Мусор

Дверь захлопнулась после того, как из неё вылетел человек с коробкой, в которой лежали все его рабочие вещи. Вещей было немного, всего-то цветок, степлер, пару скрепок и пожелтевшая от грязи белая кружка. Человек сидел у входа, не двигаясь, он всё ещё не мог принять тот факт, что его, лучшего сотрудника, взяли и выкинули, как ненужный мусор. Сначала ему хотелось разрыдаться под окнами начальства, вызвать жалость своим беспомощным видом, придумать историю про несуществующих деток, которых нужно кормить, или про умирающую мать, что не может накопить на гробик перед скорой смертью. Досада от потери единственного источника для спокойного существования вскоре сменилась на злобу. Человек уже был уверен, начальники схватятся за головы, когда поймут, какое золото они упустили, какую важную вещь отправили на свалку. Делать у двери больше было нечего, нахмурив свои брови, человек пошёл в сторону дома. Расстояние предстояло немаленькое: километр пешком до остановки, автобус, площадь, сам двор, в котором стояло многоэтажное здание.
Небо на странность было спокойным и чистым, ничто не преграждало путь солнечнему свету, что освещал улицы, по которым шагал человек. Он был полностью погружён в свои мысли о будущем, судорожно придумывал план по выживанию, но ничего хорошего и умного не появлялось, что-то копошилось в голове, но она была пуста, поэтому человек решил понаблюдать за окружающим миром, в надежде, что ответ придёт к нему сам. Вот идёт мимо большая семья: мама, папа, их малыши-дети, у каждого в руке по мороженому. Они быстро, лёгким движением рук, срывают цветные упаковки. Немного дальше от них стоит пустующее мусорное ведро. Зато вокруг ведра царит рай для мелких букашек, низших уровней жизни, как считал человек. Там лежат и грязные салфетки, и пустая упаковка сигарет, и фантики, блестящие розовые фантики от конфет; кто-то особенно щедрый решил вывалить целую горку сгнившей каши, больше похожей на сгусток пушистой зелёной плесени. Из неё вытекала странная жидкость, бывшее молоко. Семья решила тоже внести вклад в молодую экосистему, они бросили свои голубые обёртки и продолжили свой путь, наслаждаясь этим прекрасным, солнечным днём и похрюкивая от удовольствия. Человеку не понравилось такое поведение, но он решил промолчать, победа была бы не на его стороне, по сравнению с ними, он ничего из себя не представляет.
Вздохнул, то ли от злости, то ли от грусти. Побрёл дальше. Он дошёл до пешеходного перехода, или до того, что раньше было им. Краска давно стёрлась, от яркой, жёлто-белой дорожки остались лишь кое-где застрявшие кусочки краски. На светофоре горел красный, своей дорогой жизнью рисковать не хотелось, решено было постоять. Это ведь на пару секунд не более. Рядом был столб, увешенный различной рекламой, реклама на ободранных клочьях прошлой рекламы, реклама про квартиры, реклама про помощь в любых делах, другой рекламе не хватило места, и она была приклеена толстой полоской скотча к дереву у столба. Везде чёрные большие буквы предлагали что-то совершенно ненужное. Засмотревшись на эту бумажную красоту печатного производства, человек не заметил, что другие прохожие пошли по дороге. Он заторопился, не желая отставать от них. Как тут зелёная, местами проржавевшая машина промчалась сквозь промеху в толпе пешеходов, оставив за собой слой едкого дыма. Человеку повезло, он проскочил возможную причину смерти, вслепую продолжил переход, глаза слезились. Хотя если бы его и сбила машина, вряд ли кто-нибудь из проходящих соизволил бы помочь. Единственная память о существовании личности были бы кровавое пятно на дороге да коробка с вещами.
До остановки осталось немного, только этим и мог себя утешить человек. Узкая дорога, обросшая жёлтой, сухой травой, одинокие стада пакетиков шелестят тут и там, в ожидании ветра, чтобы продолжить расселение; справа был чёрный забор, за ним находилась бывшая больница, ныне обшарпанное здание, растасканное на кирпичи, сам же забор ничуть не изменился, стоит, но без смысла на существование. Слева мчались цветные пятна, машины, словно пытались обогнать друг друга, оставляли за собой тучный след, человек всегда кашлял, пока шёл по этой дороге. На остановку можно было пройти и другим путём, без машин, дыма, случайных встречных, никогда не уступающих путь. Но он настолько привык к такому, что мысли пойти другой дорогой, воспринимались, как чужие, ради привычного можно пожертовать здоровьем, главное, никаких сюрпризов.
Приближение к остановке всегда обозначалось увеличением числа белых комочков, бывшие билетики, бережно засеянные своими обладателями, иногда втоптанные в землю поглубже. Сам человек с детства взял себе привычку копить билеты у себя дома, в специальной коробке, вскоре одной коробки не хватило, за все времена накопилось 5 пыльных коробочек. Рука не поднималась выкинуть добротные воспоминания о каждой поездке. Вместе с семенами автобусов лежали их давние друзья, семечки, точнее, шелуха семечек, серого цвета с полосками посветлее. В отличие от билетиков, она была везде, вокруг, лежала на сиденьях, будто это её законное место, неприятно хрустела под ногами, если наступить в горку, и застревала в обуви. Так человек понимал, что остановка совсем близко, он даже с закрытыми глазами, по звуку мог бы определить, где его следующий пункт назначения.
Как и всегда приветливая толпа встречала каждого желающего присоединиться к их вечному ожиданию; и каждый раз состав не менялся. Родные бабушки, укутанные в цветные, потускневшие платки, с самого утра стояли на службе, рядом с ними их верные сумки, пакеты, набитые чем-то непонятным до отвалу, люди, что хотели поскорее приехать домой, или люди только в пути на работу. Все одеты по-разному: заляпанные едой штаны так же красивы и прекрасны, как и шикарные платья, новая, глаженная одежда, сальные волосы блестят не хуже драгоценных камней в серёжках и ожерельях. Человек встал у края толпы так, что он почти был единым целым с ней, но всё ещё чуточку выделялся и не принадлежал этой массе полностью. Как и всё в этом городе, транспорт не следовал своему расписанию, не потому что у него были важные причины, например поломка частей, а потому что ему позволяли так делать. Толпа же не сможет разбежаться кто куда, и смысла спешить не было. Так и человеку некуда больше спешить. Если раньше он торопился домой, порой по пути спотыкаясь о всевозможные камни, выбитые кирпичи, выкинутые вещи, ругался на погоду, на людей, и мечтал о домашнем уюте, только ради одного -- утренней спешки на работу, то сейчас, без работы, у него не было смысла делать всё это. Рядом с остановкой любезные люди позаботились о досуге ждущих, даже здесь была развешена реклама, нежно разглаженна и приклеена на дорогу, на саму остановку, особо одаренные решили сооружить подобие рекламного баннера, и везде те же ненужные буквы, кричащие всем своим видом об упущенных возможностях, о счастливом будущем, бесплатных деньгах, только позвоните по этим номерам, и вы получите всё. Жаль только, зачастую эти цифры были либо зачёркнуты, либо выдраны, солнечные лучи также старательно избавлялись от рекламы, оставляя от неё лишь блёклое подобие.
Автобус показался на горизонте, как жирный жук, считающий своё существование центром всего, он медленно полз по дороге. Также неторопливо он остановился, с скрипом открыл двери, тяжко вздохнув, позволил обитателям выйти по делам, а другим разрешил войти. Места было мало, когда человек зашёл, то не смог продвинуться дальше входной двери, коробку пришлось прижать к себе ещё ближе. Кондуктора не было видно за недвигающимися веточками рук, где-то издалека слышался звук отрывания бумаги. Чтобы не выпасть из автобуса на следующей остановке, человеку пришлось кое-как протискиваться вглубь, теперь же, уверенный в своей безопасности, он решил осмотреть внутренности жука.
Ничего нового там не было, запотевшие, покрытые пылью, исцарапанные в странных угловатых символах окна, оборванные верёвочки, на которых раньше висели шторки; все сидячие места заняты сумками, пакетами, рюкзаками и изредка владельцами. Человек не думал держаться за что-то, масса людей была на редкость плотной, именно она держала его на одном месте. Дышать было затруднительно, в открытый рот рвались в гости волосы и перья, мех, стоящих рядом. Новые порции чистого воздуха поступали с остановкой, человек вспомнил, как легко живётся паразитам в организме хозяина, они не дышат, не видят, не слышат, не думают; едят и плодятся, постепенно убивая своего хозяина своими склизкими выделениями, поедая месиво из плотных розовых кишок. Человек снова невольно нахмурился, даже жалкий паразит живёт лучше его.
Новая остановка, выходящие люди, толкающие друг друга в попытках выпрыгнуть первыми и упасть лицом в грязь. Внимание привлекла одна дама средних лет, она медленно шла с грацией червяка, высоко подняв голову, держала в руках кожаную сумочку, потресканную от времени, наступала на ноги других, элегантно двигала своим мокрым гусеничным телом туда-сюда. Ей начхать хотелось на вошедших людей, перед такой важной персоной все должны любезно расползаться в стороны, такой был у неё вид. Двери закрылись раньше, выйти она не успела, и человек, не раз встречавший подобных гусеничек, знал: сейчас она медленно, с особой важностью, откашляется кому-нибудь в лицо, и завизжит высоким голосом, чтобы все услышали причитания и жалобы. Духота, ссора гусенички и всех нежелавших спорить с ней, дым от сигарет, помятая коробка, листья бедного цветка, опущенные вниз -- вот и всё, что сопровождало поездку домой. Человек чуть было не заснул, постоянно раскачиваясь из стороны в сторону, но его вовремя вынесло на улицу с остальными. Человек задвигался дальше, теперь ему предстояло пройти от остановки домой.
Небо заметно посерело, наполнилось мутными, густыми тучами. На улице было душнее, чем в автобусе. Дом человека находился в самом конце улицы. Сил оставалось меньше, хотелось свернуться в комочек и остаться умирать на улице. Но общество не оценило бы такое поведение, так что человек пошел или пополз дальше. Ему предстояло пройти небольшую площадь, которая всегда вызывала в нём смешанные чувства. На этой же площади располагалось нечто, вроде рынка, на котором обычно, как гадкие насекомые, неустанно кружили и облепливали, щупали тонкими лапками и жужжали о насущном обыватели. Пройти мимо них было крайне сложно, они совершенно не видели человека, постоянно сталкиваясь с другими, он всё же обошелся парой синяков. Перед ним раскинулся центр улицы, крики с рынка, маленькие жучки выползающие из своих норок за едой в магазин, мужчина, с внешностью верблюда, плюнул на асфальт пару раз, довольный работой по украшению местности, он с остальными зашёл в магазин. Но одно место все обходили -- арбуз, случайно выпавший из чьих-то лап на землю, теперь разбитый грандиозно лежал и гнил, его внутренности, сочные и водянистые, облепили настоящие мухи, его зелёная, матовая корочка уже стала мягкой; не первый день человек видел этот арбуз. Он источал приторно-сладкий запах гниющих фруктов, и никто не хотел помешать гниению, как бы отдавая своё почтение, смотрели украдкой и шли дальше. У стен магазина вечно спал такой же гниющий фрукт. Только в отличие от арбуза, на его руки наступали, смотрели с презрением, неким отвращением, хотя особой разницы между ними не было. Он также издавал запах гниения, также неподвижно лежал на асфальте, вокруг летали мухи, зелёные с блестящими тельцами, поглощали его плоть, откладывали в нём яйца, его плотная оболочка также стала мягкой, немного посинела. Вокруг и под ним портила вид красная, отдававшая запах гнили и железа жидкость.
Человек тоже не заметил разницы. Но портить свою дорогую обувь, единственную качественную вещь на нем, он не стал и обошёл все препятствия. Виднелись очертания родного подъезда. Сломанные деревянные лавочки, перевёрнутая мусорка, пятна бурого цвета, увядшая зелень. У двери в подъзд несло запахом канализации, гнили. Человек почувствовал солёное железо, он прикусил губу до крови и зажал нос, чтобы не дышать. Внутри его встретили постоянные жильцы -- упитанные, бронзовые и всегда весело звучавшие таракары. Жил человек на первом этаже, огромный плюс, если бы он ехал в лифте, без света, с резкими остановками и страхом упасть в бездну к крысам, он бы давно не выдержал и покончил с собой.
Дверь открылась. Человек с облегчением зашёл и сразу же закашлял. Коробку положил на стул. Ему жутко хотелось есть, с одним желанием он взял тарелку, покрытую слоем пыли. В холодильнике было пусто, в животе у человека тоже. Помимо вечной соседки человека -- пыли, буквально покрывавшая все его вещи, с каждым днём увеличая слой, и по совместительству являвшаясь причиной кашля, в квартире было что-то ещё. Человек отрицал это, он забил на проблему, на пыль, на убранство квартиры, ему было неважно, что он живёт в хламе никому ненужных сломанных вещей. Тихо шаркая, поднимая клубки пыли в воздух и вдыхая их, он побрёл к той самой проблеме. В комнате, где раньше спала его мать, давно почившая женщина, последний свет души, человек подошёл к стене. Стойкий запах гнили усилился, к нему прибавились чвакующие звуки, что-то склизкое передвигалось. Стена была полуразрушена, обои отсырели покрылись пушистой плесенью и пылью, их можно было отклеить одним движением. Человек обернулся, тусклое, мутное зеркало, в которое любила смотреть матушка, пылилось. В отражении он больше не видел того юношу, счастливого и нужного, осталась лишь помрачневшая оболочка, дымка того, что было личностью. Вздохнул. Этот процесс не избежать. Рано или поздно всё ломается. Он плюнул на этот закон города, игнорировал намёки, отрёкся от друзей и приятелей, чтобы никто не смог указать на деградацию души, забыл своё имя, вычеркнул из своей жизни. Присел. Оторвал кусочек обоев, из образовавшейся дырочки вывалился комок белёсых червячков. Покрытые слизью, они слились в единое целое, без еды, пожирали друг друга день и ночь. Тошнота. Ужас.
Получив свободу взрослые, созревшие, выжившые червяки расползались по грязному полу, вбирая в себя окружающую грязь, оставляли за собой невидимые яйца, которые должны были стать личинками, зародышами пустого будущего. Дрожащей рукой он взял червей. Они с радостью принялись за поедание его плоти. От неожиданной боли он бросил червей на тарелку. На полу было холодно. Живот урчал и болел. Голова всё также опустошена. Закрыл глаза, одним рывком черви с тарелки оказались в желудке. Этого было мало. Голод не прошёл. Тогда он взял ещё порцию белого спасения. Проглотил. Ещё. Ещё. И ещё раз. Пока живот не раздулся, пока его не вырвало прозрачной слизью и кусочками. Они тоже дрыгались, разбрасываясь яйцами. Вдоволь насладившись, он залез на кровать матери, заснул спокойным сном. Он наконец принял свою судьбу. Ближе к ночи он проснулся, черви расплодились, новое поколение полезло исследовать тело в поисках своего места и еды. Он не видел, но чувствовал, что мозг его одновременно пожирали миллионы червей, для них это был пир, самый настоящий и первый. Как жаль, что личность была съедена самим Цестодом, червячкам понравилось бы медленно разрывать её на кусочки, всасывая каждую часть.
В конвульсиях от боли, он упал с постели, сжавшись в комок, заплакал. За ночь его вырвало слизью и личинками, порозовевшими от крови внутренностей, ещё пару раз. Организм напрочь отказывался принимать вторую смерть. Утром, уже привыкший к боли, как мог, он пополз к зеркалу. Теперь в нём виделось нечто безжизненное, больше не дымка от личности, и тем более, не человек. На глазных яблоках чвокали новые жители тела, они же лезли из ушей. Скоро глаза, мозг, уши, нос, и внутренние органы съели ненасытные черви. Как ни странно, тело ещё двигалось, больше не осознавая, кем он был раньше. Пустая оболочка без души заполнилась паразитами, они долго зрели, долго ждали, когда их примут, позволят завершить начатое.
Мёртвое, забытое всеми тело дышало плесенью и пылью, лежало в мусоре.