На пороге миллениума

Глава 1

В это утро дождь за окном, как всегда выдавал свою популярную «Рапсодию водосточных труб». Капли отбивали мелодичный ритм, убаюкивая и медитируя звуками, вводили меня в последний утренний транс. Из эйфории утреннего блаженства меня вывел резкий звонок телефона. Почему, когда с таким трудом выкроишь время и вместо каждодневного издевательства над телом в виде раннего подъёма, сделаешь себе полноценный выходной и, наконец, захочешь выспаться от души, обязательно появляется это треклятое «но» вечно всплывающее в неподходящий момент и способное повернуть твою жизнь на все сто восемьдесят градусов. В телефонной трубке раздался голос моей старшей сестры Лёльки.

Идея назвать своего первенца необычным именем Лионелла, принадлежала моей очень чувствительной, начитанной мечтательнице маме. Папа, в ту пору командир воинской части, будучи человеком военным, очень надеялся, что родится сын, но и дочери был очень рад. Поддавшись на уловку мамы, которая пообещала в следующий раз осчастливить его наследником, он после некоторых колебаний, согласился дать дочери непонятное для него имя с закреплением за собой права назвать следующего ребёнка по своему усмотрению. Лионеллу он стал называть просто и незатейливо Лёлькой. Но уже в моём свидетельстве о рождении появилось звучное и красивое имя - Вероника. Папа долго его выбирал. Он искренне верил в то, что придумал новое имя, сложив в одно своё имя и имя любимой супруги. Но мама, показав познания в библейских историях, поведала ему о женщине из Иерусалима с таким именем, которая, согласно преданию, вытерла пот с лица Иисуса, когда он нёс крест на Голгофу.

– Героическая женщина! – отметил он.

Надо знать мою маму и её любовь ко всему необычному. Сбив отца с толку тем, что иметь в доме две Веры сложно, она предложила называть меня более загадочным и изысканным сокращённым именем Ника. Так я и живу с веропобеждающим громким именем Вероника Гром.

– Лёля? Ты чего в такую рань? Что у тебя случилось? – спросила я сестру заспанным голосом.

– Ника, прости. Разбудила? Я не знаю, что мне делать. Нам нужна очень большая сумма в валюте.

– Лёлька, объясни, что случилось.

– Потом всё расскажу. У Анатолия большие неприятности.

– Лёля уж этот твой Анатолий!

– Ника, милая, прошу тебя, не начинай. Не до этого сейчас. Как ты думаешь, может, позвонить в Варшаву тётушкам? Может, они смогут хоть чем-то помочь?

– Занять у тётушек? Значит, серьёзно влип твой прохиндей.

– Ника, зачем ты так.

– Хорошо, прости. Так какая сумма нужна? – я пыталась успокоиться.

– Тысяч двадцать, естественно, под проценты. Мы обязательно отдадим.

– Долларов? Ты в своём уме? У кого и кто даст такую сумму? А потом как я её провезу? Это хорошо он тебя подставляет!

– Я не подумала. Я не знаю, что делать. Может, ты посоветуешься с Глебом?

– Лёля, Глеб – простой советский опер. Ты намекаешь на его знакомства в криминальном мире?

– Опять я сказала глупость. Прости. Я просто сейчас в таком состоянии.

– Лёля, я должна знать, что с тобой происходит?

– Позже, Никочка, позже. Ты только родителей не расстраивай. Ничего им не говори. Выкрутимся.

Анатолий – это второй муж моей сестры. Ради него она развелась со своей первой любовью Аликом Лещинским, весёлым, добродушным, учёным физиком. Между прочим отцом их общей дочери Наташи. Мне не нравился её выбор. Что-то в этом Анатолии искусственное. Манеры какие-то неестественные. Чересчур любезен, сверх меры аккуратен. В его присутствии я чувствую себя неуютно, а его отношение ко мне высокомерно-пренебрежительное. Поэтому, после того, как в доме Лионеллы появился Анатолий, я стараюсь летать из Ростова-на-Дону в Москву всё реже и реже.

Много раз я пыталась направить на «путь истинный» Лионеллу, уговаривая её бросить этого зануду и воссоединиться с отцом ребёнка. На что моя любимая старшая сестра, ехидничая, упрекала меня в том, что я просто влюблена в Альку. Сначала я тоже так думала, но, проанализировав свои чувства, пришла к выводу, что Лёлька всё выдумывает. Ищет оправдания своему дурацкому поступку. А Альку я люблю как старшего брата и не больше. Я даже пыталась представить себя любящей женой Алика. Но, только подумав о возможных близких отношениях с ним, на душе появилось такое чувство, словно должен произойти инцест. Бррр!

Анатолий совсем из другого мира. В Москву он приехал из Украины. Быстро освоился. Работает адвокатом. Есть люди с виду респектабельные, но при всей положительности в них что-то настораживает. Они до того удачливы, что, как говорится, даже в мутной воде смогут без удил рыбку поймать. Но как бы я к нему не относилась, как говорит наша мама, надо уважать выбор сестры, что я и делаю все последние годы.

Выйдя из душа и надев тёплый мягкий халат, я пригубила глоток чёрного кофе. Напиток был восхитителен! В наше перестроечное смутное время, когда глаза видят чистоту пустых прилавков в магазинах, я приспособилась к комфорту по-своему. Два раза в год, но бывает и чаще, езжу к родственникам в Варшаву.

В совсем не давние времена Москва снабжала всю страну дефицитным товаром. Но теперь матушка столица сама испытывает трудности провинции. А нам колбаса и не к чему! Мы люди южные, донские, привыкшие к ранним овощам, к зелени и хорошей рыбе. Поэтому я перед поездкой в Польшу звоню в Брест знакомому, работающему на таможне, и сообщаю ему о своём выезде. Хорошую рыбку все любят. И простые смертные, и таможенники, что белорусские, что польские. Наши заграничные родственники наедаются вволю рыбными дарами. Огромными, прозрачными от жирка цимлянскими лещами или по донскому, чебаками и тающими во рту балыками из сома и рады им больше, чем баночкам красной икры, которую я им привожу и которую они всё равно обменивают на долла’ры.

Вот я и приспособилась. Скажем так, сделала свой небольшой бизнес для души. Подарок в виде балыка и чебаков Андрюше, таможеннику в Бресте. Такой же свёрточек с рыбой его другу и тёзке с Тираспольской таможни на польской стороне – Анджею. Ещё один свёрток с вкусным рыбным ароматом доезжает до Варшавы в подарок нашим родственникам.

Глава 2

Перестройка, как ни ругают её со всех сторон, мне помогла почувствовать себя относительно свободной. Наверное, свобода в полном смысле этого слова не такая как на Западе. Хотя откуда нам известно, как у них там на самом деле обстоят дела со свободой? И что входит в понятие этого слова у них? Но для нас, затюканных в застойное советское время пустыми и бессмысленными лозунгами, глоток новизны в жизни тоже свобода.

Одно из «побед демократии» – это передвижение по приглашениям в страны Варшавского договора. Сколько людей ринулось из страны, как только приоткрылся «железный занавес». Меня всегда тянуло за порог СССР. И не по каким-то политическим соображениям или недовольству страной. А просто посмотреть, как там живут люди. Одно время, учась ещё в школе, я вела переписку с такими же школьниками из разных соцстран. Никогда не забуду пришедшую посылку из Югославии. В ней было полно всякой разной всячины. Для тринадцати моих лет что-то невообразимое, яркое, красивое. Главное в этой посылке были дедероновые чулки тельного цвета и модные комбинации с широкими плечиками! Это что-то! Ну и всякое разное: жвачки в виде сигареток, белый пористый шоколад. Ко мне девчонки одноклассницы стайками приходили поглазеть на посылку «из-за границы» и попробовать пористый белый шоколад, которым я их угощала малюсенькими кусочками, чтобы попробовали все желающие.

Так вот свобода – свободой, но посещение ОВИРа это целая эпопея в картинках. Отстоять сумасшедшую по записи очередь для меня — уж лучше никуда не ехать. Без помощи Глеба я бы так и не ознакомилась с жизнью родственников за кордоном. Но с его помощью у меня появилась Вика. Инспектор ОВИРа, которой я делаю стрижку и маникюр, а также снабжаю вещами и парфюмом из «Pevex». Поэтому с продлением визы, как и с приглашениями в Польшу у меня проблем нет. А вот теперь с помощью Жанны, можно будет и мяса нормального купить.

Но, несмотря на все негативные перемены, появившиеся с перестройкой, всё-таки спасибо Горбачёву! Вот новшество перестройки – «Жанна»! Надо же, наша Жанна – кооператор. Да и я могу работать так, как мне нравится, оплатив за лицензию некоторую сумму. Говорят, что скоро появится налоговая служба –тоже веяние Запада. Ну что же. Надо привыкать к цивилизации. Вот узнали, что курицу в магазинах можно приобретать по частям в виде окорочков. Да ещё американских. «Второй фронт» шутят старички, выстаивая очереди за этим новшеством. Если появится такая возможность, то я у Альки обязательно спрошу: у них там, в Америке, куда он уехал после развода с Лёлей, случайно куры автомобили не сбивают? А то окорочка что-то огромных размеров. Да и сами американцы едят то, что нам присылают? Жиру в этих окорочках немерено.

Вот я и дома! Люблю свою небольшую квартирку. Всё моё детство прошло в этих стенах. Наверное, я, как и мой папа, консерватор. Родители переехали в новый район на севере города, могла переехать и я с ними. Вместе получили бы квартиру большей площади, оставив эту. Но я решила остаться в нашей старой квартирке. Пусть небольшой, но такой милой и уютной, где на каждом сантиметре площади чувствуется тепло и частичка родительской души, а в каждом уголке комнаты, в каждой складке шторы на окнах прячется улыбка из моего детства. Да и жить вместе с родителями тоже, как теперь говорят, не комильфо.

Только я ступила на порог квартиры, затренькал телефон. Чувствуется, что Лёлька очень нервничает? И опять она ничего толком мне не объяснила. Видно, действительно хорошо Анатолий влип, коль сестра в таком подавленном состоянии. Что же могло произойти?

Размышляя на эту тему, я разделала куриные окорочка. Дерьмо, конечно, эти «ножки Буша» но мама, выдумщица наша, любитель кулинарных экспериментов, столько придумала разных блюд из этого безобразия и научила меня им, что ничего, обходимся. Глеб очень любит «котлеты по-громовски». А что! Делать их пустяк, зато сытно и красиво на тарелке смотрятся. И что самое главное, их можно наделать впрок и заморозить. Потом, при необходимости жарить перед подачей на стол. Для таких кулинаров, как я, рецепт самый подходящий. Пока месила тесто, опять затренькал телефон. Просто невозможно! Этот звонарь всегда трезвонит не вовремя!

– Глеб? Что!

– Что, что?! Сама же просила узнать! Чего ты сердишься?

– Руки в муке! Узнал?

– Узнал. Есть на примете один кадр. Не по телефону. Но он пока не в городе. Приедет, поговорю с ним. Вечером расскажу. А что ты мне готовишь на ужин?

– Приедешь – обрадуешься. Всё, давай! Пока, – раздражённо ответила я.

– Вот так! Делай после этого добрые дела! Ты чесночка побольше и перчика. Всё, молчу. До вечера. Целую, родная.

Меня накрывает раздражение, когда слышу такие заявочки: скажу не по телефону. Вот сейчас всё КГБ или кто там сидит на прослушке, да и сидит ли вообще, непременно будет подслушивать именно наш разговор. Что можно услышать в наше новое время? Всё тоже, что и на улице. Разговоры везде: в трамвае, на лавочках, в семьях одни и те же. Всё о курсе доллара, кто и по какой ставке меняет их. Да в каком магазине дают колбасу, а в каком выкидывают мясные кости.

Только я положила трубку на аппарат, раскатала тесто на одну котлетку, опять раздался звонок.

– Что ты будешь делать! Алло!

– Никусь, ну что? – услышала я голос Жанны, – пятнадцать тысяч под десять процентов в месяц. Но отдавать каждый месяц в равных частях. Такие условия. И под расписку, – говорила Жанна серьёзным голосом.

– Жанночка, я сейчас тебе перезвоню. Поговорю с Лёлькой, объясню ситуацию, – обрадовалась я решению проблемы.

Знала бы я тогда, что все мои проблемы только начинаются. Передав весь разговор с Жанной Лёле, и получив её согласие, я набрала номер телефона салона.

– Добро! Приезжай завтра часикам к двум, составим с тобой бумагу и получишь что хотела, – по-деловому отчеканила Жанна.

Только я успела сформировать остальные котлетки и подогреть подсолнечное масло для их жарки, пришёл Глеб.

– Как дела?

Глава 3

Мне кажется, наша страна стала ещё темнее, грязнее, сумрачней по сравнению с тем, какой она была при застое. Раньше относительно чистый аэропорт Внуково превратился в убежище непонятно откуда прилетевших странных людей. Кто-то сидит на полу, кто-то лежит тут же на раскладушках, а то и просто на разложенных газетах. Вокруг мусор, бумажки, тряпьё. Мрак. Свет в сердцах людей погас, и темнота душ отразилась на их лицах, поступках. Многоязычный говор. Бегающие, снующие всюду грязные дети с заискивающими и полными непонимания глазами. Столько всего изменилось, а атмосфера в столице лучше не стала. Да и в стране тоже. Не хочется думать об этом. Хочется оказаться у себя дома, в кресле с тёплым пледом и с чашкой горячего кофе.

В зале встречающих я увидела Анатолия.

– А где Лёля?

– Подожди! Пройдём в машину. Я всё объясню, – сумрачно ответил Анатолий.

Я заметила, что Толик, всегда державший позу преуспевающего, уверенного в себе человека, сейчас напротив, выглядел каким-то растерянным, поникшим.

– Дай, хорошая, на хлебушек! Погадаю, всю правду тебе скажу. Испытание тебя ждёт, – странная цыганка, одетая в туркменское туникообразное платье с геометрическими рисунками, в широких шароварах держала на руках спящего младенца. Вокруг неё увивалась кучка тощих и грязных, с протянутыми руками детей, что-то постоянно просящих на своём непонятном языке.

Мы быстро сели в автомобиль, к которому сразу подскочило несколько бомжей, нищих детей, выпрашивающих милостыню.

– Давай отъедем от этого кошмара, – предложил Анатолий.

Он выехал на шоссе и остановил автомобиль у обочины.

– Ника, ты привезла деньги?

Испытывая моё терпение, он долго пересчитывал доллары и с недовольным выражением лица положил их во внутренний карман ветровки.

– Ну и… – не выдержала я.

– Ника, только успокойся. Во-первых, эта сумма, конечно, мала. Нам надо в два раза больше, но я и за это так тебе благодарен! Повторюсь, я знаю, как ты ко мне осторожно относишься, поэтому твоя помощь будет оценена нами. Мы не подведём тебя.

– Я уже это слышала. Во-вторых? Объясни, наконец, что у вас произошло? Где Лёлька?

Анатолий завёл автомобиль, и он плавно влился в транспортный поток на шумном шоссе.

– Лёля пропала, — тихо ответил Анатолий.

От неожиданности я схватилась рукой за руль, и машина чуть не слетела в кювет. Анатолию удалось вывернуть руль, и мы остановились на обочине.

– Ты что, с ума сошла?

– Это я с ума сошла? Твоя жена пропала, а ты так спокойно об этом говоришь? Мы вчера весь день с ней разговаривали, а сегодня она пропала?

Меня бросило в жар. Я почувствовала, как пожаром запылали щёки.

–Ты в милицию сообщал? Когда? Как это могло произойти? – моему возмущению не было предела.

– Ника, послушай меня. Я расскажу, ты не перебивай. Теперь всё будет хорошо. Я сейчас отвезу тебя, потом поеду, отдам им деньги и приеду с Лёлей домой.

– Что?! Ты хочешь сказать, что Лёлька в заложниках? И ты об этом так спокойно говоришь? Как это произошло? Почему в заложниках она, а не ты? Значит, влип в историю ты, а в заложниках она? Ты в милицию звонил?! Мы сейчас приедем, и я позвоню Глебу, узнаю, что надо делать!

– Не надо никому звонить! Ты только навредишь! Лёля просила никому ничего не сообщать! Успокойся, я тебе всё расскажу.

Слушая Анатолия, я пребывала в какой-то прострации и никак не могла понять: верить ему или нет?

– Ты понимаешь, у Лёльки есть подруга, судья из райсуда. Она помогала некоторым людям через меня. Ну, ты меня понимаешь…

– Нет, я не понимаю, причём здесь Лёля?

– Короче. Лёлина подруга помогала в моей работе. Ты не возмущайся сейчас. Работа, да, специфическая. Эта судья помогала некоторым людям избежать наказания, делала скидки по срокам. Тебе этого не надо знать. Как говорят, «меньше знаешь, крепче спишь», – сбивчиво мямлил Анатолий, — так вот, она сначала взялась за одно дело, а потом резко отказалась. Я ничего не мог сделать, заказчики поставили меня на «счётчик»! Поэтому мне срочно понадобились деньги. Взятый ею аванс судья вернула, но за неисполнение заказа поставили на «счётчик» меня. Ты понимаешь?! За каждый день, пока мы искали валюту, они начисляли проценты. Ты пойми, они приехали вчера ночью и не поверили, что все деньги будут сегодня, поэтому забрали Лёльку.

– Значит, заказ? Значит, за неисполнение заказа забрали Лёльку? Счётчик, говоришь? Значит, ты связан с криминалом, с бандитами?

– Вся страна криминальная! Ты осознаешь, в какое время мы живём?! Ты, кроме маникюра и причёсок чем-то другим интересуешься? Это отморозки! Им убить, что плюнуть! – закричал на меня Анатолий.

– Как ты мог её подставить? Она же тебя любит! Как ты мог разрешить увезти её! – меня душили слёзы.

– Ника, ты пойми. Я ничего не мог сделать. Этого человека привёл мой постоянный клиент. Да! Клиент! И не смотри так на меня! Этот клиент из очень влиятельной группировки, но всё было честно. Он просил через меня, ты пойми, я просто звено в этой цепи, он говорил, сколько, кому и насколько скостить срок или дать условно. А Татьяна, подруга Лёльки, передавала деньги тем судьям, кто занимался тем или иным процессом.

– Подкуп судей?! И Лёля была в курсе твоих дел? – спросил я с раздражением.

– Нет, что ты! Она даже не подозревала. Потом Борис, это человек от группировки, привёл Николая. Попросил помочь ему. Я без всякого, как по накату! Дело уже было в суде, надо было отдавать деньги Татьяне. Вдруг этот Николай приехал и стал сомневаться. Стал говорить: а что если судья обманет? Я, мол, деньги отдам, а она ничего не сделает. Я ему объяснял, что всё будет в порядке. Он дал аванс и стал требовать, чтобы я свёл его лично с судьёй. Ты можешь это представить? Ты понимаешь, чем это могло закончиться?! Я не соглашался. Это чистая подстава! Но и сделать ничего не мог. Уговаривал его, объяснял всё бестолку! Он обколотый наркоман! Борис тоже его уговаривал. Оказывается, он этого Николая свёл со мной в обход Прохора!

Глава 4

Мне кажется, каждый город имеет свой неповторимый запах. Возможно, это мои фантазии, но выходя на перрон вокзала или спускаясь с трапа самолёта, в любом городе, где удалось мне побывать, включая родной Ростов и не менее обожаемую Варшаву, я ощущаю его неповторимый запах. Также как обладатель духов не сможет точно разложить понравившийся ему аромат на его составляющие, так и приезжий не сможет разобрать, из чего состоит запах города, в который он прибыл. Это знают только сами жители своего любимого города.

Ростов раньше имел несколько ароматов. Мне всегда казалось, что район старой Нахичевани, это старейший район города, окутан ароматом цветущей акации, смешанным с терпким запахом виноградных зарослей «Изабеллы», обвивающей террасы и веранды старых домов, кустов сирени, аромата цветущих клумб и запаха реки, который добавляет в рецептуру запаха свой неповторимый штрих.

А вот рецептура воздуха на нашем посёлке Чкалова другая. Это запах цветущих фруктовых деревьев: яблонь, слив, абрикосов, вишни, шелковицы, тютины, как её называют южане, растущих почти в каждом дворе. Нагревшимся на солнце битумом, который в моём детстве лежал большими чёрными глыбами на улицах и ждал, когда его растопят и начнут поливать прохудившуюся толь на наших двух и трёх этажных домах. Запах пыли и плавившегося от жары свежеуложенного асфальта, которым постилают дорожки, ведущие к нашим домам. Это чуть уловимый аромат цветущих деревьев дикой абрикосы, кустов акации, который лёгкий ветерок доносил с близлежащих рощ, окутавших наш посёлок.

Память удерживает сказочные ароматы, которых нет в более новых и современных районах города. Скорее всего, это ощущение детства, которое я испытываю, приезжая на свои любимые улочки — Линии в Нахичевани, где я была рождена, ведущие вниз к деревянному мосту на понтонах, по которому мы бегали на Зелёный остов. Ароматы детства, которые сохранились до наших дней, но уже так слабо витают вокруг нынешнего моего жилища.

Раньше, в те уже далёкие школьные времена, когда Лёлька оказалась в Москве, и я частенько приезжала к ней на каникулы, кстати, разница между нами составляет почти десять лет, так вот, в те времена Москва имела неповторимый запах. Ступая на перрон и глазея на фасад Казанского вокзала, я всеми фибрами ощущала этот запах и понимала — я в Москве! Попадая в метро, от увиденного вокруг, меня охватывал трепет и волнение. Гуляя с сестрой по московским улицам, центру столицы, я ощущала — это Москва!

Что с тобой стало, бедная наша столица? Через неполные десять лет мы вступим в новое тысячелетие. А Москва, впрочем, как и вся страна, идёт не вперёд, к «светлой жизни», а семимильными шагами топает в неизвестность, постепенно превращаясь из некогда культурного, театрального, научно-студенческого престижного города в общероссийский базар с его первобытными законами и правилами.

Около метро стихийные рынки, толчея. Всюду лохотронщики. Вечные лужи из смрадной жижи и грязь кругом. Куда не бросишь взгляд везде нищие. В переходах, подъездах отвратительно, мерзко несёт мочой. Темнота и чернота вокруг. В метро шумно, душно, противно и страшно.

Доехав до станции метро «Войковская» я буквально бежала до дома Аллы Константиновны. Так хотелось спрятаться за дверьми квартиры от угнетающей действительности. Добежав до подъезда, я с удивлением увидела новшество. На дверях кодовый замок. На счастье из подъезда вышла дама с собачкой. Женщина подозрительно посмотрела на меня, но все же впустила в свою родную обитель.

— Вероника?! — удивилась и обрадовалась Алла Константиновна, — а где Лёля? Она на днях нам звонила, мне не понравился её голос. С ней всё в порядке?

Узнав, что Наташа ещё в школе, я прошла на кухню. Алла Константиновна сразу стала меня потчевать прозрачным, изумительно пахнущим куриным бульоном. Она приправила его рубленой зеленью и сваренным вкрутую яйцом. На столе горкой стояли специально испечённые к бульону воздушные пирожки с нежной начинкой из птичьей печени. Налив бульон, как я люблю, в предназначенную для этого чашку на большом блюдце, она села рядом со мной.

— Как вы любите, Алла Константиновна, что бы и желудок, и глаз одновременно радовался! — похвалила я хозяйку за так вовремя поданный бульон. Потому что ничего, кроме правильно сваренного бульона, не приводит мой организм в норму после любого стресса или нервотрёпки.

Алла Константиновна, мать Алика и бывшая свекровь Лёли, осталась в очень хороших отношениях с моими родителями. Лёлька её любит и уважает. Наташа — боготворит. Алла Константиновна до развода ребят жила одна. Её муж в далёких семидесятых уехал на какую-то научную конференцию во Францию и не вернулся назад, доставив немало хлопот её отцу, академику. Да и ей досталось. Переводчица в Интуристе и муж невозвращенец — это несовместимо. Поэтому ей пришлось заняться преподаванием и репетиторством. Мне очень симпатична Алла Константиновна. Я никогда её не видела в домашнем халате. Всегда с подтянутой фигурой, с самого утра с уже уложенной причёской. Своей добротой, гостеприимством и отзывчивостью к бедам других, она мне напоминала маму.

После того, как Лёля вскоре после развода стала жить с Анатолием, а Алик уехал в Штаты, их дочь Наташа переехала к Алле Константиновне. Мне жаль было тогда, да и сейчас, Альку. Он очень любил, я больше, чем уверена, и продолжает любить Лёлю. Конечно, в материальном плане ей было труднее с Аликом, чем с Анатолием. Не думаю, что из-за этого она развелась с мужем. Трудности её никогда не пугали. Но что-то связало этих разных людей: мою сестру и Анатолия. Вероятно, то, что мне не подвластно понять.

Нынешние времена вытеснили сначала из стен институтов и лабораторий, а потом вообще из жизни страны умных, талантливых людей, как Алик. Внук ученого академика, он не был занудой, каким иногда показывают людей науки в фильмах. Бесшабашный, или, как Лёлька его называла, бес башенный, обожающий джаз, Ильфа и Петрова, которых постоянно цитировал, он хотел жить, так, как постоянно говорил Лёле, «незаморачиваясь». Но так жить, имея семью, тяжело. Это даже я понимала. С рождением Наташи появились трудности. А уж с наступлением перестройки…

Глава 5

Весна в Москве. Середина апреля. У нас в Ростове солнышко светит и греет тепло. А Москва окутана туманом. Не весна, а настоящая осень. Пахнет не распускающеюся зеленью, а прелыми листьями. Дождь то моросит, то опять выглянет солнце, и тогда веселее становится на душе. Но хотя сегодня погожий день, меня он совсем не радует.

Спустившись в метро, я решила зайти в недавно открытый кафетерий на Чистопрудном бульваре. В прошлый свой приезд я покупала там молотый кофе. Очень даже приличный. Заодно пройтись по осенней кленовой аллее, хотя бы почувствовать, что нахожусь в Москве. Купив кофе, прогулявшись по бульвару до пруда, я присела на лавочке напротив театра «Современник». Молодая девушка с украинским говором громко зазывала покупать у неё мороженое.

— Покупаем, покупаем мороженное! У нас самое вкусное мороженное в Москве! Фруктовое, шоколадное, эскимо! У нас самое необыкновенное мороженное, пожалуйста, кушайте на здоровье, пломбир, крем-брюле, эскимо, шоколадное! Покупайте, кушайте на здоровье, от нашего мороженного горло не болит! Попробуйте: пломбир, крем-брюле, эскимо, шоколадное!

Удержаться от таких призывов невозможно. Купив шарик любимого фруктового, я присела на каменную скамейку около памятника Грибоедову. Правду говорят, что сладкое поднимает настроение. Но, возможно, доброжелательность этой приезжей с Украины продавщицы сыграло свою успокоительную роль. Я подставила лицо тёплым солнечным лучам и закрыла глаза.

— Сестричка, дай денежек, сколько не жалко! — мою нирвану прервал чей-то голос. Очнувшись, я увидела женщину с помятым лицом, но ещё не до конца обезображенным уличным стилем жизни. Одета она была, скорее всего, из гуманитарки, щедро раздаваемой разными благотворительными организациями бомжам, но опрятно. Белые чистые кроссовки. Следит за обувью, значит, ещё не совсем опустилась на самое дно новой жизни. Видно, что-то прочитав в моих глазах, незнакомка опять обратилась ко мне:

— Не дашь, не обижусь! Нет, так нет! Просто так пивка хочется, а денег не хватает.

— Я тебе больше дам, ты только не пей, поешь лучше, — ответила я, вытаскивая из кошелька бумажную купюру.

— А вот это тебя не касается, — сердито ответила женщина. Но бумажку взяла.

— Спасибо, сестра, дашь больше, отказываться не буду, но пить мне или не пить, тебя не касается!

Я уже не рада была, что вступила с ней в диалог. Видно, свою боль или дурость она не совсем ещё залила выпивкой. Не успела деградировать полностью. Женщина отошла от меня, потом тут же вернулась.

— Прошу прощения, сестричка, ты мне денег дала как?

— Не поняла?

— Ну, ты мне от себя дала деньги?

— То есть?

— От сердца?

— Как тебя зовут? — спросила я женщину.

— Светка, а тебя?

— Вера, — почему-то я назвалась ей второй половинкой своего имени, — конечно, Света, от сердца, но не от души. Могу и больше дать, только не на выпивку.

— А я тебе говорю, это не твоё дело!

На нас уже стали обращать внимание отдыхающие на скамейке люди. Я, честно говоря, испугалась, что буду бита, с такой агрессией Света мне это говорила.

— Ладно, Свет, давай без выяснений. Дала и всё. Иди.

— Нет, если ты дала без удовольствия, я могу и не брать твои деньги.

— Перестань. Успокойся. От себя я даю.

— Всё, спасибо, дорогая, ухожу. Сейчас еще стрельну у кого-нибудь и выпью за твоё здоровье!

И тут же она подошла к сидящему рядом мужчине преклонного возраста. Не знаю, какой он был национальности, но на русского явно не походил. Полный, скорее толстый, с одышкой мужчина брезгливо смотрел на Светку.

— Дядечка, будь добреньки, дай, сколько можешь!

— Пшла отсюда! — прошипел мужчина.

— Что такое «пшла»? — возмутилась Света, — я вам не нагрубила, не оскорбила вас. Не хотите, не давайте!

— Пшла, сказал, отсюда, мразь!

— Чем это я мразь? И почему вы меня оскорбляете? — разозлилась Светка.

— Свет, отойди, не приставай! Ступай себе! — миролюбиво, желая разрядить обстановку, попросила я её.

— Нет, Вер! А чего он? Мразь! Чем это я мразь-то? Я его что, оскорбила? Чего он моё достоинство задевает?

— Нечего разговаривать тут, пошла отсюда. Дос-инст-во! — проворчал мужчина.

— А вот и не уйду! — на удивление спокойно ответила Света, — извините, это ваше? — она взяла в руки оставленный кем-то на лавке полупустой пакет с чипсами. Мужчина брезгливо отодвинулся от него.

— Понятно! Не ваш! Вер, это не твой? Можно взять? У нас демократия. Где хочу, там и сижу. Ля-ля, — стала напевать Светлана, в то же время нарочито громко хрустя чипсами.

— И чего это я мразь? Я такой же человек. Да, не повезло в жизни. Не ваше дело! Хочу, сижу, хочу, пою. Хочу вот, чипсы ем!

Встать и уйти было неловко. Но слышать этот треск чипсов! Мне, с детства не переносящей ни малейшего звука за столом, было невыносимо.

— Света, зачем ты с ним споришь, не раздражай мужчину, не надо!

— Ладно, ладно, я пойду! — она положила, наконец, ненавистный мне пакет с хрустящими кусочками прессованного картофельного крахмала на скамейку.

— А вы, дядечка, не правы! Нельзя так с людьми! Не принимаете и не надо, но не унижайте. Мы и сами с усами.

Мужчина повернулся в сторону уходящей Светы и, обращаясь ко мне, с вызовом произнес с явным кавказским акцентом.

— Это вы во всём виноваты! Добренькие! Зачем вы им подаёте? Бездомную собаку если кормить, она и то обнаглеет. Такие сами себе должны пропитание искать! Они хуже собак! А вы, сердобольные, балуете.

Его грозная тирада, наверное, не прекратилась бы, если бы я ему тихо не возразила.

— Вероятно, вы правы. Но, возможно, и нет.

Он зло посмотрел на меня и махнул рукой. Что-то, пробормотав на своём языке, презрительно отвернулся от меня. Я медленно шла к метро, а за спиной остался мой любимый Чистопрудный бульвар со своей бурной жизнью. С внушительным своей мраморной статью Грибоедовым, которого я уважаю за его романтическую любовь к своей Нине. С каменными скамейками. С грохочущим по рельсам трамваем «Аннушкой» и людьми, здесь обитающими. Разными людьми.