся слезинок. ‒ Алисия сильно простудилась, а я ничем не смогла ей помочь, поэтому теперь я считаю своей дочерью тебя.

Выпрямив спину, я несмело притронулась к еде. В рационе королевы преобладали зелень и овощи. Ела она мало и почти не употребляла мясо, только рыбу, да и то не каждый день. Сегодня в её гостиной было тихо. Большинство фрейлин гуляли по дворцу, и в конце трапезы пришли только две и тут же, примостившись в углу, склонились над вышивкой. Первую я видела неоднократно. Ею была рыжеволосая Матильда Дарвинг. Природа наградила её яркими зелёными глазами, но не поленилась забрызгать молочно-белую кожу лица и рук крупной оранжевой рябью. Вторая же показалась мне совершенно незнакомой. У неё были длинные золотистые волосы, узкие почти детские плечи и лицо сердечком. Глаза её в зависимости от освещения становились то тёмно-голубыми, то серыми, и если бы я захотела охарактеризовать её одним словом, то выбрала бы «воздушная». Такой она была лёгкой и невесомой, что даже, ступая по полу, будто парила в воздухе.

Королева-мать бросала в её сторону хмурые взгляды. Девушка же на неё даже глаз не поднимала и была целиком и полностью сосредоточена на вышивке. Игла в её пальцах ходила по полотну быстро и аккуратно, и я невольно залюбовалась тем узором, что она успела создать.

‒ Ваше Величество, ‒ одна из служанок королевы-матери несмело проскользнула в покои и, получив разрешение, что-то тихо шепнула своей госпоже на ухо.

‒ Хвала Господу нашему! Наконец-то! ‒ Возвела руки к небу королева Беатрис, сияя при этом, как дорогой бриллиант. ‒ Король вернулся и хочет немедленно тебя видеть.

Сердце моё ухнуло, к щекам прилила кровь, и я снова вспомнила вчерашнего мужчину с тёплыми карими глазами. Я всё утро выглядывала его среди рыцарей, охраняющих мою будущую свекровь, но не нашла никого, даже отдалённо похожего.

‒ Вы пойдёте со мной?

‒ Нет, иди одна. Я поговорю с ним позже.

Прикрыв глаза, я поклонилась и попятилась к дверям. В коридоре меня ждали Элеонора Баррет и ещё четыре приставленные королевой-матерью фрейлины. Распрямив плечи, я пошла вперёд, считая шаги. К кабинету короля меня вёл пожилой слуга в светло-синем одеянии. Его тяжёлые башмаки стучали мне по вискам, точно молот по железу в кузнице.

Остановившись у дубовых дверей, которые охраняли два высоких стражника, я накрыла грудь рукой, вновь пытаясь унять гулко колотящееся сердце. Помогло это слабо, но на моё решение тоже никак не повлияло. Я приняла его молниеносно и поняла, что оно ‒ единственно верное. Всю жизнь, с самого раннего детства, я мечтала о любви. О светлой, большой и глубокой, и нашла её. И никто, даже король, не имеет права отбирать её у меня. Конечно, рискнуть вот так всем ради незнакомца, которого я видела лишь единожды, более чем поспешно, но… Если сейчас он всюду стоит у меня перед глазами, разве я смогу справиться с этим в дальнейшем?

Отец поймёт меня. Рано или поздно поймёт. Он обещал маме устроить моё счастье и выдать замуж по любви. Он клялся, что не отправит меня под венец силой. А король… Боже, если Его Величество хоть вполовину такой же добрый и мудрый, как его отец, он наверняка простит меня и найдёт себе куда более достойную невесту. Принцессу или хотя бы герцогиню. В конце концов, зачем ему дочь ростовщика, пусть даже и купившего себе титул графа?

‒ Вы можете войти, ‒ произнёс кто-то. Стражники отошли в сторону, и один из них, тот, что был поуже в плечах, отворил дверь.

Глава 3

Свадьбу, как и планировалось, сыграли через три дня. Утром меня по традиции выкупали в ванне с ароматными травами, а после нарядили в платье из бордово-красного бархата, рукава, горловина и подол которого были украшены золотой каймой. Мои волосы тщательно расчесали и позволили рассыпаться по плечам незакреплёнными прядями. Элеонора Баррет самолично нанесла на них какое-то масло, отчего те засияли ярким блеском, а затем покрыла мою голову прозрачной золотой вуалью.

‒ Скажите, леди Баррет, ночью мне будет очень больно? ‒ проговорила я, опустив ресницы. Спрашивать о таком было стыдно, но не спросить было уже нельзя.

Леди Баррет погладила меня по руке так же ласково, как когда-то делала это мама, и прошептала в самое ухо, словно боялась быть услышанной армией моих бесчисленных служанок и фрейлин:

‒ Сначала будет немного больно, потом станет приятно.

Её слова меня успокоили. Свою первую брачную ночь я теперь не только не боялась, но и ждала. Ждала с придыханием.

Отец, как и обещал, приехал к полудню в церковь. Он разоделся в пурпурно-красные цвета Таелингов и держал спину так, будто сам стал королём. Пока мы шли по красной дорожке мимо вытянутых деревянных скамеек, на которых восседали именитые графы, герцоги и маркизы с семьями, он крепко держал меня за руку, словно боялся, что ещё немного, и я обязательно хлопнусь в обморок. Я же почти не смотрела на родовитых гостей, шла ровно и спокойно, расправив плечи и подняв подбородок. Мой взгляд был прикован к королю и моему будущему супругу. Он стоял в самом конце зала возле алтаря рядом с сухим высоким архиепископом Летерни и был одет в ярко-синие одежды. Широкая цепь с крошечными бриллиантами, как обычно, украшала его широкие плечи. Высокая золотая корона сияла ярче Полярной звезды. Сегодня она казалась выше, чем три дня назад, и выглядела куда богаче. Наверняка это была какая-то новая корона, изготовленная специально для венчания.

Я не сводила с него глаз всю церемонию. Его спокойный взгляд был направлен в сторону алтаря. Мы оба повторяли строчки за архиепископом, и, когда нас объявили мужем и женой, он подал мне руку и помог подняться с колен.

‒ В богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас.

После слов Латерни я повторила эту фразу ещё пять раз. Про себя. Шёпотом, словно она была волшебным заклинанием, и от неё и только от неё зависела вся моя дальнейшая жизнь. Придворные поздравляли нас, мои фрейлины и фрейлины королевы-матери чирикали, точно птички, лепестки яблони и вишни кружились в воздухе, напоминая снег. Солнце светило тепло ярко. Рукой, затянутой в перчатку, я сжимала локоть своего новоиспечённого мужа и ждала, что слуги приведут нам белого могучего скакуна в драгоценной сбруе, и дорогой Лайонел посадит меня впереди себя, точно рыцарь прекрасную даму, и увезёт далеко-далеко в счастье. Однако моим мечтам сбыться суждено не было. Коня нам никто не привёл. Церковь, где нас венчали, находилась близко от дворца Бельверон, а тот располагался на равнине без всякого рва и подвесного моста и назывался летним дворцом. Процессия из пеших придворных тянулась за нами на добрые полмили, и только королеву-мать несли в паланкине*. Впрочем, меня это почти не смущало. Если так захотел мой супруг ‒ значит так надо. Тем более, что через месяц состоится моя коронация, и тогда меня точно так же понесут в открытом золотом паланкине, но уже по всей столице, чтобы жители Элиадора знали, какая красивая у их короля жена.

‒ Как Вы себя чувствуете, моя королева? ‒ спросил мой супруг, когда один из рыцарей распахнул перед нами двери во дворец.

‒ Превосходно, ‒ улыбнулась я.

Хромать я перестала ещё позавчера. Нога не болела, и я нисколько не лукавила, используя именно это слово. Рядом с новоиспечённым мужем я действительно чувствовала себя превосходно.

Мои ноги были обуты в белые башмачки из тонкой телячьей кожи. Без загнутых носков, но зато щедро украшенные золотыми лентами. Я целых два дня разнашивала их у себя в спальне, чтобы никто не видел, но и сегодня при каждом поднятии юбки восхищалась оригинальностью их форм.

Свадьба проходила в большом зале, и я наконец-то смогла полюбоваться витражными окнами и расписным потолком. В самом центре была изображена Дева Мария с младенцем на руках, а по богам от неё ‒ пухлые розовощёкие херувимы. Отец, поцеловав меня в лоб и ещё раз благословив на брак, вновь умчался по своим делам в наш маленький Персвиль. Теперь я принадлежала только Лайонелу и послушно шла за ним во главу стола к богато расшитым пурпурным стульям. Ярко-синий, насыщенно-желтый и все оттенки красного ‒ это цвета Таелингов, а значит, теперь и мои цвета.

Придворные, все как один, поднимали за нас высокие оловянные кубки. Огромный фонтан с красным вином был установлен в самом начале зала. В саду жарили двух кабанов на вертеле. Королевские ловчие специально загнали их для сегодняшнего празднества. Пост закончился всего неделю назад, а война была долгой и изматывающей. Люди соскучились по мирной и спокойной жизни. Свадьба короля сулила всем весёлый праздник и благоденствие.

А потом пир перетёк в театральное представление. Молодой рыцарь, поразительно похожий на короля, спас из рук разбойников прекрасную деву, чертами лица и фигурой смахивающую на меня. Менестрели играли на флейте и лютне, гибкие танцовщицы сопровождали свои танцы ударами в бубен. Шумный праздник не закончился даже к полуночи. Пьяные, довольные гости были щедры на хвалебные речи и пожелания. Мои пальцы лежали так близко к руке короля, но он ни разу не накрыл их своими. Его взгляд блуждал по залу и был серьёзным и даже несколько настороженным. Он словно ждал какого-то подвоха, но я не придавала этому большого значения. Мой муж так недавно и с таким колоссальным трудом вернул своё королевство, что ему ещё наверняка трудно ко всему этому привыкнуть и просто получать от жизни удовольствие.

Танцы и музыка стихли лишь с первыми лучами солнца, и полупьяные гости отправились провожать меня и Лайонела в мои новые покои. Теперь моя спальня располагалась в центральной части замка. Король снисходительно махнул придворным рукой и направился в своё крыло. Служанки и фрейлины, щебеча на разные голоса, принялись снимать с меня одно платье за другим, а затем облачили в свежую сорочку и изумрудный шёлковый халат, тот самый, в котором мой супруг увидел меня впервые и принял за придворную даму.

Глава 4

Мои дни текли медленно и мучительно. Я редко выходила из своих покоев и ещё реже вступала в беседы с придворными. Завтракать предпочитала в одиночестве, обед от случая к случаю проводила в компании королевы-матери и не чаще одного раза в неделю ужинала вместе с королём и его многочисленной свитой в большом зале. Наши стулья стояли вплотную друг к другу, и при желании он бы мог меня коснуться, но никогда этого не делал и всегда задавал только один вопрос, да и то из соображений дворцового этикета.

− Как Ваше самочувствие, моя королева?

Всякий раз я давала ему один и тот же ответ:

‒ Превосходно.

Это была чистейшая ложь. Но по-другому я не могла. Я сходила с ума от боли, я будто горела изнутри, но знала, что его это не интересует совершенно. На моё «превосходно» он даже не улыбался. Просто кивал и отворачивался.

Мои покои он, как и обещал, не посещал. Что ж… По крайней мере, Лайонел Таелинг был верным и честным. Верным той другой женщине, которую он любил. Он бы мог получить обеих: и меня, и её, однако предпочёл никого не обманывать.

Узнать имя его любовницы я желала больше всего на свете, но одновременно страшилась этого. На самом деле выяснить данный факт не составляло никакого труда. Достаточно было подкупить главного постельничего, и он бы выложил всю подноготную Его Величества, рассказал бы, чьи покои Лайонел посещает по вечерам, и кто из прекрасных дев приходит ночью к нему. Тем не менее все свои деньги я продолжала держать при себе, потому как чувствовала, что ни к чему хорошему это не приведёт. Я и без того ненавидела своего отца. Страшно. До умопомрачения. И с трудом удерживала себя от проклятий на его голову. Это он ради своей гордыни изувечил мою жизнь. Это он ради своей прихоти превратил меня в тень меня самой.

Пытаясь спрятаться от толпы придворных, что без конца бросали на меня подозрительные взгляды и шептались за спиной, я облюбовала высокую башню в восточном крыле, о которой так восторженно рассказывала королева-мать в день моего приезда. До входа в неё вели двенадцать пролётов по десять ступенек, но поднятие и спуск стоили того вида, который она открывала. Из окна башни вся столица и впрямь была как на ладони.

Я любовалась бескрайним небом, смотрела на лес и гладкое озеро с кристально чистой водой, на каменные и деревянные строения и наблюдала за полётом ласточек чуть выше своей головы. Две самые смелые свили над окном башни гнездо и высиживали птенцов. Мне нравилось шпионить за ними. Пока нахохленная хозяйственная самка деловито сидела на яйцах, резвый самец искал пропитание. Так и проходила большая часть их дня, но к вечеру самец всегда возвращался к самке, и тогда она издавала радостный возглас.

В моменты подглядывания за ласточками мне становилось чуть менее больно. Порой я даже могла позволить себе кратковременную улыбку. Хоть кто-то в этом дворце был счастлив, и чтобы самец улетал не на слишком долгое время, я стала рассыпать по подоконнику хлебные крошки, которые он прытко уносил возлюбленной.

Так прошёл мой первый месяц в качестве замужней женщины и королевы. Элеонора Баррет почти силком выводила меня в сад, я же всё чаще сбегала от неё в башню. Там мне было спокойнее. Там мне было почти весело, и я приказала слугам принести туда кресло с подушками и маленький столик. Элеонора Баррет в башню не поднималась. Она до изнеможения боялась высоты, а у королевы в последнее время болели колени, отчего пройти сто двадцать ступенек она уже не решалась.

Когда мне надоедало любоваться видами, я просто читала или спала, прямо в кресле, прижав к стене подушку. Спина и плечи после этого болели, но я всё равно туда приходила. Там я представляла себя прекрасной принцессой, которую на самой вершине мира спрятала злая колдунья. Я с рождения любила такие сказки. Сказки, в которых благородный принц всегда спасал свою принцессу и наказывал злую колдунью. Однако моя жизнь сказкой не была. Я собственноручно заточила себя в башню, а благородный принц, то есть уже король, и не думал вызволять меня оттуда.

Отец писал мне каждую неделю. Он советовал мне во всём слушаться мужа, не перечить ему и стать для него доброй подругой и союзницей. Я не отвечала ему. Я всем сердцем его ненавидела за то, как он поступил со мной. За то, что не потрудился объяснить детали своего плана. Впрочем, он наверняка и так получал сведения обо мне от Элеоноры Баррет. Не зря же так настаивал, чтобы я взяла её с собой во дворец и ни под каким предлогом с ней не разлучалась.

Однако о своих бедах я не рассказывала даже леди Баррет и предпочитала жаловаться только ласточкам, когда рассыпала для них хлеб. Тогда же я и давала волю слезам. А в остальном ни одна живая душа не знала, как мне плохо и как иногда хочется взобраться на подоконник и вспорхнуть вниз, точно птице. Но… Королева должна быть сильной. Или казаться такой, особенно, если королева она только на бумаге.

Сегодня, правда, королева-мать не позволила мне уединиться в башне и почти заставила разделить с ней обеденную трапезу. Её дамы сидели в углу и что-то шили. Приглядевшись, я поняла, что они заполняют нитками огромных размеров покрывало с изображением Святой Марины с распятием в руках в чреве дракона*. Я по-прежнему не имела понятия, как зовут большинство её фрейлин. Исключение составляла только рыжеволосая веснушчатая Матильда Дарвинг, потому что мне её некогда представила моя наставница. Сегодня же вместе с Матильдой вновь пришла та белокурая девушка, которую я видела в день знакомства с королём. По-видимому, она появлялась в покоях королевы-матери нечасто. Меня это удивило, но я не стала размышлять над причиной её редких визитов.

Красота этой девушки за те дни, что мы не виделись, ничуть не померкла. Говорила она тихо, смеялась ещё тише, но смех её походил на звон колокольчиков. Взгляд чаще всего был полуопущенным, улыбка − лёгкой и полуприкрытой. Мама бы наверняка назвала её ангелом чистой красоты и уверила бы всех и каждого, что эта девушка способна приручить единорога**.

Глава 5

С того злополучного дня я стала проводить в восточной башне ещё больше времени, чем раньше. Июнь подходил к концу и спешил освободить место июлю. Птенцы ласточек вылупились. На них почти не было перьев, но я слышала их писклявые голоса и видела их громадные рты, которые радостно открывались всякий раз, когда отец прилетал в гнездо с пищей. Только они, эта удивительная семья ласточек, ещё заставляли меня улыбаться. Всё остальное меня раздражало. Я стала злой и вспыльчивой. Топала ногами и без устали кричала на служанок и фрейлин. Доставалось даже Пэтти. За малейшую провинность – я не жалела никого. Я хотела, чтобы всем было так же плохо, как мне.

Первого июля состоялась моя коронация. Отец не приехал, и я была этому искренне рада. Я нисколько по нему не скучала. Он являлся главной причиной всех моих бед и страданий, и я не желала ему ничего хорошего. Коронация прошла как в тумане. Я плохо её запомнила. В голове остались лишь смутные воспоминания о горностаевой мантии и слишком сладком аромате цветов, разбросанных по тронному залу. Я шла по красной дорожке к богато украшенному креслу, рядом с которым стоял трон Лайонела. Кто-то подсказал мне, что нужно сесть в богато украшенное кресло, кто-то подал скипетр и державу, и кто-то водрузил на мою голову корону. Архиепископ Летерни прочитал надо мной молитву и заставил произнести клятву. Я не поняла её смысла, но в конце послушно поцеловала руку мужа. В знак не то признательности, не то уважения он подозвал слугу с чёрной бархатной подушкой и преподнёс мне неслыханных размеров рубин. Скорее всего, купленный на деньги моего отца. Камень не доставил мне радости. Глядя на него, я думала только обо одном: с таким на шее можно будет легко утопиться.

Затем в мою честь устроили короткий турнир. Я почти его не смотрела. Король не участвовал. Вместо него бился какой-то рыцарь из его охраны. Он облачился в белые доспехи и приколол мою перчатку к себе на грудь, точно я была дамой его сердца. Он выступал от имени Лайонела и, разумеется, одержал победу. В конце рыцарь в белых доспехах прочитал мне стихи собственного сочинения, а я надела на его голову венец. Кажется, на прощание он оставил поцелуй на моём запястье, но я точно не помнила. Сразу после его пламенных речей меня засунули в паланкин и пронесли по городу. Никто из горожан меня особо не приветствовал.

Так и прошла моя коронация. Во лжи, точно хорошо отрепетированное театральное представление. Элеонора Баррет сказала мне вечером, что теперь я стала настоящей королевой. Но и это тоже было ложью. На деле я была никем. Никем для короля и никем для его придворных. После коронация я, наконец, стряхнула с себя сонный морок и начала приглядываться к тому, что происходит во дворце. Лайонел не обнимался с Марией Дегур по коридорам, за столом в общем зале он также не оказывал ей особых знаков внимания. При посторонних он вёл себя сдержанно и достойно, но придворные откуда-то всё равно знали об истинной природе их отношений. В глазах всего двора подлинной королевой была Мария, а не я, и все шли за советом к ней. В покоях королевы-матери я изо дня в день наблюдала, как мои фрейлины шепчутся с Марией о своих братьях и мужьях и умоляют её сказать королю всего одно словечко. Только одно словечко. О, они несомненно знали, какое влияние она имеет на Лайонела. А она, разумеется, радостно им кивала. На меня она, правда, смотрела всё так же – с ангельской улыбкой. От этой улыбки меня тошнило. Мария Дегур была редкостной лицемеркой. Как легко она притворялась целый месяц, какие взгляды бросала на меня из-под опущенных ресниц. Милая. Добрая. Неземная. А ведь я искренне хотела с ней подружиться и считала кроткой овечкой. На деле же она оказалась хуже Лилит*.

А королева-мать, естественно, всё знала. Знала, какое место эта маленькая дрянь занимает в сердце Лайонела, потому и кидала на неё хмурые взгляды, но сделать ничего не могла. Мне же оставалось только терпеть, терпеть и срываться на служанках. Я буквально ненавидела весь мир, но больше всего злилась на отца.

Но однажды терпеть мне стало невмоготу. Оставив свиту в коридоре, я ворвалась в покои Марии Дегур и обнаружила её разговаривающей с полковником Нортоном Джонсом. Самое мерзкое, что теперь она занимала мои бывшие комнаты. Те самые, в западном крыле, которые принадлежали мне, пока я не была замужем. Правда, их обновили. Повесили другие более богатые шторы и заменили кровать. А ещё ей сделали витражные окна. От ревности и зависти я едва не задохнулась. Да как такое вообще можно стерпеть?! Шлюхе поставили венецианское стекло.

− Вы обязательно должны сказать об этом Его Величеству. Не забывайте, как это важно.

− Непременно. Как только представится такая возможность.

Нортон Джонс был смотрителем крепости Урденхолл на границе с Поуисом**. При виде меня он вскочил так, будто его обдали кипятком. Нахалка Мария Дегур осталась сидеть на месте. Она даже не шелохнулась, будто я была ей ровней или даже ниже её по статусу.

Это добило меня окончательно. Я чувствовала такую ярость, что была готова её убить, но первым под горячую руку попался полковник.

− Со всеми сомнениями Вы должны приходить к королю или ко мне. Потому что королева здесь я. Или, на худой конец, к королеве-матери. Но не к потаскухе без роду и племени, у которой даже нет мужа.

− Но маркиза Дегур… − запротестовал полковник, и меня затрясло от гнева.

− Так она теперь стала маркизой?

Полковник побледнел и поспешил ретироваться. Мария продолжала сидеть и смотреть на меня. Открыто и прямо. Это было неслыханно. Сидеть в присутствии стоящей королевы приравнивалось к оскорблению. Только сейчас я поняла, что она никогда мне не кланялась, а я была так подавлена, что не замечала этого.

− Вы сейчас же соберёте вещи и покинете дворец. Немедленно. Сию же минуту.

Я старалась говорить спокойно, но выходило у меня плохо. Голос срывался и дрожал.

− Нет. Я уйду только, если этого пожелает Его Величество.

− Я Ваша королева и его законная жена. А Вы не испытываете даже капельки стыда, находясь со мной рядом.

Глава 6

Всю следующую ночь я провела без сна, а на утро встала в ещё более плохом настроении, чем была накануне. Пэтти попало мокрым полотенцем, а второй служанке, имя которой так и не осело у меня в голове, я залепила две звонкие оплеухи. Я имела на это право: она выдрала целую прядь, пока укладывала мои волосы в высокую причёску. Обе девчонки выбежали из моих покоев в слезах. Виноватой я себя не чувствовала. Мне было плохо. Мне было адски плохо, и я не могла и не хотела думать о других.

После завтрака я вновь попыталась спрятаться в восточной башне, но королева-мать силой вытащила меня в сад, а затем уговорила выпить прохладительные напитки на открытой веранде. Все фрейлины сидели на почтительном от нас расстоянии, и мы могли разговаривать почти не таясь.

− Ты неважно выглядишь, дитя моё, − произнесла свекровь, передавая мне медный кубок с янтарного цвета жидкостью. По запаху я поняла, что это морс из груш. – Может, стоит показаться лекарю?

− Не стоит.

− Твои перепады настроения меня пугают.

С шумом поставив кубок на деревянную столешницу, я подняла на неё глаза.

− Вы зря думаете, что я беременна.

− Будет лучше, если тебя осмотрит лекарь.

− Я не беременна! – Эту фразу я произнесла уже заметно громче и настойчивее, отчего несколько фрейлин, отбросив шушуканья и вышивку, посмотрели на нас с любопытством.

Королева-мать едва повела бровями. Я почувствовала, как к горлу подступают слёзы.

− Ваш сын не прикасается ко мне. И не прикасался ни разу. А я не Дева Мария, чтобы забеременеть от Святого Духа.

− Как же так, Анхелика?! Совсем ничего?

Королева Беатрис выглядела растерянной. Она прикусила губу, точно нашкодивший ребёнок, и принялась вытирать длинные тонкие пальцы намоченной в цветочной воде салфеткой.

− Я поговорю с ним. Это неправильно. У него нет ни сыновей, ни братьев. А его кузен в это время… Нам нужен наследник. Как можно скорее. Маленький здоровый принц. Я поговорю с ним. Сегодня же.

Я не заметила, как кубок с грушевым напитком вновь оказался у меня в ладонях. Я почти приблизила его к губам, но, услышав последние слова королевы-матери, резко отпустила. Часть янтарной жидкости попала мне на платье, часть разлилась по полу. Звон от упавшей наземь посудины стоял неимоверный. Одна из фрейлин вскрикнула и перекрестилась. Я замахала на неё руками, в всем остальным велела убираться прочь.

− Вон. Пойдите все вон.

Дамы не заставили просить себя дважды и покинули веранду в буквальном смысле, теряя башмаки. На лице моей свекрови отразилось смятение. В карих глазах так и плясала жалость.

− О чём Вы поговорите с ним? Чтобы он почтил мою спальню своим присутствием и разделил со мной ложе, ради, ради… − я не смогла подобрать нужное слово. – Вы хотите окончательно растоптать мою гордость?

Королева-мать всплеснула руками.

− После рождения ребёнка ваши отношения могут улучшиться. Нам с моим дорогим Леонардом первый год тоже было трудно, но с появлением Лайонела всё изменилось. Король был так счастлив, что носил меня на руках, и уже через семь месяцев я вновь забеременела. Пойми, Анхелика, рождение крепкого и здорового сына – это, по сути, единственное предназначение королевы.

− Не беспокойтесь, − я выдавила жалящую улыбку. – Ваш сын − король и он решит эту проблему. У него есть женщина, которая подарит ему сына. Мария Дегур. – Услышав имя нелюбимой фрейлины, королева Беатрис поморщилась. – Он ведь вправе признать всех своих бастардов и назначить одного из них наследником. И вправе заставить меня подкладывать подушку, когда она принесёт ему благую весть. Он король и он может всё. Даже выдать её сына за моего.

Вытерев руки о платье, я встала и покинула веранду без позволения свекрови. Она ничего не сказала, а если и сказала, я не услышала. Мои дамы присоединились ко мне где-то по пути в замок, но я мечтала сбежать от них, как только представится такая возможность.

У дверей в мои покои кто-то окликнул меня по имени. Легко и ласково. Анхелика. Словно я всё ещё была обычной девушкой на выданье, а не самой несчастной в мире королевой.

Этим кем-то оказался отец. В дорогих, но чуть запылившихся синих одеждах. Его круглое лицо раскраснелось, словно он добирался ко мне верхом и загнал по дороге не одну лошадь.

− Ваше Величество! Дочь моя! Как Вы поживаете?

− И у тебя хватает наглости спрашивать, как я поживаю?

Нас окружала куча фрейлин, дюжина служанок и несколько придворных мужей, спешащих в кабинет короля, но молчать я уже не могла. Меня переполняли ярость, уныние и отчаяние. И я высказала ему всё, что думала, что так долго держала в себе и не позволяла выйти наружу.

− Ты погубил меня! Ты обрёк меня на страдания!

Я кричала и кричала, а улыбка медленно сползала с отцовского лица. Взгляд его сделался виноватым и затравленным, как у оленя, на которого направили лук и которому уже некуда бежать. И, когда мои слёзы и слова закончились, я не позволила ему объясниться и вихрем пробежала мимо многочисленной толпы к ступенькам в свою башню.

Там я не сидела в кресле и не наблюдала за семьёй ласточек. Я лежала на полу ничком, рыдала и била каменную кладку кулаками, сдирая кожу в кровь. Около девяти часов вечера, когда солнце стало клониться к закату, кто-то забарабанил в дверь. Я велела ему убраться. Но он не послушался, а, напротив, зашёл внутрь. По шагам я поняла, что это Элеонора Баррет. Ну, надо же какая честь! Ради меня она поборола свой страх высоты!

− Встаньте, Ваше Величество. Вам негоже лежать на полу, точно простой крестьянке.

Я пропустила её колкость мимо ушей. Она присутствовала и при моей ссоре с отцом, и при утреннем наказании служанок, и при разговоре с королевой-матерью. Я видела, каким при этом всякий раз становилось её лицо. Белым, как полотно, губы сжимались в узкую бледную полоску. Моя наставница была мной недовольна. Очень недовольна. Но меня это никаким образом не интересовало. Я королева! Я могу и буду делать, что пожелаю. Мне теперь остаётся только это!

Глава 7

– Поверить не могу! Просто не могу поверить! – Лайонел стоял у окна, повернувшись ко мне спиной. На нём был всё тот же пурпурно-красный плащ, что и позавчера, когда мы говорили в комнатах Марии Дегур, серая куртка и коричневые кожаные брюки. Золотая корона, инструктированная сапфирами, лежала на столе. – Уму непостижимо! Из-за ненависти и ревности Вы опустились до подлости и решили очернить ангела!

– Решила очернить кого?

Шагнув назад, я покачнулась, как от удара хлыстом. Я прибежала в покои Его Величества с первыми лучами солнца и поклялась бросить в темницу всю охрану, если меня сейчас же не пропустят. Даже переодеваться не стала и только пригладила волосы да протёрла мокрым полотенцем лицо, чтобы не пугать его заплаканным видом. Я наплевала на сонливость и усталость, а он говорит, что я очернила ангела.

– Подумать только! Мэри и Джон Горвинг! Да как Вам вообще такое пришло в голову? Это люди, которым я доверяю больше, чем самому себе.

– И мне очень жаль, что Вы им доверяете. Они готовят заговор против Вас либо участвуют в заговоре. Поэтому умоляю, куда бы завтра Вас ни позвала эта женщина, не ходите!

Лайонел не повернулся – я попыталась взять его за руку, но он вырвал ладонь и вытер пальцы о край плаща, словно в чём-то испачкался.

– Вы мне омерзительны.

– Но я говорю правду! И я хочу Вас защитить!

Мой голос превратился в крик. Недоверие Лайонела разрывало мне сердце. Он был готов молиться на эту потаскуху, меня же, как отца и Карлайла, считал врагом.

– Уходите и больше не смейте показываться мне на глаза сегодня, если не хотите, чтобы я бросил Вас в Пойре за ложные обвинения.

Сомкнув ресницы, я поклонилась и вышла. В горле так и стояли слёзы, но я задушила их, как и свою злость. Я всё ещё надеялась спасти мужа, и помочь мне в этом мог только один человек.

Приподняв юбки, я отправилась прямиком к королеве-матери и нашла её в саду, в одной из деревянных беседок. Погода стояла тёплая. Птицы над дворцом летали высоко, а небе не было ни облачка. Моя свекровь сидела на скамейке и составляла причудливый букет из белых и алых роз. Светлые она вкладывала в середину, а красные распределяла по бокам. Самая молодая из её фрейлин лениво играла на лютне, ещё две пели. Большого музыкального таланта не было ни у одной.

Склонившись в реверансе, я отправила всю троицу во дворец и села на резную скамейку рядом со свекровью. Придирчиво оглядев меня, она нахмурилась. Ей, однозначно, не понравился ни мой вид, ни моё отношение к её дамам, но она, как обычно, промолчала. Выговаривать кому-либо что-либо королева Беатрис считала ниже своего достоинства.

– Против короля готовится заговор, – тихо сказала я, внимательно глядя на королеву-мать. Пальцы её охватила крупная дрожь, и незамысловатый розовый букет повалился на пол. Я пересказала ей всё, что слышала и видела. Слово в слово, и по мере моего рассказа лицо королевы Беатрис становилось всё более печальным и бледным.

– Господи, неужели опять! – воскликнула она и, скрестив руки на груди, прошлась по рассыпавшимся розам, как по обычной траве. – Да за что же нам всё это?

– Я только не понимаю, о каком принце крови они говорили? Ведь король Эдмунд и принц Льюис погибли на поле боя.

– Не уверена, что Льюис погиб.

– То есть?

Королева-мать повернулась и, замерев напротив меня, прикусила губу. Вспомнив о приличиях, я вскочила на ноги.

– Я не видела его почти пять лет. За это время он сильно изменился и возмужал. После битвы при Алнаре наши люди нашли мальчишку, похожего на сына узурпатора Эдмунда. Мёртвого, в богатых одеждах. Он лежал рядом с убитым королём, и они решили, что это Льюис, но мне… Но я… Не могу сказать точно: он это или нет. Понимаешь, Льюис в семилетнем возрасте опрокинул на себя кастрюлю с горячим маслом. Вся его грудь должна была быть в шрамах от ожогов. А этот мальчик… Этот мальчик…

– У этого мальчика шрамов не было, – догадалась я.

– Да.

– А король знает об этом?

– Нет, разумеется, нет! – Королева-мать схватила меня за руки. – Я не говорила ему. И ты не говори. Долг женщины – защищать своего мужчину, мужа или сына, от лишних волнений. Он искренне считает, что его кузен мёртв, и его правлению ничего не…

– Вы не правы! – Я с силой сбросила её руки. – Предупреждён – значит вооружён. Его кузен может быть жив, а значит, правлению Вашего сына и моего мужа угрожает серьёзная опасность. Более того, его жизни угрожает опасность. Мы не знаем, сколько людей поддерживают принца Льюиса. Но как? Как они могут поддерживать сына узурпатора? Сына человека, который пролил реки крови, который приказал убить двух маленьких принцев, который вешал людей, как котят, и выколачивал из бедняков последнее. Как они могут называть его принцем крови и идти против сына истинного короля. Сына короля Леонарда?

По лицу королевы-матери пробежала тень, и она поспешно отвернулась.

– Возможно, он посулил им большие деньги. На самом деле казну наполнить очень просто. Достаточно казнить неугодных дворян и бросить их богатства в королевскую сокровищницу. Узурпатор Эдмунд первый год своего правления только этим и занимался.

Я поморщилась. Мой супруг придумал кое-что похитрее, женившись на дочери ростовщика.

– Вы должны сказать ему о возможном спасении принца Льюиса. Король обязан знать!

– Я скажу… Скажу позже, когда он будет готов услышать.

– Вы глупая и слабая, и он Вам за это потом спасибо не скажет.

Сжав челюсти, я тряхнула юбками и ушла прочь. Мне нужно было подумать. Хорошенько обо всём поразмыслить. Королева-мать оказалась плохим союзником и совершенно ужасным советчиком. Мне нужен был кто-то другой – посильнее, но никого другого у меня не было. У меня осталась только я.

К счастью, Пэтти вовремя заметила моё состояние и приготовила ванну. После купания, как ни странно, стало легче. Физически, но не душевно. Скорбные мысли никуда не делись и, убрав едва высохшие волосы в косы, я поспешила в восточную башню. Там, в своём любимом кресле, глядя на счастливое семейство ласточек, я надеялась найти решение. Главная загадка заключалась только в месте покушения. Время было мне известно. Завтра, в три часа по полудню. Я повторяла это, как молитву, и надеялась на провидение. На озарение, на чудо, на всё, что угодно, лишь бы Лайонел уцелел.

Глава 8

Пришла в себя я только в спальне. Тело ломило, ломило так, будто я пролежала в кровати не меньше недели, не вставая и не ворочаясь. Меня переодели в ночную сорочку и распустили по подушкам волосы. За окном лил дождь. Я слышала, как он стучит по крыше и по каменным дорожкам в саду. Небо было серое и низкое, в комнате стоял полумрак, а возле моей кровати сидел Лайонел. Его локти стояли на коленях, а сложенные в замок пальцы придерживали подбородок. Лицо было бледным, щёки – впалыми, белки окрасились в красный цвет, но особенно в его облике меня поразили непонятно откуда взявшиеся усы и борода.

– Как Вы себя чувствуете? – спросил он, заметив, что я очнулась, а затем резко выпрямился и опустил руки вдоль туловища. – И что помните?

Я улыбнулась и по привычке хотела сказать: «Превосходно», но второй вопрос заставил меня притормозить с ответом и поразмыслить над своим самочувствием более внимательно. Я обвела глазами комнату и напрягла память. В голове замаячили нечёткие образы. Общая картинка сложилась в мгновение ока, и воспоминания обрушились на меня лавиной. Вот я ругаюсь с отцом и прячусь у себя в башне, вот становлюсь свидетелем разговора между Марией Дегур и Джоном Горвингом, вот рассказываю обо всём королю, а он говорит, что я ему омерзительна. Последним воспоминанием стала стрела. Стрела, направленная на Лайонела, но пронзающая моё тело.

– Сколько я провела без сознания?

Мой голос прозвучал хрипло, и Лайонел, бросившись к кувшину, налил и протянул мне серебряный кубок с водой. Язык у меня был сухой и еле ворочался. Во рту стояла горечь, как после рвоты.

– Больше недели. Лекари не отходили от Вас ни днём, ни ночью. Наконечник стрелы удалось извлечь, но рана никак не заживала, гноилась и кровоточила. А ещё Вас мучил жар, и Вы метались по кровати в агонии. Так мы поняли, что стрела была отравлена. Я пригласил специального человека, и ему удалось вывести яд из организма.

– Специального человека? – удивилась я, делая глоток за глотком. Голос постепенно ко мне возвращался, и язык уже не казался высохшей на солнце доской в болоте.

– Скоро он придёт осмотреть Вас, и я прошу: проявите терпение. Этот человек отличается от тех лекарей, к которым Вы привыкли, но он обладает весьма обширными знаниями. Это важнее всего остального.

Не желая спорить, я кивнула. Даже если меня лечил какой-нибудь колдун, значения это уже не имеет. Он вырвал меня из лап смерти, и я обязана быть ему благодарной.

– Я должен извиниться перед Вами. – Лайонел почесал затылок и снова сел на стул возле моей кровати.

– Извиниться?

– За то, что не поверил. Моё легкомыслие едва не стоило мне жизни. И чуть не погубило Вас. Вы оказались храброй, очень храброй, особенно для девушки, которая едва терпит боль от вонзившейся в ногу иголки.

Впервые с нашей свадьбы мой супруг сказал мне что-то хорошее. Это был первый и по-настоящему приятный комплимент. Но моя спина и плечо так сильно болели, что я не смогла порадоваться ему как следует.

– Теперь Вы мне верите?

– Теперь верю. Признаться, сначала я подумал, что Вы подставились под стрелу специально. Даже решил, что Вы сами это спланировали. Но Мария Дегур пропала из дворца, и мне пришлось провести расследование.

– Вам удалось схватить её?

– И её, и Джона Горвинга. – На лбу моего мужа образовалось несколько морщин. По-видимому, ему всё ещё было больно вспоминать об этой женщине. – Сейчас они оба в темнице. Их ждёт суд.

– Вы казните их?

Произнося слово «их» я, конечно, в первую очередь подразумевала её, но Лайонел промолчал, и мой вопрос повис в воздухе камнем.

– Вы знаете, почему она так поступила?

– Я обманул её надежды. Она желала стать королевой, а я мог предложить ей место только …

Последнее слово я не захотела услышать. Сердце кольнуло чувство вины. А что, если в её предательстве виновата я? И мой отец. Она мечтала стать королевой, а я лишила её этого права. И тогда она озлобилась, потому что захотела отомстить. И мне, и Лайонелу. Но так ли уж она любила в этом случае? У неё ведь было всё. Всё, кроме титула королевы. Неужели из-за неимения этого титула она решила отказаться от всего остального?..

– Кроме них, ещё обнаружились предатели?

– Обнаружились. На данный момент их около десятка, но я не уверен, что вычислил всех. И даже боюсь представить, сколько их за пределами дворца, если столько скрывалось у меня под носом. Я был слишком наивен. Сейчас стану осторожнее.

– Значит, Ваша мать Вам сказала?..

– О том, что мой вероломный кузен, скорее всего, жив? – Его губы изобразили улыбку, но глаза остались серьёзными, а все золотые вкрапления погасли разом. – Я и сам это понял. Заговор с целью убрать короля никогда не устраивается просто так. Трон всегда должен быть кем-то занят.

Я вздохнула и облизала пересохшие губы. Он поднёс мне ещё один кубок с водой, который я снова опорожнила крохотными глотками.

Меня переполняли странные чувства. Я оказалась права, и король убедился в моей правоте. Это был час моего триумфа, но мне почему-то не хотелось праздновать. Я вдруг осознала, насколько шаткое у моего мужа положение и сколько в стране предателей. Господи, что же нас ждёт дальше?!

– Теперь Вам нужно отдохнуть. Я позову лекаря и кого-нибудь из Ваших дам. Леди Баррет очень за Вас волнуется.

– Леди Баррет? Разве она не уехала? Я ведь её прогнала.

Он лишь слегка покачал головой.

– Эта женщина скорее умрёт, чем оставит Вас.

Пытаясь приподняться над подушками, я почувствовала сильный укол стыда.

– Я хотела бы написать отцу. В прошлый раз мы плохо поговорили, поэтому я прошу Вас разрешить ему приехать и навестить меня в ближайшее время.

– Боюсь, это невозможно.

– Почему?

– Пока Вы болели, на его дом напали, а его убили.

Глава 9

Специальным человеком Лайонела оказался мавр. Чёрный, как уголь, в широком длинном одеянии и куске ткани, обмотанном вокруг головы. Большую часть его лица и шеи закрывали борода и усы, но руки, его чёрные руки, были выставлены на всеобщее обозрение. Он говорил со мной ласково, по латыни, и я изо всех сил старалась проявлять терпение, но всё равно боялась его, как чёрта. Он и был для меня чёртом, и я вздрагивала при каждой нашей встрече, а особенно, когда он прикасался к моему запястью и считал пульс. Он не пускал мне кровь, не танцевал вокруг кровати со странными предметами, не распевал песни на незнакомом языке, не жёг над моей головой благовония, но трижды в день поил какими-то отварами и добавлял в еду какие-то порошки. Порошки, после которых я действительно чувствовала себя лучше. Его любимое слово было «medicamentum»*. Он всегда произносил его, вливая мне в рот новое снадобье, а потом долго кивал и улыбался. Я не знала, где Лайонел нашёл его и знать не хотела, но была благодарна этому сарацину за всё, что он сделал и продолжал делать. Сильнее этой благодарности во мне было только чувство вины. Я беспрестанно винила себя за те слова, которые наговорила отцу. Слова, за которые уже не могла попросить прощения. Все мои мысли крутились вокруг него и тех людей, что под покровом ночи пробрались в наш дом и убили его. Лежа подолгу без сна, я всё время думала, кто бы это мог быть, но не находила ответа.

Встать я смогла только на третий день после разговора с Лайонелом. Мой муж снова куда-то уехал, но куда именно мне не сказали. Я связала его отъезд с крепостью Пойре и заговорщиками и, кое-как одевшись, отправилась прямиком к королеве-матери. Меня качало из стороны в сторону, в глазах двоилось, но я упорно шла вперёд и не останавливалась. Шла с одной-единственной целью. Я хотела посетить могилу отца. Это было моей самой большой потребностью, жизненной необходимостью, однако королева-мать на мою просьбу лишь развела руками.

– В стране неспокойно. Повсюду предатели – мы не можем рисковать твоей жизнью. А если на карету нападут? Представляешь, что тогда с тобой сделают?!

Стоя перед ней на коленях, я обливалась слезами. Похороны моего отца прошли без родственников. Его хоронили соседи и слуги. Карлайл в бегах, а я, его единственная дочь, сама едва не угодила в могилу. Но самым ужасным было даже не то, что я с ним не попрощалась, и не то, что я не проводила его в последний путь, а то, что сказала… Сказала почти перед самой его смертью. И вот теперь меня даже на кладбище к нему не пускают.

– Он уже предан земле, – продолжила свекровь, и ноздри её красивого носа затрепетали, – по нему отслужили службу. Тело и дух его упокоились. Сейчас нет разницы, когда ты навестишь его: через три дня или через полгода. Ты ещё так слаба и до конца не поправилась, а хочешь ехать в такую даль. Я не могу тебя отпустить, и король тоже не пойдёт на это.

Поднявшись с колен, я, всё также пошатываясь, покинула её покои и, держась за стену, удалилась в свою башню. Там я надеялась найти успокоение и надежду, но погрузилась в ещё большее отчаяние. За время моей болезни в башню проникла кошка и уничтожила гнездо ласточек. Оно оказалось разрушено до основания. Птенцы в нашу последнюю встречу на крыло ещё не встали, а значит, почти наверняка оказались у неё в брюхе. Главы семейства поблизости не было, как и его тихой подруги. Скорее всего, они строили новый дом в другом месте и в другом месте оплакивали своих детей. Это стало для меня таким ударом, что я упала на пол ничком. Слёзы бежали и бежали и заливались в уши, а у меня не было сил подняться. Внезапно я осознала один важный факт и сама поразилась тому, как он раньше не приходил ко мне в голову. А ведь отец, должно быть, догадывался, что его скоро не станет, поэтому и отправил меня в качестве королевы в столицу в надежде, что Лайонел защитит меня. Он знал, что ему не простят помощь опальному принцу, но всё равно встал на его сторону. Значит, дело было не только в гербе. Значит, так он решил для себя. Поддержал Лайонела, а не узурпатора Эдмунда и не его сына, хотя им и присягнул на верность Карлайл, и поплатился за свой выбор.

Так прошли день, ночь и ещё один день. Я не устраивала забастовку, не голодала намеренно, но я никому не позволяла входить ко мне в башню. Я плотно закрыла щеколдой дверь и придвинула к ней кресло, и кто бы ни приходил, требовала оставить меня в покое. Это был мой траур, и я хотела пережить его в одиночестве.

Однако вечером второго дня кто-то высокий и сильный не захотел внять моим просьбам. Он вышиб дверь, и та повисла только на одной петле. Я замахала на него руками и пригрозила публичной поркой и виселицей, а он почему-то засмеялся и, взяв меня на руки, понёс вниз. Я не чувствовала ни голода, ни жажды, но в плечо вновь вернулись боли из-за раны.

– Я должна побывать на могиле отца, – простонала я. – Я должна попросить прощения. Я так виновата перед ним, но королева-мать меня не пускает. Говорит, что это слишком опасно.

– Если это так важно, я сопровожу Вас лично. Мы съездим, съездим в ближайшее время, моя королева. Только не истязайте себя так.

И выдавив спасибо, я вновь потеряла сознание.

_______________________________

* Medicamentum (лат) – лечебное средство, лекарство.

Глава 10

То, что произошло в башне, не привиделось мне и не приснилось. По ступенькам вниз меня нёс ни один из королевских рыцарей, а Лайонел. На следующий день он пришёл в мои покои с петухами, служанки только-только закончили с моим туалетом, даже волосы убрать не успели, и те лежали на плечах густыми тёмными волнами.

– Собирайтесь, – тихо произнёс мой супруг. – Мы выезжаем сразу после обеда. Снимите все драгоценности и наденьте самое простое платье. Ничего лишнего не берите – путешествовать будем налегке. Мы должны управиться дня за три-четыре. Поедем вдвоём, без кареты и сопровождения. Верхом, точно обычные сквайр и его жена. Так мы будем меньше привлекать к себе внимание.

После его ухода я бросилась собираться в ту же секунду. Простых платьев у меня не было. Все они остались в доме отца, и я уже думала послать Пэтти за обновкой в город, но тут в мою гостиную вошла Элеонора Баррет. Она несла в руках непримечательный свёрток, который каким-то чудом превратился в платье: тёмно-коричневое, из тонкого сукна, без малейшего намёка на вышивку. Я уже и забыла: каково носить такую одежду, но с радостью его примерила. Платье было свободно и чуть мне длинновато, однако Пэтти с этой проблемой справилась быстро. Дорожный чёрный плащ одолжила королева-мать. Я сразу узнала в нём то одеяние, что видела когда-то на женщине, посетившей дом моего отца за девять месяцев до свержения узурпатора Эдмунда.

Из дополнительных вещей я взяла только нижнее бельё и полностью одетая ровно в два часа по полудню стояла возле королевской конюшни, а главный конюх в это время седлал двух крепких лошадей. Моей стала кобыла, белая, точно звёзды в морозную ночь, с блестящими чёрными, глазами и пушистым хвостом. Элеонора Баррет перекрестила меня на прощание и лично накрыла мою голову капюшоном. Как и сказал Лайонел, она никуда не ушла и все десять дней, пока я болела, прислушивалась к моему дыханию и сбивала холодным компрессом жар. Королева-мать тоже вышла проводить меня, но в долгие речи не пускалась. В её глазах так и читалось плохо скрытое обвинение. Впрочем, и я без неё чувствовала себя виноватой. Я увозила короля из дворца, и только я буду в ответе, если в дороге с ним что-то случится.

Слуга подставил скамейку, и я тяжело взгромоздилась на лошадь. Чтобы оставаться в дороге как можно дольше, для меня приготовили мужское седло. Жене обычного сквайра приличия можно не соблюдать, да и юбка была на мне куда шире, чем требовалось. Мой супруг появился минуты на две позже, быстро попрощался с матерью и вскочил на чёрного жеребца. Он был одет в серый костюм для верховой езды и плотный шерстяной плащ. В тот самый, в котором предстал передо мной в вечер нашего знакомства. Без короны, без горностаевого меха и без тяжёлой золотой цепи. Из королевских одежд он оставил только дорогие кожаные сапоги, а вот ремень и ножны взял старые и потёртые.

Мы скакали шесть часов, почти не останавливаясь. С обозами и каретой в прошлый раз за это время я не проехала и четверть пути, зато сегодня мы преодолели практически половину. Я считалась неплохой наездницей. Отец и мать старались дать мне всестороннее образование. Я знала три языка, умела танцевать, играла на лютне, неплохо вышивала, пела и даже немного рисовала. Мама считала, что истинная леди должна уметь всё хотя бы по чуть-чуть и старательно вдалбливала в меня это всё всеми известными способами. Отец же достаточно рано посадил меня на пони. К животным меня тянуло с младенчества. Ещё малышкой я прибегала по утрам на конюшню и собственноручно кормила лошадей каким-нибудь лакомством вроде мелко нарезанных яблок или моркови. То же самое касалось отцовских гончих и птиц. Я никогда не питала особой страсти к охоте, но мне нравилось запускать в небо сокола и ловить его на кожаную перчатку. Меня буквально переполнял восторг, прямо как сейчас, когда я ехала по лесу бок о бок со своим мужем.

Всю дорогу я смотрела только на него и думала тоже только о нём. Когда первая и самая тяжёлая боль из-за утраты отца прошла, я словно обрела крылья. Я боялась надеяться, боялась строить иллюзии, боялась снова обжечься, но не могла не мечтать о его поцелуях и прикосновениях. Мария Дегир сидела в тюрьме, но новые женщины в покоях короля не появлялись. Об этом я знала точно. Об этом я досконально выспросила у главного постельничего, а затем обсудила полученные сведения с Элеонорой Баррет. Мне было важно знать, как Лайонел ведёт себя за столом и в коридорах с придворными дамами. Но, как выяснилось, придворные дамы видели его редко, потому что много времени он проводил со мной. Он был первым, кого я обнаружила возле своей постели, когда очнулась. И он пришёл в мою башню и донёс меня до кровати ночью, а теперь сопровождает на могилу к отцу, и мы больше не ссоримся, как ссорились раньше. Может, после случившегося я хоть немного начала ему нравиться, и вскоре наш брак станет не только формальностью?..

Подумав об этом, я улыбнулась и посильнее натянула на лицо капюшон. На улице уже не было такого ливня, который шёл неделю назад, когда я только пришла в себя. С севера, правда, дул неприятный ветер, и погода стояла довольно холодная. Небо по-прежнему висело низко, и около девяти часов вечера мы пришпорили коней, чтобы успеть добраться до ближайшей таверны засветло. В прошлый раз по пути в столицу именно в этой я не останавливалась. Моей наставнице не понравился ни её вид, ни хозяин, ни посетители. В зале было много пьяных, а у двоих на коленях сидели девицы разгульного вида. Тогда мы решили проехать ещё два часа и уже в сумерках остановились у ворот монастыря Святого Георгия, где и остались на ночлег.

В таверне, впрочем, за два месяца ничего не поменялось. Хозяин был всё также угрюм и неопрятен, среди гостей слышались пьяный смех и ругань. Приспустив капюшон, Лайонел заказал ужин. Лицо его, как и неделю назад, было покрыто густой тёмной бородой и усами. Женщина в сероватом переднике и чепчике такого же цвета вынесла нам жидкую похлёбку из окуня и гороховую кашу с краюшкой ржаного хлеба. Из напитков у них были только эль и молоко. Мы взяли и то и другое.

Глава 11

Большую часть следующего дня я думала только о словах Клары. Своему дорогому супругу я сказала правду. Ни моя мать, ни мой отец ни разу и словом не обмолвились о незаконном рождении старшего принца. По крайней мере, при мне. Но могла ли мама что-то знать об этом и хранить тайну королевы Беатрис так же, как все последующие годы хранила свою? И могла ли перед смертью что-то шепнуть Карлайлу? Во время её болезни они сильно сблизились, да и умерла она на его руках, а не на руках отца. А Карлайл… Неужели слова узурпатора Эдмунда так сильно повлияли на него, что он решил убить двух невинных детей девяти и двенадцати лет? Мог ли этот гнусный человек назвать бастардами и маленьких принцев тоже? Конечно, мог! Он мог что угодно, а у Карлайла просто не было выбора. Он тоже хотел жить и наверняка хотел уберечь нас с отцом от жестокости нового короля. В то, что Карлайл стал убийцей преследуя какие-то свои личные интересы, я верить не могла да и не хотела.

Лайонел вчера так и не пришёл ко мне. Должно быть, помывшись, он спустился в общий зал и просидел там до самого рассвета. Я ждала его очень-очень долго, но в конце концов сон всё же сморил меня. Впрочем, спала я плохо и проснулась, когда солнце едва-едва поднялось над горизонтом. Клара принесла мою вчерашнюю сорочку, теперь уже сухую и тщательно выглаженную, небольшой таз и кувшин с водой. Наскоро умывшись, я спустилась к Клаусу и обнаружила у стойки Лайонела. Он ел яичницу, настолько горячую, что от неё валил густой пар. Буквально через несколько мгновений Клара подала мне такую же, и, хорошенько позавтракав, мы сразу выдвинулись в путь. Наши лошади за ночь отдохнули лучше нас. Моя кобыла весело задирала голову и то и дело втягивала носом воздух. На улице пахло свежескошенной травой и цветами. Стоял конец июля. Крестьяне, попадающиеся нам на пути, возделывали почву, крестьянки пололи сорняки. Ветер уже не был холодным, солнце светило ярко, хотя порой и пыталось спрятаться за облака. Больше всего меня расстраивали разбитые дороги. Удивительно, но за те два месяца, что я не была дома, они совершенно испортились. В прошлый раз такого не наблюдалось. Их словно намеренно кто-то разрушил, и, размышляя об этом, я почему-то подумала о принце Льюисе и изменниках, примкнувших к нему.

В мой прежний дом мы приехали около восьми часов вечера. Колокола в церкви на центральной площади только-только начали отбивать час вечерней молитвы. Я была не слишком-то религиозна, но на всякий случай помолилась. Лайонел, как и вчера около таверны, помог мне спешиться. Стучать не пришлось. Старый слуга моего отца, который служил у него ещё мальчишкой, выбежал на улицу, едва мы подошли к воротам. Выбежал и тут же упал на колени.

– Госпожа моя! Моя маленькая госпожа! – запричитал он и плача бросился целовать мне руки. Он с детства называл меня так: своей маленькой госпожой. Не знаю, откуда он нахватался таких слов, но отец, услышав это, всегда смеялся, а мама закатывала глаза. – Не уберёг я Его Светлость. Не уберёг…

Из-за волнения старый Джаспер и не вспомнил, что перед ним король, и даже не подумал ему поклониться. Всё его внимание целиком и полностью было сосредоточено на мне, а мысли сильно разрознены.

– Давайте пройдём в дом. – Лайонел показал на двери, и Джасперу пришлось подняться. В его взгляде не было раболепия, с которым все дворцовые слуги и большинство придворных глядели на моего мужа. Напротив, старый лакей моего отца взирал на короля с опаской, искоса, как на врага. Он будто обвинял Лайонела в смерти хозяина.

– Так что же случилось? – спросила я, когда мы уже сидели в большой гостиной, а Джаспер копошился возле камина, старательно подбрасывая в огонь поленья. Обстановка в доме была удручающая. Многих вещей не хватало, а вся мебель стояла какая-то побитая: её словно вверх тормашками переворачивали.

– Они пришли ночью, точно дьявольские отродья. С субботы на воскресенье. – Джаспер снова заплакал. Рассказывать ему было трудно. – А ведь братец-то Ваш предупреждал Его Светлость.

– Братец? Карлайл приезжал? – Я не поняла, как вскочила с отцовского кресла и оказалась на ногах. Джаспер кивнул. Лайонел напрягся и крепко схватился пальцами за подлокотники.

– Приезжал. Долго они с хозяином говорили. Не один час. Спорили, ругались, а потом молодой господин вскочил на коня да и уехал, а Его Светлость отдал мне ключ от сокровищницы и сказал, что всё золото надо завтра перепрятать, да не успели мы. Уже следующей ночью прискакали шесть всадников и попросились на ночлег. Им открыла Линдси. Они-то ей горло сразу и перерезали.

Приложив пальцы к губам, я слабо вскрикнула. Старой Линдси было далеко за шестьдесят. Она работала ещё у моего деда и помнила мою мать девочкой. От услышанного меня замутило.

– Я проснулся и услышал шум. Побежал в коридор и к дверям спальни Его Светлости прижался. Говорил им: «Не пущу, ироды!» А они меня на пол толкнули, дверь с петель сдёрнули и на меня бросили. Думали, помру, да не тут-то было. Я всё слышал. Всё до последнего словечка. Как били его, как правду выколачивали. Ключ от сокровищницы искали. А он им одно твердил, что, дескать, золото всё вывез, а куда таким нехристям, как они, ни в жизнь не скажет. Ну они его и закололи, а потом всю мебель перетряхнули и всё ценное вынесли. Картины в золотых рамах, подсвечники, посуду, оставшиеся драгоценности миледи и книги старинные. А я в это время лежал. Лежал и дрожал, как мышь. Вместо того, чтобы за него биться.

Джаспер зарыдал в голос. Опустившись на колени, я прижала его голову к себе и погладила по наполовину лысой, наполовину седой макушке, как ребёнка.

– Ты бы ничего не сделал. Узнай они, что ты жив, они бы и тебя добили и получили ключ, – сказал Лайонел. Старик на это только головой покачал и снова зашмыгал носом, проведя по лицу испачканной в золе ладонью.

– Где был Ричард Уокер? – спросила я, вновь занимая место рядом с мужем.

– Кто такой Ричард Уокер? – поинтересовался он у меня.

– Это рыцарь, что служил у моего отца. Он выступал от его имени на турнирах и должен был защищать дом.

Глава 12

На кладбище мы пришли утром. Лайонел остался за воротами и долго-долго о чём-то разговаривал со смотрителем, я же отправилась вдоль ровных рядов могил – туда, где лежала мама. Интуиция меня не обманула. Отца, разумеется, похоронили рядом с ней. На огромной каменной плите вырезали годы его жизни и имя. Артур Солсберн. Титул граф добавлять не стали. Когда мама умерла, ей лишь немногим перевалило за тридцать. Отцу в день смерти было пятьдесят шесть, и, несмотря на внешние крепость и здоровье, считался он уже глубоким стариком.

По дороге от дома до кладбища в моей голове было много слов, но, как только я дошла до могилы, они все куда-то пропали. Вдалеке каркала ворона, ветер неспешно гнал по небу облака и пригибал к земле молодые деревья. На улице опять резко похолодало, солнце спряталось, на траве вышел лёгкий иней. Посильнее закутавшись в плащ, я тихо опустилась на колени и сложила руки в молитвенном жесте.

– Здравствуй, папа, – только и сумела выдавить я. Слёз не было, но слова давались мне трудно. – Надеюсь, ты сейчас с мамой, и надеюсь, что там она относится к тебе лучше, чем относилась при жизни. А ещё… Ещё я должна попросить у тебя прощения. За то, что не сдержалась… За то, что возненавидела.

На последнем слове голос задрожал, и я почувствовала странное жжение в горле. Так бывает, когда хочешь заплакать, но не можешь. И я действительно не могла и впала в какое-то сонное оцепенение. Просто сидела и смотрела на надгробия родителей, пока не пришёл Лайонел и не похлопал меня по плечу.

– Вы не замёрзли, моя королева? После длительных дождей земля ещё не прогрелась. Как бы Вы снова не заболели.

Я поспешно встала и отряхнула юбку. Несколько комков грязи оставили на ткани коричневые пятна, но я решила, что так даже лучше. Меньше шансов, что к нам кто-то пристанет.

– Я оставил смотрителю деньги, чтобы он лучше заботился о могилах Ваших родных.

Я кивнула и набросила на голову капюшон. С неба упало несколько капель дождя. Какое-то время мы шли молча, а потом я почувствовала, что кто-то трётся о мою юбку. Этим кем-то оказался приземистый щенок, который боязливо попятился назад, как только я протянула к нему руку.

– С самых ворот за нами идёт, – вдруг сказал мой муж. – Думал, отстанет, но не тут-то было.

– Наверное, голодный, – предположила я и вновь поманила щенка к себе. Глаза у него были большие и чёрные, словно пуговицы, короткий хвост загибался крючком, а всклокоченная, местами вырванная шерсть висела грязными серыми сосульками.

Погладив его тёплый, немного поцарапанный нос, я позволила щенку бежать рядом. Лайонел не возражал. В отличие от меня, всё ещё мысленно сидящей возле могил родителей, он в облаках не витал и тщательно следил за дорогой. До дома мы больше не разговаривали, и тишину между нами прерывал только звонкий щенячий лай.

Джаспер к нашему возвращению умудрился где-то достать еды, и выглядела и пахла та вполне аппетитно. Возможно, он сходил в городскую таверну, а может, попросил приготовить обед одну из соседских кухарок. Так или иначе, наелись мы до отвала. Я хотела забрать Джаспера во дворец, но тот наотрез отказался, бросая мимоходом на моего мужа такие взгляды, от которых даже мне становилось не по себе. Старик, похоже, по-прежнему ему не доверял, но Лайонел на это только зевал да отчаянно глазел по сторонам, всем видом показывая, насколько ему плевать на думы лакея.

– Во дворце и без меня людей хватает.

– А я для тебя подыщу что-нибудь особенное.

Старый слуга отрывисто дёрнул подбородком и нахмурил седые, стоящие дыбом брови.

– Позвольте, я лучше здесь останусь да за домом пригляжу. Родных у меня нет – идти не к кому. Всю жизнь тут прожил. А уж при мне добро не пропадёт. Вы меня знаете.

Я перевела взгляд на Лайонела, но лицо его никаких эмоций не выражало. Он давал мне полную свободу действий и никак не ограничивал. Вздохнув, я решила ничего не менять.

– Живи тут и обязательно рассказывай, как идут дела.

Джаспер был обучен грамоте. Отец сам учил его, и слуга почти всё освоил, писал правда с ошибками, но вполне разборчиво.

– Ну, а ты что? – обратилась я к щенку. Тот, хорошенько обглодав за мной косточки куропатки, довольно растянулся под столом. Глаза его были прикрыты, но уши двигались часто, отчего я сделала вывод, что он меня слышит. – Хочешь жить во дворце?

– Королева-мать будет в ужасе, но если он доставит Вам радость, то почему бы и нет. Пусть едет с нами.

На такое заявление я улыбнулась и ласково потрепала щенка по загривку. Когда-то у отца было много собак. Целый питомник. Он любил брать их на охоту, гоняясь по лесу за лисами или выдрами, однако сразу после смерти короля Леонарда всех продал. С началом войны ему стало не до охоты.

– Я назову тебя Форест, – торжественно объявила я, на что щенок гордо тявкнул. – Ласточек больше нет и, наверное, уже и не будет, но собака хоть немного скрасит моё одиночество, – мысленно подытожила я.

– Маленькая госпожа! – вновь обратился ко мне Джаспер, и я подарила своему детскому прозвищу прощальную улыбку. Пожалуй, если бы старый слуга отца называл меня, как и все «Ваше Величество», мне бы это не нравилось. – Разбирая утром вещи милорда, я нашёл вот это. Думаю, Вам лучше забрать его с собой.

И он протянул мне небольшой портрет в посеребрённой, овальной раме. Портрет действительно был небольшим, почти крохотным и легко умещался на ладони. На нём была изображена мама. Совсем молодая, лет девятнадцати-двадцати. Я никогда не видела этот портрет, но слышала о нём неоднократно. Отец заказал его через год после моего рождения. Лично для себя, поэтому никогда никому не показывал. Мамин официальный портрет висел в гостиной. Точнее, висел там до ограбления. Сейчас он был разорван в клочья, а дорогая рама украдена. На том портрете мама сидела в закрытом тёмно-синем платье, с высокой причёской, серьёзная и немного надменная. Здесь же её тёмные волосы струились по плечам чуть волнистыми прядями. На губах играла лёгкая улыбка. Я помнила её лицо до мельчайших подробностей, потому что ежедневно видела его в зеркале, но всё равно разглядывала каждую чёрточку. Вот коричневая родинка на правой щеке, вот прямой тонкий нос, красиво очерненные алые губы и яркие голубые глаза. Папа называл их небесно-апрельскими, как бы намекая, что такого оттенка бывает только небо и всего один месяц в году, а её волосы он всегда сравнивал с эбеном*, по крайней мере, до тех пор, пока мама не начала седеть. А седеть она начала рано, гораздо раньше, чем он, и весь последний год своей жизни провела в постели, убирая поредевшие волосы в слабо заплетённые косы.

Глава 13

После нашего возвращения во дворце Бельверон многое поменялось. Ко мне наконец-то начали относиться как к королеве. Мне кланялись. Передо мной заискивали. Мария Дегур сидела в тюрьме, и придворным пришлось признать во мне жену короля. Я отвечала на их знаки внимания без проявления чувств. Теперь я во всём пыталась подражать королеве-матери. Я больше не повышала голос на служанок и фрейлин, не запиралась в восточной башне, а если раздражалась, позволяла себе только поднятие бровей.

Я была спокойной и даже старалась казаться весёлой. Теперь я ужинала со всеми в общем зале и внимательно слушала, о чём говорят за столом. Поводов для улыбок мне добавлял Форест. Он стал настоящим придворным псом и ходил за мной по пятам, точно мои фрейлины. В кожаном, украшенном голубой лентой ошейнике всегда на шаг впереди них и часто на одном уровне со мной, что нарушало все правила принятого во дворце этикета. Мою свекровь поначалу это дико раздражало, но, видя, что общение с собакой пошло мне на пользу, замечаний вслух она не делала.

Первый раз я мыла Фореста собственными руками в гигантской деревянной бочке для стирки белья. Грязными брызгами и отпечатками от лап он вконец угробил моё платье, но с честью выдержал все испытания и даже позволил вычесать из шерсти репейник. Вода в бочке во время его купания была чернущая – мои служанки меняли её два раза, а потом ещё целый час отмывали бочку.

Поразительно, но после ванны Форест стал белым, как снег. На его фоне даже королевские простыни выглядели желтоватыми. Все мои фрейлины были от него без ума и называли самым очаровательным существом, какое только видели в жизни. Но Форест был верен только мне и на их ласки и восторженные комплименты почти не реагировал. На королевских харчах он быстро отъелся и часто носился по саду за голубями, однако ночевать предпочитал всегда возле моей кровати.

За ужином мы теперь часто говорили о нём с Лайонелом. Форест в это время обычно лежал под столом и ждал, что ему перепадёт что-нибудь вкусное. И когда королева-мать отворачивалась, мы незаметно кидали ему то сыр, то небольшие кусочки мяса и тихонько хихикали, а довольный Форест лизал нам пальцы. Это было нашей маленькой тайной и это до безумия грело мне душу. Глядя на окрепшего щенка, Лайонел улыбался совсем как тогда, в вечер нашего знакомства, и эти улыбки подчас доставались мне. Во дворце был целый питомник гончих, но они чаще всего сидели без дела. Лайонел изо всех сил вникал в дела государства. Ему пока было некогда заниматься охотой или балами, однако бродячие артисты и музыканты время от времени к нам заглядывали. Особенно понравившимся мой дорогой король всегда давал по паре золотых, но не больше. Деньгами он не сыпал и был таким же рачительным хозяином, как мой отец. Сорить золотом любила мама, и папа никогда ей ни в чём не отказывал. Лучший бархат, лучшие щелка, гребни в волосы из черепаховых пластин – она имела всё, что хотела. А если в наш дом заходил менестрель, то нередко в его кармане оседала сумма, равная месячному жалованью Джаспера. Отец на это только качал головой, но не спорил. Когда же мама не видела, он экономил и экономил основательно. Подчас на себе и особенно на базаре. Продукты он закупал сам, и некоторые торговцы называли его скрягой. Но, похоже, отец знал цену деньгам, а мама – нет. Цену им знал и Лайонел.

Я всё-таки пошла на сделку с совестью и подкупила его постельничего. Я желала знать, если вдруг в королевские покои заглянет другая женщина. Случись это, и я бы устроила целое представление: упала бы с лестницы или разыграла отравление. Имя Марии Дегур начало забываться, но большинство наших с королевой-матерью фрейлин всеми правдами и неправдами пытались попасться Лайонелу на глаза. Они соревновались в пении, весело прыгали под музыку и громко смеялись над каждой его остроумной фразой. Я была уверена, что помани их Лайонел пальцем, и каждая, без разницы замужняя или нет, отдалась бы ему прямо на обеденном столе. Их ужимки меня раздражали, но точно так же они раздражали и Лайонела. Он видел, как они пытаются накинуть на него свои сети, как пытаются очаровать и обольстить, и ему это не нравилось. Страшно не нравилось. Когда какая-нибудь девица переходила черту излишним кокетством, он сводил брови на переносице и становился особенно угрюмым. Как-то раз даже покинул зал в разгар ужина, а фрейлину, которая посмела положить руку ему на плечо, на следующее утро отправили в родовое имение к родителям. Я отлично понимала, что его гложет. Все эти девушки знатного и незнатного происхождения любили в нём прежде всего короля, а не мужчину. И он никому не верил. После Марии Дегур он никого не подпускал к себе и спал на своей широкой кровати один. Это я знала совершенно точно, и только это давало мне надежду и уверенность в завтрашнем дне. Каждое утро я молила Бога просветить его, чтобы он наконец догадался, что я была той единственной, которая любила его не за корону, а за сердце, за то, что одним майским вечером он вытащил из моей ноги иголку, обработал рану и принёс обувь. Если бы он только знал, что ради него я была готова разорвать помолвку с королём.

Дни один за другим уносились в прошлое, а наши отношения теплели крайне медленно. Лайонел занимался дорогами, Лайонел послал отряд рыцарей разобраться с бандой разбойников. Осенью он собирался проехаться по стране и посмотреть, как живут его люди. Простые люди в деревянных домах. Я, естественно, жаждала поехать вместе с ним. Теперь до меня наконец дошло, о чём так долго втолковывал мне отец. Он советовал мне стать другом и союзницей короля. Но в первые недели брака после тех ужасных слов, сказанных в первую брачную ночь, мне было мало быть его другом и соратником. Теперь же я знала, как нужно действовать. В конце концов, человек, который смог сдвинуть гору, начинал с того, что перетаскивал с места на место мелкие камешки.

От постельничего Лайонела я также узнала, что он сжёг все платки, которые когда-то вышила Мария Дегур, и порой ему было нечем вытереть нос или руки. И я принялась вышивать ему платки сама. Сначала я взяла кусок самого дорогого, самого тонкого шёлка, но потом откинула его в сторону. Лайонел был практичным, а значит, материал ему тоже нужен практичный. Он часто уезжал и мог пораниться, а шёлк не слишком-то хорошо впитывает кровь, поэтому я взяла обычный лён, обшила его по краям и вышила инициалы ЛТ. Без всяких завитушек, но рядом изобразила фиалки – символ Аелории. И ждала случая, чтобы вручить ему свой подарок.

Глава 14

Тюрьма Пойре располагалась за городом и стояла на реке Кена. Отец рассказывал, что когда-то она была резиденцией Годрика Храброго – самого первого правителя Аелории и основателя славной династии Таелингов.

Добираться до неё мне пришлось на лодке, которую нашла Пэтти. Встречу с Марией Дегур организовал Нортон Джонс, полковник с границы с Поуисом, который когда-то слёзно просил Дегур о чём-то поговорить с королём. Он теперь настолько меня боялся, что его даже подкупать не пришлось.

Я выбрала день, когда Лайонел покинул дворец с очередной дипломатической миссией, а Нортон Джонс договорился с нужными людьми. Погода в то утро выдалась солнечной, и я совершенно взмокла от жары, прячась за капюшоном чёрного плаща королевы-матери. Она, на удивление, назад плащ не потребовала, а я решила лишний раз о столь ценной вещице ей не напоминать.

Лодочник посматривал на меня, чуть приподняв брови. Он, очевидно, думал, что я какая-нибудь фрейлина, сбежавшая из дворца к любовнику, томившемуся в тюрьме, но вопросов не задавал. От него пахло потом и дешёвым алкоголем, однако на вёсла он налегал исправно, а большего мне не требовалось.

Тюрьма Пойре представляла собой высокую круглую башню с маленькими узкими окнами и одиноким шпилем по центру. Сделана она была из чёрного камня либо камня, ставшего чёрным из-за частых пожаров. Кажется, её поджигали трижды только в этом веке. Впрочем, ни один из пожаров ничем хорошим для преступников не кончился. Большинство просто сгорели заживо, потому что сбежать из Пойре ещё никому и никогда не удавалось.

Центральный вход в темницу защищали дубовые двери, прикрытые железной решёткой. По обеим сторонам от дверей, что внутри, что снаружи, стояло по шесть до зубов вооружённых охранников. То есть всего двадцать четыре солдата. Все крепкие, молодые мужчины, не старше тридцати лет. Полковник Джонс вместе с командиром встретил меня на берегу и лично помог сойти с лодки. Большого впечатления командир крепости на меня не произвёл. Это был немногословный военный примерно возраста моего отца, только стройнее и выше, а его вытянутое, бледное лицо ото лба до подбородка по диагонали пересекал широкий, красный шрам.

Полковник деловито назвал его имя, и командир тут же поклонился. Я это имя не расслышала, но переспрашивать не стала, потому как слишком торопилась на встречу с бывшей соперницей.

Идти через камеры преступников нам, к счастью, не пришлось. Меня почти сразу завели в длинную комнату, обшитую деревом и украшенную гобеленом с изображением герба Аелории. В комнате стоял длинный стол и несколько простых деревянных стульев, на самом высоком из которых и восседала Мария. В углу ожидали два охранника с мечами наперевес.

Охраняли Дегур, как убийцу, перерезавшего полгорода. Но я жаждала поговорить с ней наедине, поэтому кивком выдворила обоих охранников за дверь и плотно её закрыла. Мария не шелохнулась. Она продолжала сидеть и смотреть на меня всё такими же наглыми глазами, как и прежде. Более того, когда я скинула капюшон и заняла место напротив неё, она даже не повела бровью.

– Я тут, а он по-прежнему не с Вами. Ну, надо же, какая жалость! – пропела она и склонила голову набок, точно ласточка, собирающаяся уснуть.

От её слов сознание моё помутилось, и гнев, который я усиленно сдерживала последние четыре недели, чудом не выплеснулся наружу:

– С чего ты взяла? – выплюнула я и не узнала свой голос. Он был похож на рычание медведя.

Она слабо засмеялась.

– Будь он с Вами, Вы бы ко мне не пришли. Вам бы попросту было некогда.

Я сделала глубокий вдох и постаралась справиться с чувствами. Если мне сегодня придётся быть зверем, то я буду им. Но не отчаявшимся, не измученным и не напуганным. Не тем, на кого ведут охоту, а поймав, издеваются, пока он не издохнет. Охоту буду вести я, а трясущимся, загнанным в ловушку животным станет сидящая передо мной предательница.

– Итак. – Поднявшись со стула, я прошлась по комнате и, заложив руки за спину, позволила себе прижаться к стене, в которой были вырублены окна. Я насчитала целых три, но все они располагались под потолком. Мария продолжала сидеть. Ей было нечего терять, поэтому соблюдать нормы этикета она не собиралась. Понимала, что хуже, чем есть, я не сделаю и уж тем более не стану просить Лайонела смягчить для неё условия проживания.

– Встань! – произнесла я. Она помедлила, но встала. – Выйди на свет!

И, когда она вышла, я почувствовала мстительное удовольствие. Сначала мне показалось, что за полтора месяца пребывания в темнице она ничуть не изменилась, но я ошиблась. Это было не так. Далеко не так. Полумрак места, где она сидела, скрывал и синяки под глазами, и бледность кожи, и излишнюю худобу. О, тюрьма её испортила! Сильно испортила! Даже зубы у неё пожелтели, а на руках вышли вены, синие и вздутые, как у старухи. На ней было серое платье. Чистое, хотя и простое, и видно было, что обрядили её в него недавно. Для встречи со мной. И для встречи со мной позволили умыться и причесать волосы. В покоях королевы-матери она иногда их распускала. В те дни на солнце они отливали золотом, сейчас же начисто лишились всякого блеска и были просто стянуты в косу.

– Ты, должно быть, рада моему приходу? – улыбнулась я так же ласково, как в былые времена улыбалась мне она. – Тебе дали новое платье и позволили вымыть голову. А в чём ты ходила до этого? Наверное, всё в том же дворцовом наряде, в котором тебя схватили. Наверное, то платье уже лопалось от грязи?

Представив, её жирные, неубранные лохмы, местами порванные юбки и чёрные ногти, я почувствовала себя лучше и вновь опустилась на стул. Мария же продолжала стоять, и несколько мгновений мы просто буравили друг друга взглядами.

– Зачем Вы пришли? – не выдержала она. – Я уже давным-давно рассказала всё, что знала, но повторю ещё раз. Для Вас. Я и Джон получали приказы от человека из города. Мы никогда не видели его лица и не знаем его имени.

– Тебя допрашивал сам король?

Она расхохоталась на всю комнату, и я поняла, что совершила ошибку, задав этот вопрос, потому что вновь позволила ей взять надо мной верх.

Глава 15

– Выйди, – сказала я Пэтти, и та припустилась к дверям так, что под юбками показались её голые лодыжки.

Лайонел продолжал сидеть. Его глаза были чернее самой чёрной ночи. Золотистых вкраплений видно не было, и я уже знала почему. Они исчезали всякий раз, когда он злился. По всей видимости, сейчас мой дорогой супруг был в бешенстве.

Я отступила назад и облизала чуть пересохшие от волнения губы.

– Вы что, следите за мной?

– Я не слежу за Вами, а присматриваю. Ради Вашей же безопасности. Пойре не то место, которое Вам следует посещать.

– Я думала, титул королевы позволяет посещать мне любые места.

Лайонел убрал руку с живота Фореста и положил себе на колено. Щенок тут же встрепенулся и сел на пол, переводя взгляд с меня на Лайонела. То, что происходило между нами, явно вызывало у него тревогу.

– Вы говорили с Марией Дегур?

– Да.

– О принце Льюисе?

– Нет, о Вашем кузене я ничего у неё не спрашивала.

– А о чём же тогда вы разговаривали? Обо мне?

Развязав на плаще тесёмки, я опустила капюшон и, сделав ещё два шага назад, почти упёрлась спиной в подоконник. В голове витал целый ураган мыслей, но толковой не было ни одной.

– Я пыталась узнать, почему она Вас предала.

– И почему же?

– Женившись на мне, Вы обманули её надежды, – брякнула я первое пришедшее на ум объяснение. То самое, что когда-то и поведал мне сам король.

– Перестаньте врать! – Мой супруг соскочил со стула и одним прыжком оказался рядом со мной. В его глазах пылал такой гнев, что мне стало страшно.

– А почему Вы сами не спросили её об этом?

По его лицу пробежала тень, щёки чуть порозовели, однако взгляд не изменился, и тогда я поняла причину его нежелания видеть её. Он боялся. Боялся, что она придумает какую-нибудь отговорку, за которую он её простит.

– Скажите мне, Анхелика! – Лайонел больно схватил меня за руку и притянул к себе. Наши взгляды встретились. Гнев в его глазах сменился мукой. – Хотя бы Вы не врите, потому что мне и без того врут все. Даже собственная мать.

От боли я слабо пискнула. Хватка у него была железная, и мне показалось, что у меня трещат кости.

– Вы делаете мне больно.

– Вы тоже делаете мне больно.

– Ладно, ладно, – взвизгнула я. – Я всё скажу, только отпустите.

Он немедленно выпустил мою руку, и я потёрла запястье. На коже от его пальцев остались красные следы. Наверняка завтра ещё и синяки выступят.

– Она сказала, что нашла в молитвеннике Вашей матери письмо того лучника. В нём он называл её Трис и спрашивал о Вас, как о своём сыне.

Глаза у Лайонела расширились. Несколько мгновений он смотрел на меня, не двигаясь и не моргая, словно какой-то злой волшебник обратил его в камень.

В комнате было жарко, и пот с меня лил градом. Сняв плащ, я бросила его на спинку стула, но поспешно забрала обратно и перекинула через руку. «Ну вот, теперь служанкам ещё и стул мыть придётся», – в сердцах подумала я, отгоняя от себя Фореста, а Лайонел всё это время продолжал стоять и смотреть. В одну точку, будто ослеп или в него ударила молния.

– Где, Вы говорите, лежало это письмо? В молитвеннике?

Сердце затопила бессильная жалость, и я забыла все свои обиды и боль в запястье и в порыве чувств сжала его руки. Плащ королевы матери полетел на пол

– Мария могла сказать это специально. Чтобы сделать мне больно. Чтобы сделать больно Вам.

Он мягко убрал мои ладони и тяжело повалился на стул. Форест принялся лизать его руки. Руки, которые висели, точно порванные верёвки.

– Так значит, поэтому?

– Не только. – Я не стала говорить, что письмо лучника стало причиной предательства Джона Горвинга. – У неё волчанка.

– Что?

– Язвы на теле, как от укуса волка, а принц Льюис… У него есть какой-то лекарь, который умеет лечить такие болезни. Он вылечил её кузину.

Лайонел встал и подошёл к окну. На улице, как и утром, было тепло и солнечно. Погода сегодня будто смеялась над нами.

– Анна Мевиталь – её кузина? Не знал… Она была фавориткой моего дяди. Но волчанка неизлечима. Это сказал мне Иммануил. Лекарь моего дяди просто свёл у неё с кожи язвы. Но её суставы распухать не перестали. Она умерла от поражения почек, вызванного как раз волчанкой.

Я не стала спрашивать, кто такой Иммануил, но сразу подумала про мавра, что вытащил меня с того света.

– Выходят, её обманули. Но.... – Форест плясал вокруг меня, точно циркач на площади, и я спрятала за спину руки, чтобы он ненароком не бросился их облизывать. – Она, наверное, была в отчаянии. Женщина на всё пойдёт лишь бы убрать со своего тела изъяны, особенно, если она красивая. А ещё она, кажется, надеется, что Ваш кузен спасёт их. Их обоих: её и Джона Горвига. В обмен на свой рассказ она просила заменить его смертную казнь пожизненным заключением.

Мой муж на это не сказал ничего, и некоторое время мы молчали. Потом, всё также стоя ко мне спиной, он медленно проговорил:

– Вы не должны никому рассказывать о том, что услышали.

Эти слова меня задели. Задели сильно. Он что, считает меня сплетницей с рынка?

– Я бы и так ничего никому не сказала. Я никогда не сделаю того, что может хоть как-то навредить Вам.

Лайонел хотел что-то ответить, но его слова потерялись за осторожным стуком в дверь. Стучала Элеонора Баррет.

– Ваше Величество, прошу прощения, если беспокою, но у главного камердинера важные новости для короля.

Лайонел громко выругался, однако дверь приказал открыть, и в мою спальню ввалился низенький, курносый мужчина в синей шляпе. У него напрочь отсутствовала шея, но зато были очень короткие и кривые ноги.

– Ваше Величество! – поклонился он сначала королю, а затем мне. – Прибыл Хивел ап Ливелин.

– Кто это?

– Посол Гвинеда. Он желает Вас видеть.

Бледное лицо моего мужа в один миг стало красным.

– Желает меня видеть? А разве я его приглашал сегодня? – Камердинер побледнел и шаркнул ногой. – Ладно, пусть ожидает. Приму его через час. – Затем Лайонел прищурился, махнул рукой и посмотрел на меня. – Вы будете нужны мне сегодня. Наденьте самое лучшее платье. Я хочу, чтобы Вы присутствовали при разговоре с послом.

Глава 16

– Наверное, она узнала про казнь Джона Горвинга и решила, что ей больше незачем жить, – предположила я.

Лайонел скользнул по мне ничего не значащим взглядом и вышел за дверь, не сказав ни слова. Покашливающий не то от страха, не то от смущения камердинер побежал вслед за ним, и, как только их шаги стихли в коридоре, в мою гостиную ворвалась толпа громко смеющихся служанок с кувшинами горячей воды наперевес. Пэтти извлекла из гардеробной большую деревянную ванну и новый кусок душистого мыла, Грейс принялась доставать из сундуков свежее бельё и полотенца, а Бетси вылила в ванну всю воду из кувшинов и бросила несколько сухих лепестков роз.

Флора хотела помочь снять мне платье, но я не позволила и, вздохнув, медленно подошла к окну. Мои окна выходили на центральный вход, и я до зубной боли боялась увидеть Лайонела, мчащегося на лошади в сторону причала, чтобы там взять лодку и поплыть в Пойре. Но ничего подобного не произошло. Я всё стояла и стояла, а вход был абсолютно пуст. Король не бросился хоронить бывшую любовницу. Он остался во дворце. Со мной. Значит, он похоронил её в своём сердце раньше. И когда я осознала это, мне стало легче. Я сама скинула платье и без всякой помощи погрузилась в воду.

После длительного стояния у окна времени у меня оставалось немного, поэтому помылась я быстро, также быстро просушила волосы полотенцем и приказала подготовить самые дорогие наряды. Мои влажные косы убрали под сетку, накрыли полупрозрачной серебряной накидкой, а сверху водрузили высокую корону. Лицо после ванны раскраснелось, и я сбрызнула его холодной водой, чтобы вернуть прежний молочно-белый оттенок. Моё платье было ярко-зелёным и хорошо сочеталось с изумрудами, что украшали корону. После коронации я достала её впервые и не без удовольствия любовалась нами обеими в большое овальное зеркало.

В тронный зал меня провожала вся моя свита, исключая разве что Фореста. Пока я мылась, его вывели в сад и оставили резвиться вместе со щенками борзых и гончих. Бессовестно пользуясь моей защитой и защитой Лайонела, он умудрился стать среди них вожаком. Породистые щенки боялись при нём лишний раз тявкнуть и лебезили, точно слуги перед хозяином.

Лайонел уже ждал меня, и когда я вошла, он поприветствовал меня лёгким кивком. Посла пригласили тут же, и он сначала низко поклонился королю, а затем коснулся губами моей руки. Этот поцелуй продлился дольше положенного и, как только он отошёл, я незаметно вытерла пальцы о край платья.

Посла другой страны я видела впервые, однако одежда его немногим отличалась от той, что носил Лайонел. Такая же куртка и такие же кожаные штаны, ботинки с загнутыми носами и шляпа с пушистым белым пером, которую при входе в зал он предусмотрительно снял и держал в руках. Короны на его голове, разумеется, не было, но зато все пальцы были усыпаны перстнями, а на груди висела широкая золотая цепь с крестом, украшенным крупными бриллиантами.

По-видимому, богат он был ничуть не меньше, чем мой отец, но, как и мой отец, был начисто лишён внешней красоты. У него были ярко-зелёные глаза навыкате, большой рот, массивная, сильно выпирающая вперёд нижняя челюсть, щелеватые зубы и грубые, словно вырубленные топором черты лица. Голос его, однако, при всём этом звучал приятно. Фразы он строил красиво, но не вычурно и говорил с нами на латыни, за что я особенно была ему благодарна. Ни нормандский, ни кельтский языки я не знала.

Из разговора я поняла, что Хивел ап Ливелин приходится королю Поуиса двоюродным братом, что, безусловно, сильно влияло на его положение. Образование он, надо полагать, получил превосходное и был отличнейшим дипломатом. Без конца расхваливал Бельверон и наши гобелены, но не забывал время от времени упоминать про добро своего кузена: мраморные колонны, породистых лошадей и золотую посуду.

– Зачем же Вы в таком случае приехали Элиадор? – грубо перебил его Лайонел, когда Хивел ап Ливелин принялся рассказывать об удивительном бассейне, устроенном на первом этаже замка Порстерс. С терпением у Лайонела было сегодня не очень, и я, испугавшись столь прямого вопроса, бросила на мужа настороженный взгляд. Я, конечно, впервые в жизни принимала посла другого государства, но понимала, что такое отношение с нашей стороны ни к чему хорошему не приведет: всё-таки этот Хивел ап Ливелин не какой-нибудь там босяк. Лайонел же на мой взгляд лишь раздражённо дёрнул плечом да поплотнее сжал губы.

Хивел ап Ливелин растерянно улыбнулся.

– Ради союза, разумеется, ради союза. Аелория и Поуис должны объединить усилия во имя общего дела. Гвинед больше каждого из наших королевств, к тому же опасность может прийти и из Англии, и тогда падут все. А ещё крестовые походы…

На последних словах глаза посла загорелись ярчайшим блеском. Похоже, крестовые походы здорово его вдохновляли. Лайонел на это только потёр правый висок. Уж что-что, а крестовые походы его точно не интересовали. Человек, который пользуется услугами сарацина, вряд ли пойдёт на его собратьев войной. Впрочем, я лишь смутно догадывалась, сколько людей в курсе, что меня лечил мавр, однако осознавала, что послу соседнего государства говорить про такое явно не стоит.

– Союз чаще всего скрепляется политическим браком. И теперь, когда у нашего уважаемого правителя родился сын…

– У меня нечего предложить Вам взамен. У меня нет ни сестёр, ни дочерей. Сам я, как видите, уже женат, а сестра Вашего короля вряд ли пойдёт замуж за одного из моих герцогов.

– Но Вы и Ваша супруга молоды и здоровы, – продолжил с заискивающей улыбкой посол. – Уверен, Господь пошлёт Вам немало детей и внуков. Мы можем заключить брак и в будущем.

Лайонел снова потёр висок. Скорее всего, у него сильно болела голова. Мне же в лицо бросилась кровь. Я даже представить боялась, о чём он сейчас думает, особенно, если учесть то, что я ему сегодня поведала.

Хивел ап Ливелин продолжил улыбаться и принялся снова рассказывать о своём короле. По его словам, это был самый мудрый и великодушный человек, которому только посчастливилось родиться на свет. Как оказалось, Екатерина Нормандская стала его второй женой, а первая умерла в родах два года назад.

Глава 17

Я не ошиблась. Король посетил меня в начале двенадцатого, спустя три часа после ужина. Марта, Грейс, Флора и Бетси уже разошлись по комнатам, и только Пэтти осталась, чтобы расчесать мне волосы.

Лайонел пришёл один, без слуг и без охраны. Корона, тяжёлая цепь и котта, обшитая по краям горностаем, также остались в его покоях. На нём были только коричневые кожаные штаны да просторная белая рубаха с узкими рукавами. Как в нашу первую брачную ночь.

А я, как в нашу первую брачную ночь, сидела на кровати. Пэтти, низко поклонившись, тихо вышла за дверь. Её никто не гнал, но в этот раз она всё поняла без слов.

Я не знала, что мне делать, и не знала, как вести себя дальше. С Лайонелом было что-то не так. Он стоял около дверей, слегка пошатываясь, и некоторое время мы молчали и словно играли в гляделки. Первым не выдержал он и, всё также пошатываясь, подошёл ко мне и сел рядом. Но не на стул, как он садился обычно, а на кровать.

И, когда он оказался в нескольких дюймах от меня, я поняла наконец, что случилось. Лайонел выпил и выпил крепко. И уже не вино, как было за ужином, пока он травил байки о своём детстве, а Хивел ап Ливелин слушал, развесив уши. Это было что-то покрепче. Гораздо крепче.

Схватившись за край одеяла, я усилием воли заставила себя сидеть на месте. Уйти хотелось страшно, даже не уйти, а сбежать и желательно в противоположное крыло дворца. Вот значит как! Для того чтобы прийти в мои покои, ему понадобилось надраться до чёртиков. Или он так горюет по обожаемой Марии Дегур? Жалеет, что устроил праздник на потеху Хивелу ап Ливелину, а не отправился к ней? Ну, я тогда ему сейчас задам!

Резко повернув голову, я встретилась с ним взглядом, и... клокочущая внутри меня злость в тот же миг пропала. В его глазах не было ни печали, ни скорби, только пустота.

– Я спросил у неё, – вдруг произнёс он, уронив голову на руки. – Спросил, а она сказала, что не знает.

Я почувствовала себя самым глупым человеком на свете, потому что не поняла, о чём идёт речь. Мои руки по-прежнему сжимали край одеяла. Дверь была плотно закрыта: об этом перед уходом позаботилась Пэтти, а на столе стояла всего одна свеча в серебряном подсвечнике. Света, впрочем, вполне хватало. Ночь стояла лунная, и Форест, убежавший в сад сразу после ужина, всё ещё резвился среди деревьев и кустов роз с другими щенками.

– Я не понимаю, Ваше Величество.

– Я лично перетряхнул все книги своей матери и её молитвенник, но не нашёл ничего. Она уничтожила все письма своего любовника. Теперь точно все.

– Может быть, Вы ошибаетесь. Может, и не было никаких писем.

Он убрал руки от головы и попытался сфокусировать на мне взгляд.

– Были. Она вернулась как раз в разгар поисков. Видели бы Вы её лицо. С него все краски сошли. Стояла бледная как смерть. Я тряс её, пока она не разрыдалась, но даже тогда я не смог остановиться. И в конце она прошептала, что не знает. Не знает, кто мой отец.

Мне показалось, что в замке затрещали стены, а кровать подо мной заходила ходуном. Ветер надул штору, где-то вдалеке ухнул филин, а стены дворца всё продолжали трещать, а кровать – качаться.

– Как, чёрт подери, женщина может не знать, кто отец её ребёнка?! – взревел Лайонел, и я услышала в его голосе крик раненого зверя и прижала палец к губам.

– Умоляю, Ваше Величество, тише! А если Вас кто-нибудь услышит?

Служанок и фрейлин я отучила спать в моей гостиной ещё в первые недели жизни во дворце. Ночью мне обычно ничего не требовалось, а утром они приходили в строго определённое время. Но я слишком сильно верила в закон подлости. Куда сильнее, чем в Бога, и боялась, что кто-нибудь и правда станет свидетелем откровений Лайонела. Однако он, будто назло, не желал меня слушать.

– Как, я Вас спрашиваю?! Она что, спала с обоими попеременно?

Он затряс головой и принялся бить себя кулаками. Словно наказывал. За грехи собственной матери. Боясь, что он навредит себе, я схватила его руки и крепко прижала к коленям. Мне было так жаль его, что я с трудом сдерживала слёзы.

– Карлайла мама тоже родила не от моего отца. Мне это совсем недавно сказала леди Баррет. Отец знал о её беременности, но всё равно женился и дал моему брату своё имя.

– Теперь понятно, почему в юности наши матери спелись. Обе были те ещё потаскухи. С одной лишь разницей: Ваш отец сам выбрал себе такую участь, а короля Леонарда всю жизнь обманывали.

Услышав нелицеприятную характеристику для своей матери, я поморщилась, и мои руки обмякли. Мой муж тяжело поднялся на ноги и прошёлся по комнате.

– Сдаётся мне, что она и сейчас врёт. Знает, что родила меня от того лучника. Знает, но боится признаться. – Он с силой ударил кулаком по столу. Тот от тяжести удара подпрыгнул – я вздрогнула. – Хорошо, хоть Алисия, Огуст и Джордж были от короля. Голубоглазые и белокурые. Как он, но не как я.

– Возможно, Вы просто пошли в мать. Вы ведь не знаете, как выглядел тот лучник, и никогда его не видели?

Лайонел на это лишь дёрнул плечом и опять принялся мерить шагами комнату.

– Наверное, теперь королева Биатрис будет считать меня врагом? Мы, в общем-то, с ней ладили. Ничего плохого она мне не делала, и мне жаль…

– Завтра она уедет жить в аббатство, которое посещала сегодня днём, поэтому Вам не о чем беспокоиться. Двором отныне занимаетесь Вы.

– Это Вы её принудили?

– Нет, она сама так решила. Сказала, что устала от дворцовых интриг и хочет тихой жизни. Не бойтесь, она не примет постриг. Просто будет жить с монахинями и есть их пищу. Заниматься садом и молиться. За всех своих детей. Живых и мёртвых. Я позволю ей взять двух служанок. Тех, кто сам изъявит желание последовать за нею.

Не выдержав, я вскочила с кровати и крепко обняла себя за плечи. Чувство вины давило на меня, как камень. Это ведь я во всём виновата! Из-за меня королеве-матери придётся жить вдали от сына и дворца. А она так любит Лайонела! И так любит Бельверон!

Глава 18

Поцелуй в губы долгим не был. Лайонел повалил меня на кровать и принялся целовать шею. Я сама помогла ему снять рубаху и сама потянулась к шнуровке на штанах. Его губы были горячими, как угли, как кувшины с водой, которую по утрам приносили служанки, чтобы наполнить ванну. Его руки гладили мои бёдра и сжимали ягодицы, задирая сорочку всё выше и выше. От удовольствия я прикрыла глаза. Сладкий стон из груди вырвался против воли. С раннего детства мне внушали, что истинная леди во время соития с мужем не должна двигаться и не должна издавать каких-либо звуков. Ноги врозь, руки по швам, глаза широко распахнуты и устремлены к Богу. Истинная леди не какая-нибудь там куртизанка, поэтому думать во время соития имеет право только о зачатии, ибо истинное предназначение женщины в рождении здоровых и крепких мальчиков. Всё остальное – похоть, а похоть, как известно, большой грех. Именно с неё начинается дорога в ад.

Но я, по-видимому, родилась грешницей, потому как страстно желала своего мужа. Я хотела отдаться ему целиком и полностью и живо отвечала на все ласки. Гладила широкую спину, подавалась вперёд и прямо в губы выдыхала: «Лайонел! Лайонел! Лайонел…» В его шёпоте явственно различалось лишь одно слово «Анхелика», и звучание собственного имени казалось мне песней.

В какой-то момент Лайонел задрал мою сорочку к груди и принялся целовать живот. Мы оба дышали тяжело и часто, но страшно мне не было. «Истинная леди никогда не снимает рубашку перед мужем. Он не должен видеть её пупка, – зазвучали в голове слова, когда-то произнесённые мамой. – В противном случае это уже распущенность, свойственная женщинам из борделя, а леди не может им уподобляться». На это замечание я лишь мысленно улыбнулась. Если моё теперешнее состояние и есть распущенность, то я готова раствориться в ней без остатка.

Единственная в комнате свеча продолжала гореть, ветер надувал шторы. Лайонел потянулся к моей шее и попытался расстегнуть пуговицы на вороте. Его пальцы дрожали и не слушались. Так и не справившись с петлями, он просто разорвал ткань и, обнажив мои плечи и ключицы, накрыл руками грудь. Я вновь издала сладкий стон, и череда поцелуев от шеи к животу продолжилась. Я лежала перед ним почти нагая, и только узкая полоска ткани под грудью ещё прикрывала меня от него. Он сжал мои плечи и заставил выгнуться. Я послушалась. В его руках я была мягкой, как глина. В его руках я таяла, как снег.

А потом всё почему-то закончилось. Лайонел как-то странно взглянул на меня и рывком одёрнул сорочку, прикрыл колени и икры, резко встал и надел поднятую с пола рубаху.

– Думаю, на этом нам стоит остановиться, – произнёс он. Я моргнула. Моргнула трижды – ничего не поменялось. Точнее, стало ещё хуже. Мой супруг повернулся ко мне спиной.

– Я сделала что-то не так?

– Напротив, Вы сделали всё как нужно.

– Но… Вы ушли, а я…

– Сегодня я слишком много выпил. И за ужином, и после. Вино ударило мне в голову. И Ваша красота... Она пьянит крепче любого алкоголя.

Прихватив разорванную на груди ткань, я села и поправила взлохмаченные волосы. Когда Лайонел был рядом, истина всегда доходила до меня через время, однако сейчас небеса надо мною сжалились. Дотронувшись до плеча, я вспомнила про ужасный рубец, оставленный стрелой. Вспомнила и содрогнулась от ужаса.

– Это из-за шрама, да? Он такой уродливый, что…

– Из-за шрама. Но не в том смысле, в котором думаете Вы. Просто он отрезвил меня. Я вспомнил, что Вам из-за меня и так немало пришлось пережить. Если я добавлю ещё и это, то буду чувствовать себя последним мерзавцем.

– Но мы женаты. Женаты перед Богом и перед людьми. Почему тогда Вы будете чувствовать себя мерзавцем? – Слёзы из моих глаз текли рекой – я хлюпала носом и уже не пыталась остановить их. – Это из-за Марии Дегур? Опять она?! Снова она! Умерла, но всё равно над Вами господствует? Вы по-прежнему пытаетесь быть ей верным?

Он повернулся и накрыл мои плечи одеялом, а затем сел рядом, но уже не на кровать, а на стул. Это так обидело меня, что я демонстративно сбросила одеяло, и порванная рубашка нечаянно оголила плечо. То самое, на котором пестрел шрам. Широкий и красный.

– Дело не в леди Дегур. – Лайонел покачал головой, и я поняла, что он не хочет произносить её имя. – Я не позволяю себе тосковать по ней. Предателей прощать нельзя, потому что, предав единожды, они предадут снова. Нужно сразу вырывать из сердца любое упоминание о них, даже если это больно. Даже если невыносимо. В тот день, когда в Вас попала стрела и когда я понял, что Вы сказали мне правду, я чуть не умер. Если бы меня предала какая-нибудь Ваша фрейлина, меня бы это почти не задело. Но она… Удар в спину от любимых людей даётся тяжелее всего. Больнее всего. Поэтому я дал себе слово не встречаться с ней, не думать о ней и не прощать. И я это слово стараюсь держать изо всех сил.

– Но поговорить о ней Вы всё же пожелали.

Он снова покачал головой и, встав, упёрся руками в подоконник. Ветер на улице усилился, и по моим ногам и плечам пробежал озноб.

– Вы хорошая девушка, Анхелика, и мне очень жаль, что я не могу полюбить Вас. Вы, как никто, заслуживаете мужа, который бы носил Вас на руках.

Услышав это, я опять расплакалась и принялась вытирать слёзы краем одеяла.

– Бывает любовь приходит с годами. Нужно время, и, если Вы разрешите мне быть рядом. Если позволите новой жизни зародиться в моём чреве. – Внезапно я вспомнила слова, сказанные королевой-матерью в тот день, когда я передала ей разговор Джона и Марии. Может быть, она отдалась тому лучнику как раз из этих соображений?.. – Ребёнок бы мог нас объединить. Весь двор ждёт от нас доброй вести. Мы должны продлить династию, и я была бы так счастлива родить от Вас…

– О какой династии Вы говорите? – спросил он, и в его голосе опять зазвучала ярость. – Решили родить ребёнка от бастарда Перкинса Уокера?

– Но ведь мы не знаем этого наверняка.

– Если Льюис всё-таки соберёт армию и дойдёт до столицы, а если ещё и предъявит какие-нибудь письма, написанные этому лучнику рукой моей матери, начнётся новый бунт. А прежняя армия может меня уже и не поддержать, потому что, как Вы правильно заметили, людям нужен мир. Прежде всего мир и надёжный король. Меня повесят, как бунтовщика, самозванца и узурпатора. Нашего сына запеленают до смерти, чтобы начисто искоренить эту ветвь. Вы этого хотите? Чтобы нашего ребёнка постигла участь моих братьев? – Я замотала головой. – Поэтому это лучшее, что я могу Вам дать. Если правда всё же всплывёт наружу, Вы скажете всем, что Вы дева. Можете даже назвать меня бессильным. Когда меня повесят, мне будет всё равно. Скажете, что я долго пытался, но так и не смог. А раз Вы так и не стали женой бунтовщика, Вас простят и снова выдадут замуж.