На грани чувств

Ведьмина внучка

Летнее солнце стояло высоко над верхушками вековых дубов, пронзая лесную сень редкими золотыми копьями. Олеся, внучка деревенской знахарки, редкостной красоты девицы с глазами цвета верескового меда, брела по тропе, вдыхая пряный аромат нагретых трав и влажной земли. Ей только что исполнилось восемнадцать, и привычная жизнь, что текла размеренно в хижине, пахнущей сушеными травами и дымом очага, начала трещать по швам. Неведомые ранее токи пробуждались в её крови, и мир, казавшийся таким понятным, внезапно наполнился новыми, тревожными смыслами.

Бабка Арина, сгорбленная годами и мудростью, научила её всему: распознавать ядовитые ягоды, заговаривать болячки, читать знаки, что посылает ветер. Но ни разу она не говорила о том странном жаре, что поселился внизу живота Олеси, о настойчивом пульсировании между бёдер, когда она, в одиночестве, наклонялась за редким цветком или поправляла подол юбки, ощущая скольжение ткани по коже.

Сегодня, собирая росянку у ручья, Олеся споткнулась, и лёгкое, совсем случайное прикосновение её собственной ладони к внутренней стороне бедра словно открыло шлюз. Тепло, знакомое ранее лишь по объятиям печи, вспыхнуло там, где раньше была лишь пустота. Короткий, почти неосознанный стон сорвался с губ. Она замерла, прислушиваясь не к шелесту листвы или стрекоту кузнечиков, а к биению собственной крови, ускользающему от привычного ритма.

Вечером, когда бабка уже спала в своем углу, Олеся не могла найти покоя. Лунный свет, пробивавшийся сквозь оконце, окрашивал бревенчатые стены призрачным серебром. Она легла на жесткий тюфяк, но тело не желало расслабляться. Этот жар, эта неведомая тяга... Она пыталась вспомнить, о чем поют сельские девушки на посиделках, какие взгляды бросают парни. Но их простые заигрывания казались пресными по сравнению с тем диким, первобытным огнём, что бушевал внутри неё.

Пальцы сами собой скользнули под домотканую ночную рубашку. Холодная ткань, затем собственная кожа – гладкая, теплая. Она провела ладонью по животу, вниз, где под мягкой порослью начиналось это новое, неизведанное. Дыхание участилось. Вся кровь, казалось, прилила к этому месту, заставляя его набухать и пульсировать ещё настойчивее.

Смутное воспоминание, полузабытый шепот бабки о «силе земли» и «соках жизни», вдруг обрело новый, пугающий смысл. Это была сила, неодолимая, собственная, рождающаяся изнутри. Она осторожно погладила себя, затем провела пальцем по влажной тропке, которую ранее считала просто частью тела, не имеющей особого значения. Каждый нервный рецептор, казалось, пробудился, посылая искры удовольствия в мозг.

Она прижала бёдра друг к другу, пытаясь унять нарастающее напряжение, но это лишь усилило его. Поддавшись инстинкту, она начала двигаться, сначала неуверенно, затем всё смелее, словно повторяя движения древнего, забытого танца. Прикосновения становились настойчивее, ритмичнее. В голове стучало: Что это? Что со мной? Но тело отвечало: Просто чувствуй.

Воздух в маленькой комнате сгустился, наполнился терпким запахом её собственного тела и легким ароматом трав, который всегда витал в хижине. Олеся закрыла глаза, её мир сузился до горячей, влажной точки между ног. Все напряжение её юных лет, вся неосознанная энергия, которая прежде уходила в сбор трав и плетение оберегов, теперь сосредоточилась здесь.

Ритм ускорялся, дыхание прерывалось короткими, жаркими стонами. Мышцы живота напряглись, бедра дрожали. Она чувствовала, как нарастающая волна поднимается из глубины её существа, грозя смести всё на своем пути. Это было нечто большее, чем просто прикосновение – это было слияние с чем-то древним, диким, с самой природой, что текла в её ведьмовской крови.

Когда кульминация накрыла её, Олеся выгнулась, сдавленно вскрикнув. Тело пронзила судорога, извиваясь под нахлынувшей волной невиданного блаженства. Жар разлился по венам, обволакивая каждую клеточку, а затем медленно утих, оставляя после себя дрожь и сладкую истому. Влага выступила на лбу, легкие жадно хватали воздух.

Она лежала, обессиленная, но в то же время невероятно живая. Мир вокруг словно изменился. Лунный свет казался ярче, запахи – острее. Она прикоснулась к себе вновь, но уже с иной осознанностью. Это была не просто плоть, а источник силы, удовольствия, тайн. В ней проснулась женщина, и эта женщина знала, что её путь только начинается. Бабка Арина многому её научила, но самое важное знание, самую мощную магию, Олеся только что открыла для себя сама, в лунной тишине, в глубинах своего собственного тела. Это была магия желания, древняя, как мир, и бесконечно новая, как её первая ночь.

После той ночи, когда луна стала свидетелем её тайного пробуждения, мир для Олеси уже не был прежним. Каждый день приносил новые откровения. Травы в лесу пахли глубже, ветер шептал более отчетливо, а человеческие голоса приобрели новые обертоны. Но самые разительные изменения касались её восприятия мужчин, что приходили к бабке Арине за зельями и советами.

Раньше они были просто неразличимой вереницей лиц: Пётр с больным поясницей, Иван с заговором от лихорадки, старый Егор с просьбой отыскать заблудившуюся козу. Олеся смотрела на них равнодушно, погруженная в свои детские заботы. Теперь же каждый их приход становился маленьким спектаклем, разворачивающимся перед её обострившимся взором.

Она видела их сильные, натруженные руки, потемневшие от солнца шеи, крепкие плечи, расправляющие грубую домотканую рубаху. Замечала, как натягиваются мышцы под кожей, когда они ставили тяжелые мешки с зерном или снимали с крюка бабкин котел. Её взгляд задерживался на линиях их подбородков, на мозолистых пальцах, которыми они неловко поправляли шапки. И в каждом движении, в каждом звуке их голоса, в терпком запахе мужского пота и дыма костра, что приносили они с собой, Олеся улавливала отголоски того, что почувствовала в себе.

Иногда, когда бабка Арина отворачивалась, мешая очередное снадобье, Олеся позволяла себе рассмотреть их дольше, изучая. В этих мужчинах, привычных и знакомых с рождения, вдруг проявлялось нечто первобытное, притягательное, то, что её новообретенное нутро жадно хотело познать. Это была не просто любопытная девичья наблюдательность, это был инстинкт, древний и могучий, что просыпался в ней, призывая её не просто смотреть, а чувствовать.

Урок для учительницы

Вера, молодая учительница истории, чувствовала, как алкоголь медленно, но верно растворяет последние крупицы её обычной сдержанности. Новогодний корпоратив в школьной столовой гремел смехом, музыкой и звоном бокалов. Яркие гирлянды на окнах казались расплывчатыми мазками света, а голоса коллег сливались в гулкий, бессвязный хор. Она позволила себе лишнего – ещё один бокал шампанского, затем крепкий коктейль, который коллеги шутливо называли «Учительская доза». Лёгкость во всём теле сменилась одурманивающей тяжестью, голова немного кружилась, и Вера поймала себя на том, что непривычно громко смеётся над чьей-то несмешной шуткой.

Ей стало жарко. Воздух казался липким и слишком плотным. Почувствовав подступающую тошноту, Вера решила отыскать дамскую комнату, надеясь, что прохлада и уединение помогут ей прийти в себя. Она шатающейся походкой миновала танцующие пары, едва не споткнувшись о стул, и, наконец, выбралась в тихий, слабо освещённый коридор.

Коридор, обычно наполненный детскими голосами и топотом, сейчас казался неестественно пустым и длинным. Единственным признаком жизни был тусклый свет из подсобки сторожа, откуда доносилось мерное покашливание. Вера с трудом ориентировалась, её зрение расфокусировалось, и она почти врезалась в массивную фигуру, внезапно вышедшую из тени.

Это был Анатолий Петрович, школьный сторож. Пожилой, коренастый мужчина с вечно угрюмым лицом и пронзительным взглядом. Он работал в школе уже десятилетия, всегда держался особняком, и Вера лишь изредка пересекалась с ним, обмениваясь короткими «здравствуйте». Сейчас его взгляд, казалось, прожигал её насквозь, останавливаясь на расстёгнутой на пару пуговиц блузке и спутанных каштановых волосах.

"Что-то вы, Вера Михайловна, неважно выглядите," — произнёс он, его голос был грубым, но в нём прозвучала какая-то непривычная интонация, которая заставила Веру поежиться. Запах старого табака и машинного масла исходил от его рабочей куртки.

"Мне... мне надо в уборную," — пробормотала Вера, пытаясь пройти мимо него. Но Анатолий Петрович не сдвинулся с места, лишь перегородил ей путь.

"Я вас провожу, а то упадёте ещё," — сказал он, и, не дожидаясь согласия, схватил её за локоть. Его пальцы, толстые и мозолистые, сжали её нежную кожу сильнее, чем было нужно. Она попыталась высвободиться, но пьяное тело не слушалось, а лёгкое сопротивление лишь вызвало у неё головокружение.

Он почти волоком дотащил её до ближайшей уборной, предназначенной для учителей. Внутри было темно и пахло хлоркой. Включив тусклый свет, Анатолий Петрович закрыл за собой дверь на щеколду, звук которой гулко разнёсся в тишине. Вера испуганно моргнула, осознавая ловушку, но её разум, затуманенный алкоголем, был слишком вялым для решительного действия.

"Вот вы какая, наша Вера Михайловна," — его голос стал хриплым, низким. Он медленно приблизился, его глаза изучали её с неприкрытым вожделением. Вера отшатнулась, прижавшись к холодной стене, облицованной кафелем. Её сердце забилось тревожно, но стук был приглушён гулом в ушах.

"Анатолий Петрович, что вы делаете?" — её голос был едва слышен, дрожал.

Он не ответил. Вместо этого его рука грубо легла ей на талию, притягивая к себе. От него пахло потом и мужским желанием. Вера почувствовала его жесткое тело, прижавшееся к её ослабевшей фигуре. Она хотела кричать, но горло словно сдавило невидимой рукой. Отчаянная мысль о помощи промелькнула в голове, но звуки вечеринки были слишком далеко, а её голос — слишком слабым.

Его губы, жесткие и шершавые, накрыли её рот, и Вера ощутила резкий запах алкоголя, исходящий от него. Поцелуй был грубым, требовательным, не оставляющим места для ответа. Его рука скользнула вниз, под юбку, пальцы сжали бедро, затем легко проникли под тонкую ткань колготок, нащупывая тепло её кожи. Вера вздрогнула, пытаясь отстраниться, но её движения были слабыми и неуклюжими.

"Потише, милая," — прорычал он ей в губы, отрываясь на секунду.

Его другая рука расстегнула пуговицы её блузки, обнажая ключицы, затем спускаясь ниже, к ложбинке между грудей. Холодный воздух уборной коснулся её разгоряченной кожи, вызывая мурашки. Вера закрыла глаза, пытаясь отстраниться от реальности, но каждое прикосновение Анатолия Петровича было слишком настойчивым, слишком реальным.

Он опустил её на пол, прямо на холодный, грязноватый кафель. Вера ощутила боль в коленях, но алкогольное оцепенение притупило остроту ощущений. Её юбка задралась, обнажая бёдра, а колготки были безжалостно разорваны. Анатолий Петрович был тяжелым, его тело навалилось на неё, лишая остатков воздуха. Вера чувствовала его дыхание на своем лице, его щетина царапала ее щеки.

Его руки рыскали по её телу, сминая ткань одежды, грубо проникая туда, где ещё секунду назад была интимность и защита. От его прикосновений по телу пробегали судороги, смесь отвращения и странного, шокового возбуждения. Каждое движение было резким, не терпящим отказа. Вера попыталась сжать ноги, но его сила была неоспорима.

Когда он наконец вошел в неё, это было больно, грубо, и лишь на мгновение заставило ее протрезветь от шока. Она застонала, но стон был подавлен его губами, снова накрывшими её рот. Его тело двигалось ритмично, тяжело, заполняя её полностью. Вера ощущала каждый толчок, смешанный с запахом старого тела и хлорки, с гулом музыки из столовой, доносившейся откуда-то издалека. Её руки бессильно лежали на кафеле, пока пальцы Анатолия Петровича впивались в её кожу, оставляя красные следы.

Он двигался быстро, его грубое дыхание становилось все тяжелее. Вера чувствовала лишь его вес, его жесткость внутри себя, и собственное тело, которое, казалось, предало её, подчинившись чужой воле. Через несколько долгих мгновений он содрогнулся, выдохнул тяжелым, гортанным звуком и замер, всё ещё прижимаясь к ней.

Потом он медленно поднялся, поправил свою униформу. Вера осталась лежать на холодном полу, её юбка была задрана, блузка распахнута, а внутренности болели. Оцепенение начало отступать, и вместе с ним нахлынуло осознание, жгучее, как кислота.

Ночь в купе

Эвелина зашла в купе, и сразу стало тесно. Пахло чем-то вроде перегара, но вперемешку с мужским дезодорантом. В воздухе висела лёгкая пыль, и стук колёс был таким, что казалось, будто поезд едет по рельсам из железа, которое постоянно бьётся. Она кивнула троим мужикам, которые уже расположились. Один, высокий, с седыми висками, курил, бросая на неё короткие взгляды. Второй, коренастый, просто уставился. А третий, самый молодой, смущённо уткнулся в телефон.

Эвелина поставила свой рюкзак на верхнюю полку, стараясь никого не задевать. "Привет," – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

"Здорово," – буркнул коренастый. Высокий лишь кивнул, выпустив кольцо дыма. Молодой что-то тихо пробормотал.

На улице уже стемнело, и за окном мелькали редкие огоньки. Эвелина достала наушники, включила музыку, но всё равно чувствовала, как на неё смотрят. Это было не нагло, скорее просто интересно. "Ну, – подумала она, – такой уж у неё вид – девчонка одна в мужском купе."

Через полчаса поезд качнуло сильнее обычного. Эвелина чуть не упала и, чтобы удержаться, выставила руку. Пальцы случайно коснулись руки того высокого, который курил.

"Ой, простите," – сказала она, немного покраснев.

Он не убрал руку сразу. Его пальцы, шершавые, как будто после работы, легли поверх её. "Да ничего," – сказал он, и его голос был немного хриплым. Он посмотрел на неё, потом на её губы.

В купе стало как-то тише, что ли. Молодой парень отложил телефон и теперь просто смотрел, как они сидят. Коренастый тоже перестал курить и наблюдал.

"Давно едете?" – спросила Эвелина, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

"Да вот, с обеда," – ответил высокий. – "На вахту."

Разговор пошёл. Мужики рассказывали про работу, про то, как долго их нет дома. Эвелина слушала, иногда кивала. Она заметила, как они стараются говорить более прилично, когда она смотрит. Это её забавляло.

"А ты куда?" – спросил коренастый.

"Домой," – ответила Эвелина. – "К родителям."

Поезд мерно стучал. Было душно. Эвелина поправила волосы. Высокий мужик, когда говорил, наклонился к ней, и она почувствовала запах его одеколона. Она не отстранилась.

"Слушай," – сказал молодой парень, который до этого молчал, – "может, чаю? У меня термос есть."

"Давай," – сказал высокий. – "Не помешает."

Пока молодой искал стаканчики, высокий мужик снова посмотрел на Эвелину. Его взгляд был долгим, но без всякого нахрапа. Просто смотрел. Эвелина почувствовала, как у неё немного участилось сердцебиение. Это было такое странное ощущение: сидеть тут, в этом тесном купе, среди совершенно чужих людей и чувствовать, как что-то неуловимое, но понятное, витает в воздухе.

«А ты, если что, не бойся, – сказал коренастый, заметив, как она, кажется, немного напряглась. – Мы тут все нормальные. Довезём, куда надо».

Эвелина кивнула, слабо улыбнувшись. Ночь в поезде продолжалась, и стук колёс, казалось, отмерял не просто километры, а какие-то невидимые, но важные моменты.

Стаканчик с горячим чаем оказался неожиданно крепким, обжигающим пальцы, но приятным. Эвелина сделала глоток, закрыв на мгновение глаза. Молодой парень, который разливал чай, смотрел на неё с какой-то детской надеждой, словно ждал одобрения.

— Хороший чай, — сказала она, открывая глаза. — С душицей, да?

— Ага, — улыбнулся он, его смущение, казалось, немного отступило. — Бабушка научила. Говорит, в дороге самое то.

Высокий мужик, который курил, задумчиво смотрел в окно. Оттуда доносился лишь стук колёс и редкий свист ветра. Коренастый достал из сумки пакет с чем-то вроде сухариков и предложил Эвелине:

— Хочешь? У меня тут с собой.

Эвелина вежливо отказалась, но поблагодарила:

— Спасибо, я пока не голодна.

Разговор как-то сам собой перетёк на их работу. Один рассказывал про стройку где-то на

Севере — про морозы и то, как трудно бывает, когда руки не слушаются. Другой — про нефтяные вышки, про вахты по месяцу, про то, как сильно скучают по дому. Они говорили просто, без прикрас, словно делились чем-то очень личным, но в то же время, казалось, совершенно обыденным для них.

«А вот раньше, — начал вдруг высокий, — лет пятнадцать назад, поезда были другие. Народ попроще, что ли. Но и поинтереснее». Он усмехнулся. «Встречались всякие. Разговоры такие были, что до утра не заснёшь».

Эвелина слушала, изредка кивая. Она чувствовала, как её собственное настроение меняется. Усталость от дороги смешивалась с каким-то новым, непонятным ощущением. В этом замкнутом купе, где они были совершенно чужими, возникало что-то вроде общности.

«А вы, — спросил молодой, обращаясь к ней, — давно так одна ездите?»

«Ну, не то чтобы совсем одна», — Эвелина пожала плечами. «Просто так сложилось. Билет был, и еду».

Поезд снова дёрнулся. Эвелина, чтобы не упасть, инстинктивно ухватилась за спинку кресла. Её рука на секунду оказалась совсем рядом с рукой коренастого мужика, который сидел рядом. Он не отдёрнул свою, просто смотрел куда-то вперёд.

«Ночь длинная, — сказал высокий, снова выпуская кольцо дыма. — Ещё успеем поговорить».

Эвелина почувствовала, как лёгкий румянец заливает её щёки. Она посмотрела в окно. Темнота. И только стук колёс, который, казалось, становился всё более навязчивым, ритмичным. Она вдруг подумала, что такие поездки — это не просто перемещение из точки А в точку Б. Это какие-то мини-истории, которые случаются в пути, оставляя после себя лёгкое послевкусие. И эта ночь в купе №5, с этими тремя мужиками, кажется, тоже была из таких. Она почувствовала, как чья-то рука — кажется, того высокого — легко, едва заметно, коснулась её ноги, прикрытой джинсами. Прикосновение было мимолётным, почти случайным, но от него по телу прошла лёгкая дрожь. Эвелина не стала отдёргивать ногу. Она просто смотрела в окно, чувствуя, как в этом тесном, душном пространстве, среди чужих людей, начинает зарождаться что-то новое, что-то, что пока не имело названия.

Первобытная страсть. Глава 1. "Сердце Земли".

Алёна никогда не была обычной девочкой. С самого детства, когда другие дети строили замки из песка, она строила в своем воображении миры, скрытые под землей. Её тяга к неизведанному была не просто любопытством, а глубинным зовом, который она не могла игнорировать. Её родители, люди практичные и приземленные, часто вздыхали, глядя на дочь, которая предпочитала книги о геологии и археологии подростковым романам. Они видели в ней скорее мечтательницу, чем бунтаря, но даже они не могли не признать её упорства и острого ума.

На курсах спелеологии Алёна расцветала. Её тело, гибкое и сильное, с легкостью справлялось с любыми препятствиями, а разум, всегда готовый к анализу, безошибочно находил путь в лабиринтах скальных пород. Она не просто покоряла пещеры, она их понимала, чувствуя их дыхание, их скрытые пульсации. Именно тогда, в прохладной тишине одной из таких пещер, она впервые услышала о "Сердце Земли" – легендарной бездне, чьё существование оставалось под вопросом, но чьи истории будоражили воображение самых отважных исследователей. Говорили, что она уходит настолько глубоко, что человеческий разум отказывается верить в такую глубину, что там светятся кристаллы, которых нет нигде на Земле, и что оттуда доносятся звуки, которых не издает ни один известный ей живой организм.

Для Алёны это стало навязчивой идеей, смыслом жизни. Она посвятила годы изучению геологических карт, сейсмических данных и древних фольклорных записей. Она собирала команду, убеждала скептиков, доказывала, что "Сердце Земли" – не просто красивая сказка, а реальный, хотя и крайне опасный, объект исследования. Её упорство, подкрепленное безупречной репутацией опытного спелеолога, наконец, принесло плоды. Несколько влиятельных научных фондов, заинтригованных её аргументами и готовностью идти на оправданный риск, согласились финансировать экспедицию.

Спуск начался под монотонное гудение вентиляторов, призванных обеспечить хоть какое-то подобие пригодного для дыхания воздуха в глубинах, куда ещё не проникал солнечный свет. Кислород становился гуще, тяжелее, насыщенный запахом сырой земли, минеральной пыли и чего-то неуловимо древнего, как сама планета, пробуждающаяся ото сна. Свет её налобного фонаря, мощный и яркий, казалось, поглощался бездонной чернотой, лишь робко выхватывая из нее причудливые, сюрреалистичные формы сталактитов и сталагмитов. Они напоминали окаменевшие слёзы исполинов, застывшие в вечной агонии, или гротескные тела неведомых существ, навечно замороженных во времени.

С каждым метром, преодолеваемым веревкой, звуки её дыхания и шагов искажались. Эхо возвращалось с необычной задержкой, будто отражаясь от невидимых, подвижных преград. Воздух вокруг неё, казалось, сгущался, обретая плотность, которая мешала двигаться. Чувство ориентации начало меркнуть, как гаснущая свеча. Время, казалось, перестало быть линейным. Секунды растягивались в минуты, а минуты сжимались до неуловимых мгновений. Это было ощущение не просто глубины, а погружения в иное измерение, где законы привычной физики начинали давать сбой.

Алёна продолжала свой путь, игнорируя растущее беспокойство. Её команда, верная, но напуганная, следовала за ней, их лица были бледны в свете фонарей. Но Алёна шла вперёд, ведомая неодолимым зовом. Она чувствовала, что приближается к цели.

Наконец, после долгих часов борьбы с гравитацией и собственными страхами, Алёна достигла центрального зала. Он был огромен, его своды терялись где-то в бесконечной темноте, словно небеса подземного мира. Стены здесь были усыпаны кристаллами, испускающими слабое, пульсирующее свечение, похожее на дыхание спящего гиганта. Казалось, сам зал дышал. Оно было не ритмичным, а скорее хаотичным, как биение сердца больного существа. Внезапно, без видимой причины, Алёна ощутила резкое, но безболезненное изменение.

Окружающее пространство начало расплываться, теряя четкость, словно отражение в воде, по которой пробежала рябь. Воздух приобрел отчетливый, металлический привкус, а тело пронзила легкая, но нарастающая вибрация. Это было подобно погружению в плотный, теплый, но неестественно вязкий туман, который обволакивал её, стирая прежние границы восприятия. Мир вокруг стал густым, как патока, и одновременно прозрачным. Казалось, ее тело растягивается, сжимается, пронизывается неведомой силой. Звуки затихли. На мгновение перед глазами вспыхнул калейдоскоп цветов, а затем наступила полная, абсолютная темнота.

Очнувшись, Алёна ощутила под собой не гладкий камень, а мягкую, упругую траву. Солнечный свет, яркий и непривычный, слепил глаза. Голова гудела, тело болело, но самое странное было другое – запахи. Этот воздух был густым, наполненным ароматами влажной земли, незнакомых цветов и дыма. Когда она села, её комбинезон, порванный в нескольких местах, открыл вид на исцарапанные колени.

Перед ней простиралась бескрайняя долина, окутанная зеленью. Вдалеке виднелись силуэты странных, приземистых деревьев. Но не это поразило её больше всего. Возле небольшого костра, дым от которого поднимался к небу, сидели существа, не похожие ни на кого, кого она видела раньше. Грубо вытесанные каменные орудия лежали рядом. Их кожа была темной, покрытой грязью, волосы – длинными и спутанными. Это были они. Неандертальцы.

Сердце Алёны забилось в бешеном ритме. Страх сковал её, но в то же время, как ни странно, в ней пробудилось что-то другое – первобытное, инстинктивное. Их взгляды, устремленные на неё, были полны смеси недоверия, любопытства и чего-то ещё, что она не могла определить. Один из них, крупный мужчина с густыми бровями, поднялся и медленно двинулся к ней. Его грубая сила была очевидна, но в его глазах не было злобы, скорее – примитивный интерес.

Алёна попыталась встать, но ноги подкосились. Мужчина приблизился, его взгляд скользнул по её открытым ногам, по груди, где вырез комбинезона обнажил больше, чем предполагалось. Он издал низкий, гортанный звук, и другие обитатели костра тоже поднялись, обступая её. Их кожа пахла дымом и диким животным. Их тела были массивными, покрытыми волосами.