Мы друг другу (не) принадлежим

Глава 1.

Ноябрь, 2016 год

Сегодня годовщина. Очередная. Уже двадцатая. Так уверен в этой дате? Просто… Ровно двадцать лет назад этого самого числа не стало моей матери. Тяжелая неконтролируемая болезнь, опасное и абсолютно бесполезное лечение. Как следствие, всем известный предсказуемый финал. Смерть, кладбище, убитый горем отец. И я – подающий большие надежды, единственный сын, оставшийся без горячо любимой мамы, вяло бросаю горсть коричневой земли на крышку ее гроба.

Прохорова Надежда Илларионовна… Моя мать, моя добрая нежная матушка, прощавшая мне абсолютно все. Так, вероятно, и следует декларировать родительскую любовь. Детям можно все и без каких-либо ограничений! С ней было так. Всегда! Все мои пятнадцать лет, пятнадцать лучших лет рядом с родительницей, пока ужасная болячка ее не подкосила. Вот тогда нам резко стало всем не до веселья и всяких шалостей. Погрустнели быстро. Оба…

Мы с отцом ходили на цыпочках, по струнке, смирно, боялись сделать больно, плохо, неспокойно ей. Заботились и спасали, тянули и держали ее на этом свете. Она же стойко угасала, дотла сгорала, моя мать определенно погибала. Скоропостижно! Если это слово вообще уместно в этом случае. Каких-то полгода и она совсем забыла о материнстве, о любимом муже, о своем баловне сыне, а на душе и в тщедушном, изможденном химией и всякими народными лекарствами, очень маленьком теле оставалась тогда только… БОЛЬ! СПЛОШНАЯ! УЖАСАЮЩАЯ БОЛЬ! А потом – вполне себе кошмарная закономерность:

«Здравствуйте! Я – смерть! Не бойтесь! Я за вашей мамочкой пришла!».

Почему с ней все это случилось? Почему так рано? Почему она ушла? Вопросов слишком много. Все, как обычно, естественно и предсказуемо остались без ответов. Тогда, двадцать лет назад, чего кривить душой и изворачиваться, я лишился в один день сразу двух родителей. И тут же повзрослел.

Отец… Погиб. Сознательно и добровольно ушел из реальной жизни сразу, одномоментно. Вместе с ней! С верной женой, с матерью моей. Он смирился с ее потерей очень быстро, по крайней мере, я тогда так думал. Папка приготовился без нее «не жить». Он по-военному сгруппировался, погряз с головой в своей любимой работе, забросил мужественное воспитание настоящего сына, запустил наш богатый дом. Стал слишком ревностным служакой – горел на службе, со мной в нашей скудненькой семейке затухал. Меня терпел – чего уж тут поделать, я все это прекрасно видел. И, конечно же, за все отца прощал. Если честно, мне очень не хватало… Папы. Я…

С пятнадцати лет был предоставлен сам себе. Нет, я не доставлял ему особых хлопот, не хулиганил, вроде даже хорошо учился, и приводов в полицию не имел. Думаю, ему тогда на меня, на мои желания, да и вообще какие-либо действия, было просто наплевать. У него был четкий план, расписанный на не одно гордое Прохоровское поколение – там и на внуков, и на правнуков хватило бы. Чего сейчас кривить душой, план был и все еще в наличии имеется, только исполнитель, он же ключевой игрок – офицер на его шахматной жизненной доске, немного подкачал. Ну и хер с этим! Я – его единственный сын, значит, единоличный преемник. Ему придется с этим скупым фактом смириться и кушать, что предложат, что дадут! Я, вроде как, планируемый продолжатель не только рода, но и очень важного дела. Вот только с последним, папка, уже точно не смогу помочь!

Дождь, сыро, ветрено, противно на улице. Мне даже в окно не надо смотреть для подтверждения погодных условий. Нога зверски болит, нещадно выкручивается, отчаянно оторваться хочет. Сочленение крошится ‒ еще чуть-чуть осталось! Падла! Сегодня отчего-то слишком сильно. По-видимому, чересчур стойким желанием горит!

Я – травмированный бетонной плитой молодой мужик! Так получилось восемь лет назад. Увечье, полученное на пожаре. Горела местная психушка, городской психоневрологический диспансер. Там моя «жизнь» и погибла, в пепел превратилась – наконец-то отмучилась и на небо отлетела. Я же… Да просто отпустил ее. Весь смысл ушел – с этим жирная точка! Меня прикрыло мощной строительной конструкцией, ногу сильно защемило. «Любовь» за конечность держала крепко – видимо, мерзавка за все, что сделал или не сделал, изощренно мстила!

Сначала не могли найти «своего потеряшку» – долго и безнадежно. На хрена тогда искали? Бросили бы! В памяти хорошо зацементировалось, как поисковые собаки лаяли, а я, человеческий слабак, под вонючим мусором скулил. Затем припоминаю, как пацаны пытались резать, поднимать, тянуть – тогда было уже невмоготу, я тупо выл – просил оставить. Потом – все! Ничего не помню. Вернее не хочу вспоминать! Когда я был уже свободен и плакал от того, что выжил, от моей ноги остался полный фарш! Сейчас память будоражу и сам себе отчего-то улыбаюсь. Да все очевидненько! Другое веселит. Странно, что моя рожа тогда совсем не пострадала. Ни ожога, ни хрена! Ну хоть бы шрамик от того события на память. Грех жаловаться, с этим моей морде однозначно повезло.

А вот по факту от ноги после окончательного освобождения в живых остались только кожа и не слишком жирное мясцо. Думал, по колено ампутируют. В госпитале под препаратами умолял оттяпать даже по бедро. Не слушали меня медицинские светила, усиленно кололи седативное и обезболивающее – я сладко-сладко засыпал. Знаю, что отец подключил свои всемогущие связи – мою ненужную конечность божественные эскулапы-ортопеды спасали. Всем городом, всем миром, наверное, следили, как по кусочкам собирали эту длинную мотыгу. Все у них вышло, все вроде как надо получилось! Тут папины деньги и личные нужные рукопожатные отношения отыграли свою роль сполна. Я – не матушка, я нагло выжил.

Потом предстояло долгое восстановление и физиотерапия, спицы, стержни, какие-то штыри, болванки – все внутри, все в теле, требовало заживления и моей к ним незамедлительной привычки. Их периодически доставали, меняли, «красили», шлифовали и на место заново вставляли. Всего уже и не припомню, если честно. Там шикарный был наркоз! Когда же все улеглось, вроде как из памяти ушло, даже забылось, я, падла, сильно охромел – левая нога устала, встала, плюнула и на хер «вышла». Не то, что бы я, как этот американский доктор*, язвительная сволочь, саркастичный, слегка ущербный дегенерат, но на погоду, например, я самый настоящий гидрометцентр. Или что еще припомнить? Да по хер! Это все не важно, а вот то, что я больше не смог сдавать физо*, убило, растоптало «папу». Думаю, моему спасению в тот момент он уже был не рад.

Глава 2.

Тот же день, ноябрь 2016

— Галя, что ты там пишешь? Так усиленно и долго! Целый час за тобой наблюдаю.

Быстро подскакиваю, ручку на пол роняю. Это мой будущий начальник, Смирный Макс. Он для меня, конечно, Максим Сергеевич, еще по официальному обращению ‒ товарищ полковник, практически всегда «мужчина-разрешите обратиться», но за глаза, когда Смирнов не видит и не слышит ‒ я просто повторяю его неуставное имя за своим старшим братом. Вот так легко и непринужденно:

«Сука, Смирный, Макс, детина»

зовет его мой старший сводный брат.

— Максим Сергеевич, это конспекты. По институтским дисциплинам, я же на заочном отделении учусь. Сейчас контрольные работы выполняю. Сессия через месяц начинается.

Смирнов присаживается в кресло, показывает, что я тоже могу расслабиться и рядом с ним расположиться.

— Спасибо.

— Галка, благодарить меня не надо. Нужно отвечать коротко «так точно» или «есть», ‒ улыбается и по-мужски глубокомысленно вздыхает.

Он берет в руки мою тетрадь, рассматривает обложку, к лицу, практически к самому носу подносит; название, по-моему, скрупулезно изучает:

— Что-что? Не понял! По какому предмету эта тетрадь?

— Высшая математика, товарищ полковник.

— Твою мать! Тоня, что ли? Если бы не знал, что с сынишкой сидит, поистине бы ужаснулся, ‒ еще раз разглядывает обложку, словно плохо видит, вынужденно глазную резкость наводит. ‒ Ушаков Роман Петрович. Господи, Ромашка ‒ твой учитель по математике?

— Преподаватель. Он…

— Ты поучи еще меня, малявка! ‒ наигранно грозно говорит. ‒ Я Ромку очень хорошо знаю и совсем не как зубрилу, а как прекрасного пожарного. С ним Серега моей маленькой хорошо знаком. Старый вояка преподает отрокам математику! Подумать только!

— Прошу прощения, ‒ поднимаюсь и пытаюсь честь ему отдать.

Смирнов смотрит на меня, как на умалишенную, шальную, страстно желающую выслужиться перед ним бабу. Вальяжно откидывается на спинку кресла в дежурном помещении, делает несколько оборотов и на втором полном круге задает простой вопрос:

— Как там наш Юрка? Наш будущий отец-герой!

— Сейчас с Мариной. Ваша жена сегодня тоже приходила к ней в больницу. Там все очень сложно, у Мариши ведь двойня. Я думаю, брат к такому крутому повороту событий был точно не готов, ‒ последнее предложение выдаю шепотом, не хочу, чтобы кто-то еще знал, как Юра сильно нервничает и переживает.

— Понятно. Значит, как обычно. Шевцов даже в семейной жизни по-крупному банкует! ‒ останавливает вращение кресла, опирается локтями о колени на широко расставленных ногах. ‒ Тебе-то у нас нравится? Только честно, Галчонок!

— Очень! Это ведь моя первая серьезная работа.

— Галь, это ‒ служба, раз. Во-вторых, ты еще пока не служишь в полной мере, девочка. Ты пока простой стажер. Через недельку только в свои прямые обязанности войдешь. Тебе понятно, рядовой Шевцова?

Не знаю, что ему ответить.

— Так точно, ‒ думаю, что не очень убедительно звучу.

— Вопросы? ‒ Смирнов, по-моему, уже собирается покинуть дежурку. ‒ Никто тебя из здешних упырей не обижает?

— Никак нет, ‒ ну вот я разобралась и наконец-то справилась с установленной субординацией.

— Вот и лады? Где моя Ниночка? Нине-е-е-е-ль? – зовет очень мудрого, но в скором времени бывшего, вечного диспетчера Седьмой пожарной части.

Нина Михайловна собралась уходить со службы. Это, к сожалению, связано с весьма плачевными личными, семейными, обстоятельствами. У нее очень тяжело заболел любимый муж. Выслуги у женщины с лихвой и потом семья же определенно важнее. А тут, как говорится, я удачно подвернулась. Брат сам предложил, я без раздумий сразу на все и согласилась.

К сожалению, так в моей короткой жизни сложилось, что я не имею никакого высшего образования. Нас у отца двое «одинаковых не с лица, не с пола» детей. Мой родной брат, Ярослав, по личному, наверное, все же половому статусу, для моей семьи оказался несколько важнее. Ему предполагаемое, полезное и очень важное в будущем мужчине, высшее образование оплатили. Он инженер-электрик, а я закончила всего одиннадцать классов и дальше была на вечном подхвате, девочка-«подай-принеси» и «Галина, маме помоги». Поэтому, когда Юра спросил:

«Девица, тебе не надоело в этой жизни быть тем самым помелом?»

я ни секунды не раздумывала со своим положительным ответом:

«Конечно, братик, я согласна на все!».

Но, если честно, себе не так «все это» представляла. Сначала мне пришлось сдавать «Физическое воспитание». Это было очень страшно. До момента прохождения вступительного испытания я была абсолютно не спортивным человеком. Теперь же я быстро бегаю, отжимаюсь и даже пресс «качаю». Все согласно женским нормативам – слава Богу; с весом моего тела не было существенных проблем, поэтому никаких диет ‒ одна сплошная дисциплина и слишком настоятельная тренировка. Я ‒ легкая и быстрая, да и тренер был настойчиво хорош. Сейчас Юра ласково и за глаза, естественно, зовет меня «симпатичный электровеник», а поначалу я у него была «ленивая улитка» и даже «неповоротливая черепаха». Наши с ним отношения однозначно улучшились – это двусторонняя кропотливая, в чем-то даже шпионская и чисто женская работа. Я старалась, ластилась – Юра «помогал», и мои поползновения усиленно терпел. Он смирился с моей настойчивостью и просто сдался. Надеюсь, что нисколько об этом не пожалел. Я очень рада такому старшему брату. А вот когда мы только с ним вынужденно и так неожиданно познакомились, он даже знать нас с Ярославом не хотел. У нас с Юрой один отец, разные матери, и очень, к сожалению, неодинаково печальные судьбы. Но с этим братом мы уже определенно крепкая семья. Надеюсь, что так и дальше будет.

Глава 3.

Две недели спустя

— Андрей, я беременна, ‒ ленивым, будничным тоном, утром, лежа в моей постели, накручивая на палец длинный тонкий светлый локон, заявляет Ксюша. ‒ Ты слышишь, Прохоров? Я жду ребенка.

Определенно слышу, тут никаких проблем. Со слухом все в порядке. Кроме того, я даже вижу эту охренительно похотливую старательно демонстрируемую мне картину через слегка запотевшее зеркало в ванной комнате. Я бреюсь. Стою по пояс голый, с банным длинным полотенцем на бедрах, с мордой в пене, и выслушиваю весь этот женский треп. Уже в который раз! Я сбился со счета. Ксения окончательно повернулась на детях, на семье. И очень надеюсь, что все же не на мне. Ничего ведь не получится. Мы договорились с ней. К тому же кадровая служба письменно зафиксировала наш служебный роман – мы подписали с ней противную бумажку, в которой заранее оговорили, что никаких претензий, в случае разрыва отношений, друг к другу не имеем, и это никоим образом не скажется на исполнении наших служебных и должностных обязанностей. Я дополнительно еще, как самый непосредственный начальник, гарантирую свою беспристрастность в премировании ее успехов по службе. Все! У нас с ней пакт о ненападении в случае объявления разлучницы-войны.

Надуваю щеки и провожу медленно бритвенным станком по коже. Собираю пену, снимаю щетину, опускаю под воду, споласкиваю, а затем те же самые действия повторяю еще раз и еще раз, и еще раз. Нажимаю сильно, хочу порезать щеку, чтобы почувствовать хоть что-то и к этой женщине в том числе.

— От кого? ‒ вот все, что в голову в настоящий момент здравого приходит.

— Меня сейчас смешит другое, ‒ она смеется ‒ это безусловный факт. ‒ Ты так уверен, что не от тебя…

— Перестань, пожалуйста, ‒ перебиваю женщину и еще раз задаю вопрос. ‒ От кого, Ксюша? Ну? Я его знаю?

Пока молчит, потом вдруг слышу всхлипы – она плачет, что ли? Сейчас я засвидетельствую очередную истерику отвергнутой женщины?

— Андрей! ‒ она закрывает лицо двумя руками и точно плачет, совсем не играет на публику. ‒ Что с тобой? Ты…

— Ксения, от кого? ‒ спрашиваю снова, не знаю, уже в который раз.

— Он – частный предприниматель, разведен, сорок лет. Я, мне кажется, у нас с ним все получится. Я так надеюсь на это. Я его, по-моему, люблю. С последним не совсем уверена…

— Очень за тебя рад, дорогая! Вот видишь, как все хорошо сложилось, ‒ выхожу спокойно из ванной комнаты и приближаюсь медленно к кровати.

Хотелось бы только одну детальку прояснить для моего общего недоразвития. Повысить уровень сознания, так сказать. Ну, и чтобы в будущем не наступать на те же ровненько уложенные грабли!

— А что вчера тогда тут между нами было? ‒ указываю рукой на смятую постель, разбросанные вещи и кроватные подушки. ‒ Ты так натужно стонала, словно в одиночку трал тянула. Раскидывала ноги, даже полизать дала. Потом кончала, что-то еще сверх предложенного требовала. Я тебе… Блядь, да ты мне член вчера сосала, словно жрать хотела. Я думал…

— Это был… ‒ меня, по-моему, стесняется и взгляд свой в сторону уводит, я все равно слежу за ней. ‒ Андрей, пойми, так надо. Так правильно! Было ведь хорошо, согласись? Это…

Тут до меня наконец-то доходит тайный смысл нашего вчерашнего экстремального подхода с ней. Вслух не произноси сейчас – все ясно. Понял! Не дурак!

— Нет, сука, не говори! ‒ я уже в открытую смеюсь. ‒ Блядь! Это был, так называемый, ваш бабский охренительный прощальный секс?

— Андрей!

— А ну, пошла вон! Вон! ‒ безбожно рявкаю на женщину. ‒ Вон из моей кровати, из этого дома пошла на хер. Убирайся, блядь!

— Ты не уволишь меня! ‒ замечаю открытый вызов и в глазах, и в выражениях. ‒ Просто не посмеешь!

Ее интересует планируемое увольнение? Охренеть! Ты просто тварь тогда!

— И не собирался! ‒ ухмыляюсь. ‒ Ведь ты сама уйдешь! ‒ тихо добавляю. ‒ В декрет. Сначала на больничный, где-то за два месяца до планируемых родов, потом еще два месяца после столь знаменательного события. А там все три года, может и больше, ты будешь предоставлять дохлую молочную сиську своему ребенку и иногда законному «так слишком» долгожданному и разыскиваемому мужу…

Она щекочет мне пощечиной лицо. Спасибо! Отрезвила! А еще разок слабо? Читаю по глазам, что ей не нравится сейчас выражение моего безумного рыла. Она боится, что я сдачи дам? Тогда она еще глупее, чем казалась изначально…

— Ты же не такой циничный. Что ты? Господи, как грубо ты звучишь, Андрей. Ты даже на себя сейчас совсем не похож, ‒ кричит мне. ‒ Тебе ведь было хорошо со мной? Скажи? Я ведь нравилась тебе? Хоть немного? Господи! Ответь же!

Наверное. Я не знаю, Ксюша. Я не хотел! Такие гадости сейчас ей тут наговорил, практически уничтожил женщину. Взял и одной деревянной левой растоптал.

— Я в тебя влюбилась. А ты? Ты только трахал? Для физического и эмоционального удовлетворения? ‒ растирает ладонями свое лицо, ногтями по коже проводит, красными полосками расчерчивает имеющийся лицевой покров.

— Ксюш, не надо. Перестань. Ну-ну, ‒ пытаюсь убрать ее руки ‒ не дает, уперлась. ‒ Я не достоин сейчас всех этих объяснений и признаний. Как впрочем, и твоей любви! Скажи лучше, ты рада, что ждешь ребенка? Ты ж так его хотела…

Глава 4.

Неделю спустя

Так и не решился ей позвонить. Ерунда какая-то, в самом деле. Все наше последующее общение ‒ цикл скупых, иногда абсолютно бессмысленных сообщений. Та самая пресловутая стандартная переписка в мессенджере:

«Привет!»,

«Как дела?»,

«Что делаешь?»,

«Как настроение?»,

«Смайл, смайл, смайл…стикер, гифка, вежливо махающая ручка».

Детский сад подъехал, в самом деле. Мне же тридцать пять – дожился, Прохоров Андрей! Но надо отдать должное Галчонку и ее терпению, она всегда быстро отвечает и вежливо. Мой палец отчаянно зависает на другом хороводе вопросов:

«Когда увидимся?»,

«Что на тебе?»,

«Поехали ко мне?»,

«Останешься?»

или

«Скучаешь?».

Потому что я определенно… Скучаю? Пытался пригласить на свидание. Сначала получил весьма определенный ответ:

«Я на работе»,

затем она, по-видимому, хотела за что-то извиниться и утешить меня детским временем другой встречи в выходные дни. Нет! Так дело не пойдет! Так мы никогда не сдвинемся с этой мертвой точки. Мы примерзли к этой не растапливаемой льдине детско-юношеских отношений. Пора выходить на новый, взрослый, уровень.

Сегодня ведь суббота, а значит, у нее точно свободный день. Я сытно заправился, мысленно настроился, даже в зеркало себе улыбнулся, что бывает довольно редко. Медленно выбираю то самое имя из телефонной книги, формулирую оригинальное запоминающееся приветствие, зачем-то громко выдыхаю в сторону и прикасаюсь к датчику «Осуществить вызов». Я…

Приглашу ее к себе домой. В конце концов, мы же не дети. Ей двадцать пять. Мы могли бы сразу попробовать друг друга. Не вижу с этим делом никаких проблем, чтобы потом избежать разочарования…

— Алло! ‒ отвечает быстро.

Я, кажется, прикусил себе язык. Болит и не проворачивается на встречный вежливости жест.

— Андрей, привет! ‒ Галка бодро в трубку стрекочет. ‒ У меня сейчас нет времени. Извини, я на работе. Ты что-то хотел? Напиши тогда…

— На какой работе? Сегодня выходной.

— Извини, тут у меня звонок. Мне неудобно говорить. Я пришлю сообщение потом. Пока.

И отключила вызов. Галина на работе? А ведь я так и не узнал, где она живет, чем занимается, где работает и кем, и как ее успехи на водительском поприще? Я, конечно, после первой нашей встречи выказал визит вежливости в супер автошколу, но слишком бешеный инструктор был уволен до подачи моей официальной жалобы на неосторожное обращение с учебным автотранспортным средством и оставление сосунка-водителя в неоднозначной и опасной ситуации. Крайнюю формулировку сам придумал, но красиво же звучит! И все! Больше ничего о ней толкового так и не узнал. Ни фамилии, ни полного домашнего адреса, ни места работы. Ничего! Вот это да, Андрей! Интрига, что ли, манит? Стремишься угодить в водоворот крутых событий?

— Прохоров у аппарата!

— Привет, братишка! ‒ это Смирный Макс, начальник той самой пресловутой Седьмой наследственной пожарной части, в которой я когда-то служил и подавал большущие надежды на должность мудрого начальника. Эх, были времена и нравы…

— Максим, что хотел?

— Это ты так сильно и усердно, голубь сизый, потрудился?

Не пойму, о чем он говорит? Настораживаюсь чисто рефлекторно. Отец? Он точно что-то мог! Что случилось? Мы с Максом в очень дружественных отношениях, тем более что он, вообще, в той страшной ситуации абсолютно не при чем. Все это предание старины суровой и глубокой, и было до него. Его тут даже не было в помине. Господи, отец, по-видимому, добрался-таки до Шевцова!

— Твои шелудивые псы будут у нас тут, как на арене, выступать. Просто охренеть!

Я сейчас опешил! Что? Когда это все решилось, и кто отдал такой приказ?

— Максим, я не в курсе…

Слышу, как во время нашего разговора приходит новое сообщение. Надеюсь, от Галины, или тот самый пресловутый неизвестный мне приказ, наконец-то, настигает требуемого адресата.

Шустрю взглядом на экран мобильного телефона. Так и есть:

«В рамках проведения профориентационной работы и с целью повышения престижа профессии приказываю…».

— Я жду твои официальные бумаги, Андрей! Сегодня в части я планирую быть до трех часов. Потом отбуду! И еще, ‒ демонстрирует свое «хорошее» отношение, ‒ подготовьте там оригинальное выступление, с поклоном и эффектным выходом, например, сосательную конфетку изо рта достать. Костюмы сучкам подгоните. Опять же с целью…

— Иди ты на хрен, Макс! ‒ и отключаюсь.

Теперь и мне понадобилось незамедлительно прибыть на свою любимую работу. Галя по-прежнему не пишет и не звонит. Наверное, на этом все? Она во мне не заинтересована. Хватит, Прохоров. Отвянь! Забираю так срочно понадобившиеся Смирнову документы и, ни секунды не задерживаясь в центре, направляюсь к нему в часть.

Тут… Все… Слишком знакомо. На въезде мне стало даже неуютно. Давно здесь не был. Во-первых, повода абсолютно никакого, во-вторых… Это очень тяжело! Просто до краев! Думал, что все перегорело, но, похоже, основательно пока я только погорячился и не более. А так, как болело, так и до сих пор болит. Кровит и очень сильно тянет…

Глава 5.

— Очень просторный двор!

— Красиво!

— Ой, а там собачки? Посмотрим?

Нет! Сразу на все три ее замечания в целом. Все… Минималистично! Мне тесно, потому что я большой. По факту здесь ничего нет ‒ ни овощного огорода, ни цветочной клумбы, ни деревьев, кустов и прочей декоративной пошлости. Есть ровный подъездной путь, гараж на две машины, собачьи клетки, весной и летом коротко стриженый газон, дорожка из дикого камня от дома к воротам и такая же виляющая тропинка между квартирками в импровизированной псарне. Все! Есть, правда, еще мастерская на заднем дворе… Но туда ей нельзя! Там личное. Пока на общее обозрение не готово!

Она держит меня за руку, как послушный ребенок своего сильного родителя. Я пытаюсь ослабить хватку, перехватить и обнять ее за талию, притянуть поближе, почувствовать ее тело своим боком. Нет! Нельзя. Не идет, хоть и маленькая, тоненькая и слабенькая. Я массирую ручку в варежке с каким-то рисунком и все. Больше ничего!

Открываю дверь, вхожу первым, включаю свет и одновременно втаскиваю Галю, как потенциальную жертву, в свое логово психически-больного маньяка с сексуальными извращениями. Дожили! Одно утешает – ее возраст. Он не детский. И да, еще, совсем забыл. Это не служебный роман. Мы с ней не коллеги. Не коллеги! Какое бы ведомство нас не объединяло и курировало. Плевать на это. Ей до пожарного, как мне до… Если бы не нога – наиболее на сегодняшний день объективная причина, то, думаю, до премьера балетной труппы Большого театра.

— Проходи, пожалуйста. Не упирайся. Тут никого нет.

— Ты живешь один? В таком доме живешь один?

Что тебе ответить, девочка? Я…

— Он же огромный, Андрей. Тут… Я сначала, когда тебя увидела…

Я пытаюсь ее раздеть. Она не дается. Руки убирает, прижимается к входной двери, задирает голову вверх, рассматривает, словно ищет что-то или… Кого-то! Тут никого нет, и никогда не было. Я купил эти стены после смерти жены и дочери. Живу тут каких-то шесть лет.

—…думала, что ты женат.

— Я не женат!

Пусть сама раздевается. Кончим на этом. Будет даже интересно. Галка вроде как поняла, что перегнула с вопросами и слишком бурным восхищением. Оборвался ее речитатив, остались только жалостливые взгляды, женские вздохи и:

— Куда куртку можно повесить?

Протягивает мне свой мелкий пуховичок, а под ним ‒ чересчур тщедушное тело. Слава Богу, что хоть с женскими округлостями на соответствующих местах. С этим у галчонка полный порядок. Я в дежурке уже немного приценился к ее груди, теперь же обозреваю полную картину и, наконец-то, не по форме. Форма красит, безусловно, кто бы спорил, но не их, не дам. Мне больше по душе, когда женское тело… Полностью раздето!

Узкие черные джинсы ‒ ножки тонкие, но очень ровные, словно струнки натянуты. Немного повернулась, отличные шаровые тостерные булочки ‒ ничего лишнего, ни ушей, ни складок. Только, по-моему, слегка коленочки дрожат. Напряжена девчонка, будем расслаблять! Теплый свитерок с каким-то оленьим рисунком, воротничок мохнатый, и наглухо закрытое горло. Отсутствующее дамское декольте для нас, мужчин, это всегда такой большой напряг. Не знаешь, не можешь предугадать, что там спрятано в закромах ‒ фиктивный лифчик или отечественный натурпродукт…

— А обувь куда поставить?

Падла! У нее, что, тридцать третий? Ей…

— Галя, тебе точно двадцать пять?

Обиделась? Похоже! Со мной, действительно, херня какая-то творится. Наверное, кризис среднего возраста подоспел и, как всегда, некстати.

— Извини. Ты просто очень маленькая. Без верхней одежды слишком, ‒ надо бы какой-то комплимент ввернуть, ‒ юный экземпляр, практически ребенок. — Детский вид. Но это такое не совсем уклюжее восхищение, ‒ пытаюсь улыбнуться. ‒ Практически, медвежье.

— Мне двадцать пять. Не хочу больше об этом говорить. Со мной, ‒ обходит меня и медленно двигается по коридору, ‒ все в порядке, согласно возрасту. Где руки можно помыть, Андрей?

Надо притормозить немного. Мне кажется, что галчонок мужским вниманием в своей жизни был значительно обделен. Такая чистенькая девчонка. Целоваться вообще не умеет, так, только губы облизывать. Девственница, что ли? Это проверить проще простого. Позже! Я обязательно проверю! Какой у меня чудесный план! Все уже расписал, продумал, позаботился о чувствах, предусмотрел, наверное, всевозможные средства контрацепции…

— Андрей, где можно руки помыть?

— Там. Я покажу, ‒ выхожу на первый план и веду ее в ванную комнату на этом этаже.

— Ух ты! Какая стеклянная лестница. Перил не видно, только прозрачные ступеньки. Ничего себе. Здесь есть второй этаж?

Нет, ну, правда, хватит!

— Да, Галя, еще есть четыре комнаты, две из которых спальни, один кабинет. На первом этаже имеется большая комната, наверное, зал; две ванные, соответственно два туалета, просторная кухня, задний двор, сейчас там квартируют четыре непослушные собаки. И да, я живу здесь один! Живу и не хвораю. Нога болит только на погоду…

— Андрей… Ты…

— Бери любое полотенце, ‒ рукой указываю на представленный махровый ассортимент, ‒ вот мыло. Что еще? Вот биде, вот унитаз…

Глава 6.

Галчонок не распрямилась и не легла удобнее ни через полчаса, ни через час. Сон и физическая слабость сломили девчонку только почти под утро. Я проверял ее состояние строго по времени, наверное, потому что сам не спал, а сидел на полу, как наказанный, под дверью собственной комнаты и ругал себя всеми нехорошими словами, которые с какой-то поразительной легкостью приходили на ум. Где-то в районе половины шестого из комнаты раздался всхлип, а затем резко установился звуковой вакуум. Тогда я приоткрыл дверь и увидел ту печальную картину.

Она лежала на боку, спиной к двери, небрежно разложив свои темно-каштановые волосы на моей подушке. Ее колени по-прежнему были подтянуты к груди, практически к самому подбородку. Тельце заметно подрагивало, словно его хозяйке холодно или снится дурной сон. Или она просто беззвучно, но оттого не менее горько плачет. Я тихо наклонился. Глаза закрыты, но заметное трепетание ресниц свидетельствовало о чутком и неглубоком сне, маленькие ручки, мужественно сжатые в кулачки находились у рта, девчонка покусывала выступившие костяшки, грызла, как сахарную голову. Господи, поза жалка и неудобна, а я ‒ ее невольный свидетель. Галка словно закрылась от мира. Я тому причиной. Что такого могло произойти у нее в жизни, раз предложение просто переночевать со мной вызвало такую очевидно странную реакцию? Безусловно, я ‒ подлец и самоуверенный гад, ведь обещал отвезти домой, хотя с самого начала знал, что этого не будет и ей придется остаться у меня. Вот и все. Больше-то я ни в чем не виноват. Неужели из-за этого она впадет теперь в такое ненормальное состояние, а самое главное, как долго это все продлится и какие будут эмоциональные проблемы впоследствии. У нее шок ‒ это очевидно, я его вызвал. Пусть и непреднамеренно, но тем не менее. Своей вины в том не отрицаю.

Нога жутко затекла и разволновалась по поводу неудобного положения ее носителя. Я понял, нужно срочно подниматься, расходиться и заняться каким-то общественно-полезным делом, заодно придумать внятное и толковое объяснение своему бесцеремонному поведению и утвердить хоть какой-то комплект оправдательных мероприятий. Я намерен принести ей свои извинения в полной мере. Просто потому что я не хочу терять эту девчонку. Она мне понравилась. И тут я не соврал. Ни по времени ‒ «сразу»; еще тогда в первую нашу случайную встречу я обратил внимание только на ее глаза, которые потом почти две недели приходили ко мне во снах; ни по мере и степени ‒ «слишком»… Я таких, как она, не встречал в своей жизни. Галина ‒ чистый человек. Искренняя, улыбчивая и очень добрая девочка, которая доверилась такому ублюдку, как я, и вот что получилось в результате.

Спустился на кухню. Темно в помещении, хоть и утренний час. Зима все же неумолимо приближается, каких-то два-три дня и на календаре будет уже декабрь месяц. Год подходит к своему логическому финалу, а что у Прохорова по факту есть в активной части. Да ни хрена! Теперь вот еще и девочку обидел, тем самым в пассив себе нечаянно добавил еще один пункт. Молодец!

Кажется или все же правда? По-моему…

На улице крупными хлопьями сыпет снег. Монотонно, размеренно, очень не спеша. Красота! И внеплановое занятие на утро появилось. Почистить двор. Еще собаки… Блин, Анчар!

Быстро, как могу, по мере сил и с учетом физической ограниченности, натягиваю жилет-безрукавку и вываливаюсь во двор. Спотыкаюсь, поскальзываюсь, но следую к своим основным хвостатым квартиросъемщикам. У меня есть очень привередливый арендатор одной из люксовых квартир Прохоровской псарни. Возрастной пес по кличке Анчар. Страшная морда, но ангельский характер и раздолбанные артритом все четыре конечности. Он плохо ходит, практически волочит лапы, но тяга к жизни велика и пес геройски терпит все невзгоды. У него утрачен голос ‒ все дело в возрасте, да и характер, если честно, этому тоже в некоторой степени поспособствовал. Он ‒ мужик-молчун! Зато одними лишь глазами говорит то, что я могу высказать только матом.

— Анчар! Привет, брат!

Уже сидит и с презрением смотрит на белый свет вокруг:

«Мир слишком жалок, а я, сукин сын, ‒ непризнанный философ!».

Делаю ему по графику прописанные ветеринаром уколы ‒ он знатный пес-наркоман. Вот и сегодня день как раз той самой плановой ширки. Погода шепчет, поэтому все процедуры проведем в доме. Придется его в комфортабельный отель «пять звезд» на время перевести. Он здоровый кобель, а я не слишком устойчивый на снежном покрове. Ему необходимо двигать к новому месту дислокации своими артритными лапами самостоятельно, без моей поддержки. Давай, старичок! Я подожду.

Мы с ним прекрасно смотримся. Хромой и разбитый страшной болячкой. Мы с Анчаром просто идеальная пара. Собака с осторожностью заходит в дом, словно наследить боится. Присаживается возле входной двери, я четко понимаю, что дальше не пойдет, себе место уже обозначил. Значит, стоп! Устал, по-видимому, да и конечности болят. Ладно! Схожу за подстилкой и приготовлю дозу.

— Колоться будем, морда?

Молчит. Надеюсь, что согласен. Говорят… Господи! Говорят, что эти уколы ему снимают болевые ощущения. Хочу надеяться на это и верить.

— Сиди и жди. Я скоро!

Надо бы еще раз проведать Галочку. Как она? Аккуратно и бесшумно открываю в свою комнату дверь. Похоже, ребенка немного отпустило. Я даже улыбнулся. Теперь моя подушка находится у ее лица, как будто обнимает. На мгновение почувствовал тисочки женских рук на своем большом, по сравнению с ней, теле. Хочу, чтобы своим индивидуальным запахом пометила мне всю кровать, везде, в каждой клеточке, на каждом миллиметре простыни и одеяла. Так я получу частичку ее персонального аромата и буду привыкать… К отношениям с ней! И буду ждать дальнейшего их развития!