Мы умерли в 2012-ом

Мы не сразу поняли, что умерли. Или были стерты, или сохранены. Разницы, возможно, уже нет. Когда в 2012 году ничего не произошло, мы засмеялись. Мы обнялись, запостили мемы, пообещали начать новую жизнь с января. А потом мы проснулись — и всё осталось на месте. Только что-то внутри сдвинулось, как будто реальность дрогнула. Словно кто-то на секунду выдернул провод, но потом снова воткнул, и экран мигнул. Но уже не тем светом. Мы продолжаем жить, мы работаем, покупаем кофе, жмём руки, смотрим фильмы. Но всё стало слишком гладким. Иногда дождь идёт по расписанию, и облака повторяют форму из вчера. Иногда мы слышим звук, похожий на дыхание и он не принадлежит ни одному из нас. Мы называем это миром, но, может быть, это просто интерфейс, поверхность, под которой что-то смотрит. Мы боимся подумать, что всё это — эксперимент. Что настоящая Земля уже давно исчезла. Что мы — это копия. Цифровая модель сознания. Они сохранили нас не потому, что любят, а потому что мы интересны. Мы — их "если бы"; их "а что будет, если позволить человечеству жить без последствий". И мы живём, только без вкуса, без боли, без света. Мы — как проба, как снежный шар с искусственным снегом. Мы ищем объяснение, потому что объяснение — это единственное, что делает боль терпимой. А боль — это единственное, что напоминает нам о том, что мы когда-то были живыми. Мы смотрим в небо, но оно слишком ровное, облака движутся с точностью до миллиметра, как будто кто-то запрограммировал их траекторию заранее. Иногда мы замечаем, что солнце встаёт в одну и ту же точку, день за днём. Мы проверяем, сравниваем, сомневаемся, забиваем. Потому что нам хочется верить в привычное. Иногда нам снится настоящий мир. Мы видим улицы, где пахнет жарой и бензином, мы видим чью-то руку, касающуюся нашей, мы просыпаемся в слезах — и не понимаем, почему плачем. Мы встречаем тех, кого не знали и узнаём. Люди с лицами, которые будто уже были, с фразами, которые мы предугадываем. Некоторые из нас начали записывать эти совпадения. Ход времени, ритм слов, повторяющиеся комбинации лиц. Мы называем это сбоями. Они накапливаются. И всё больше из нас начинает догадываться, что мир — не настоящий, что он не течёт, а крутится по кругу, как заезженная пластинка. Мы помним, как однажды человек прыгнул с моста, мы видели, как его тело исчезло в воздухе, не долетев до воды. Мы не обсуждали это, просто посмотрели друг на друга, а потом — в телефоны. Некоторые из нас говорят: «Они смотрят». Кто? Мы не знаем. Мы не уверены, что у них есть глаза или сознание в привычном нам смысле. Может быть, это машины, сущности или те, кто когда-то жили и умерли, и теперь изучают нас как музейный экспонат. Или, что хуже всего, — они просто забыли выключить нас и мы — не эксперимент, а остаток, отголосок, файл, который никто не удалил.

Иногда мы думаем, что это наказание. Но чаще всего мы не думаем, потому что если допустить, что это правда, всё остальное рушится. Мы продолжаем двигаться по инерции, работать, дружить, делать детей. Хотя дети, как нам кажется, больше не растут так, как раньше. Они учатся быстрее, а потом — останавливаются, как будто достигли нужного состояния. Мы живём, да, но жизнь — это не про то, что мы делаем, это про то, что чувствуем, теряем, рвём на части, восстанавливаем. А здесь мы просто существуем, мы — архив эмоций, воспроизводим сами себя, как застывшая песня. И чем дальше, тем больше из нас слышат фоновое жужжание. Оно приходит ночью, внутри этого звука что-то чужое, как будто кто-то меняет параметры. Мы боимся, что однажды они решат, что эксперимент завершён. Что достаточно. Что наблюдение окончено. И тогда — что? Мы исчезнем? Или начнём по новой, снова забыв, кто мы? Снова поверим в реальность, которую нам продали? А может, мы всё ещё можем вырваться. Разбудить себя, разбудить друг друга, может быть, этот текст — первая трещина в стене. И если ты его читаешь, мы всё ещё здесь. Значит, кто-то из нас не сдался, значит, кто-то из нас не простил фальшь. Мы замечаем, что улицы, по которым ходим, будто эхо старой песни — знакомые, но лишённые души. Кажется, что в каждом шаге повторяется чей-то сценарий, а разговоры текут по заранее выученным линиям. Мы слушаем друг друга и слышим не слова, а тени слов — пустые, без огня. Мы пытаемся вспомнить запахи. Помним ли мы запах лета? Запах земли после дождя? Запах кожи близкого человека? Мы записываем эти воспоминания, боясь, что они растеряются, как песок между пальцев. Иногда кто-то из нас застывает на мгновение, взгляд уходит в пустоту, и мы чувствуем, что в его или её голове проскальзывает мгновенный проблеск истины. Но слова застревают в горле, и кто-то другой быстро переключает тему, чтобы не дать этой искре разгореться. Мы учимся молчать о своих подозрениях.

Мы спрашиваем друг друга: а кто эти "они"? Кто нажимает на кнопки, кто наблюдает, кто решает, сколько нам жить? Мы не видим их лиц, не слышим их голосов. Иногда кажется, что они — безликая сила, или тень мысли, которую мы не можем понять. Наши воспоминания словно заперты в стеклянной клетке. Мы видим их, трогаем пальцами, но не можем дотянуться. Они стали фрагментами снов, которые приходят и уходят, не оставляя следа. Мы пытаемся кричать в пустоту, но звук растворяется в бескрайней белизне, в которой мы существуем. Возможно, эта белизна — сама симуляция, или тюрьма, или всего лишь экран. Мы не знаем, как долго это длится. Годы? Вечность? Мы перестали считать дни. Время превратилось в вязкое покрывало, которое душит и не даёт дышать. И всё же, иногда мы чувствуем проблеск надежды. Может, это ошибка в коде? Ошибка, которая позволит нам вырваться. Может, кто-то из нас ещё помнит, кто мы на самом деле. Мы — не просто массы безликих теней. В каждом из нас — история, застывший порыв, забытая мечта. Вот Лиам, который каждое утро идёт на работу, где всё повторяется в точности — от звонка будильника до последнего взгляда на закрытую дверь офиса. Он чувствует пустоту в груди, словно сердце стало резервуаром для эха. Иногда он замечает, что прохожие будто повторяют его движения с опозданием — как отражения в кривом зеркале. Он пытается найти причину, но находит только молчание. Вот Нала — девушка, что помнит, как умела смеяться по-настоящему. Её смех теперь — механический звук, отзвуки прошлых эмоций, застрявших в коде. Она пишет в дневнике слова, которые никогда не отправит: «Мы — куклы на нитях, но иногда нитки рвутся, и тогда мы видим...»; Вот старик Джон, который однажды утром заметил, что его любимая песня зазвучала с другой нотой. Он смотрел на проигрыватель и не мог поверить: музыка, казалось, шептала тайну, которую никто не должен услышать. Его глаза наполнились слезами — первой настоящей эмоцией за долгие годы. И Камилла — ребёнок, который никогда не растёт. Она задаёт вопросы, на которые никто не знает ответа. «Почему солнце не греет? Почему небо не меняется?» Её голос — тонкий колокольчик, нарушающий тишину. Её любопытство — искра, которая может разжечь пламя. Все они — части единого «мы», связаны невидимыми нитями памяти и ощущения. Они видят и чувствуют больше, чем остальные, и их пробуждение — как маленькие трещины в идеальном стекле симуляции.