Мятежник

ГЛАВА#1

ГОРДЕЙ

Ликующий вопль толпы наполняет арену, подобно раскатам грома, пробираясь под кожу и подогревая опьяняющее чувство неуязвимости. Красивые девушки в дразнящих платьях свисают с трибун, повторяя примитивную кричалку: “Чёрные лисы – только вперёд! Противник повержен! Сотрясается лёд!”.

В действительности, глядя на их глубокие декольте, трясётся кое-что другое, но едва ли это имеет значение.

На табло застыл красивый счёт в нашу пользу. Остаётся доиграть долгожданный третий период, сделать “Смерч” в сухую, а затем как следует отметить победу.

Я бросаю дикий взгляд на соперников, замерших в ожидании судейского сигнала. Быть центральным нападающим – значит, наводить страх на противника ещё до начала зрелищной схватки. Атаковать, путать мысли, выводить из себя – в этом я всегда был мастер.

– Готовы грызть лёд, балерины? – подмигиваю Савченко – капитану команды “Смерч”, одновременно поддев его клюшку своей.

– Рано радуешься, Лис. Ты ещё не выиграл.

– Этим ты себя успокаиваешь? Мне тебя жаль.

Захар Савченко – мой давний знакомый. Когда-то мы, ещё неспелые, вместе посещали спортивные секции, укрощали лёд на школьном катке, делились навыками, а затем я переспал с его девчонкой, и затянувшееся соперничество перестало быть дружественным.

Теперь у нас с ним свои счёты.

Судья подаёт сигнал, и шайба вступает в игру. Мне хватает мгновения, чтобы оставить Савченко ни с чем. Против железной связки – Лисицын, Мадаев, Бажов – у калек в зелёных шортах попросту нет шансов. А когда “таблетка” залетает в ворота под оглушительный крик толпы, зеленеют и лица соперников.

Счёт 7:0. “Лисы” лидируют.

А точнее, виртуозно надирают задницу гостям.

– Как тебе такое, куколка? – бросаю номеру “13”, проезжая мимо. – Ты ещё не понял? Я всегда первый. На льду, на коньках и даже в трусах твоей девушки. Кстати, как её звали? Альбина?

Отбросив клюшку в сторону, Захар набрасывается на меня с озверелым воплем. Начинается драка. Удар за ударом. Через металл защитной сетки доходит грозное дыхание “тринадцатого”, горит его налитый кровью взгляд. С бешенной яростью он предпринимает жалкие попытки сбить меня с ног, но по итогу валится сам.

До чего же он жалок...

Тем временем сокомандники оттаскивают нас друг от друга. Диктор сокрушается в микрофон. Ещё через секунду подлетает арбитр, а фоновый гул разбавляет гневный выкрик тренера:

– Лисицын в отстойник! Смена!

Я?! Какого чёрта?!

Хоккей – игра отнюдь не джентльменов, но даже в нём присутствуют строгие правила. Одно из главных: никогда не перечить тренеру, что даётся мне с особой сложностью. Особенно сейчас, когда он разоряется с пеной у рта и лихорадочно машет руками.

– Ты пожалеешь, Гордей! – догоняет в спину рёв Савченко. – Вот увидишь, я тебя ещё достану, гнида!

– Сначала коньки подточи, фигурист! – парирую в ответ, приложив перчатку ко рту. – Альбине “привет”!

Купаясь в улыбках смазливых зрительниц, я удаляюсь с поля, перепрыгиваю борт и опускаюсь на скамью, рядом с заскучавшим Киселём – запасным вратарём команды.

Однако выдохнуть не удаётся.

– Ты не понял, Лисицын? В штраф-будку! Мигом! – выдаёт Алексей Петрович, нервно послабляя галстук.

Его чудная манера оттягивать ворот, борясь с нехваткой воздуха – как некий ритуал перед неминуемой взбучкой. В свои сорок пять он явно сдал позиции: проскакивающая седина, сутулая осанка и глубокие морщины на лбу, как результат извечно хмурой гримасы.

– Я что, на Бобика похож? – огрызаюсь по-привычке. – Давайте без истерик, Алексей Петрович. Мы почти победили.

– Ты подставил команду!

– Чем именно? Тем, что сделал покер*? Вы серьёзно?

– Здесь тебе не цирковая арена!

– Да? – хмыкаю про себя. – А я думал, именно она. Иначе как объяснить огромное сборище клоунов?

Тёмные брови тренера сходятся на переносице. Он мечтает разорвать меня на куски, но что он может сделать сыну спортивного директора “Фетисов Арены”? Разве что прогнать с площадки.

– Пошёл вон, говнюк! – ожидаемо бросает он, указав на выход.

– За что?!

– Попробуй догадаться!

– Папе это не понравится, – кидаю намёк, что неудачно попадает в штангу.

– Плевать я на это хотел! Убирайся!

– Откуда столько экспрессии? Матч-то домашний! Фуфловый!

– Вот поэтому тебе никогда не стать хорошим хоккеистом, – устало заключает Петрович. – Запомни, Гордей, не бывает фуфловых матчей. Есть обезьяны с клюшкой, которые делают игру никчёмной.

С новой мудростью в кармане, щедро подаренной тренером, я плетусь вдоль длинной скамьи, одновременно подбирая девчонку на вечер. Сегодня мне хочется рыжую – сочную мандаринку, которой подслащу этот грёбаный день.

Эники-беники ели вареники...

Уже на выходе ко мне подбегает моложавая репортёрша, работающая внештатно на местное СМИ, и её коренастый оператор – шкафчик с камерой. Морщась от всеобщего гула, она спешно следует за мной и надоедливо тычет микрофоном в лицо.

– Будьте добры, Гордей, прокомментируйте драку с соперником! Это ли стало причиной вашей дисквалификации?! Неужели, Смирнов пожертвовал вами, несмотря на очевидные заслуги?!

– Рыжий – ваш натуральный цвет волос? – остановившись, интересуюсь я, игнорируя череду провокационных вопросов.

– Простите, что?

– Я спрашиваю, есть ли планы на вечер? Напиши мне на почту, если надоест компания тумбочки с объективом.

Дамочка краснеет в лице, а я улыбаюсь. Почти скалюсь, потому что привык к подобной реакции. Сейчас она отвесит что-то вроде: “Я не одна из твоих потаскушек, говнюк! ”, а затем закидает почту молебными письмами в просьбе пригласить её на свидание.

– Видимо, вы неверно меня поняли...

Куда ж вернее?

Будь ты репортёром, рефери или любой другой профессии, всё равно остаёшься расчётливой стервой, которая пойдёт на всё ради выгоды. Даже позволит захватить в кулак эти восхитительные огненный кудри.

ГЛАВА#2

ЕВА

Серое небо, хмурые люди и замершие автомобильные пробки – первое, что врезается в глаза, когда мы выезжаем из аэропорта. Хвалебные рассказы о русском Сан-Франциско стираются под гнётом беспросветной тоски, сквозящей в воздухе, душе и сердце.

Картинка за окном не радует. Приморский город, прозванный столицей, отвергает меня уже на въезде, как что-то инородное, чужое, пресное. Я кутаюсь в плед, борясь с наплывом мурашек, и безутешно свыкаюсь с мыслью, что останусь здесь на долгие месяцы.

– Проголодалась? – интересуется отец, вцепившись пальцами в руль и не сводя глаз с дороги. – Здесь неподалёку делают отличные хот-доги.

Родитель растерян не меньше, но что-то едкое в груди не даёт мне быть к нему снисходительнее. Пятнадцать лет назад он ушёл из семьи и сейчас представлялся мне не кем иным, как незнакомцем. Я почти его не знала. Сухой голос в трубке, скверный почерк в письмах и пара выцветших снимков – то ничего, на чём строилось моё познание об этом мужчине.

– Я уже как семь лет не ем мясо, – отвечаю на корявом русском, отбросив всякое дружелюбие.

– Правда? Теперь мне ясно, почему ты такая дохлая, – нелепо шутит он и тотчас осекается. – Прости. Я хотел сказать, худенькая.

Спустя столько лет мне по-прежнему не ясно, что когда-то мама нашла в Смирнове. Молчаливый. Хмурый. Холодный. Видок невзрачный: мятая рубаха, щетина недельной давности и тёмные круги под глазами. И если бы не уверенность в том, что он является тренером хоккейной команды, я бы никогда не разглядела в нём авторитетную личность.

– Нам действительно нужно узнать друг друга получше, Ева, – продолжает он с неприкрытой горечью в голосе. – Обещаю, что постараюсь стать для тебя настоящим отцом. Всему своё время.

– От-цом, – нарочно цежу по слогам с норвежским акцентом, точно слышу это слово впервые. – Что такое “отец”? Тот, кто бросает семью и шлёт дурацкие открытки по праздникам?

Смирнов вздыхает. Болезненно. Протяжно.

– Послушай, я знаю, что не лучший родитель. Быть может, один из худших. Но так вышло, что теперь нам придётся сживаться друг с другом, хотим мы этого или нет. Поэтому прошу тебя не усложнять без того напряжённую ситуацию. Запомни, я тебе не враг.

– Ни враг. Ни отец. Ты – никто!

Мой возглас прерывает резкий визг тормозов и сигнал клаксона, а затем ладони врезаются в спинку сиденья. От резкого рывка двоится в глазах, и мне не сразу удаётся осознать, что случилось.

Отдышавшись, понимаю, что мы были в мгновении от мелкого ДТП.

– Куда прёшь, урод?! Кто тебе права выдал?! Вали отсюда, пока я комиссаров не вызвал! – сокрушается отец, откатив окно. Он с угрозой порывается на водителя иномарки, что посмел нас подрезать. После нескольких минуты взаимных оскорблений, Смирнов паркуется у обочины и обращается ко мне: – Ты в порядке?

Нет. Не в порядке.

После гибели матери любой конфуз на дорогах отзывался во мне нездоровым приступом паники. Новая фобия крепко сказалась на качестве жизни: я избегала дорог, терялась на пешеходах, но главное – до дрожи боялась скорости, что вкупе с моим увлечением сказывалось паршиво.

И теперь, глядя, как побледнело моё лицо, как предательски дрожат губы, отец начинает догадываться:

– Испугалась? Я не хотел. Прости.

Разогнавшееся сердце на мгновение замирает.

– Слишком много “прости” для первой встречи, не находишь?

– Даже сотни будет недостаточно...

Проглотив возражение, я обращаюсь к окну, крепко сжимая в руке кулон матери. Золотое крыло ангела – мой сокровенный талисман, отчасти оберег, который достался мне после жуткой трагедии. С тех пор я ни разу не плакала. Не хотела. Или не могла. Просто превратилась в ледышку.

Попрощаться с Норвегией, домом и любимым парнем, пусть на какое-то время, стало тем ещё испытанием, но даже покидая родное место, я не проронила ни одной эмоции. Сама себе пообещала быть сильной. О ком скучать вообще не приходилось, так это об отчиме. Несмотря на годы совместного проживания, я не смогла назвать его папой.

А он... так и не смог меня полюбить.

Пасмурный пейзаж разбавляет синий указатель с надписью “Новый Де-Фриз”, а затем на горизонте виднеется прибрежная полоса. К моему удивлению, посёлок выпадает из антуража города и вполне походит на элитный: одинаковые, как солдатики, двухэтажные домики, ухоженные дворы и террасы. Да и жители вполне приличные: кто-то занят высадкой цветов, а кто-то гордо намывает новенький “пежо”, закрыв глаза на непогоду.

– Второй этаж. После лестницы направо, – объясняет Смирнов, капаясь в багажнике. – Вещи оставь. Я сам занесу.

Я молчаливо следую по маршруту и, зайдя в дом, с нарочитым безразличием осматриваю интерьер. На первый взгляд всё выглядит сносно, без намека на скудный быт холостяка.

Чуть меньше радует комната – моё новое пристанище. Выкрашенные в кремовый цвет стены, одинокие кровать и шкаф, белые занавески и такой же светлый ковёр. Здесь явно не хватает красок, уюта и, кажется, воздуха.

Идеальное место, чтобы окончательно свихнуться.

– Ну как тебе? – нагоняет отец с вопросом. С натужным кряхтением, он тащит на спине баулы с моими вещами. – Не обращай внимание на минимализм. Я не стал трогать комнату, чтобы ты сама могла обжиться, сделать всё на свой вкус. Так сказать, в новую жизнь с чистого листа.

– Такой ли он чистый, папочка? – давлюсь едкой усмешкой.

Тем временем Смирнов бросает сумки на пол, не нарочно. Из-за резкого падения одна из них раскрывается, рассекретив пару фигурных коньков, отчего отец на несколько секунд впадает в ступор.

– Ты... Неужели... Я не знал...

– Всему своё время, – огрызаюсь я, спешно прикрыв сумку. – А пока давай не будем усложнять без того напряжённую ситуацию! – бросаю дерзко, хлопнув дверью перед его носом. – Farvel*!

Жалеть о сказанном не приходится. По крайней мере первые часы. Едкая обида на отца крепче всякого благоразумия. Руки порываются устроить хаос: сорвать обои, поджечь занавески и изничтожить мебель в щепки. Однако я невозмутима. С пугающим спокойствием смотрю в окно, лишь изредка дыша и моргая, хотя внутри всё кричит.

ГЛАВА#3

ГОРДЕЙ

Сегодня в душевой слишком жарко, и дело не в потоке пара.

Прильнув спиной к влажному кафелю и запрокинув голову к потолку, я позволяю девчонке проходится поцелуями по моей шее, груди и всему тому, что находится ниже. Она чертовски хороша, особенно сейчас: с поплывшим макияжем, слегка взъерошенными волосами и в мокрых легинсах, что так удачно обтянули фитнес-задницу.

– Тебе хорошо, Гор?

– Ещё как, Милаш. Я почти в раю.

Милана Громова – мой личный анти-стресс, анальгин, медсестра, что завсегда так кстати приходит на помощь.

А сейчас, я как никогда, желаю снять напряжение.

В пылкой блондинке клубилась гремучая смесь из красоты, взрывного темперамента и необузданной похоти, которая порой пугала даже меня. Эдакая Сальма Хайек* с ангельским личиком, но отнюдь не прилежным характером. Прежде я не встречал таких ненасытных, разве что во игривых снах и среди одурелых фанаток.

Главный хореограф группы поддержки. Тренер по йоге. Уважаемый член клуба гимнасток. В свои двадцать три Милана крепко стояла на ногах и куда изящнее – на коленях.

Да, я был младше и, казалось, слепым щенком в лапах хищницы.

– Слышала, ты положил глаз на местную репортёршу? – зачем-то шепчет она, проведя ноготком по резинке моих шорт.

– Брось. Веснушка не в моём вкусе.

– Лжец, – прорычав, Милана угрожающе спивается когтями в мой причиндал, но мне это нравится. – Ты готов пригубить любую особь женского пола. Особенно, если её грудь чуть больше кулака.

– Не ревнуй. Тебя всё равно никто не заменит.

И я почти не лгу, ведь эта дикая амазонка – диковина. Единственная, к кому я питаю хоть какие-то чувства. Перманентные. Скупые. Отчасти корыстные. Но они взаимны, что делает их прекрасными.

Заскучав от долгой прелюдии, я впиваюсь пальцами в серебристые волосы, а затем накрываю её губы своими. Свободной рукой ныряю под кофту, без труда справляюсь с застёжкой бюстгалтера и опускаюсь в кружевные трусики. Аккуратно. Дразня. Играючи.

– Гордей...

Становиться горячо. Настолько, что принятый минутой ранее душ требует на бис. Я вдыхаю её аромат вместе с каплями влаги, уже на изводе, с твёрдым намерением приступить к “главному”.

– Гордей! – раздаётся отнюдь не женским голосом, а затем дверь душевой начинает одурело гулять на петлях.

– Я голенький! Зайдите позже! – отшутившись, возвращаюсь к блондинке, однако мистер “обломщик” неумолим.

– Пошути ещё мне тут, говнюк! Выходи! Сейчас же!

Лишь спустя мгновение я улавливаю в грозном крике голос отца и, выругавшись в потолок, отстраняюсь от Миланы.

Твою же мать!

Даю девчонке несколько секунд, чтобы привести себя в порядок, и неохотно открываю дверь.

На мне спортивные шорты, едва скрывающие причину бесчеловечно сорванного “рандеву”. На отце деловой костюм и невероятно кислая морда, сулящая ворох проблем.

Он проходится по мне презрительным взглядом, а когда между нами юркает смущённая блондинка, его очи вовсе наливаются кровью.

– Одевайся... И ко мне в кабинет. Мигом!

***

В приёмной отца прохладно, как в холодильнике. Обдуваемый потоками кондиционера, он сидит в своём новеньком кожаном кресле и не моргает. Типичный Виктор Константинович. Директор “Фетисов Арены”. Вожак и Бог. Некогда эффектный блондин теперь напоминает седовласого мудреца, всё ещё подтянутого, но несколько уставшего.

– Ко мне снова приходил Смирнов, – без прелюдий заявляет он. – То, что ты устроил во время матча – позор для спорта! Для меня! Для всей нашей семьи!

Закатив глаза, я опускаюсь в гостевое кресло и вальяжно раскидываю руки.

– Это хоккей, па. Здесь не бывает иначе.

– Ты избил игрока!

– Не игрока, а соперника, – поправляю я, поводив пальцем. – Да и что я должен был сделать? Фамильярно отвесить пощёчину шёлковой перчаткой? Прости, но я малость был взбешён.

– Покривляйся мне ещё тут! Сучонок... – схватившись за лоб, отец закрывает глаза, точно у него подскочило давление. Он частно так делал, не желая вести диалог, будь то ссора или простая потребность в общении. Пусть мы являлись родными людьми, особого тепла я не чувствовал. Ни когда пошёл в сад. Ни когда окончил школу. Ни сейчас, когда вырос и стал такой же бесчувственной ледышкой.

Мама как-то сказала, что нет ничего хуже холодного равнодушия, и только будучи двадцатидвухлетним лбом, я окончательно вкусил всю горечь брошенной фразы. Как и то, что говорила она об отце.

– Значит, так... – отдышавшись, Виктор Константинович отрешённо смотрит в одну точку. – Ещё один такой промах, и ты выпорхнешь из клуба, как тот сопливый птенец. Клянусь, так и будет. Ты исчерпал все лимиты на прощение и всякое моё доверие.

Лёгкие пропускают удар. Трясу головой, будто ослышался.

– То есть, ты готов погубить карьеру собственного сына, пойдя на поводу у какого-то мудака со свистком? Я правильно понял?

– Я готов пойти на всё, чтобы поставить мудака-сына на место! – грозно парирует он. – Ты же переходишь все грани! Вечные тусовки, девки и кривляния на арене! Мне надоело краснеть каждый раз, когда кто-то говорит о тебе! Агрессивная езда, оскорблённая репортёрша, секс на благотворительном вечере – как ты ещё член во время игры не достал?! Да твоя наглая морда не сходит со страниц спортивных газет!

– Это нормально, ведь я популярный, – беспечно бросаю в ответ. – Думаешь, мне легко быть в центре внимания?

Отец снова трёт переносицу.

– С меня хватит, Гордей. Это твой последний шанс. Ещё одна жалоба, и я забуду, что мы семья. Ибо ты с семьёй ты никогда не считаешься.

– Мы точно говорим обо мне? – хмыкаю я. – Ты серьёзно? А что насчёт твоего бескомпромиссного желания вырастить сына-спортсмена? Кому это было нужно? Точно не мне. Теперь я лучший игрок сезона, а ты вздумал это исправить? Так ты со мной считаешься?

Дабы не выдать свой нервоз, я перемещаю по столу всевозможные предметы. Карандаш. Ещё один. Большая круглая точилка и два транспортира. Не проходит и нескольких секунд, как на столе вырисовывается весьма красноречивая картина.